238

Станюкович

1

Константин Михайлович Станюкович (1843—1903) — один из передовых демократических писателей второй половины XIX века, известен прежде всего своими произведениями на темы из жизни военно-морского флота, но диапазон его творчества более широкий.

Основы мировоззрения Станюковича были прочно заложены в эпоху 50—60-х годов, когда героическая оборона Севастополя возбуждала в молодежи высокие патриотические чувства, а могучий подъем крестьянского движения вызывал всё большее сочувствие к положению закрепощенных трудящихся масс.

Сын адмирала, начальника Севастопольского порта, Станюкович мальчиком был участником легендарной обороны и заслужил две медали.

Отец его был суровым крепостником и жестоко обращался с матросами, домашней прислугой и крестьянами в своих имениях.1 Настоящими воспитателями и вдохновителями юного Станюковича явились его домашний учитель, бывший петрашевец Ипполит Дебу, и особенно кумир севастопольской молодежи — адмирал Нахимов. Гуманистически и демократически настроенный подросток сблизился с прислугой и матросами.

Станюкович учился в Морском корпусе (1857—1860), где царила старая николаевская муштра. Плавая летом на корабле «Орел», он был свидетелем варварских истязаний матросов. Но среди преподавателей были и передовые люди, как Ф. А. Дозе, который позднее был выслан. Ученики старших классов читали «Современник» Чернышевского и Добролюбова, сочинения Белинского, стихи Некрасова, сатиры Щедрина. Среди моряков распространялись и заграничные издания Герцена. Вдохновленный всем этим, Станюкович начал писать стихи в духе Некрасова, в сатирических произведениях он подражал Щедрину.

В 1862 году в «Морском сборнике» появилась первая статья Станюковича «Мысли по поводу глуповцев г. Щедрина».

Здесь подвергнуты осмеянию те из молодых офицеров-моряков, которые поддерживали старые традиции жестокого крепостнического обращения с матросами.

239

К. М. Станюкович. Фотография. 1880-е годы.

К. М. Станюкович.
Фотография. 1880-е годы.

Станюкович мечтал о поступлении в университет, но отец поспешил отправить его в дальнее плавание еще до окончания корпуса (1860—1863). Однако плавание еще больше способствовало укреплению демократических стремлений молодого Станюковича. Командир корабля «Калевала» капитан В. Ф. Давыдов оказался убежденным противником телесных наказаний для «нижних чинов», Станюковичу тем легче было сблизиться с матросами, полюбившими офицера-гуманиста. В Лондоне Станюкович стремился

240

повидаться с Герценом.1 В Атлантическом океане он слышал о кораблях американских негроторговцев. На Дальнем Востоке с возмущением наблюдал картины колониального угнетения цветных народов голландцами, англичанами, французами. Командующий Тихоокеанской эскадрой адмирал А. А. Попов также был противником жестокого обращения с матросами. Познакомившись со Станюковичем, Попов командировал его в Сайгон для наблюдения за действиями французских войск в Кохинхине (Вьетнам). Литературным плодом этого явился ряд очерков в «Морском сборнике» и журнале «Эпоха» 1863—1864 годов («Жизнь в тропиках», «Французы в Кохинхине», «Мадера и острова Зеленого мыса», «Шторм», «Глава из очерков морской жизни»).

Вернувшись в Россию, Станюкович вышел в отставку и год прослужил народным учителем во Владимирской губернии (1865—1866). Со второй половины 60-х годов он деятельно сотрудничал в «Будильнике», «Русской сцене», «Женском вестнике», «Петербургском листке», помещал там свои стихи, рассказы, очерки, отчеты о драматических и балетных спектаклях.

В 1870—1876 годах Станюковичу пришлось служить в различных железнодорожных и пароходных управлениях и банковских учреждениях. Здесь он собрал богатый запас наблюдений из жизни нарождающихся капиталистических хищников. Свое первое литературное отражение они нашли в его сатирической пьесе «На то и щука в море, чтобы карась не дремал» (1871), запрещенной к постановке на сцене, но появившейся всё же в журнале «Дело» (1872).

Сближение с журналом «Дело» сыграло благотворную роль в дальнейшем развитии творчества Станюковича. Благосветлов с Шелгуновым продолжали традиции «Русского слова» времен Писарева, Зайцева и других. Станюкович впервые вступил здесь в круг публицистов революционной демократии. В «Деле» печатались его романы «Без исхода» (1873), «Два брата» (1880), «Омут» (1881), повести «Червонный валет» (1877), «Похождение благонамеренного молодого человека» (1879), пьеса «Родственники» (1877). Здесь же Станюкович получил возможность по-настоящему проявить себя как талантливый публицист, автор «Картинок общественной жизни» (1877) и «Писем знатного иностранца» (1878).

В эти годы Станюкович часто бывал за границей и активно поддерживал там сношения с эмиграцией. За это он поплатился арестом в апреле 1884 года, заключением и высылкой в Сибирь (1885—1888). Поселившись с семьей в Томске, Станюкович сблизился с местными ссыльными, сотрудничал в прогрессивной «Сибирской газете» и напечатал в ней роман «В места не столь отдаленные» (1886—1887). Выехав в 1887 году на постройку Обь-Енисейского канала, Станюкович живо заинтересовался разнообразными типами рабочих и красотами тайги. Но написать об этом ему не пришлось, так как его глубоко захватила морская тема. Всеобщее внимание привлекли к себе такие повести и рассказы, как «Василий Иванович», «Беглец», «Человек за бортом», «На каменьях», появившиеся в журналах «Северный вестник», «Вестник Европы» и «Дело».

По возвращении из Сибири Станюкович снова хотел заняться публицистикой. Но в это время наступила полоса правительственной и общественной реакции, либерального вырождения народничества, расцвета

241

теории «малых дел», рабского страха редакторов журналов и газет перед цензурой и жандармами. «Впереди в журналах нет просвета», — жаловался Станюкович жене в 1889 году в письме по поводу смерти Салтыкова. Станюкович глубоко сожалел, в частности, о том, что «великому пророку литературы русской» не удалось осуществить своего последнего замысла — «Забытые слова».1

В начале 90-х годов Станюкович продолжает писать замечательные морские рассказы и повести: «Грозный адмирал», «Беспокойный адмирал», «В шторм», «Между своими», «Месть», «Ужасный день» и другие. Наряду с ними появляются повесть «Первые шаги», рассказы «Бесшабашный», «Серж Птичкин», «Танечка» и другие.

