Покровская В. Ф. Византийская историческая литература [в переводах XI — начала XIII века] // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956.

Т. I. Литература XI — начала XIII века. — 1941. — С. 114—134.

http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il1/il121142.htm

- 114 -

Византийская историческая литература

Византийские хроники являются типичными произведениями византийского средневековья и имеют ряд характерных особенностей исторического повествования. Византийские термины «хроника», «хронограф» на славянский язык переводились именами «временник», «книги временные», «летовник».

По содержанию хроники обычно не ограничены рамками какой-нибудь исторической эпохи, а заключают в себе изложение мировой истории, от сотворения мира до событий, современных автору, причем изображение исторического процесса подчинено схеме, которая сводится к следующему: мир возник по божьей воле и при его непосредственном участии, и судьбы мира предопределены заранее для торжества христианской веры.

Это единство основной установки — не случайность, а естественное следствие того факта, что хроники в большинстве случаев вышли из-под пера представителей определенной общественной группировки — монашествующего духовенства и не могли не служить целям пропаганды церковных идей.

Отсюда большой удельный вес истории еврейства, как избранного народа — носителя будущего христианства, в ущерб другим народам древности, и сравнительно малое внимание к Риму и Греции. Сообразно с учением «ортодоксальной» — восточной церкви, христианство на западе подверглось искажению, и единая «истинная» вера в ее неприкосновенной чистоте сохранилась только в Византии, государственный строй и церковное устройство которой понимаются, как высшая ступень в развитии христианской догмы, и описываются особенно подробно.

В зависимости от этих тезисов находится и круг использованных источников, так как хроники — прежде всего ярко выраженные компилятивные сочинения; авторы их не производят самостоятельных исторических разысканий, а щедро черпают содержание своего труда из уже имеющегося под руками материала. Здесь на первом месте стоит Библия и высказывания отцов церкви, затем сочинения историков древнего мира и средних веков, апокрифы, античные мифы, устные предания. Одни из этих источников общепризнаны и обязательны для всех хронистов, другие привлекаются отдельными авторами как дополнительные, иногда с критическим отношением к ним.

В работу компилятора входит, таким образом, известный творческий момент, выражающийся в свободе подбора фактов, их освещении и в способе их объединения согласно положенной в основу всего изложения концепции. С последним составители хроники справляются не всегда одинаково успешно, и заимствованные отрывки соединяются подчас

- 115 -

довольно небрежно, что порождает повторения или ничем не заполненные пропуски и ведет к искажению исторической перспективы.

Со стороны формы византийские хроники не подходят под понятие ученого исторического трактата, а скорее могут быть названы популярной книгой для чтения на исторические темы. Удовлетворяя любознательность рядового средневекового читателя рассказами о событиях далеких времен и народов или передавая ему факты близкой современности, авторы хроник не забывают о занимательности изложения и зачастую останавливаются на курьезных, но мелких явлениях в ущерб более существенному, с точки зрения историка, материалу. Основное содержание произведения акцентируется путем сосредоточения внимания на событиях библейской истории и их прообразовательном истолковании, на защите выработанного византийской церковью ритуала, на обличении «еретических» учений и на обильных богословских рассуждениях по поводу происшествий, казалось бы с христианскими заповедями непосредственно не соприкасающихся.

В значительной мере эти перечисленные особенности формы и содержания византийских хроник, как книг, предназначенных для народного обихода, имеющих свои пропагандистские задания, совпадающие с интересами правящих классов, а поэтому и пользующихся их поддержкой, создали успех хронографической литературы на месте ее возникновения. Они же обеспечили хроникам более широкое распространение, при сходной расстановке классовых сил, за пределами Византии.

Так появились переводы на славянские языки хроник Иоанна Малалы, Георгия Амартола и Георгия Синкелла.

1

Сведения об Иоанне Малале Антиохийском — авторе старшей из византийских хроник, пришедших в древнерусскую литературу в домонгольский период, крайне скудны. Биография его совсем неизвестна, однако его прозвище (сирийское malál, латинское rhetor — проповедник) говорит о том, что он жил в Сирии и подвизался там в качестве священника. Трудно было установить время его жизни: исследователи византийской литературы считают его современником императора Юстина I и Юстиниана I, причем есть указания на то, что Малала пережил воцарение Юстиниана II (565).

Греческий текст произведения Малалы сохранился в единственном неполном, без начала и конца, списке XII в. Оксфордской библиотеки, в Бодлеянском кодексе, где он охватывает время от начальной истории Египта до 563 г.; недостающее частично восполняется по отрывкам в более поздних рукописях.

Тем большее значение приобретает славянский перевод хроники, так как сопоставление греческого текста со славянским доказывает, что оригинал, которому следовал славянин-переводчик, был лучшей сохранности и более полной редакции, чем Оксфордская рукопись, и чтение ее дополняется и исправляется при этом сопоставлении.

Хроника Малалы не велика по объему и состоит из предисловия и восемнадцати книг. В предисловии говорится о том добром деле, каким является задуманный составителем краткий пересказ отрывков из исторических сочинений других авторов, причем небольшой перечень их сделан тут же, и о том, что история последних византийских царей, начиная с Зенона, т. е. последней четверти V в., излагается самостоятельно по устным преданиям.

- 116 -

Первая книга начинается легендой о сотворении Адама и о его потомках до всемирного потопа и расселения после вавилонского столпотворения. Затем от библейских персонажей составитель обращается к древней истории Востока (Ассиро-Вавилония, Египет, Персия) и Греции. Книга пятая целиком посвящена Троянской войне. С седьмой книги начинается история Рима и Великой Римской империи; при этом Малала отдает дань местному патриотизму и сугубо интересуется делами Антиохии сирийской. Последние книги хроники предоставлены истории Византии, и события Западной империи в них присутствуют на втором плане. Самостоятельная часть, т. е. царство Зенона и следующих за ним императоров, занимает книги с пятнадцатой до восемнадцатой и доведена до конечных лет царствования Юстиниана I. Закончена восемнадцатая книга хронологической таблицей и своеобразным кратким «международным обзором» злободневных событий политического момента. Есть предположение, однако, что хроника продолжалась и дальше, до смерти Юстиниана I (565).

Изложение хроники испещрено ссылками на источники, откуда составитель заимствовал отдельные эпизоды или фактологический материал: «Яко же Иосиф сказуеть», «а о сем Ираклии иною притчею рекоша», «сеж Феофил, мудрый хронограф написа» и т. д.; по ним без особого труда вырисовывается картина работы компилятора. Иногда степень мозаичности доходит до предела. Например: небольшая первая главка четвертой книги слеплена из трех кусочков в одну-две фразы каждый: В Аргии после Инаха царствовал Фаронеус и многие другие (цари) до Лингвея, женившегося на Гипомнестре, дочери Даная. Лингвей сражался с Данаем и убил его и взял царство и дочь его, «якож Архилог списа». После Лингвея царствовал в Аргийской стране Треоптолем пять лет только; в пятый год его власти распалось Аргийское царство и было завоевано сикионитами. Существовало Аргийское царство 544 года, «яко же Илиодор премудрый списа». В Сикионе, или, как теперь называют, Элладиках, сначала царствовал Егиалей 52 года и другие цари, числом 26, до Зевксипа царя, который был у власти 31 год; после того владели страной жрецы и держали царство 391 год, «яко же Африкан премудрый сложи».

Было бы слишком опрометчиво, однако, приписывать Иоанну Малале знакомство со всеми авторами, упоминаемыми в хронике, по оригиналам, так как в большинстве случаев между ними существовало промежуточное звено — непосредственные источники Малалы, откуда последний получал отрывки уже в виде готовых сводок из разных сочинений.

