5

ДОСТОЕВСКИЙ

6

7

1

Творчество Федора Михайловича Достоевского принадлежит к числу наиболее сложных явлений русской литературы второй половины XIX века. Достоевский — великий писатель, обогативший русскую литературу многими замечательными произведениями, которые заслуженно приобрели мировую известность. Но творчество Достоевского и его идейное развитие отмечены глубокими противоречиями. Начавший свою деятельность под воздействием передовых демократических идей 40-х годов, испытавший влияние Белинского, осужденный в молодости на каторгу за участие в социалистических кружках петрашевцев, Достоевский позднее разошелся с деятелями русского освободительного движения. В 60-х и 70-х годах он выступил как противник великих русских революционеров-демократов, как проповедник покорности и смирения.

Реакционные стороны общественных взглядов Достоевского отразились не только в его статьях и публицистических выступлениях, но и в художественном творчестве. Однако как большой, чуткий и правдивый писатель Достоевский не мог отрешиться от гуманистических идеалов и внимательного отношения к вопросам общественной жизни своего времени, от традиций русского реалистического искусства, созданных Пушкиным и Гоголем.

Достоевский писал в годы падения крепостного права и в период пореформенного бурного развития капитализма в России, которое несло с собой неисчислимые муки и лишения народным массам города и деревни и способствовало глубокой ломке мировоззрения этих масс. В произведениях Достоевского сильно и правдиво изображены многие важные стороны жизни русского общества в первые десятилетия после реформы, ярко показано духовное вырождение господствующих классов, нищета и страдания демократических слоев городского населения, умственные блуждания дворянско-буржуазной интеллигенции, оторванной от народа. Критические, обличительные стороны произведений Достоевского опровергают реакционные и ложные стороны мировоззрения писателя, и именно это обеспечило его творчеству выдающееся место в развитии русской и мировой литературы.

*

Федор Михайлович Достоевский родился в Москве 30 октября (11 ноября) 1821 года. Отец писателя, Михаил Андреевич, был врачом. Отдаленные предки М. А. Достоевского происходили, по семейному преданию, из дворянского рода. Но сам он был сыном священника, типичным разночинцем. Не желая принять духовное звание, М. А. Достоевский в юношеские годы навсегда оставил дом отца, порвал с родными и добрался

8

до Москвы. Здесь он поступил в Медико-хирургическую академию. Во время Отечественной войны 1812 года он служил военным врачом, а позднее, выйдя в отставку, в 1821 году поступил в московскую Мариинскую больницу для бедных. В 1828 году, выслужив чин коллежского асессора, дававший дворянские права, М. А. Достоевский записал себя и свою семью в книги московского дворянства. В 1831—1832 годах он приобрел два небольших имения в Каширском уезде Тульской губернии. Мать писателя, Мария Федоровна, урожденная Нечаева, происходила из московской купеческой семьи.

Детство Достоевского прошло в Москве. Среда, окружавшая его в эти годы, была разночинной: частыми посетителями в доме его родителей были сослуживцы отца — врачи с их семьями и родственники матери — мещане, чиновники, купцы. Вся эта среда была настроена консервативно; консервативный характер носили и взгляды родителей Достоевского.

Первыми яркими художественными впечатлениями младшего поколения Достоевских, по воспоминаниям брата писателя, Андрея Михайловича Достоевского, были русские народные сказки, услышанные из уст крестьянки-кормилицы. В детские годы Ф. М. Достоевский, его братья и сестры познакомились также с лубочными изданиями «Бовы-королевича», «Еруслана Лазаревича» и других народных книг, бывали в балаганах московских петрушечников. После покупки родителями имения дети вместе с матерью ежегодно уезжали на летнее время в деревню, посещения которой произвели на будущего писателя, по его собственному признанию, «глубокое и сильное впечатление» (XII, 179).1 Здесь Достоевский впервые узнал жизнь крепостного крестьянства, почувствовал уважение и любовь к народу. В «Дневнике писателя» за 1876 год в рассказе «Мужик Марей» Достоевский рассказал об одном из своих первых столкновений с «мужиком», которое запомнилось ему на всю жизнь.

Отец Достоевского был человеком, ценившим образование, понимавшим значение книги. В зимние вечера в доме Достоевского устраивались семейные чтения, на которых отец и мать читали вслух «Историю» Карамзина и его повести, стихотворения Державина, прозу Жуковского и Пушкина (поэзии Пушкина отец Достоевского, воспитанный в духе заветов классицизма и уважения к старинным авторитетам, не признавал), исторические романы Загоскина и Лажечникова.

«Сильнейшее впечатление» у десятилетнего Достоевского оставила игра великого русского трагика П. С. Мочалова в «Разбойниках» Шиллера, а двенадцати лет он прочел «всего Вальтер-Скотта», «развил в себе фантазию и впечатлительность».2

Большое значение для будущего писателя имела завязавшаяся еще в детские годы дружба со старшим братом, Михаилом Михайловичем Достоевским (1820—1864). У обоих братьев рано обнаружились сходные интересы, оба они пристрастились к литературе и привыкли делиться своими впечатлениями.

Первоначальное обучение Ф. М. Достоевский получил дома, с ним занимались мать, отец и приходящие учителя. В 1834 году М. М. и Ф. М. Достоевские поступили в московский частный пансион Л. И. Чермака,

9

а в 1837 году, после смерти матери, отец перевез их в Петербург для подготовки к поступлению в Главное инженерное училище, куда Ф. М. Достоевский и был зачислен в январе 1838 года.

Достоевский поступил в Инженерное училище по желанию отца. Ни занятия в училище, ни предстоявшая после окончания военная служба не привлекали будущего писателя, так как ко времени переезда в Петербург уже успели прочно определиться его интерес и влечение к литературе.

По словам самого Достоевского, он и его старший брат, собираясь в Петербург, мечтали «только о поэзии и о поэтах»: «Брат писал стихи, каждый день стихотворения по три, и даже дорогой, а я беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни» (XI, 169). Еще в родительском доме братья Достоевские «читали во всякое свободное время».1 Обоих их объединяла горячая любовь к Пушкину, смерть которого они пережили как глубокое личное горе. В годы учения в пансионе Достоевский приобрел широкое знание русской литературы, а также читал Байрона, Купера, произведения Бальзака и французских романтиков, печатавшиеся в русских журналах. Еще шире стал круг его чтения во время пребывания в Инженерном училище. Наряду с Пушкиным, Гоголем, Белинским Достоевский увлекается Шекспиром, Корнелем и Расином, Шиллером, Гофманом, В. Гюго, Ж. Санд, Бальзаком. В письмах этого периода к брату, прославляющих дружбу, поэзию, шиллеровских героев, отразился романтический характер юношеских идеалов писателя. В училище вокруг Достоевского образуется небольшой кружок из товарищей, объединенных литературными интересами. Одним из членов этого кружка был будущий писатель Д. В. Григорович.

В июне 1839 года, когда Достоевский находился в училище, его отец был убит в деревне своими крепостными. Смерть отца от руки крепостных (явившаяся одним из многих симптомов нараставшего недовольства крестьян крепостным правом) произвела на молодого Достоевского глубокое впечатление.

По окончании училища в 1843 году Достоевский был зачислен на службу в чертежную Инженерного департамента, но уже через год вышел в отставку. С этого времени он начал вести необеспеченную жизнь профессионального литератора. В том же 1844 году выходит первая литературная работа Достоевского — перевод романа Бальзака «Евгения Гранде», напечатанный в июньской и июльской книжках журнала «Репертуар и Пантеон».

После выхода в отставку Достоевский поселяется на одной квартире с Григоровичем и отдается работе над своим романом «Бедные люди». Закончив его в апреле 1845 года, Достоевский в мае, по совету Григоровича, познакомил с ним Н. А. Некрасова. Со стороны Григоровича и Некрасова роман встретил восторженный прием, и Некрасов поспешил передать его В. Г. Белинскому. Чтение «Бедных людей» сразу убедило великого критика в огромном литературном даровании Достоевского, он пригласил молодого писателя к себе. Знакомство с Белинским, — Достоевский впоследствии писал, что минута, когда он услышал одобрение великого критика, была «самая восхитительная минута» во всей его жизни (XII, 32), — ввело Достоевского в кружок передовых писателей 40-х годов, группировавшихся вокруг Белинского, и сделало его участником кипучей идейной жизни этого кружка. Достоевский, «уже несколько лет с увлечением» (XII, 30) читавший

10

статьи Белинского, принимает в это время оживленное участие в литературно-издательских предприятиях молодого Некрасова, идейным вдохновителем которых был Белинский. Он составляет объявление о выходе сатирического альманаха «Зубоскал», который Некрасов собирался издавать с 1846 года (альманах этот был запрещен цензурой), пишет в сотрудничестве с Некрасовым и Григоровичем юмористический рассказ «Как опасно предаваться честолюбивым снам», помещенный в изданном Некрасовым альманахе «Первое апреля». В январе 1846 года выходит из печати «Петербургский сборник» Некрасова, в котором были помещены «Бедные люди». В своей статье о «Петербургском сборнике» Белинский горячо приветствовал «Бедных людей», ярко охарактеризовал гуманистическую и демократическую направленность этого первого романа Достоевского.

Однако вскоре между Достоевским и кружком Белинского начинаются расхождения. Уже повесть Достоевского «Двойник», появившаяся в январской книжке «Отечественных записок» 1846 года, была принята кружком Белинского значительно холоднее. Сам Белинский в статье о «Петербургском сборнике», находясь еще под непосредственным впечатлением «Бедных людей», с большой похвалой отозвался о «Двойнике», но впоследствии пересмотрел этот отзыв и в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» дал гораздо более сдержанную оценку роману. Следующие произведения Достоевского — «Господин Прохарчин» (1846) и «Хозяйка» (1847) — были встречены Белинским с нескрываемым разочарованием, и он дал им и в своих письмах, и в печати отрицательную оценку. Осенью 1846 года Достоевский ссорится с Некрасовым, не желая порвать с «Отечественными записками» Краевского, оставленными Белинским, и обещать свое исключительное сотрудничество революционно-демократическому «Современнику». В начале 1847 года прекращаются встречи Достоевского с Белинским. Свои повести 1847—1849 годов Достоевский помещает главным образом в «Отечественных записках».

Разрыв Достоевского с Белинским и его кругом был вызван рано обнаружившимся и постепенно увеличивавшимся идейным расхождением, следствием которого были литературные разногласия. Мировоззрение молодого Достоевского формировалось в 40-е годы, когда в России и на Западе обозначился перелом в настроениях народных масс, обострилась борьба литературно-общественных направлений. Достоевский был захвачен идеями утопического социализма 40-х годов. Вместе с тем он был в некоторой степени затронут воздействием прогрессивной материалистической мысли своей эпохи, читал и высоко оценивал «Письма об изучении природы» А. И. Герцена, «...я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки», — писал он о себе уже после каторги, когда в его миропонимании обозначился поворот к религии.1 Но взгляды Достоевского уже и в молодости, как видно из его произведений 40-х годов, были противоречивы. По собственному признанию писателя, расхождение его с Белинским произошло «из-за идей о литературе и о направлении литературы».2 Взгляд Белинского на назначение русской литературы определялся его революционно-демократическим мировоззрением, окончательно сформировавшимся ко времени знакомства с Достоевским. Белинский считал главными задачами прогрессивной литературы

11

борьбу с самодержавно-крепостническим строем, пропаганду революционных и социалистических идеалов. Он критиковал в своих статьях повести Достоевского за отход от направления, по которому совершалось развитие передовой демократической литературы 40-х годов. Достоевский же упрекал Белинского, что он «силится дать литературе частное, недостойное ей назначение».1 Как рассказал позднее Достоевский в «Дневнике писателя», для него был неприемлем атеизм Белинского, отрицавшего божественность Христа и бессмертие души.

Но и после разрыва молодого Достоевского с кругом Белинского связи его с передовым общественным лагерем 40-х годов не прекратились. Еще до ссоры с Белинским, в конце 1846 года, Достоевский сблизился с братьями А. Н. и Н. Н. Бекетовыми и стал участником собиравшегося у них кружка демократически настроенной молодежи. Д. В. Григорович, также посещавший этот кружок, вспоминает, что на собраниях здесь обсуждались многие общественные вопросы, причем в разговорах «везде слышался негодующий, благородный порыв против угнетения и несправедливости».2 У Бекетовых Достоевский познакомился и сблизился с критиком В. Н. Майковым, который в своих статьях 1846—1847 годов дал высокую оценку «Бедным людям» и «Двойнику», и с его братом, поэтом А. Н. Майковым. Еще раньше завязались дружеские связи Достоевского с поэтом А. Н. Плещеевым, также посетителем бекетовского кружка. Дружба с В. Н. Майковым и А. Н. Плещеевым, близкими к М. В. Петрашевскому, способствовала приобщению Достоевского к среде петрашевцев.

Достоевский познакомился с М. В. Петрашевским весной 1846 года и стал посетителем его «пятниц» с февраля — марта следующего года. Кроме собраний у Петрашевского, он участвовал в собраниях более узкого кружка петрашевцев, который с осени 1848 года собирался у А. Н. Плещеева, А. И. Пальма и С. Ф. Дурова. Достоевский был одним из инициаторов, создания этого второго кружка.

Революционные кружки петрашевцев, возникшие в середине 40-х годов, сыграли видную роль в развитии русского освободительного движения. Выступление петрашевцев отражало возраставшее недовольство всех демократических слоев населения реакционным николаевским режимом и усиливавшийся с каждым годом протест крестьянства против крепостного права. Петрашевцы выдвинули широкую программу демократических преобразований и явились одними из первых пропагандистов утопического социализма в России. В. И. Ленин писал в 1903 году, что социалистическая интеллигенция представляла в России к началу XX века «полувековое создание, начиная от кружка петрашевцев, примерно».3

Среди петрашевцев были дворяне и разночинцы, представители передовых демократических идей — М. В. Петрашевский, Н. А. Спешнев, Н. А. Момбелли, М. Е. Салтыков (переставший посещать собрания еще до знакомства Достоевского с Петрашевским) — и умеренное, реформистское крыло (Н. Я. Данилевский, Е. И. Ламанский и др.; к этому крылу примкнул старший брат писателя М. М. Достоевский). Арест петрашевцев и расправа над ними приостановили кристаллизацию в кружках политических направлений, которые в 1847—1849 годы еще не установились и только начинали определяться. Однако на протяжении двух лет, в течение

12

которых Достоевский был связан с кружками петрашевцев, взгляды основного ядра участников этих кружков и характер их собраний успели претерпеть существенные изменения. Если до 1848 года петрашевцы ограничивались преимущественно пропагандой своего мировоззрения, обсуждением различных систем утопического социализма и вопроса о путях преобразования общественного строя России, то под влиянием революции 1848 года у наиболее активной части петрашевцев укрепилось стремление перейти к непосредственной политической деятельности, к созданию тайной революционной организации. Этот перелом в развитии идей петрашевцев сказался и на эволюции взглядов Достоевского.

Подобно декабристам, петрашевцы видели в литературе важное средство пропаганды своих взглядов. Большие таланты «есть собственность общественная, достояние народное», — утверждал Петрашевский, указывавший, что задача литераторов — членов кружка — «поселять свои идеи в публике».1 Такой же позиции придерживался Ф. Г. Толь, утверждавший, «что поэт должен быть прежде всего сыном своего отечества, ко благу которого должен клонить всю свою деятельность».2 В противоположность Петрашевскому и Толю, Достоевский в споре с ними, как и в споре с Белинским, доказывал, что «искусство само себе целью»3 и что писатель не должен считать себя связанным принадлежностью к определенному политическому направлению. Противоречия позиции Достоевского отразились и при обсуждении политической программы петрашевцев. В своих показаниях на следствии он заявил, что склонялся к либеральным реформам и отвергал революционные методы борьбы, что подтверждается и другими показаниями. Интересно отметить, что, хотя Петрашевский, подобно Белинскому, высоко оценивал талант Достоевского (он писал в своих показаниях: «талант Достоевского не из маленьких в нашей литературе»),4 на одном из собраний, критикуя тех писателей, которые «недостаточно глубоко изучают окружающую их действительность», «недостаточно отличают существенное от несущественного», Петрашевский приводил в качестве примера повести молодого Достоевского.5

Тем не менее из материалов следствия видно, что под влиянием событий 1848—1849 годов во взглядах Достоевского произошел заметный сдвиг. Достоевский принадлежал к числу тех петрашевцев, которые считали важнейшим вопросом русской общественной жизни крестьянский вопрос. Во время прений о том, какую меру — уничтожение цензуры, освобождение крестьян или преобразование судопроизводства — следует признать первоочередной, Достоевский примкнул к мнению петрашевца Головинского, утверждавшего, что уничтожение крепостного права является самым безотлагательным и важным из всех необходимых в России политических преобразований. Достоевский считал также необходимым освобождение русской печати от цензурного гнета, особенно усилившегося в 1848—1849 годах, он критиковал тупую жестокость николаевской военной системы, зависимость внешней политики Николая I от реакционной политики Меттерниха. Большое впечатление на слушателей произвело чтение Достоевским на собраниях у Дурова и Петрашевского зальцбруннского письма Белинского к Гоголю. В начале 1849 года Достоевский вошел в созданное Н. А. Спешневым тайное революционное общество, конечной целью которого было

13

«произвести переворот в России».1 Вместе со Спешневым, Н. А. Момбелли, П. Н. Филипповым и другими петрашевцами Достоевский попытался организовать нелегальную типографию для печатания пропагандистской литературы.

 

Ф. М. Достоевский. С рисунка К. А. Трутовского. 1847.

Ф. М. Достоевский.
С рисунка К. А. Трутовского. 1847.

В ночь на 23 апреля 1849 года Достоевский, как и другие посетители «пятниц» Петрашевского, был арестован. Почти восемь месяцев он провел под следствием в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Хотя существование организованного Спешневым тайного революционного общества, к которому примкнул Достоевский, осталось неизвестным следственной комиссии, он уже в начале следствия был признан «одним из важнейших» среди привлеченных по делу петрашевцев.2 Особенное значение следственная комиссия придала чтению и распространению Достоевским письма Белинского к Гоголю. В числе 21 наиболее важных обвиняемых Достоевский был признан военным судом виновным «в умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка» и приговорен к расстрелу.3 По ходатайству генерал-аудиториата этот приговор был заменен Николаем I ссылкой на каторжные работы на 4 года с лишением

14

дворянства и определением после каторги на военную службу рядовым. 22 декабря 1849 года Достоевский и другие осужденные были вывезены на Семеновский плац в Петербурге, где им был объявлен смертный приговор и первая группа приготовлена к расстрелу. Только после долгих минут мучительного ожидания предстоящей смерти (описанных Достоевским в романе «Идиот») осужденным петрашевцам было объявлено о замене смертного приговора — такова была изощренная пытка, придуманная Николаем I в расчете сломить дух петрашевцев.

2

Первый роман Достоевского «Бедные люди» остался лучшим из созданного Достоевским в сороковых годах. Этот роман сыграл выдающуюся роль в развитии русской литературы своего времени.

Приветствуя выход в свет «Бедных людей», Белинский писал в статье о «Петербургском сборнике»: «С первого взгляда видно, что талант г. Достоевского не сатирический, не описательный, но в высокой степени творческий..., это талант необыкновенный и самобытный, который сразу, еще первым произведением своим, резко отделился от всей толпы наших писателей, более или менее обязанных Гоголю направлением и характером, а потому и успехом своего таланта».1

Достоевский в «Бедных людях» явился продолжателем той обличительной, социально-гуманистической линии гоголевского творчества, которая нашла свое наивысшее выражение в «Шинели». Но Достоевский не только продолжал, о чем он сам заявил в «Бедных людях», развивать выдвинутые Пушкиным и Гоголем принципы критического изображения петербургской жизни, их защиту демократического «маленького человека». Он внес в развитие пушкинских и гоголевских традиций в своем первом романе новые черты, которые совпадали с общим направлением исканий передовой демократической мысли 40-х годов.

Если у Гоголя бесправная судьба маленького человека — Поприщина или Акакия Акакиевича — определялась в первую очередь ничтожностью «чина», ничтожностью места, занимаемого в системе бюрократической иерархии, то Достоевский, изображая жизнь демократических слоев населения Петербурга, выдвинул на первый план более широкий и общий контраст между богатством и бедностью, имущими и неимущими. В этом сказалось определенное влияние на Достоевского идей утопического социализма 30—40-х годов. Белинский в разговоре с П. В. Анненковым назвал «Бедных людей» первой в русской литературе «попыткой» «социального романа».2

Роман Достоевского построен в форме переписки героев — старого чиновника Макара Алексеевича Девушкина и молодой девушки, сироты, спасенной им из рук сводни, Вариньки Доброселовой. Но хотя отношения Макара Алексеевича и Вариньки занимают в романе центральное место, Достоевский ни на одну минуту не изолирует своих героев от окружающего мира. В письмах Макара Алексеевича и Вариньки и в ее записках о своем прошлом перед читателем проходит целая вереница других лиц, дается в качестве фона широкая картина Петербурга сороковых годов. Здесь и сводня Анна Федоровна, и соблазнитель Вариньки — степной помещик

15

Быков, и бедный студент Покровский, его пьяница-отец, несправедливо отставленный и отданный под суд чиновник Горшков, мелкий литератор Ратазяев, сослуживцы Макара Алексеевича всех рангов — от «его превосходительства» до выгнанного из департамента горемыки-пьяницы Емельяна Ивановича, мелкий ростовщик, уличный шарманщик, прислуга. Опираясь на традицию возникшего в 40-х годах физиологического очерка из столичной жизни, Достоевский дает в «Бедных людях» множество беглых зарисовок различных типов тогдашнего Петербурга. Но при этом, в отличие от авторов «физиологических очерков», Достоевский стремится на основе этих зарисовок создать единую драматическую картину общественной жизни, объединенную одной общей мыслью.

Изображая жизнь Петербурга, Достоевский показывает, что большинство его населения составляют такие же «бедные люди», как Макар Алексеевич и Варинька. Эта столичная беднота наполняет многоэтажные дома и улицы города. Она живет в жалких углах, недоедает, подвергается ежеминутным обидам богачей, ее дети вырастают в грязи, голодают, гибнут.