Общественный подъем середины 90-х годов окрыляет писателя. «Руки зудят», — писал он редактору «Русской мысли» и возобновил здесь свои «Картинки общественной жизни» (с 1895 года «Картинки современных нравов») и «Письма знатного иностранца» (с 1896 года). Один за другим выходят романы: «История одной жизни» (1895), «Откровенные» (1895), «Жрецы» (1897), «Равнодушные» (1899). Морские повести и рассказы приобретают всё более смелый, критический характер по отношению к крепостническому прошлому («Добрый», «Севастопольский мальчик») и к новым порядкам в царском флоте («Два моряка», «Товарищи», «Баклагин», «Берег и море» и др.).

В поисках «живой газетной работы» Станюкович сблизился в 1897 году с народническим органом «Сын отечества» и помещал здесь свои рассказы и сатирические миниатюры под названием «Мимоходом». Ему предлагали войти в состав редакции, но «направления наши не сходятся, — писал Станюкович жене. — На узко народническую точку зрения я согласиться не могу» (неизданное письмо от 10 мая 1897 года).

В 1896 году справлялся юбилей Станюковича (тридцатилетие его литературной деятельности). Петербургский комитет грамотности присудил ему медаль имени Погосского, а Вольно-Экономическое общество — золотую медаль за морские рассказы. В эти годы Станюкович часто выступал с чтением своих произведений в Петербурге, Москве и провинции.

Утомленный работой, с подорванным здоровьем, Станюкович в начале 1902 года уехал отдыхать в Неаполь. Но наступило быстрое ухудшение состояния больного, и 7 (20) мая 1903 года его не стало. Последние слова Станюковича: «Я так любил людей, я так сильно любил людей».

2

Быстрое развитие капитализма в России с конца 60-х — начала 70-х годов находит свое отражение в публицистике Станюковича. Особенный интерес писателя вызывает при этом буржуазное перерождение дворянства.

В своих «Картинках общественной жизни» Станюкович вспоминает английский клуб в Москве как средоточие московского «помещичьего духа». «Стоящие одной ногой в могиле, старики-помещики» находили прежде вполне «сообразным с достоинством дворянства держать гаремы крепостных девок и менять крепостных на собак», но теперь считают не

242

«дворянским делом» приемы молодых господ. Понявшие «дух времени», новые дворяне превратились в «бар-кулаков», «джентльменов-дельцов, изящных, выхоленных, не имеющих отталкивающего вида чумазого, неумытого... Разуваева, но в то же время умеющих не хуже последнего вести свою „линию“ в том же направлении» («Поездка в Москву», 1881).1

Станюкович отмечает, что в последнее время литература с особенным тщанием и заботливостью занимается «„кулаком“, но по преимуществу... кулаком-мужиком, а не кулаком-барином». Между тем последний, может быть, «менее распространен, но, по своему положению и связям, заслуживает не менее внимания». Для примера Станюкович указывает на некоего «изящного образованного скорпиона»-землевладельца, земца, учредителя «Товарищества Клепки», «марка такая-то, агентства во всех городах». В романе «Омут» перед нами уже развернутый образ подобного «просвещенного скорпиона» в лице Олюнина, имеющего в числе своих предприятий и дело с «клепкой».

Здесь отчетливо проявилась особенность общественных взглядов Станюковича: он прекрасно видел нарождение капиталиста из среды дворянства, но не понимал, что не менее важный вопрос русской жизни состоит в разложении крестьянства, в среде которого всё больше появляется «кулаков-мужиков» и деревенской бедноты, бегущей в города, на фабрики и заводы.

Очень характерной чертой в «Письмах знатного иностранца» является намерение «лорда» составить «Жизнеописание знаменитых расхитителей» (письмо 47).

В «Картинках общественной жизни» указан как начало эпохи «хищения» тот же самый 1868 год, с которого и Щедрин начинает хронологию «хищничества» («Признаки времени»).

В своих циклах Станюкович выводит огромную галерею чиновных казнокрадов всех рангов, особенно интендантов времен русско-турецкой войны: дворянских и буржуазных поставщиков на армию, железнодорожных концессионеров, банковских заправил и кассиров. Наряду с ними в «Картинках» и в «Письмах» Станюковича появляются «герои» скандальных бытовых процессов, свидетельствующих о прогрессирующем моральном разложении верхов дворянского и буржуазного общества.

«Знатный иностранец» ведет ряд бесед с представителями власти всех ступеней: от министра до квартального надзирателя и от губернатора до урядника. Все они стоят на страже «порядка», но всех их рано или поздно сгоняют с их постов, и все они в озлоблении, не стесняясь, раскрывают секреты администрации.

Другой отряд охранителей дворянско-буржуазного общества представляет черносотенная и желтая пресса. В годы большого влияния редактора «Московских ведомостей» и «Русского вестника» М. Каткова Станюкович писал, что из всех достопримечательностей Москвы «сэр Катков» «крупнее самого Ивана Великого» (письмо 5). Основная задача этого вождя реакционного дворянства и буржуазии — сделать Россию «европейски-буржуазно-аристократической страной» путем уничтожения крестьянской «общины», укрепления личного владения землею и т. д. (письмо 20). Станюкович великолепно разоблачает космополитизм и раболепие перед буржуазным Западом этого охранителя «истинно-русских начал», приверженца английской конституции с ее палатой лордов.

243

Не менее точно определяет Станюкович и реакционно-буржуазную, зверино-националистическую природу другой влиятельнейшей газеты той эпохи — «Нового времени» А. Суворина. Он называет эту гнусную компанию «здешними джингами», т. е. самыми оголтелыми проводниками политики колониального грабежа, по примеру Сесиль Родса и других западных империалистических хищников (письмо 33).

Продажный буржуазный журналист, лишенный каких бы то ни было принципов и готовый писать что угодно, лишь бы потрафить почтеннейшей публике, выведен Станюковичем под именем «Бойкое перо». С величайшим невежеством и наглостью он смешивает Маркса, Лассаля, Прудона, Бабефа, Либкнехта («Картинки общественной жизни». «Новая эра», 1880).

