267

Мамин-Сибиряк

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк занимает видное место среди русских писателей второй половины XIX века, сохранявших традиции критического реализма в литературе и подготовлявших творческую деятельность А. М. Горького. Правдивость и достоверность изображения русской жизни в произведениях Мамина-Сибиряка засвидетельствованы В. И. Лениным в его классической работе «Развитие капитализма в России». В разделе «Развитие горной промышленности» В. И. Ленин, характеризуя некоторые особенности капитализма на Урале, в частности оторванность Урала от центров России и необходимость использования примитивного «сплава» по рекам из-за отсутствия рельсовых путей, в подстрочном примечании дает в связи с этой характеристикой прямое указание: «Ср. описание этого сплава в рассказе „Бойцы“ Мамина-Сибиряка».1

В. И. Ленин не ограничился ссылкой на это произведение Мамина-Сибиряка и счел нужным охарактеризовать его творчество в целом: «В произведениях этого писателя рельефно выступает особый быт Урала, близкий к дореформенному, с бесправием, темнотой и приниженностью привязанного к заводам населения, с „добросовестным ребяческим развратом“ „господ“, с отсутствием того среднего слоя людей (разночинцев, интеллигенции), который так характерен для капиталистического развития всех стран, не исключая и России».2

В этой сжатой, предельно четкой характеристике указаны и богатство социального содержания произведений Мамина-Сибиряка, и их соответствие правде жизни, и художественная яркость («рельефно выступает особый быт Урала»).

Высокую оценку творчества Мамина-Сибиряка дала газета «Правда» в статье-некрологе, посвященном памяти Мамина-Сибиряка и напечатанном на другой день после его смерти.3 Мамин-Сибиряк охарактеризован как «яркий, талантливый, сердечный писатель», близкий рабочему классу. «Эпоха первоначального накопления капитала нашла себе в покойном писателе талантливого изобразителя, — писала «Правда». — Кто хочет познать историю существующих отношений на Урале двух классов — горнозаводского рабочего населения и хищников Урала, поссессионеров и иных, — тот найдет в сочинениях Мамина-Сибиряка яркую иллюстрацию к сухим страницам истории. В „Уральских рассказах“, в „Горном гнезде“, „Приваловских миллионах“, в „Золоте“ вы видите, как вокруг

268

золота совершается вакханалия; идет ломка старых патриархальных отношений, и при этом не щадится ни человеческая жизнь, ни простые человеческие отношения, ни знания, ни культура». На протяжении всей статьи «Правды» Мамин-Сибиряк характеризовался как писатель-друг, тепло и сочувственно описывавший «жизнь простых людей, их искренние сердечные отношения» и заслуживший по праву любовь новых читателей.

Основополагающие указания В. И. Ленина впервые правильно определили значение творчества Мамина-Сибиряка в истории русской жизни и в литературе.

Высокую оценку творчества Мамина-Сибиряка дал А. М. Горький.

В приветственном письме Мамину-Сибиряку от 31 октября 1912 года А. М. Горький писал: «Когда писатель глубоко чувствует свою кровную связь с народом — это дает красоту и силу ему. Вы всю жизнь чувствовали творческую связь эту и прекрасно показали вашими книгами...».1

В дальнейшем А. М. Горький подчеркивал, что своими произведениями Мамин-Сибиряк учил любить русский народ и русский язык, отмечал исключительную популярность его произведений среди читателей 90-х годов, выдающуюся остроту его художественного зрения, колоритность языка.

1

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк родился в уральском заводском поселке Висиме, недалеко от Нижнего Тагила, 7 (19) ноября 1852 года в семье небогатого священника. С раннего детства мальчик видел вокруг картины резких социальных контрастов, неустанного труда рабочего и крестьянского населения при безделье и «добросовестном ребяческом разврате»2 господ, наблюдал не умиравший в народе дух протеста против своего униженного и обездоленного положения. Раннее чтение книг из отцовской библиотеки — сочинений Пушкина и Гоголя, С. Аксакова и Гончарова, Крылова и Кольцова — помогло ему осмысливать и обобщать эти впечатления. Одновременно огромное действие произвела на него суровая, но могучая природа Урала.

Учился будущий писатель сперва в заводской школе, потом — в Екатеринбургском духовном училище (1866—1868), затем — в Пермской духовной семинарии (1868—1872). Здесь через подпольную семинарскую библиотеку он познакомился с произведениями передовой демократической литературы 60—70-х годов — Герценом и Чернышевским, Добролюбовым и Писаревым, Некрасовым и Щедриным, Помяловским и Решетниковым. В те же годы он познакомился через бывших студентов с крупнейшими работами по естествознанию — трудами Шлейдена, Ляйеля, Фогта и других. В результате всех этих влияний у юноши всё более растет дух критики и протеста и складываются взгляды, близкие просветительству Писарева с его культом естественно-научных знаний.

В 1872 году, не закончив семинарского курса, Мамин-Сибиряк переехал в Петербург для поступления в высшее учебное заведение. Он состоял студентом ветеринарного отделения Медико-хирургической академии, потом студентом юридического факультета университета, но по существу всё свое время отдавал занятию литературой. Вскоре по приезде в столицу он «засел» за большой роман из уральской жизни, который должен был, по его планам, положить начало целой серии обширных произведений; для добывания

269

же средств к жизни юноше пришлось одновременно заниматься составлением репортерских отчетов о работе научных обществ для газеты «Русский мир», а затем — срочной работой над небольшими рассказами для мелких петербургских изданий (для журнала «Сын отечества», «Журнала русских и переводных романов», «Кругозора»). Роман Мамина-Сибиряка «В водовороте страстей» был напечатан (1876) отдельным изданием с подписью «Е. Томский».

Д. Н. Мамин-Сибиряк.
Фотография начала 1890-х годов.

В 1877 году неудовлетворенность своими первыми произведениями, материальная необеспеченность и начинавшийся туберкулез легких заставили юношу вернуться в положении «недоучившегося студента» на Урал, в семью родителей. Здесь, главным образом в Екатеринбурге, он прожил 14 лет (до 1891 года) и создал наиболее крупные произведения: художественные очерки «Бойцы» и «Золотуха», романы — «Приваловские миллионы», «Горное гнездо», «Дикое счастье», «Бурный поток», «Именинник», «Три конца», повесть «Братья Гордеевы», драму «Золотопромышленники», публицистические очерки «От Урала до Москвы», «По Зауралью», множество мелких рассказов и очерков.

Весной 1891 года он по ряду причин общественного и личного характера переехал из Екатеринбурга в Петербург и с тех пор жил в Петербурге и его окрестностях (Царском Селе, Павловске) до конца жизни. Его творческая

270

работа не прекращалась и на последнем этапе жизни ни на один месяц. В первое пятилетие он и в столице продолжал разработку уральских тем — в романах «Золото», «Весенние грозы», «Без названия», «Хлеб», в повести «Охонины брови» и других. Потом он перешел к темам жизни Петербурга — отчасти в романах «Черты из жизни Пепко», «Падающие звезды», а еще более — в многочисленных рассказах, очерках и этюдах. Особое место в творчестве этого периода заняли рассказы и сказки для детей.

Важную роль в духовной жизни Мамина-Сибиряка последних лет играла близость с Горьким, Чеховым, Станиславским.

2

В формировании мировоззрения и творчества Мамина-Сибиряка сказалось действие нескольких факторов, среди которых особое значение имели его близость к народным массам и длительное общение с ними, влияние передовых традиций классической русской литературы, влияние идей демократии 60-х годов, острая социальная и литературная борьба его эпохи.

Близость Мамина-Сибиряка к народным массам, установившаяся еще с детства, особенно укрепилась в период его уральской жизни. Помимо повседневных встреч с рабочими, мастеровыми, крестьянами, разночинцами, в установленный порядок жизни входят «летние скитания по Уралу», с остановками во всех местах, где были скопления рабочего люда, с обследованием всех замечательных в жизни края мест, с долгими задушевными беседами с «бывалыми людьми» из народа. В результате были изучены места пугачевского движения по реке Исети и в окрестностях Далматовского монастыря (недалеко от города Шадринска), памятники старины на далеком севере, обследованы «заводское действие» на Кыштымских и Тагильских заводах, обработка драгоценных камней-самоцветов в знаменитом поселке Мурзинке, жизнь «старателей по золоту» в окрестностях Березовского завода (около Екатеринбурга), разработка платиновых месторождений близ Висима, Усольские соляные промыслы, содовые заводы в Березняках, первая в Сибири писчебумажная фабрика (близ города Тюмени).

