- 7 -
Введение
В конце XII — начале XIII вв. на территории северо-восточной Руси сложились две крупные политические системы, крепко связанные между собою политическими и экономическими узами. Современники называли их общим именем — «Великое княжение Владимирское и Великого Новгорода». Политическим главой этого объединения, с центром во Владимире, был «великий князь владимирский» (титул этот первым получил Всеволод III), который посылал своих сыновей и племянников княжить в Новгород. «Низовская» княжеская власть держала в зависимости Новгород, нуждавшийся для своей торговли в суздальских торговых путях, и брала на себя защиту границ Новгородской земли от западных соседей.
Уже в первой половине XIII в. наметился распад доставшихся сыновьям Всеволода III земель на отчинные владения многочисленных потомков этого князя. Параллельно, в непрерывной борьбе, под действием экономических и политических причин, в течение всего XIV в. объединительные тенденции заставляли эти мелкие княжества снова группироваться в более крупные политические единицы. Значительную роль в усилении этого процесса объединения сыграли нашествие татаро-монголов и установление зависимости русских областей от Золотой Орды, т. е. от татаро-монгольского ига, в борьбе с которым создавалось в течение почти двух с половиной веков централизованное Русское государство.
В 1223 г. русские были поражены внезапным появлением на их территории неведомого народа. Всемонгольский каган — Чингиз-хан, во главе огромной армии, состоявшей из монголов и из других народов, подчиненных монгольскому феодальному государству, только что (1219—1221) завоевал всю Среднюю Азию. Пройдя затем через Иран и Кавказ, монголы вторглись в половецкие земли, а на юго-востоке появились татарские войска под предводительством полководцев Чингиз-хана — Джебе и Субэдэ. Мстислав Мстиславич Удалой сделал попытку объединить русских князей для отпора татарам, но лишенные общего командования русские и присоединившиеся к ним половецкие дружины не смогли противостоять дисциплинированному и хорошо вооруженному татаро-монгольскому войску, и битва на Калке 16 июня 1223 г. была проиграна.
Совершенное этим первым нашествием опустошение произвело на русских впечатление космической катастрофы и навело испуганное воображение потерпевших на мысль о близости конца мира. «Плач и туга в Руси и по всей земли» раздались после ухода этих новых врагов, устрашивших русских больше всех хорошо уже знакомых им степных кочевников. «Явишася языци, ихже никто же добре ясно не весть, кто
- 8 -
суть и отколе изидоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их», — записал летописец, вспоминая это первое нашествие. Полная неизвестность заставила книжника вспомнить предсказание авторитетного для него Мефодия Патарского о том, что «к скончанью времен» явятся народы, загнанные Гедеоном в «пустыню Етривьскую», и покорят «от встока до Ефранта и от Тигр до Понетьского моря, кроме Ефиопья».
Через 13 лет хан Батый (Бату) предпринял новый поход на русские земли. Повоевав в декабре 1237 г. Рязанское княжество, полчища Батыя разбили владимирские войска князя Юрия Всеволодовича под Коломной, взяли Москву, с 3 февраля 1238 г. начали осаду Владимира и одновременно завладели Суздалем. 7 февраля пал Владимир, после чего отдельные татарские отряды захватили Ростов, Ярославль, волжский Городец и города вверх по Волге до Галича, а также Переяславль и «всю ту страну и грады мнози даже до Торжка». Дойдя до границ Новгородской области («до Игнача креста»), татаро-монголы повернули назад. В декабре 1240 г. был взят Киев, и татаро-монголы двинулись на Волынь, непосредственно угрожая Западной Европе. Со времени этого нашествия почти на два с половиной столетия над Русской землей устанавливается татарское иго, которое «не только давило, но оскорбляло и иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой. Монгольские татары установили режим систематического террора, причем разорение и массовые убийства стали его постоянными институтами. Будучи непропорционально малочисленными по отношению к размаху своих завоеваний, они хотели создать вокруг себя ореол величия и, путем массовых кровопролитий, обессилить ту часть населения, которая могла бы поднять восстание у них в тылу. Они проходили, оставляя за собой пустыни».1
Нашествие Батыя нанесло тяжкий удар Владимирскому великому княжению, обрушившись главным образом на более заселенную восточную часть его, с Владимиром в центре. Именно эта восточная часть находилась с 40-х годов XIII в. под постоянным страхом нового нападения; сюда направлялись налеты татарских отрядов, усмирявших народные волнения, которые были ответом на «числа» (перепись), «неминучую дань» и насилия ханских баскаков. Раскладка дани в Орду производилась боярами и князьями в ущерб народным интересам: «творяху бо бояре собе легко, а меньшим зло», — по словам летописца. Народный протест выражался в восстаниях, которые во второй половине XIII в. отмечены летописью в Новгороде, Ростове, Суздале, Ярославле.