Бывает в хронике и так, что один и тот же рассказ предлагается с вариантами. Гиганты (книга первая) произошли оттого, что «внидоша ангели божий к дщерем человеческым», «якоже рече о них Моиси (в своем хронографе), и родиша им сыны и быша гиганте на земли». Впоследствии племя гигантов было сожжено небесным огнем: «В то время послал бог с неба огненный шар на гигантов, живущих в Кельтской земле, и пожег их; дойдя до Иорданской реки, шар погас». Вслед за этим передается другая версия: «Мудрый же Писандр» (в греческом тексте πίνδαρος), «бывыи творец еллинеск по летех Моисеинех, тыи же гиганты в творении сказа человекы от земля рождены, имуща ногы змиины и дерзнувша на некыя божескыя силы, еже нарече змиеногы, рекый: сия потреблены различными казньми от бога». Третий вариант: «Моудрый же Тимофей тоу же повесть толкует сице»: змееногими

- 117 -

гиганты названы потому, что имели звериный ум, неспособный на благие и небесные помыслы, и думали только о земном и творили неправедные дела, за что и были погублены богом. Одни из них погибли от огня, другие были превращены в камень, иных поразила внезапная смерть, иные потоплены «от множества вод». И, наконец, четвертый вариант: «Сервий же моудрый поведает», что гиганты жили в степи «на широце (поле)» и, ополчившись войною на народы, жившие в горах, вползали наверх как змеи, на руках и на животе, и были уничтожены жителями гор.

В этом и подобных случаях следует считать Малалу виновником повторений: очевидно, имея свидетельства разных источников, он сам не мог решить, какой из этих рассказов достовернее, и поэтому передавал их все, один вслед за другим. Гораздо чаще, однако, одна версия противопоставляется другой. Например: известный миф о Данае сначала изложен кратко по Еврипиду: «О нем же кощоуноу рече Еропиди, хитростию сказаа...», а затем предлагается другой, отличный от этого вариант. Составитель сознательно отбрасывает ложное, по его мнению, сказание и следует за более авторитетным для себя автором. Такое отрицательное отношение на всем протяжении хроники проявляется к Еврипиду, упоминания о произведениях которого всегда сопровождаются характеристикой: «хитростию списа», «хитростию сложи речь», «несогласно премудрому», и только в единичных случаях содержание его сочинений пересказывается без этих критических замечаний, как, например, миф о Мелеагре (кн. VI). Не пользуются доверием и вызывают полемику против себя также Гомер и Виргилий.

Основными источниками, к которым Малала обращался безоговорочно или с выражением похвал — «истиннее списа», «воистину рече», были «книги еврейские» (т. е. Библия), Секст-Юлий Африкан (автор III в., в пятитомном хронографе, от сотворения мира до 221 г. н. э., положивший начало сравнительной языческой и христианской хронологии). Евсевий Памфилийский (византийский историк VI в.; его фундаментальная Церковная история обнимает время от начала христианства до 324 г., а Хроника — от начала мира до двадцатого года царствования Константина Великого) и александрийские богословы IV—V вв., Феофил и Тимофей; многочисленны обращения к Павсанию (Описание Греции, составленное им в конце II в., содержит много мифологических сведений); большие заимствования наблюдаются также из Несториана, последнее указание на хронику которого относится к царству Льва II (474). Повидимому, как правило, из вторых рук, а не по первоисточникам, получены ссылки на античных историков: Плиния, Тита Ливия, Геродота, Сервия, Лукиана, Иосифа Флавия и др. Книга о Троянской войне составлена на основании сочинения Диктиса Критского — «Записки о Троянской войне».

Индивидуальной особенностью хроники Малалы является насыщенность ее мифологическими, сказочными элементами.

Из ветхозаветных апокрифических сказаний заимствована точная мера роста Адама («от головы до пят 96 вершков, кисть руки — 12 вершков, рука до локтя — 20 вершков, ступня — 16 вершков»), рассказ о присвоении Сифом имен звездам и об изобретении им еврейской грамоты, а также сообщение о начале астрономии при Немвроде.

В виде исторических личностей представлены боги Олимпа, например: «Родися от первого сына Ноева человек гигантска рода, именем Крон». У Крона, в свою очередь, было два сына: Пик, или Зевс, и Нин, основавший город Ниневию. Дочь Крона — Ира стала впоследствии

- 118 -

женою Зевса. Пик-Зевс сначала владел Ассириею, а потом царствовал «в Талиах» (в Италии), «име сыны и дщери многы от доброличных жен, любодеяв с ними; бе то таибник (μυστικός — волшебник, колдун) и волшбы некия творя, прежаса я; жены же сия бога его мняху». От Алкмены родился у любвеобильного Зевса сын Геракл. Геракл жил в львиной норе и убил палицей змия, «рекше одолевша частым злым похотем ума мудростию», (т. е. победил нечистые желания мудрым разумом) и отнял у змия три яблока, «еже суть трие добрие нравы: еже не быти гневливому, ни златолюбцу, ни блуднику». Гермес царствовал в Египте и ему наследовал Гефест или Феост, установивший единобрачие и научивший людей ковать железо. Отзвуками греческих мифов полны первые четыре книги хроники. Достаточно перечислить ряд имен: миф о Данае, об Ио, дочери Инаха, о похищении Европы, о Кадме, о Минотавре и Пасифае, о Тезее и Ариадне, об аргонавтах и многие другие. Особое место отведено обширному циклу сказаний о Трое.

Пережившие длительную литературную историю, сказочные сюжеты не один раз подверглись переосмыслению, а их художественные образы изменению и даже искажению своего облика и все же изложение хроники продолжает оставаться конкретным и занимательным. Живо рассказывается, как Персей, идя на завоевание Ассирии, овладел головою Горгоны: «На пути срете и (его) отроковица едина, девою девица обуена в страшный власы глядящи, и став вопроси ея глаголя: „Како ти есть имя?“ и она рече с дерзновением: „Мидуса“; ем ю за власы, иже ношаше отай серпный меч, и усекну ей главу». При помощи головы Медузы Персей легко побеждает всех неприятелей и только на слепого царя Ефиопии («бе же Кифеос от старости не призря») чары Горгоны не влияют. «Персеус же не ведыи, яко не призрить, помысли, яко не могущу действовати главу, юж держаше Горгониину, и обратив ю к собе, возре на ню и ослеп, бысть яко мертв и убиен бысть».

Подробно переданы также сказания о Дионисе и о его культе, легенды об Эдипе и о любви Федры к Ипполиту и некоторые другие мифы. С большой симпатией отнесся Малала к Орфею «цевнических гуслей сказателю, премудрому и славному книжнику», и процитировал в хронике его стихи, посвященные Аполлону.

Легенды о начале Рима представлены рассказами о Реме и Ромуле, убившем брата, после чего «трястися нача весь град Рим» (жрецы объяснили Ромулу, что землетрясение не прекратится, пока убитый брат не займет своего места на троне. Ромул приказывает тогда сделать золотую статую и посадить рядом с собою), об установлении праздников в честь Посейдона и Деметры и полународными сказаниями о Тарквинии и о Бруте.

Интересно отметить, как в хронике Малалы проступает местами своеобразный наивный реализм при изображении внешности героев повествования. Такие портреты, построенные совершенно однотипно, в виде перечня основных физических примет, собраны в большом количестве в сказании о Трое (Приам, Гектор, Парис, Елена, Эней, Андромаха, Кассандра и др.); так же изображены цезарь Август, Клеопатра, Ипполит и Федра — «Беаше Федра возрастом (т. е. высокая ростом), добротелесна, нарусь, доброноса, долголика, смыслена. Иполит же телом беаше средний, силен, смягл, кратовлас, вощел, кратошии, плосколик, кормист, зубы великы имыи, оустнат, редобрад, ловец лют, смыслен и молчалив» — и другие лица, т. е. видно стремление не пропустить эти портретные изображения, выискать их в своих источниках, а в самостоятельном изложении дать подобные же портреты от себя.

