- 211 -

Общая характеристика

Основное содержание эпохи Киевского государства заключалось в борьбе за создание национальной культуры и национального единения. Центробежные устремления феодализма в это время сдерживались ростом национального самосознания, вызванным тем, что соседние кочевники с XI в. угрожали независимости Русской земли. Натиск «степи» потребовал объединения сил для народной обороны, и в этой обстановке возникла идея национального единства русских земель гораздо раньше, чем аналогичные идеи возникли в средневековье на Западе. Именно в это время князьям, «сеявшим крамолу» — феодальные раздоры, тормозившим национальное объединение, противостоят такие деятели, как Владимир Мономах, который сумел подняться до выражения общенациональной идеи.

В связи с этими реальными условиями эпохи стоит своеобразное восприятие литературой Киевского периода, которая явилась органическим началом литературного творчества трех братских народов — русского, украинского и белорусского, — византийского литературного наследия, особое отношение к новой церковной идеологии и характерные черты национального литературного творчества этого периода.

Судя по составу литературы Киевской Руси, какой бы степени оцерковления она ни достигла, в ней наибольший интерес вызывали исторические сюжеты, образы, взятые из действительной жизни. В обстановке молодого строящегося государства с трудом прививались аскетические настроения монашеского христианства, отразившиеся в немногих сочинениях, непосредственно связанных с организацией монастырского быта. Мечты о небесном блаженстве и религиозный аскетизм христианской литературы у писателей этого времени отступают перед активным интересом к жизни в разнообразных ее проявлениях и лирическим восприятием действительности. Острая наблюдательность, стремление показать настоящие причины изображенных событий, влечение к юмору и иронии в той или иной мере характерны для ведущих жанров литературы Киевского периода — для разнообразных видов исторического повествования (летописи, исторические повести, жития), отражавшего пульс жизни Киевского государства и напряженную классовую борьбу в нем. Историзм пронизывал почти всю литературу Киевской Руси; он проникал даже в такие ее формы, которые были приспособлены для выражения церковно-религиозного мировоззрения, например в поучения.

В наиболее характерных формах национальное сознание Киевской Руси было выражено в летописи, которая в XI—XII вв. не была лишь собранием рассказов, новелл, анекдотов; она являлась подлинно учительной литературой, идейно вооружавшей русский народ на формирование государства, на крепкую его защиту, на борьбу с соседними хищническими

- 212 -

народами, воспитывавшей национальное сознание русского человека. Летопись впитала в себя все жанры средневековой письменности; в ней более, чем в каком-либо из них, отразился фольклор; она сложилась в целую энциклопедию, стала ведущим жанром литературы XI—XII вв., мощно влиявшим на все остальные жанры. Под ее влиянием даже жития русских святых прониклись историзмом, они не были замкнутыми в условности и квиэтизме византийской агиографии, не забывали общественных интересов русского народа. Высшим выражением историзма и национального сознания, силы и красоты народного творчества является Слово о полку Игореве. «Безвестный автор „Слова“, несомненно передовой человек своего времени, высоко поднял знамя национального объединения русского народа, прекрасно понимая, что в нем заключено спасение и процветание русской государственности» (Ц. О. Правда, 26 мая 1938 г.).

Значение историзма в литературе XI—XII вв. и национальные черты, особенно ярко выраженные в исторических повествованиях, заставили заново пересмотреть не только вопрос о летописи, ее характере и роли в русской литературе, но и по-новому поставить и разрешить целый ряд вопросов, связанных с другими памятниками, как, например, Поучение Мономаха, Киево-Печерский патерик, жития Бориса и Глеба, паломнические хождения и др.

*

Оригинальное литературное творчество началось в русской письменности очень рано, и уже первые из дошедших образцов его обнаруживают значительную высоту литературного искусства. Достаточно сказать, что в 40-х годах XI в. Киевская Русь обладала такими собственными произведениями, как Древнейший летописный свод, киевский по месту создания, общерусский по идее и содержанию, и Слово о законе и благодати с похвалой кагану русскому Владимиру Илариона, посвященное проповеди той же общерусской идеи. Оба произведения поражают глубиной замысла, широтой исторического горизонта, и если самый текст древнейшей общерусской хроники, законченный похвалой просветителю Ярославу, еще не вполне восстанавливается, то Слово о законе и благодати, свободное от редакционных изменений, всеми деталями свидетельствует о высоте литературного искусства, достигнутого Русью к концу первого пятидесятилетия ее книжного просвещения.