Находясь под постоянной угрозой татарских налетов с юго-востока, население передвигалось к западу, где хозяйственная жизнь была меньше разрушена, а опасность нападений была не так велика. Этим в значительной мере обусловливается на первых порах рост Московского и Тверского княжеств. Экономическому развитию этих княжеств и усилению политического значения их князей много способствовало выгодное географическое положение: они находились в центре важнейших речных и сухопутных дорог, по которым шли торговые сношения с Новгородом, Смоленском, Приднепровьем, Камской Болгарией. На рубеже XIII и XIV вв. Москва и Тверь настолько усилились, что в начале XIV в. вступили между собой в борьбу за первенство в феодальном союзе северо-восточных русских княжеств, за великокняжеский «владимирский» титул для своих правителей. Эта борьба знаменует уже новую эпоху в истории северо-восточного
- 9 -
феодального союза, который с начала XIV в. приобретает значение собственно Русского государства, так как к тому времени большинство юго-западных областей Руси вошло в так называемое Литовско-Русское государство, составив в нем две трети населения.
В начале XIV в. тверской князь Михаил Ярославич первый сделал попытку, получив в Орде ярлык на великое княжение, стать во главе союза северо-восточных областей. Десятилетие его княжения ознаменовалось упорной борьбой Москвы с Тверью. В это время силы Москвы и Твери были приблизительно равны. Перевес на стороне Москвы появляется в княжение энергичного Ивана Калиты (1325—1341), который сумел превратить ордынского хана «в послушное орудие в своих руках».1 «Примыслами» и «прикупами» и другими средствами Иван Калита значительно расширил свои владения; властной рукой он подавлял проявления местной самостоятельности, вызывавшие постоянные разорительные для населения междоусобные войны удельных князей. Вместе с тем, всеми мерами поддерживая мирные отношения с Ордой, Калита предотвращал карательные налеты татарских отрядов. Оттого так двойственны отзывы о Калите современников и потомков. Летопись отмечает, что с Ивана Калиты «бысть тишина велика по всей русской земле на 40 лет и престаша татарове воевати русскую землю». Запись на Московском евангелии 1339 г. в библейской манере восхваляет деятельность Калиты: «о сем бо князи великом Иване пророк Иезекия глаголет: в последнее время в опустевшии земли... встанет царь, правду любяй, суд не по мзде судяй, ни в поношение поганым странам, при сем будет тишина велья в русской земли и всияет в дни его правда, яко же и бысть при его царстве», и т. д. От половины XV в. дошла легенда, скрашивавшая прозвище Ивана Даниловича — «Калита» (кошелек), приданное ему будто бы за нищелюбие. Один нищий, до трех раз подходивший к князю за милостыней, наконец получил ее, услышав при этом: «на, возьми, несытые зенки». — «Сам ты несытые зенки, — возразил нищий, — и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь». Другая легенда утверждает, что временно обмиравшая монахиня видела Калиту в раю. Но, наряду с благожелательными отзывами о деятельности Калиты, в областной литературе сохранился голос современника, осудившего жесткую политику великого князя по отношению к местной самостоятельности: «насилованием многим» назвал княжение Ивана Калиты автор жития Сергия Радонежского.