- 119 -

Загроможденная поэтическим материалом нить истории еврейского народа (по Библии) тянется беспрерывно, причем соединение этих двух идейно противоположных историй человечества сначала производится чисто механически. Время от времени делается хронологическое сопоставление отдельных периодов библейской истории с тем, что занимает в данный момент внимание составителя хроники. Так, по мнению Малалы, время существования старших богов Греции — Кроноса и Кронидов — совпадает с начальной историей Египта и с путешествием туда Иакова с сыновьями, ставшими патриархами-родоначальниками иудейского народа; тогда же жил Геракл. Время Иисуса Навина и судей израильских сопоставляется с историей Афин; основание Трои — с временем жизни Самсона; Троянская война происходит тогда, когда в Иудее царствуют Давид и Соломон. Дальше задача облегчается наличием исторических свидетельств о библейских лицах, и после персидских царей Кира и Дария искажение исторической перспективы исправляется. Не забывает также Малала подчеркивать все, что имеет прообразовательный характер и так или иначе относится к будущему христианству (пророчества Иеремии, пифий, сивилл, цитату из Софокла о едином боге и т. п.).

Перейдя к истории христианского царства — Византии, Малала уже с полным основанием вводит на ряду с политической историей и факты церковной истории: волнения, связанные с «еретическими» учениями манихеев, ариан, несториан, смена патриархов, участие царей в церковных делах. Общий характер занимательного изложения остается в силе и здесь, только сказочно-мифологические сюжеты заменяются картинами придворной жизни и интригами между лицами, близкими ко двору и к верхушке церковного управления, а также описаниями необычных явлений природы: землетрясений, комет, наводнений и прочих проявлений «божьего гнева» над «погрязшими в грехах и злодеяниях» жителями земли. Стилистическое единство с предыдущим изложением сохраняется как на отрезке византийской истории до Льва II, пересказанной по Несториану, так и при описании времени от Зенона до Юстиниана I, сделанном Малалою самостоятельно.

Значение творчества И. Малалы для византийской хронографической литературы было в том, что он впервые (во второй половине VI в.) дал схему изложения всемирной истории с позиций историка-церковника и нашел общий тон рассказа, рассчитанного на широкий круг читателей. Авторы последующих хроник IX—X вв., и далее вплоть до XII столетия, следовали по указанному им пути, придерживаясь его стилистики и простоты изложения, наполняя предложенную схему тем или иным фактическим содержанием, соответственно своим идеологическим установкам и знаниям. Поэтому деятельность И. Малалы, хотя и не совпадает хронологически с IX—X вв., но настолько неразрывно связана с ними в процессе выработки хронографического литературного жанра, что должна рассматриваться без отрыва от более поздних хронистов.

На славянский язык хроника И. Малалы была переведена в Болгарии в эпоху царя Симеона, т. е. в X в., и озаглавлена: «Изложение Иоанна, бывшего от Антиохийского великого града Сирия Малыя о летех миру». При определении места и времени перевода хроники Малалы исследователям пришлось столкнуться с немалыми трудностями благодаря утрате болгарского текста произведения и необходимости основываться исключительно на показаниях русских списков. Ведущим указанием послужил заголовок 5-й книги Малалы в одной из рукописей: «Книгы завета божиа Ветхаго сказающе образы Новаго завета истинну

- 120 -

сущу, преложеныя от греческаго языка в словенскыи при князи болгарстем Симеоне сыне Бориши Григорием презвитером мнихом, всех церковник болгарскых церквии повелением того книголюбца князя Семиона, истине ж рещи боголюбца». Правда, это указание, принятое сначала без критического анализа, было затем отнесено не к хронике Малалы, а к более обширной компиляции, но это только уводит дальше вглубь появление болгарского перевода Малалы.

Наблюдения над славянским переводом, даже в русской его передаче, показывают, что отношение переводчика к оригиналу было вполне определенным: не гонясь за буквальностью передачи и, повидимому, хорошо владея греческим языком, он близко следовал смысловому содержанию хроники, облекая это содержание в формулировки, присущие своей родной речи. Такой свободный перевод греческого памятника коренным образом отличает, как мы увидим, хронику Малалы от славянских текстов Георгия Амартола.

Русские списки Малалы немногочисленны, но из этого еще не следует вывод о малой популярности произведения; оно могло не сохраниться в составе монастырских библиотек, как слишком «светское» по содержанию, о других же книгохранилищах феодальной Руси мы почти ничего не знаем. Ни одна из дошедших до нас рукописей не представляет перевода хроники, как самостоятельного произведения, — все они являются хронографическими компиляциями, куда Малала вкраплен как одна из составных частей. Таких хронографов с Малалой было несколько.

Первый из них — Еллинский и Римский летописец, компилятивное русское сочинение, существовавшее в различных редакциях; одна возникла в конце XII или в начале XIII в., вторая относится к первой половине XIII столетия; наличные списки обеих редакций идут с начала XVI в. Еллинские и Римские летописцы не имеют первых двух книг хроники Малалы и опускают большие отрывки в середине ее.

Другой хронограф — Иудейский, названный так по преобладающей в нем истории еврейского народа, — был составлен в 1262 г. Хроника Малалы вошла в эту компиляцию далеко не целиком, и несомненно, что ее неполнота обусловлена самим составом Иудейского хронографа; привлечен лишь материал, так или иначе соприкасающийся с еврейской историей и не повторяющийся в дальнейшем изложении. Поэтому последние книги Малалы с одиннадцатой по восемнадцатую, не имеющие отношения к главной теме компиляции, оставлены в стороне.

Сводный текст, извлеченный издателем (В. М. Истрин) из этих двух хронографов, не покрывает всего объема хроники и, помимо чисто редакционных мелких сокращений, остаются, сравнительно с греческим текстом, пропуски целых книг, не имеющих соотношения на славянском языке: почти полностью отсутствует 3-я книга, ничтожными отрывками представлены книги 11-я и 12-я, и немногим больше дошло от 13-й книги. Детальное текстологическое сопоставление показало, что тексты Малалы как в Иудейском хронографе, так и в Еллинском и Римском летописце восходят к одному общему переводу, но списки первых двух редакций Еллинского и Римского летописца, близкие между собою в специфических чтениях, предполагают особый вариант русского текста хроники.

Впоследствии был обнаружен еще новый момент из истории перевода Малалы в русской литературе. В особом кратком хронографе, представленном рукописью XVI в., хроника подверглась на всем протяжении текста сильному сокращению. Способ сокращения состоит в последовательном

- 121 -

сжатии текста за счет пропуска некоторых подробностей и, чем далее, тем это сжатие идет все сильнее и сильнее.

В то же время единственно в этой рукописи имеются остатки сказания Малалы об Александре Македонском, которое в Еллинском и Римском летописце и в Иудейском хронографе заменено так называемой Александрией псевдо-Каллисфена. Рукопись в своем изложении перемешивает отрывки обоих повествований, и хотя до сих пор еще не удалось до конца проследить и датировать возникновение краткого хронографа, но несомненно, что он восходит к более ранней компиляции, чем Еллинский и Римский и Иудейский хронографы, а именно — к XII в., когда, прежде чем произошла замена, обе версии рассказа об Александре Македонском сосуществовали некоторое время рядом. В старшей компиляции объем произведения Малалы должен был быть полнее, иначе непонятны были бы несовпадения русских хронографов между собою и необъяснимы ссылки летописи почти на все протяжение хроники.

Свидетельства о большей полноте перевода в первое время его существования на русской почве возвратили некоторых исследователей к дебатировавшимся в науке в течение долгого времени вопросам: не обращалась ли в славянской литературе хроника Малалы в виде отдельного памятника, и перешла ли она в русскую книжность в составе компилятивного сборника, или в виде самостоятельного произведения? Однако заманчивая гипотеза (В. М. Истрин) о двух самостоятельных, вне хронографов, переводах Малалы — болгарском и русском — остается до сих пор недоказанной, а русские тексты существовали уже в XII в. в виде устойчивой лигатуры сборников определенного состава, какими являются дошедшие до нас и реконструируемые на их основании старшие хронографы русской редакции.

Хроника Иоанна Малалы внесла свою долю в круг литературно-художественного воздействия переводных произведений на самостоятельное русское творчество. В первую очередь отразил ее наиболее близкий жанр — русское летописание, где следы влияния Малалы есть как в Повести временных лет, так и в более поздних частях летописи. Например, Галицкая летопись в XIII в. знала компилятивный хронограф с полной хроникой Малалы и настолько пропиталась ее стилевыми особенностями, что впоследствии и под пером редактора Ипатьевского списка не утратила этого отпечатка.