А между тем, утверждает Достоевский, «бедные люди» — не худшие, а лучшие люди! И Макар Алексеевич, и Варинька, и студент Покровский, и другие бедняки, которые проходят перед читателем на страницах романа, — в большинстве своем люди благородные, деликатные, чуткие друг к другу, способные на самоотверженные поступки. Несмотря на трудные условия жизни, они сумели сохранить в себе гордость, сознание своей независимости, душевную тонкость. Недалекий и забитый Макар Алексеевич, над которым смеются чиновники его департамента и которого они считают годным лишь для переписки бумаг, самозабвенно любит Вариньку. Чувство Девушкина трогательно: любя Вариньку, Девушкин сознает свое неравенство с нею не только потому, что он старик, но и потому, что Варинька превосходит его умом и образованием, он не решается самому себе признаться в своей любви. Не только Макару Алексеевичу и Вариньке, но и другим героям «Бедных людей» свойственно высокое чувство чести и человеческого достоинства. Чиновник Горшков после того, как суд снимает с него позорившее его обвинение и присуждает ему денежное вознаграждение, больше всего рад возвращению честного имени. Прислуга Федора помогает Вариньке, прячет ее от преследователей, делится с нею своим нищенским заработком. Бедный студент Покровский бескорыстно любит науку, поклоняется Пушкину. Его опустившийся пьяница-отец (женившийся на девушке, обесчещенной Быковым) гордится успехами сына, стремится заслужить его любовь и тяжело переживает его смерть.

В духе утопической социалистической мысли 30—40-х годов Достоевский защищает в «Бедных людях» достоинство трудящегося человека, утверждает мысль о его превосходстве над унижающими его обитателями богатых аристократических домов и кварталов. «А ведь что это за человек, что это за люди, которым сироту оскорбить нипочем? — спрашивает с негодованием Макар Алексеевич. — Это какая-то дрянь, а не люди, просто дрянь; так себе, только числятся, а на деле их нет, и в этом я уверен. Вот они каковы, эти люди! А по-моему, родная моя, вот тот шарманщик, которого я сегодня в Гороховой встретил, скорее к себе почтение внушит, чем они. Он хоть целый день ходит, да мается, ждет залежалого, негодного гроша на пропитание, да зато он сам себе господин, сам себя кормит. Он милостыни просить не хочет; зато он для удовольствия людского трудится, как заведенная машина — вот, дескать, чем могу, принесу удовольствие. Нищий, нищий он, правда, всё тот же нищий; но зато благородный нищий; он устал, он прозяб, но всё трудится, хоть по-своему, а всё-таки трудится.

16

И много есть честных людей, маточка, которые хоть немного зарабатывают по мере и полезности труда своего, но никому не кланяются, ни у кого хлеба не просят» (I, 83).

Подчеркивая значение труда, облагораживающего жизнь простого человека, Достоевский находит в ней также другое могучее и благородное начало — чувство солидарности, соединяющее бедняков. Узнав на своем личном опыте горечь голода, нужды, унижений, бедный человек не может оставаться глух к горю и унижению другого такого же бедняка, как он сам. Глубоким сочувствием к беде другого человека проникнуты размышления Макара Алексеевича о шарманщике, о нищем, о чиновнике Горшкове. Хотя Макар Алексеевич — чиновник, «дворянин», он чувствует себя гораздо ближе к уличному шарманщику или к нищему, чем к Анне Федоровне или к помещику Быкову. Горе научило Макара Алексеевича видеть в других бедняках своих «братьев по человечеству», и именно это ставит его, несмотря на его оборванный вицмундир и смешное простодушие, неизмеримо выше Быкова, которому образ Девушкина сознательно противопоставлен в романе. Достоевский показывает, что скромная трудовая жизнь «бедных людей» порождает более высокие чувства и идеалы, чем жизнь имущих классов. Не богатые, а бедняки выступают в «Бедных людях» как подлинные носители гуманизма, возвышенных чувств и стремлений, подлинных моральных ценностей.

Трагический конец «Бедных людей» проникнут глубокой иронией. Быков, обесчестивший Вариньку, предлагает ей свою руку, и она принимает его предложение. Что может быть «благополучнее» такого конца с точки зрения морали господствующих классов? Брак с Быковым возвращает Вариньке ее «честь» и «возвышает» ее до положения провинциальной помещицы. Ее жених простирает свое «великодушие» до того, что предлагает даже Макару Алексеевичу возместить расходы, сделанные им, чтобы помочь Вариньке. Но какой глубокой грустью проникнут в действительности этот конец! Брак с Быковым, возвращающий Вариньке ее «честь», готовит ей лишь новые мучения в доме самодура-помещика (как прекрасно понимает не только читатель, но чувствует в душе и сама Варинька). Отъезд Вариньки означает окончание лучшего, единственного счастливого времени жизни не только для Макара Алексеевича, но и для самой Вариньки. Вместе с окружавшим ее миром «бедных людей» она покидает и мир тех бескорыстных, светлых, возвышенных чувств, который она здесь узнала в лице Покровского, Макара Алексеевича, Федоры.

Утверждение в «Бедных людях» душевной красоты простого, «маленького» человека, его морального превосходства над представителями имущих классов составляет ту сильную сторону романа, которая заставила Белинского высоко оценить «Бедных людей».

Значительное место в «Бедных людях» занимает вопрос о судьбе женщины — вопрос, к которому Достоевский неоднократно возвращался впоследствии. Варинька, ее мать и двоюродная сестра Саша (тоже попавшая в руки Анны Федоровны), мать Покровского, жена чиновника Горшкова воплощают как бы различные возможные варианты безысходной мрачной судьбы женщины из мещанско-демократической среды в условиях дореформенного Петербурга.

В «Бедных людях» проявилось исключительное психологическое мастерство Достоевского. Писатель как бы стремится переселиться в душу героев, раскрыть все ее затаенные уголки. Этому в значительной степени способствовала избранная Достоевским форма писем. Она позволила писателю наряду с широким изображением социального фона создать

17

сложные индивидуализированные образы главных героев, передать самый склад их мышления, особенности их языка, которые характеризуют уровень их культуры. В частности это относится к Девушкину.

Девушкин показан писателем в развитии. Наблюдения Девушкина над своей жизнью и судьбой других бедняков порождают у него упорную работу мысли. Временами он поднимается до социальных обобщений, до возмущения несправедливой судьбой бедняков. Однако эти вспышки быстро гаснут и сменяются покорностью, признанием незыблемости заведенного порядка вещей, раскаяньем в своем «вольнодумстве». Следуя гоголевской традиции, Достоевский объединяет в изображении Девушкина юмор и патетику, комическое и трагическое.

Достоевский не склонен верить в способность имущих классов прийти на помощь его героям. Забитый и оборванный вид Макара Алексеевича пробуждает на минуту сочувствие и укоры совести у раскричавшегося на него «его превосходительства», и он дает Макару Алексеевичу сто рублей. Но деньги эти, разумеется, ничего не меняют в дальнейшей трагической судьбе Макара Алексеевича. К тому же, как сознает Достоевский, людей, способных, подобно «его превосходительству», на минуту задуматься о судьбе бедняка и оказать ему хотя бы ничтожную помощь, в среде господствующего класса значительное меньшинство. «...люди богатые не любят, чтобы бедняки на худой жребий вслух жаловались — дескать, они беспокоят, они де назойливы!» — таков вывод о «доброте» богатых людей, к которому привел Макара Алексеевича его долгий жизненный опыт. «Сердца у них каменные; слова их жестокие» (I, 84). Этот вывод Макара Алексеевича подтверждается зловещими образами сводни Анны Федоровны, грубого развратника и самодура, помещика Быкова, ростовщика Маркова, купца, разорившего Горшкова. В уста Макара Алексеевича Достоевский вкладывает горькую насмешку над благотворительностью людей имущих классов (требующих, чтобы им «за каждый гривенник» «бедного человека показывали») (I, 64) — благотворительностью, унижающей бедняка и оскорбляющей его человеческое достоинство.

В романе «Бедные люди» есть и слабая сторона. Эту слабую сторону как «Бедных людей», так и других произведений Достоевского 40-х годов гениально показал Н. А. Добролюбов в статье «Забитые люди» (1861).

Если Достоевский не верит в намерения имущих классов облегчить судьбу «бедных людей», то в оценке сил и возможностей самого «маленького человека» в «Бедных людях» сказывается расхождение между Достоевским и Белинским. Достоевский не видит способности к активному революционному вмешательству в жизнь и к изменению своей социальной судьбы, зачатков протеста, скрытого в «маленьком человеке». Герои Достоевского способны сочувствовать и помогать друг другу защищаться от силы враждебных обстоятельств, они задумываются над несправедливостью своей судьбы, но на самую судьбу смотрят как на своего рода фатум, о котором человек может сокрушаться, но с которым бороться он бессилен. «Они ничего и понять не могут, когда колесо жизни со всеми ее порядками, наехав на них, дробит им молча члены и кости» — так, по воспоминаниям П. В. Анненкова, Белинский в разговоре с ним охарактеризовал героев «Бедных людей» и их судьбу.1 Неудачная попытка Девушкина призвать к ответу офицера, обидевшего Вариньку, отношение Вариньки к предложению Быкова как к единственно возможному для нее выходу и безропотное

18

подчинение Макара Алексеевича ее решению прекрасно характеризуют пассивность, слабость и трагическое бессилие «бедных людей» в изображении Достоевского. Не Достоевский, а Некрасов и молодой Салтыков изобразили в следующие годы первое пробуждение протеста, появление ростков сознательной революционной мысли у «маленького человека», указали не только на настоящее, но и на будущее своего героя. При всем демократизме «Бедных людей», уже в этом первом произведении Достоевского сказались зародыши ложной идеализации «смирения», той идеализации, которая позднее стала одной из составных частей его реакционной общественной проповеди.

Слабые черты мировоззрения Достоевского, проявившиеся в «Бедных людях», не укрылись от взора Белинского. Как свидетельствуют воспоминания самого Достоевского, Белинский уже в первом разговоре с ним указал, что действительный общественный смысл «Бедных людей» оказался шире, чем был замысел самого автора («Да вы понимаете ли сами-то, что это вы такое написали!» — с такими словами обратился Белинский к Достоевскому при первом свидании с ним, XII, 31). На расхождение между «объемом мысли» молодого автора и реальным смыслом изображенной им картины, позволявшей сделать из нее революционные выводы, Белинский тогда же указал и в разговоре с Анненковым.1 Оценки Белинским «Бедных людей» и «Двойника» были вместе с тем сознательной борьбой за углубление мировоззрения Достоевского и за приближение молодого писателя к передовому революционному лагерю.

Достоевский выступает в «Бедных людях» как единомышленник Белинского во многих вопросах литературной борьбы 40-х годов. В эпизоде знакомства Макара Алексеевича с повестями Ратазяева высмеяны те литературные жанры и направления, с которыми боролся Белинский, утверждая реалистические и демократические традиции русской литературы. Здесь пародируются аристократическая «светская» повесть, псевдоисторический роман, подменяющий изображение исторической борьбы народа романтически приукрашенным изображением «избранных» личностей и их страстей, поверхностная «игривость» в духе Сенковского и Булгарина, прикрытая внешним подражанием гоголевским приемам. Реакционно-романтическим повестям, фельетонным насмешкам Булгарина над чиновниками в романе противопоставлена подлинно демократическая русская литература в лице ее великих представителей — Пушкина и Гоголя.

В «Бедных людях» ярко показано отношение к Пушкину демократического читателя. У студента-разночинца Покровского нет более заветного желания, как иметь полное собрание сочинений Пушкина. Описывая впечатление, произведенное на Макара Алексеевича чтением «Станционного смотрителя», Достоевский показывает демократизм и гуманизм Пушкина, гениальное понимание им жизни и души простого человека, типичность созданных им образов. Прочитав Пушкина, Макар Алексеевич чувствует, как будто великий поэт, описывая Самсона Вырина, описал собственную жизнь Девушкина, высказал затаенные чувства его и других бедняков: «...право, и я так же бы написал; отчего же бы и не написал? — Ведь я то же самое чувствую, вот совершенно так, как и в книжке..., это натурально! это живет! Я сам это видал; — это вот всё около меня живет; ...Дело-то оно общее, маточка, и над вами и надо мной может случиться» (I, 53—54). Если простодушие Макара Алексеевича заставляло его раньше восхищаться повестями Ратазяева, то, прочтя Пушкина, он сразу чувствует

19

«Бедные люди». Первопечатный текст. «Петербургский сборник». 1846.

«Бедные люди». Первопечатный текст.
«Петербургский сборник». 1846.

20

колоссальную разницу между «Станционным смотрителем» и всем, читанным им до этого времени: лишь теперь впервые он понял, что такое настоящая книга, представляющая действительно духовную пищу для человека.

Более сложный характер имеет отношение Макара Алексеевича к Гоголю. Прочитав «Шинель», Макар Алексеевич испытывает двойственное чувство. С одной стороны, он не может не признать глубокой правдивости, типичности гоголевского изображения Акакия Акакиевича и «значительного лица»: в Башмачкине он узнает самого себя, а в «значительном лице» своего начальника Федора Федоровича. Но вместе с тем Девушкин чувствует себя оскорбленным. Его возмущает то, что Гоголь беспощадно изобразил все те неприглядные стороны существования бедняка, которые Макар Алексеевич привык тщательно скрывать, считая их позорными: «Зачем писать про другого, что вот-де он иной раз нуждается, что чаю не пьет?.. — спрашивает Девушкин. — Да тут и на улицу нельзя показаться будет; ведь тут это всё так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь теперь» (I, 57). Слишком беспощадным к бедняку представляется Девушкину и трагический конец «Шинели». Он предпочел бы, чтобы шинель Акакия Акакиевича «отыскалась» и ему дали «хороший оклад жалованья» (I, 58). Это позволило бы Макару Алексеевичу сохранить свои привычные иллюзии. Наконец, самое обличение «значительного лица» представляется Девушкину слишком смелым, колеблющим установленный, незыблемый порядок вещей.

Оценка Макаром Алексеевичем «Шинели» позволяет Достоевскому обрисовать духовную ограниченность своего героя, предпочитающего суровой гоголевской правде (которую он сам сознает) более утешительные для него иллюзии. В то же время эпизод с чтением «Шинели» Девушкиным позволяет Достоевскому наметить свое собственное отношение к гоголевской традиции: признавая величие сурового гоголевского реализма, Достоевский считает, однако, что демократический читатель требует от писателя большей человеческой теплоты и участия, большего внимания к своему духовному миру и своей человеческой индивидуальности. Это критическое отношение к гоголевской традиции не имело еще у Достоевского в период создания «Бедных людей» того реакционного смысла, какой оно получило позднее. Поэтому Белинский и Добролюбов с полным правом относили «Бедных людей» к гоголевскому направлению. Однако то более «жалостливое» отношение к своим героям, которое отличает стиль «Бедных людей» от гоголевской сатирической манеры, всё же было тесно связано с противоречиями мировоззрения молодого Достоевского, которые отчетливо проявились в повести «Двойник».

3

Почти сразу после окончания «Бедных людей», летом 1845 года, Достоевский начал писать повесть «Двойник. Приключения господина Голядкина». Закончив работу над этой повестью, писатель первое время полагал, что она «удалась» ему «до не́льзя», но уже вскоре с разочарованием писал брату: «Мне Голядкин опротивел. Многое в нем писано на скоро и в утомлении... Рядом с блистательными страницами, есть скверность, дрянь, из души воротит, читать не хочется» (П., I, 89). В позднейшем отзыве о «Двойнике» Достоевский в 1877 году писал: «Повесть эта мне положительно не удалась, но идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой

21

идеи я никогда ничего в литературе не проводил. Но форма этой повести мне не удалась совершенно» (XII, 297).

В «Двойнике», так же как в «Бедных людях», в центре стоит образ петербургского чиновника. В отличие от Макара Алексеевича, Яков Петрович Голядкин — человек, достигший известного благосостояния. Он служит в департаменте помощником столоначальника, недавно завел собственную квартиру, у него в бумажнике появились деньги. У Голядкина возник даже план жениться на дочери его «благодетеля», Кларе Олсуфьевне.

И всё же судьба Голядкина складывается трагически. Основное чувство, владеющее Голядкиным, — чувство «амбиции». Это болезненно повышенное чувство собственного достоинства порождено сознанием, что окружающий мир враждебен герою и ежеминутно грозит сокрушить его, превратить в затертую грязными сапогами «ветошку». Страх перед окружающим заставил Голядкина болезненно сжаться и уйти в самого себя, наглухо замкнуться в сознании своего чиновничьего достоинства и своих «прав», как в последней несокрушимой, как ему кажется, нравственной твердыне. Пусть другие умнее и ловчее его, пусть они добиваются более высоких чинов и пожинают большие жизненные успехи, но ведь и он тоже не последний человек, и он «в своем праве», — рассуждает Голядкин. Свое человеческое достоинство Голядкин отождествляет со своим достоинством и правами чиновника. «Ничего-с, Андрей Филиппович. Я здесь сам по себе. Это моя частная жизнь, Андрей Филиппович» (I, 129), — обидчиво отвечает Голядкин на вопросы своего начальника, когда тот, по мнению Голядкина, пытается превысить свою власть, вмешиваясь в те его отношения, в которых он никому по службе не обязан отчетом, — в отношения с Кларой Олсуфьевной и ее отцом.

Стремление во что бы то ни стало отстоять самого себя и свои права обусловливает болезненную обидчивость Голядкина. «...Голядкин, — писал Белинский, — один из тех обидчивых, помешанных на амбиции людей, которые так часто встречаются в низших и средних слоях нашего общества. Ему всё кажется, что его обижают и словами, и взглядами, и жестами, что против него всюду составляются интриги, ведутся подкопы».1

Голядкин старается доказать себе, что он «сам по себе», что ему чужого не нужно, что он может спокойно идти «своей дорогой». Но уже самый страх Голядкина перед окружающим миром, перед другими более хитрыми и ловкими соперниками свидетельствует о том, что он прекрасно сознает, как непрочно его положение, как мизерны его чиновничьи права. Голядкин старается поддержать в себе чувство собственного достоинства тем, что он не «интригант». Слабое утешение, если успех достается не на его долю, а на долю «интригантов». Не он, а племянник начальника отделения получает чин коллежского асессора и руку Клары Олсуфьевны.

Но если торжествуют хитрецы и «интриганты», то у Голядкина остается одно утешение — «что он теперь покамест сам по себе, что он ничего, ни в одном глазу, а что пожалуй, если уж на то пошло, то и он тоже может, почему же и нет, отчего же и нет? Он ведь такой как и все, он только так себе, а то такой как и все» (П., I, 81). Если другие интригуют и хитрят, то почему же и он не может поступать так же «в пику им»? И воображение Голядкина создает образ ненавистного ему «двойника», Голядкина-младшего, который в избытке наделен всем тем, по определению Добролюбова, «подленьким и житейски-ловким», чего не хватает самому Голядкину, чтобы стать, «как и все». Беда Голядкина заключается в том,

22

что робость не позволяет ему присвоить хитрость и подлость двойника себе; в напуганном воображении Голядкина действия двойника обращаются не против других, а против самого же героя.

В отличие от «Бедных людей», в «Двойнике» молодой Достоевский отказывается от изображения широкого социального фона. Лишь отдельные сцены — бал у Олсуфия Ивановича, ряд сцен в департаменте, эпизоды отношений героя с лакеем Петрушкой — рисуют в реалистических гоголевских красках пошлость нравов той чиновничьей среды, которая окружает героя и которой обусловлено его отношение к жизни и к самому себе. Внимание автора сосредоточено на передаче того фантастического отражения, которое получает в сознании Голядкина вследствие его умственной ограниченности и постепенно развивающегося безумия конфликт героя с окружающим миром.

Как уже говорилось, «Двойник» был вначале встречен Белинским почти столь же сочувственно, как и «Бедные люди». Однако уже через год, в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» критик отметил ряд серьезных недостатков «Двойника» (сказавшихся с еще большей силой в последующих рассказах и повестях Достоевского 40-х годов). Высоко оценивая, как и в своем более раннем отзыве о «Двойнике» (в статье о «Петербургском сборнике»), характер Голядкина, находя в повести в целом много «ума», «истины» и художественного мастерства, Белинский вместе с тем отметил растянутость повести, обилие словесных повторений, сцен, ничего не добавляющих к обрисовке героя. Как на существенный недостаток «Двойника» критик указал на «фантастический колорит», удаляющий повесть от направления современной ей передовой литературы.1 С оценкой Белинского совпадает позднейший отзыв Добролюбова, писавшего, что в «Двойнике» «много хороших мест погибло, к сожалению, в общей растянутости и неудачной фантастичности рассказа». Определяя как главную идею повести протест глубоко запрятанного в Голядкине чувства человеческого достоинства против грозящего герою превращения в «ветошку», Добролюбов писал: «При хорошей обработке, из г. Голядкина могло бы выйти не исключительное, странное существо, а тип, многие черты которого нашлись бы во многих из нас».2

Отмеченные Белинским и Добролюбовым недостатки «Двойника» не были случайными. Несмотря на связь «Двойника» с традициями гоголевской реалистической школы, в этой ранней повести Достоевского содержатся истоки позднейших противоречий его творчества. Изображение душевных терзаний, психологической раздвоенности, фантастических галлюцинаций Голядкина занимает в повести значительно больше места, чем анализ реальных, жизненных источников, социального смысла переживаний героя. Нередко это изображение превращается для Достоевского в самоцель.

Душевная раздвоенность Голядкина, его колебания между смиренным подчинением естественному ходу вещей и утонченной подлостью «двойника» являются прообразом психологической раздвоенности героев позднейших романов Достоевского. Если Гоголь воспользовался в «Записках сумасшедшего» мотивом сумасшествия героя для того, чтобы устами безумного Поприщина заявить о его высоком человеческом достоинстве, то Достоевский выдвигает на первый план бессилие Голядкина, наделенного

23

лишь «безответными чувствами», его внутренние колебания и противоречивость.1

Раздвоенность Голядкина отражает противоречивую психологию той мелкобуржуазной чиновничье-мещанской среды, которая, страдая от гнета дворянства и бюрократии, в то же время была полна индивидуалистических настроений и желания «выбиться в люди». Голядкин болезненно сознает свою социальную приниженность, но, в отличие от Девушкина, он занят лишь одной мыслью — отстоять свое личное достоинство, создать свое частное, эгоистическое счастье. Ему безразличны судьба и интересы Других людей. Эгоизм и черствость опустошают его душевную жизнь, рождают у него зависть к более ловким соперникам и тайное желание самому достичь жизненного успеха, не брезгая для этого никакими средствами.