Российский либерализм в те годы усиленно предавался словесному распутству в земских и городских собраниях, в различных обществах, на всевозможных юбилейных банкетах, на домашних вечерах и журфиксах. В рассказе «Сон в зимний вечер» (1880) красочно описан рождественский вечер у некоего либерального буржуа Варенцова, нажившего огромное состояние во время войны, а теперь мечтающего о министерском кресле («Картинки общественной жизни»). На банкете в рассказе «Зимний сон до обеда» выступают с речами отставной генерал Скуластов, приезжий с юга губернатор и наконец «наш Гамбетта из Курска», либеральный земец. Все они, каждый по-своему, но либерал красноречивее и подлее всех, воспевают «мирного и незлобивого пахаря», «счастливого сознанием, что благодаря ему процветает государство», промышленность, торговля, а они в свою очередь его «охраняют» и обслуживают (VII, 269).

Едкие пародии вызвали у Станюковича новоявленные поэты-декаденты середины 90-х годов (письма 81, 82).

В «Картинках общественной жизни» и «Письмах знатного иностранца» Станюкович противопоставляет высшим классам и их разнообразным прислужникам мир труда и страданий. В деревне неурожай, голод, эпидемии. Граф Бобринский дерет с крестьян за 20 рублей долга 500 рублей недоимки. Купец-подрядчик связывает крестьян кабальным контрактом. Крестьяне «бунтуют» и подвергаются жестоким военным расправам. Приезжий исправник жалуется, что мужики до того обнаглели, что даже к нему являются с вопросом, не пришла ли бумага насчет земли.

Изредка Станюкович дает слово самому крестьянину. Вот, например, письмо мужа к жене из деревни в город: «Нового ничего такого нет. На второй неделе наказывали Григорья Артемьевича, дали пятьдесят розог за подать... Хотели было драть и Парамоновых, но отстояли. У нас продали корову, и остались мы пока вовсе без скотины..., вы бы попросили господ, а то теперь почитай что и хлебушком изныли. Окромя того, у нас на детей пошел мор... У Арины трое мальчиков сразу отошли в царствие небесное от горла... А впрочем, все благополучно, и вы не скучайте, бесценная супруга». В особой приписке крестьянин справляется о самом важном: не дают ли денег «на покуп земли?» («Картинки общественной жизни. Недоставленные письма», VII, 462).

В «Письмах знатного иностранца» рассеяно много сообщений об ужасающих жертвах при пожарах на фабриках Шапшал в Петербурге и Хлудова в Москве (письма 60 и 76); о том, как сынок одного фабриканта травил девушек-работниц собаками (письмо 17); о рабочих «бунтах» в Одессе (письмо 28) и на Уральских горных заводах (письмо 75); о тщетных попытках рабочих подать жалобу министру путей сообщения (письмо 62).

244

Наивный иностранец как-то раз вообразил, что благодарные рабочие ищут по городу своего фабриканта, чтобы поднести ему коллективный адрес. На самом же деле оказалось, что рабочие, «оборванные, голодные, бродят по Петербургу» в поисках своего хозяина, задержавшего их деньги. Далее приводится образец кабального договора между рабочими и конторой одной механической мастерской (письмо 41).

Из всех этих отдельных штрихов создавалась правдивая картина жизни народных масс и высших классов в пореформенной России. Но писателю необходимо было сделать некоторые обобщения. Прибегая к приему «эзоповского языка», он заставляет англичанку Дженни упрекнуть своего мужа за то, что тот занимается в своих письмах «слишком мелкими явлениями». В ответ на это обвинение англичанин ссылается на «осторожность», проявляемую русскими, когда дело касается «обобщений» (письмо 43). В другом случае один департаментский чин строго указывает неопытному иностранцу, «что мы, милорд, обобщений не любим» (письмо 25).

Цензурные рогатки, да и некоторый недостаток философского и социально-политического образования препятствовали тому, чтобы Станюкович мог дать действительно глубокие обобщения в духе революционной демократии. Но всё же Станюкович, искренне ненавидевший и презиравший реакционеров и либералов, давал это хорошо почувствовать своему читателю.

По мере того как рабочее и студенческое движение 90-х годов начинало крепнуть, Станюкович всё более сознательно и решительно выступал против самодержавия, дворянско-буржуазной реакции и «измен либерализма». Он высмеивал «добродетельных болванов» либеральной «демократии» и прославлял «безумцев». «...не маленькими, хотя и полезными делами делается история, а теми широкими идеями и теми носителями их, которые современниками считаются нередко безумцами», — писал он в бурном 1896 году («Картинки общественной жизни». «Идиллия», VII. 555).

В творческом отношении публицистика Станюковича тесно связана с сатирой Гоголя и особенно Щедрина. Видя перед собой те или иные отрицательные явления русской жизни, Станюкович часто вспоминает гоголевские и щедринские образы. В новых социально-исторических условиях воскресают Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна («Старосветские помещики»), майор Ковалев («Нос»), Поприщин («Записки сумасшедшего»), мичман Дырка («Женитьба»), особенно герои «Ревизора» и «Мертвых душ». В «Картинках общественной жизни» и «Письмах знатного иностранца» перед нами не раз являются Хлестаков, Городничий, Держиморда, Ляпкин-Тяпкин, Пошлепкина, Чичиков, Манилов, Собакевич, Плюшкин, Ноздрев, Коробочка, дама приятная, капитан Копейкин.

Особенно часто вспоминаются имена щедринских героев и щедринские крылатые слова. Иудушка Головлев помещен в заглавие одной статьи («Картинки общественной жизни». «Времена Иудушек»). В тексте мы встречаем Дерунова, Разуваева, Оболдуй-Тараканову, Глумова, двух генералов, ташкентцев, нарциссов, хищников, чумазых, пенкоснимателей, русских гулящих людей за границей, мальчиков в штанах и без штанов, даже юнкера из незаконченной вещи «В больнице для умалишенных» («Картинки общественной жизни». «В сумасшедшем доме»). Щедринские крылатые слова — «не потерплю», «чего изволите», «севрюжина с хреном», «гороховое пальто», «уроженец ретирадных мест», «с одной стороны, нельзя не признаться, с другой стороны, нельзя не сознаться» и многие другие, упоминаемые Станюковичем, — показывают, что он глубоко сроднился не только с образами и типами, но и фразеологией великого сатирика.