В ходе развития хронографического жанра в древнерусской литературе нам пришлось уже отметить полемический акцент некоторых исторических компиляций, в частности Иудейского хронографа. Еще больше уклоняется в сторону полемической литературы Толковая палея, возникшая в западнорусской области во второй половине XIII в. Толковая палея заимствует кое-что и из хроники Малалы. Характер этого заимствования иной, чем в летописи, и не имеет собственно литературно-художественного значения. Из хроники перешли в Толковую палею отдельные фактические данные (имена дочерей Адама, апокриф об изобретении Сифом грамоты, сказание о Ламехе, отце Ноя, перечень стран, занятых потомками Иафета, подробности вавилонского столпотворения), перемежающиеся с фактами, добытыми из других источников.

За пределы хронографических и летописных компиляций хроника Малалы на русской почве, повидимому, не выходила. Обнаруженный недавно в пергаменном Златоструе XII в. отрывок 10-й книги Малалы — прение апостола Петра с Симоном волхвом — не имеет отношения к славянскому переводу хроники, так как произведенное сличение с русскими текстами убеждает в том, что перед нами иная передача греческого

- 122 -

оригинала. Очевидно, отрывок этот уже до перевода сборника был в составе греческого Златоструя, т. е. может быть интересен только для истории переводной учительной литературы.

Через летописные и хронографические тексты шло воздействие Малалы на создание стиля русской переводной и оригинальной воинской повести.

2

Самой распространенной в славянских литературах, и в русской в том числе, была хроника, составитель которой, согласно монашескому этикету, униженно называет себя Грешным (Амартолом; ἁμαρτωλός — грешный, синонимично — монах). Кроме указания на принадлежность к монашеской касте, что было бы ясно и без того из церковного содержания хроники, об ее авторе нет никаких документальных данных. Время его жизни устанавливается на основании предисловия, где он называет последним царем Михаила III (царствовал между 842—867 гг.), а также по наличию в хронике яростных нападок на иконоборцев, — повидимому, волнения и споры вокруг ереси были еще свежи в памяти писателя. Границей сочинения Амартола был 842 г., так как предисловие предупреждает, что последней главой будет царство Феофила (предшественник Михаила III), а краткое, но эмоциональное сообщение о смерти Михаила принадлежит очевидно не современнику; к тому же старейшие греческие тексты (Codex Coislinianus, 310, X в.) имеют после 842 г. заключение: «конец (предыдущей) хроники», или: «до сих пор — хроника Георгия, после этого — произведение (одного) Логофета». По свидетельству большинства рукописей, анонимным Логофетом (т. е. проповедником) хроника была продолжена до 948 г., но есть списки, простирающиеся до 1071, 1081 и в одном случае даже до 1143 г.

Труд Амартола представляет собою объемистый том, русский перевод которого занимает, в новейшем издании свыше 570 страниц. В предисловии «смиренный инок», движимый желанием принести пользу истине, риторически сознается перед читателем в скромности своих возможностей: «яко неуметель есмь не точью словомь, но и разоумомь». Однако первая попытка составить краткую выборку из известных ему книг — «изложихом сведущих от многыих мало прострохом, како с трудомь собравше и сложивше» — вселила в Амартоле уверенность в своих силах и намерение показать в правильном свете (с клерикальной точки зрения, конечно) первоначальную историю человечества, временную победу язычества, «елиньскых философ еретичьство и складание басньных вер» и «како же мнишьское начат пребывание и чин от закона (т. е. по заповедям Ветхого завета) и Христова предобраго жития и оучения вышьши, светлеиши и ширши паче всех явися».

Хроника состоит из четырех частей: первая — «Временьник впросте от различьных же хронограф же и сказатель собран же и сложен», та «пременьшая книжица», о которой говорится в предисловии к хронике; он охватывает время от Адама до смерти Александра Македонского; вторая часть выделена особой нумерацией глав и отведена по преимуществу изложению истории еврейского народа, причем начинает ее заново с Адама; третья — история Римской империи; четвертая — «Временник христианских царей», начинающийся с момента крещения Константина Великого в 324 г. Эта часть истории христианской Византии обширнее остальных и занимает почти половину всей хроники.

История древнего Востока крайне сжата и ограничена царствованиями в Вавилоне Навуходоносора и Валтасара, а в Персии — Дария,

- 123 -

Кира, Камбиза и Артаксеркса и жалкими обрывками истории Египта и то лишь в качестве хронологических соответствий к библейскому рассказу. Начало «Ромейских царствий» открывается сообщением о Юлии Цезаре. Сокращение содержания произошло оттого, что первая часть хроники уже нанизала на стержень библейских событий мифологические сказания о древней Греции, легенды о начале Рима и другие, и было бы излишним повторением пересказывать их еще раз.

Что касается источников хроники, то прямые ссылки на них встречаются у Георгия Амартола сравнительно редко, но, несмотря на это, круг привлеченного составителем материала в настоящее время определен исчерпывающе. Амартол при заимствовании берет обычно весь эпизод целиком у того или иного автора, и поэтому соответствия получаются на большом отрезке текста. Основным источником для «Временника впросте» явилось произведение Малалы, и в эту часть хроники Амартола проникло значительное количество мифологических элементов, отличающих ее от дальнейшего изложения. В середине хроники выписок из Малалы почти нет, но в последней части, при изложении антиохийских событий, Амартол снова заимствует оттуда небольшие отрывки. Жизнь еврейского народа вплоть до падения Иерусалима, с полным перечнем всех судей и царей иудейских и израильских, изложена по библейским книгам и дополнена по хронографу Юлия Африкана. История Римской империи от Юлия Цезаря до Диоклитиана близко совпадает с изложением Георгия Синкелла и или заимствована из его хроники, или Синкелл и Амартол имели один и тот же непосредственный источник, каким могла быть Хроника Евсевия Памфилийского. Для этой же части привлечены Римская история Диона Кассия (историк III в.) и Иудейская война Иосифа Флавия, — для эпохи Веспасиана и Тита. События церковной жизни Амартол черпает из классической церковной истории Евсевия, к которой обращается беспрестанно. Источниками для последней части — «Временника христианских царей» — служили хронограф Феофана (византийский церковный писатель; его историческое сочинение начинается с первого года царствования Диоклитиана и доведено до 813 г.) и житие патриарха Никифора, составленное Игнатием. Часты в хронике цитаты из отцов церкви: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Афанасия, Феодорита и др.

Время с 813 по 842 г. описано Амартолом самостоятельно, так как соответствующих исторических обзоров в его распоряжении еще не могло быть.

Как указывалось уже, монашеская тенденция в рассматриваемой хронике выражена особенно ярко. Она проявляется как в отборе фактов, так и в определенном отношении к ним. Огульному осуждению подлежит все «языческое», поэтому раз навсегда установлен взгляд на нехристианские народы (кроме еврейского), как на носителей зла, блуждающих во мраке ошибочных религиозных представлений. Для обоснования этого взгляда в рассказ о расселении племен после вавилонского столпотворения и о начале идолопоклонства введено подробное описание религиозных «извращений» греков, египтян, персов и других народов. Боги Олимпа дискредитируются: «от Диоса бо отроковиць тление и прелюбодеяние, от Афродиты же любодеяние... от Арея же убийство, от Дионуса винопьянство», и рационалистически объясняется их происхождение: «не суть бози, но грешнии человеци», после смерти своей обожествленные потомками. «Сего ради богы их нарицают, яко человеком угодници быша: Зевес бо, глаголють, созданию козни (зданий) обретатель бысть, Посидон же кормьчию (мореплаванию) обретатель.

- 124 -

Ифест же кузньцю, Асклипи же врачьбу, Аполон же песнь мусикийскую, Афина же ткание, Артеми же лов зверин, Ира же (шитьем) одежею, Деметра же ролью (земледелием)...»