По сравнению с «Бедными людьми» Достоевский выдвинул в «Двойнике» новую, важную тему о гибельном, развращающем влиянии на психологию «маленького человека» тех новых буржуазных жизненных идеалов, которые уже начинали нарождаться в России 40-х годов. Эта тема была одной из определяющих для всего его последующего творчества.

Однако уже в «Двойнике» отразилась слабость Достоевского в решении этого важнейшего для него вопроса. Изображая гибельный характер буржуазно-индивидуалистических идеалов, их разрушительное влияние на психологию личности и всю общественную жизнь, Достоевский не понимал исторической, социальной обусловленности этих идеалов. Он пытался осмыслить их с точки зрения «вечной» природы человека, с точки зрения отвлеченных категорий «добра» и «зла». Попытка понять и объяснить источники индивидуалистического «своеволия», свойственного буржуазному человеку, вела Достоевского к ложной, реакционной идее о извечном существовании в человеке антиобщественного, «злого» начала — мрачного, индивидуалистического «подполья» (пользуясь позднейшим термином самого Достоевского). Зачатки этой идеи ощущаются в «Двойнике».

Характерно, что из набросков задуманной, но не осуществленной Достоевским переработки «Двойника», относящихся к 1860—1864 годам, видно, что в этот период образ Голядкина младшего в творческом воображении писателя психологически сближается с героем будущих «Записок из подполья», повести, в которой реакционные тенденции творчества Достоевского в 60-х годах получили наиболее резкое выражение. В тех же «Записках из подполья» начальник героя по службе назван именем столоначальника Голядкина Антона Антоновича Сеточкина, что намекает на преемственность образов обеих повестей.

Критика «Двойника» Белинским и позднее Добролюбовым не прошла бесследно для Достоевского. Не осуществив задуманной еще в Сибири переработки «Двойника», Достоевский в 1866 году при подготовке собрания своих сочинений учел замечания Белинского и Добролюбова, сократил повесть, освободил ее от повторений и неясностей в развитии «приключений» героя. В новой редакции «Двойник» вместо подзаголовка «Приключения господина Голядкина» получил подзаголовок «Петербургская поэма». Образ героя «Двойника» — «фантастического титулярного советника» (по выражению самого Достоевского), с его раздвоенностью между действительностью и безумием, воспринимался писателем в 60-х годах как

24

воплощение социально-психологической «фантастики» дореформенного Петербурга и вместе с тем как первый своеобразный вариант типа «петербургского мечтателя», стоящего в центре последующих повестей Достоевского 40-х годов.

4

К «Бедным людям» и «Двойнику» примыкают рассказы и повести молодого Достоевского, посвященные жизни различных социальных слоев населения Петербурга. Не достигая художественной силы первых произведений писателя, эти ранние повести и рассказы интересны содержащимися в них реалистическими зарисовками жизни большого города, пестрым калейдоскопом различных социальных типов. В рассказе «Господин Прохарчин» перед нами другой вариант того же типа «фантастического титулярного советника», что и в «Двойнике». Герой этого рассказа, проживший всю свою жизнь за ширмой, в углах, одержим мыслью о непрочности своего существования. Ему приходят в голову мысли, что закроют канцелярию, в которой он служит, и он останется без места, что за случайно сорвавшееся грубое слово его могут объявить вольнодумцем и отдать в солдаты. Чтобы отстоять свою личность в борьбе с враждебным ему миром, Прохарчин скопидомствует, копит деньги и складывает их в свой тюфяк. В повести «Слабое сердце» (1848) молодой чиновник пользуется особым расположением «его превосходительства» и сам безгранично благоговеет перед начальником. Став женихом, он разрывается между любовью к невесте и чувством признательности к «его превосходительству». Не успев выполнить к сроку заказанную ему работу, он от страха и угрызений совести сходит с ума, воображая в своем помешательстве, что в наказание ему грозит солдатчина. Другая сторона чиновничьей жизни — взяточничество, борьба не на жизнь, а на смерть между более ловкими и крупными хищниками и их менее удачливыми соперниками — представлена в рассказе «Ползунков» (1848).

Достоевского интересует не только жизнь маленького чиновника, занимающего место на низшей ступени бюрократической иерархии, но и быт других социальных слоев. «Роман в девяти письмах» (1847) знакомит читателя с семьями двух столичных помещиков (или состоятельных чиновников средней руки), которые завлекают к себе в дом молодого богатого дворянина из провинции, чтобы обыграть его в карты, а он — в прошлом любовник невесты одного из них — в это время волочится за женой другого. Рассказы «Чужая жена» и «Ревнивый муж» (1848), вспоследствии объединенные, рисуют жизнь столичной молодежи, приключения ревнивого и обманутого мужа, больше всего на свете дорожащего своей служебной репутацией и из страха показаться смешным постоянно попадающего впросак, нравы посетителей петербургских театров. В «Рассказах бывалого человека» (1848, позднее — «Честный вор») бегло намечены типы отставного солдата, «бывалого человека», Астафия Ивановича и его друга «пропащего» и бессловесного пьяницы-горемыки Емели. Наконец, в рассказе «Елка и свадьба» (1848) перед нами — видный чиновник, делающий карьеру и собирающийся упрочить свое положение с помощью женитьбы на дочери богатого откупщика.

С беглыми набросками тех же петербургских типов мы встречаемся в фельетонах «Петербургская летопись», печатавшихся в «С.-Петербургских ведомостях» (1847). Набрасывая в «Петербургской летописи» ряд сменяющих друг друга картин из жизни столицы, молодой Достоевский выступает в качестве убежденного противника славянофилов, которых он упрекает

25

в «слепом, беззаветном обращении к дремучей, родной старине» (XIII, 22). Писатель высоко ценит Петербург, потому что здесь «всё жизнь и движение», «что ни шаг, то видится, слышится и чувствуется современный момент и идея настоящего момента». Он призывает к развитию «промышленности, торговли, науки, литературы, образованности», видя в их развитии в противоположность славянофилам не «исчезновение», а «торжество национальности» (XIII, 23).

 

Ползунков и Федосей Николаич. Иллюстрация П. А. Федотова. «Иллюстрированный альманах». 1848.

Ползунков и Федосей Николаич.
Иллюстрация П. А.. Федотова. «Иллюстрированный альманах». 1848.

Приветствуя движение, обнаруживающееся в русском обществе, молодой Достоевский призывает его выйти из душной атмосферы «кружков» на арену более широкой деятельности и «публичных интересов». Он видит доказательство зрелости общества в распространении взгляда, согласно которому счастье «не в том, чтоб иметь социальную возможность сидеть, сложа руки..., а в вечной неутомимой деятельности, и в развитии на практике всех наших наклонностей и способностей» (XIII, 28).

Но подобная деятельность — как хорошо понимает Достоевский — едва ли возможна в условиях России его времени. Отсюда глубокое противоречие: «...жажда деятельности доходит у нас до какого-то лихорадочного, неудержимого нетерпения... А много ли нас, русских, имеют средства делать свое дело с любовью как следует; ...иная деятельность еще требует предварительных средств обеспеченья...» (XIII, 28, 29). Одним из центральных противоречий современной ему русской действительности молодой Достоевский и считает противоречие между «жаждой деятельности», свойственной передовой части общества, и отсутствием «предварительных

26

средств», неясностью возможных в существующих условиях путей и форм общественной деятельности.

Это противоречие порождает характерный, с точки зрения Достоевского, для русской молодежи 40-х годов тип «мечтателя». «Мечтатель» имеет характер «жадный деятельности, жадный непосредственной жизни». Но вместе с тем он Обречен на мучительный разлад в окружающей действительности. Поэтому положение его трагично. Не находя дела, которому бы он мог отдаться с любовью, он создает в воображении иной, фантастический мир «с геройскими подвигами», «с благородною деятельностию», «с какой-нибудь гигантской борьбою». Особенно часто мечтательность развивается у «слабых, женственных, нежных» натур, но в большей или меньшей степени заражена ею вся петербургская молодежь. «Все мы, — пишет Достоевский, — более или менее мечтатели» (XIII, 30—31).

Фигура «петербургского мечтателя», намеченная в последнем из фельетонов Достоевского, стоит в центре двух его повестей 40-х годов — «Хозяйка» и «Белые ночи».

В повести «Хозяйка», вызвавшей страстную отповедь Белинского в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», сказались с еще большей силой те противоречия, которые отразились уже в «Двойнике». Изображение молодого разночинца-«мечтателя» на фоне быта мещанского населения и мрачного пейзажа петербургских окраин противоречиво сочетается в этой повести с обращением к мотивам гоголевских фантастических повестей — «Страшная месть» и «Портрет», с возрождением традиции романтической повести 30-х годов. Герой «Хозяйки», Ордынов, во время своих скитаний по грязным окраинным улицам Петербурга встречает в церкви молодую красавицу-женщину и сопровождающего ее мрачного старика-купца. «Мечтатель» Ордынов угадывает в их отношениях какую-то тайну. Выследив их, он поселяется у них на квартире и проникает в тайну отношений своей хозяйки с ее сожителем. Эти отношения в изображении Достоевского навеяны отчасти романтическими мотивами волжских разбойничьих песен, отчасти фантастикой «Страшной мести». В прошлом разбойник, любовник и убийца матери Катерины, старик Мурин подчинил себе душу Катерины. Он сделал ее соучастницей своего греха и растерзал ее «слабое сердце» внушенным им Катерине сознанием безмерности ее преступления. Напрасно Катерина временами порывается освободиться из-под власти Мурина: за каждым порывом к свободе у нее неизбежно следует возрождение чувства греховности, сознания своего рабского положения, болезненного упоения своим грехом и позором, заставляющих ее вновь подчиниться власти Мурина.

В своем резко отрицательном отзыве о «Хозяйке» Белинский с замечательной ясностью указал на принципиальный характер тех расхождений между Достоевским и передовой мыслью 40-х годов, которые обнаружились в этой повести. Не Ордынов с его мистическим умонастроением, готовый чуть ли не в каждом встречающемся ему явлении видеть загадочно-таинственное и фантастическое, а герценовский доктор Крупов с его трезвым скептико-материалистическим отношением к жизни, утверждал Белинский, является действительным представителем современной науки. «Из слов и действий Ордынова, — писал критик, — нисколько не видно, чтоб он занимался какою-нибудь наукою; но можно догадаться из них, что он сильно занимается каббалистикою, чернокнижием, — словом чаромутием... Но ведь это не наука, а сущий вздор».1

27

В «Хозяйке» впервые обнаружилась реакционная тенденция к мистико-романтическому восприятию народной жизни (как жизни, полной темных и загадочных страстей, влечения к греху и к страданию), которая получила развитие в творчестве Достоевского 60-х годов. Эта тенденция отчетливо проступает в изображении Катерины, колеблющейся между сознанием своей греховности и желанием добровольного страдания, смиренным самоунижением за свой «грех».

Непримиримо суровая критика, которой Белинский подверг «Хозяйку», оказала на Достоевского несомненное влияние. Достоевский позднее писал, что «Хозяйка» была «такой дурной вещью», что, поняв это, он долго не мог прийти в себя (П., I, 115). В «сентиментальном романе» «Белые ночи» (1848) писатель вернулся к образу «петербургского мечтателя», но изобразил его духовную жизнь на этот раз не в романтико-фантастическом ореоле, как в «Хозяйке», а в том более реальном освещении, в каком этот образ был намечен в последнем из фельетонов 1847 года (отрывками из этого фельетона Достоевский непосредственно воспользовался в «Белых ночах»).

«Белые ночи» — одно из самых поэтических произведений Достоевского. Молодой чиновник-разночинец и юная девушка, оба чистые и ясные душой, изображены на фоне петербургских каналов, озаренных светлым сиянием белых ночей. И обстановка, в которой развертывается действие повести, и ее герои овеяны воспоминаниями пушкинских поэм о Петербурге — «Медного всадника», с описанием белой ночи, рассказом о скромной любви Евгения и Параши, и «Домика в Коломне», о котором читателю напоминает рассказ Настеньки о ее одиноком житье в доме бабушки. Скромная и трогательная любовь молодого разночинца, его бескорыстие и чистота чувства противопоставлены в повести корысти и разврату большого города. Поведение Настеньки, которая, желая соединить свою жизнь с любимым человеком, сама приходит к нему, чтобы сказать о своей любви и остаться у него, ее отношение к своему возлюбленному и к герою, разделившему с нею минуты ее сомнений и ожиданий, проникнуты исключительной моральной чистотой, высоким чувством своего достоинства. Как стремится показать Достоевский, эти черты свойственны лишь девушке, вышедшей из демократических кругов, неиспорченной, не умеющей лгать и торговать своим чувством. С большим трагизмом обрисованы в повести муки оторванного от жизни мечтателя, его порывы навстречу любви и жизни, скорбное чувство отрезвления после разлуки с Настенькой (к которой вернулся ее возлюбленный).

С темой «мечтательства» связано и последнее произведение, написанное Достоевским перед арестом, — оставшийся незаконченным роман «Неточка Незванова» (1849). Достоевский впервые обращается здесь к разработке образа, который позднее занял в его произведениях очень важное место. Это — образ ребенка из городской мещанской семьи, выросшего среди нищеты и страданий, рано развившегося и узнавшего изнанку жизни, привыкшего вглядываться в окружающий мир глубоким и пытливым взором. Таким ребенком является Неточка, образ которой открывает длинную галерею психологически близких к ней детских образов Достоевского.

«Я очень люблю наблюдать за детьми, — писал Достоевский в рассказе „Елка и свадьба“. — Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное проявление в жизни» (I, 465). До начала 40-х годов образ ребенка не занимал сколько-нибудь заметного самостоятельного места в творчестве крупных русских писателей. Лишь передовые писатели 40-х годов, выступая с критикой социального угнетения и неравенства в русском обществе

28

феодально-крепостнической эпохи и подходя с этой точки зрения к вопросам семьи и формирования личности, создают в литературе первые яркие реалистические образы детей, стремятся воспроизвести психологию ребенка, передать особенности его детского взгляда на мир, влияние окружающих условий на создание внутреннего мира и характера детей. Большую роль для пробуждения широкого интереса к теме детства, характерного для 40-х годов, сыграли педагогические статьи В. Г. Белинского. Достоевский наряду с Григоровичем, Островским, Гончаровым, Тургеневым, молодым Толстым явился одним из пионеров в разработке этой темы в русской литературе.

В том же рассказе «Елка и свадьба» намечен характерный для Достоевского прием изображения психологии детей. Он так, например, описывает детскую елку в богатом петербургском доме: «...я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских подарков. Девочка, уже имевшая тысячу триста рублей приданого, получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижаясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастливых детей. Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький получил только одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления, и проч., без картинок и даже без виньетки. Он был сын гувернантки хозяйских детей, одной бедной вдовы, мальчик крайне забитый и запуганный. Одет он был в курточку из убогой нанки. Получив свою книжку, он долгое время ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с другими детьми; но он не смел; видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение» (I, 464—465).

В «Елке и свадьбе», в «Неточке Незвановой» и позднее в «Униженных и оскорбленных» и «Братьях Карамазовых» Достоевский показывает, что уже первые детские впечатления у большинства детей в условиях буржуазного мира связаны с глубоким ощущением социального неравенства. В дворянско-буржуазном обществе не существует «счастливого детства», единого для детей богатых и детей бедняков. Здесь есть немногие избранные баловни судьбы вроде девочки — дочери откупщика из рассказа «Елка и свадьба» или Кати из «Неточки Названовой» и тысячи бедных и нищих детей, с юных лет узнающих всю горечь голода и унижений, нередко целомудренных и гордых душой, ожесточившихся в результате вынесенных страданий, изверившихся в возможности счастья. Нищета и социальное унижение, с которыми они знакомятся с детства, болезненно ранят их детское самолюбие, калечат их натуру, но и способствует раннему их развитию, делают их чуткими к чужому страданию, воспитывают в них нравственную твердость, способность ясного понимания окружающих людей и событий — всё это дает им большое превосходство перед детьми, вырастающими в тепличной обстановке аристократического дома. Социальная окраска, которую всегда сохраняет в творчестве Достоевского тема детства, отражает связь его с демократической традицией, определившейся в 40-е годы в творчестве писателей «натуральной школы».

В «Неточке Незвановой» Достоевский рисует формирование характера юной «мечтательницы», выросшей в одной из петербургских мансард. Уже обстановка, окружавшая Неточку в раннем детстве, способствовала развитию ее мечтательности. Она росла в семье неудачника-музыканта Ефимова, среди непрерывных раздоров между матерью и отчимом. Строгость матери, измученной бедностью и вечным трудом, создала отчуждение между нею и дочерью; тем более страстно Неточка привязалась к отчиму, вместе с которым она мечтала о том, что после смерти больной матери

29

для них обоих начнется новая жизнь. После смерти матери Неточка, покинутая отчимом, попадает в аристократический дом старого князя, а затем в семью его старшей, замужней дочери Александры Михайловны. Но и там, и здесь она остается одинокой и всё больше погружается с годами в свои размышления и книги. Скрытая в ней жажда непосредственной жизни, обостренная долгим одиночеством, находит себе выход сначала в страстной детской влюбленности в младшую дочь князя — Катю, позже — в горячем интересе к «тайне» отношений между Александрой Михайловной и ее деспотом-мужем — отношений, которым она стремится найти разгадку.

Особый самостоятельный по содержанию эпизод в «Неточке Незвановой» составляет история отчима Неточки, скрипача Ефимова. Ефимов — музыкант, вышедший из народной среды и носивший в себе задатки яркой и глубокой артистической одаренности. Долгие годы, проведенные в доме помещика, неудачи, одиночество надломили и духовно искалечили Ефимова. Он вынес из дома помещика ненависть к барской среде, но одновременно и неспособность к серьезному труду, болезненно обострившееся самолюбие, жажду скорого и легкого успеха. Из-за этого Ефимову, несмотря на его любовь к музыке и замечательный талант, не удалось стать выдающимся музыкантом. Долгое время он обманывает себя, обвиняя в своих неудачах семью, бездарность публики, неспособной его оценить, но в конце жизни с ужасом убеждается, что его дарование погибло.

Несмотря на большую правдивость и подлинный трагизм, с которым обрисована судьба Ефимова, рассказ о нем ярко обнаруживает слабые стороны идейной концепции Достоевского, отразившейся не только в «Неточке Незвановой», но и в «Белых ночах». Объективно, по своему реальному жизненному смыслу судьба Ефимова — это судьба талантливого человека из народа, сломленного нуждой и унижениями, искалеченного окружающей жизнью и поэтому не имевшего возможности развить свое дарование. Однако этот реальный жизненный смысл судьбы Ефимова лишь частично совпадает с тем осмыслением ее, которое дает Достоевский. Социальный смысл трагедии Ефимова, ее обусловленность крепостническим общественным строем остаются в романе нераскрытыми. В отличие от Герцена, с подлинно революционным пафосом изобразившего в «Сороке-воровке» трагедию крепостной актрисы, Достоевский сосредоточивает всё свое внимание на внутренних психологических противоречиях натуры Ефимова. Он видит в этих противоречиях не столько отражение объективного общественного положения Ефимова, — конфликта между талантливым человеком из низов и дворянско-буржуазным обществом, — сколько выражение сложной артистической натуры, гордой и требовательной, способной к высочайшему энтузиазму и вместе с тем слабой, неустойчивой, зараженной «мечтательством». Самодовлеющий интерес к изображению внутренней, психологической жизни, падений и взлетов человека, «отломившегося» от общества, психологическая формула «мечтательства» обнаруживают свою ограниченную и даже реакционную сторону, как только из поля зрения писателя исчезает та конкретная социально-историческая обстановка, те реальные общественно-исторические причины, которыми порождены страдания его героев и их разлад с жизнью. Отрыв внутренней, духовной жизни героев от внешнего мира, стремление объяснить и осмыслить противоречия человеческой психологии не из объктивной общественной действительности, а из внутренней субъективной «природы» человека приводят Достоевского в 60-е годы к реакционной религиозной идее двойственности человеческой души.

30

5

Годы каторги Достоевский провел в Сибири, в омской крепостной тюрьме, которую он описал в «Записках из мертвого дома». Достоевский прибыл в Омскую крепость (вместе с другим петрашевцем — С. Ф. Дуровым) 23 января 1850 года и пробыл здесь до середины февраля 1854 года. После окончания срока каторги Достоевский был зачислен на службу рядовым в Сибирский 7-й линейный батальон, стоявший в Семипалатинске.

Каторга оставила неизгладимый след в жизни Достоевского. В Сибири развилась его тяжелая нервная болезнь — эпилепсия, от мучительных припадков которой он страдал всю свою жизнь. Здесь же определился перелом в общественно-политическом мировоззрении писателя, который привел его после возвращения из Сибири, в 60-е годы, к сближению с реакцией.

Этот перелом, который сам Достоевский охарактеризовал как «измену» своим прежним убеждениям (П., т. II, 130) и начало которого относил ко времени пребывания на каторге, нельзя объяснить (как это нередко делали биографы Достоевского) одними личными свойствами писателя или вообще каким-нибудь одним, хотя бы важным, обстоятельством. Перелом этот был обусловлен сложной совокупностью причин как общественного, так и личного порядка.

Первые годы, проведенные Достоевским на каторге, совпали с крайним усилением реакции в России. В то же время это был период общеевропейской реакции после поражения революции 1848 года, которое вызвало крах иллюзий различных течений буржуазного и мелкобуржуазного социализма 1840-х годов. После 1848 года наступила та переходная эпоха, когда, по выражению В. И. Ленина, «революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе)...».1

Известное влияние на писателя имела также слабость политического развития той народной массы, с которой он познакомился в условиях каторги. Наконец, значительную роль в отказе Достоевского от прежних убеждений сыграли его личная неустойчивость, непоследовательность и противоречивость взглядов, сказавшиеся уже в молодые годы.

Близко познакомившись на каторге с солдатами и крепостными, Достоевский остро почувствовал существование разрыва между идеалами современных ему дворянских и буржуазных революционеров и народом. Разрыв этот болезненно ощущали и другие деятели той эпохи. Но Герцен, Чернышевский и другие революционеры-демократы, критикуя утопические и отвлеченные черты взглядов современных им мелкобуржуазных революционеров и социалистов, делали правильный вывод о необходимости всемерного углубления революционного мировоззрения, отказа от всякой мечтательности и утопизма. Достоевский же доказывал, что разрыв между революционными идеями и народом был обусловлен не историческими причинами, а носил будто бы извечный, непреодолимый характер. Этот вывод толкал писателя на реакционный путь. Для того чтобы сблизиться с народом, передовая интеллигенция, по мысли Достоевского, должна отказаться от политической борьбы, от социалистических идеалов и воспринять взгляды и моральные идеалы народа, которые Достоевский истолковывал в глубоко реакционном духе, поднимая на щит наиболее отсталые идеи и настроения народных масс своей эпохи. Он утверждал, что основным

31

содержанием народных идеалов является будто бы глубокая религиозность, способность к самоотречению, смиренное сознание общей греховности всех людей, выражаемое народным взглядом на преступника как на «несчастного». Политической борьбе с самодержавием Достоевский противопоставил призыв к морально-этическому перевоспитанию, к примирению господствующих классов и народа.