В 1360—1370-х годах против Москвы вторично выступила Тверь, заявив претензию на великое княжение. Теперь борьба с Тверью была собственно борьбой с Литвой, которая во второй половине XIV в. стремилась охватить своим политическим влиянием Тверь, Новгород и Псков, где правящие верхи прибегали к помощи Ольгерда литовского для облегчения зависимости от Москвы. Но к концу XIV в. большинство русских областей стояло уже за Дмитрия Ивановича московского, и коалиция русских войск, под его начальством, не только принудила Тверь к повиновению Москве, но с 1374 г. пошла и против Орды, добившись в 1380 г. победы над Мамаем на Куликовом поле.
Стремление русских княжеств к единству, подготовившее это успешное выступление боевых сил против Орды, вызывалось, с одной стороны, интересами обороны: на западе границам Руси угрожали в XIII—XIV вв. шведы, ливонские рыцари и Литва; на юге и востоке — татары. Соседство
- 10 -
этих враждебных народов, с хорошо организованной военной силой, задерживало продвижение русских племен на восток, подрывало народное хозяйство, требуя непрерывно огромной затраты материальных средств и военных сил страны на оборону и мешая свободному развитию ее торговли и промыслов. С другой стороны, во второй половине XIV в. усиливается экономическое общение между отдельными княжествами и городами, что также вызывает потребность их объединения.
*
Со второй половины XIII в. великое княжество Владимирское представляло собою союз княжеств, отношения между которыми строились на договорных началах. В пределах своих владений каждый князь был суверенным государем; общей была лишь внешняя политика, причем великий князь владимирский пользовался преимуществами в области международных сношений. С 1330-х годов, когда определилось возвышение Москвы и великокняжеская власть стала приобретать все больший авторитет, князья мелких уделов перестали участвовать в общей политической жизни страны и занялись своими местными владельческими делами. Но рядом с великим княжением Владимирским, занимавшим уже в это время территорию Владимирского и Костромского княжеств и семейной вотчины князей московских, выросли на окраинах великие княжества Тверское, Суздальско-Нижегородское и Рязанское, со своими великими и младшими князьями, которые боролись за местную великокняжескую власть. Тверское и Суздальско-Нижегородское княжества выступали претендентами и на великое княжение Владимирское. На северо-западе крепли самостоятельные во внутренних делах Новгород и Псков. В течение XIV в. у каждой из этих княжеских единиц была своя политика, своя боевая сила. Они то искали опоры в великом княжении Владимирском, хотя бы ценой подчинения ему, то противостояли ему, защищая местную независимость, для чего вступали в союз с Литвой, а иногда обращались и к помощи Орды.
Ближайшими помощниками князей по местному управлению были вотчинные землевладельцы — бояре и «вольные слуги», которые не несли обязательной службы и имели право свободного перехода к другому князю. Верхушка их составляла феодальный совет при князе. В XIV в. боярство поддерживало объединительную политику московских князей, так как было заинтересовано в сильной власти, обеспечивавшей его материально: пожалованием вотчины в наследственное владение, городов и волостей — в кормление. Но уже при сыне Калиты — Семене Гордом (1341—1353) часть московского боярства, опасаясь усиления великокняжеской власти во внутренних делах и ограничения в связи с этим своего участия в управлении, образовала оппозиционную группу. Выступление этой группы кончилось неудачей, и глава ее, боярин Алексей Петрович Хвост, бежал.
Хозяйственная жизнь северо-восточной Руси в XIII—XIV вв. попрежнему строилась главным образом на эксплоатации крестьянского труда. В период феодальной раздробленности не было еще общего закона, определявшего положение крестьян в свободных волостях и устанавливавшего размер их повинностей. Крестьянин имел право свободно переходить из одного феодального хозяйства в другое в поисках лучших условий жизни. Поэтому уже в XIV в. был сделан первый шаг к ограничению права крестьян на свободное передвижение: князья стали
- 11 -
Первая татарская перепись в 1257 г. Лицевой летописный
свод. Остермановский том I, л. 13.