Точно так же египтяне поклоняются Нилу за то, что он делает плодородными их поля, и почитают Аписа, козла и овцу, дающих им пищу. Непонятные силы природы обожествляются всеми теми, кто не знает церковной теории происхождения вселенной. Соответственно этому поэтических мифов древности у Амартола, сравнительно с хроникой Малалы, гораздо меньше и переданы они более схематично. Например: о Персее известно, что «Персеи сын Пиков... иде на Асирии и Сарданапала убив, облада и царствова в них лет 53... отъем у них царство и имя Асурийско, и научи я скверньнеи вере и волшвению глаголемыя Мидусии, того ради нарече страну их Мидию»; след мифа об Ио остался только в том, что отец ее Инах «град во име луне создав, нарече имя ему Иоград».

В пределах Римской империи произошло зарождение христианства, и исторические личности императоров и правителей получают оценку в зависимости от того, содействовали они, или препятствовали первым годам христианства. Август «тем поистине великыи цесарь и нарочитыи паче всех», что при нем родился Христос; «окаянный» Ирод — одиозная фигура, так как покушался на жизнь Христа и поэтому «зле испроверже живот свой»; Пилат, допустивший распятие, «в различная напасти впад, сам себе уби». Нечестивая смерть, болезни, неудачи правления Тиверия, Нерона, Домициана, Траяна и других императоров получены ими за надругательства над первыми мучениками и за преследования евреев.

Для составителя хроники церковные дела настолько стояли на первом плане, что целый ряд царствований изложен им по однотипной схеме: «затем царствовал такой-то царь (имя), при нем (перечисляются мучения, ереси, чудеса) и умер он такою-то (описание) смертью», причем количество отведенных строк стоит в прямой зависимости от значимости описываемых событий для развития христианского вероучения.

«Временник христианских царств» также менее всего может быть назван политической историей Византии. Внимание Георгия Амартола попрежнему сосредоточено исключительно на истории церкви. Регистрируются все изменения в церковной иерархии. Тщательно вскрывается суть каждого «еретического» отступления от принятой догмы и призываются проклятия на головы ересиархов и их последователей, начиная с арианства и кончая иконоборством, вызывающим особенно злобную полемику со стороны автора, не жалеющего фантазии для изображения «богоотступников».

Примером стиля изложения может служить характеристика Льва Арменина: «От Асирийскыа бо львице и от Арменскыа пардусице етеро цветущее сложеное ж етеро прозябшее тигридского вида». «Таковым пагубным прельщением прельщен, прельстився пустошноумныи и скотинообразныи и видию хуждший, якож некрасен бе и бедномолебный... горд обычаем, яко зверь волею, некроток устремлением...»; Константин, сын Льва Исаврянина — «от злого льва различнообразный пардус и от семене змииного аспида злаа и змиа летящаа»; Юлиан Отступник называется «любоидольник», «идольян».

Здес же мы находим детальное описание семи вселенских соборов, с речами выступавших на них, и апологию монашества, переживавшего в то время эпоху своего расцвета на христианском Востоке. Вся эта часть хроники насыщена легендарными рассказами о чудесах,

- 125 -

мартирологами и отрывками житий святых. Константин Великий избавляется от неисцелимой болезни при помощи крещения, — средства, указанного ему во сне апостолом Павлом. Именем Христа епископ Сильвестр воскрешает быка в доказательство своей правоты в богословском споре с евреем Замврией. Пыль с пола жилища Макария возвращает зрение слепому. Сын стеклодува, брошенный отцом в обжигательную печь за общение с христианскими детьми, чудесным образом остается жив. Большие извлечения сделаны из житийных биографий Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского, дьякона Арсения, Симеона Столпника, Федора Студита, Афанасия, патриарха Никифора.

Явления внешнего мира по мере возможности истолковываются как чудесное проявление божественной воли. Стихийные бедствия, эпидемические болезни, неудачные войны посылаются богом в наказание за грехи или допускаются им для испытания человеческого терпения.

При «еретике» Константине (сыне Льва Исаврянина) «наста божий гнев мозолный, чермнаа нежитовница (болезнь), не точию на сущих в градех, но и в окрестных зле истаающе, и к тому бываху мечти неции на многыа человекы и ужасти некоторыа дивны... Се же зиме бысть, весне же толма ся простре болезнь, в жатву же пакы толма ся раждеже, яко бошию домом затворитися всем». Константин «на болгары иде с вои и устроив из всех своих стран лодий тысящу и шесть сот к Ахелону посла, на мели же устремившемся им и ветру восточну дохнувшу вси вборзе скрушишася истопоша людие бес числа. Се же уведевше, болгары войною с ним счеташася и множества его зле иссекше, возвратися с велиемь срамом и побеждением». В ту же зиму случился небывалый мороз, так что в Черном море «пучина яко камень бысть», «яко единем образом быти морю с землею и пешим ходити по леду».

Появление комет, падение звезд и прочее — зловещие предзнаменования будущих несчастий и наблюдаются с чувством ужаса. При Юстине Фракисянине «звезда явися на небеси верху Медяных врат за дний и нощий 26 и бысть трус страшен»; после смерти Бохмита (Магомета) «явися на полудне звезда глаголемаа и докить, рекше яко копие, проповедаа Аравитян сих власть»; при Юстиниане «звезда явися велиа на западнеи стране светла, выспрь испущаа луча, юже именоваху лампадию, рекше блистанницу, и пребысть за днии и нощи 20 сияющу; також быша по всему миру народовластие и убийство много. И по времени етери бысть звездамь течение с вечера даж и до утриа, яко всем подивитися и глаголати, яко звезды падають и за мало пакы солнце без лучя светяше яко луна, крамоли же и недузи и умертвие человеком болшею не престаяху»; при Константине «априля месяца течение звездное бысть на небеси и отторгахуся на землю, яко видящим мнети суще уже кончине, тогда же воздух возлияся повелику и глад велии, яко исушитися источником и рекам».

Христианские цари, подобно римским императорам, тоже получают свыше возмездие за нечестивое правление. Чаще всего это возмездие Амартол находит в мучительной или позорной смерти, которая подробно им описывается. Немногие, не поддающиеся подведению под рубрику чудесного, подробности быта и международной и внутренней жизни империи остаются несущественным добавлением к основному содержанию хроники.

В этом отличие Амартола от безымянного продолжателя хроники, так как после 842 г. общая установка сразу же меняется, и гораздо больший удельный вес приобретают военные столкновения с соседними народами, вопросы престолонаследия, заговоры, реалистические рассказы

- 126 -

о придворном быте. Собранные очевидцем, или слышанные из устных преданий, сведения эти изложены крайне бессистемно и непоследовательно. Особенно много фактических сообщений о последнем царстве царя Романа, смертью которого и оканчивается русский текст хроники.

Хронику Амартола характеризуют многочисленные отступления, часто превращающиеся в обширные трактаты. Темы их: вопросы богословского порядка, рассуждения об основных христианских добродетелях, история возникновения и развития монастырской жизни. Здесь мы находим проповедь смирения перед клеветой, нравоучения против жадности, призыв к отрешению от излишнего комфорта, подкрепленный «соблазнительным» образом аскета по Василию Великому («от градских молв уклонися, в вретище же острое тело свое оде и поясомь жестокомь чресла своя стягая, крепко кости своя сокрушаше, бокы же жаданиемь удольняя даже и до хребетные страны сочетаху и обвивания же мягкого отвержеся»), убеждения на примере Моисея и других в необходимости покаяния в грехах и т. д. В связи с обличением ересей Амартол вдается в богословские тонкости церковного учения о существе бога и о природе Христа. К восхвалению монашеской жизни хроника возвращается неоднократно, а в одном месте посвящает этому целую большую главу. Монахи рисуются людьми, стоящими в моральном отношении неизмеримо выше всего остального человечества, некоторые из них обладают даром предвидения и успешно борются с персонифицированным злом — бесами. Бес не смог выполнить поручения Юлиана Отступника: «умедлих и без орудья придох, жда бо Поплия мнишествующа, аще престанет от молитвы и не преставшю ему за десять дний, не дасть ми творити воли твоея». Загробная жизнь представляется Георгию Амартолу несомненной реальностью, и серия вводных эпизодов из житий и патериков и рассуждение автора, предостерегающее от легкомысленного отношения к этому вопросу, в мрачных красках рассказывают о мытарствах души после смерти.