Во всех этих «творческих разведках» Мамин-Сибиряк выполняет обычно несколько задач. Он всегда пристально всматривается в родную и любимую природу, внимательно изучает технику и технологию производства, но больше всего интересуется трудом и жизнью народа. В жизни масс он ищет ключ к решению всех вопросов, опору и источник нравственной силы, глубокую основу мировоззрения. «...припомни братца Антея и русских богатырей, которые, падая на сырую землю, получали удесятеренную силу, — поучает он брата Владимира, пробовавшего тоже вступить на литературный путь. — Это — глубоко верная мысль. Время людей-космополитов и всечеловеков миновало, нужно быть просто человеком, который не забывает своей семьи, любит свою родину и работает для своего отечества».1

Те слои народной массы, которые наблюдал и знал на Урале Мамин-Сибиряк, не были самыми передовыми в то время. Хотя в них всегда был жив дух социального гнева и протеста, стремление к социальному равенству, к вольной и справедливой трудовой жизни, но еще сохранялись некоторые

271

черты патриархальности, непонимание революционных путей изменения действительности. Марксистское учение еще не проникло в 70—80-е годы в эти массы и не вооружило их ясным пониманием путей борьбы. Всё это нашло известное выражение в противоречивости общественного мировоззрения самого Мамина-Сибиряка.

Передовые демократические традиции классической русской литературы оказали сильнейшее влияние на всё творчество Мамина-Сибиряка. Он с восхищением называл русских писателей-классиков своими великими учителями. Он всегда высоко чтил их как писателей больших идейных и художественных обобщений, раскрывавших коренной смысл и основные жизненные тенденции эпохи, как великих художников-гуманистов, боровшихся за счастье народа.

С течением времени всё большее влияние на мировоззрение и творческую жизнь Мамина-Сибиряка начинают приобретать идеи демократии 60-х годов, причем сначала писатель тяготеет к той просветительской линии, которая выражена во взглядах Писарева, а позднее, в 80-х годах, к социально ярко окрашенному «мужицкому демократизму», который характерен для Чернышевского, Добролюбова и Некрасова.

Конечно, было бы неверно представлять Мамина-Сибиряка прямым продолжателем идей Чернышевского и вообще революционной демократии 60-х годов. Но он прочно унаследовал от демократии этих годов некоторые характерные черты, а именно: горячую вражду к крепостному праву и всем его порождениям и пережиткам в экономической, социальной и юридической области, горячую защиту просвещения, самоуправления и свободы, отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян.

«Эти три черты и составляют суть того, что у нас называют „наследством 60-х годов“, и важно подчеркнуть, что ничего народнического в этом наследстве нет..., — писал Ленин. — При наличности в миросозерцании писателя указанных черт, его всегда и все признают „сохранившим традиции 60-х годов“, совершенно независимо от того, как он относится к народничеству».1

С духом и идеями 60-х годов связаны в творчестве Мамина-Сибиряка и такие черты, как страстное стремление раскрыть в художественных картинах богатство и красоту той действительности, которую идеализм объявлял «грязной», убеждение в могуществе человеческого разума и созданной им науки, настойчивое предостережение от ухода в мистику, которая грозит человеческому уму бедою. Особо ярко выразились у Мамина-Сибиряка влияния демократии 60-х годов в напряженном внимании к процессам социальной жизни, в которой писатель видит постоянную борьбу общественных групп и сил, поле непрекращающейся битвы. Демократы 60-х годов научили его видеть в жизни острые противоречия между трудом и капиталом. Людям труда он в соответствии со всем своим социальным опытом отдал свои симпатии, враги трудового народа выступили в его сознании как враги добра, правды, всего человеческого.

Но следовать в 80—90-х годах наследию «шестидесятников» вовсе не значило просто хранить их учение в неизменном виде. В общественно-политической жизни возникла в эти годы острая борьба по вопросу о том, как нужно понимать и использовать это учение: народники вносили в него такие «прибавки», которые имели субъективно-идеалистический характер и обозначали отказ от революционной борьбы с царским правительством. Вступивший в борьбу с ними марксизм, унаследовавший идею народной

272

революции против царизма, заявил, что основная ведущая роль в этой революции принадлежит рабочему классу. Революционное движение вступало в свой третий, пролетарский период.

Мамина-Сибиряка народники охотно включили в состав «своих», народнических писателей, основываясь главным образом на внешних признаках: он принимал участие в народнических изданиях (например, в журнале «Русское богатство»), был дружественно связан с идейным руководителем либерального народничества Н. К. Михайловским, отчасти с Златовратским и другими писателями-народниками. Но в целом и по существу Мамин-Сибиряк далек от главнейших положений народнической доктрины, от фальшивой идеализации крестьянской общины, от возвеличения «мужицких устоев» и деревенской «самобытности». Ему чужд народнический взгляд на пролетариат как на чужеродное для русской жизни явление и боязнь его дальнейшего роста, противопоставление «героев» «толпе» и признание их ведущей исторической роли. Народники выступают перед нами как романтики-утописты, а Мамин-Сибиряк реалистически показывает в своем творчестве действительность и поэтому не подтверждает, а, наоборот, разоблачает фальшивые сентиментальные иллюзии народников. Главные его произведения по своему объективному смыслу являются как бы подтверждением марксистского понимания некоторых сторон русской жизни. Они пронизаны стремлением к раскрытию реальных социально-экономических противоречий, к трезвому показу общественного антагонизма, суровому разоблачению самодержавно-полицейского режима. Эти произведения действовали на читателей вовсе не в примиренческом духе, они воспитывали в народе ненависть к виновникам народных бедствий.

Но в то же время Мамин-Сибиряк по своему мировоззрению был далек от марксизма. При всей искренней преданности крестьянским и рабочим массам, при горячей вере в их замечательные качества и великую силу он не разглядел в современной ему жизни организующей и преобразующей весь мир роли пролетариата и созданной им партии.

Он проявлял интерес к марксизму, делал попытки усвоить его теоретические основы и начинал конспектировать «Капитал» Маркса (следы этих попыток сохранились в его рукописях), но усвоить марксизм Мамин-Сибиряк не смог. Он остался на позициях общедемократического мировоззрения.

3

В непосредственной связи с формированием общего мировоззрения складывались и художественно-эстетические взгляды Мамина-Сибиряка, которые определились именно в начале 80-х годов.

В эстетике Мамина-Сибиряка важнейшее место занимало требование правдивого изображения действительности. Он заявлял: «...придумывать жизнь нельзя, как нельзя довольствоваться фотографиями. За внешними абрисами, линиями и красками должны стоять живые люди, нужно их видеть именно живыми, чтобы писать» (VIII, 108). Он отчетливо понимал, с одной стороны, незаконность натуралистического копирования действительности, а с другой — незаконность ухода в мир искажающего жизнь вымысла и необходимость для писателя опираться в творчестве на объективную правду жизни.

С большой последовательностью он подчеркивал и отстаивал также принцип учительской, наставнической роли литературы, которая должна активно вмешиваться в жизнь и производить общественный суд над нею.

273

Устами «рядового от литературы», маленького, но честного писателя Порфира Порфирыча Селезнева (из романа «Черты из жизни Пепко») он заявил: «...помните, что литература священна. Еще седмь тысящ мужей не преклоняло колен перед Ваалом (т. е. перед торжествующей в общественной жизни грубой силой — Авт.)..., гори правдой, не лукавствуй и не давай камень вместо хлеба. Не формальная правда нужна, не чистоплюйство, а та правда, которая там живет, в сердце... Маленький у тебя талантик, крошечный, а ты еще пуще береги эту искорку, ибо она священна. Величайшая тайна — человеческое слово. Будь жрецом» (VIII, 126).

Он был глубоко убежден в том, что служение миллионным массам крестьян и рабочих составляет основную и важнейшую задачу современной литературы. Это убеждение с большой силой и ясностью выразилось в его переписке, особенно в письме от 3 марта 1884 года к брату Владимиру, который бросил писателю упрек в топорности и грубоватости очерков «Золотуха» и эти недостатки ставил в связь с самим содержанием очерков и с составом персонажей. В ответ на эти упреки Дмитрий Наркисович разразился декларацией в защиту демократической линии литературы: «...по-твоему, наш брат автор должен писать такие статьи, которые мог бы читать с удовольствием только человек салона, или той буржуазии, которая тянется за салоном. Другими словами, мы должны служить золотому тельцу, дворянству, чиновничеству, псевдоинтеллигенции и т. д. Но этим людям уже служат, даже слишком много служат, и ты можешь найти полное удовлетворение своим салонно-литературным требованиям в произведениях Маркевича, Салиаса, Авсеенко, в „Ниве“ и т. д. Там мужика еще нет, а мы останемся с своим мужиком» (V, 339).