- 12 -
заключать между собою договоры о неприеме «письменных» и «тяглых» людей, т. е. внесенных в списки плательщиков и несущих тягло. Лишенное в этом периоде возможности колонизовать новые территории, сельское население пошло в глубь занятых им областей. Положение крестьян, живших на территории княжества, не принадлежавшей частным землевладельцам («черных людей»), ухудшалось в течение XIII—XIV вв. наступлением на их земли вотчинного землевладения. Светские и церковные феодалы, получившие от князей земли, врезались в волостные территории, утесняя «черных людей», иногда покупая их земли или приобретая их путем ссуд и «помог», закабалявших крестьян.
Во всех феодальных владениях в течение этого времени крестьяне находились в разной степени экономической зависимости от землевладельца, легко возникавшей при общей неустойчивости и бедности крестьянского хозяйства. Конфликты между крестьянами и вотчинниками — светскими и церковными — разрешались княжеской властью обычно не в пользу крестьян: стремясь к созданию сильной княжеской власти, князья опирались на вотчинное землевладение и потому держали его сторону.
*
В литературе Киевской Руси уже сказывалась разница областных культур. Несмотря на политическое главенство и исключительную высоту культуры днепровского юга, новгородский север, полоцко-смоленский северо-запад, галицко-волынский юго-запад и ростово-суздальский северо-восток проявили в книжности свои отличия, которые остаются заметными даже в период киевского объединения их, — например, в киевских летописных сводах, претендовавших на создание общерусской истории. Дело в том, что эта областная специфичность с самого начала не была направлена против общерусской идеи; она отражала только трудный процесс сложения областей в единый феодальный союз, под главенством единого киевского центра. До поры резкого обозначения в русском феодальном союзе основных его узлов не было необходимости рассматривать литературу по отдельным областным линиям, так как разница отраженных особенностей местного быта не нарушала однородности культуры, исходящей от киевского центра: в местных памятниках сказывалась только разница усвоения этой общей культуры, разница в ее уровне. Но с конца XII — начала XIII в. это единство начинает нарушаться. Ощущается уже тенденция к образованию литературных вариантов, соответствующих самостоятельным интересам и особенностям обозначившихся областных узлов. Исходя в основе из литературных богатств Киевской Руси, эти варианты отличаются между собою преимущественно разным сочетанием элементов ее литературы и, пожалуй, в меньшей степени, особенностями своей, местной культуры.
Итак, уже с конца XII в. литературный материал может быть рассматриваем по трем-четырем специфическим линиям, соответственно узловому областному делению. В течение всего XIII столетия параллельно развиваются литературы: галицко-волынская, наиболее близкая к литературе, господствовавшей в Киевской Руси; ростовско-суздальско-владимирская, стремившаяся к самостоятельности путем использования по своему вкусу южнорусской манеры, и новгородская, наименее подражавшая риторике этой манеры и предпочитавшая ее литературному умению свой склад, отличавшийся простотой местной речи и непосредственностью изображения.
- 13 -
Политическое возвышение русского северо-востока уже со второй половины XII в. стало находить свое выражение и в литературе; герои Суздальщины привлекали к себе внимание на юге, и южные писатели стали прославлять их мощь и подвиги. Господство киевской культуры продолжало распространяться и на новый политический центр, где по-прежнему пользовались творческими навыками Киевщины и ее литературным богатством. Южные писатели приглашались сюда для работы, и если иной раз они не скрывали своего отношения к киевскому прошлому, как к золотому веку русской культуры (Симон, епископ владимирский, в 1220-х годах), то это принималось Суздальщиной с сознанием законного наследования этих ценностей. Но, находясь под воздействием киевской литературы, писатели Суздальщины сумели разобраться в ее богатствах, выбирая для подражания такие высококачественные произведения, как Начальная летопись с киевским продолжением, История Иудейской войны Иосифа Флавия и Девгениево деяние. Правда, в XIII в. здесь не было создано произведения, равного Слову о полку Игореве, однако нельзя не признать большой художественности повести об Александре Невском, «Слова о погибели Рускыя земли» и повести о разорении Рязани.
