- 165 -

Введение

Время с последней четверти XIV в. и до половины XV в. подготовило окончательное объединение княжеств северо-восточного союза под властью Москвы. Признание централизующей роли Москвы обнаружилось во время грозной опасности — нашествия Мамая, и право на эту роль было подтверждено победой на Куликовом поле в 1380 г. Это был исключительный подвиг, объединивший, но надолго исчерпавший силы страны; потребовалось еще около 100 лет, чтобы настала для нее пора независимости извне и полной сплоченности внутри. К концу XIV в. московским великим князьям уже не страшны притязания тверских и суздальско-нижегородских князей на верховную власть в Руси. Нижегородское княжество было даже присоединено к московскому в 1401 г., но все же и в конце XIV в. современники называли несколько княжеств, обладавших почти равными силами с Москвой.

При всем успехе объединительной политики Москвы, в самом московском княжестве во второй четверти XV в. продолжалась борьба за единство власти. Подобно остальным, и это княжество делилось на уделы, число которых определялось составом княжеской семьи. Общность экономической и политической жизни, создававшаяся в XIV в. на территории небольшого Московского княжества, отдельные части которого были тесно связаны со своим центром — Москвой, нарушилась после того, как владения московского великого князя охватили огромную территорию, с землями, еще сохранявшими особенности своего экономического уклада. Род московских великих князей в конце XIV в. разрастался, отношения между родичами осложнялись, и начались удельные споры о праве на Московское великое княжение. С особой силой эти споры вспыхнули во второй четверти XV в., выразившись в типичной феодальной усобице (1425—1452), с чертами Киевского периода, не исключая ослепления и отравления соперников. Эта кровавая и длительная борьба центробежных традиций феодализма внутри московского правящего дома сильно задержала, но не остановила роста великокняжеской власти, единовластной как в самом Московском княжестве, так и на всей территории русских земель, подвластных Золотой Орде. После поражения Дмитрия Шемяки, когда он бежал в Новгород и был там отравлен в 1453 г., Василий Васильевич Темный покончил почти со всеми уделами и присоединил Рязанское княжество, силою привел к покорности Новгород, лишив его многих вольностей, завоевал Новгородскую колонию Вятку, посадил своего наместника в Пскове. Победа Василия Темного была победой новой системы сильной великокняжеской власти над изживаемыми, но все еще устойчивыми традициями удельно-вотчинного права.

- 166 -

Из внешних соседей, наиболее опасной для единения Руси оставалась Литва, распространявшая свое политическое влияние на Смоленскую и Новгородскую земли, особенно при великом князе Витовте (1392—1430). Если Литве удалось захватить Смоленск (1395) и все более привлекать под свой протекторат Новгород, то в отношении к собственно северо-восточным княжествам ей не удалось достигнуть чего-либо существенного. О значении, приобретенном Москвою в Литовско-Русском государстве, свидетельствует, например, то, что во время усобицы за Литовское великокняжение с 1408 г. на службу к московскому князю перешли из Литвы около десяти князей и многие бояре. До второй половины XV в. митрополиты московские и «всея Руси» были и киевскими; это значит, что и Литовское государство подчинялось им в церковном отношении.

Первенствующее положение Московского княжества в русском союзе ощущалось и татарами. Со времени Куликовской победы и до половины XV в. взаимоотношения Москвы с татарами значительно изменились. Орда все более теряла свое единство; крепость ее волжского центра нарушалась вторжением новых орд из-за Урала. В самой Волжской орде усилилась удельная усобица. Нарушилось постоянство ордынской власти над Русью, заменившееся набегами и хищным вымогательством от случая к случаю. Но для существования грабежом и вымогательством одних московских денег Орде было мало, а оборонные силы Москвы уже становились татарам не по плечу, тогда они привлекли к себе Литву как сообщницу и как жертву. Татары ссорили московского и литовского князей, каждому в отдельности обещая свою помощь. Наконец, со второй четверти XV в. появились цари и царевичи, вытесненные из Орды ее усобицами, служащие Москве.