 

Ф. М. Достоевский. Фотография. 1858. Семипалатинск.

Ф. М. Достоевский.
Фотография. 1858. Семипалатинск.

Реакционные черты мировоззрения Достоевского сложились не сразу. Окончательное оформление они получили лишь в первой половине 60-х годов, после первого демократического подъема в России, способствовавшего размежеванию политических направлений.

В годы жизни в Семипалатинске Достоевский, несмотря на тяжелые условия солдатской службы, снова получил возможность читать и писать. Он лихорадочно знакомится с новыми явлениями русской литературы и в письмах сообщает о своих замыслах. Достоевский предпринимает ряд попыток добиться смягчения своей участи и разрешения печататься. После смерти Николая I эти попытки, благодаря заступничеству за Достоевского его товарища по Инженерному училищу, героя обороны Севастополя

32

Э. И.. Тотлебена, увенчались успехом. Выслужив в ноябре 1855 года унтер-офицерский чин, Достоевский в сентябре следующего года по ходатайству Тотлебена производится в офицеры. В апреле 1857 года ему одновременно с некоторыми другими петрашевцами были возвращены дворянские права, и он снова получил возможность печататься. В августе того же года в «Отечественных записках» старшим братом Достоевского, без подписи, был напечатан рассказ «Маленький герой», написанный еще в 1849 году в Петропавловской крепости. После новых упорных хлопот Достоевский получает разрешение на выход в отставку и на возвращение в европейскую Россию и в августе 1859 года переезжает в Тверь. В конце декабря того же года писателю был разрешен въезд в Петербург. В 1859 году возобновляется литературная деятельность Достоевского: в «Русском слове» появляется его повесть «Дядюшкин сон», а в «Отечественных записках» — «Село Степанчиково и его обитатели», написанные Достоевским в Сибири.

О повести «Дядюшкин сон», созданной в Семипалатинске в конце 1858 года, Достоевский позднее, в 1873 году, писал, что работал над нею, «ужасно опасаясь цензуры (как к бывшему ссыльному)». «Единственной серьезной фигурой» в повести, которую он в целом был готов считать слабой, писатель признавал фигуру ее главного героя — князя (П., III, 86).

«Дядюшкин сон» — повесть, органически связанная с литературным движением, которое отразило общественное возбуждение конца 50-х годов. Достоевский примыкает здесь к линии тех писателей-реалистов, которые развивали в своем творчестве сатирические гоголевские традиции, выступая с резкой разоблачительной критикой дворянства и дореформенных порядков, — к Островскому, Писемскому, Щедрину периода «Губернских очерков».

Если в своих ранних повестях Достоевский продолжал традицию гоголевских «петербургских повестей», то реалистическая сатира «Дядюшкина сна» преемственно связана с сатирой «Ревизора» и первого тома «Мертвых душ», хотя и не достигает их силы. Достоевский дает здесь яркое изображение нравов дореформенного провинциального дворянского общества и при этом пользуется гоголевскими приемами реалистического гротеска и комической фантастики.

Нарисованный Достоевским в «Дядюшкином сне» город Мордасов — царство расчета, сплетни, бесконечных интриг, пошлости и лицемерия. Все благородные человеческие чувства здесь ежедневно и ежеминутно осмеиваются и безжалостно попираются ногами. Для наиболее типичной представительницы мордасовского общества — Марьи Александровны — «первой дамы в Мордасове», ведущей постоянную изощренную борьбу за свое первенство в обществе, — нет ничего более ненавистного, чем всё то, что она считает романтическим бредом и презрительно объединяет под именем «этого Шекспира» — любовь, поэзия, дружба, бескорыстное отношение человека к человеку.

В лице дочери Марьи Александровны, Зины, Достоевский рисует честолюбивую и энергичную девушку, пылко ощущающую лживость мордасовского общества, но не знающую пути к освобождению от власти своей среды и, в конце концов, уступающую ей.

Образ главного героя повести — «дядюшки»-князя — имеет гротескно-сатирический характер. Истаскавшийся в молодости по светским гостиным, прославившийся своими скандальными похождениями и растративший огромное состояние, князь впал в детство, превратился в развалину и как бы заживо сгнил. Он может появляться в обществе лишь благодаря заботам своего камердинера, весь склеенный из кусочков, нарумяненный и накрашенный,

33

ежеминутно готовый рассыпаться. И однако в нем всё еще живут отталкивающие привычки прежнего «утонченного» аристократического волокиты и прожигателя жизни. Лишь временами сквозь них пробивается затерянное в князе человеческое начало. Образ князя, «фантастичность» которого подчеркивает искусственность всей жизни героев «Дядюшкина сна», открывает в творчестве Достоевского линию сатирического изображения морального вырождения дворянства и аристократии. Линия эта находит свое продолжение во всех последующих крупных произведениях писателя вплоть до «Подростка» и «Братьев Карамазовых».

Характерной особенностью «Дядюшкина сна» по сравнению с гоголевской сатирой является попытка Достоевского ввести в повесть наряду с сатирическими эпизодами эпизод трагического характера. Такова сцена прощания Зины с умирающим возлюбленным, молодым чиновником-разночинцем. Рассказы умирающего Васи о его юношеских мечтах и «романтических глупостях» возвращают читателя к характерным для ранних повестей Достоевского образам молодых чиновников, наделенных горячим воображением, пылкими стремлениями и «слабым сердцем».

Последующая история «Дядюшкина сна» опровергла ту низкую оценку этой повести, которую был склонен дать ей в 70-е годы сам Достоевский, опасавшийся, что при переделке для сцены из нее может выйти лишь водевиль «голубиного незлобия» и что для комедии в ней «мало содержания». В инсценировке МХАТ имени Горького «Дядюшкин сон» стал одним из значительных сатирических спектаклей этого театра, особенно благодаря блестящему исполнению народным артистом СССР Н. П. Хмелевым роли «дядюшки».

Еще до того, как Достоевский принялся за «Дядюшкин сон», он начал работу над повестью (или «романом», как он сам называл ее в своей переписке) «Село Степанчиково и его обитатели». Над этой второй своей вещью, законченной до переезда в Петербург, писатель работал почти два года. Он придавал ей в это время большое значение. Заканчивая «Село Степанчиково», Достоевский 9 мая 1859 года писал брату, что он вложил в это произведение «свою плоть и кровь». «...в нем есть, — писал он, — два огромных типических характера, создаваемых и записываемых пять лет, обделанных безукоризненно (по моему мнению), — характеров вполне русских и плохо до сих пор указанных русской литературой» (П., I, 246).

Но уже во время переговоров с журналами об издании «Села Степанчикова» Достоевского постигло разочарование. «Русский вестник» Каткова, куда Достоевский вначале передал повесть, отказался от нее. Безуспешными оказались и переговоры с Некрасовым о напечатании повести в «Современнике». В конце концов после неудачных переговоров с двумя редакциями повесть появилась в «Отечественных записках» Краевского.

Фома Фомич Опискин, главный герой «Села Степанчикова», — тип домашнего нахлебника, шута и приживальщика, порожденный эпохой крепостного права. Выдержав долгие годы зависимости, мелких унижений, угодничества в доме богатого помещика, Фома всё это время копил и откладывал в своем сердце мелочную и бессильную злобу на окружающих и на самого себя. Сумев после смерти своего покровителя — генерала подчинить всех в доме своему влиянию, Фома вымещает на других накопленную им злобу. Ему доставляет удовольствие мучить окружающих своими причудами, издеваться над ними, наносить их самолюбию булавочные уколы, которые он сам вытерпел в прошлом, наблюдать, как они корчатся от боли у него на глазах, принимать от них знаки уважения и подобострастия. Ежедневное утверждение своего непререкаемого авторитета в глазах окружающих

34

ему тем более необходимо, что в душе он сознает свою полнейшую бездарность и жалкую ничтожность и хочет спастись от этого сознания в горделивом ощущении всей полноты своей власти.

Достоевский рассказывает кратко в экспозиции повести историю формирования характера Фомы. Но в дальнейшем внимание писателя сосредоточено не на раскрытии социального смысла этого характера, а на кропотливом изображении психологии Опискина и его мелочно-тиранической власти над окружающими. Так же, как описание фантастических «похождений» Голядкина в «Двойнике», в «Селе Степанчикове» изображение всех «изгибов» ущербной психологии вздорного лицемера и мелочного тирана Фомы превращается временами в самоцель для писателя. В диалогах между полковником Ростаневым и его племянником высмеяны попытки рационально объяснить психологию Фомы его прошлым и вера в возможность социального возрождения подобных ему изломанных и искалеченных человеческих характеров.

Особенностью «Села Степанчикова» по сравнению с предшествующими произведениями Достоевского является тот пародийный элемент, который содержится в повести. Вкладывая в уста Фомы Фомича ряд лицемерных моральных наставлений, обращенных к окружающим, Достоевский пародирует в них наиболее реакционные места «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя, а также заставляет Фому повторять ряд осмеянных Белинским хвастливых фраз Полевого и Булгарина. В самой фигуре Фомы Фомича, который «когда-то занимался в Москве литературою», а кончил свои дни в доме богатого помещика, окруженный поклонницами и поклонниками, готовыми ловить с восторгом каждое его слово, и сам уверовавший в свою роль проповедника, заключены отдельные моменты пародии на Гоголя периода создания «Выбранных мест из переписки с друзьями».1 Элементы пародии, высмеивающей реакционные взгляды Гоголя последних лет жизни, связывают «Село Степанчиково» с идейными традициями передового лагеря 40-х годов. Впоследствии пародирование тех или других черт биографии и взглядов представителей враждебных ему общественных направлений становится одним из излюбленных полемических приемов Достоевского.

6

Возвратившись в конце 1859 года в Петербург, Достоевский вскоре становится идейным руководителем и фактическим редактором журнала «Время», издававшегося с января 1861 по апрель 1863 года М. М. Достоевским. Кроме братьев Достоевских, ближайшими сотрудниками «Времени» были критик-славянофил Аполлон Григорьев, философ-идеалист Н. Н. Страхов, А. Н. Майков, Я. П. Полонский, В. В. Крестовский. Из произведений самого Достоевского, кроме статей и фельетонов, во «Времени» были помещены «Записки из Мертвого дома» (1861—1862),2 роман «Униженные и оскорбленные» (1861), «Скверный анекдот» (1862) и «Зимние заметки о летних впечатлениях» (1863).

Свою позицию в общественной борьбе времен первого демократического подъема в России Достоевский сформулировал в написанных им программных

35

«Объявлениях об издании „Времени“» и в ряде статей, печатавшихся на страницах журнала (наиболее важные из них — «Ряд статей о русской литературе», 1861 и «Два лагеря теоретиков», 1862). Достоевский выражает в этих статьях свой патриотизм, любовь к русскому народу, веру в его великое будущее, высоко оценивает разум народных масс и их роль в исторической жизни. Но вместе с тем статьи Достоевского отражают рост противоречий в его мировоззрении, усиливающийся влиянием на него идей дворянско-монархической реакции. Влияние это всё более определенно сказывалось в статьях Достоевского и подчиняло себе общее направление «Времени».

 

Ф. М. Достоевский.

Ф. М. Достоевский.

В своих фельетонах 40-х годов Достоевский принимал участие, как уже говорилось, в борьбе со славянофилами. И позднее он остался чужд идеализации допетровской московской Руси, признавал историческую необходимость петровских преобразований, закономерность сближения России в XVII—XVIII веках с Западной Европой.

36

Однако уже показания Достоевского на следствии по делу петрашевцев свидетельствуют о воздействии на него некоторых исторических идей славянофилов. В 60-е годы воздействие это значительно усиливается. Хотя Достоевский и в следующие годы продолжал полемизировать со славянофилами, в начале 60-х годов обнаруживается сближение его взглядов во многих решающих пунктах со славянофильской доктриной.

Центральной идеей, выдвинутой Достоевским во «Времени», была идея «почвы». Петровская реформа, утверждал он в своих статьях, была исторически необходима, так как старая московская Русь изжила себя и переживала уже до Петра серьезный кризис. Но преобразования Петра были навязаны народу деспотически, насильственно и поэтому имели свою вредную сторону. Они вырыли пропасть между высшими, образованными классами и народом, привели к мучительному и болезненному отрыву культуры образованных слоев от народной «почвы». Отрыв этот был до определенного времени исторически оправдан тем, что русской интеллигенции нужно было принять в себя наследие многолетнего развития европейской мысли, стать полноправной участницей в движении общечеловеческой культуры и образования. Теперь же, говорил Достоевский, когда результат этот достигнут, задача образованной России — отказаться от своего векового разрыва с народом, сблизиться и соединиться с ним — возвратиться к родной «почве». Образованные классы должны научить народ грамоте, передать ему накопленные ими культуру и образование, уничтожить сословные различия, а сами взамен получить сохраненные народом и утраченные ими «почвенные» начала — нравственную стойкость народа и его высокие моральные идеалы общинной жизни, правды и справедливости.

При всей политической расплывчатости этих «почвеннических» идей Достоевского в его взглядах начала 60-х годов сказывалась неутраченная до конца связь писателя с некоторыми демократическими традициями. Достоевский признавал определяющую роль народа в жизни нации и связывал будущее России с выступлением народа на арену исторической жизни и культурного творчества. Ссылаясь на раскол и на общинный быт, он видел в них доказательства способности народных масс «к политической жизни» (XIII, 251). Силы высших классов, — писал он в статье «Два лагеря теоретиков», — «чрезвычайно малы, если не ничтожны. Разрозненные с народом высшие классы не подновляются новыми силами — оттого чахнут, ничего не вырабатывают... Да! нужно открыть двери и для народа, дать свободный простор его свежим силам» (XIII, 249, 250). Именно этим объясняется, что в начале 1861 года Чернышевский в рецензии на первый номер «Времени» писал, что журнал братьев Достоевских «заслуживает внимания публики», так как, судя по его первому номеру, он обнаруживает направление, «достойное симпатии».1

Однако основная тенденция взглядов Достоевского уже в эпоху «Времени» делала его прямым антагонистом революционной демократии 60-х годов. Чернышевский и Добролюбов исходили в своих взглядах из понимания противоположности интересов господствующих классов интересам народа. Они гениально сумели еще в годы, предшествовавшие проведению крестьянской реформы, понять, что подготовляемая правительством реформа неизбежно будет отвечать интересам помещиков, что подлинное освобождение народа может явиться лишь результатом народной революции. В противоположность этому в основе «почвеннических»

37

идей Достоевского лежала реакционно-идеалистическая утопия примирения враждующих сословий и классов. Идеализируя, подобно либералам, царское самодержавие и осуществленную им крестьянскую реформу, Достоевский в своих статьях во «Времени» утверждал, что реформа кладет начало сближению сословий в России, которое должно привести дворянство и народ к духовному единению и братству. Достоевский заявлял, что духовная связь между высшими классами и народом в России никогда не утрачивалась окончательно, в отличие от Западной Европы, и что в этом — одно из преимуществ исторического развития России, которое обегчит ей разрешение социальных антагонизмов не по западноевропейскому образцу — путем борьбы и революционных кризисов, а путем примирения и духовного единения господствующих классов и народа.

Считая, что в России в противоположность западноевропейским странам не может возникнуть «взаимной вражды сословий» (XIII, 109), Достоевский доказывает, что особенность эта заложена «самой природой в духе русском, в идеале народном» (XIII, 41). Отрицание противоположности интересов народа и господствующих классов, стремление противопоставить «надклассовые» будто бы национальные идеалы — социальной борьбе приближали Достоевского ко взглядам славянофилов и определяли его глубокое расхождение с демократическим лагерем.

Призывая к «всеобщему духовному примирению», Достоевский и другие сотрудники «Времени» пытались взять на себя роль посредников между либералами и демократами 60-х годов, между славянофилами и западниками. Они утверждали, что журнал их открывает путь к взаимному сближению и примирению партий. На деле стремление встать выше общественной борьбы, выше противоположных партий и общественных направлений означало неизбежно защиту реакции. Это доказала очень скоро та позиция, которую «Время» заняло в литературно-общественной борьбе начала 60-х годов.

В 1861—1862 годах основным противником, с которым вело борьбу «Время», был «Русский вестник» Каткова. В ряде своих полемических выступлений против «Русского вестника» Достоевский высказывался за свободу печати, защищал добролюбовский «Свисток», отражал нападки на прогрессивную журналистику и демократическую молодежь, с уважением отзывался о Белинском, Добролюбове и Чернышевском. Однако уже в первых номерах «Времени» Достоевский заявил о своем решительном принципиальном расхождении с идеями «Современника», продолжая неизменно подчеркивать это и в дальнейшем. В статье «Г.—бов и вопросы искусства» (1861) Достоевский возобновил спор о задачах искусства, который он вел еще в 40-х годах с Белинским и Петрашевским: отрицая идею общественного служения искусства, которую защищал в своих статьях Добролюбов, Достоевский утверждал, что искусство не может ограничивать себя определенным направлением, так как жизнь и искусство, выражающее ее, якобы шире любых теоретических направлений.

Как в общественно-политической области «Время» пыталось занять позицию между либералами и демократами, так и в области эстетики Достоевский попытался занять место между Добролюбовым и сторонниками «искусства для искусства». Достоевский сделал в своей статье много глубоких критических замечаний, направленных против теории «искусства для искусства». «Искусство, — писал он, — всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе и, главное, не может иначе существовать» (XIII, 90). Но критикуя идею «искусства для искусства», утверждая правильно, что искусство всегда связано с жизнью и интересами человека,

38

Достоевский резко выступил против идей революционно-демократической эстетики 60-х годов. Он доказывал, что «главной сущностью» искусства является «свобода вдохновения». Требование Добролюбова, «чтоб художник говорил о деле, служил общей пользе, был верен современной действительности, ее потребностям, ее идеалам», Достоевский охарактеризовал как «непонимание основных законов искусства» (XIII, 86). Предлагая в противовес Добролюбову свое решение вопроса об отношении искусства к политической борьбе, Достоевский повторил аргументы сторонников «чистого искусства», утверждая, что к произведению искусства, в силу многостороннего характера его воздействия на человека, могут быть предъявлены лишь художественные, а не политические требования. Уже в 1861 году во «Времени» появляются статьи Н. Н. Страхова, направленные против материализма и революционно-демократических взглядов «Современника», а в 1862—1863 годах полемика «Времени» с «Современником» и «Русским словом» становится всё более ожесточенной.

По мере того как определялось направление «Времени», менялось и отношение к журналу революционно-демократического лагеря. Уже в 1863 году Щедрин вынужден был констатировать, что предположение Чернышевского о том, что из «Времени» «может что-нибудь выйти», не оправдалось. Имея в виду претензию «Времени» занять особую «среднюю» позицию между революционно-демократическим лагерем и крепостнической реакцией и примирить их между собой, Щедрин гневно писал: «Какой руководящей мысли вы были органом? никакой. Что вы высказали? ничего. Вы постоянно стремились высказать какую-то истину вроде „сапогов в смятку“, вы всегда садились между двух стульев, и до того простирали свою наивность, что даже не хотели заметить, как шлепались на пол».1 И Щедрин предсказывал неизбежный переход сотрудников «Времени» с развитием общественной борьбы в лагерь врагов освободительного движения: «...вы начнете катковствовать в самом непродолжительном времени».2

Предвидение Щедрина оправдалось в 1864—1865 годах. В апреле 1863 года «Время» было запрещено правительством за статью Страхова «Роковой вопрос», посвященную польскому восстанию. Статья эта была фактически направлена против польского национально-освободительного движения: она представляла собой попытку дать освещение вопроса об исторических отношениях России и Польши с точки зрения реакционно-славянофильской философии истории. Но содержавшая ряд противоречивых формулировок статья Страхова в первый момент показалась представителям реакционной журналистики и высшей правительственной бюрократии, напуганным польским восстанием и «нигилизмом», антиправительственной. После того как истинный смысл статьи был понят правительством, братья Достоевские с 1864 года снова получили разрешение на издание журнала под измененным названием — «Эпоха».

В «Эпохе» определилось сближение Достоевского с лагерем дворянско-монархической реакции 60-х годов. 1861—1862 годы были в России, по выражению В. И. Ленина, годами «революционного возбуждения».3 В эти годы вокруг «Современника» сплачиваются передовые революционно-демократические силы. Создается общество «Земля и воля», появляются революционные

39

воззвания и прокламации, по всей России происходят крестьянские волнения, вызванные нежеланием крестьян принимать «Положение» 19 февраля. В мае 1862 года Достоевский, по его позднейшему свидетельству, нашел у своих дверей одну из революционных прокламаций начала 60-х годов,1 которая заставила его обратиться к Чернышевскому с просьбой воздействовать на молодежь, чтобы отвлечь ее от революционных действий. По воспоминаниям Чернышевского, при этом свидании, происходившем во время петербургских пожаров 1862 года (в возникновении которых реакция в целях провокации обвиняла революционеров), Достоевский находился под влиянием клеветнических утверждений о связи революционеров с «зажигателями».2

В 1863 году начинается польское восстание. Еще до этого царское правительство, подстрекаемое Катковым, вступает на путь истребления руководителей революционного движения 60-х годов и репрессий против его участников. 7 июля 1862 года был арестован Чернышевский. В этой исторической обстановке, способствовавшей переходу в лагерь реакции колеблющихся и неустойчивых элементов, завершается пересмотр Достоевским своего мировоззрения. В первой части «Записок из подполья», написанной в конце 1863 года и напечатанной в первых двух номерах «Эпохи» 1864 года, Достоевский яростно выступил против материалистических философских взглядов, революционных и социалистических идеалов Чернышевского, выраженных в романе «Что делать?». Полемика с Чернышевским открывает длительный период сознательной и упорной борьбы Достоевского с идеями русского революционного движения 60—70-х годов.