Татарское иго, начавшееся ужасным погромом северо-восточной Руси, явилось новой темой для ее литературы. В старших повестях о татарщине — о битве на Калке, о нашествии Батыя — сказались мистические представления о «незнаемом» народе, неизвестно откуда появившемся на Руси в наказание «за грехи людей», покаянные настроения, овладевавшие народом при виде того, как татары шли, «люди секуще акы траву» (Новг. I л., 1238 г.). Но сквозь эту мистику проглядывает трезвое понимание истинной причины разгрома Руси: уже в повести о битве на Калке есть ссылка на «недоумение» русских князей — феодальные ссоры, погубившие их. Фольклорная струя в наиболее драматичных рассказах — о нашествии Батыя в 1237 г., — противопоставляет жестокости и насилиям татар беззаветное мужество народа. Устными преданиями и песнями навеяны в этих рассказах описания подвигов «резвецов и удальцов» народных. В этом художественном воспроизведении народной борьбы против поработителей — подлинная народность повестей о татарском нашествии. Самое же иго, подчинение северо-восточной Руси и Новгорода тяжким татарским порядкам с податной переписью населения, производством «числ», с насилиями татарских сборщиков дани, с восстаниями против них, с унизительными поездками князей в Орду за ярлыками на отчину, на старшинство и великое княжение, с приведением спорящими между собой князьями татарской рати, со смертью князей в Орде и на возвратном пути из Орды — все это излагалось с суровым лаконизмом и сдержанностью, соответствовавшими настроению, когда «и хлеб во уста не идяшеть от страха» (Лавр. л., 1283 г.).
Лирическая характеристика страданий Русской земли под татарским игом в церковной литературе отлилась в художественную формулу, которая с 1270 г. переходила из одного произведения в другое (определение Владимирского собора в грамоте митрополита Кирилла II, поучение Серапиона, епископа владимирского, и в начале XIV в. — послание инока Акиндина великому князю Михаилу Ярославичу тверскому). Церковная среда уже в XIII в. использовала житийный жанр для национального протеста против отатаривания Руси, создав героические фигуры «мучеников за веру». Первые образцы таких произведений вышли из Ростовского княжества Константиновичей (мучение Василька под 1237 г. Ростовской
- 14 -
летописи и два жития Михаила Всеволодовича черниговского, появившиеся в 1260-х и 1270-х годах).
Рассказы о татарском нашествии сохранились в составе областных летописей, которые с XIII в. особенно характерно отражают местные интересы раздробленных феодальных княжеств. В составе Лаврентьевского списка летописи сохранились остатки областного владимирского, ростовского и рязанского летописания XIII в. Областные тенденции этих летописей не сгладились совершенно и после неоднократной переработки местных известий, когда они включались в состав великокняжеских сводов. Так, владимирский летописец выдает себя защитой сильной великокняжеской власти и стремлением доказать первенство Владимира в феодальном союзе русских княжеств. Ростовская летопись, которая велась при епископской кафедре, выделяется склонностью к житийной манере повествования. В летописи Рязанского княжества, жестоко пострадавшего от нашествия Батыя, все рассказы о разгроме, произведенном татарами, проникнуты обвинением русских князей в «недоумении», помешавшем им объединиться перед лицом врага. Тесно связанное с Черниговщиной, Рязанское княжество в своем летописании усваивает основную идею Слова о полку Игореве — призыв князей к единению для борьбы с татарами. Своеобразие рязанских летописных рассказов — в их близости к устной народной поэзии. Новгородская и к концу XIII в. слагающаяся Псковская летописи сосредоточиваются на описании событий местного значения, уделяя много места рассказам о борьбе с западными соседями — немцами, шведами.
На юго-западе Руси процветала Галицко-Волынская летопись, в которой сохранилось изложение событий всего XIII века. Она представляет развитие киевской манеры и свидетельствует о высоком литературном искусстве писателей юго-западной Руси. Богатый источник для своего стиля Галицкая летопись нашла в компилятивном хронографе, представлявшем собою очерк мировой истории, сложенный из переводных произведений высокого качества (хроник Амартола и Малалы, Истории Иосифа Флавия, Александрии и др.). Рыцарская по стилю, Галицко-Волынская летопись свободна от церковщины, и даже тема нашествия татар выражена здесь не в покаянных тонах, а с чувством негодования. Тематика этой летописи шире северо-восточной и ориентирована больше на Запад (Польша, Венгрия, Литва).