245

Следуя за Щедриным, Станюкович создает сатирические образы аристократов Растегай-Сапожковых («Червонный валет»), губернатора Ржевского-Пряника в городе Жиганске и заседателя Прощелыжникова из города Трущобинска, генерала Твердолобова и других. Описание путешествия ссыльного Юханцева в Сибирь дается в стиле щедринского описания путешествия Балалайкина. В стиле Щедрина возникают департамент продажи и раздачи земель и лесов, общество широкой помощи русскому народу, общество ассенизации, общество нечистот, товарищество взаимного наблюдения, товарищество противодействия наводнениям, пожарам, неверию и эпидемиям, компания удешевления француженок, проект о поднятии духа, проект умиротворения России ко всеобщему удовольствию, проект: «Полезно или нет наедаться каждый день досыта?», петиция благородных жеребцов и кобыл и т. п.

Высшую степень сатирического заострения представляет созданный сумасшедшим чиновником «Прожекториум или мысли о состоянии России в связи с преемственностью духа прежних правителей (от Гостомысла до титулярного советника включительно)» с эпиграфами из летописца Нестора, Адама Смита, Козьмы Пруткова, графа Валуева и из речей его самого, автора проекта Авессалома Просвирни («Картинки современной жизни». «В сумасшедшем доме»). В том же духе обрисована газета «Антимония» с образцами передовой статьи, хроники, внутренних известий и фельетона («Письма знатного иностранца», письмо 12).

В публицистике Станюковича большую роль играет диалог. «Письма знатного иностранца» представляют собой непрерывные беседы его с людьми всех слоев и возрастов. В «Картинках современной жизни» Станюкович вводит такого же постоянного собеседника — Макар Ивановича, какой у Щедрина дан в лице Глумова. Но у Щедрина здесь тонкий «эзоповский» расчет: его Глумов радикальнее автора-рассказчика, и последнему приходится оспаривать его крайние суждения. У Станюковича, наоборот, Макар Иванович гораздо ниже автора в идейно-политическом отношении.

В письмах к жене по поводу смерти Салтыкова Станюкович называл его «великим писателем земли русской» и горько жаловался, что на похоронах Салтыкова было меньше народа, чем на похоронах Тургенева и Достоевского. Он объяснил это не плохой петербургской погодой, а «дурной нравственной погодой», т. е. предательством, трусостью и прочими «качествами» презренной либеральной интеллигенции.

До конца своей жизни Станюкович вспоминал Щедрина. Описывая бенефис Лины Кавальери, которой буржуазные поклонники поднесли бриллиантовую парюру ценою в 150 тысяч рублей, он воскликнул: «О, как прав был великий писатель, предсказавший ликование „торжествующей свиньи“».1

3

Художественная проза Станюковича носит обличительно-сатирический характер, но в ней не слышится ни гоголевского «смеха сквозь незримые миру слезы», ни щедринского «оглушительного „хохота“» (А. М. Горький). Станюкович-романист и новеллист как будто ближе к Герцену, с его блестящей иронией в «Кто виноват?» и «Сороке-воровке». Вспоминается

246

также и тургеневская ироническая интонация при описании русских аристократов за границей в «Дыме» или супругов Сипягиных в «Нови», когда читаешь о русских на немецких курортах в «Омуте» Станюковича или о супругах Стрекаловых в романе «Без исхода».

Наиболее совершенными в художественном отношении представляются романы «Омут» и «История одной жизни», повести «Червонный валет» и «Первые шаги», рассказы «Бесшабашный», «Решение», «Танечка», пьеса «На то и щука в море, чтобы карась не дремал». Эти произведения отличают легкий, простой, изящный язык, ясная, спокойная манера изложения, безыскусственная и вместе с тем стройная композиция.

Драматическая сатира «На то и щука в море, чтобы карась не дремал» названа в стиле комедий Островского, но по содержанию более походит на пьесы Писемского «Ваал» (1873) и «Финансовый гений» (1876). Главный приказчик железнодорожного воротилы миллионера Авакумова Чабанов сначала спокойно вынимает из бумажника своего умирающего хозяина сто тысяч, а затем ловко вынуждает Авакумова-сына взять новую концессию пополам с ним, Чабановым. Как представитель нового поколения Авакумов младший слегка либеральничает, но это не мешает ему грабить своих рабочих. Старое барство представлено в пьесе крупной помещицей Васильковой, ее сыном, старым кутилой, и внучкой Лидией.

Столичная аристократия изображена в лицах крупного сановника Рогальского, князя Стадницкого и баронессы Шперлинг. Все они так или иначе способствуют выдаче концессии Авакумовым. Характерны фигуры прислужников капитализма — инженера Галкина и редактора газеты Бениславского. Положительные персонажи комедии — это землемер-техник Ефимов, жертвующий благополучием своей семьи ради интересов рабочих, и адвокат Черепнин, отстаивающий интересы крестьян.

Второе драматическое произведение Станюковича — «Родственники» (1877) — значительно слабее: некоторые образы в нем сильно утрированы, и всё оно в целом сбивается на сценический шарж.

Верный своему основному намерению — разоблачить «бар-кулаков», Станюкович в романе «Без исхода» выводит просвещенного помещика и заводчика Стрекалова, изучающего и Сея, и Рошера, и Бруно Гильдебранда, и Жюля Симона. Управляет фабрикой у него, конечно, немец. Порядок в доме поддерживается на европейский лад. Достойная супруга Стрекалова — тонная дама, скрывающая, однако, под личиной добродетели холодную чувственность. В том же городе Грязнополье орудует другой либеральный хищник — предводитель дворянства и земский деятель Колосов. Он добивается концессии для земства на постройку железной дороги, но сам же извлекает из этого дела наибольшие выгоды.

Наиболее разработанным у Станюковича является тип либерального хищника Олюнина. Это — особенно ненавистный для писателя-демократа тип ренегата («Омут»). Не так давно еще он «проповедовал Прудона», писал о пролетариате, устраивал «фаланстеры» и попутно срывал «цветы удовольствия» среди женской молодежи. Теперь же он — типичный либеральный буржуа, владелец шахт «Общества русского угля», в которых гибнут шахтеры. У него есть и подмосковная фабрика. В своих имениях он наставил кабаков и через подставное лицо, мещанина Притыкина, спаивает окрестных крестьян. Но газеты прославляют Олюнина как «нашего просвещенного деятеля», потому что он работает в земстве, выступает депутатом от разных обществ, жертвует на университеты и, конечно, не скупится на подачки желтой прессе.

247

Сродни Олюнину либеральный краснобай Иволгин, председатель правления банка и вездесущий «общественный деятель», прошедший все фазы приспособления вплоть до модного «оппортунизма». Он «по заслугам» получает министерский пост («Откровенные»).