7

Первое крупное произведение, законченное Достоевским после возвращения в Петербург, — роман «Униженные и оскорбленные» — еще очень тесно связано с творчеством Достоевского 40-х годов. Эта связь (отмеченная Добролюбовым в его статье «Забитые люди») проявляется и в идейной направленности романа и в близости многих его сюжетных ситуаций и типов к сюжетам и образам ранних повестей писателя. И однако в «Униженных и оскорбленных» еще более отчетливо, чем в «Селе Степанчикове», обнаруживаются новые тенденции в мировоззрении и творчестве Достоевского.

Действие романа происходит в Петербурге в конце 50-х годов, в эпоху «начинающихся реформ». Рост капиталистических тенденций, которые гораздо более явственно сказывались в жизни Петербурга начала 60-х годов по сравнению с 40-ми годами, вызывает у Достоевского глубоко трагическое ощущение. Оно отражается не только на манере изображения людей и их судьбы, но и на описаниях жизни города, и на изображении городского пейзажа. Весь роман проникнут ощущением дисгармоничности, жестокого и бесчеловечного характера изображаемой писателем социальной действительности.

40

История двух семей, разоренных авантюристом, богатым аристократом князем Валковским, составляет сюжет «Униженных и оскорбленных». Это — семьи бедного дворянина Ихменева и англичанина-фабриканта Смита. Судьба обеих семей не представляется Достоевскому случайной: он видит в ней выражение общих социальных и моральных противоречий жизни Петербурга, с присущими ему контрастами богатства и бедности, развратом, скрытыми и явными преступлениями. О судьбе дочери Смита, обманутой и обобранной Валковским и умершей в нищете, Достоевский пишет (подчеркивая типичность ее), что это была «одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни» (III, 145).

Как и в ранних повестях Достоевского, судьба главных героев «Униженных и оскорбленных» разыгрывается на фоне широкой картины жизни столичной бедноты. Читатель присутствует при одинокой смерти нищего старика Смита, посещает дом мещанки-притонодержательницы Бубновой, наблюдает различные типы деклассированной части населения города. Изображение психологии внучки Смита, Нелли, выросшей в сыром и мрачном подвале, с раннего детства отравленной злобой и недоверием к людям, фигуры пьяных купцов, сыщика Маслобоева, описание каморки Смита, в которой поселяется после его смерти герой, грязных окраинных улиц и трактиров, помогают Достоевскому обрисовать в романе тяжелую и мрачную картину большого города с его кричащими социальными противоречиями и контрастами.

Близость идейно-художественной основы «Униженных и оскорбленных» гуманистическим тенденциям повестей Достоевского 40-х годов сознательно подчеркивается в самом романе. Герой «Униженных и оскорбленных» (от лица которого ведется рассказ), Иван Петрович, — молодой писатель-разночинец. В повествование о нем Достоевский вводит автобиографические мотивы. Ваня — автор романа, сюжет которого совпадает с сюжетом «Бедных людей». Рассказывая о «шуме и гаме», который вызвал его роман в литературном мире «еще задолго до своего появления», Достоевский с любовью вспоминает о Белинском — критике «Б» — и о том приеме, который встретили у него «Бедные люди» (III, 23). В рассуждениях различных героев «Униженных и оскорбленных» о романе Вани иногда в мягкой, иногда в более язвительной форме пародируются отзывы реакционной критики о «Бедных людях». При этом Достоевский подчеркивает, что он продолжает сохранять верность демократическому, социально-гуманистическому направлению своего первого романа (которое раскрыто в рассказе о впечатлении, произведенном «Бедными людьми» на семью Ихменевых и Нелли).

И однако в «Униженных и оскорбленных» отчетливо видно влияние новых, реакционных тенденций, появляющихся в творчестве Достоевского 60-х годов. Эти ложные тенденции особенно резко выступают на первый план в освещении главного отрицательного персонажа романа — князя Валковского.

Достоевский в ряде эпизодов романа рисует наряду с демократической аристократически-дворянскую среду, причем среда эта обрисована им без всякого сочувствия. Вместе с рассказчиком читатель попадает в великосветский салон графини, где он слушает циничные признания

41

«Униженные и оскорбленные». Нелли и дедушка. Рисунок В. Рейнеке. 1885.

«Униженные и оскорбленные». Нелли и дедушка.
Рисунок В. Рейнеке. 1885.

42

дипломата, проникнутые враждой к демократическому движению и к совершающимся буржуазным реформам. Воспроизводя речь дипломата-консерватора, утверждающего принцип «чем хуже, тем лучше» для аристократии, излагая отвратительные рассуждения князя Валковского, обращенные к Ване, в которых тот сообщает свое credo: «Я на всё согласен, было бы мне хорошо» (III, 217), Достоевский рисует картину умственного и нравственного вырождения господствующего класса. Не случайно центральными фигурами среди аристократических персонажей романа являются князь Валковский и его подруга, графиня, — авантюристы с темным прошлым, пользующиеся сомнительной репутацией. Но и либерализм молодого дворянского поколения эпохи подготовки крестьянской реформы осмеян в ряде второстепенных эпизодов романа. Сын князя, легкомысленный и бесхарактерный Алеша, посещает кружок молодых людей, во главе которого стоят Левинька и Боринька, два «необыкновенных» молодых человека, имена которых Достоевский заимствует из рассказа Репетилова в «Горе от ума» («Левон и Боринька, чудесные ребята»), намекая на историческую преемственность между либерально-дворянским движением 60-х годов и осмеянными Грибоедовым либеральными завсегдатаями английского клуба.1

И всё же, как отметил Добролюбов, образ князя Валковского выступает в романе в двойственном, противоречивом освещении. Объективно в образе князя Валковского отражены рост хищничества, моральное вырождение верхушки господствующего класса. Князь Валковский, потомок богатого аристократического рода, по своим жизненным навыкам и вкусам близок к худшим элементам уголовно-преступного мира. Философия князя — философия беззастенчивого циника и аморалиста, не признающего ничего, кроме угождения своим самым разнузданным прихотям, и готового на всё, чтобы достичь своих целей. «Он производил на меня впечатление какого-то гада, какого-то огромного паука, которого мне ужасно хотелось раздавить», — с отвращением говорит о нем рассказчик (III, 209).

Но князь Валковский воплощает в глазах писателя не только наклонности и вкусы вырождающейся дворянско-аристократической среды. Изображая рост социальных противоречий, распад старых сословных форм жизни и морали, разложение семьи, вызываемые развитием капитализма, Достоевский подходит к наблюдаемым им явлениям не с общественно-исторической, а с внеисторической, отвлеченно-моральной, «общечеловеческой» точки зрения. Отсюда и то двойственное освещение, в котором предстает в романе образ князя. «...всматриваясь в изображение этого характера, — писал о князе Добролюбов, — вы найдете с любовью обрисованное сплошное безобразие, собрание злодейских и цинических черт, но вы не найдете тут человеческого лица...».2

Князь выступает в романе как носитель не только социального, но и «общечеловеческого» зла, как выразитель тех темных и разрушительных эгоистических сил, которые, по Достоевскому, скрыты на дне души каждого человека и ведут там борьбу с его лучшими, идеальными стремлениями. Поэтому, слушая исповедь князя и остро ненавидя его, Иван Петрович в то же время не может отделаться от чувства болезненного любопытства. Взгляд Достоевского на князя как на персонификацию отвлеченного «общечеловеческого» зла вносит в образ князя романтические,

43

«демонические» черты, лишающие его реалистической типичности, придает ему временами мелодраматический оттенок.

Противоречие между реалистической и ложной, антиреалистической тенденциями, отражающееся в освещении образа князя Валковского в «Униженных и оскорбленных», становится в дальнейшем исходным моментом тех глубочайших противоречий, которые проявляются в позднейших романах Достоевского.

Начиная с «Униженных и оскорбленных», Достоевский делает тему нравственного распада личности, общества, семьи, вызываемого капиталистическим развитием, главной трагической темой всех своих произведений. Но изображая с исключительной силой и глубиной распад и социальную деградацию, обусловленные развитием капитализма, Достоевский совершенно не отдавал себе отчета в действительных общественных причинах этих явлений. Болезненно реагируя на противоречия современного ему исторического развития, Достоевский не только не умел дать правильного объяснения причин социальных противоречий и конфликтов, но давал им ложное, глубоко ошибочное объяснение — объяснение, которое не проясняло, а затемняло смысл изображаемого.

Не понимая, что моральные и психологические противоречия были порождены социально-историческими условиями, Достоевский пытался осмыслить их с реакционно-религиозной, идеалистической точки зрения. Он утверждал, что европейское общество поражено жестоким недугом, так как оно потеряло ту твердую моральную опору, которую дает религия. Эта же болезнь свойственна, по мнению писателя, и русскому образованному обществу, оторванному от народа. Революционные и социалистические идеи, доказывал Достоевский, не только не способны вывести человечество из тупика, но, напротив, будто бы заводят его в еще более безысходные противоречия, лишь обманывая его ложными призраками свободы и счастья. Поэтому единственным спасением для человечества Достоевскому представлялся возврат к религиозной вере, сохранившейся в народе, которая одна может дать человечеству твердую моральную опору и избавить его от гибельных софизмов индивидуалистической философии и морали, способных оправдать любое нравственное беззаконие.

Эта реакционная система взглядов с начала 60-х годов всё с большей силой вторгается в художественную ткань романов Достоевского, что приводит к резкому столкновению в них правдивого, обличительного начала с ложным, реакционно-идеалистическим, к столкновению трагического, сурового освещения социальной несправедливости и гнета — с выпадами против передовой, революционной мысли, с призывами к страданию, к безропотному подчинению заведенному порядку вещей. Эта двойственность в той или иной степени присуща всем крупным произведениям Достоевского, написанным после каторги. Обличение ложной «гордости», свойственной маленькому человеку, призыв к пассивному самоотречению, к «смирению» отчетливо проступают в «Униженных и оскорбленных» при изображении семьи Ихменевых, Нелли, самого рассказчика. Устами Наташи Достоевский утверждает здесь, что счастье нужно «выстрадать», что «страданием всё очищается» (III, 71). Каждый человек должен пройти мучительный путь от гордости к смирению, от эгоизма к самоотречению. Этот путь проходят Наташа, Нелли, Ихменев.

Достоевский правдиво показывает, что трагизм положения «униженных и оскорбленных» состоит не только в унижениях, которым они подвергаются, но и в их разъединенности. «Говорят, сытый голодного не разумеет; а я, Ваня, прибавлю, что и голодный голодного не всегда поймет», —

44

говорит Ихменев (III, 237). Но единственный путь к взаимопониманию, к сближению героев между собой Достоевский видит в смирении и страдании.

Переводя противоречия общественной жизни в план внутренних, моральных противоречий, в план борьбы «гордости» и «смирения», Достоевский отходит от принципа социальной оценки поведения личности. Отсюда идеализация образа Алеши, в котором автора привлекают детская кротость, незлобие, неизменное радостное равновесие духа, — те черты, которыми Достоевский позднее наделил своих положительных персонажей, — князя Мышкина в «Идиоте» и Алешу Карамазова.

Однако реакционная общественная проповедь Достоевского терпит крушение в самом романе. Ни один из героев романа не достигает счастья путем пассивного протеста и самоотречения. Вопреки своим призывам к страданию, Достоевский реалистически показывает, что покорность и самоотречение Вани были одной из причин крушения его надежд и разбитой жизни. В конце романа герой читает в глазах Наташи признание в том, что они «могли быть навеки счастливы вместе». Одной из самых сильных страниц романа является описание смерти Нелли, которая и перед смертью отказывается простить своего отца — Валковского и примириться с ним. Не могут простить Валковского и другие герои. Устами сыщика Маслобоева Достоевский осуждает наивную мечтательную «шиллеровщину», романтические иллюзии, мешающие «униженным и оскорбленным» взглянуть прямо и трезво в глаза жизни. Несмотря на то, что Достоевский идеализирует детское простодушие и кротость Алеши, последний всё же остается в изображении писателя бесхарактерным и легкомысленным эгоистом, представителем своей социальной среды со всеми присущими ей пороками.

Идейную и художественную противоречивость романа «Униженные и оскорбленные» отметил Добролюбов в статье «Забитые люди». Признавая Достоевского «одним из замечательнейших деятелей нашей литературы», а роман его «лучшим литературным явлением нынешнего <1861> года»,1 Добролюбов противопоставил этическим идеалам писателя иное, революционное толкование проблем, выдвинутых Достоевским в «Униженных и оскорбленных» и в предшествующих произведениях. Герои Достоевского, указывал Добролюбов, относятся в большинстве своем к числу тех «забитых людей», которых в огромном количестве порождало в «среднем классе» самодержавно-крепостническое «темное царство». Сочувствие «забитым людям», «боль о человеке», «гуманическое» направление, выражающееся в умении обнаружить в забитом человеке «живую душу», горечь, раздражение и протест против его униженного положения составляют, как показал критик, сильную сторону творчества Достоевского. Однако в повестях и романах Достоевского отражена также слабость «забитых людей», не сознающих, где искать выхода «из горького положения загнанных и забитых», «уничтожающихся» перед силой гнетущих их обстоятельств, которые они «не в состоянии даже обнять своим рассудком». Добролюбов подвергнул суровой критике идеализированное Достоевским смирение Вани. Он указал, что Достоевский не смог вызвать у читателя ненависть к князю Валковскому как к социальному типу, представителю «известного разряда явлений».2 Роман Достоевского и его повести доказывают, писал Добролюбов, что у тех «забитых людей» из «среднего класса», которых преимущественно рисует писатель, нет «достаточной доли инициативы» для самостоятельной борьбы за свое освобождение. Эти люди будут освобождены

45

«не их собственными усилиями, но при помощи характеров, менее подвергшихся тяжести подобного положения, убивающего и гнетущего».1

Противоречия мировоззрения Достоевского начала 60-х годов, сказавшиеся в «Униженных и оскорбленных», отразились и в рассказе «Скверный анекдот» (1862). «Скверный анекдот» — ядовитая сатира на либерализм правительственной администрации, во многом напоминающая своей беспощадной злостью щедринскую сатиру на либералов. Герой этого рассказа, Иван Ильич Пралинский, — генерал «новой», либеральной складки эпохи реформ, толкующий о прогрессе, о гуманности с подчиненными, с презрением относящийся к консерваторам старого типа, признававшим лишь одно средство административного воздействия — розгу. Высмеивая усилия своего героя доказать возможность новых «человеческих» отношений между начальником и подчиненным, Достоевский заставляет его напиться до бесчувствия на свадьбе одного из своих чиновников, нарушить веселье свадьбы и придать ей своим поведением характер «скверного анекдота».

Достоевский блестяще показывает, что либерал 60-х годов ничем не отличается от консерватора-крепостника. В душе презирая народ, он, вместо того чтобы обращаться к розге (как крепостник), стремится опутать сознание чиновника или мужика лживыми фразами о человеческом достоинстве, которым сам не верит, — фразами, представляющими лишь новые «сети» для «уловления» человека: «Высеки в части, — это он нарочно сказал, — так возражает либеральный герой Достоевского своему оппоненту, консерватору. — Нет, врешь, сам секи, а я сечь не буду; я Трифона словом дойму, попреком дойму, вот он и будет чувствовать...». Собираясь зайти на свадьбу своего подчиненного, либеральный начальник рассуждает так: «Разумеется, я, как джентльмен, на равной с ними ноге и отнюдь не требую каких-нибудь особенных знаков... Но нравственно, нравственно дело другое: они поймут и оценят... они и я это разница-с. Земля и небо. Я не то, чтобы хотел это внушать, но надо же... даже в нравственном смысле необходимо, что уж там не говори» (IV, 11, 14—15).

Но зло высмеивая либерализм правительственной бюрократии, беспощадно обличая пустопорожнее либеральное фразерство, Достоевский в «Скверном анекдоте» резко нападает и на прогрессивную демократическую журналистику 60-х годов. Среди гостей на свадьбе чиновника Пселдонимова присутствует сотрудник сатирического журнала «Головешка» (название которого пародирует «Искру»). Обиженный пренебрежительным отношением генерала, сотрудник «Головешки» клянется в ненависти к нему и тут же «громовым» голосом обличает его ретроградство.

Замечательно, однако, что, хотя Достоевский приписывает сотруднику «Головешки» низменные мотивы и придает всему поведению его карикатурный характер, основной смысл обвинений «обличителя» по адресу генерала («вы пришли ломаться и искать популярности», «вы пришли похвалиться гуманностью») полностью совпадает с авторской оценкой поведения генерала. Вопреки своему желанию, писатель вынужден косвенно признать справедливость той демократической критики либерализма, которую он хочет высмеять в рассказе. Поэтому его попытка дискредитировать «Искру» объективно не удалась.

8

Самым выдающимся произведением Достоевского начала 60-х годов являются «Записки из мертвого дома». Несмотря на противоречия идейной позиции писателя, эта книга принадлежит к числу замечательных

46

произведений русской литературы начала 60-х годов, отразивших подъем прогрессивной общественной мысли в эпоху падения крепостного права.

Достоевский работал над «Записками из мертвого дома» несколько лет. Судя по воспоминаниям тюремного врача, первые наброски для будущей книги были сделаны им еще на каторге. В Сибири Достоевский занес в свою записную книжку множество характерных выражений, пословиц и поговорок (услышанных им из уст арестантов и солдат), которыми он воспользовался при работе над «Записками». Многие основные темы и отдельные картины будущих «Записок» намечены уже в письме к страшему брату от 22 февраля 1854 года, первом присланном из Омска после окончания срока каторги. Однако к систематической работе над «Записками из мертвого дома» Достоевский приступил лишь в 1859 году, а в печати начало их появилось в сентябре 1860 года. Печатание «Записок» было закончено в декабре 1862 года, когда во «Времени» появилась VIII глава второй части, посвященная жизни политических заключенных, первоначально запрещенная цензурой. Длительность работы над «Записками» и перерывы в печатании отдельных глав объясняются цензурными затруднениями, с которыми должен был считаться Достоевский как бывший политический ссыльный.

«Записки из мертвого дома» были первой книгой, посвященной описанию царской каторги. С этим связано очень большое историческое значение этой книги. По определению Н. В. Шелгунова, «„Записки из мертвого дома“ познакомили общество с судьбой целой категории несчастных людей», показали впервые «один из уголков русской жизни».1 Большое общественное значение «Записок» было отмечено Д. И. Писаревым и А. И. Герценом, сравнившим «Записки» по силе производимого впечатления с «Адом» Данте и фресками «Страшного суда» Микеланджело. Герцен назвал «Записки из мертвого дома» «страшной книгой», «которая всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как известная надпись Данте над входом в ад...».2

В отличие от осужденных на каторжные работы декабристов, которые были направлены в одну тюрьму и подчинены специальной администрации, петрашевцы были разосланы по разным крепостям и арестантским ротам и подчинены местной общеуголовной администрации. Таким образом, они, по замыслу царского правительства, должны были быть разобщенными, лишенными возможности взаимной поддержки и вместе с тем должны были оказаться на каторге в тех же тяжелых условиях, в которых находилась вся масса арестантов.3 Это сделало более трудным для Достоевского время пребывания на каторге, но вместе с тем близко столкнуло его с крепостной и солдатской массой и дало возможность узнать на собственном опыте невыносимую жестокость порядков дореформенной каторги, грубость и произвол тюремной администрации.

«Записки из мертвого дома» написаны от лица Александра Петровича Горянчикова, осужденного на каторгу за уголовное преступление — убийство жены. О преступлении Горянчикова и о нем самом рассказывается во «Введении» к «Запискам». Однако введение это было написано Достоевским лишь с целью удовлетворить требованиям цензуры. Предпослав его

47

тексту «Записок», Достоевский впоследствии совершенно не считался с ним. Уже во второй главе читатель узнает, что герой был сослан на каторгу не за уголовное, а за политическое преступление, об этом же многократно говорится в ходе дальнейшего рассказа. Достоевский упоминает в «Записках» о своей встрече в Сибири с декабристами и о благотворном влиянии декабристов на нравы сибирской администрации, сочувственно рассказывает о польских революционерах-эмигрантах, с которыми он встретился на каторге, вводит в рассказ ряд индивидуальных биографических штрихов (встреча с «давнишними школьными товарищами» — военными, евангелие, подаренное в Тобольске женами декабристов, жадное чтение книг в последние годы каторги и др.). Всё это заставляло современников воспринимать «Записки из мертвого дома» не только как волнующий рассказ о страданиях народа, об ужасах и несправедливости царской каторги, но и как книгу о тяжелой судьбе политических ссыльных, об испытаниях, выпавших на долю одного из деятелей русского освободительного движения. Это способствовало успеху, который имели «Записки» у передовой демократической части русского общества начала 60-х годов.

Но главное место в «Записках» уделено не самому рассказчику, а обстановке и людям, с которыми ему пришлось столкнуться на каторге. Несмотря на безыскусственный тон рассказа, частые отступления и возвращения рассказчика к тому, о чем ему уже приходилось говорить на предшествующих страницах, «Записки из мертвого дома» отличаются четкой и продуманной композицией. Постепенно Достоевский знакомит читателя со всеми главными сторонами и характерными моментами каторжной жизни. Читатель присутствует при том, как рассказчика заковывают в кандалы, вместе с ним попадает в казарму и видит его глазами впервые раскрывающиеся перед заключенным быт и нравы арестантов, знакомится с администрацией и разнообразным населением каторги, с зимними и летними работами в остроге. Он попадает в баню, в тюремную больницу, узнает не только обычную тяжелую жизнь заключенных, но и их праздничные развлечения. «Записки из мертвого дома» содержат реалистическую картину всей жизни заключенного — от поступления в острог и до выхода на свободу. Читатель знакомится не только с внешней стороной этой жизни, но вместе с героем постепенно узнает более глубокие черты окружающих его человеческих характеров и обстановки, знакомство с которыми нередко разрушает первоначальное, поверхностное впечатление и дает богатую пищу для обобщающих заключений и выводов.

В отличие от обычной для Достоевского нервной и драматической манеры повествования, в «Записках из мертвого дома» рассказ проникнут внешним спокойствием и эпической объективностью. Писатель как бы боится придать рассказу личную, субъективную окраску и хочет, чтобы факты говорили сами за себя. Рассуждения и выводы рассказчика Достоевский излагает почти всегда чрезвычайно кратко, придавая им не столько форму общих отвлеченных заключений, сколько форму размышлений, непосредственно возбужденных увиденным и пережитым. Очень часто эти размышления обрываются и не заканчиваются: они только формулируют в более обобщенной форме те или другие частные наблюдения рассказчика, указывают на сложность рассматриваемого им явления, требующего особого внимания общества (например, на различие преступлений, за которые совершившие их подвергаются одним и тем же наказаниям), но не указывают собственного решения вопроса автором.