Круг очерченных вопросов нередко составлял содержание учительной литературы греческого средневековья, и в изложении хроники наблюдается некоторое единство со стилистическими приемами проповеди и учительного слова. Излюбленный прием — риторические вопросы: «Откуду бо напрасныя смерти? Откуду лютии одержимии надузи нам и чадом нашим? Откуду скорби и сокрушения? Откуду многа злаа и различнаа?». Такая нарочито создаваемая дискуссия держит читателя в напряжении, помогает при переходе от одной темы к другой, подчеркивает противопоставления: «Кто Давида вышши? Но, мало воздремав, падеся. Кто же Соломона блажее? Но, на старость и на конець падеся, погыбе. Что же Иуды горжее? Но, предатель быв, удавися». Выражением ужаса и отчаяния служат восклицания: «О!» «Увы мне!» «Оле!» Доказательство строится на подборе множества цитат из «священного писания», апостолов и отцов церкви. Основная мысль иллюстрируется примерами и аналогиями из самых различных областей знания или путем длительного сопоставления с одним хорошо известным образом (Моисей, Соломон и др.).

Успех хроники Георгия Амартола в Византии был очень велик, и она охотно читалась на протяжении столетий, как об этом свидетельствуют многочисленные греческие рукописи, дошедшие до нас. Списки эти распределяются на две группы: собственно Амартол и Амартол, слитый с продолжателем. На славянские языки переведены обе редакции, но неодновременно и в разных местах. Старшая редакция встречается только

- 127 -

в сербском переводе XIV в. Перевод второй редакции, продолженной до 948 г., сохранился исключительно в русских списках, где носит заглавие «Книгы временныя и образныя Георгия мниха».

В противоположность хронике И. Малалы, русские тексты Амартола известны и в отдельном виде (девять списков) и в составе хронографических компиляций. Старейшая рукопись хроники написана на пергамене в конце XIII или начале XIV в. и не имеет конца (рукопись б. Московской духовной академии, в ней недостает конца оглавления и текста пятого вселенского собора), остальные восемь списков — бумажные, более позднего времени и различной сохранности. Два из них относятся к XV в., сюда же надо добавить третью утраченную в настоящее время рукопись XV в.; четыре списка датируются XVI столетием и один дает подновленный текст XVII в. Но следы хроники в русских оригинальных и компилятивных памятниках отодвигают время знакомства с переводом значительно дальше сохранивших его рукописей и позволяют с достоверностью утверждать, что эта редакция Амартола была переведена в XI столетии.

Для определения места перевода второй редакции Амартола нет никаких указаний, кроме самого текста в русских рукописях, и вопрос этот долго оставался спорным и до конца еще не решен и в настоящее время. Некоторые исследователи полагали, что хроника была переведена с греческого в Болгарии, другие доказывали несомненность ее перевода на Руси (В. М. Истрин). Единственным объективным показателем здесь мог бы быть только анализ языка, но и этот путь оказался до чрезвычайности затруднительным, так как перевод Георгия Амартола сделан не на живую разговорную речь, а на условный литературный язык, полный церковно-славянизмов и не имеющий достаточно национальных признаков.

По своему отношению к иностранному оригиналу перевод Амартола представляет образец буквальной передачи греческого текста. Переводчик прилагает все усилия к тому, чтобы не отступить от точного смысла подлинника, и достигает поразительной близости, соблюдая во многих случаях даже соответствие грамматических категорий, т. е. не меняя глагольных форм, причастные выражения передавая через причастия и т. д. В особенно ответственных местах славянский текст следует за греческой фразой слово в слово, в результате чего прочитать и понять правильно богословские доказательства или отвлеченные философские рассуждения Георгия Амартола без обращения к греческому оригиналу невозможно.

При переводе широко использован прием передачи греческих сложных слов через составленные по принципу греческого словообразования новые морфологические единицы, т. е. путем соединения в одно целое тех двух понятий, которые слиты в греческом языке. Например, гигантородица — γιγαντογενής, единовластець — μονάρχος, жертвотворение — ἱελειτουργία, звездословесен — ἀστρολογικός, небесоградник — οὐρανοπολίτης, ногоомывальница — ποδονιπτής, премудролюбие — φιλοσοφία, птицесмотреное — ὀρνεοσκοπικόν и т. д. Общее количество таких словообразований на всем протяжении перевода хроники Георгия Амартола составляет около 600, причем, так как этот прием был обычен для славянской передачи греческих произведений, то около половины употребленных переводчиком сложных слов известны в одновременных славянских переводных и оригинальных текстах, остальные 300 встречаются только в данном произведении. Ни в русских рукописях XI—XII вв., ни в близких по времени несомненно русских переводах с греческого, как, например, в переводе

- 128 -

Иосифа Флавия, подобное увлечение словотворчеством не отражено, и это свойство русских списков хроники Амартола — веское указание на то, что путь ее в древнерусскую литературу лежал через славянское, а именно — болгарское посредничество.

Близость славянского текста к греческому и искусственность языка перевода вызвала и вторую его особенность. Ряд слов, оставшихся непереведенными в греческой их форме, потребовал объяснения, и переводчик дает его здесь же, делая оговорку: «с анафорою рекше с грамотою», «гигант (γίγας) рекомыи полник» (сравни «поляницу удалую» русских былин), «имполи (ἔμβολος) рекше улици покровене», «Никополии рекомыи победныи град». Такие глоссы рассеяны по всему тексту и сопровождают не только греческие, но и славянские слова, являющиеся точным переводом соответствующего греческого, но почему-либо казавшиеся невразумительными, например: «ковриг (ἄρτος) рекше сухыя посмагы» (хлеб), «прозябе (ἐβλάστηχε) рекше родися», «согреши (διήμαρτε) рекше солга», «столп (πύργος) рекше сын градский» (славянское название башни). Противники болгарского происхождения перевода одно из главных обоснований своей теории искали в объяснении греческих и славянских выражений словами заведомо русскими, как «олядь (трирема, τρήρης), дьячец (чтец), именины, повозные кони», в двух случаях отмеченными замечаниями: «общим нашимь глаголомь», «нашьскы» (по-нашему). Однако убедительность этого доказательства много страдает от того, что процент русских глосс, по сравнению с числом общеславянских выражений, невелик, и они могли быть внесены дополнительно русскими переписчиками славянского перевода хроники.

Кроме отдельных русских списков Амартола, приблизительно две трети общего объема хроники вошли в различные хронографические компиляции. Наибольшие извлечения сделаны Еллинскими и Римскими летописцами первой и второй редакций, значительно меньше пользуется Амартолом Иудейский хронограф. Обе эти компиляции не производят существенных сокращений или дополнений и сохраняют основное содержание хроники, причем Иудейский хронограф относится к тексту консервативнее, а Еллинские и Римские летописцы несколько подновляют перевод и стилистически его выправляют. Очень сильную правку труд Георгия Амартола испытал в недошедшем до нас «Хронографе по великому изложению» (XII в.), куда хроника была включена вся, или почти вся. Переработка, сделанная в «Хронографе по великому изложению», повлияла на Еллинский и Римский летописец второй редакции в пределах его извлечений.

Обращаясь в рукописной книжности в двух видах — в качестве самостоятельного произведения и в составе исторических компиляций, хроника Георгия Амартола и на произведения оригинальной древне-русской литературы могла воздействовать двояким путем. Чрезвычайно отчетливо обнаруживается это в том влиянии, которое она оказала на русскую летопись XI—XII вв. Кроме русского летописания XI—XII вв., следы хроники Георгия Амартола можно заметить и в других жанрах древнерусской литературы и притом на протяжении нескольких столетий.

В XIII в., также через «Хронограф по великому изложению», извлечения из Амартола вошли в особый хронологический вид Толковой палеи. Полный текст хроники в первой половине XIII в. был привлечен и вошел в виде отрывка в переделку русского перевода Александрии. Значительно позже, в XV в., Амартолом воспользовался Иосиф Волоцкий в своем Просветителе. И, наконец, последнее отражение хроника

- 129 -

Амартола получила в XVII в., когда эпизод о трагической смерти византийского императора Михаила был изложен в виде историко-бытовой «повести о царе Михаиле».