Защищая русских писателей-демократов от недоброжелательных сопоставлений с европейскими буржуазными писателями-«чистоплюями», Мамин-Сибиряк решительно заявляет, что буржуазный Запад не создал ничего подобного нашей литературе по высокой идейности и что наши передовые авторы «служат боевую службу, которая им в свое время зачтется» (III, 335). Современная литература должна следовать этим же принципам заступничества за народ, это ее священный долг. «Кругом слишком много зла, несправедливости и просто кромешной тьмы, с которыми мы и воюем по мере наших сил, а для этого выработалось свое литературное оружие» (V, 339).

Вполне понятно, что при этих идейно-эстетических позициях и при последовательном осуществлении их в собственной художнической практике Мамин-Сибиряк не мог не прийти в столкновение с формализмом и эстетизмом, которые приобрели в 80—90-х годах активный, воинствующий характер. Их представители стремились увести искусство в «башню из слоновой кости», т. е. изолировать от народа и заставить служить «чистой красоте», по существу — изощренным барским и буржуазным вкусам. Мамин-Сибиряк решительно выступает против этих эстетско-формалистических стремлений и вкусов.

«Ничего нет хуже... наших эстетиков, взявших напрокат свои теории в Западных Европах, да и то задним числом» (V, 339), — заявляет он в том же письме к брату.

На этих творческих позициях Мамин-Сибиряк остался до конца жизни, в 90-х и 900-х годах он гневно обличал (например, в рассказе «Мумма») Бальмонта как одного из представителей формализма и эстетизма и заявлял, что его произведения — это не невинное увлечение словесной игрой, но страшное знамение времени, когда «хищения, ренегатство, философия

274

бессознательного, самоубийства, всевозможные репрессалии — всё это перемешалось в шевелившийся живой ком» (X, 247—248).

Большая заслуга Мамина-Сибиряка состояла в том, что он дал в своем творчестве острое социальное раскрытие современной действительности, опираясь при этом на один из важнейших принципов литературы критического реализма. В его творчестве никогда не изображаются просто богатые и бедные, но всегда — эксплуататоры и эксплуатируемые, люди, продающие свою рабочую силу, и люди, ограбляющие народный труд. Рядом с буржуазными дельцами-предпринимателями Ляховскими, Половодовыми, Архаровыми в его изображении выступает «знаменитая пристань, с которой народ отправляет свое богатство и остается голодать, вот изнанка Ирбитской ярмарки, ее подкладка, вот источник богатства Архарова, благодетеля... Толпы бурлаков — перекатная голь, захудалые, обросшие, грязные, голые, беднее самой бедности...» (I, 363).

Для самого построения образов Мамина-Сибиряка, как увидим дальше, очень характерна эта особенность — стремление раскрыть жизнь и людей под социальным углом зрения.

Такое обнажение социальных противоречий имело, разумеется, огромное прогрессивное значение: оно двигало общественное сознание вперед, не давало забыться в мещанском самодовольстве.

Очень важное значение в эстетической теории и художественной практике Мамина-Сибиряка имело требование национальной тематики и национального своеобразия русской литературы и русского искусства в целом. Восхищаясь художниками-передвижниками, он выше всего ценил то, что в их созданиях «разливалась» «специально наша русская поэзия, оригинальная, мощная, безграничная и без конца родная». «Красота вообще — вещь слишком условная, а красота типичная — величина определенная» (VIII, 48), — прибавляет он. Настоящий русский художник должен глубоко чувствовать дыхание родной земли и понять всю прелесть ее неповторимого своеобразия — своеобразия русского ума и характера, быта и нравов, родной природы. Он сам знал и живо чувствовал особые краски и черты русской жизни и, по собственному заявлению, разрабатывал родной материал «с упоением влюбленного, радуясь каждому удачному штриху» (VIII, 48). К русским писателям, художникам, ученым он многократно обращался с призывом изучать прежде всего нашу родную жизнь и природу.

В основе этих требований лежало, конечно, страстное патриотическое чувство, которое составляло нравственную основу всей личности Мамина-Сибиряка.

Эти прогрессивные литературно-эстетические взгляды были положены в основу художественной практики Мамина-Сибиряка.

4

Вступив в русскую литературу в конце 70-х — начале 80-х годов, когда в России, в частности на Урале, происходило энергичное вторжение капитализма, Мамин-Сибиряк надолго сделал основной и ведущей темой своего творчества раскрытие глубоких социальных противоречий уральской жизни этого периода и показ своеобразных человеческих характеров и сложных человеческих отношений, формируемых в процессе социальной борьбы эпохи. Поэтому основными социальными группами, которые выступили перед читателем в творчестве Мамина-Сибиряка, явились, с одной стороны, эксплуатируемые народные низы — рабочие и крестьяне, а с другой —

275

уральская буржуазия. Менее ярко им показана уральская интеллигенция. Только в последних произведениях возникли другие, петербургские темы и герои.

Попытка показать низовое уральское население в условиях пореформенного периода сделана уже в первых безымянных рассказах, с которыми Мамин-Сибиряк выступил в 1875—1877 годах. Рассказы эти, из которых доныне известно семь («Старцы», «Старик», «Не задалось», «Красная шапка» и др.), помещались писателем в третьестепенных петербургских изданиях, выпускавшихся главным образом на потребу сытого обывателя (журнал «Сын отечества» и др.), и были явно несовершенны по художественной обработке: автор еще не владел искусством тонкого раскрытия психологии, явно злоупотреблял склонностью к кровавым «потрясающим» сценам, неумело, натуралистически передавал народную речь. Но эти рассказы интересны стремлением нарисовать правдивые картины жизни народа, изнывавшего под гнетом беспощадной эксплуатации и полицейского произвола. Они, как и последовавший за ними роман «В водовороте страстей», намечают те темы народной «недоли» и неизбежной гибели наиболее смелых и сильных людей из народа, какие автор разовьет позднее в «Лётных», «Бойцах», «Разбойниках».

После опубликования ранних рассказов имя Мамина-Сибиряка не появляется в печати более четырех лет. Этому четырехлетнему периоду он сам придавал впоследствии особое значение как периоду накопления ценных творческих материалов. «Всё это время Д. Н. провел на Урале, где теперь перед его глазами выступила с особенной рельефностью бойкая и оригинальная жизнь этого края, — писал он о себе в третьем лице в автобиографических заметках. — Впечатления раннего детства, встречи и столкновения во время каникул, знакомства по охоте, затем путешествия вверх и вниз по реке Чусовой, странствования по приискам и заводам — всё это теперь дополнялось новыми наблюдениями, знакомствами и личным опытом. Нужно было долго пожить вдали от родины и потолкаться среди разного чужого люда, чтобы окончательно выяснить себе то, чем отличалась жизнь уральского населения» (XII, 8).

Первоначальные итоги своих наблюдений Мамин-Сибиряк подвел в обширных очерках «От Урала до Москвы», печатавшихся в газете «Русские ведомости» за 1881—1882 годы. Это были картины и наблюдения, накопившиеся у него на протяжении нескольких лет жизни на Урале. Поездка писателя из Екатеринбурга в Москву явилась только удобным поводом к живой беседе о том, что его давно мучило и занимало. Отсюда — большая глубина и серьезность в постановке важнейших проблем социальной, экономической и культурной жизни Урала. В совокупности эти 14 больших «подвалов»-фельетонов создают широкую картину «особого быта Урала», о котором говорил В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России», — быта, близкого к дореформенному, с бесправием, темнотой и приниженностью привязанного к заводам населения. По существу, в этих очерках уже содержатся зародыши сюжетов, тем и типов, которые позднее должны получить у автора художественную обработку в его повестях и романах.

С 1882 года начинается печатание в «толстых» столичных журналах беллетристических произведений Мамина-Сибиряка — сперва небольших рассказов и художественных очерков, потом — крупных романов и повестей. В журнале «Дело» за 1882 год появились очерки «В камнях» из жизни бурлаков во время «сплава» по реке Чусовой; в журнале «Устои» за тот же год напечатана повесть «На рубеже Азии», рисовавшая в мрачных

276

чертах картины из жизни уральского духовенства и одновременно изображавшая с большой симпатией честных и скромных людей из мелкой заводской интеллигенции; в «Вестнике Европы» в том же 1882 году помещен рассказ «В худых душах», где живо показан дух общественного брожения, проникшего даже в отдаленные поселки Урала и возмутившего мир патриархального провинциального существования, и глубокий испуг, охвативший обывательские круги в период правительственного террора после 1 марта 1881 года.

В 1883 году исполнилась давнишняя мечта Мамина-Сибиряка — печататься в журнале «Отечественные записки». Здесь были опубликованы наиболее удачные художественные очерки этого периода — «Золотуха» и «Бойцы».

