291

Гаршин

Литературное наследие В. М. Гаршина невелико по объему, его деятельность продолжалась немногим более десятилетия. И тем не менее творчество Гаршина, талантливого своеобразного художника, оставило заметный след в истории русской литературы.

В своих произведениях Гаршин изображал существенные и острые конфликты современности. Его творчество было «беспокойным», страстным, воинствующим.

Всеволод Михайлович Гаршин родился 2 (14) февраля 1855 года в усадьбе Приятная долина Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, в семье офицера кирасирского полка.

Жизнь среди военных, частые переезды с полком с места на место, рассказы о походах, которые слышал Гаршин от сослуживцев отца, оставили в памяти неизгладимые впечатления. Первым учителем Гаршина был П. В. Завадский, причастный к революционному движению и впоследствии сосланный на север. Читать Гаршин научился очень рано, причем, как пишет он в своей автобиографии, грамоте П. В. Завадский учил его по старой книжке «Современника». В детстве Гаршин много и с увлечением читал. Среди прочих книг был и роман Чернышевского «Что делать?», который Гаршин прочитал в восьмилетнем возрасте.

С 1863 года Гаршин жил в Петербурге. В гимназические годы он увлекался литературой и естественными науками. Соученики по гимназии впоследствии отмечали, что уже в это время для будущего писателя-гуманиста было характерно сильно развитое чувство справедливости. Гаршин уже тогда задумывался над необходимостью «бороться со злом», размышлял о том, «как устроить счастье всего человечества».1 После окончания гимназии он мечтал поступить либо в университет, либо в Медицинскую академию, но не мог этого сделать, так как реальная гимназия, законченная им, давала право на поступление только в технические учебные заведения. В 1874 году Гаршин становится студентом Горного института. В первые же годы пребывания в институте интерес Гаршина к литературе проявлялся всё настойчивее. В его бумагах сохранилось стихотворение «На первой выставке картин Верещагина», датированное 1874 годом, а в 1876 году в петербургской газете «Молва» появился его первый сатирический очерк «Подлинная история Энского земского собрания», подписанный буквами Р. Л. В письме к Р. В. Александровой от 30 октября 1875 года Гаршин сообщал, что материалы для этого очерка он брал отчасти из жизни Старобельска. К своей литературной деятельности Гаршин относился

292

чрезвычайно серьезно. В одном из писем 1875 года к Н. Я. Герду из Старобельска, где Гаршин проводил летние каникулы, он сообщал: «...делаю довольно мало; это касается институтских занятий; вообще же я сижу за столом целое утро и исписываю весьма значительное количество бумаги. То, что я пишу, очень интересует меня и, будучи близко моему сердцу, доставляет хорошие минуты... Мои литературные замыслы очень широки, и я часто сомневаюсь в том, смогу ли исполнить поставленную задачу. То, что написано, по-моему, удачно; само собою разумеется, что я не могу не быть пристрастным, несмотря на самое строгое и недоверчивое отношение к своим силам... Но если я буду иметь успех?!.. Дело в том (это я чувствую), что только на этом поприще я буду работать изо всех сил, стало быть — успех — вопрос в моих способностях и вопрос, имеющий для меня значение вопроса жизни и смерти. Вернуться уже я не могу».1

В течение 1877 года в газете «Новости» появилось несколько статей Гаршина о художественных выставках. В критических статьях о живописи, близких по духу художникам-передвижникам, Гаршин ратовал за социально острое, правдивое искусство, связанное с жизнью народа. Эстетические принципы, изложенные Гаршиным в критических статьях о живописи, впоследствии нашли прямое отражение в его творчестве. Симпатии Гаршина были всецело на стороне демократического искусства. В отчете о второй выставке «Общества выставок художественных произведений» («Новости», 1877, 12 марта, № 68) Гаршин, сопоставляя картины В. И. Якоби («Привал арестантов» и «Портрет г-жи Розинской с дочерью»), писал: «Я вспомнил поразительное впечатление, произведенное этой картиной на публику (были в ней, конечно, и недостатки, но побочные). Как ухитрился художник так переделать свои симпатии, свои стремления, свой внутренний склад! Темное, пасмурное небо, дождь, слякоть — и уютная гостиная, с экзотическими растениями! Мокрый верстовой столб, мокрые повозки, с колесами, до ступиц покрытыми грязью, — и роскошное кресло, в котором так удобно расположиться покейфовать после обеда! Измученные лица арестантов, бледное и холодное лицо покойника, которому бесчувственный конвойный из какого-то странного любопытства задирает пальцем глаза, — и резкая, улыбающаяся группа изящной, или, по крайней мере, долженствующей быть такою, аристократической матери и ребенка в белом хорошеньком платьице».2

В этой же статье Гаршин с возмущением писал о том, что И. К. Айвазовский изобразил в своей новой картине «Льдины на Неве» на одной из льдин штоф из-под водки. Гаршин считал, что эта деталь приведет в восторг землевладельцев, которые видят причину «всех зол в России в пьянстве и небрежности русского человека» (стр. 331).

О широких общественно-политических интересах молодого Гаршина, о его сочувствии народу и стремлении бороться «беспокойным» искусством с общественным злом и несправедливостью свидетельствуют и стихотворения Гаршина этого периода.