«Размирье» с Мамаем началось еще с 1374 г. и закончилось грандиозной победой объединенных русских войск на Куликовом поле в 1380 г. После поражения 1380 г. Мамай собрался было опять итти на московского князя, но был остановлен нашествием хана Тохтамыша. Прогнав Мамая, Тохтамыш сел в Волжской орде и, хотя русские князья, не исключая московского, признали его власть, устремился в 1382 г. на Москву, воспользовавшись изменою Дмитрия нижегородского и Олега рязанского. Дмитрий московский принужден был полностью покориться хану, чем и сохранил за собою великокняжение, несмотря на то, что того же добивался в Орде Михаил Александрович тверской. Летопись сохранила (или сочинила) речь Тохтамыша тверскому князю, в которой хан явно выразил свое предпочтение Москве как великокняжескому центру Руси: «я его (Дмитрия) поустрашил, и он мне служит правдою, и я его жалую по старине и отчине его». Этими словами прикрывается, конечно, боязнь сил Дмитрия, не устрашенных и не побежденных, а лишь случайно обманутых.

Около десяти лет затем Москва состояла в мире с Ордой, но Василий Дмитриевич воспользовался тем, что в Золотой Орде шла борьба между ханами Тохтамышем и Темир-Аксаком (Тамерланом), и счел себя свободным от ордынской дани. За такое пренебрежение к Орде татары отплатили в 1408 г. разорением ряда городов и осадою Москвы, причем этим татарским нашествием руководил Едигей, «вящший всех князей ордынских». Летопись сохранила замечательную грамоту Едигея Василию Дмитриевичу, из которой видно, как изменились отношения Москвы к Орде. Едигей жалуется, что прежде улус царев (Москва) «исправу держал и пошлину», а теперь этого нет, приходящих в Московскую

- 167 -

землю царевых послов и гостей «на смех поднимают», а прежде их чтили и «держали без истомы и без обиды». Едигей советует Василию спросить старых бояр, так ли делалось ранее, и ставит на вид, что с тех пор как сел на царство Темир-Кутлуй, Василий не был ни у одного царя в Орде, не присылал даже ни детей, ни князей, ни бояр. В заключение Едигей говорит, что великий князь Василий, посылая в Орду жалобные грамоты, всегда лгал, когда говорил, что «ся улус истомил и взяти выхода не на чем», а сам брал с двух сох по рублю, и неизвестно, куда девал это серебро (т. е. оставил у себя). Прием татарских князей на кормление, начавшийся со второй четверти XV в., знаменует новую фазу во взаимоотношении Москвы с татарами, являясь новым способом обращения их из врагов и господ в служебников.

*

С конца XIV в., когда окончательно определилась объединяющая и организующая роль Москвы, великий князь московско-владимирский из главы феодального союза русских князей становится к середине XV в. главою слагавшегося Русского государства. Это становление происходило в процессе борьбы великокняжеской власти с удельно-вотчинными традициями.

При преемниках Дмитрия Донского в руках великого князя постепенно сосредоточивается значительная материальная сила, дававшая ему перевес над младшими князьями, которые становятся в положение «служебных»; им великий князь жалует «в удел и в вотчину» земли, прежде переходившие к ним на основе собственного вотчинного права.

Рост сильной княжеской власти шел в XV в. при энергичной поддержке вотчинных землевладельцев и торгово-ремесленного населения и при горячем сочувствии крестьянской трудовой массы, которая после Куликовской битвы видела в московских государях освободителей от татарского ига. «Служебные» князья, как и крупные бояре-вотчинники, получавшие земли и связанные с ними привилегии через великокняжеские жалованные грамоты, ставились тем самым в подчиненную зависимость от власти великого князя. Эта зависимость ограничивала существовавшее еще юридически в XV в. право свободного отъезда вотчинника и отказа от службы князю.

Большой опорой великокняжеской объединительной политики было также ремесленное и торговое население городов-посадов. С конца XIV в. посад заметно вырос и в Москве был уже настолько сильным, что дважды, после бегства князя и боярства, самостоятельно защищал от татар свой город: в 1382 г. от Тохтамыша, в 1445 г. — от Улу-Махмеда. Среди посадского населения в конце XIV — начале XV в. уже выделяется профессиональное купечество, высший слой в котором составляли суконники и сурожане.

В XV в. феодальные землевладельцы стремятся возможно прочнее связать крестьян с хозяйством, затруднив для них переход на другие земли.