Очерк «Золотуха» получил одобрение лично от М. Е. Салтыкова-Щедрина, который тотчас после прочтения сообщал Елисееву: «Недавно некто Мамин прислал прекраснейшие очерки золотопромышленности на Урале...».1 Очевидно, великий сатирик оценил у Мамина свободное от фальшивой народнической идеализации изображение жизни уральских кустарей-золотоискателей, которые несли непосильную и убивающую их работу в то время, когда буйная ватага нажившихся на их труде хищников — Бучинские, Карнауховы, Синицины, Живорезовы — предавалась беспутству и безудержному разгулу. «Наша-то мужицкая воля поравнялась, прямо сказать, с волчьей!» — заявляет мужик-золотоискатель Заяц (III, 259).

Черты «волчьей воли» мужиков-старателей и показываются в «Золотухе». Мамин-Сибиряк раскрывает здесь картины непрекращающейся и беспощадной социальной борьбы. В конце восьмой главы он так и изображает прииски, как поле сражения, где «около старательских балаганов... раскинулся стан торжествующих победителей» (III, 287). Трезво и сурово показан в очерках и представитель интеллигенции в лице Ароматова, который в своих рукописях излагает проекты «решения социального вопроса по последним данным науки», проекты, в которых перемешаны и обрывки марксистских идей, и теории Лассаля. В царстве насилия он неизбежно превращается в прислужника и шута пьяных дикарей-хищников.

Все эти темы и мотивы характерны для Мамина-Сибиряка не только начала 80-х годов, впоследствии они найдут у него более широкую и яркую обработку, и в этом смысле «Золотуха» представляет один из этапов его художественного становления.

Исключительно яркие картины народной жизни зарисованы Маминым-Сибиряком в очерках «Бойцы».

В этих очерках все сцены и явления показаны в быстром, стремительном движении.

Сначала зарисована пристань Каменка на бурной уральской реке Чусовой в волнующий момент ее жизни, когда весеннее половодье и спускаемые из запасных прудов воды образуют возможность для быстрого «сплава» металлов с Демидовских заводов вниз по Чусовой. К этому моменту на Каменку собираются в поисках заработка тысячи людей. Между ними писатель выразительно рисует и русских крестьян, и рабочих, пришедших сюда за сотни верст из соседних губерний — Вятской, Казанской, Уральской, и так называемых «инородцев» — башкир, пермяков, татар,

277

зырян. Они показаны либо снующими по пристани в поисках работы, либо уже за работой на погрузке речных барок. В весеннем воздухе слышится гул человеческих голосов, резкий визг нагружаемого железа, визг пил, и надо всем этим катится широкой волной бурлацкая «Дубинушка».

Затем идут незабываемые картины напряженной работы бурлаков во время движения барки, на которой следует и сам автор. Теперь каждый из бурлаков выступает уже как отдельная живая личность, со всеми особенностями поведения и своей работы. С особой выразительностью зарисован лоцман Савоська, в котором последовательно и правдиво выступают то зоркая наблюдательность и сметливость, то организаторские способности и трудовая отвага, то глубокая чуткость к людям и добросердечие, а то в моменты короткого отдыха черты безудержного разгула.

Этот образ принадлежит к числу наиболее удачных из созданных Маминым-Сибиряком.

5

Несравненно более широкие масштабы и еще большее обобщающее значение получило изображение «особого быта» Урала в крупных романах писателя.

Первым из уральских романов является роман «Приваловские миллионы», напечатанный в журнале «Дело» в 1883 году, который писался, по неоднократным заявлениям Мамина-Сибиряка, около 10 лет. В черновиках сохранились шесть различных редакций «Приваловских миллионов» под разными заголовками («Семья Бахаревых», «Каменный пояс» (двух редакций), «Сергей Привалов», «Последний из Приваловых», наконец — «Приваловские миллионы»). Вбирая в каждую новую редакцию всё новый и новый жизненный материал, вкладывая новое идейное содержание, Мамин-Сибиряк последовательно совершенствует художественное мастерство, улучшает композицию, доводит до большой реальности образы.

Основная направленность в зарисовке главных образов «Приваловских миллионов» — сатирическая. Изображены целые семьи хищников, объединенных вокруг главного героя, Сергея Привалова, единственным стремлением — урвать жирные куски из унаследованных им миллионов. Борьба за эти миллионы и составляет центр действия романа, в этой борьбе раскрываются основные черты всех действующих лиц.

На первом плане в произведении стоят наиболее крупные хищники, распоряжающиеся огромным наследством Привалова в качестве официальных опекунов, именно: старик-миллионер Ляховский и председатель земской управы Половодов. В характеристике каждого из них автор раскрывает и некоторые индивидуальные черты: в Ляховском, который составил состояние какими-то темными махинациями, Мамин-Сибиряк показывает остатки смелого скептического ума, большое знание людей и уменье пользоваться их слабостями, хитрость, зоркую наблюдательность. В Половодове зарисован хищник нового типа, добивающийся популярности хлесткими ораторскими выступлениями, прикидывающийся славянофилом и преданным земле человеком.

Не одинаковыми они показаны и в быту. У Ляховского нарастающая жадность перешла в скаредность, заставляющую его обсчитывать кучера и чуть не ежедневно вступать с ним в пререкания, экономить двугривенный, нужный для уплаты извозчику во время пожара. Половодов, наоборот, ведет роскошный образ жизни, демонстрирует широкое хлебосольство,

278

увлекается дорого стоящими развлечениями, прежде всего — интрижками с соблазнительными женщинами сомнительного поведения.

Но, отмечая у Ляховского и Половодова эти индивидуальные различия, Мамин-Сибиряк ставит на первый план черты, свойственные им обоим и типические вообще для представителей буржуазии, именно: безумную страсть к наживе, волчье хищничество, жестокий эгоизм и себялюбие. Оба эти хищника уже выхватили значительную долю наследственных богатств Привалова, а с его приездом в город Узел (имеется в виду бывший Екатеринбург, где и развивается действие романа) они напрягают все усилия на то, чтобы сохранить и расширить свои грабительские опекунские права.

Мамин-Сибиряк с большой художественной убедительностью показывает, как безумная жажда золота, хищничество уничтожают в этих людях все живые человеческие чувства и приводят их к забвению всех основ морали. Каждый из них способен отдать Привалову на время собственную жену (так и поступает Половодов), навязать ему в жены дочь (так делает Ляховский), вообще путем любых «приманок» отвлечь его от активной борьбы за наследство. Густыми и сочными штрихами Мамин-Сибиряк рисует атмосферу глубокого нравственного растления, которая вторгается в буржуазное общество вместе с жаждой наживы.

Мамин-Сибиряк показывает, что эта атмосфера растления, заразившая прежде всего семьи главных хищников, распространяется затем на всё буржуазное общество. Ляховский потратил много усилий, чтобы воспитать нормальных и порядочных людей из своего сына Давида и дочери Зоси, но на них действуют больше не уроки учителей, а наглядные примеры отцов, и из них вырастают аморальные существа, признающие главным законом жизни свои капризы и способные растоптать во имя своих причуд чужие жизни.

Дальше в романе показывается, как черты бесчестности, себялюбия и распущенности становятся господствующими и типическими в жизни всего городского буржуазного общества. Борьба за миллионы захватывает и родственную Половодовым семью Веревкиных, и «трехэтажного паразита» Хионию Заплатину, и золотопромышленника Лепешкина и многих других, — все испытывают неодолимую жажду обогащения и готовы пойти на любые подлости для ее утоления.

Утверждая всеобщность закона капиталистического хищничества, Мамин-Сибиряк показывает, с одной стороны, большое сборище буржуазных хищников на Ирбитской ярмарке, с другой — соучастников буржуазных преступлений из высоких столичных административных сфер. При характеристике компании воротил на Ирбитской ярмарке Мамин-Сибиряк выступает как гневный сатирик-публицист. «Здесь переплелись в один крепкий узел кровные интересы миллионов тружеников, а эта вечно голодная стая хищников справляла свой безобразный шабаш, не желая ничего знать, кроме своей наживы и барыша» (II, 292), — заявляет он. Глядя на эти довольные лица, которые служили характерной вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному делу капиталов, кажется, ни на мгновение нельзя было сомневаться в том, «кому живется весело, вольготно на Руси».

Петербургский хищнический центр показан с меньшей яркостью и не через восприятие самого автора, а через наблюдения действующих лиц (например, Николая Веревкина), но бесчестно-грабительское существо этих хищников ясно выступает и в образе какой-то «бальзаковской женщины», которая «большую силу забрала над разными сиятельными старцами»

279

и «миллионными делами орудует» (П, 282), и в собирательных образах крупных министерских чиновников, которые бесконечно затягивают судебный процесс, чтобы дать алчным паразитам из бюрократии основательно нажиться вокруг этого дела.