Стихотворения Гаршина, к которым он сам относился весьма критически и не предназначал для печати, интересны тем, что в них намечены темы, которые впоследствии стали ведущими в его творчестве. Тяжелая

293

участь народа после реформы 19 февраля 1861 года («Пятнадцать лет тому назад Россия...» 19 февраля 1876 г.), ужасы кровавых войн («На первой выставке картин Верещагина»), мечта об искусстве, «убивающем спокойствие» («Когда науки трудный путь пройдется»), прославление героизма борцов за свободу («Пленница») — все эти темы волновали Гаршина в течение всей жизни.

В. М. Гаршин.
Фотография. 1877.

Первое произведение Гаршина, принесшее ему всеобщее признание и сделавшее его имя широко известным, — рассказ «Четыре дня» — было связано с событиями русско-турецкой войны 1877—1878 годов, участником которой он был.

Национально-освободительная борьба балканских славян против Турции нашла горячий сочувственный отклик в широких кругах русского общества, главным образом в трудовых слоях. Массы русского народа не только собирали средства в пользу угнетенных славян, но и выражали желание ехать в Сербию, чтобы помогать с оружием в руках ее порабощенному народу. Еще в 1876 году до официального объявления Россией войны Турции Гаршин также пытался уехать в Сербию добровольцем. Готовясь к отъезду на театр военных действий, он написал проникновенное лирическое стихотворение «Друзья, мы собрались перед разлукой» (1876), в котором отразил настроение уезжавших добровольцев:

Мы не идем по прихоти владыки

Страдать и умирать;

Свободны наши боевые клики,

Могуча наша рать,

И не числом солдат, коней, орудий,

Не знанием войны,

А тем, что в каждой честной русской груди

Завет родной страны!

Она на смерть за братьев нас послала...

(стр. 385).

Однако движение бескорыстной помощи славянам, охватившее широкие демократические круги, шло вразрез с реакционной панславистской политикой русского самодержавия.

Желая ограничить приток прогрессивно настроенных добровольцев, славянские комитеты, действовавшие по указке правительства, отбирали для отправки в Сербию главным образом отставных солдат и офицеров царской армии. В связи с этим Гаршин попал в действующую армию

294

только после того, как Россия в 1877 году официально объявила войну Турции. Он был зачислен рядовым в один из пехотных полков. Гаршин принимал участие в боях и 11 августа в сражении при Аясларе был ранен.

Отправляясь на фронт, Гаршин был движим двумя чувствами: желанием содействовать национальному освобождению славян и, что не менее важно, стремлением разделить участь русского народа, на который обрушились все тяготы войны. Он считал безнравственным оставаться в тылу, «сидеть сложа руки» в то время, как русские солдаты умирали на полях сражений.

Ужасы войны, с которыми Гаршин непосредственно столкнулся, страдания народа, груды убитых и раненых породили в его сознании сомнения в неизбежности войны.

Эти сомнения нашли отражение в рассказе «Четыре дня» (1877). Рассказ Гаршина, напечатанный в «Отечественных записках» в самый разгар войны с Турцией, сразу привлек к себе всеобщее внимание взволнованной формой повествования, необычностью сюжета и актуальностью темы.

Сюжет «Четырех дней» очень прост: описан бой, в котором герой рассказа участвует, не отдавая себе ясного отчета в происходящем. Ранение выбивает его из общего хода событий. Он остается один на опустевшем поле битвы рядом с убитым им турком.

Вспоминая эпизоды боя и обстоятельства своего ранения, герой приходит к выводу, что смысл войны неясен не только ему, но он был неясен и убитому турку, который, как и русские солдаты, был простым крестьянином: «А этот несчастный феллах1 (на нем египетский мундир) — он виноват еще меньше. Прежде чем их посадили, как сельдей в бочку, на пароход и повезли в Константинополь, он и не слышал ни о России, ни о Болгарии. Ему велели идти, он и пошел. Если бы он не пошел, его стали бы бить палками, а то, быть может, какой-нибудь паша всадил бы в него пулю из револьвера. Он шел длинным, трудным походом от Стамбула до Рущука. Мы напали, он защищался» (стр. 21).

Перед героем встал страшный вопрос: за что он убил турка? И объяснить это он не мог: «Я не хотел этого, — думал герой. — Я не хотел зла никому, когда шел драться. Мысль о том, что и мне придется убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. И я пошел и подставил» (стр. 21).

Социальный смысл причин, вызывающих войны, остался неясен не только герою «Четырех дней», но и автору рассказа. Это привело к пацифистским тенденциям во взглядах Гаршина на войну. Но не эти тенденции определили главный смысл «Четырех дней». Демократические круги высоко оценили рассказ за явно выраженное в нем стремление к осуждению войны с точки зрения интересов народа.

Весною 1878 года Гаршин был произведен в офицеры, но в армию после ранения он уже не вернулся. Осенью того же года Гаршин добился отставки, поступил вольнослушателем на историко-филологический факультет Петербургского университета и всецело отдался занятиям литературой.

Проблемы, затронутые Гаршиным в его первом рассказе, нашли свое отражение и в последующих. Ближе всего к «Четырем дням» примыкает рассказ «Трус» (1879). События, описанные в этом рассказе, относятся к тому моменту русско-турецкой войны, когда для демократического лагеря

295

русского общества стало ясно, что за лозунгами освобождения славян скрывались экспансивные цели самодержавия.

Иллюстрация:

«Четыре дня». Первопечатный текст. «Отечественные записки»,
1877, № 10.

Заглавие рассказа «Трус» можно рассматривать только как сатирический прием, так как герой этого рассказа в действительности не испытывает трусости. Он не боится за свою собственную жизнь. Он выступает против войны как против общего бедствия. Герой рассказа, «смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор только свои книги, да аудиторию, да семью и еще несколько близких людей» (стр. 47), потрясен самим фактом узаконенного массового убийства людей.