Несмотря на внешнее спокойствие и сдержанность рассказа, в каждой строчке «Записок из мертвого дома» угадывается глубокое, взволнованное

48

чувство. Всё повествование в «Записках» проникнуто негодованием против жестокости царской администрации и несправедливых порядков каторги, согрето любовью и сочувствием к народу, являющемуся главной жертвой этих порядков.

Достоевский с суровой простотой описывает грязную, отупляющую обстановку арестантской казармы, тяжесть принудительного труда, произвол представителей администрации, опьяненных своей властью и безнаказанностью (как обрисованный в «Записках» плац-майор Кривцов). С большой силой написаны страницы, посвященные тюремной больнице, где лечат свои спины наказанные шпицрутенами солдаты и где больные месяцами болеют и умирают в кандалах. Достоевский показывает, что каторжная система, основанная на постоянном насилии и издевательстве над заключенными, на подавлении всякого свободного проявления личности, на ежеминутном ощущении ими стеснения и гнета, порождала со стороны арестантов упорный, непрерывный протест. Не находя для себя других форм проявления, этот протест выливался в озлоблении, пьянстве, драках, тайном и открытом разврате. Если безнаказанность каторжной администрации развращала ее и порождала дикое издевательство над арестантами, то постоянное ощущение своего бесправия, стеснение и гнет, испытываемые арестантами, имели на многих из них такое же развращающее, гибельное влияние.

Писатель не ограничивается критикой порядков каторги. Он выводит в «Записках» целую вереницу народных типов.

В крепостной России 40—50-х годов значительное число приговоренных к каторжным работам составляли крепостные крестьяне и солдаты, осужденные за сопротивление произволу своих помещиков и офицеров. По цензурным соображениям Достоевский не мог коснуться того разряда заключенных, преступления которых были вызваны помещичьим гнетом. Рассказ Достоевского об одном из таких заключенных крестьян, зарубившем топором своего барина за насилие над его молодой женой, не вошедший в текст «Записок», сохранился в памяти друга писателя А. П. Милюкова и передан последним в воспоминаниях о Достоевском.1

И однако тема крепостного права проходит красной нитью через все «Записки». Уже на первых страницах «Записок» Достоевский подчеркивает, что основную массу заключенных в остроге составляли крепостные крестьяне и солдаты, вынесшие из своей прежней жизни до каторги упорную и непримиримую ненависть к дворянству. С этой ненавистью к господствующему классу рассказчик сталкивается в день своего поступления в острог, и она сопровождает его в течение всей дальнейшей жизни на каторге. «Вы — железные носы, вы нас заклевали!» (III, 497), — говорят герою и его товарищам-дворянам арестанты из народа, отвергая с возмущением всякую мысль о возможности товарищества между ними. Достоевский не скрывает, а прямо указывает читателю социальную причину этой ненависти. «...они все прежде были или помещичьи, или из военного звания. Сами посудите, могут ли они вас полюбить-с?» (III, 328) — заявляет герою один из дворян, с которыми он встречается на каторге, — Аким Акимович.

Следует подчеркнуть, что «Записки из мертвого дома» писались Достоевским одновременно с «Рядом статей о русской литературе» и другими статьями, в которых писатель пытался доказать, что в России дворянство

49

и народ составляли единое целое, что дух русского общества «пошире сословной вражды» (XIII, 41). Отголоски этих реакционных утверждений Достоевского встречаются и на отдельных страницах «Записок из мертвого дома». Однако в силу своей реалистической правдивости «Записки» служат самым наглядным и убедительным опровержением славянофильских, «почвеннических» идей Достоевского, ясно показывают глубокий и непримиримый характер ненависти народа к дворянству. Характерно, что кульминационным моментом описанного Достоевским театрального представления арестантов является сцена, в которой черти уносят барина в ад и его слуга Кедрил радостно заявляет, что теперь он «один...без барина». Достоевский подчеркивает, что эти многозначительные слова вызвали у зрителей «беспредельный» восторг (III, 441). Рисуя глубокую ненависть крепостного крестьянства к дворянству, Достоевский показывает, что со столь же глубоким недоверием и отчуждением народ относился и к крепостнической администрации, считая виновных в преступлениях перед начальством всегда правыми. Если об убийствах помещиков их крепостными в «Записках» не говорится, то об убийствах офицеров и лиц тюремной администрации, вызванных невыносимыми издевательствами над подчиненными, рассказывается несколько раз (Сироткин, Лучка).

В позднейших произведениях, особенно в «Дневнике писателя», Достоевский многократно полемизировал с материалистической теорией, объясняющей причины преступности влиянием социальной среды. Достоевский утверждал, что материалистический взгляд на преступление как на общественное, социальное явление приводит якобы к оправданию преступника, ибо переносит вину с его личности на общество и тем самым снимает с него ответственность за совершенное преступление.

Достоевский сделал при этом много отдельных правильных замечаний против натуралистического понимания среды и против софистики либеральных адвокатов, которые пытались казуистически воспользоваться учением о социальной природе преступности для защиты интересов своих клиентов. Однако рассматриваемая в целом полемика писателя была глубоко ошибочной и реакционной. Отказ от научного, материалистического взгляда на преступление приводил самого Достоевского к воскрешению церковного учения о стихийном стремлении человека к греху, о необходимости для него «страдания» и религиозного покаяния.

Зачатки этого реакционного взгляда проскальзывают кое-где и в «Записках из мертвого дома», в особенности в начальных главах второй части, посвященных описанию госпиталя. Однако отнюдь не они определяют главное в содержании книги. Выводя на страницах «Записок» многочисленные фигуры каторжников как из народной, так и из дворянской среды, Достоевский в подавляющем большинстве случаев отчетливо показывает социальную природу их преступлений и одновременно вскрывает социальный характер русского законодательства эпохи Николая I, связь его с крепостническим строем и проводившейся царизмом политикой угнетения национальностей. С этой точки зрения объективное содержание «Записок» также резко расходится с реакционными тенденциями взглядов самого писателя.

Достоевский указывает на связь преступности с бродяжничеством, с нищетой и бесправием широких масс населения. Он отмечает, что каторжная работа зачастую по трудности не превосходит, а уступает работе крепостного мужика, что многие из арестантов, попав на каторгу, чувствуют себя более сытыми и даже более вольными в атмосфере каторжного «товарищества», чем они были до каторги. Эта сторона «Записок из мертвого

50

дома» вызвала при опубликовании первых глав особые опасения цензуры, испугавшейся, что каторжная жизнь, описанная Достоевским, может послужить в условиях царской России соблазном для «людей неразвитых» (III, 567).

Достоевский осуждает в «Записках из мертвого дома» жестокость политики религиозного и национального угнетения, проводившейся царизмом. С большой симпатией обрисованы в «Записках» стародубовский старик-раскольник, лезгинец Нурра, дагестанский татарин Алей. Не скрывая своих идейных расхождений с польскими дворянами-революционерами, Достоевский в то же время описывает их с глубоким сочувствием, горячо возмущается издевательством над ними тюремного начальства, высоко оценивает их нравственную стойкость.

Несмотря на своеобразие описанного в «Записках из мертвого дома» «уголка русской жизни», книга эта во многом примыкает к тому ряду реалистических книг о народе, который был открыт «Записками охотника» Тургенева. Вслед за Тургеневым, Григоровичем, Писемским Достоевский выводит на страницах «Записок» галерею людей из народа, удивительная одаренность и юмор которых ярко сверкают на темном фоне каторжной жизни.

Еще в письме к брату от 22 февраля 1854 года, рассказывая о впечатлениях своей жизни на каторге, Достоевский писал: «Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров! Я сжился с ними, и потому, кажется, знаю их порядочно. Сколько историй бродяг и разбойников и вообще всего черного, горемычного быта. На целые томы достанет. Что за чудный народ» (П., I, 139). Соприкосновение с народом, близкое знакомство и общение с ним в годы каторги Достоевский всегда считал главным событием всей своей жизни, хотя под влиянием своих реакционных взглядов он стремился позднее придать этим воспоминаниям ложную, религиозную окраску.

Достоевский показывает в «Записках» трудолюбие и энергию людей из народа, свойственное им высокое чувство собственного достоинства и справедливость. Огромная художественная чуткость и яркая талантливость большей части арестантов раскрыта при описании театрального представления в остроге — описании, которое составляет идейную и художественную вершину первой части «Записок». Эпизоды покупки Гнедка и выпуска арестантами на волю крепостного орла характеризуют хозяйственность, свойственную арестантам, их жизнелюбие и неистребимую любовь к свободе. Воспроизводя прибаутки арестантов, характерные народные выражения, пословицы и поговорки, вошедшие в их язык, Достоевский показывает свойственный людям из народа юмор, меткость и точность определений, даваемых ими окружающим людям и вещам.

С большой теплотой обрисованы в «Записках» тихий и простодушный Сироткин, трудолюбивый, хозяйственный Сушилов, Баклушин, юмор и яркая одаренность которого раскрываются в сцене представления. Рисуя суровые фигуры «отчаянных» — Петрова, Орлова, Достоевский умеет показать ту огромную внутреннюю энергию, силу, решительность, которые им свойственны и которые в других условиях могли бы найти для себя иное применение.

Для реалистического стиля «Записок из мертвого дома» характерно совершенное отсутствие в них той идеализации каторжных типов, которая была свойственна не только некоторым романтикам (Гюго), но и выдающимся реалистам Запада (Бальзак). В глазах Достоевского каторжник не противопоставлен современному обществу, не окружен фальшивым

51

романтическим ореолом бунтаря против скуки и прозы обыденной буржуазной жизни. Давая портреты арестантов, вводя в повествование их рассказы о своем прошлом, Достоевский стремится в противоположность Гюго и Бальзаку (которых он очень любил) реалистически показать психологическое и социальное разнообразие характеров каторжников и причины их преступлений, показать, что каждый из них является тем, чем сделала его, с одной стороны, предшествующая жизнь, а с другой — влияние каторги.

Достоевский не скрывает того, что среди арестантов ему пришлось увидеть и людей, отталкивающих, развращенных губительным влиянием уголовно-преступной среды, бессмысленно жестоких, трусов и фанфаронов. Таковы Газин, хвастливый и любующийся собой Лучка.

Каторжники для Достоевского — это не особый разряд людей, а люди из народа, характеры которых отражают как светлые, так и темные, отрицательные стороны народной жизни в условиях царской России: темноту и невежество народных масс, их предрассудки и пороки, порожденные существующими порядками. Достоевский не идеализирует также языка каторги, он пользуется при передаче речи своих персонажей народными выражениями и поговорками, но избегает специфически каторжного жаргона.

Пребывание на каторге привело Достоевского к пессимистическому выводу о том, что революционеры, как и весь верхний «культурный» слой общества, трагически оторваны от народа, от «почвы». Этот взгляд Достоевского получил отражение и в «Записках из мертвого дома». Однако изображение взаимоотношений народа и интеллигенции в «Записках» еще лишено той ложной тенденциозной окраски, которую оно приобрело в позднейших произведениях Достоевского. В эпилоге «Преступления и наказания», описывая жизнь Раскольникова на каторге, Достоевский объясняет враждебное отношение народной среды к Раскольникову тем, что он «безбожник», атеист. В «Записках из мертвого дома» изображение взаимоотношения народа и политических заключенных выдержано еще в реалистическом духе. Народ смотрит здесь на политических заключенных недоверчиво постольку, поскольку он видит в них дворян, к которым жизнь приучила его относиться с недоверием. Это не мешает людям из народа принимать участие в судьбе рассказчика, дружеским отношениям между ним и Алеем, Сушиловым. Рисуя свободолюбие народных масс, их враждебность к дворянству и крепостнической администрации, Достоевский тем самым показывает, что политическая борьба с самодержавием и крепостничеством не была беспочвенной, но отражала интересы народа.

Подводя итог своим впечатлениям, Достоевский подчеркивал, что большинство людей из народной среды, с которыми ему пришлось встретиться на каторге, принадлежали не к худшим, а к лучшим элементам народа. Он указывает на то, что более половины каторжников были грамотными, что составляло резкий контраст с неграмотностью подавляющей массы населения крепостной России. Суровым упреком существующему строю звучали заключительные слова «Записок»: «И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уж всё сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?» (III, 559).

Хотя сам Достоевский и не давал прямого ответа на этот вопрос, но вся логика его книги приводила к тому единственно правильному выводу, который сделала из нее передовая демократическая часть общества

52

60-х годов, увидевшая в «Записках из мертвого дома» обвинение по адресу самодержавия и крепостнического строя тогдашней России.

9

Летом 1862 года Достоевский совершил впервые поездку за границу. Он посетил Германию, северную Италию, Францию, заезжал в Лондон, где встретился с А. И. Герценом. Впечатления от этой заграничной поездки Достоевский изложил в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863).

Писатель дал здесь глубокую и резкую сатиру на общественную и культурную жизнь буржуазной Франции времен Наполеона III, нарисовал потрясающую картину капиталистического Лондона, выступил с гневным протестом против лицемерия господствующих классов Западной Европы и Америки.

Достоевский приехал в Лондон вскоре после открытия всемирной выставки, которая должна была, по замыслу ее организаторов, служить выражением безграничного могущества капиталистической цивилизации. Однако несравненно большее впечатление, чем Хрустальный дворец и всемирная выставка, на великого русского писателя произвели рабочие кварталы Лондона с их «полуголым, диким и голодным населением» (IV, 75), нищета и отупление масс, улицы и кофейни, кишащие публичными женщинами. Капиталистический Лондон предстал перед Достоевским в качестве символа жестокой и бесчеловечной власти современного «Ваала» — буржуазной цивилизации, торжество которой куплено ценой рабского труда, крови и слез миллионов людей.

В тех главах «Зимних заметок о летних впечатлениях», которые посвящены Франции 1860-х годов, Достоевский во многом примыкает к традиции герценовской публицистики конца 1840-х годов. Вслед за Герценом, изобразившим в «Письмах из Франции и Италии» торжество сытой буржуазии во Франции и ее кровавую расправу над парижским пролетариатом в 1848—1849 годах, Достоевский рисует дальнейший этап в развитии французской буржуазии, преуспевающей под охраной бонапартистской империи, лицемерной, трусливо жмущейся от постоянного страха потерять свое место под солнцем.1

Заявляя, что из всех лозунгов французской буржуазной революции XVIII века осуществился лишь один: власть буржуа, ставшего по слову аббата Сийеса из «ничего» — «всем», Достоевский вскрывает формальный характер буржуазных идеалов свободы и равенства. Он указывает на то, что свобода в буржуазном государстве — это свобода для богатых, свобода для тех, которые имеют «миллион». «Дает ли свобода каждому по мильону? — спрашивает Достоевский. — Нет. Что такое человек без мильона? Человек без мильона есть не тот, который делает всё, что угодно, а тот, с которым делают всё, что угодно» (IV, 85).

Полемизируя с либералами, Достоевский заявляет, что буржуазная цивилизация — «не развитие, а, напротив, в последнее время в Европе всегда стояла с кнутом и тюрьмой над всяким развитием». Цивилизация, пишет он (намекая на социалистическую критику общества), «уже осуждена давно на самом „Западе“, где за нее стоит „один собственник“, желающий „спасти свои деньги“» (IV, 66, 67).

Однако, хотя в своей критике капиталистических порядков Запада Достоевский поднимается до большой обличительной силы, в «Зимних

53

заметках о летних впечатлениях» отчетливо отразились и реакционные черты, присущие его критике капитализма.

Критика буржуазной цивилизации у Достоевского имеет романтический оттенок. Писатель пользуется в своей критике капитализма отвлеченными библейскими, апокалиптическими образами. Будущее Западной Европы представляется ему в виде фантастической картины разрушения и гибели человеческой культуры. Исходя из своего пессимистического взгляда на грядущие судьбы цивилизации, Достоевский выражает неверие в то, что победа рабочего класса приведет к уничтожению буржуазного строя, к торжеству социализма. На Западе, доказывает он, «все собственники или хотят быть собственниками», не исключая рабочего; «работники, — утверждает Достоевский, — тоже все в душе собственники: весь идеал их в том, чтоб быть собственниками и накопить как можно больше вещей» (IV, 84—85). Поэтому Достоевский приходит к выводу, что социализм во Франции невозможен. Западный мир тоскует о братстве, но в нем отсутствуют действительные предпосылки для братства из-за безраздельного торжества «единичного», «личного» начала. С этой точки зрения Достоевский противопоставляет ему Россию, которая призвана показать народам Запада образец «братского, любящего начала» (IV, 87).

Наблюдая упрочение капитализма на Западе, рост политического могущества буржуазии и усиление ее влияния на верхушку рабочего класса, Герцен в 50-х и в начале 60-х годов также высказывал сомнение в том, что революция на Западе сможет победить, и выдвигал мысль, что Россия, сохранившая начала общинного устройства, сможет благодаря этому помочь движению западноевропейских народов к социализму. Однако скептицизм Герцена был, по выражению Ленина, «формой перехода от иллюзий „надклассового“ буржуазного демократизма к суровой, непреклонной, непобедимой классовой борьбе пролетариата».1 Разрывая с буржуазными иллюзиями в социализме, Герцен двигался к более высокой ступени революционного мировоззрения. Его скептицизм был следствием разочарования в прежних средствах борьбы, а не разочарования в идее социализма. Идеализация общинного землевладения у Герцена была отражением демократической, крестьянской идеи «права на землю», направленной против помещичье-крепостнического землевладения. В отличие от Герцена, Достоевский, противопоставляя Россию капиталистическому Западу, защищал не идеи социализма и классовой борьбы, а идеи христианского братства и духовного единения высших классов и народа. В то время как Герцен стремился обосновать историческую роль России с материалистических позиций — особенностями сохранившейся в ней формы крестьянского землевладения, — Достоевский в самой крестьянской общине видел лишь проявление религиозно-моральных идеалов, «братского, любящего начала». Он отвергал необходимость борьбы за изменение материальных условий жизни, за экономические и политические преобразования, выдвигая вместо нее реакционно-утопические религиозные идеалы. Это делает Достоевского в «Зимних заметках», несмотря на близость стиля их лучших, обличительных страниц к стилю Герцена-публициста, прямым идейным антагонистом Герцена, как и всего революционного лагеря 60-х годов.

Антагонизм между Достоевским и революционно-демократическим движением 60-х годов, отчетливо сказывающийся в «Зимних заметках о летних впечатлениях», нашел свое еще более прямое, сознательное и открытое выражение в повести «Записки из подполья» (напечатанной в журнале

54

«Эпоха» в 1864 году). Достоевский выступил здесь с попыткой яростного опровержения материалистической философии и социалистических идеалов революционной демократии 60-х годов.

«Записки из подполья» написаны от лица обиженного жизнью отставного чиновника, полного неистовой злобы и презрения к окружающему миру и к самому себе. Сам Достоевский называет героя «Записок» «антигероем». Достоевский, писал Горький, «в лице героя „Записок из подполья“ ...дал тип эгоцентриста, тип социального дегенерата. С торжеством ненасытного мстителя за свои личные невзгоды и страдания, за увлечение своей юности Достоевский фигурой своего героя показал, до какого подлого визга может дожить индивидуалист из среды оторвавшихся от жизни молодых людей XIX—XX столетий».1

Образ героя «Записок из подполья» — реакционный вариант того образа «маленького человека», который с противоположных позиций был обрисован в ранних повестях Достоевского. В течение долгих лет герой «Записок» подвергался обидам и оскорблениям со стороны вышестоящих и болезненно переживал свое унижение. Но ощущение обиды и несправедливости существующего порядка вещей не вызвало у него чувства солидарности с другими бедняками, желания помочь им, как это было у Макара Алексеевича Девушкина. Герой «Записок» — индивидуалист до мозга костей. Окружающая действительность представляется ему «каменной стеной», равнодушной к нему и к его страданиям. Подвергаясь унижениям, он не искал реального выхода, а молча складывал обиды в своем сердце, мечтая втайне о мести своим обидчикам и в то же время ощущая внутренне отвращение к самому себе за свою злобу и бессилие. Чувство презрения к людям, благоденствующим в условиях существующих порядков, сменяется в его искалеченной душе вспышками мучительной зависти к ним и жаждой самому испытать наслаждения власти и господства над более слабым. За благородными порывами у него неизбежно следуют раскаяние и злоба на себя за свою «глупость», желание насмеяться над самим собой и окружающими при помощи какого-нибудь грязного и подлого поступка.

Горький писал, что образ героя «Записок из подполья» вмещает в себе характерные черты «многих социальных вырожденцев, созданных анархическим влиянием бесчеловечных условий капиталистического государства».2 Дворянско-крепостническое и буржуазное общество порождает немало различных элементов социального распада и деградации человеческой личности. Особенно много людей типа героя «Записок из подполья» создала предимпериалистическая и империалистическая эпоха.

Однако сам Достоевский совершенно не понимает, что изображенный им тип «подпольного» человека с его злобой и бессилием, с его дикими антиобщественными порывами является социальным типом, порожденным определенной конкретной исторической эпохой, — эпохой развивавшегося в 60-е годы капитализма. Различие между человеком «из подполья» и людьми других общественных слоев представляется Достоевскому не качественным, а лишь количественным. Достоевский пытается утверждать, что психологическая раздвоенность и уродливые антисоциальные инстинкты человека «из подполья» свойственны в большей или меньшей степени всякому человеку и являются проявлением «извечных» свойств человеческой природы. Чем выше сознание человека, чем больше он способен отдать себе отчет

55

в содержании своей внутренней жизни, чем честнее и беспощаднее он относится к самому себе, утверждает Достоевский, тем яснее он должен видеть скрытые в нем черты «подпольного» человека, если только он не хочет спрятаться от «живой жизни» в мире отвлеченных, книжных представлений о ней. Считая черты «человека из подполья» якобы принадлежностью всякого человека, Достоевский возрождает реакционную средневековую идею о «злом начале», скрытом в человеческой душе, о греховности плотской природы человека, которая нуждается в религиозном «обуздании».