Крупных хищников из «кулаков-мужиков» Станюкович обрисовывает также правдиво, но в других тонах. Горьковского Илью Артамонова старшего напоминает веселый и удачливый мужик-концессионер, богатырь и красавец Савва Леонтьев («Наши нравы»). Запоминается отвратительная физиономия председателя железнодорожного управления Гобзина младшего, с его стеклянно-рачьими глазами («Равнодушные»). Бывший армейский офицер и «относительно-добросовестный строитель» железных дорог Трофимов позднее так увлекается созданием новых заводов, что теряет свои миллионы («Откровенные»).

В мир дворянско-бюрократических верхов Станюкович вводит читателя в романе «Омут», показывая двух интригующих друг против друга сановников — генерала Конотопцева и князя Литовского. Каждый из них как будто представляет собою какой-то принцип или направление в правительственной политике, но никакой разницы между ними по существу нет. Безлики директора столичных департаментов — Каратаев («Два брата») и Кривский («Наши нравы»). Последний в конце концов оказывается «слаб», а на его место сажают более «энергичного» Стрелкова. Но дело, в сущности, заключается в том, что этот новый директор приходится дядею самой Надежды Васильевны, т. е. близкой к министру особы.

Показ дворянско-бюрократических верхов тесно связан с темой морально-бытового разложения столичного светского общества.

В талантливой повести «Червонный валет» прослежен весь путь одного генеральского сынка — с детских лет до скамьи подсудимых. Как бы продолжением этой повести служит история ссыльного по уголовному делу дворянчика Невежина в романе «В места не столь отдаленные».

В повестях и рассказах конца 80-х — начала 90-х годов Станюкович воспроизводит существенные стороны буржуазного карьеризма.

Главные действующие лица повестей «Похождения благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим» (1879) и «Серж Птичкин» (1892) — люди с малых лет «себе на уме», солидные консерваторы еще на школьной скамье. Особую разновидность чиновников показывают повести «Истинно-русский человек» (1892) и «Дяденька Протас Иванович» (1892). Эти квасные патриоты бьют себя в грудь и роняют слезу, говоря о «матушке России». Они прямо в глаза начальникам «режут правду-матку». Это было совсем в духе «народной политики» Александра III, графа Игнатьева и других, которая как раз и требовала подобного рода фразеологии.

Особенно ненавистны Станюковичу европеизированные буржуазные карьеристы, подводящие под свое поведение философские и научные основания. Окончивший два факультета и начитавшийся немецких философов-пессимистов Шопенгауэра и Гартмана, Щетинников использует эту философию для оправдания своих успехов на службе под начальством председателя трех правлений Проходимцева («Бесшабашный», 1892). Теорию так называемого социального дарвинизма (борьбы всех против всех в человеческом обществе) исповедуют ученый-карьерист Николай Долинин («Оба хороши») и студент-биолог Алексей Ордынцев («Равнодушные», 1899).

Либеральную профессуру, с которой Станюкович часто сталкивался в журналах и редакциях, он воспроизвел в романе «Жрецы».

248

Из мира провинциальной бюрократии взята колоритная фигура губернатора Островерхова, любителя статистики и географических карт, оказавшихся мифическими («Два брата», 1880). Правдиво показаны губернатор Ржевский-Пряник и его жена («В места не столь отдаленные, 1877). В последнем романе бегло, но убедительно зарисованы фигуры уголовных ссыльных: генерала фон Таухница, интенданта Каурова, миллионера-купца Мосягина, адвоката Жиркова и других.

Положительные образы и типы в его произведениях этого рода не столь многочисленны, как отрицательные, да и художественно они не всегда удачны.

Разночинец-шестидесятник Черемисов почему-то наделен чрезмерной озлобленностью, а главное — пессимизмом, совсем не характерным для тех, кто вслед за Чернышевским повторял: «будь что будет, а будет на нашей улице праздник». Более убедителен образ другого шестидесятника — Крутовского, неукротимого разоблачителя властей предержащих и всех сильных мира сего («Без исхода», 1873).

Убедительнее всего получились у Станюковича образы старого фурьериста 40-х годов Вязникова и его жены. Подобно петрашевцу Спешневу, Вязников поддерживает после реформы дружественные отношения с соседними крестьянами. На земских собраниях он пугает своими смелыми речами робких либералов 70-х годов. Старший сын Вязникова, Николай, начинает с широковещательных, но малосодержательных статей в журналах, а кончает тем, что становится буржуазным адвокатом и принимает на себя защиту фабриканта, который поджег свою фабрику (во время пожара погибло много рабочих). Младший сын Вязникова, Вася, тяготеет к народу вместе с соседним помещиком Лаврентьевым. Оба они принимают участие в защите крестьян одного села от притеснений кулака-мироеда Кузьки Кривошейнова. Есть у них какая-то связь с нелегальным народником Мирзоевым, работающим на соседней фабрике под фамилией Прокофьева. Вступившись за крестьян, которых исправник порол за недоимки, Вася и сам подвергся избиению. Служить народу в качестве фельдшерицы идет жена Николая, Леночка («Два брата»).

При большом разнообразии оттенков народнических настроений, показанных в романе, эта картина всё же очень далека от действительной жизни и борьбы народников — «пропагандистов» и «бунтарей».

Своих собратьев по перу, писателей и редакторов, Станюкович правдиво показал в положительных образах Невзгодина («Жрецы»), Липецкого («Дурак») и Криницына («Затравленный»).

Крестьянская масса является у Станюковича мало дифференцированной, в виде толпы, которая не теряет своего «добродушия» даже в момент возмущения против кулака («Два брата»). Более правдивыми представляются картины быта городской бедноты в романе «История одной жизни». В самом конце его есть замечательный эпизод: нищий мальчик Антошка становится заводским рабочим и попадает под влияние машиниста Ермолаева, человека «неспокойного образа мыслей». Но понять огромное значение этого факта для нового социального романа мог бы только художник, вставший на точку зрения рабочего класса.

4

Морские рассказы и повести явились высшим достижением творчества Станюковича. Они глубоко самобытны, правдивы и народны.