Антигуманистическая сущность войны раскрывается Гаршиным при помощи постепенного перехода от общего, абстрактного представления о войне к описанию конкретных страданий одного человека. Вначале герой читает сообщения об убитых и раненых в газетах. Затем он непосредственно

296

сталкивается со страданиями своего товарища Кузьмы, у которого образовалась гангрена; страдания одного человека ассоциируются у героя с морем страданий народа на войне.

Несмотря на то, что герой рассказа протестует против войны, считает ее противоестественной, чуждой интересам народа, он отправляется на фронт. Говоря о причинах, побудивших героя уехать добровольцем в действующую армию, Гаршин углубляет мысль, которая в рассказе «Четыре дня» была только намечена. Это — мысль о невозможности уклоняться от общих страданий народа, жить жизнью, оторванной от судьбы народа. Герой отправляется на фронт для того, чтобы разделить участь народа — простых солдат, вместе с ними проделать трудный путь и умереть, как и они умирали, с чувством выполненного долга.

Созданный в рассказе «Трус» образ героя, который не может видеть страданий народа, не приняв часть этих страданий на себя, был характерен для всего творчества Гаршина. Этот образ впоследствии нашел свое место также и в творчестве Короленко, который с гневом разоблачал людей с «замерзшей совестью».

Таким образом, война для Гаршина была страшна прежде всего как народное бедствие. В своих военных рассказах он с проникновенным сочувствием рисовал образы солдат, подчеркивая, что солдаты оставались крестьянами, хотя их и оторвали от семьи, от земли, от привычной работы и жизненного уклада, одели в серые шинели, дали в руки винтовки и послали убивать.

В рассказе «Денщик и офицер» (1880) Гаршин, рисуя образ простого солдата, показывал, как трудно было ему расстаться с семьей, для которой он был единственным кормильцем. В рассказе, с одной стороны, подчеркнута любовь Никиты к семье, к труду, к крестьянской жизни, и с другой — совершенная неспособность его усвоить официальную премудрость «солдатской словесности».

Гаршин противопоставлял вынужденное бездействие Никиты и бесполезность его существования в денщиках той жизни, которую он вел дома, когда на его плечах лежала обязанность содержать своим трудом семью. Это противопоставление, проходящее красной нитью через весь рассказ, в конце приобретает трагический смысл: Никита видит во сне свою родную деревню, избу, и ему кажется, что все члены его семьи, лишенные в его лице единственного кормильца, умерли. Проблемы социального зла и страданий народа, так ярко раскрытые Гаршиным в его военных рассказах, волновали его и тогда, когда он обращался к сюжетам из мирной жизни.

В рассказе «Очень коротенький роман» (1878) Гаршина интересует не столько судьба героя в действующей армии, сколько отношение к войне в обществе. Гаршин рассказывает о том, как влюбленный молодой человек отправился на фронт главным образом для того, чтобы доказать своей невесте и другим, что он «честный человек»: он считал войну необходимой, следовательно, он должен принять в ней участие. При прощании героя с невестой дважды произносится фраза (один раз как напоминание герою, а другой — его невесте): «Честные люди делом подтверждают свои слова».

Герой доказал свою честность, как он ее понимал: он сражался и потерял в боях ногу; но по отношению к невесте героя, собиравшейся ждать его возвращения и тем подтвердить свою честность, фраза о честности звучит иронически, так как невеста героя выходит замуж за другого. Этот незначительный эпизод, рассказанный с тонкой иронией, приобрел под пером писателя характер широкого обобщения: он свидетельствовал О лицемерности рассуждений в современном Гаршину буржуазно-дворянском

297

обществе о высоких идеалах, о выполнении гражданского долга, о любви к родине.1

Тема социальных противоречий, падения нравов, вызванных капиталистическим развитием, разрабатывалась в разных аспектах также в рассказах «Происшествие» (1878) и «Встреча» (1879).

Герой рассказа «Происшествие», Иван Иванович, сталкивается с одним из самых отвратительных пороков капиталистической системы — проституцией. Это страшное явление, узаконенное буржуазным обществом и превращенное в своеобразную «должность», оправдываемую «философией», производит на героя тем более потрясающее впечатление, что он влюбляется в падшую женщину. Не в силах ни бороться с отвратительными явлениями действительности, ни примириться с ними, Иван Иванович кончает жизнь самоубийством. Надежда Николаевна не виновата в своем положении, оно заставляет ее страдать, однако выйти из него, вступив в брак с человеком, пусть даже и благородным, каким был Иван Иванович, но которого она не любит, она тоже не может, так как это, по ее мнению, было бы нарушением чистоты супружеских отношений.

Если в «Происшествии» женщина, отвергнутая и презираемая обществом, остается на нравственной высоте, то в рассказе «Встреча», наоборот, инженер Кудряшев, принимающий участие в государственном строительстве, человек богатый и уважаемый в обществе, в действительности оказывается казнокрадом, «упразднившим» угрызения совести и открыто проповедующим хищническую мораль. Героям с хищнической моралью кудряшевых в творчестве Гаршина противопоставлены герои, страстно ищущие пути активной борьбы с социальным злом.