В XIV в. книжность, в смысле рукописного производства, представлена многими памятниками, чего нельзя сказать о литературе в собственном смысле слова. Но и дошедшие от XIV в. памятники книжности не покрывают производства всех областей русского северо-востока. Так, например, неизвестны списки тверские и владимирские; наибольшее же количество рукописей приходится на Новгород, Псков и Москву. Конечно, отсутствие книг из тех или других областей можно объяснить и случайностью. Так, не располагая списками XIV в., вышедшими из Тверской области, нельзя, однако, допустить отсутствия их в помянутом столетии, ибо, с одной стороны, уже от конца XIII в. дошел богато иллюстрированный список хроники Амартола, изготовленный для тверских князей, с другой стороны, имеется список-редакция Киево-Печерского патерика, изготовленный для тверского епископа Арсения в 1406 г. Но все же есть основание полагать, что больше всего книжное производство процветало в богатом Новгороде.
Что касается литературных произведений, то от XIV в. дошло их вообще мало и далеко не по всем областям северо-востока, да и не все
- 15 -
дошедшее поддается прикреплению к определенной области. Конечно, часть произведений погибла безвозвратно, например, литература ереси стригольников, с которой имел случай ознакомиться Стефан Пермский в 1386 г. Сохранился главным образом литературный материал, включенный в летопись, в Прологи, в проповеднические сборники. Большие затруднения вызывает датировка самих памятников: одни из них можно отнести и к XIII в., а другие, хотя и отражают события конца XIV в., могли быть составлены только в XV в.
Уже в начале XIV в. при несомненном существовании памятников, обслуживающих местные и областные интересы, следует предположить создание произведений, обобщающих интересы всей северо-восточной Руси. Если на рубеже XIII—XIV вв. митрополит «всея Руси» перенес свой стол из Киева во Владимир, и если он и его преемники объединились в государственном строительстве с сюзеренами всей северо-восточной Руси, носившими титул «великих князей Владимирских», следует ожидать уже в начале XIV в. при митрополии или при великокняжеском владимирском столе появления таких литературных произведений, которые проводили бы идеи, объединяющие интересы всей северо-восточной Руси. И, действительно, совпадение известий и повестей разноместного происхождения в Новгородской, Суздальской и других летописях XIV—XV вв. приводит к заключению, что в основе их лежит общерусский летописный свод, созданный в первом десятилетии XIV в. Вторым свидетельством существования объединительной тенденции, но уже в области культуры, могут считаться сборники проповедей, известные под метафорическими именами «Измарагда» и «Златой цепи». Они представляют собою нормы общественного поведения, сумму и итог общеобязательных наставлений, выраженных словами византийских и русских церковных ораторов. Хотя рукописи этих сборников носят на себе след новгородской редакции, тем не менее место сложения их, вероятно, северо-восточный центр, а время — самое начало XIV в.
Местная литература XIV в. дошла до нас от Твери, Москвы, Новгорода, Пскова, Ростова, причем произведения литературного характера сохранились преимущественно в летописях. Летописи эти, несомненно, велись в XIV в.
В областных летописях XIV в. на первый план выступает борьба за первенство в феодальном союзе. Наиболее энергично велась эта борьба между Москвой и Тверью, поэтому летописи этих княжеств, в особенности Тверского, уделяют значительное внимание событиям, связанным с этой борьбой. Против крепнувшей Москвы выступали и другие княжества. Претендовавшее также временами на великокняжение Суздальско-Нижегородское княжество запечатлело свои тенденции в Лаврентьевской летописи 1377 г. Отдельные эпизоды борьбы с татарами попрежнему служат темой исторических повестей, сохранившихся в летописных сводах. В Тверском и Московском княжествах в XIV в. создан ряд исторических повестей. Такие произведения, как повесть об убиении великого князя Михаила Ярославича тверского в Орде (1319), повесть житийного типа или остатки светской биографии Александра Михайловича тверского, также убитого в Орде (1339), рассказ об избиении в Твери татар во время (1327) пребывания там Щелкана — должны считаться произведениями XIV в., так как все они носят на себе черты близости к событиям.