Мамин-Сибиряк подчеркивает, что губительные результаты деятельности этих хищников сказываются не только в жизни городского населения, он рисует яркие картины страданий и крестьянских масс, отданных на «поток и разграбление» капиталистам и чиновникам. Из этих картин особенно запоминается встреча Привалова с делегатами башкир-кочевников. Эта встреча позднее несколько раз страшным кошмаром встает в его взволнованном воображении.

Среди убедительно зарисованных «героев» буржуазного стяжания образ главного героя Сергея Привалова выступает довольно бледно, хотя Мамин-Сибиряк стремится показать в романе не только самого Сергея Привалова, но и его предков, так сказать приваловское семейное гнездо. Немногими, но выразительными штрихами Мамин-Сибиряк раскрывает процесс разложения приваловского рода, его деградацию — от основателей заводов, накоплявших огромные богатства, до жалкой фигуры отца Сергея Привалова, Александра, закружившегося в одуряющей атмосфере роскоши, своеволия, беспутства, садистского разврата и погибшего от рук прихлебателей-собутыльников.

Сергей Привалов изображен как человек, получивший с детства отвращение к этому страшному миру безудержного стяжательства и насилия. Оргия окружающего распутства и потрясающих безобразий отталкивает его, позднее на него благотворно действует образование, общественное движение шестидесятых годов, и в противовес бесшабашному своеволию предков он исполнен стремлений «расплатиться со своими историческими кредиторами», т. е. помочь рабочим бывших приваловских заводов, устроить жизнь крестьян, из которых он хочет организовать идеальную и справедливую общину. Эти стремления «доброго капиталиста» Сергея Привалова показаны как честные, гуманные, но и совершенно бесплодные; чтобы их осуществить, Привалов должен прежде всего добиться снятия с заводов опеки, т. е. вступить в борьбу с буржуазными воротилами, а потом перевернуть на артельный лад всю психику крестьян, среди которых писатель отчетливо видит глубокое расслоение на бедноту и кулачество. Выдержать такую борьбу и выполнить такую работу ни Сергей Привалов, ни кто другой из добрых капиталистов, конечно, не в силах, а потому роман обращается в разоблачение народнических иллюзий относительно приостановки развития капитализма и мирной перестройки деревенской жизни. С особой ясностью и силой это разоблачение было выражено в журнальной редакции романа, в которой ярче был подчеркнут народнический характер социальных планов Сергея Привалова. В отдельном издании романа и то, и другое было дано в затушеванном виде, однако общая противонародническая направленность романа сохранилась и в этой новой редакции.

Сатирическая направленность является в «Приваловских миллионах» основной. Но Мамин-Сибиряк хотел показать в романе и честных, преданных родине людей, ищущих какого-то выхода из мира неправды и взаимопоедания. Поэтому рядом с Приваловым изображены в качестве честных искателей инженер Константин Бахарев и работающий на приисках интеллигент Лоскутов. Однако автора не удовлетворяют ни бескрылое делячество Константина Бахарева, возлагающего надежды на индустриальную технику, которая, по его мнению, сможет спасти народ от

280

нищеты и бесправия, ни мистические порывы Лоскутова в какую-то мировую религию, которая всех объединит и примирит в чувстве взаимной любви. Писатель не верит в эти дешевые рецепты изменения жизни народа, и в конце концов лучшим человеком в романе является Надежда Бахарева, которая смело вступает в борьбу с моралью и жизнью отцов и ставит целью жизни бескорыстную помощь народу.

Но образ Надежды Бахаревой не завершен в романе: автор торопится выдать ее замуж за Привалова и на этом обрывает действие романа.

Появление «Приваловских миллионов» было свидетельством того, что ученический период в творчестве Мамина-Сибиряка закончился, что он сформировался как зрелый художник-реалист, умеющий запечатлеть существенные черты современной жизни в ярких типических образах. В романе выражено, с одной стороны, гневное отрицание волчьих законов капитализма, с другой — глубокие симпатии к народным массам и настойчивое искание путей лучшей жизни.

При всех этих достоинствах роман был почти совсем обойден тогдашней критикой. Но он и без ее посредства нашел прямую дорогу к читателям: недаром брат писателя Владимир сообщал ему о восторженном внимании к «Приваловским миллионам» со стороны студентов, недаром романом восхищался Глеб Успенский, который говорил, что в романе «все типы и типы».1

6

Успех «Приваловских миллионов» у читателей укрепил у Мамина-Сибиряка веру в свои писательские силы. Он с новой энергией взялся за творческую работу, и в 1884 году в печати одновременно появились его романы «Горное гнездо» (в «Отечественных записках») и «Дикое счастье» (в «Вестнике Европы»).

В «Горном гнезде» параллельно развиваются две тесно связанные между собой темы: во-первых, тема полного отрыва хозяев уральской жизни, бар и промышленников, от народа и отечества, а потому — пустоты их паразитической жизни, последовательного их морального разложения, во-вторых, тема бесплодности надежд патриархального крестьянина на облегчение его невыносимого положения путем помощи сверху, от представителей социальных верхов. Эта вторая тема развивается с особой силой и яркостью, она подчеркнута и эпиграфом из Некрасовской «Забытой деревни»: «Вот приедет барин, барин нас рассудит».

Обе темы раскрываются в острых конфликтах, бурно развивающихся между различными социальными силами и группами: промышленниками и заводской администрацией, с одной стороны, крестьянским и рабочим населением — с другой. В основе этих конфликтов лежат коренные противоречия социальной жизни, сложившиеся еще в крепостнический период и получившие новые формы в период пореформенного ограбления крестьян и рабочих. Эти противоречия изображены в «Горном гнезде». Они достигают особой напряженности в связи с приездом на Кукарские заводы (имеется в виду Нижне-Тагильская группа заводов известных магнатов Демидовых) их хозяина Евгения Лаптева. Появление Лаптева возбуждает в наивно патриархальном сознании низового заводского населения страстные надежды на милость и справедливость доброго барина, который

281

может сразу облегчить горькую жизнь людей. С большой силой и правдивостью показаны попытки крестьянских ходоков добиться встречи с барином, его брезгливо-презрительное отношение к этим людям, в которых он видит чуть не животных, к их нуждам, слишком далеким от его «гастрономических» интересов. Убедительно раскрыто также участие в этом деле «ученого консультанта» профессора Блинова, который «конопатит» буржуазное здание своей проституированной ученостью, стремясь «добиться гармонии интересов» промышленников и рабочих. Для Блинова обеспечение крестьян и рабочих землей, о которой они ходатайствуют, означает опасность ухода с заводов рабочей силы, а потому просьбы крестьян не встречают его сочувствия. В конце романа писатель рисует полное крушение мужицких надежд и торжество заводской администрации, которая получила поддержку и поощрение от хозяев и главных руководителей заводов. Символом этого крушения изображен слепой инвалид-рабочий, которому на заводской работе порохом выжгло глаза и который после этого сидит 15 лет жалким нищим на заводском мосту.

Насколько актуальной и злободневной была тогда задача разоблачения теории «гармонии интересов» рабочих и капиталистов, видно из того, что в конце 90-х годов против нее направил сокрушительные удары В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России».

Параллельно с основным конфликтом в романе развивается другой, второстепенный, но тоже имеющий известное значение для характеристики буржуазного общества: в хищническом гнезде заводских управителей давно назрели и достигли большой остроты свои конфликты, основанные на том, что «закулисная сторона... службы... представляет собой самую ожесточенную борьбу за существование, где каждый вершок вверх делается по чужим спинам» (III, 9). Процесс взаимопожирания хищников достигает высшей ярости и силы тоже в момент приезда Лаптева и заканчивается торжеством наиболее сильных и хитрых хищников.

Таким образом, весь роман представляет картину сложной и острой борьбы, ведущейся по разным направлениям и с большой убедительностью раскрывающей законы жизни и положение различных классов в буржуазном обществе.

С большим мастерством Мамин-Сибиряк расположил в «Горном гнезде» действующих лиц, воплощающих идейное содержание произведения. В центре поставлен образ заводовладельца Лаптева (восходящий к живому прототипу — крупнейшему заводчику Павлу Демидову), нарисованный в сатирическом плане. Основной задачей при показе Лаптева автор ставит обнажение основной типической черты, составлявшей суть тогдашней русской буржуазии, — именно ее внутреннего ничтожества и маразма при кажущейся значительности и даже могуществе.

Вокруг этого центрального образа размещены представители двух основных борющихся в романе сил: хищнического гнезда управителей и трудящегося заводского люда.