В рассказе «Ночь» (1880) при помощи психологического анализа прослежен переход героя от решения покончить жизнь самоубийством к мысли о возможности активного целеустремленного действия. Герой этого рассказа приходит к выводу, что «нужно, непременно нужно связать себя с общей жизнью, мучиться и радоваться, ненавидеть и любить не ради своего „я“, все пожирающего и ничего взамен не дающего, а ради общей людям правды...» (стр. 130).

Принципиальное осуждение Гаршиным самоубийства подкрепляется в рассказе словами человека из простого народа. Извозчик, который везет Алексея Петровича, собиравшегося покончить самоубийством, говорит ему, что мысль о самоубийстве не приходит в головы тружеников.

В рассказе «Ночь» герой принимает решение «связать себя с общей жизнью», но не успевает его осуществить из-за скоропостижной смерти; в рассказе «Художники» (1879) Гаршин создает образ человека, ищущего наиболее эффективных путей борьбы с социальным злом. Рассказ состоит из чередующихся дневниковых записей художников Дедова, представителя теории «искусства для искусства», и Рябинина, стремящегося своими картинами бороться за утверждение социальной справедливости.

Вопрос о значении и роли искусства в обществе поставлен в первой же дневниковой записи. Яличник, который только что позировал Дедову во время прогулки в лодке по Неве, спрашивает его, а зачем пишутся картины. «Конечно, я не стал читать ему лекции о значении искусства, а только

298

сказал, что за эти картины платят хорошие деньги, рублей по тысяче, по две и больше», — пишет Дедов (стр. 89). Это объяснение «пользы» искусства чрезвычайно характерно для Дедова: он мог бы прочитать лекцию о том, что «искусство само себе цель», но в действительности, как подчеркивает Гаршин, существенным он считал не эти красивые рассуждения, хотя своим коллегам он в этом не признался бы, а то, что за картины платят «большие деньги». Дедов сформулировал свое отношение к искусству следующим образом: «...пока ты пишешь картину — ты художник, творец; написана она — ты торгаш: и чем ловче ты будешь вести дело, тем лучше. Публика часто тоже норовит надуть нашего брата» (стр. 93). Однако и тогда, когда Дедов создает свои картины, он не является «свободным художником», «творцом», а зависит от вкусов покупателей. Это подтверждается рассуждением художника относительно одной из его картин: «...сюжет — из ходких и симпатичных: зима, закат; черные стволы на первом плане резко выделяются на красном зареве. Так пишет К., и как они идут у него!» (стр. 92—93).

Рябинин в противоположность Дедову, создавая свои произведения, не думает ни о деньгах, ни о славе. Он мучительно размышляет о том, какое значение будут иметь его картины для общества. Он не хочет творить для удовлетворения тщеславия «какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах» (стр. 90). Он стремится создавать свои произведения такими, чтобы они «убивали спокойствие» «прилизанной толпы», чтобы изображение на полотне народного страдания потрясало сытых и самодовольных зрителей с такой же силой, как и его самого. Создав фигуру «глухаря», рабочего, принимающего на свою грудь удары молота, которым забивают заклепки в котел, Рябинин пишет в своих записках: «Приди, силою моей власти прикованный к полотну, смотри с него на эти фраки и трэны, крикни им: я — язва растущая! Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое...» (стр. 97).

Несмотря на то, что Рябинин создал картину, имевшую широкий успех, несмотря на то, что он нашел путь к искусству, «убивающему спокойствие», он бросил живопись и ушел «в народ», ибо считал, что там он сможет с большей активностью бороться с «язвой растущей».

Проблемы, поставленные в «Художниках», были чрезвычайно важны для самого писателя. Не случайно, что характерный герой рассказов Гаршина — человек, который чувствует личную ответственность за страдания народа, — здесь является художником. Страстные поиски новых путей в искусстве, неудовлетворенность Рябинина результатами своей деятельности были лично близки Гаршину точно так же, как и дальнейшая судьба художника, оставившего живопись и ушедшего «в народ». Именно в это время Гаршин пытался определить общественное значение своей литературной деятельности и, сомневаясь в том, приносит ли он своим творчеством максимальную пользу народу, собирался поселиться в деревне, работать там писарем, жить среди крестьян, помогать им, чем сможет, т. е., по его словам, «иметь определенные обязанности».1 Намерение Гаршина не было им осуществлено из-за болезни.

Гаршин призывал к активной борьбе с общественным злом, но природа социального зла была ему неясна. Кроме того, исторические условия России 70—80-х годов XIX века, когда революционное движение пролетариата только еще зарождалось, не способствовали тому, чтобы писатель воспользовался конкретным жизненным материалом для изображения

299

борьбы за свободу, которая давала бы уверенность в реальной победе. Рассказы Гаршина на эту тему проникнуты грустным лиризмом, а их герои наделены чертами осознанной жертвенности. Но в то же время вера писателя-гуманиста в необходимость и историческую оправданность борьбы за свободу открывала какую-то, пусть неопределенную, но оптимистическую перспективу.

«Художники». Дедов и Рябинин. Рисунок И. Е. Репина. 1888.

Не представляя себе конкретно возможных путей борьбы за свободу в современной ему жизни, Гаршин изображал в своих произведениях эту борьбу в отвлеченно аллегорической форме.

Наиболее характерными в этом смысле рассказами являются «Attalea princeps» (1879) и «Красный цветок» (1883).

В сказке-аллегории «Attalea princeps» рассказывается о прекрасной пальме, томящейся в теплице. Она не может привыкнуть, как другие растения, к своей красивой тюрьме и тоскует по родному южному солнцу. Хотя Attalea догадывается, что серенькое пасмурное небо, которое она видит сквозь стекла теплицы, не может заменить ей солнечного неба родины, она решается начать борьбу за свое освобождение. Собратья пальмы по теплице, узнав о ее намерении, называют ее «гордячкой», а ее мечты о свободе — «глупостями».