Для раздельного представления исторических периодов феодальной эпохи выделение XIV в. в особый, отдельный период необходимо. Но культурные ценности этого периода перекрывают его хронологические границы.
- 16 -
Некоторые произведения литературы отражают именно его идеологию, хотя и слагались уже в XV в. Даже стилистически они не отделимы от хронологии своего сюжета, как, например, «летописная» повесть о Мамаевщине, следовавшая еще традиции жития Александра Невского, популярного источника повествовательной манеры именно с XIV в. Конечным рубежом для XIV в., как историко-культурного периода, может служить отражение югославянской литературной реформы в книжности Руси конца XIV в. и первой половины XV в., наблюдающееся изредка и ранее.
*
Татарское нашествие и последовавшие за ним века материально и морально тягостного ига, несомненно, нашли свое отражение в народном творчестве. Но в сохранившихся поздних вариантах эпических песен и преданий не всегда достаточно убедительно могут быть вскрыты очертания устных произведений XIII—XIV вв. Рост национального сознания, крепнущегс государства накануне освобождения от ига татар и окончательное торжество над побежденным врагом после завоевания Казанского и Астраханского царств сгладили мрачный колорит песенных воспоминаний о первых поражениях, ввели описания удачных поединков, выигранных сражений и сделали предметом насмешек и издевательств когда-то грозного «поганого татарина». Однако и письменная и устная литература сберегла свидетельства, позволяющие составить представление о том, как отозвался народ на первое столкновение с татарами и на установленный ими режим насилия.
Впечатление от обрушившегося на страну несчастия было настолько сильным, что даже в народном сознании новый враг приобрел отпечаток некоторой таинственности, а его приход связывался с зловещими предзнаменованиями:
А к чему же, братцы, приуныла луна небесная,
А помолкло то [померкло] солнце красное, —так начинается былина о Камском, т. е. Калкском, побоище, которая (как и вариант ее — «Как перевелись витязи на святой Руси») рассказывала о битве русских богатырей с «погаными татарами»:
А как вешняя вода да разливается,
Как морска волна да колыбается,
Еще мать сыра земля да потрясается —идет несметная сила татарская. Народная песня ищет утешения в том, что не реальные татары, а «сила нездешняя» одолела богатырей; татар они перебили, но «Алеша Попович млад» порасхвастался:
Подавай нам силу нездешнюю,
Мы и с тою силою, витязи, справимся.На вызов явились «двое воителей», и чем больше рубили их богатыри надвое, тем больше их появлялось. Убежали витязи в каменные горы и окаменели — «с тех пор и перевелись витязи на святой Руси». Еще в начале XV в. московский летописец, помещая книжную повесть о битве на Калке, закончил ее указанием на то, что здесь убили «Александра Поповича и с слугою его Торопом и Добрыню Рязанича Златаго пояса и седмдесят великих и храбрых богатырей».
- 17 -
И в былине о Василии-пьянице чудесное знамение предвещает гибель Киева — видимо, былина сложена после разгрома Киева Батыем. Зачин — торжественно-мрачный: «златорогой турице» дети рассказывают: как в Киеве
Ай выходила девица да из божьей церкви,
Выносила она книгу да на буйной главе,
Забродила в Непру реку по поясу,
Да и клала тут книгу на сер горючь камень,
Она клала, читала, да слезно плакала.Турица объясняет детям, что то была не простая «девица», а «божья мати да богородица», которая выносила «книгу да все евангелье», а плакала она потому, что слышала «над Киевом невзгодушку». Этот зачин предусматривал печальный исход описываемого далее нападения на Киев татар. Возможно, что и наименование героя былины Василием появилось не без влияния воспоминаний о князе Василии Константиновиче, взятом в плен на реке Сити и погибшем у татар. Лишь после Куликовской победы былина о Василии-пьянице приобрела новый конец, изображавший освобождение Киева и композиционно противоречивший зачину.