«Записки из подполья» состоят из двух частей. В первой из них Достоевский, развивая мрачную философию человека «из подполья», противопоставляет ее революционно-демократическим идеям Чернышевского и его социалистическим идеалам, отразившимся в романе «Что делать?». Достоевский заявляет устами своего героя, что основным стремлением человеческой натуры является не стремление к счастью, как полагали просветители XVIII века, а стремление к проявлению во что бы то ни стало своего индивидуального, личного начала. Он несправедливо утверждает, что материалистическая философия Чернышевского ведет к фатализму, превращающему человека в «штифтик», а его революционно-демократическая мораль — к вульгарному утилитаризму. Вера Чернышевского в возможность гармонического сочетания общественных и личных интересов и построения на этой основе социалистического общества злобно высмеивается Достоевским как отвлеченная утопия, оторванная от действительных потребностей человека. Достоевский доказывает, что социалисты, считающие, что причины общественных болезней заключаются в социальных условиях, принимают «ближайшие и второстепенные» причины зла за «первоначальные». Подлинной, «первоначальной» причиной человеческих страданий является не несовершенство социальных условий, а извечная противоречивость самой природы человека. Социалистическим взглядам Чернышевского Достоевский противопоставляет анархическую идею безграничного своеволия личности, не признающей ни малейшего стеснения своих прав и готовой отстаивать их, вплоть до права на страдание и разрушение. Последние, по утверждению Достоевского, являются вечным и необходимым законом существования, так как без них остановилось бы развитие человечества. Реакционные идеи, впервые изложенные в первой части «Записок из подполья», Достоевский позднее постоянно вкладывал в уста героев своих романов и развивал на страницах «Дневника писателя».

Та же реакционно-полемическая тенденция лежит и в основе второй части «Записок из подполья». Если в первой половине «Записок» высмеяны теоретические философские и социальные идеалы революционных демократов 60-х годов, то вторая половина «Записок» направлена против их практической общественной программы. Достоевский избирает здесь своей мишенью стихотворение Некрасова «Когда из мрака заблужденья» (1845). В нем великий поэт рассказал, как молодой демократ-разночинец помогает женщине, выброшенной на мостовую большого города, обрести свое человеческое достоинство и начать новую жизнь. Пародируя стихотворение Некрасова, Достоевский заставляет «человека из подполья» разыграть перед «падшей» женщиной роль проповедника «высокого и прекрасного» для того, чтобы герой его мог тем ярче обнаружить после этого свойственные ему задатки мучителя и палача. В противовес революционным демократам Достоевский утверждает, что прежде чем отдельный человек получит право на спасение других несчастных, он должен нравственно исцелиться сам, так как низкое, грязно эгоистическое начало присуще каждой человеческой личности.

56

М. Горький охарактеризовал реакционную философию героя «Записок из подполья» как «анархизм побежденных».1 Нигилизм героя «Записок из подполья», его проповедь своеволия личности и безразличия к общественным интересам, его глумление над социалистическим идеалом русских революционных демократов оказали влияние на идеологию «веховской» интеллигенции в эпоху реакции 1907—1909 годов, на реакционную часть западноевропейской буржуазной интеллигенции. Нигилизм подобного типа, который, по выражению Горького, капитализм «внушал и всецело оправдывал», является прямой противоположностью идеям социалистического гуманизма, традициям и идеалам советского общества.

«Записки из подполья» встретили резкий отпор со стороны Щедрина в его «драматической были» «Стрижи», где язвительно высмеивались редакторы журнала «Эпоха» и его сотрудники («Современник», 1864, V). Намекая на реакционный характер критики материализма и социализма в «Записках из подполья», на возрождение Достоевским средневекового учения о первородном грехе, Щедрин сравнивал идеи Достоевского с идеями Фомы Аквинского. Философию героя «Записок из подполья» Щедрин выразительно охарактеризовал как «альбинизм (т. е. бледную немочь) мысли».2

«Стрижи» были одним из звеньев ожесточенной полемики между «Эпохой» и «Современником», которая продолжалась на всем протяжении издания «Эпохи». Со стороны «Современника» против идей Достоевского и других сотрудников «Эпохи» выступали Щедрин и Антонович. Достоевский отвечал Щедрину в памфлете «Господин Щедрин или раскол в нигилистах» («Эпоха», 1864, № 5) и других заметках. И Щедрин, и Достоевский допустили в своих статьях ряд личных выпадов, вызванных раздражением, но основная линия их полемики, в которой Щедрин защищал революционно-демократические традиции Чернышевского и Добролюбова, носила глубоко принципиальный характер.

Памфлетом против революционно-демократического лагеря явилось и последнее произведение, напечатанное Достоевским в «Эпохе», — фантастический рассказ «Крокодил» (первоначально — «Необыкновенное событие или пассаж в Пассаже», 1865). Описывая здесь чиновника, проглоченного крокодилом, но оставшегося при этом в живых и в желудке крокодила собирающегося стать «новым Фурье», изобрести «новую собственную теорию новых экономических отношений» (IV, 214), Достоевский насытил весь рассказ элементами пародии на идеи как либерального, так и революционно-демократического лагеря и повторил ряд своих прежних выпадов против «Что делать?» Чернышевского. «Крокодил» вызвал негодование прогрессивной журналистики и обвинение в том, что в рассказе содержится не только критика идей Чернышевского, но и злобная насмешка над его осуждением. Достоевский в 1873 году выступил с опровержением этого обвинения («Нечто личное» в «Дневнике писателя» за 1873 год), категорически отрицая, что в рассказе содержатся намеки на личность и биографию Чернышевского. Это заявление, сделанное вскоре после издания «Бесов», в период наиболее острой идейной борьбы Достоевского с революционным движением, очень важно для определения его общественной позиции. Оно показывает, что, борясь с идеями «Современника», Достоевский в то же время считал важным отмежевать себя от той помещичье-крепостнической

57

и придворной клики, которая организовала осуждение Чернышевского или выражала свое сочувствие этому позорному акту царского правительства.

Летом 1864 года умер М. М. Достоевский. После смерти брата писатель продолжал один издание журнала, но на февральской книжке 1865 года вынужден был прекратить его из-за неуспеха и долгов. После прекращения «Эпохи» Достоевский очутился в чрезвычайно тяжелом материальном положении, так как он принял на себя не только заботы о семье брата, но и уплату его долгов. Освободиться от претензий кредиторов Достоевскому удалось лишь в последние годы жизни: почти все свои произведения 60-х и 70-х годов он был вынужден писать в обстановке постоянной нужды, подвергаясь эксплуатации издателей и назойливому преследованию кредиторов.

10

Реакционные стороны мировоззрения Достоевского, отразившиеся в «Записках из подполья», не могли заглушить обличительной силы его творчества. В пореформенные годы Достоевский продолжал внимательно присматриваться к происходящим в России историческим переменам. Он сознавал, что рушится «благообразие» патриархальных форм жизни, его волновали нищета и страдания широких слоев населения, рост преступности, разложение семьи, усиление могущества «золотого мешка».

Достоевский понимал, что современная ему Россия переживала мучительную переходную эпоху, что самые различные слои русского общества его времени испытывали чувство неудовлетворенности заведенным порядком вещей. Сознавая развращенность великосветской аристократической среды, писатель в то же время ясно видел губительный характер власти денег, понимал, что победа буржуазно-мещанских идеалов несет с собой измельчание и вырождение личности, торжество умственной и нравственной ординарности.

В своих романах и публицистике Достоевский полемизировал с революционным лагерем. Однако он не мог при этом не испытывать сознания важности тех вопросов, которые поднимали русские революционеры. Развитие освободительного движения привлекало внимание Достоевского к наиболее «больным» вопросам общественной жизни, заставляло отзываться на них в своем творчестве, а это неизбежно приводило писателя к противоречию с реакционными тенденциями его мировоззрения.

Указанные особенности творчества Достоевского проявились в его романах 60—70-х годов и прежде всего в романе «Преступление и наказание».

Вскоре после прекращения «Эпохи» Достоевский задумал роман «Пьяненькие», который он 11 июня 1865 года предложил издателю «Отечественных записок» Краевскому. Сюжет «Пьяненьких» явился зародышем «Преступления и наказания», куда изображение семьи пьяницы-чиновника Мармеладова вошло в качестве одной из сюжетных линий. Выехав в июле 1865 года за границу, Достоевский продолжает здесь работу над романом, замысел которого вскоре осложняется новыми, более широкими темами. После длительной работы, в ходе которой первоначальная форма повествования от лица героя была заменена повествованием от автора, «Преступление и наказание» в 1866 году появилось в журнале «Русский вестник».

58

«Преступление и наказание» — один из выдающихся романов русской и мировой литературы. Роман этот сразу был оценен читателями и критикой как произведение, замечательное по своей оригинальности, глубине психологического анализа и художественной силе. После выхода «Преступления и наказания» имя Достоевского (несмотря на различное отношение к его взглядам представителей разных общественных лагерей) получило всеобщее признание как имя одного из крупнейших мастеров русского художественного слова, заняло в сознании читателей место рядом с именами Толстого, Тургенева, Гончарова, Островского. Но в этом романе Достоевского получили выражение и все противоречия его творчества и мировоззрения, что было отмечено тогда же демократической критикой.

«Преступление и наказание» — психологическая история преступления и его нравственных последствий. Однако герой «Преступления и наказания», Раскольников, — не обычный преступник. Свое преступление он совершает под влиянием созданной им философской теории. Самое преступление Раскольников рассматривает как проверку правильности этой теории. Психологический анализ состояния преступника до и после совершения убийства в романе слит воедино с анализом философской теории Раскольникова, которая представляется Достоевскому своего рода «знамением времени», выражением идейных и нравственных шатаний, характерных для значительного числа представителей молодого поколения из разночинной демократической среды.

Образ Раскольникова имел в русской и западноевропейской литературе ряд литературных предшественников. К ним относятся пушкинский Германн, герои «петербургских повестей» Гоголя, Растиньяк в романе Бальзака «Отец Горио» (1834—1835). В одной из глав «Отца Горио» Растиньяк в беседе со своим другом Бьяншоном обсуждает вопрос о том, может ли человек построить свое счастье на преступлении. Этот философский диалог вызван предложением Вотрена, сделанным Растиньяку, дать свое молчаливое согласие на убийство сына банкира Тайфера. В результате убийства дочь банкира окажется богатой наследницей и Растиньяк, женившись на ней, сможет не только стать владельцем громадного состояния, но и помочь своим сестрам.

Однако, по сравнению с образами молодых людей, созданными предшественниками Достоевского, образ Раскольникова обогатил русскую и мировую литературу новыми чертами. Образ этот отразил следующую ступень в разработке всего того широкого круга философских и социальных вопросов, которые были вызваны развитием капитализма в России и на Западе и влиянием его на психологию личности. Этим объясняются мировое значение романа Достоевского и тот широкий резонанс, который «Преступление и наказание» вызвало почти во всех странах мира.

Раскольников — студент, принужденный из-за бедности оставить учение. Его мать, жена провинциального чиновника, живет после смерти мужа на небольшой пенсион. Почти все деньги она посылает сыну, в котором видит свою единственную опору в будущем. Сестра Раскольникова, Дуня, чтобы помочь матери и брату, вынуждена была поступить гувернанткой в семейство богатых помещиков, где она подвергается унижению и обидам.

Раскольников — одаренный от природы и честный юноша. Живя в тесной каморке на пятом этаже многоэтажного петербургского дома близ Сенной, наблюдая жизнь бедноты и мещанского населения Петербурга, Раскольников сознает, что не только он один, но и тысячи других окружающих его людей обречены существующим порядком на нищету и несправедливость, задыхаются в атмосфере унижения и бесправия.

59

Но вместе с тем Раскольников болезненно горд, необщителен, полон сознания своей исключительности. Он не привык к обществу других людей, избегает его, не доверяет окружающим. Замкнувшись в самом себе, уйдя от всех, «как черепаха в свою скорлупу» (V, 25—26), он старается решить вопросы, которое вызывает у него сознание несправедливости окружающей жизни, и найти из них выход своими собственными силами. Раскольников создает теорию о праве сильной личности на преступление, рассматривая последнее как форму протеста против несправедливости существующего порядка, при котором молодые и свежие силы обречены на гибель, в то время, как богатство находится в руках немногих ростовщиков и богачей, жизнь которых законно вызывает лишь отвращение и ненависть.

Иллюстрация:

Титульный лист первого издания. 1867.

Раскольников не верит в «обыкновенных», рядовых людей, в массу. Он противопоставляет им немногих избранных «необыкновенных» людей, способных возвыситься над предрассудками толпы. В статье, напечатанной в газете «Периодическая речь», он стремится историческими примерами обосновать эту реакционную систему идей, предвосхищающую философию Ницше и другие реакционные учения буржуазной философии и морали предимпериалистической и империалистической эпохи. Раскольников доказывает, что развитие человечества всегда совершалось лишь благодаря тому, что исторические деятели не чувствовали себя связанными теми моральными нормами, которым подчинялась масса, но дерзко преступали и нарушали их, и именно это доставило им впоследствии всеобщее уважение и признание. Из этого Раскольников стремится вывести право сильной личности нарушать моральные нормы, обязательные для массы, не останавливаясь в необходимых случаях перед преступлением и человеческими жертвами. Чтобы доказать себе, что он сам является подобной сильной личностью, что он имеющий право, «Наполеон», а не «тварь дрожащая» (V, 342), Раскольников убивает старуху-ростовщицу с целью овладеть спрятанными у нее деньгами.

Достоевский заставляет Раскольникова в различные минуты по-разному объяснять мотивы и цели своего преступления. Иногда Раскольникову кажется, что главным мотивом, толкнувшим его на убийство ростовщицы, было желание испытать свои силы, убедиться в том, принадлежит

60

ли он к той породе людей, к которой принадлежал Наполеон и другие «необыкновенные» люди. Порою же Раскольников пытается объяснить свое преступление иначе — тем, что, убивая ростовщицу, он хотел облагодетельствовать мать, сестру и других, одаренных и несправедливо страдающих людей. Эти различные объяснения, отражающие колебания Раскольникова между идеей буржуазного «сверхчеловека» и индивидуалистическим протестом против буржуазного строя жизни, не меняют, однако, как прекрасно сознает сам герой, сущности его преступления, в основе которого лежит стремление утвердить свою личность анархическим, антиобщественным путем.

Как отметила немецкая писательница А. Зегерс, Достоевский в «Преступлении и наказании» в одно время с Толстым (в «Войне и мире») дает свое решение темы Наполеона, которую оба писателя связывают с темой буржуазного индивидуализма.1 Так же, как Толстой в «Войне и мире», Достоевский в «Преступлении и наказании» отвергает культ Наполеона, усматривая в этом культе выражение идеи буржуазной свободы личности, — «свободы», ставящей отдельную личность над обществом, отрицающей ее социальную и моральную ответственность за свои действия. Достоевский поднимает вопрос о том, что индивидуализм, доведенный до своего логического завершения, враждебен развитию самой личности, неизбежно приводит ее к саморазрушению. Вместе с тем Достоевский с глубокой иронией указывает на различие между двумя поколениями буржузных молодых людей, «глядящих в Наполеоны»: если подвиги Наполеона в Тулоне или на Аркольском мосту не были чужды исторического величия, то подражание Раскольникова Наполеону приводит к убийству и ограблению ростовщицы.

Весь роман Достоевского представляет собой художественное доказательство теоретической и практической несостоятельности анархической «идеи» Раскольникова о сильной личности и ее праве руководствоваться нормами своей особой морали. Достоевский правильно видит, что взгляды Раскольникова являются чудовищным заблуждением. Шаг за шагом, на его собственном опыте Достоевский заставляет героя убедиться в ложности избранного им пути. Писатель показывает, что весь круг идей Раскольникова о сильной личности и о ее праве преступать объективные моральные нормы ведет на деле не к возвышению, а к разрушению личности, к ее нравственной и физической гибели.

Уже самое преступление Раскольникова оказывается непохожим на то, каким оно представлялось ему во время его предшествующих размышлений. Хотя ему казалось до убийства, что он обдумал вперед и расчел все обстоятельства, жизнь оказывается гораздо сложнее, чем отвлеченные, «книжные» мечты Раскольникова. Вместо одной старухи-ростовщицы он оказывается вынужденным убить и ее младшую сестру, забитую и бессловесную Лизавету, возвратившуюся домой и заставшую его на месте преступления. После убийства Раскольников благодаря случайному стечению обстоятельств попадает в полицию, где навлекает на себя подозрение в совершении убийства. В дальнейшем начинается его долгая и мучительная борьба со следователем Порфирием Петровичем, во время которой Раскольников, желая сбить следователя с толку и, как ему кажется, достигая в этом успеха, на самом деле сам способствует своему разоблачению.

61

Раскольников обманулся не только полагая, что все обстоятельства преступления могут быть точно взвешены и определены рассудком вперед и что поэтому преступление останется безнаказанным. Он ошибся еще больше в самом себе, в том, что преступление никак не повлияет на его отношение к внешнему миру и окружающим людям. После убийства Раскольников ощущает тяжелое и мучительное чувство «разомкнутости и разъединенности с человечеством» (П., I, 419). Самые близкие ему люди — мать и сестра — оказываются бесконечно далекими и чужими. Своим преступлением Раскольников, как он видит теперь, уничтожил свои связи с другими людьми, поставил себя вне законов человеческого общества. Он думал убить старуху, — так формулирует свое положение он сам в разговоре с Соней Мармеладовой, глубоко несчастной и униженной девушкой, у которой он хочет после убийства найти отклик на свои душевные страдания, — а убил «себя». Вот почему после длительной борьбы с самим собой и ряда попыток самооправдания он, ощущая невыносимость своего положения, по совету Сони, отдает себя в руки полиции.

Образ Раскольникова в романе соотнесен с образами трех других главных персонажей, сопоставление с которыми помогает Достоевскому выявить с различных сторон общественную и моральную природу взглядов Раскольникова, послуживших идейным источником его преступления, — это Лужин, Свидригайлов и Соня Мармеладова.

В противоположность Раскольникову Лужин — пошло расчетливый и эгоистичный делец-приобретатель буржуазной складки. Выйдя из небогатой среды и сколотив капитал, он хочет жениться на бедной девушке, чтобы получить право властвовать над ней и этим морально вознаградить себя за прежние унижения. Еще до своей встречи с Лужиным Раскольников разгадал корыстолюбивую, черствую и расчетливую натуру Лужина и возненавидел его. И однако при встрече с Лужиным Раскольников с отвращением убеждается, что между ними есть точки соприкосновения. Лужин — не только приобретатель-практик. Свое поведение он пытается оправдать при помощи принципов буржуазной политической экономии и практически утилитарной морали. Он утверждает, что преимущество буржуазной экономической науки состоит в том, что она освободила человека от ложной идеи любви к другим людям, от сознания долга перед обществом, провозгласив, что единственная обязанность человека заключается в заботе о «личном интересе», являющемся основой «всеобщего преуспеяния» (V, 123—124). Слушая эти рассуждения Лужина, Раскольников не может не почувствовать, что вульгарно-буржуазные принципы Лужина являются более умеренным вариантом его собственных взглядов, своего рода опошлением его «идеи». «А доведите до последствий, что вы давеча проповедывали, и выйдет, что людей можно резать...», — резко заявляет он Лужину (V, 126). Достоевский устанавливает, таким образом, сходство между индивидуалистическими взглядами Раскольникова и экономической теорией Лужина, выражающей идеи, лежащие, как сознает писатель, в основе не одних только теорий буржуазных экономистов, но и всей жизненной практики буржуазного общества, возводящего ежедневные убийства и грабеж собственниками многих тысяч обездоленных людей в «нормальный» закон жизни.

Встреча Раскольникова с Лужиным обнаруживает скрытые точки соприкосновения между анархической теорией Раскольникова и вульгарно-буржуазными взглядами Лужина. Аналогичную роль для разоблачения взглядов Раскольникова имеет его знакомство со Свидригайловым.

Образ Свидригайлова преемственно связан с фигурой князя Валковского

62

в «Униженных и оскорбленных», от которого он отличается, однако, значительно большей внутренней сложностью. Как и князь Валковский, Свидригайлов воплощает нравственное разложение поместно-дворянской, крепостнической среды в эпоху капитализма. Авантюрист с темным уголовным прошлым, Свидригайлов — человек внутренне опустошенный, в глубине души сознающий свою опустошенность и даже страдающий от нее. Но в то же время он уже не может ничего с собой поделать, так как давно потерял власть над своими страстями. Отвращение к самому себе уживается в нем с беспредельным цинизмом и нравственно-извращенными, садистскими вкусами. Борьба между жаждой жизни и отвращением к самому себе приводит его в конце концов к самоубийству.

На первый взгляд между помещиком Свидригайловым, которого «обошла» крестьянская реформа, и Раскольниковым столь же мало общего, как между Раскольниковым и ненавистным ему Лужиным. И однако Свидригайлов уже при первом свидании с Раскольниковым цинично заявляет ему, что между ними есть «точка общая», что оба они — «одного поля ягоды» (V, 235). «Нигилизма ведь два, и обе точки соприкасаются», — говорит Достоевский от лица Свидригайлова в черновых материалах к роману, подчеркивая близость между индивидуалистическим «нигилизмом» Раскольникова и циническим аморализмом Свидригайлова.1 Провозглашаемое Раскольниковым отрицание нравственных норм, нравственной ответственности личности логически приводит не только к оправданию «идейного» преступления Раскольникова, но и к оправданию полнейшей распущенности и нравственной опустошенности Свидригайлова, которые даже у него самого вызывают внутреннее омерзение. Если «экономическая» мораль Лужина способна привести к теории Раскольникова о «праве» на преступление, то теория Раскольникова в своем дальнейшем логическом развитии ведет к свидригайловщине, к потере различия между добром и злом, к полнейшему нравственному разложению личности, утверждает Достоевский.

Разоблачение буржуазно-анархического идеала «сильной личности», борьба против реакционных, антидемократических теорий, проповедующих безграничный индивидуализм и презрение к массе, в то время, когда эти теории еще только начинали зарождаться и не привлекали к себе внимания широких кругов господствующих классов (как это случилось в эпоху империализма), составляет заслугу Достоевского в «Преступлении и наказании». Достоевский обрисовал гибельную, разрушительную для общества и личности силу индивидуализма, с большой силой показал идейный крах оторванного от народа индивидуалиста-отщепенца. Эта реалистическая сторона содержания романа находится, однако, в глубочайшем противоречии с отразившимися в нем реакционными идеями Достоевского, толкавшими читателя в оценке Раскольникова и его судьбы на ложный, ошибочный путь.