Пальма выломала рамы теплицы и вырвалась на свободу, но стужа и ненастье чужого края погубили ее. Умирая, она восклицает: «Только-то!».

Конец рассказа некоторыми современниками Гаршина был воспринят как свидетельство скептического отношения его автора к революционной борьбе. На этом основании Салтыков-Щедрин не принял «Attalea princeps» в «Отечественные записки».1 Такой вывод, конечно, не совсем справедлив.

300

Основная мысль рассказа «Attalea princeps», очевидно, может быть выражена следующим образом: цель борьбы — свобода и сама борьба — прекрасны, результаты ее — пока что ничтожны. Но несмотря на это, бороться надо.

И действительно, сказка-аллегория Гаршина, напечатанная в журнале народников «Русское богатство», была воспринята прогрессивной молодежью как гимн свободолюбию, как восхищение подвигом, хотя и обреченным заранее на трагический исход.

В. Г. Короленко писал, что в «Attalea princeps» Гаршин «не дает законченной пессимистической формулы»; наоборот, он держит читателей «под обаянием необыкновенной красоты и глубокой печали».1

Если в «Attalea princeps» пальма жертвует своей жизнью ради личной свободы, то героя «Красного цветка» на самопожертвование воодушевила мысль о благе всего человечества. Он был одержим идеею уничтожения красного цветка мака, который «в его глазах осуществлял собою все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества» (стр. 226).

Трижды преодолевая невероятные препятствия — железную решетку, высокие каменные стены, — пробирался герой к цветкам мака и срывал их. С каждым вновь сорванным цветком сил у него становилось всё меньше и меньше, и он чувствовал, как зло и желчь из лепестков цветов, прижатых к его груди, просачивались внутрь и постепенно убивали его, но он был счастлив. Он умер, крепко сжимая в руке последний красный цветок, «как честный боец и как первый боец человечества, потому что до сих пор никто не осмеливался бороться разом со всем злом мира» (стр. 227).

Разбирая этот рассказ, Короленко писал: «С грустной улыбкой автор говорит нам: это был только красный цветок, простой цветок красного мака. Значит — иллюзия. Но около этой иллюзии развернулась в страшно сгущенном виде вся душевная драма самоотвержения и героизма, в которой так ярко проявляется высшая красота человеческого духа...».2

Высокую оценку «Красному цветку» дал и Гл. Успенский, который подчеркивал, что источник страданий героя рассказа «таится в условиях окружающей его жизни», что «жизнь оскорбила в нем чувство справедливости, огорчила его» и что «мысль о жизненной неправде есть главный корень душевного страдания».3

Гаршин с детства был подвержен нервному расстройству. Очередной приступ болезни наступил в начале февраля 1880 года. Заболевание Гаршина объяснялось в значительной степени теми потрясениями, которые ему пришлось пережить. Гл. Успенский пишет, что «„как сумасшедшим“ Гаршин сделался и в этот раз не потому только, что он в этом отношении уже испорчен наследственностью, что он только был болен, но потому, что его наследственную болезнь питали впечатления действительной жизни...».4

Этими «впечатлениями действительной жизни» были кровавые расправы военных судов с народниками, организаторами террористических актов, ссылки, обыски, виселицы, расстрелы. Потрясенный жестокостью правительства, Гаршин отправился к министру внутренних дел и председателю Верховной распорядительной комиссии — диктатору Лорис-Меликову просить

301

о помиловании юноши-революционера И. О. Млодецкого, совершившего покушение на министра. О чем говорил Гаршин, к чему призывал диктатора, можно судить по наброску неотправленного письма Гаршина к Лорис-Меликову. Там он писал: «...не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения» (Ac., стр. 207).

«Красный цветок». Черновой автограф В. М. Гаршина. 1883.

Свидание Гаршина с Лорис-Меликовым не имело никаких результатов: Млодецкий был повешен в назначенный ранее срок.1

В состоянии сильнейшего нервного расстройства Гаршин уехал из Петербурга. После его скитаний по Москве, Рыбинску, Туле, после посещения Ясной Поляны, где Гаршин встретился с Толстым, больного писателя родственники увезли лечиться на Украину. Выздоровление шло медленно. Только в начале 1882 года Гаршин снова смог взяться за перо.

Первым произведением Гаршина после болезни была сказка «То, чего не было» (1882). Сам Гаршин уверял, что написал эту сказку для детей и не придавал ей серьезного значения. Тем не менее для современников писателя сатирический смысл этой сказки был очевиден.

302

Интерес Гаршина к сатирическим зарисовкам проявлялся в его творчестве и раньше. В «Очень коротеньком романе» иронический тон повествования сближал этот «очерк», как определил его Гаршин, желая, очевидно, подчеркнуть реальность событий, происходящих в нем, с сатирическими произведениями.