Станюкович, конечно, хорошо знал предшествующую художественную

249

литературу, посвященную морской теме. Это были романтические повести А. Бестужева-Марлинского «Фрегат Надежда», «Лейтенант Белозор», рассказ «Мореход Никитин»; реалистические полотна Гончарова и Григоровича «Фрегат Паллада», «Корабль Ретвизан» и другие. Но прямым и настоящим учителем его была сама морская жизнь, которую он отлично изучил в дальнем плавании.

В кругу моряков Станюкович с детства чувствовал себя особенно близким к матросской массе. В своих рассказах он зачастую как бы смотрит ее глазами на природу и человеческий мир. Он не стилизует, а свободно воспроизводит русскую народную матросскую речь. Он очень часто ведет рассказ от лица какого-нибудь старого или бывалого матроса, и поэтому его язык приобретает большую жизненность и сочность.

В рассказах Станюковича корабль представляет собою пловучий осколок родной страны. В чужеземных краях у моряков крепнут патриотизм, дружба и товарищество. Больному матросу страшно остаться в госпитале в чужой стороне («Между своими»). Еще ужаснее попасть невольником-матросом на иностранный купеческий корабль, на котором и капитан, и команда смахивают на разбойников («Пропавший матрос»). Но вместе с тем корабль, этот маленький русский мирок, несет в себе те же самые социально-политические противоречия, которые всё сильнее разъедали в это время старую самодержавно-крепостническую, дворянско-помещичью, а затем и пореформенную буржуазную Россию.

В повести «Берег и море», в рассказах «Товарищи» и «Баклагин» даны правдивые зарисовки разложения в руководящих верхах морского флота.

Еще в середине 70-х годов Некрасов писал о том, как у одного заводчика «первый броненосец» «пошел ко дну, как камень» («Современники»). В 1897 году произошла по техническим причинам катастрофа с новым броненосцем «Гангут». Станюкович откликнулся на нее стихотворением «Кто виноват?». «Не скрыть — увы — В подводной мгле, что лезли швы на корабле», — говорит он. Но «вину» справедливо возлагает не на отдельных лиц, а на весь старый строй, в котором «закон летит под стол».

Писатель-демократ проявляет особенную симпатию по отношению к старым штурманам, от которых так много зависело в самые трудные и опасные моменты плавания корабля. Таковы: «Синус Синыч», т. е. Никанор Игнатьевич Осинников («На каменьях»), Никандр Миронович Пташкин («Мрачный штурман»), «дедушка» Иван Иванович («Пассажирка», «Беспокойный адмирал») и другие. Горячее сочувствие вызывает к себе участь инженера-механика Сойкина, талантливого юноши, мечтавшего об Академии художеств, но затравленного светским бретером, лейтенантом Байдаровым («Дуэль в океане»).

Приближение крестьянской реформы, а затем освобождение крестьян и отмена телесных наказаний для матросов порождают среди офицеров острые политические споры и разногласия. Почти в каждом рассказе Станюковича мы встречаем крепостников и демократически настроенных офицеров. Консерваторами и реакционерами оказываются не только заскорузлые старики, но и молодое поколение. Карьерист Юлка Непенин ради «идеи власти» готов «повесить матроса на рее». «Копчинка» (скупой) Нефедов мечтает больше о доходности дальних плаваний («Василий Иванович»). И в пореформенное время среди лейтенантов, мичманов и даже гардемаринов оказывается немало убежденных «дантистов», т. е. готовых бить матроса по зубам («Вдали от берегов». «Отчаянный», «В море», «Берег и море»). Сын старого гуманиста Волынцева, Сережа, и с матросами строг, и на руку не чист («Два моряка»).

250

Весьма сочувственно рисует Станюкович образы молодых офицеров-демократов, затронутых «веяниями» шестидесятых годов. На корвете «Резвый» собралась группа передовой молодежи: Леонтьев, гардемарин Ивков, штурманский кондуктор Подоконников. Ивков пишет сатирические стихи, Подоконников хочет подражать Базарову и мечтает о Медико-хирургической академии. Однако по молодости лет они недооценивают дружественного отношения к ним «беспокойного» адмирала, замечательного воспитателя. Лучше поняли они Корнева лишь позднее. Когда Леонтьев ушел в отставку, а Ивков попал в «историю», оба получили помощь и поддержку со стороны прогрессивно настроенного адмирала.

В рассказе «Оборот» старый матрос Дудкин вспоминает горькую историю жизни передового морского офицера николаевских времен Кудрявцева. Сын декабриста, он бесстрашно выступал в защиту матросов, подвергался преследованиям со стороны капитана «Живодера» и кончил тем, что списался с корабля в Камчатке, где скоро и умер, не дождавшись амнистии отца в 1856 году.

Станюкович показывает, что матросская масса очень чутко воспринимала самое незначительное проявление человечности по отношению к ней со стороны офицеров, но что «живодеров» и «дантистов» ненавидела настоящей классовой ненавистью.

Один из лучших рассказов Станюковича «Беглец» глубоко раскрывает душу свободолюбивого архангельского помора унтер-офицера Лютикова. Он с недоверием относится к приказу об отмене телесных наказаний и, узнав о назначении на корабль капитаном известного своей жестокостью офицера, бежит в Сан-Франциско. Год назад туда же бежал молодой крепостной, лакей одного жестокого лейтенанта, Максимка. Истории побега с клипера «Проворный» матроса Василия Чайкина посвящена книга «Похождения одного матроса». Чайкин встречает в Америке другого беглого матроса с клипера «Нырок». Совершив геройский подвиг во время пожара и получив прощение от русского адмирала, Чайкин в конце концов не выдерживает тоски по родине и возвращается в Россию.1 Первогодок Егорка Певцов пытался бежать из Кронштадта, но был во-время остановлен старым матросом Захарычем. От тоски по родине бежал с корабля «диковинный матросик», Васька Пернатый. После порки «без счета» он хотел броситься за борт, но его удержали. Капитан разрешил отправить его с обратным судном в Россию («На ночных вахтах»). Всё это глубоко русские народные черты и пламенной тоски по воле, и горячей любви даже к закованной в цепи родине.

Но в произведениях Станюковича отражены и более активные формы протеста.

Лихой фор-марсовой, Леонтий Егоркин, мечтает встретить своего командира, «Злющего», один на один в лесу, чтобы «морду его каркодилью свернуть на сторону» («За „Щупленького“»).2 Пришедший в совершенное исступление от бесконечных истязаний капитана-немца, барона Шлиги, артиллерийский унтер-офицер Яшкин взрывает весь корабль («Месть»). Во время обороны Севастополя группа матросов убивает капитана Сбойникова, прозванного на суше и на море «генерал-арестантом» («Кирилыч»).