В мире хищников автор отмечает свои подразделения и лагери: «двор» большой или петербургский и «двор» малый или уральский, «партию» Раисы Павловны и «партию» Тетюева и т. д. Но он считает свойственными одинаково всем им «хватательные» инстинкты и паразитическую жизнь за счет трудящейся массы. Авторское отношение к этим людям наполнено гневом и ненавистью. «Торжествующая шайка дельцов», «подвижной кабак из отборнейших тунеядцев», «орда», «человеческая мякина», «человеческий хлам», «сомнительное общество сомнительных людей» — так автор характеризует людей, считавших себя солью земли и

282

цветом человеческого общества. Особое омерзение вызывает продажный журналист Перекрестов, выполняющий на Урале шпионскую работу по заданию иностранного капитала. Одиночкой-неудачником среди этих хищников стоит бескорыстный, но слабый Прозоров, «умная ненужность», обличитель и вместе приживальщик этой «торжествующей шайки дельцов», позволяющей ему утешаться злыми, но бесплодными обличениями.

Этому миру паразитов-хозяев, проституированных ученых, продажных либеральных говорунов и прихвостней буржуазии автор противопоставил заводскую рабочую и крестьянскую массу. Число картин и страниц, посвященных ее изображению, незначительно, но внутреннее значение этой массы в романе очень велико. Все эпизоды и образы произведения соотнесены автором именно с жизнью и положением народа, какую бы сцену и какой бы образ он ни рисовал, за ними в представлении читателя неизбежно встают нужды и суровые черты народной жизни.

Всего ярче и выразительнее автор живописал рабочих-каталей Гаврилу и Вавилу, в которых воплотил черты народа как творца жизненных богатств и ценностей. С замечательной силой и правдивостью здесь показаны и великая мощь народа-труженика, и артистическая сноровка рабочего человека. Вся эта картина пронизана неподдельным авторским восхищением.

Так отчетливо, почти демонстративно молодой автор выразил в своем романе симпатии к людям труда и ненависть к их угнетателям. В борьбе, которая велась в то время между представителями старой демократии и врагами народа — либералами и реакционерами, он смело примкнул к передовому авангарду демократии во имя защиты прав народа на свободу и счастье. Одновременно он показал в новом романе возросшее художественное мастерство, выразившееся не только в яркой зарисовке отдельных персонажей, в чистоте языка, но и в стройности, четкости всех композиционных линий романа. В «Приваловских миллионах» местами проявлялись черты некоторой композиционной рыхлости, этого не чувствуется в «Горном гнезде». Сочетая здесь показ современности с убедительными экскурсами в прошлое, глубокое раскрытие внутренней жизни людей с искусством пейзажа, мастерство повествования с одушевленным авторским лиризмом, Мамин-Сибиряк создал выдающийся роман в традициях щедринской сатиры.

7

Сатирико-разоблачительная линия в изображении буржуазии в «Приваловских миллионах» и «Горном гнезде» получила продолжение и развитие в последующих романах Мамина-Сибиряка — «Дикое счастье», «Бурный поток» и «Именинник».

В «Диком счастье» (1884) поставлена тема распада буржуазной морали и семьи в результате социального хищничества. Это раскрыто в образах членов купеческой семьи Брагиных, которая жила когда-то по заветам «старинного благочестия» и патриархальной морали, а затем оказалась вовлеченной в процесс новейшего капиталистического стяжания. Мамин-Сибиряк убедительно показывает, как это стяжание разрывает родственные связи и уничтожает традиции патриархальности, съедает религиозные чувства, развенчивает все сентиментально-лирические представления и верования. Картина разложения старого купеческого мира и воцарения на его месте нового капиталистического хищничества изображена в романе

283

с точностью вдумчивого исследователя и с силой созревшего художника, неустанно идущего вперед.

Великолепное знание быта и языка старого Урала, духовного облика, нравов и обычаев его жителей дали автору возможность нарисовать исключительно яркую и сочную картину, которая, однако, далека от бытовизма и натурализма, так как проникнута идеей несостоятельности изображаемой жизни.

В «Бурном потоке» (1886) Мамин-Сибиряк сделал попытку изобразить крупную столичную буржуазию в образах ее типичных представителей. Он знал эту буржуазию не так хорошо и близко, как уральскую, а потому не смог показать в романе со всей полнотой и конкретностью. Однако основные типические черты столичной буржуазии писатель подметил глубоко и правильно. Он показал пронизывающие всю жизнь буржуазии своекорыстные интересы и аппетиты, совершенное равнодушие к жизни народа, продажность и бесчестность «героев» буржуазного мира, балансирующих всё время между безумной роскошью и скамьей подсудимых. С большой разоблачающей силой рисуется в романе жизнь и нравы «деятелей» продажной бульварной прессы, формирующей вкусы светской толпы и последовательно ее развращающей.

В романе «Именинник» (1888) развивается тема несостоятельности реформистских земских иллюзий и «дрянного бессилия» российского либерала, способного только на картинную позу и красивую фразу, но совершенно бесплодного в реальной практической деятельности. Уральский земец Сажин, весьма эффектно участвующий в парадной бутафории «земского самоуправления» первых лет и в шумихе многообещающих речей и проектов, оказывается совершенно неспособным к повседневной борьбе за лучшее устройство жизни, — он терпит крах не только в общественной деятельности, в которой быстро капитулирует перед вороватыми писарями и наглыми подрядчиками, но и в личных взаимоотношениях с передовой девушкой Анной Ивановной Злобиной. В образе Сажина Мамин-Сибиряк разоблачил слабодушие либерала-оппортуниста 70—80-х годов.

В трех последовавших затем произведениях Мамина-Сибиряка — романах «Три конца» и «Золото», повести «Охонины брови» — жизнь и образы социальных хищников отодвигаются на второе место, а на первом плане показываются огромные народные массы в разные моменты их жизни.

Роман «Три конца» создавался Маминым-Сибиряком в течение трех лет и был напечатан в журнале «Русская мысль» в 1890 году. В качестве стержневого события здесь изображена попытка значительной части жителей уральского Ключевского заводского поселка (имеется в виду родной писателю поселок Висимо-Шайтанский) уйти в башкирские степи в поисках «вольной земли» и лучшей жизни. Эти поиски, естественно, закончились неудачей: устройство на новых местах при полной неоснащенности мужицкого хозяйства, при маломощности большинства семей, при абсолютном равнодушии властей и администрации к их судьбе оказалось непосильным и окончилось полным разорением искателей «лучшей жизни». Это типическое явление пореформенной эпохи, в котором выразились смятение и растерянность народных масс на «волчьей воле», послужило Мамину-Сибиряку основой для раскрытия некоторых важнейших процессов новой эпохи. В центре романа поставлены не отдельные лица или группы лиц, а рабочая и крестьянская масса, сгруппированная вокруг крупных уральских заводов — Ключевского, Мурмосского и других. Эта

284

масса людей показана прежде всего в процессе большого и неустанного труда, создающего неисчислимые богатства, но не обеспечивающего самим массам сколько-нибудь сносного существования. Люди труда оказываются полунищими, а их хозяйство шатким и неустойчивым потому, что результаты их труда присваиваются другими, — эта мысль составляет центральную идею всего произведения, которое является поэтому убедительным документом социальной жизни.

В романе Мамин-Сибиряк изображает ряд последовательных этапов процесса ограбления трудового народа. Он живо рисует крепостнический период, ярким пережитком и напоминанием которого выступает некогда всесильный управитель Лука Назарыч. В его колоритной фигуре воплощены характернейшие черты крепостничества — беспредельная жестокость и деспотическое своеволие, грубые приемы насилия и угнетения, косность по отношению ко всякому техническому нововведению.

Однако основное внимание Мамин-Сибиряк сосредоточивает не на прошлом, а на современной ему жизни народа, т. е. на пореформенном периоде, в соответствии с чем первоначальный заголовок был «На воле».

Новый капиталистический порядок не выдвигает в романе таких колоритных представителей, как Лука Назарыч. Вновь назначенный заводский управитель Голиковский — делец капиталистического типа, человек-механизм, носитель определенного принципа, даже просто воплощенный принцип. Зародившаяся в нем симпатия к Нюрочке Мухиной составляет единственную человеческую черту во всем его образе. Тем более типично действие его системы на состояние завода и на жизнь населения. Голиковский, правда, делает некоторые попытки поднять заводскую технику, но больше всего и энергичнее всего он борется за беспощадную эксплуатацию рабочей силы, на которую, по-своему последовательно, смотрит «как на всякую машину — и только. Ни больше, ни меньше. Каждая машина стоит столько-то и должна давать такой-то процент выгодной работы, а раз этого нет, я выкидываю ее за борт. Разве может быть самолюбие у паровой машины?..». И, упрекая Петра Елисеевича в отсталости и сентиментализме, Голиковский указывает ему в качестве лучшего образца на классическую страну мирового капитализма — Англию: «Лучший пример для нас — Европа, в особенности — Англия. У нас рабочие массы страшно распущены, и необходимо их субординировать. Будем учиться у Европы» (V, 294).