Эта связь устанавливается и в «Attalea princeps», где свободолюбивая пальма, решившаяся на героический подвиг, противопоставлена другим обитателям теплицы, которые являются пародийным изображением тупого самодовольства обывателей, мирящихся с унизительным рабством. Поистине с сатирической силой обличения писал Гаршин о «пузатом кактусе», пребывающем в состоянии восхищения собой по поводу того, что он, несмотря ни на что, «свеж и сочен», о саговой пальме, заботящейся только о том, чтобы ее во-время и в достаточном количестве полили, о корице, которая «почти довольна своим положением» уже хотя бы потому, что здесь ее «никто не обдирает», о древовидном папоротнике, помнившем лучшие времена и относившемся с глубоким презрением к своим собратьям по несчастью. Вместо того чтобы дружными усилиями стремиться к освобождению из общей тюрьмы, обитатели оранжереи проводят время в мелких ссорах и дружно восстают против Attalea princeps, нарушившей своими мечтами о свободе привычное течение их жизни. Они ненавидят ее за гордость, за свободолюбие, за то, что ее не остановила мысль о «людях с ножами и с топорами», которые придут и отрежут ее ветви, если она слишком высоко поднимет свою вершину.

В сказке «То, чего не было» мастерство сатирического обобщения Гаршина проявилось с еще большей остротой. Участники маленькой, но «очень серьезной» компании, собравшейся под вишнею и состоявшей из улитки, навозного жука, ящерицы, гусеницы, кузнечика и старого гнедого, в своей беседе затрагивали самые модные вопросы современности, служившие предметом споров в либеральных общественных кругах. Не случайно поэтому Гл. Успенский воспринял эту сказку как злую сатиру на либеральных болтунов. Он написал: «Вот крошечная сказка: „То чего не было“. В ней всего пять-шесть страниц, но попробуйте сосчитать по пальцам, каких сторон жизни хотел коснуться в ней Гаршин: всё, что составляет для всего общества насущнейшую заботу переживаемого им времени, — всё стремится Гаршин затронуть, поставить на свое место, указать связь между всею цепью явлений текущей действительности».1

Год спустя в повести «Медведи» (1883) Гаршин создал сатирические зарисовки быта провинциального города. Повесть имела успех у читателей и была отмечена положительными отзывами критиков.

В первые месяцы после выздоровления Гаршин много занимался переводами. В это время он перевел новеллу Проспера Мериме «Коломба», сказки Уйда, Кармен Сильвы.

Лето 1882 года Гаршин провел в имении Тургенева Спасском-Лутовинове по приглашению самого хозяина, высоко ценившего его талант. Тургенев писал Гаршину 15 сентября 1882 года: «...изо всех наших молодых писателей вы тот, который возбуждает бо́льшие надежды. У вас есть все признаки настоящего, крупного таланта: художнический темперамент, тонкое и верное понимание характерных черт жизни — человеческой и общей, чувство правды и меры — простота и красивость формы — и как результат всего — оригинальность».2

303

В Спасском-Лутовинове Гаршин работал над несколькими новыми вещами, предназначенными для «Отечественных записок», связь с редакцией которых возобновилась после поездки писателя в Петербург в начале лета 1882 года и не прерывалась до закрытия журнала правительством в апреле 1884 года.

«Из воспоминаний рядового Иванова» Беловой автограф В. М. Гаршина.
1882.

О творческом подъеме Гаршина этого периода свидетельствует его собственное признание: «Завтра приеду в Спасское, — писал он своей невесте Н. М. Золотиловой 23 июля 1882 года, — осмотрюсь, а послезавтра засяду писать, просто руки у меня чешутся, так хочется что-нибудь новое выдумать. Думаю к сентябрьской или октябрьской кн. „Записок“ непременно написать или об Венедикте (что я тебе рассказывал) или из войны, или сказку новую (давно уже у меня в голове вертится)» (Ac., стр. 271).

Из этих проектов осуществлен был только второй: в последних числах сентября 1882 года Гаршин закончил работу над большим рассказом «Из воспоминаний рядового Иванова». В рассказе затронуты те же проблемы,

304

которые его волновали и раньше, но трактовка их несколько отличается от прежней.

Для военных рассказов Гаршина прошлых лет было характерно повышенно эмоциональное отношение героя к войне. Рассказ «Трус» начинался фразой: «Война решительно не дает мне покоя», герой «Четырех дней» мучительно искал ответа на вопрос: зачем он убил турка? Зачем он, как и тысячи других, пошел на войну?

Рядовой Иванов, герой нового рассказа Гаршина, наоборот, говорит о своем умиротворенном настроении: «Никогда не было во мне такого полного душевного спокойствия, мира с самим собой и кроткого отношения к жизни, как тогда, когда я испытывал эти невзгоды и шел под пули убивать людей» (стр. 180—181). Это «кроткое отношение» героя к жизни сказалось и на его отношении к войне. Война для рядового Иванова, как и для героев рассказов «Четыре дня» и «Трус», — тяжелое народное горе, общее страдание, но в то же время он примиряется с ее неизбежностью и этим отличается от героев ранних военных рассказов Гаршина. Писатель вкладывает в уста рядового Иванова почти мистическое толкование неотвратимости войны: «Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий».

В соответствии с настроением «кроткого отношения» к жизни, характерным для героя, задача разоблачения ужасов войны в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» отодвигается на задний план. Внимание автора сосредоточено главным образом на раскрытии отношений рядового Иванова с солдатами и на изображении самих солдат. Гаршин с любовью и большим художественным мастерством рисует как солдатскую массу в целом, так и отдельных ее представителей. Он создает запоминающиеся образы дяди Житкова, ефрейтора Федорова и других. В рассказе подчеркнута большая моральная сила и мудрость солдат в противоположность их командирам. Гаршин зло высмеял генерала «Молодчагу», заставившего солдат лезть в лужу, в то время как рядом была удобная переправа. В результате этой «операции» солдаты потешались над незадачливым генералом.