3

Третьей византийской хроникой, ходившей в русском переводе, была хроника Георгия Синкелла.

Точные данные жизни автора не установлены; немногие биографические данные извлекаются из самого произведения и сохранились в показаниях ближайших современников. Так, стало известно, что монах Георгий долго жил в «святой земле», при патриархе Тарасии (784—806), был отозван из монастыря и состоял личным секретарем патриарха — синкеллом (отчего за ним и упрочилось прозвище Георгий Синкелл); в 810 г. он был еще жив.

Хроника Георгия Синкелла (ἐκλογή χρονογραφίας), начинающаяся от сотворения мира, доведена им только до императора Диоклитиана (до 284 г.).

Впоследствии за продолжение его труда взялся его современник Феофан Конфессор, обработавший оставшиеся после Синкелла материалы. Хроника имеет обычный вид компиляции, причем непосредственными источниками ее были александрийские историки Панодор (расцвет его деятельности в 395—408 гг.) и его ученик Анниан (закончил свое сочинение в 412 г.). К сожалению, тексты их произведений утрачены и восстанавливаются как раз по цитатам Синкелла и некоторым сирийским рукописям. О Панодоре известно, что он был последователем Юлия Африкана и Евсевия Памфила, и поэтому справедливее думать, что заимствования из хронографа Африкана и церковной истории Евсевия, а также ссылки на Дексиппа получены Синкеллом из вторых рук. Копии, сделанные с библейских книг и сохранившиеся в библиотеке в Цесарее, свидетельствуют о самостоятельном изучении им Ветхого и Нового заветов и показывают, что еврейским языком Синкелл не владел, а пользовался греческим переводом Библии. При составлении хроники использованы также творения отцов церкви: Григория Назианского, Иоанна Златоуста и др. Кажется, самостоятельно привлек Синкелл материал из Иудейских древностей Иосифа Флавия.

Характерной особенностью хроники Георгия Синкелла является ее конспективность, при которой еще резче выступают основные недостатки всякого компилятивного исторического сочинения: бессистемность изложения и беспорядочное нагромождение фактов, ничем не связанных друг с другом.

Лаконичность повествования возрастает по мере движения вперед: дохристианские события окружены мифами древности и апокрифическими деталями и прокомментированы богословскими рассуждениями, с выпадами против сомневающихся в прообразовательном значении Ветхого завета: обстоятельства рождения и жизни Христа рассказаны еще довольно подробно, но последующее изложение ведется уже в суммарном, до предела сухом тоне, превращаясь порою в голый перечень фактов. Зато в отношении хронологических выкладок Георгий Синкелл поднимается на недосягаемую высоту и по точности определения христианских событий соперничает с признанным авторитетом Евсевия.

На родной своей почве, в Византии, хроника Синкелла не была особенно популярной, а русские тексты ее единичны.

Полных русских списков хроники (ее заглавие: «Начало и благословение и о делах божиих и о чюдесех его, яже сотвори исперва и летом

- 130 -

указание поряду о царях же и пророцех до Христа, о апостолах и мученицех и святителех») было отыскано три: два сборника XV в., в которых хроника Синкелла следует за текстом Амартола, и более поздняя близкая копия с одного из них. Кроме полных списков, небольшие извлечения из хроники читаются в составе исторической компиляции в двух рукописях XV в.

Исследователи довольно осторожно приходили к выводу, что в этих списках заключается хроника Синкелла, настолько русский текст отличается от обычных греческих списков. Особенно велико расхождение в первой части хроники, которая превратилась почти исключительно в историю еврейского народа, тогда как в распространенном тексте Синкелла библейская история занимает по объему незначительное место сравнительно с историями других народов. Вторая часть, от Юлия Цезаря, меньше подверглась переработке, но и там пропуски и замены настолько значительны, что весь текст должен быть назван особой краткой редакцией Синкелла.

Отрывок такой краткой редакции, притом уже со следами истории ее изменения (по гипотезе В. М. Истрина, краткая редакция является начальной и вскоре же была переработана самим Синкеллом, превратившись в распространенный текст), и был вскоре обнаружен среди греческих манускриптов Парижской национальной библиотеки. В. М. Истрин считал даже найденный им «Codex du fond grec» XI в. непосредственным оригиналом, с которого сделан перевод. Если и не примыкать целиком к этому утверждению, то в нем правильно то, что последовательное совпадение с Парижской рукописью указывает на близость перевода во времени к этому моменту литературной истории хроники. Передача греческого текста не является буквальной и в то же время не отходит слишком далеко от оригинала и представляет, таким образом, среднюю линию сравнительно с переводами хроник Малалы и Амартола. Совершенное отсутствие каких-либо следов болгаризмов или сербизмов в русских списках говорит за то, что перевод сделан непосредственно на русский язык.

Появившееся, следовательно, одновременно с хроникой Амартола и, возможно, часто объединяемое с нею под одной коркой переплета, произведение Синкелла бледнело перед пространным рассказом Амартола и в силу своей краткости, естественно, не цитировалось русскими авторами при наличии источника, дающего несравнимо более интересный материал.

За счет возможной ассоциации с хроникой Синкелла можно отнести только одно наблюдение над русской летописью. Через все произведение Синкелла проходит хронологическая канва (счет ведется по олимпиадам), причем ряд олимпиад оставлены без содержания: «бе олимпиада 150-я, олимпиада 151-я, олимпиада 152-я» и т. д. — может быть потому, что составитель не находил соответствующих событий в своих источниках. Подобно этому, и в Повести временных лет после распределения изложения по хронологической сетке, что было сделано в Начальном киевском своде в конце XI в. (1095), появились пустые года, особенно частые вначале, где преобладают легендарные сказания и мало фактических сведений. Например: между сообщением о крещении Болгарии и вокняжением Олега записано девять пустых лет (870—878 гг. н. э.): «В лето 6377 крещена бысть вся земля болгарская. В лето 6378. В лето 6379. В лето 6380. В лето 6381. В лето 6382. В лето 6384. В лето 6385. В лето 6386. В лето 6387. Умершю же Рюриковичю предасть княжение свое Олгови» и далее.

- 131 -

Некоторое отражение хроники наблюдается в поздних редакциях Толковой палеи: своеобразная, свойственная только Синкеллу, вариация пересказа Иосифом Флавием апокрифа об исходе Моисея, объяснение, почему псалмы называются Давидовыми, и повести о царствовании Соломона. Заимствования эти произошли при посредстве русского перевода Синкелла, а не путем знакомства с греческим текстом оригинала.

4

При рассмотрении судьбы славянских переводов отдельных византийских хроник уже пришлось коснуться вопроса о возникновении на русской почве хронографических компиляций и о роли и значении их в истории древней литературы, как проводников влияния переводных произведений на самостоятельное русское творчество. Так, исключительно в составе компилятивных хронографов была известна русскому летописцу хроника Иоанна Малалы и сохранились до наших дней ее рукописные тексты. Заимствования из Георгия Амартола, как указано выше, тоже шли частью через хронографы. Следует поэтому остановиться подробнее на этом явлении нашей письменности, впервые зарегистрированном летописными ссылками на хронограф в первых десятилетиях XII в. (Свод 1118 г. в цитате под 1114 г. соединяет Малалу и Амартола).

К этому моменту среди переводов с греческого и славянских языков уже накопилось довольно много книг исторического содержания. Переводы Библии по существу воспринимались как история еврейского народа, сказания о сотворении мира (Шестоднев и некоторые поучения) рассказывали о предистории всего человечества, всемирная история была изложена в трех византийских хрониках, а роль исторических «монографий» по отдельным историческим эпохам выполняли переводные повести: Александрия псевдо-Каллисфена и Иудейская война Иосифа Флавия. Стимулом к объединению исторических переводных произведений в некоторый единый комплекс явилось стремление суммировать свои знания в этой области, интерес к которой в то время стал проявляться вполне сознательно, а концепция, полученная от византийских хронистов, сочинения которых легли в основу компилятивных хронографов, помогла организовать материал в одно целое.