О действительном объеме и характере литературы Киевской Руси приходится судить по случайным остаткам, особенно редким для начала этой эпохи. Многие из древних памятников совсем не дошли до нас, в лучшем случае оставив свой след в упоминаниях позднейших писателей (например, житие Антония Печерского, ум. в 1070 г., ссылка на которое сделана лишь через полтора столетия после его составления). Большинство памятников дошло с редакционными изменениями и почти все — в позднейшей переписке, сгладившей характерные для эпохи явления языка и орфографии. Лишь некоторые произведения сохранили имя своего автора, но ни одно не дошло в виде авторской рукописи. Впрочем, то же можно сказать и о дошедшем наличии византийской и болгарской книжности, так как многие из произведений Византии и большинство произведений Болгарии X—XI вв. сохранились лишь в русском переводе или переписке. Можно, кажется, предположить, что на книжности Киевской Руси отразились не все жанры и формы, накопленные веками в Византии и повторенные или воспроизведенные в Болгарии. Так, например, едва ли в Киевской Руси получила развитие светская стихотворная

- 213 -

поэзия Византии и привилась подражательная ей стихотворная система болгарской книжности, образцы которой дошли в русской и отчасти в сербской переписке (например, стихотворные дифирамбы болгарскому царю Симеону в Златоструе и в Изборнике Святослава 1073 г., азбучная молитва и предисловие к Евангелию Константина Болгарского и т. п.).

Как естественно ожидать от эпохи включения нового государства в круг цивилизованного мира путем введения господствовавшей в нем религии с ее книжностью, именно церковная книжность заняла господствующее положение в Киевской Руси. Господство церковности объясняется еще тем, что носителями и учителями грамоты, книжниками, были преимущественно члены церковной касты. Но церковность эта, византийская по происхождению, в русских произведениях приобрела упрощенный вид, далекий от тонкостей византийского догматического богословия. Она национализировалась и, окрасив стилистически даже светскую литературу, заимствовала сюжетные и формальные черты последней.

Из византийско-болгарских церковных жанров Киевская Русь воспроизвела по крайней мере главнейшие, а именно — разные типы проповедей (учительный и торжественный), житий (пространный — минейный, краткий — проложный, новеллистический — патеричный), руководящие послания церковных авторитетов и риторику гимнов, «хождения» паломников. Не встречается только русского подражания апокрифам, вероятно, потому, что в книжной среде Киевской Руси не происходило той ожесточенной борьбы, которая сопровождала в Византии и Болгарии выработку общей нормы религии для разноплеменных церквей Средиземноморья.

В русских произведениях собственно церковного характера, особенно в проповедях, видна разница их назначения, одних — для знати, «насытившейся учения книжного», других — для «новопросвещенной» массы населения. Проповеди, так сказать, высшей школы оперировали больше лиризмом, ораторством, риторикой. Проповеди для простецов давали лишь огрубленную схему христианско-церковного миропонимания, точнее — схему морального поведения, общественного и частного быта, подчиненного новой, оцерковленной культуре. Для представления своеобразных средневековых понятий и отношений проповеди последнего рода заключают богатый материал (например, отношение к правительственной власти, к богатству и бедности, семейный уклад, обличения ростовщичества, пьянства, «злых жен» и т. д.). Такие слова, обращенные не столько к «вежам», сколько к «невежам», пользуются не абстрактным изложением, а образным, иллюстрированным, причем иллюстрации берутся и из явлений бытовой действительности. Слова такого рода не лишены картинности и юмора и более интимны, чем ораторские произведения тогдашних корифеев. К XIII в. проповедей переводных и непереводных, югославянских и русских, надписанных именами авторов, чаще ложно надписанных, собственно безыменных, накопилось очень много, и из них составились объемистые сборники, постоянно пополнявшие свой состав.

Поучительная литература проникла и в другие жанры как путем включения целых произведений, так и путем стилизации. Например в начальную русскую летопись внесены три поучения — два болгарских и одно библейское. Болгарскими здесь являются — поучение о казнях божиих за грехи всей страны, не отвыкшей от язычества (по поводу нашествия половцев), и поучение о пользе книжного чтения (при похвале книголюбцу Ярославу); библейское слово о «добрых женах» привлечено как антитеза женолюбию еще некрещеного Владимира. Смешение проповеди и послания представляет собою Поучение Мономаха сыновьям, названное так Лаврентьевской летописью, или «грамотица» по терминологии самого

- 214 -

автора. Наставительные афоризмы, использованные по преимуществу или выработанные проповеднической литературой и обратившиеся в шаблон, проникают все жанры книжности не только Киевского периода, но и позднейших.

Русские жития святых появились, повидимому, не ранее третьей четверти XI в. Темы их тесно связаны с развитием на Руси феодализма. Они посвящены биографиям князей и представителей церкви, изображенных в виде творцов и хранителей новой государственности и ее новой культуры. Несмотря на свойственное агиографии отклонение от действительности и подчинение ее церковным лозунгам и литературным византийским образцам, в этих житиях запечатлелись ценные реалии, неизвестные из другого источника. В житиях этого раннего периода звучит чувство родины, сознание «Русской земли» как государства, достигшего высшей мировой культуры, что, разумеется, выражено в церковном оформлении. Впрочем, церковность не во всех житиях составляет единственный элемент стиля, равно как историзм не вполне изменен надуманными образами.

Так, в одном из обширных житий князей-братьев Бориса и Глеба, погубленных старшим братом, княжеская усобица изображена в воинском стиле исторических повестей летописи. Изображение этой усобицы одинаковыми словами повторено по крайней мере трижды: в отдельном житийном Сказании, в летописи и в особом «чтении», намеренно помещенном среди «паремий», т. е. среди библейских извлечений, назначенных к произнесению в церкви. Великолепный язык истории этой усобицы полон элементами живой русской речи.