Два центральных образа — рядового Иванова и офицера Венцеля — также раскрыты Гаршиным в их соотношении с народом. Рядовой Иванов движим идеей близости с народом, т. е. в данном случае с солдатской массой. Эта идея уже была присуща героям «Четырех дней» и «Труса», но в «Воспоминаниях рядового Иванова» она получила дальнейшее развитие и углубление. Рядовой Иванов всем своим поведением заслужил признание и любовь солдат. Они его называют «наш барин» и обращаются к нему на «ты». И именно то, что Иванов жил среди солдат, переносил с ними вместе все лишения, большие и маленькие, наравне с ними подвергал свою жизнь опасности, именно это, по мнению Гаршина, обусловливало чувство удовлетворения, которое он испытывал.

Образ офицера Венцеля является контрастным по отношению к образу рядового Иванова. Солдаты дали ему прозвище «Немцев» и ненавидели за «мордобой» и жестокие издевательства над ними.

Однако автор не вполне последователен в отношении к своему герою и в конце рассказа как бы реабилитирует его: в завершающей сцене Венцель оплакивает гибель в бою пятидесяти двух солдат его части.

305

«Сигнал». Конспект с зарисовками. Автограф В. М. Гаршина. 1886.

306

«Кроткий взгляд на жизнь» рядового Иванова сказался и в его описании сцены смотра войск Александром II, где царь изображен проливающим слезы перед солдатами, которых он посылал на смерть.

По поводу этой сцены у самого Гаршина возникали сомнения. Как пишет в своих воспоминаниях брат писателя Е. М. Гаршин, он не был уверен, имеет ли он право как сотрудник «Отечественных записок» так писать о царе, и был удивлен, когда Салтыков-Щедрин пропустил рассказ «без помарок».1

Однако «кроткое» отношение рядового Иванова к жизни в рассказе проявляется далеко не последовательно. Он отступает от этого принципа во всех случаях, когда видит несправедливое отношение к солдатам.

Так, например, будучи однажды свидетелем «рукопашной» расправы Венцеля с отставшим от строя солдатом, он встал на защиту избиваемого, хотя это грозило ему весьма серьезными последствиями.

В повести «Надежда Николаевна» (1885) Гаршин возвратился к темам, затронутым им уже ранее в рассказах «Происшествие» и «Художники», и опять в трактовке проблем, связанных со старыми темами, появляются новые оттенки, сказывается противоречивое отношение писателя к вопросам борьбы со злом.

Проблему возрождения падшей женщины в повести «Надежда Николаевна» Гаршин рассматривал главным образом с отвлеченно этической точки зрения. Возрождение Надежды Николаевны к новой жизни в этой повести происходит под влиянием чистой любви и благородного отношения к ней художника Лопатина, которому в повести противопоставлен Бессонов как человек, являющийся воплощением злой эгоистической воли.

Однако, как и в «Воспоминаниях рядового Иванова», герой не может окончательно отказаться от идеи активной борьбы со злом, с которым «деятельная любовь» не в состоянии справиться: он, защищая любимую женщину, убивает носителя зла Бессонова.

Мысль о необходимости активной борьбы со злом высказана также устами другого героя — Гельфрейха: «Если ударят в правую щеку, подставить левую? Как же это так, господи? Хорошо, если ударят меня, а если женщину обидят, или ребенка тронут, или наедет поганый да начнет грабить и убивать твоих, господи, слуг? Не трогать? Оставить, чтобы грабил и убивал? Нет, господи, не могу я послушаться тебя! Сяду я на коня, возьму копье в руки и поеду биться во имя твое, ибо не понимаю я твоей мудрости, а дал ты мне в душу голос, и я слушаю его, а не тебя!..» (стр. 289).

К рассказам «Из воспоминаний рядового Иванова» и «Надежда Николаевна» примыкает «Сказание о гордом Аггее» (1886). В «Сказании» Гаршин воскрешает народную легенду о гордом Аггее, однако при переработке делает ведущим ее мотивом мысль о самосовершенствовании и смиренном служении «нищим и убогим».2 В противоположность народной легенде в «Сказании» Гаршина Аггей, раскаявшись и поняв, что народом нужно было править «кротко и мудро», тем не менее отказывается снова стать правителем. Он уходит с «нищей братией слепых», так объясняя свой поступок: «Не оставлю я слепых своих братий: я им и свет и пища, и друг

307

и брат. Три года я жил с ними и работал для них и прилепился душой к нищим и убогим. Прости ты меня и отпусти в мир к людям: долго стоял я один среди народа, как на каменном столпе, высоко мне было, но одиноко, ожесточилось сердце мое и исчезла любовь к людям. Отпусти меня!» (стр. 311—312).

Мысль о «кротком отношении к жизни» («Воспоминания рядового Иванова»), о деятельной любви, возродившей добро («Надежда Николаевна»), образ правителя, увидевшего смысл жизни в прислуживании нищим слепым, а не в управлении государством («Сказание о гордом Аггее»), — всё это объективно свидетельствовало о проявлении в творчестве Гаршина тенденций, близких к реакционной доктрине толстовства, — «непротивлению злу насилием», хотя сам Гаршин категорически отрицал свою приверженность к этой доктрине. В письме к брату от 4 апреля 1887 года он писал: «Защищать драму Толстого и признавать его благоглупости и особенно „непротивление“ — две вещи совершенно разные... Очень любя Черткова, я в теоретических рассуждениях ни в чем с ним и с Т. не схожусь. Многое в их речах мне прямо ненавистно (отношение к науке, например): если ты этого не знал, можешь спросить у Черткова при случае: он скажет тебе, что меня „ихним“ считать невозможно» (Ас. стр. 391).