Будучи верным учеником западноевропейского капитализма, Голиковский хорошо знает, что лучшим средством для «субординирования» рабочих является наряду с прикреплением их к заводу их полная пролетаризация и обнищание, без которых не может образоваться резервная армия людей, ищущих работы. Отсюда его «твердость» и совершенное спокойствие при виде тяжелой трагедии заводского населения в момент, когда выяснилось, что наступили времена «похуже крепостного права», когда «уж никакого житья не стало» и с завода стала уходить та живая сила, которая складывалась сотнями лет. «Это было всё равно, как если бы здоровому человеку „отворить кровь“. А Голиковский и в ус не дул», — говорит автор. «Заводы остановились, „жила“ опустели, — читаем в конце романа. — Половина изб стояла с заколоченными окнами... Почти все мужское взрослое население разбрелось, куда глаза глядят, побросав дома и семьи... Картина получилась ужасная, точно после военного разгрома. Последним уехал сам Голиковский. Он поступил на другое место с еще большим жалованьем, как „человек твердого характера“» (V, 313).

285

Повышение Голиковского отмечено автором не случайно: в нем дается свидетельство того, что все действия Голиковского санкционированы высшими руководителями капиталистической системы и вполне оправдываются с точки зрения ее основных интересов.

Очень важным моментом народной жизни Мамин-Сибиряк считает сплочение людей из низов в одно целое, попытку заводской бедноты организовать против новых форм эксплуатации протест в виде своеобразной забастовки: сначала забастовали «разом», «как один человек», подвозчики угля, так что завод должен был остановиться, потом подобная же забастовка последовала во время весеннего половодья, когда требовалась большая масса рабочей силы для отправки рабочего каравана. Показ забастовок у Мамина-Сибиряка был одним из самых ранних в русской литературе.

Рисуя процессы объединения бедноты, писатель в то же время не упустил из вида другого процесса — выделения из народных низов кулачества (в лице, например, ловкого кулака Артема Горбатого, кабатчицы Дуньки Рачителихи, старика-торговца Основы).

Вся эта картина глубоких социально-экономических и психологических процессов, происходивших в жизни Урала, имела для читателей большую убедительность и силу, так как была плодом основательного изучения богатейшего жизненного материала.

На этом фоне перед читателем проходят многочисленные живые люди и целые группы людей, представители мира насильников-паразитов и эксплуатируемых низов — Лука Назарыч и Морок, Палач и Окулко, исправник Иван Семенович и доменщик Никитич, семья Горбатых и семья Ковалей, Самойло Евтихыч Груздев и Петр Елисеич Мухин, старец Кирилл и черничка Таисья, рабочие и крестьяне, старообрядцы и «мочегане». Они изображены с изумительной выпуклостью и конкретностью, со множеством выразительных оттенков в характерах, способе мышления, в манере вести себя, в языке.

8

Роман «Три конца» был последним крупным произведением, написанным Маминым-Сибиряком на Урале. В марте 1891 года писатель переехал навсегда в Петербург. Однако и здесь он продолжает разрабатывать уральскую тему в романе «Золото», в повести «Охонины брови», романе «Хлеб».

В романе «Золото», напечатанном в 1892 году в журнале «Северный вестник», Мамин-Сибиряк ставил тему развития капитализма в приисковой промышленности. С большим знанием дела здесь изображена золотопромышленная компания «Генерал Мансветов и К°», которая с течением времени всё более утрачивает промышленный характер и приобретает характер ростовщический. Этот переход капитализма к ростовщическим формам деятельности, по мнению писателя, неотвратим, несмотря на протесты таких фанатиков промыслового дела, как старый штейгер Родион Потапыч Зыков.

Но еще большую важность имела в глазах писателя тема жизни кустарей-золотопромышленников, работавших в так называемых «старательских» артелях. Это «артельное», «старательское» производство, которое народники характеризовали как «народную промышленность» и в котором видели первичную ячейку социализма, давно и глубоко интересовало

286

Мамина-Сибиряка. Он много раз и с разных сторон затрагивал эту тему и в юношеском рассказе «Старик», и в публицистических очерках «От Урала до Москвы», и во многих позднейших мелких рассказах («Золотуха», «Золотая ночь», «Первые студенты», «Глупая Окся» и др.). Роман «Золото» является заключительным звеном этой длинной цепи.

Анализ «Золото» убедительно показывает, насколько более трезво и глубоко, чем народники, Мамин-Сибиряк понимал природу «старательства».

Марксисты доказывали, что в кустарных артелях тоже вырастал капитализм и что мелкие хищники, появляющиеся внутри самой артели и паразитирующие в ней, не теряют качеств капиталистов-хищников из-за того только, что они мелкие. «...не думайте, — писал В. И. Ленин в классической работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», — что эта эксплуатация, это угнетение выражаются слабее оттого, что такой характер отношений развит еще слабо, что накопление капитала, идущее рядом с разорением производителей, ничтожно. Совсем напротив. Это ведет только к более грубым, крепостническим формам эксплуатации, ведет к тому, что капитал, не будучи еще в состоянии прямо подчинить себе рабочего простой покупкой его рабочей силы по ее стоимости, опутывает трудящегося целой сетью ростовщических прижимок, привязывает его к себе кулаческими приемами, и в результате грабит у него не только сверхстоимость, а и громадные части заработной платы, да притом еще забивает его, отнимая возможность переменить „хозяина“, издевается над ним, обязывая считать благодеянием то, что он „дает“ (sic!) ему работу».1

Мамин-Сибиряк убедительно раскрывает в романе «Золото» противоречия, разъедающие старательское хозяйство изнутри. Он рисует старательскую артель не как идеальную форму «народного производства», способную развиться в организацию социалистического типа, а, наоборот, показывает, как дух и принцип капитализма проник в самые недра артельного хозяйства и создает в нем глубокий внутренний антагонизм. Во многих кустарях сидит маленький Кишкин, стремящийся любыми средствами нажиться за счет других членов, участников «правильной, народной промышленности». В каждой артели выделяется свой хищник, который бессовестно и беспощадно эксплуатирует других членов, чтобы подняться до положения «хозяйчика». Кишкин не обладает сам ни денежными средствами, ни рабочей силой и начинает работы на деньги Кожина и силами Яши Малого, старого Турки, Матюшки и Мины Клейменого, но стоило ему напасть на золотоносную россыпь, и он без церемонии выгоняет всех своих «товарищей» по работе, чтобы развязать себе руки для свободного предпринимательства. Тарас Мыльников составляет свою артель совсем «патриархально», главным образом по родственному принципу, но и это не мешает ему оставаться хищником. Кривой Петр Васильевич тоже состоит членом артели, но это для него не более, как ширма, прикрывающая самое бессовестное шарлатанство и безудержное стяжание за счет окружающих. Даже добродушный Матюшка, как только у него заводятся деньжонки, заражается общим духом наживы за чужой счет и становится способным на насилие и преступление; даже «баушка» Лукерья, являвшаяся прежде воплощением патриархальных устоев, теперь участвует в этой развертывающейся вокруг нее волчьей борьбе. Артель, как ее рисовали мечтатели-народники, оказывается, по Мамину, фикцией:

287

вместо солидарности в ней господствует беспощадная капиталистическая эксплуатация.

Срывая таким образом с артели «украшавшие... воображаемые цветы»,1 Мамин-Сибиряк правдиво показывает в «Золоте» и низкую технику старательского труда, и его недостаточную производительность, и неумелое, хищническое использование богатств природы, то, что Родион Потапыч презрительно именует «свиноройством».

Одновременно с «Золотом» Мамин-Сибиряк работал над исторической повестью «Охонины брови», напечатанной в журнале «Русская мысль» (1892).

Повесть написана в результате тщательного изучения важных исторических событий XVIII века, так называемой «дубинщины», т. е. вооруженного восстания (1762—1764) крестьян Далматовского монастыря против угнетавших и обиравших их духовных и гражданских властей, а затем — вооруженного восстания под руководством Пугачева. Эти два события и стоят в центре произведения.

Мамин-Сибиряк показывает в повести народный характер восстания, участие в нем крестьян, заводских и рудничных рабочих, национальных меньшинств. Он далек от мысли, что оно произошло вследствие воли и желаний отдельных лиц или что оно было проявлением слепого, случайного порыва обезумевшей массы, — весь объективный смысл образов повести направлен на утверждение противоположной мысли: причины восстания коренятся в самом существе крепостнического строя, в гневе и отчаянии трудовой массы, для которой не оставалось никакого другого выхода.

Объяснять происхождение восстания таким образом значило целиком оправдать его, признать его законность и историческую неизбежность, выразить ему сочувствие.