Рукопись старейшей исторической компиляции XII в. — Хронографа по великому изложению — до нас не дошла, и восстанавливается она по цитатам из нее в отдельных произведениях древнерусской литературы. Состояла она главным образом из хроники Амартола, дополненной сведениями церковного характера. По аналогии с последующими хронографами предполагаем, что изложение было расширено выдержками из библейских книг. При дальнейшей переписке компиляция подвергалась переработке и изменениям и на каком-то этапе своей жизни была использована одним из видов Толковой палеи: «тако бо бе писано в книгах еже предръжит, фронограф по великому изложению», — под великим изложением подразумевался Амартол.

Уже в XII в. Хронограф по великому изложению стал известен летописцу и послужил одним из источников Повести временных лет при ее окончательном оформлении (в Киево-Печерском своде 1110 г. или Выдубецком своде 1118 г.). При его посредстве перешли в Повесть временных лет заимствования из Амартола, объединенные краткостью передачи оригинала, так как хроника Амартола в Хронографе по великому изложению была уже не в первоначальном, а в значительно измененном виде. Переработка шла в следующем направлении: из хроники

- 132 -

были выброшены все богословские рассуждения, а исторический текст очень сильно сокращен и часто сведен к одной фразе (примеры приведены в главе о Повести временных лет), зато были добавлены перечисления мучеников и прочих святых и введена хронологическая сетка со счетом лет от сотворения мира, причем распределение содержания по годам в общем совпадает с хронологией Георгия Синкелла. Сообщения о военных столкновениях русских князей с греками сокращению не подверглись, а, наоборот, были дополнены народными преданиями о походах Игоря на Царьград; один из списков Хронографа по великому изложению для этой цели привлек переводное житие Василия Нового.

Хроника Малалы к Хронографу по великому изложению не примыкала, но есть данные, что в XII в. существовала еще одна историческая компиляция с текстами обеих хроник. Определенно выраженных следов от этой компиляции не осталось, и способ сочетания в ней двух переводных произведений неясен. Спорно и то, была ли она составлена на русской почве или в готовом виде перешла из Болгарии. Можно утверждать только, что хроника Малалы входила в нее в полном своем объеме, о чем говорилось выше.

Возможно, что в какой-то генетической связи с этой компиляцией XII в. стоял летописец Еллинский и Римский. Озаглавлен он так по преобладающему значению входящей в него хроники Малалы, осознанной и оцененной как описание античной Греции: «сия книгы списаны не из единех книг, но от различен (следует перечень)... и еще же от Иоаннова гранографа Иантиохийского, иже вся еллиньскыя... сплетениа словес и капищь идольскыя требы приносимыя имы откуда и како беаше». По окончании хроники Малалы читается заметка: «скончася Еллиньскый гранографь». Под «Римским летописанием» понимался Амартол.

Первая редакция Еллинского и Римского летописца в начале содержит Шестоднев, за которым следует Малала, — неполный список с многочисленными выборками из библейских книг и вставками из Амартола, внесенными в его текст. В середине с изложением Малалы слита Александрия псевдо-Каллисфена, заменившая первоначальный рассказ хроники об Александре Македонском. Дойдя до царства Гальбы, Еллинский и Римский летописец включает первое большое извлечение из Амартола — «Римское летописание» от Гальбы до Юлиана Отступника. Второй сплошной отрывок хроники Георгия Амартола продолжает хронограф после окончания произведения Малалы, т. е. от Юстиниана до Романа, с 565 по 948 г.

*

Новое, что внесли переводы хроник Иоанна Малалы, Георгия Синкелла и Георгия Амартола в историю древнерусской культуры и литературы, выразилось прежде всего в том обширном запасе знаний не только исторических, но и географических, мифологических и литературных, которые они сообщали о внешнем мире.

До этого полученные после признания христианства государственной религией книги Ветхого и Нового заветов повествовали о событиях, происходивших на узкой арене Палестины. Переводная и оригинальная учительная и житийная литературы обращались в кругу своих интересов. Русское летописание на первых порах, в XI в., не выходило за пределы русского племени, и произведение летописца было «Повестью о том, откуда пошла Русская земля».

Переводные хроники расширили кругозор русского читателя главным образом в сторону христианской Византии, но одновременно дали

- 133 -

ему определенное представление и о всемирной истории. Подчиненное церковной идеологии, далеко не полное, в достаточной мере искаженное и претенциозное изложение всемирного исторического процесса сохранило, между прочим, и передало русской литературе отзвуки античной культуры. Таковы сведения из греческой мифологии и литературы, особенно много места занимающие в хронике Малалы, упоминания о различных философских системах (Демокрит, Анаксагор, Сократ и др.), попытки Амартола изложить учение Платона о душе (ψυχή) и о судьбе (εἱμαρμένη), полемика его с Аристотелем.

Сообщаемые под общим отрицательным знаком «еллинской прелести», несогласной с принятым вероучением, сведения эти, по сравнению с состоянием знаний об античности на средневековом Западе, не были отсталыми. Там в это время греческий язык был основательно забыт вплоть до эпохи Возрождения и, например, в Италии в XII—XIII вв. господствовали убеждения, что Аполлон астролог, наблюдающий за движением солнца, и живет на четвертом небе, Тезей — герцог афинский, Сократ родился в Риме и женился на дочери императора Клавдия, Платон — величайший медик древности, Аристотель — известный влюбленный, Виргилий — волшебник, очистивший Неаполь от мух, мошек, пиявок и змей.

Русская литература внешне восприняла это отрицательное отношение христианских писателей к культуре древней Греции, и в обиход русской речи термин «еллинский» вошел как синоним язычества, идолопоклонства. В то же время жизненная практика русского человека — «двоеверие» первых веков христианства на Руси — научила его не видеть ничего особенно преступного в проявлении интереса к языческим нравам и верованиям; не случайно хроники Малалы и Амартола переписывались русским книжником без сокращений в этой части.

Точки соприкосновения византийских хронистов с русской оригинальной литературой наметились очень рано.

Русская летопись начинает испытывать влияние переводных хроник в конце XI в., и оно продолжается до самого конца XIII — начала XIV в. Первоначальные заимствования из хроник показательны для изменения самосознания летописца. Повесть временных лет мало-помалу перестает быть летописью изолированного русского народа и, оставаясь попрежнему русской историей, в вводной части определяет его место среди прочего населения земного шара, а в рассказы о международных отношениях феодальной Руси вводит события политической жизни Византии и Болгарии. Поворотным пунктом в этом направлении были начальные десятилетия XII в. (Нестор), а одним из источников — переводы византийских хроник.

Обращаясь по преимуществу к хронике Амартола и к компилятивным хронографам, редакторы русской летописи цитируют места, наименее характерные для хроники как истории христианства, а именно: легендарные и апокрифические сказания о доисторическом прошлом человечества и фактические сообщения так называемого продолжателя Амартола о Византийской империи IX—X вв.

Единственным разделяемым летописцем пунктом церковной идеологии, который он принял в своей дальнейшей практике, явилось изображение небесных знамений и стихийных бедствий как гнева божьего за грехи или как предзнаменований будущих несчастий, да и здесь индивидуальное отличие рассказа русской летописи — в обстоятельном описании самого явления и в меньшем ударении на моменте раскаяния или ужаса.

- 134 -

Общее стилистическое воздействие переводных хроник на летопись шло одновременно с заимствованием цитат. Наиболее сильно оно проявилось со стороны хроники Малалы в Галицкой летописи XIII в.

Схема построения всеобщей истории, сочетающая библейские источники с хронографическими сочинениями, послужила образцом при составлении в XII и XIII вв. исторических компиляций из переводных произведений. Церковная концепция здесь была принята полностью, и содержание хроник в компиляциях остается в общем неприкосновенным. Отступлением от этого был только Хронограф по великому изложению, но и там «обмирщение» Амартола шло параллельно с внесением дополнений клерикального характера.