Противоречивые тенденции в творчестве Гаршина: с одной стороны, призыв к активной борьбе, а с другой — проповедь «кроткого» отношения к жизни в духе «толстовства», являются результатом противоречивости мировоззрения писателя. Гаршин признавал необходимость активной борьбы с социальным злом, но осуждал при этом тактику индивидуального террора, осуществлявшуюся в его время народниками,1 а других реальных путей активной борьбы он не видел. В связи с этим Гаршин создавал либо аллегорические образы борцов за свободу («Attalea princeps», «Красный цветок»), либо доводил своих героев только до принятия решения стать активными борцами («Ночь», «Художники»), либо воспевал людей, отдающих собственную жизнь за благо народа. Такой образ он создал и в одном из последних своих рассказов «Сигнал» (1887), предназначавшемся, как и «Сказание о гордом Аггее», для народного чтения.

В этом рассказе озлобленной жестокости Василия противопоставлено высокое человеколюбие стрелочника Семена, который, не задумываясь, собственной кровью смачивает флаг, чтобы остановить поезд, предотвратив таким образом крушение и гибель сотен людей. Совершая свой подвиг, стрелочник Семен думал о тех, кто ехал в третьем классе, где «народу битком набито, дети малые».

«Заметки о художественных выставках» («Северный вестник», 1887, № 3), посвященные главным образом разбору картин Поленова «Грешница» и Сурикова «Боярыня Морозова», являющихся центральными произведениями выставки передвижников 1887 года, а также сказка для детей «Лягушка-путешественница» («Родник», 1887, № 7) были последними произведениями Гаршина, напечатанными при его жизни.

В конце 1887 года состояние здоровья писателя резко ухудшилось. Гл. Успенский в статье «Смерть В. М. Гаршина», видя главную причину заболевания Гаршина в мрачных впечатлениях от реальной жизни России 70—80-х годов, так объясняет процесс неуклонного нарастания его психического расстройства, предшествовавшего смерти: «Один и тот же ежедневный

308

„слух“ — и всегда мрачный и тревожный; один и тот же удар по одному и тому же больному месту, и непременно притом по больному, и непременно по такому месту, которому надобно „зажить“, поправиться, отдохнуть от страдания; удар по сердцу, которое просит доброго ощущения, удар по мысли, жаждущей права жить, удар по совести, которая хочет ощущать себя... вот что дала Гаршину жизнь после того, как он уже жгуче перестрадал ее горе».1

19 марта 1888 года, чувствуя приближение безумия и не в силах с ним бороться, в состоянии безудержной тоски Гаршин бросился в пролет лестницы. 24 марта он скончался.

*

В историю русской литературы Гаршин вошел как мастер социально-психологического рассказа, основной пафос которого — искоренение общественного зла. Этот тип рассказов писателя отличается эмоциональной взволнованностью повествования. На эту особенность своего творчества указывал и Гаршин в письме к В. Н. Афанасьеву от 31 декабря 1881 года: «...что я писал в самом деле одними своими несчастными нервами и что каждая буква стоила мне капли крови, то это, право, не будет преувеличением» (Ac., стр. 234).

Очень хорошо о человеке гаршинского склада сказал А. П. Чехов в рассказе «Припадок», опубликованном в сборнике «Памяти В. М. Гаршина»:

«Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант — человеческий. Он обладал тонким великолепным чутьем к боли вообще».2

Другой отличительной чертой социально-психологических рассказов Гаршина является их лаконичность. Сюжет рассказов строится так, что в центре его стоит только одно событие, освещается один факт социальной несправедливости, но это событие, этот факт изображаются таким образом, что читатель приходит к мысли, что «весь строй жизни должен быть притянут к ответу».3 Воспроизводя социальное зло в рассказе, Гаршин стремился этим рассказом поразить читателя «в самое сердце», лишить читателя покоя, заставить действовать, бороться.

Гаршин утверждал, что искусство «бесстрастное» («натурализм, протоколизм и проч.») не может быть правдивым искусством; для него нет, писал он, «ни правды (в смысле справедливости), ни добра, ни красоты» (Ac., стр. 357).

Высоко ценя творчество корифеев русского реализма — Толстого, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, — Гаршин в то же время стремился открыть новые возможности реалистического искусства.

Многообещающие перспективы развития русской литературы Гаршин увидел в творчестве двух в то время начинающих писателей: Короленко и Чехова.

«Читали Вы Короленко? — писал он С. Я. Надсону 20 декабря 1886 года. — Напишите мне о нем что-нибудь. Я ставлю его ужасно высоко

309

и люблю нежно его творчество. Это — еще одна розовая полоска на небе; взойдет солнце, еще нам неизвестное, и всякие натурализмы, боборыкизмы и прочая чепуха сгинет» (Ас., 375).

В. М. Гаршин.
Фотография. 1884.

Не менее высоко Гаршин отзывался и о Чехове.1

310

Творческие поиски Гаршина были продолжены Чеховым и Короленко.1

Требование Гаршина страстности в искусстве, созданные им образы свободолюбивых героев, вступающих во имя человечества в борьбу со всем злом мира, — всё это свидетельствовало о вызревании новых тенденций в русской литературе этого периода. Однако качественно новый этап ее развития был определен впоследствии только творчеством первого пролетарского писателя — А. М. Горького.