С особой симпатией изображен один из руководителей восстания — Белоус. Крепкая связь с восставшими народными массами сообщает всему облику этого героя огромную внутреннюю силу: он является воплощением не только молодецкой отваги, беззаветной удали, беспощадной ненависти к врагам, моральной чистоты и строгости, но и неукротимой мощи, веры в себя и в руководимые им массы. Вследствие этого он оказывается очень близким к тем народнопоэтическим героям, которые изображаются в уральских рабочих сказах.

С большим сочувствием обрисован и образ крестьянина Трофима, замученного в рудничном застенке за участие в «дубинщине». В его уста вложено пророческое заявление о будущем неизбежном торжестве народа над его врагами: «Погоди, отольются медведю коровьи слезы!.. Будет ему кровь нашу пить..., — бормочет он перед смертью, — по колен в нашей крови ходить. Вот побегут казаки с Яика да орда со степи подвалит: по камешку все заводы разнесут. Я-то не доживу, а ты увидишь, как тряхнут заводами, и монастырем, и Усторожьем. К казакам и заводчина пристанет и наши крестьяне... Огонь... дым...» (VII, 54).

В повести поставлен вопрос о причинах народных несчастий и о путях изменения жизни народа. В ней говорится о накопившемся в народе чувстве великого гнева и жажде мести, показывается законность и неистребимость этого чувства.

288

9

В 1895 году в журнале «Русская мысль» появился последний роман Мамина-Сибиряка на уральскую тему — «Хлеб», отразивший жизнь Зауралья в период быстрого развития капитализма в России и вторжение капитала в самые отдаленные уголки страны.

Писатель показывает в романе различные стадии развития капитализма в Зауралье. Типическим представителем периода «первоначального накопления» является старик Колобов, оригинал-самородок, поднявшийся из крестьянских низов. В его сознании еще живы идеи крестьянской патриархальности и какие-то моральные устои, сдерживающие жадное стремление к наживе. Потом за короткий сравнительно срок на смену ему приходят представители капитала в новой, банковской его форме. «У нас вообще принято как-то легко смотреть на роль банков, вернее — никак не смотреть, — говорит автор. — Между тем, в действительности, это страшная сила, которая кладет свою тяжелую руку на всех» (IX, 226).

Вокруг банка собираются дельцы-капиталисты нового типа — Май, Стабровский, Мышников, Ечкин, Штофф, Драке и другие. С особой тщательностью изображен самый колоритный из всех хищников — Галактион Колобов; он представляет для автора особый интерес и в том смысле, что в его лице и деятельности воплощен переход от первоначальных примитивных форм эксплуатации к хищничеству новейшего типа и параллельно с этим рисуется внутреннее перерождение всего его существа — сознания, привычек, морали.

Эта группа людей, при всех различиях между ними, имеет и некоторые общие свойства — ловкость и смелость и вместе с тем нравственную беспринципность и волчью мораль взаимопожирания, толкающую всех этих людей к полному нравственному разложению. Всего резче и последовательнее выражены эти черты в личности опять-таки Галактиона Колобова, обладающего энергией воистину неукротимой, недюжинным умом, исключительной предприимчивостью и в то же время — звериной жестокостью и способностью к самым бесстыдным поступкам.

Типическими представителями капитализма в деревне показаны поп Макар, писарь Замараев и мельник Ермилыч.

Мамин-Сибиряк видит закипающее в народе недовольство и изображает в романе стихийное возмущение голодных крестьян против всех этих хищников во время голода.

Значительное место в романе отведено представителям интеллигенции. Среди них есть и люди, исполненные глубокого сочувствия к страдающему народу и искренне ненавидящие его эксплуататоров, пробующие даже бороться с ними через печать (например, Устенька Луковникова). Но на всей их деятельности лежит отпечаток такого жалкого бессилия, что эта борьба кажется прямо игрушечной и явно обреченной на поражение. Та же Устенька при всей ее девической наивности уже видит бесплодность и несостоятельность их работы. «Хороших людей много, но все они такие бессильные, — рассуждает она сама с собой. — Всё только на языке, в теории, в области никогда не осуществимых хороших чувств» (IX, 323).

В связи с выходом в свет романа «Хлеб» в марте 1895 года А. П. Чехов писал Суворину: «Мамин-Сибиряк очень симпатичный малый и прекрасный писатель. Хвалят его последний роман „Хлеб“ (в «Русской мысли»); особенно в восторге был Лесков. У него есть положительно прекрасные

289

вещи, а народ в его наиболее удачных рассказах изображается нисколько не хуже, чем в „Хозяине и работнике“».1

Несколько романов («Весенние грозы», «Черты из жизни Пепко», «Ранние всходы», «Без названия», «Падающие звезды») Мамин-Сибиряк посвятил жизни интеллигенции. Трезвые наблюдения художника-реалиста рано убедили его в несостоятельности народнического предрассудка о внеклассовости и надклассовости интеллигенции. Среди интеллигенции своего времени он видел и таких людей, которые ревностно служили капитализму, и таких, которые мучительно переживали страдания народа и пытались найти пути избавления от капиталистического гнета.

10

Важное место в творчестве Мамина-Сибиряка занимают его рассказы, в особенности «Уральские рассказы».

В них перед читателем выступил новый, суровый и строгий пейзаж. В горную панораму, как правило, вписываются фабричные и заводские корпуса, склоны гор разрыты старателями, тишина вековых лесов нарушается гулкими фабричными гудками. В рассказах Мамина-Сибиряка почти совсем нет дворянина-интеллигента, с его сложными интеллектуальными исканиями, его гамлетизмом, либеральными разглагольствованиями и практической никчемностью. На первый план вышли люди из низов, раньше мало известные в литературе: бурлаки, старатели, заводские рабочие, землеробы, лётные (бродяги), лесники, охотники. В них чувствуется недовольство их обездоленным существованием, неугасшее стремление к воле, широкому размаху, и это накладывает особый отпечаток и на самое авторское повествование. Рядом с этими людьми изображен разночинец-демократ. В отдельных рассказах появились также босяки-золоторотцы, которых автор изучил превосходно

Мамин-Сибиряк написал ряд рассказов и сказок для детей, которые были высоко оценены еще в 1912 году в статье «Правды». В них Мамин-Сибиряк рисует яркие картины из жизни человека и природы (например, рассказы и сказки: «Аленушкины сказки», «Зимовье на Студеной», «Емеля-охотник», «Приемыш», «Светлячки», «Зеленые горы» и др.), внушает горячую любовь к людям труда (рассказы «Кормилец», «Вертел», «Под домной», «Белое золото», «В глуши», «Приисковый мальчик» и др.).

*

Мамин-Сибиряк, большой оригинальный художник, завоевал себе известность и признание как автор рассказов из жизни рабочих Урала, а также и обширных романов. Его романы — по преимуществу романы-хроники, охватывающие события нескольких лет или даже десятилетий, раскрывающие сложные процессы капитализирующейся России.

Характерная черта писательской манеры Мамина-Сибиряка заключается в том, что он предпочитает изображать человеческие характеры непосредственно в действии, в борьбе. Он — мастер народных сцен. Причем человеческая масса у него всегда подвижная, живая, многообразная. Так, в толпе, встречающей барина Лаптева, писатель выделяет и «собственно

290

фабричных рабочих» (III, 77), с жилистыми могучими руками, гнутыми спинами и уверенной поступью — чертами ничем не сокрушимой мускульной силы; и рудниковых рабочих с желтыми выцветшими лицами, с прильнувшей к телу и платью желтой вязкой глиной, и приехавших из дальних лесных деревень черномазых углежогов, и транспортных рабочих, прозванных за свою отчаянность «соловьями», и «самых древних стариков, вытянувшихся еще на крепостном праве» (III, 78).

Мамин-Сибиряк принадлежит к выдающимся знатокам народного языка. В письме к брату он заявлял: «Наш русский язык — сокровище, которое мы не понимаем и не ценим».1 Он восхищался языком старинных народных песен: «Эти песни богаты такими оборотами, сравнениями и образами, сложены таким прекрасным старинным языком, что остается только удивляться создавшей их народной мощи» (XII, 326). Не случайно также в романе «Золото» он говорил об удивительной способности простого русского человека «одним словом выразить целый строй понятий» (VI, 308).

Мамин-Сибиряк использует элементы живой народной речи — уральские диалектизмы («союзные брови», «кержаки», «мочеганы»), термины и выражения производственного характера («сажать крицу», «блендочка»), слова, заимствованные из языков других народностей («азям, «апайка»).

А. М. Горький в письме к Мамину-Сибиряку от 31 октября 1912 года заявил, что его книги «помогли понять и полюбить русский народ, русский язык».2