Ряд песенных мотивов фольклорного происхождения, относящихся к событиям, связанным с Батыевым нашествием, может быть вскрыт в книжно-литературных произведениях этого времени.
Поздние повести о Меркурии Смоленском в своей основе имеют устное предание об освободителе Смоленска от татар. Летописи и другие исторические источники не знают ни события, героем которого в повести является Меркурий, ни самого Меркурия. Умолчание летописей о нападении Батыя на Смоленск и рассказ повести о чудесном подвиге Меркурия, будто бы отразившего такое нападение, можно понять только как согласное свидетельство о том, что Смоленск уцелел от татаро-монгольского разорения в первой половине XIII в. Действительно, известия о подчинении Смоленска татаро-монголам относятся уже к третьей четверти XIII в. Тот факт, что Смоленск уцелел в годину общего бедствия Русской земли, вызвал представление о сверхъестественной помощи населению Смоленска, подобно тому, как внезапное возвращение Батыя из похода на Новгород объяснялось явлением ему на пути архистратига Михаила, вооруженного мечом: «За сто верст возвратишася; глаголют бо, яко Михаила архангела виде со оружием, возбраняюща ему путь», — читаем в Хронографе. Местные легенды о чудесном избавлении Смоленска от татар и были впоследствии обработаны в литературную повесть о Меркурии.
Но пассивным признанием, что татары посланы свыше и что победа над ними может быть одержана только с помощью сверхъестественной силы (как в легенде о Меркурии), не исчерпывается содержание народно-поэтических воспоминаний о первых татарских нашествиях. Именно фольклору принадлежит создание героических образов народных богатырей — «резвецов и удальцов», чью силу вынуждены бывали признать и татары-победители.
Прямые отголоски устных песен и преданий героического характера о разорении Батыем Рязанской земли сохранились в литературной повести о разорении Рязани в таких, например, эпизодах, как рассказ о Федоре и Евпраксии, о народном богатыре Евпатии Коловрате, мужество и отвага которого вызвали сожаление о его смерти даже в стане врагов, или в ростовской повести об убиении князя Василька Константиновича. Плачи Евпраксии и вдовы Василька общим замыслом и отдельными мотивами могут быть сближены с народными причитаниями (см. гл. V,
- 18 -
стр. 80). К народным причитаниям можно возвести не только плач автора повести об Александре Невском: «Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити, аще бы лзе, и в гроб бы лезл с ним» (ср. в народной причети: «Я жива лягу в колоду белодубову, я вкопаюсь с ей горюша во сыру землю»), — но и слова митрополита Кирилла над умершим Александром: «Уже заиде солнце земли суздальстей» (ср. тот же образ в плаче княгини над волынским князем Владимиром Васильковичем: «Уже солнце наше зайде ны и во обиде всем остахом». Народная причеть развивает этот образ: «Укатилося красное солнышко за горы оно да за высокия, за лесушка оно да за дремучии, за облачка оно да за ходячии, за часты звезды да подвосточныя»).
Фольклор, особенно народный героический эпос, в XIII—XIV вв. живее всего отражается в воинской повести, посвященной также теме защиты родины. Не случайно и сохранившийся отрывок «Слова о погибели Рускыя земли» начинается в манере былинных зачинов: «О, светло светлая и украсно украшена земля руськая», и народными эпитетами определяет красоту и обилие своей родины: «удивлена еси... горами крутыми, холми высокими, дубравами чистыми, польми дивными...».
Песнь, современная событию, лежит в основе сохранившихся вариантов былины-песни о Щелкане Дудентьевиче. Ее сюжет воспроизводит исторический факт — восстание против татар в Твери, вызванное в 1327 г. насилиями Чол-хана и его отряда, присланных ханом Узбеком для контроля над тверским князем. Это событие было рассказано также в двух летописных повестях (см. гл. VII, стр. 103).