В рассказах Станюкович говорит и о мужестве, с которым матросы заявляли «претензии».

251

Матрос Васьков подавал во время смотра начальнику эскадры претензию на капитана Пересветова за «бой с повреждением» и дурную пищу, но получил двести линьков и был без чувств отнесен в лазарет; через год он повторил эту претензию адмиралу Северцову, который принял ее («Товарищи»). В подаче претензии на старшего офицера Перкушина принимали участие даже боцманы. Один из них построил матросов на палубе, другой подтвердил справедливость слов выступавшего матроса Кошкина. Претензию подавали «доброму» капитану Двинскому, но тот был так слаб характером, что Кошкину пришлось еще раз повторить претензию, когда Копчик запорол одного матроса почти до смерти («Добрый»).

Не случайно, что рассказы такого острого социально-политического содержания стали появляться со второй половины 90-х годов. Всех значительнее из них «Отчаянный» (1900). Комендор броненосца «Грозящий» Митюшин всё время доказывает матросам, что у них есть свои «права». Он не боится заявить об этих правах боцману Жданову и даже старшему офицеру. На вопросы товарища, откуда у него такая отчаянность, он отвечает: «Ветром надуло... — Где? — На фабрике!» (XII, 274). С большим мастерством рисует Станюкович типы боцманов. Особенно колоритна фигура боцмана Щукина («Василий Иванович», «Беглец»).

Мастерски воспроизводит Станюкович живой, меткий, образный, эмоциональный язык матросов.

Море для Станюковича — не натура для пейзажиста романтика или реалиста. Море — это естественная обстановка, в которой протекает жизнь и работа «тружеников моря».

Станюкович любит живописать все оттенки морской погоды, начиная с полного штиля и кончая ураганом. Он обращает при этом особое внимание на поведение во время бури моряков, офицеров всех рангов и матросов всех статей. Перед лицом грозной опасности особенно хорошо раскрываются высокие моральные качества русского человека. Деревенскому парню сначала в море должно быть страшно, но ему помогает природная смелость и сметливость: он видит образцы поведения старших товарищей, слышит указания боцмана и офицеров.

О том, что такое «свежий ветер», рассказывает «Егорыч», «плотный и приземистый лихой баковый матрос с медной серьгой в ухе».

«...с первых же ден, как вышли мы с мыса <Доброй Надежды в Индийский океан>, стало, братцы мои, свежеть, и что дальше, то больше... Ну, мы, как следовает, марсели в четыре рифа, дуем себе с попутным ветром... „Голубчик“ был крепкий... Поскрипывает только, бежит себе с горы на гору да раскачивается... Ничего себе, улепетываем от волны... А волна, прямо сказать, была здоровая. Как взглянешь назад, так и кажется, что вот и захлеснет совсем сзади эта самая водяная гора. Спервоначала было страшно, однако в скорости привыкли, потому как эта гора стеной за кормой станет, в тот же секунд уж „Голубчик“ по другой волне ровно летит в пропасть, и корма, значит, опять на горе, а нос взроет воду, так что бушприт весь уйдет, и снова — ай-да! — так и взлетит на горку» («В тропиках», IV, 196).

Здесь важнее всего эта непередаваемо спокойная интонация рассказа, которая, очевидно, и производила самое успокоительное воздействие на флотскую молодежь.

Бывалые матросы даже во время шторма находили время для того, чтобы «полясничать» в кругу своих молодых, еще не обтерпевшихся на море товарищей. Таков, например, неизменно бодрый и веселый матрос Шутиков в рассказе «Человек за бортом».

252

При таком «свежем ветре» и протекали обычные работы моряков. «Баковый» (носовой) Егорыч с товарищами орудуют на бушприте с кливерами по колено в воде; марсовые разбегаются по реям на страшной высоте, раскачиваясь над бушующим морем.

Станюкович показывает, что немалые труды нес в парусном флоте и офицерский состав. Работа вместе с матросами, дневные и особенно ночные вахты во всякую погоду были лучшей школой выносливости и бдительности. Если в обычное время за судовым порядком смотрел старший офицер, то в бурную погоду капитан поднимался на мостик и проявлял несокрушимое мужество, неутомимость, зоркость, находчивость, решительность, не говоря уже об искусстве управления парусами.

Капитан корвета «Резвый» двое суток не сходил с мостика, когда налетел китайский «тайфун». Он отказался от помощи самого адмирала («Беспокойный адмирал»). Капитан Ящуров сумел провести клипер «Голубчик» по самому краешку индийского урагана, в котором бесследно пропадали суда, попавшие в центр циклона («В тропиках»). Молодой капитан «Ястреба», увидев, что ветер несет клипер на камни в открытой бухте Дуэ, в несколько мгновений нашел безопасный проход в маленькую бухточку. Он спас корабль и людей, но сам поседел («Ужасный день»).

Старые моряки-парусники в рассказах Станюковича всегда сожалеют о том, что новые типы судов лишают флотскую молодежь суровой, но прекрасной морской школы. Так, на крейсере «Воин» «кроме двух-трех человек, никто не любил и не чувствовал моря с его разнообразными и сильными впечатлениями» («Берег и море»). Станюкович, конечно, прекрасно понимал преимущества механизированного флота перед парусным. Он указывал лишь на то, что новые моряки предпочитали «выплывать ценз» в течение трех-четырех месяцев стоянок и прогулок в Финском заливе («Берег и море», «Беспокойный адмирал», «Отчаянный», «В море» и др.).