*

В литературе всех русских областей с конца XIV в. преобладают исторические жанры, которые с предельной ясностью отражают борьбу феодального прошлого с растущими объединительными тенденциями. Московское летописание с конца XIV в. утверждает роль Москвы, как

- 168 -

объединительницы русских княжеств и в свой состав включает областные летописи — Новгородскую, Тверскую, Суздальско-Нижегородскую. Вместе с лучшими историческими повестями конца XIV — первой половины XV в. московские летописные своды этого времени обнаруживают отчетливую связь с той литературой Киевской Руси, которая с особым пафосом выражала идею единства Русской земли, осуждала политику князей, разрушавших это единство, звала к защите общенародных интересов. Оттого Владимирский полихрон начала XV в. ссылался на авторитет «начального летословца киевского», «великого Селивестра» (редактора Повести временных лет), правдиво изображавшего события («не украшая пишущего»), смело обличавшего князей («временна богатства земская не обинуяся показуеть»). Оттого и лучшая повесть о Куликовской битве — Задонщина, прославляя победу объединенных русских сил, оформляет эту «славу» художественными средствами раздавшегося в конце XII в. гениального призыва к единению против врага — образами Слова о полку Игореве. Не только Повесть временных лет и Слово о полку Игореве, но и слова митрополита Илариона, Кирилла Туровского, житие Бориса и Глеба, Киево-Печерский патерик, а из героических памятников XIII в. — повести об Александре Невском и о разорении Рязани служат тем художественным материалом, на основе которого создается стиль исторической литературы формирующегося единого национального Русского государства, как стиль живописи и зодчества переосмысляет художественные традиции Владимиро-Суздальской Руси, выросшие на почве киевской культуры.

Областное летописание в XV в. отражает последний этап борьбы Твери и Новгорода, еще достаточно сильных, с растущей мощью Москвы. Тверь продолжает заявлять свои претензии на наследие покоренного турками «второго Рима» — Царьграда и, оправдывая эти претензии, составляет летописный свод, в котором история Тверского княжества показывается как продолжение истории всемирной и общерусской, доведенной до конца XIII в. Новгородские летописные своды XV в. выражают резкие антимосковские настроения; однако с середины века история Великого Новгорода связывается с судьбами всего русского народа, и летопись здесь теряет свой исключительно местный характер.

Пропагандируя идею единого национального государства, передовая историческая литература конца XIV и XV вв. тем самым выражала общенародные интересы, и глубина национального сознания, характерная для времени после Куликовской победы, сказалась во внимании этой литературы к героям народного эпоса. В конце XIV или в начале XV в. в один из московских летописных сводов проникли отзвуки устной поэзии былинного характера. Здесь сохранились отрывки фольклорной в основе повести о погибели от татар на Калке «великих и храбрых богатырей», в том числе Александра Поповича, слуги его Торопа и Тимони или Добрыни Рязанича Златого Пояса. В своде 1423 г. сообщалось о кончине богатыря Рагдая Удалого (1000) и о богатырском подвиге Демиана Куденевича (1148). Под 1136 г. сообщалось о том, что в битве при Супое «Ивана Данилова, славного богатыря, убиша». Вспоминая героическое прошлое, историческая литература конца XIV — начала XV в. проявляет интерес и к народно-поэтическим откликам на крупнейшее событие этого периода — Куликовскую победу.

Устная традиция не сохранила в полном виде былин, посвященных Мамаеву побоищу. Но существование их уже в годы, близкие к нему, доказывается исследованием Сказания о Мамаевом побоище, где отчетливо выделяются эпизоды этих былин — сбор новгородцев на помощь к Дмитрию,

- 169 -

поединок Пересвета с татарином, изображенным по типу Идолища поганого, картина самого сражения (см. стр. 219). Однако, если былинные описания Куликовской битвы и не сбереглись, то воспоминания о ней сказываются прежде всего в переработке старых песен, сложенных под впечатлением разгрома русских войск Батыем. Именно после победы над Мамаем, надо думать, печальный исход столкновений с татарами, изображавшийся в них, был заменен описанием торжества русских (см. стр. 208); проникли в эпос и некоторые новые собственные имена. Так, бусурманский царь, подступающий к Киеву, носит теперь иногда имя Мамая, Куликово поле становится эпическим названием всякого поля, на котором происходят битвы и совершаются казни. Несколько позже, вероятно, в былинах киевского периода появляются подробности, восходящие к книжно-литературному Сказанию о Мамаевом побоище. Народная память запомнила и запечатлела в фольклоре не только самый факт победы над Мамаем, но и то, что победа эта досталась ценой больших потерь: поговорка «Пусто, как Мамай прошел» передает впечатление современников от сражения, где погибло «дружины всеа полтретья ста тысящ и три тысящи».