Объединение церковного стиля со светским, искусственной фразеологии церковных книг с живой русской речью зависит, конечно, от намеренной и ненамеренной национализации языка русскими книжниками, от того еще, что среди этих книжников бывали воины и бояре, постригавшиеся в монастыре и посвящавшие себя там книжным занятиям, или монахи с юности, как Нестор, писавший и жития святых, и гражданскую светскую историю, или светские деятели, прошедшие церковную школу, как, например, Владимир Мономах, воспитанник митрополита Никифора.

Наибольшей творческой самостоятельности достигло именно русское историческое повествование, все равно, выразилось ли оно в летописи или в истории подвижников Киево-Печерского монастыря. Русский сюжет, история русской жизни, история трудного сложения русского государства наделялись всегда наиболее привлекательным и оригинальным изложением. Если в общей композиции таких произведений и чувствовалось влияние иноземных образцов, то не это определяло сущность русской исторической литературы. Живой интерес русского гражданина, назначение книги для граждан своей земли сообщали оригинальность литературному творчеству, посвященному истории родины. Книжный язык приобретал здесь живые и естественные краски и из них слагал свое литературное разнообразие.

По охвату исторического горизонта, по народности идей, по драматизму изображения, по разнообразию стиля общерусская летопись, каковою является Повесть временных лет с ее продолжениями, одна могла бы дать исчерпывающее представление о всех главнейших сторонах оригинального русского творчества. Не отрываясь от движения событий, летопись постепенно выработала стиль исторических повестей, причем наибольшую отделку получили повести «воинские», сюжетом которых являются областные усобицы и бои с внешними врагами. Находясь в некоторой зависимости от иностранных образцов, восходящих через Византию к античности, воинские повести отражали и фольклор дружинной среды, а может быть, и ее поэтическую литературу.

- 215 -

Без предположения о существовании в Киевской Руси развитой дружинной поэзии с древнейшей поры невозможно объяснить появление в конце XII в. такого своеобразного, неподражаемого памятника, как Слово о полку Игореве. Особенности его не могут быть объяснены лишь возведением на высшую степень искусства приемов, выработанных в воинском летописном повествовании. Очевидно, Слову предшествовала особая, «воинская» поэзия, зарожденная в дохристианские времена и процветавшая в княжеской дружине. Эта поэзия имела тесную связь с народным фольклором. Из ранних творцов этой поэзии мы знаем только одного, и то почти лишь по имени, именно Бояна, названного в Слове о полку Игореве. Хотя произведения русской дружинной поэзии и не дошли, но Слово о полку Игореве сохранило наилучшие его ценности в своей многогранной стилистической композиции.

Не только полное наличие произведений Киевской Руси не сохранилось, — не дошли даже целые книжные жанры. Едва ли, например, жанр трагикомического послания-памфлета, вроде Моления Даниила Заточника, создался на севере — образцы его подражательного стиля были получены из Византии на русском юге, а аналогичный Молению подбор афоризмов сохранился в обрывках от Галицкой Руси.

Волынско-Галицкий юго-запад едва ли уступал в литературном развитии Киеву. Уже к концу XI в. он произвел такую замечательную повесть, как рассказ об ослеплении теребовльского князя Василька Ростиславича. Очевидно, историческая, по крайней мере, повесть развивалась там издавна и своеобразно, судя по Галицкой летописи, дошедшей до нас лишь в объеме XIII в. Влияние галицкой книжности на южную возможно предположить, опираясь, например, на лексику Слова о полку Игореве, а отчасти и на его метафоры.

Литературное богатство, обилие и разнообразие типов и форм книжности Киевской Руси не остались принадлежащими лишь этой эпохе. Литература Киевской Руси выходит далеко за пределы своего времени. Иссушающее влияние монгольского ига, тормозившее развитие русской литературы, было парализовано в значительной степени памятниками, выработанными Киевской Русью, полными высокого национального самосознания.

Повесть временных лет стала во главе всего последующего летописания и повторялась во всех летописных сводах как политическое введение к каждому из них. К Слову о полку Игореве обращались в решительные моменты русской истории, когда Русская земля подвергалась вражескому нашествию. Куликовская битва общерусского войска с полчищами Мамая была изображена стилем Слова о полку Игореве. Псков, боровшийся с Западом, сохранил Слово в своей рукописи, отразившей диалект Псковской области.

Не только в средневековой, но и в новой русской литературе и культуре литературное наследие Киевской эпохи имело довольно отчетливый резонанс. Повесть временных лет и Слово о полку Игореве органически вошли в творчество русских писателей, начиная с Карамзина и Пушкина, до наших современников. Легенды житий и патериков давали сюжеты классикам русской прозы — Тургеневу, Лескову, Достоевскому, Льву Толстому. Русские художники и композиторы в красках и звуках воссоздают отдельные моменты героической жизни Киевского государства, опираясь на изображение их в лучших памятниках литературы XI—XII вв. В развитии русской литературы и в истории формирования русского национального сознания эта литература составляет первый и значительный по своей художественной выразительности этап.