Очень хорошо передано в рассказах Станюковича то «жуткое чувство одиночества», которое охватывает человека, впервые попавшего в такой «громадный муравейник людей», какой представляет собою современный капиталистический город, где «колесо жизни» беспощадно давит слабых. Володя Ашанин, посетивший Лондон, «поражался вопиющими контрастами кричащей роскоши какой-нибудь большой улицы рядом с нищетой соседнего узкого глухого переулка, где одичавшие от голода женщины с бледными полуголыми детьми останавливают прохожих, прося милостыню в то время, когда не смотрит полисмен» («Вокруг света на „Коршуне“»).1

«Похождения одного матроса» в Северо-Американских Соединенных Штатах раскрывают перед простым русским человеком жестокие обычаи капиталистической страны, где «не любят нищего человека», где, несмотря на всеобщее равенство, «богачи все-таки гнушаются бедняками»,2 где все думают только о том, как бы нажить побольше денег какими угодно средствами. На примерах капитана Блэка и кучера дилижанса Билля превосходно показана та зыбкая грань, которая отделяет «джентльмена большой дороги», т. е. грабителя-бандита, от уважаемого члена общества и даже блюстителя закона: шериф и судья хорошо знают преступный мир, так как сами ранее принадлежали к какой-нибудь шайке. Женщина с легким сердцем похищает деньги, доверенные ей женихом, накануне свадьбы. Простодушного иностранца подстерегают на улицах продавцы-шарлатаны, жулики-комиссионеры, шулеры, воры, грабители, убийцы. Всякому плохо

253

одетому, бедному человеку в свободной Америке открывается полная свобода умереть с голоду. На работу принимают только «респектабельного» вида людей.

Колониальное хищничество на заре империализма раскрывается перед русскими моряками при посещении ими Индонезии, Китая, Вьетнама. На Яве русские моряки видят наглядные подтверждения тому, что они знали раньше «о бессовестной эксплоатации горсточкой людей двадцатимиллионного населения». В Китае англичане бьют на улицах хлыстами китайцев. Работа китайцев-рикшей или каменщиков на улицах при тропической жаре очень тяжелая. «...видно, во всем свете..., — философствуют по этому поводу русские матросы, — ежели который человек простого мужицкого звания, работай, братец ты мой, до отвалу...» (XII, 637). Здесь же дается правдивый образ представителя китайской компрадорской буржуазии («Пропавший матрос»). Революционного восстания китайцев-тайпингов Станюкович касается в рассказе «Шутка». Он отмечает при этом раскол, происшедший среди офицеров русского военного судна, когда командир вздумал «шутя» обстрелять отряды тайпингов, сражавшихся неподалеку от реки с императорскими войсками. Цензура запретила этот рассказ в «Русской мысли», но через год он всё же появился в «Русском богатстве».

Еще в очерке «Французы в Кохинхине» 1863 года Станюкович рисовал картины разрушений, произведенных французскими колонизаторами в восставших деревнях, и дал четкие силуэты молодых офицеров-бандитов, хвастающих друг перед другом числом повешенных ими повстанцев. «...Объясняй себе после этого как хочешь, — восклицал он, — возгласы англичан в Китае, а французов в Кохинхине, что они вносят цивилизацию в „крайние пределы востока“. Если разорение — действительно цивилизация, если резание людей и казни в Китае, распарывание животов у беременных женщин — тоже цивилизация — то бог с ней».1 В книге «Вокруг света на „Коршуне“» посещению Ашаниным борющегося Вьетнама посвящена глава «В Кохинхине».

Братское отношение простых русских людей к цветным народам хорошо отражено Станюковичем в ряде рассказов. Матросы охотно кормят и одевают нищего негритянского парня Паоло в Порто-Гранде на островах Зеленого Мыса («Вдали от берегов»), с большой любовью встречают спасенного «арапченка», негритянского мальчика. При этом попутно характеризуются порядки на американском невольничьем корабле, о чем лучше всего свидетельствовала наружность негритенка, «его, покрытая рубцами, блестящая, черная, худая спина с выдающимися ребрами» («Максимка», IV, 323).2 Матросы спасают на Яве совсем маленького малайского ребенка («Рождественская ночь»).

В книге «Вокруг света на „Коршуне“» описан случай поимки американским военным судном невольничьего корабля южан, причем двоих работорговцев вздернули на нока-рее. Но в книге «Похождения одного матроса» показано, как у себя, в свободных штатах североамериканцы грабят и спаивают индейцев.

Славные традиции гуманизма Станюковича восприняты лучшими представителями советской военно-морской художественной литературы. «Для меня в начале моей писательской деятельности „Морские рассказы“ явились настоящим откровением, — говорит А. С. Новиков-Прибой. —

254

Я учился у Станюковича и его пониманию жизни моряка и тому теплому, любовному отношению к людям, которое так характерно для этого талантливого писателя».1 Произведения Новикова-Прибоя — «Цусима», морские рассказы и «Капитан 1-го ранга» — вполне подтверждают его слова о благотворном идейно-творческом влиянии Станюковича.

Это же влияние Станюковича испытывали на себе и другие писатели-маринисты.

И не одним только «маринистам» полезно поучиться у Станюковича его реализму и народности, гуманизму и демократизму, юмору и сатире, изящной простоте языка, свободному совершенству композиции, умению создавать типические образы подлинных сынов великого народа.

Сноски

Сноски к стр. 238

1 В своих «Картинках общественной жизни» Станюкович вспоминал о том, как ему довелось присутствовать при беседе старого севастопольского солдата со своим односельчанином о зверском усмирении крестьян в какой-то деревне («Новая эра», 1881).

Сноски к стр. 240

1 Письмо к сестре Е. М. Станюкович от 5 ноября 1860 года. Архив Института русской литературы (Пушкинский дом) Академии Наук СССР, фонд 432, № 12.

Сноски к стр. 241

1 Письмо к жене от 5 мая 1889 года. Архив К. М. Станюковича в Рукописном отделении Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, № 51.

Сноски к стр. 242

1 К. М. Станюкович, Полное собрание сочинений, т. VII. 2-е изд. А. Маркса, СПб., 1907, стр. 360—361. В дальнейшем цитируется это издание (тт. I—XII, 1906—1907). Ссылки на другие источники оговариваются особо.

Сноски к стр. 245

1 Испанский гранд. «Мимоходом». «Сын отечества», 1898, №№ 234 и 237, 30 августа и 3 сентября.

Сноски к стр. 250

1 К. М. Станюкович. Морские рассказы, т. V, Военмориздат, М., 1944.

2 К. Станюкович. Морские рассказы, т. IV, 1942, стр. 92.

Сноски к стр. 252

1 К. Станюкович. Морские рассказы, т. VII, 1944, стр. 100.

2 Там же, т. V, стр. 401.

Сноски к стр. 253

1 Морской сборник, 1864, № 3, стр. 127.

2 Советским зрителем высоко оценен фильм «Максимка», поставленный по сценарию одноименного рассказа Станюковича.

Сноски к стр. 254

1 А. С. Новиков-Прибой, Сочинения, т. V, Гослитиздат, 1950, стр. 335.