*

Наиболее значительные исторические повести данного периода встречаются в общерусских летописных сводах XIV и XV вв., которые, по мнению акад. А. А. Шахматова, составлялись при дворе митрополитов владимирских и «всея Руси», как представителей идеи единства Руси в эпоху феодального разъединения. Сверх повестей о Куликовской битве, наиболее значительными историческими повестями рассматриваемого периода являются следующие произведения, с сильным воинским колоритом: повесть о прихождении Тохтамыша на Москву и о взятии ее в 1382 г.; повесть о чудесном избавлении Москвы от нашествия Темир-Аксака в 1395 г. Владимирской иконой богородицы; повесть о войне Темир-Кутлуя с литовским великим князем Витовтом и поражении последнего Едигеем на Ворскле в 1399 г; повесть о нашествии и осаде Москвы Едигеем в 1409 г. (с его замечательной грамотой Василию Дмитриевичу о московско-татарских отношениях); ряд повестей об усобице Юрия Дмитриевича звенигородского и его сыновей с Василием Васильевичем московским Темным и о войнах последнего с Улу-Махметом; повесть о войне Василия Васильевича Темного с Новгородом в 1456 г. Общерусские летописные своды включали в свой состав, после соответствующей обработки, и данные областных летописей, где встречаем также немало исторических повестей, изображающих события и деятелей областной истории.

Сознание мощи Русской земли, уже одержавшей в 1380 г. соединенными силами первую крупную победу над своими поработителями, нашло отражение в литературе конца XIV — первой половины XV в. в проявлении интереса к событиям мирового значения: формирующееся Русское государство готовилось войти в семью европейских держав, что произошло в следующем периоде. Уже в своде 1423 г. замечается интерес к мировым событиям, в первую очередь к нашествию азиатских народностей на Европу. Так, повести о Волжском хане Тохтамыше и о Темир-Аксаке — Тамерлане, великом хане почти всей Азии, — сопровождаются довольно полной картиной борьбы этих «джехангиров» (покорителей и владык мира) между собою и борьбы Темир-Аксака с султаном османских турок Баязидом. Описывается и карьера Темир-Аксака, прошедшего путь от нищеты к могуществу, что совпадает с монгольскими его биографиями.

- 170 -

Утверждение турок на Балканском полуострове (1356) и покорение ими славянских государств (Сербии в 1389 г. и Болгарии в 1393 и 1396 гг.), а затем и Византии (1453) нашли себе литературное отражение как в общерусских сводах, так и в специальном обзоре мировой истории, в Хронографе, основа которого была составлена на Руси сербом по русскому заказу, вероятно, в 1442 г. Ко времени Ферраро-Флорентийского собора, подписавшего в 1439 г. унию православной и католической церквей, относятся первые по времени записки о Западной Европе русских путешественников — членов русского посольства на этот собор, сопровождавших митрополита «всея Руси» Исидора.

История балканских государств за XIV—XV вв., во всей сложности взаимоотношений и со всем разнообразием культурных движений, настолько связана с русской культурой, что по отношению, например, к литературе русской принято говорить о «втором» балканском или югославянском влиянии, сказавшемся на Руси с XIV в., но с наибольшей силой выразившемся в XV в. Не порывая связей с художественными традициями прошлого, — через владимиро-суздальскую культуру восходящими к наследию Киевской Руси, — литература конца XIV — первой половины XV в. ищет новый стиль для оформления слагающейся идеологии единодержавной власти. В поисках этого стиля оживляется воздействие югославянских литератур с их торжественно-украшенной формой времени национального возрождения Сербии и Болгарии. Этим же путем русская литература, не вступившая еще в непосредственное общение с Западной Европой, усваивает отдельные элементы романской литературной культуры.

*

Ведущая роль в процессе объединения русских княжеств с конца XIV в. принадлежит Москве, и в связи с этим ее культура с этого времени особенно резко характеризуется стремлением выразить общерусские интересы. Слабо развитая еще в предшествующем периоде, московская литература с конца XIV в. выходит на первое место не только по количеству памятников, но и по широте своего общественно-политического кругозора. Вырабатывая свое идейное и художественное своеобразие, московская литература этой поры вбирает в себя лучшие традиции областного литературного творчества, повторяя судьбу московской живописи и зодчества того же периода.

Из областных литератур конца XIV — первой половины XV в. соревнуются с Москвой еще литературы Твери и Новгорода, однако и здесь местные интересы нередко отступают перед общерусским содержанием. Наиболее консервативной оказывается житийно-легендарная литература мелких областных центров, не скрывающая часто своего враждебного отношения к объединительной политике Москвы и ограничивающая свои задачи прославлением местных политических и церковных деятелей.