Образ Раскольникова и его «идея» — не отражение случайных, единичных явлений. В Раскольникове обобщены типические черты, присущие целой категории социальных отщепенцов, порожденных капитализмом. Размышления Раскольникова о сильной личности, о различии между «обыкновенными» и необыкновенными людьми намечают круг идей, характерный для всей позднейшей воинствующей, сознательно и открыто реакционной, антидемократической идеологии господствующих классов эпохи

63

империализма. В этих идеях не только нет ничего революционного, но, напротив, они глубоко политически реакционны в самом прямом смысле этого слова. Несмотря на свою одаренность, Раскольников — человек духовно потерявшийся, блуждающий в глубоких потемках того анархического мировоззрения, о котором Ленин писал, что оно есть «вывернутая наизнанку буржуазность».1

Однако между реальным общественным содержанием образа Раскольникова и истолкованием его в романе существует глубочайшее противоречие. Достоевский силится доказать, что индивидуалистические взгляды Раскольникова будто бы распространены среди молодежи, находящейся под влиянием революционных, демократических кругов. Незадолго до убийства Раскольников слышит в трактире, как молодой офицер и студент высказывают вслух почти те же мысли, что и он, и это становится одним из последних толчков, способствующих его решимости осуществить свой замысел убийства старухи. Достоевский, таким образом, утверждает, что преступление Раскольникова — явное обнаружение тех тенденций, которые в скрытом виде содержатся в идеологии демократического лагеря. Вражда против передовых идей 60-х годов открыто выражена на многих страницах романа. Так, излагая пошло-буржуазные взгляды Лужина, Достоевский придает им характер карикатуры на мораль «разумного эгоизма». Карикатурой на фигуру представителя молодого поколения, увлеченного «модными» демократическими теориями, является образ Лебезятникова, в рассуждениях которого издевательски пародируются идеи об эмансипации женщины и ее равенстве в браке.

Достоевский признает, что взгляды Раскольникова, идеалом которого являются «свобода и власть» (V, 269), отличаются от взглядов революционеров и социалистов. Как сам Раскольников, так и его друг Разумихин повторяют те реакционные аргументы против социализма, которые уже были высказаны Достоевским от имени человека «из подполья». И всё же Достоевскому, вопреки исторической правде, представляется, что индивидуалистические идеалы Раскольникова и взгляды революционеров растут из одного общего источника. Отказываясь от анализа социальной природы взглядов Раскольникова и его преступления, подходя к преступлению Раскольникова с точки зрения отвлеченной морали, Достоевский пытается заставить читателя из несостоятельности индивидуалистических взглядов Раскольникова сделать вывод о несостоятельности общественной борьбы, о ложности идеи революционного насилия, борьбы угнетенных против угнетателей. Моральный крах Раскольникова должен был, по мысли писателя, служить доказательством бессилия человеческого разума, который будто бы неизбежно вносит в жизнь враждебное ей разъединяющее начало, доказательством необходимости руководствоваться в жизни не разумом, а сердцем и религиозной верой.

С этой реакционной тенденцией, проходящей через весь роман, связано освещение его центрального женского образа — Сони, которая в романе противопоставлена Раскольникову. В отличие от Лужина и Свидригайлова, мораль которых отражает практику господствующих классов, Соня выступает в качестве носительницы тех нравственных идеалов, которые Достоевский считал выражением идеалов народа. Это подчеркнуто сближением образа Сони с образом Лизаветы, кроткой и бессловесной сестры убитой Раскольниковым ростовщицы, и описанием любовного отношения к Соне товарищей Раскольникова по каторге в эпилоге романа.

64

Соня, как и Раскольников, — «пария общества», жертва существующего несправедливого порядка вещей. Пьянство отца, страдания мачехи, маленьких братьев и сестер, обреченных на голод и нищету, заставили ее пойти на улицу, отдать свою душу и тело на поругание окружающему ее гнусному и развратному миру. Но, в отличие от Раскольникова, Соня, несмотря на то, что жизнь ее искалечена существующим общественным порядком, полна чувства христианского всепрощения и смиренного сознания своей греховности. Она с ужасом слушает рассуждения Раскольникова, который пытается оправдать убийство старухи тем, что он не сделал ничего худшего, чем Лужин, Свидригайлов, убитая ростовщица и тысячи представителей господствующих классов, безнаказанно сосущие и проливающие кровь бедняков. Анархическому своеволию Раскольникова Соня противопоставляет идеи евангельского смирения, всепрощения, молчаливой покорности судьбе, призывая Раскольникова страданием искупить свою вину. Эти идеи, вложенные в уста Сони, Достоевский и утверждает в качестве якобы подлинно народных идеалов. Необходимость «пострадать» доказывает в романе не только Соня, но и другой народный персонаж — маляр Миколка, добровольно берущий на себя вину в несовершенном им убийстве старухи. После длительного внутреннего сопротивления и борьбы Раскольников в эпилоге романа уже на каторге признает нравственную правоту Сони, и это становится, по утверждению Достоевского, началом его новой жизни. В фантастическом сне, который Раскольников видит на каторге, обрисована картина страданий и гибели, грозящих, с точки зрения писателя, человечеству, если оно не откажется от своих заблуждений и не вернется к религиозной вере.

Реакционная тенденция «Преступления и наказания», борьба Достоевского в романе против атеизма и материализма передовой мысли 60-х годов, с которыми он, вопреки исторической правде, связывал взгляды Раскольникова, встретили отпор со стороны демократической критики. «Теория Раскольникова, — писал, возражая Достоевскому, Д. И. Писарев, — не имеет ничего общего с теми идеями, из которых складывается миросозерцание современно развитых людей..., с точки зрения тех мыслителей, которых произведения господствуют над умами читающего юношества, деление людей на гениев, освобожденных от действий общественных законов, и на тупую чернь, обязанную раболепствовать, благоговеть и добродушно покоряться всяким рискованным экспериментам, оказывается совершенной нелепостью, которая безвозвратно опровергается всею совокупностью исторических фактов».1

Вражда Достоевского к носителям революционно-демократического мировоззрения не позволила ему увидеть действительный путь, ведущий к уничтожению угнетения и бесправия личности. Мысль писателя в «Преступлении и наказании» и в позднейших его романах вращается постоянно в одном и том же замкнутом кругу: Достоевский ставит перед читателем ложную дилемму — либо своеволие Раскольникова, Свидригайлова, человека из подполья, ведущее к хаосу, к разрушению, к полному уничтожению положительных общественных норм, либо отказ от борьбы, безропотное смирение и покорность судьбе, воплощенные в Соне Мармеладовой. Достоевский не понимал, что в действительности оба эти полюса, казавшиеся ему взаимно исключавшими друг друга, были тесно связаны между собой, что именно смирение Сони Мармеладовой представляло собой прекрасную

65

питательную почву для роста аморализма и хищничества господствующих классов и реакционной идеализации сильной личности. Революционные демократы стремились к пробуждению революционной сознательности и понимали, что только организованная революционная борьба народа может положить предел насилию и хищничеству дворянства и буржуазии. Достоевский же, противопоставляя революционной борьбе свой призыв к смирению, к «страданию», к примирению со злом, выступал в качестве защитника тех самых порядков, яркое и беспощадное обличение которых содержат лучшие страницы его романа.

Однако реакционные тенденции мировоззрения Достоевского, отразившиеся в «Преступлении и наказании», не могли заглушить огромной критической, обличительной силы романа. Достоевский показал в «Преступлении и наказании» не только гибельность анархо-индивидуалистических теорий, основанных на презрении к массе, разрушительную силу буржуазного индивидуализма. В романе дана потрясающая картина жизни социальных низов, страдающих под гнетом нищеты и бесправия, с подлинно трагической силой обрисованы противоречия, порожденные вступлением России в 60-е годы XIX века на путь капиталистического развития.

История преступления Раскольникова и его нравственной борьбы разворачивается в романе на широком фоне жизни городского мещанства и социальных низов. Перед читателем проходят образы спившегося чиновника Мармеладова, его жены Катерины Ивановны, умирающей от чахотки, матери и сестры Раскольникова, успевших уже в провинции, где они жили прежде, узнать издевательства помещиков и богачей, студенты, полицейские чины, трактирные и уличные типы. Достоевский рисует различные оттенки психологических переживаний бедняка, которому нечем заплатить за квартиру своему хозяину, мучения детей, вырастающих в грязном углу рядом с пьяным отцом и умирающей матерью, среди постоянной брани и ссор, молчаливую трагедию молодой и чистой девушки, вынужденной из-за безвыходного положения семьи пойти на улицу, продать себя и обречь на постоянные мучительные унижения. В романе обрисован главный торговый район тогдашнего Петербурга — Сенная, окружающие ее мрачные улицы и переулки, населенные мелкими чиновниками, торгашами, ростовщиками, ремесленным людом, показана жизнь бульваров, закусочных, трактиров, публичных домов. Все эти мрачные картины жизни большого города эпохи развивающегося капитализма проникнуты глубоким, жгучим чувством социального негодования и протеста. Вопреки реакционным призывам Достоевского к смирению, его произведения воспитывали демократического читателя в духе протеста против существующего порядка.

Достоевский разоблачает в романе буржуазных экономистов и статистиков, оправдывающих бесчеловечность существующего порядка лицемерными рассуждениями о ежегодном «проценте» обреченных на нищету и проституцию как необходимом условии существования общества. «Успокоительным» теориям буржуазной науки Достоевский противопоставляет сознание глубокой несправедливости всей ежедневной жизни дворянско-буржуазного общества. Страстным протестом против унижения человека проникнут сон Раскольникова перед преступлением — сон, в котором Раскольников видит, как пьяные мужики истязают до смерти выбившуюся из сил крестьянскую лошаденку, а сам герой (еще ребенок) бросается со своими кулачонками на одного из них. В этом сне раскрыто не только состояние души Раскольникова перед преступлением, в нем выражены тот гнев и та боль за человека, которые, по мысли Достоевского, возбуждает

66

вся картина современной писателю социальной жизни. Глубокое ощущение общественной несправедливости заставляет Достоевского-художника в ряде мест романа вступить в прямое, открытое противоречие с Достоевским — проповедником смирения. Особенно резко противоречие это бросается в глаза в сцене смерти Катерины Ивановны, умирающей без причастия (которое стоит «лишний целковый») со словами: «Бог и без того должен простить... Сам знает, как я страдала!.. А не простит, так и не надо!..» (V, 353). Горечью, гневом, непримиримостью полны и многие размышления Раскольникова о судьбе бедняков.

Гуманизм и демократизм, свойственные Достоевскому, несмотря на его реакционные предрассудки, отчетливо проявляются в самом образе Раскольникова. Достоевский отвергает передовые идеи, волновавшие русскую молодежь его времени, но вместе с тем испытывает глубокую симпатию к лучшим чертам этой молодежи, высоко оценивает ее ум, нравственные качества, признает ее благородные и возвышенные задатки.

С этой точки зрения очень важно различие между Раскольниковым и такими его литературными предшественниками, как Растиньяк. Растиньяк отказывается стать соучастником Вотрена в преступлении, но это не мешает ему в дальнейшем пойти по тому самому пути, на который толкает его Вотрен. Под влиянием общества Растиньяк превращается в беспринципного и аморального дельца, а позднее делает политическую карьеру.

Достоевский наделяет Раскольникова, в противоположность Растиньяку, огромной душевной красотой и благородством, глубоким нравственным чувством, неспособностью к каким бы то ни было компромиссам с собственной совестью. Раскольников — человек с душой, в которой находят отклик не только его личные страдания, но и страдания и неблагополучие всего окружающего мира. Он глубоко переживает горе Мармеладова, Катерины Ивановны, Сони, готов отдать последний кусок хлеба другому бедняку, малейшая ложь и фальшь причиняют ему почти физические страдания. Поэтому преступление Раскольникова не могло окончиться иначе, как полным крахом его «идеи». Раскольников только примеряет к себе мораль буржуазного «сверхчеловека» и в ужасе отшатывается от нее, как только для него становится ясным, куда на деле приводит эта мораль.

В «Преступлении и наказании» получили выражение основные черты реалистического стиля Достоевского и особенности его художественного мастерства, сложившиеся к середине 60-х годов.

Наблюдая жизнь Петербурга в эпоху развивающегося капитализма, Достоевский изображает капитализм прежде всего с точки зрения вызываемого им распада социальных связей, усиления нравственных шатаний интеллигенции, роста аморализма и хищничества имущих классов.

С указанными особенностями творчества Достоевского связан свойственный ему интерес к судебно-уголовной хронике, которая в 60—70-е годы занимала видное место на страницах русских газет. Подходя к фактам газетной судебно-уголовной хроники с широкой философско-психологической точки зрения, Достоевский видел в них наиболее обнаженное проявление тех антиобщественных, разрушительных тенденций (вызывавшихся капиталистическим развитием), которое он с тревогой наблюдал в русском обществе.

Этим объясняется та значительная роль, которую играет в романах Достоевского анализ проблемы преступления и отражение различных фактов судебно-уголовной хроники его времени. Начиная с «Преступления

67

и наказания», Достоевский делает морально-психологический анализ преступления не только сюжетным, но и идейным стержнем своих романов. Своеобразное художественно-психологическое «исследование» подготовки преступления и его нравственных последствий занимает видное место не только в «Преступлении и наказании», но и в «Идиоте», в «Бесах», в «Братьях Карамазовых».

Буржуазные исследователи творчества Достоевского, особенно за рубежом, пытались сблизить на этом основании романы Достоевского с жанром бульварно-детективного романа, получившего широкое развитие на Западе в эпоху упадка буржуазной литературы. В этом сближении нашла выражение идейная и художественная фальсификация творчества Достоевского. Источники интереса Достоевского к проблеме преступления и понимание им этой проблемы на деле прямо противоположны отношению к ней представителей буржуазной детективной литературы.

Реакционный характер буржуазно-детективной литературы заключается в свойственной ей открытой или прикрытой апологетике преступления, которое изображается в ней как нечто более яркое и романтическое, чем обычная «проза» общественной жизни. В противоположность этому для Достоевского преступление является обнаружением тех бесчеловечных, гибельных и разрушительных тенденций, которые в более скрытом виде свойственны всей ежедневной жизни господствующих классов, оторванных от народа. Достоевский не противопоставляет преступление обыденной жизни и не окружает его романтическим ореолом. Напротив, он видит в нем трагическую катастрофу, обнаруживающую в предельно обнаженном виде противоречия жизни и сознания общественных верхов и интеллигенции, оторванных от народа.

В «Преступлении и наказании» получило яркое выражение присущее Достоевскому мастерство психологического анализа. Достоевский стремился раскрыть перед читателем всю сложную картину внутренней жизни каждого из своих персонажей. Он помогает читателю как бы переселиться в душу героев и посмотреть на окружающую жизнь их собственными глазами, понять все те скрытые причины, которые привели героев к той или другой идеологической и моральной позиции. Изображая, как созревает решение Раскольникова совершить убийство, Достоевский показывает порою те мелкие и на первый взгляд незначительные внешние влияния (частично неосознанные самим героем), которые накладывают свой отпечаток на его сознание и волю и способствуют его решению. Сюда относятся его встречи с Мармеладовым и с девочкой, которую преследует франт на бульваре, обостряющие у Раскольникова чувство протеста против существующей несправедливости, письмо матери с изложением мучений, вынесенных сестрой в доме Свидригайловых, и сообщением о ее предстоящем замужестве (в решении сестры Раскольников угадывает унизительное для него самопожертвование со стороны Дуни, вызванное желанием ему помочь), встреча с офицером и студентом, развивающими взгляды, сходные с «идеей» Раскольникова, и т. д. С такой же исчерпывающей полнотой освещены все оттенки переживаний Раскольникова после убийства, когда, погруженный во внутреннюю борьбу с самим собой, герой в каждом слове подозревает намек на свое преступление, а поступки и взгляды других людей мучительно сопоставляет со своими, доискиваясь, кто из них прав. Достоевский стремится показать, что каждый поступок, каждое решение, являющиеся поворотным моментом в развитии героев, даже если они носят характер внезапного, безотчетного порыва, не являются беспричинными, а подготовлены цепью сложных психологических или внешних воздействий (часто

68

кажущихся малозначительными, но приобретающих огромное значение в связи с душевным состоянием человека).

В психологическом анализе Достоевского наряду с сильными, реалистическими сторонами дарования сказываются и слабые стороны мировоззрения и творчества писателя. Почти все центральные герои Достоевского, несмотря на индивидуальные различия между ними, принадлежат к одному и тому же, родственному социально-психологическому типу. Это — люди, выбитые, подобно Раскольникову, из социальной колеи и в то же время оторванные от народа, от демократической части общества, колеблющиеся между индивидуалистическим, анархическим протестом и мстительными, властолюбивыми порывами. Достоевский ярко передает в своем творчестве особенности психологии этого типа людей, но при этом сам переносит в свое мировоззрение их истерические порывы, их лихорадочные метания между добром и злом, свойственный им мистический взгляд на жизнь как на фатальную для человека, разрушительную игру темных страстей.

Достоевский не умеет последовательно, объективно отнестись к психологии и поведению своих героев, как к отражению определенной исторической обстановки и социальной среды. Он не понимает, что идеи Раскольникова имеют не общечеловеческое, а лишь историческое, классовое содержание, что для демократического читателя они не таят в себе того гибельного очарования, какое приписывает им сам Раскольников. Эти слабые черты творчества Достоевского проявляются не только в «Преступлении и наказании», но и в последующих произведениях.

11

Еще не закончив последней части «Преступления и наказания», Достоевский в начале октября 1866 года был вынужден на месяц прервать работу над романом. После закрытия «Эпохи», находясь в безвыходном материальном положении, писатель заключил кабальный контракт с книгоиздателем Стелловским, по условиям которого он к 1 ноября 1866 года должен был представить последнему новый роман, в противном случае право собственности на все прежние произведения Достоевского навсегда переходило к Стелловскому. Чтобы удовлетворить требование издателя, Достоевскому пришлось прибегнуть к помощи стенографа. Приглашенная им для стенографирования Анна Григорьевна Сниткина стала впоследствии женой писателя и помогала ему в работе над последующими его произведениями (в первый раз Достоевский женился в 1857 году в Семипалатинске на Марии Дмитриевне Исаевой, которая умерла весной 1864 года). В течение октября 1866 года Достоевскому удалось закончить предназначенный для Стелловского роман «Игрок», появившийся в конце года в третьем томе сочинений Достоевского.

Во время своих поездок за границу Достоевский несколько раз побывал в немецких курортных городах, где в середине XIX века процветала рулетка и другие азартные игры, привлекавшие сюда немало искателей счастья. Сюда же стекались со всех стран представители европейской аристократии. Впечатления, вынесенные писателем из этих поездок, нашли свое отражение в «Игроке», замысел которого относится еще к 1863 году.

Достоевский изображает в романе космополитическое общество, состоящее из аристократии и авантюристов разных национальностей. Здесь и проматывающий последние остатки своих доходов русский генерал с семейством,

69

и рассчетливая кокотка-француженка m-lle Бланш с мнимым двоюродным братом, ловким и беззастенчивым Де-Грие, молчаливый англичанин-аристократ м-р Астлей, ведущий торговые дела в самых различных уголках земного шара, чванный и надутый австрийский барон фон Вурмергельм с супругой.

На этом фоне в «Игроке» развертывается сложная судьба героя, история его увлечения игрой и любви к падчерице генерала — Полине. Достоевский любил возводить генеалогию своих героев к пушкинским образам, утверждая, что они являются дальнейшим развитием последних. Так в «Униженных и оскорбленных» в истории взаимоотношений Ихменева и его дочери использованы мотивы «Станционного смотрителя», а главное лицо романа «Подросток» (имеющее много общего с героем более раннего «Игрока») Достоевский прямо сближает со Скупым рыцарем и Германном. Влияние «Пиковой дамы» ощущается и в «Игроке». Однако, продолжая здесь намеченную Пушкиным тему разоблачения индивидуализма, Достоевский истолковывает пушкинские мотивы по-своему, внося в характеры своих персонажей черты психологической раздвоенности, истерической разорванности, чуждые ясному и простому реалистическому искусству Пушкина.

В «Игроке» отразилось характерное для Достоевского освещение темы любви, которое повторяется во всех позднейших его романах. Герои Достоевского испытывают сознание своего постоянного унижения, бессилия, подавленности своей личности в существующих условиях жизни. Эту униженность они не перестают чувствовать и в своей любви. Поэтому любовь их сопровождается надрывами, болезненными вспышками уязвленного самолюбия, истерическими припадками гордости, сменяющимися раскаянием и самоунижением. Любовь у них превращается во взаимную борьбу, во время которой они, стремясь утвердить свою индивидуальность, непрерывно мучат и нравственно истязают друг друга. Это накладывает на изображение любви в романах Достоевского нездоровый, патологический отпечаток, характерный не только для «Игрока», но и для «Идиота», «Подростка», «Братьев Карамазовых». Любовь представляется Достоевскому не могучей очистительной силой, возвышающей человека, проявляющей лучшие свойства его природы, а мучительным, трагически бессильным порывом человека восстановить свою обезличенную обществом, потерянную индивидуальность. Это отличает Достоевского от Пушкина, Тургенева, Толстого и других великих писателей-реалистов XIX века и делает его в трактовке темы любви одним из предшественников декадентской литературы и поэзии.

Герой «Игрока» — Алексей Иванович, подобно другим характерам Достоевского, молодой индивидуалистически настроенный разночинец, учитель детей генерала, презирающий в душе свое зависимое положение, мечтающий о могуществе и власти. Если «идеей» Раскольникова было преступление, то «идеей» Алексея Ивановича становится рулетка. Начав играть, он, подобно Раскольникову, совершившему преступление, уже ступил на тот роковой путь, с которого для него нет возврата к прежней жизни, к нормальным человеческим привязанностям. В конце романа мы видим его опустившимся, скитающимся по немецким городкам, влачащим жалкую жизнь игрока, который после очередного проигрыша тешит себя ложной надеждой на новый, уже окончательный выигрыш.

Замечательно яркий реалистический образ романа — старая бабушка генерала — «baboulinka». «Бабулинька» — живой обломок московского барства начала XIX века. Патриархальность и простота сочетаются в ней

70

с крутым и властным, деспотическим нравом, доброта и прямота характера — с упрямством и самодурством.

«Игрок» — одно из остро критических произведений Достоевского. Тема исторических сдвигов, вызванных развитием капитализма, раскрыта здесь с силой и яркостью, напоминающей романы Бальзака. Характерные для пореформенной эпохи новые социальные явления воплощены Достоевским в ряде резко заостренных, контрастных образов и ситуаций. Старая помещица-«бабулинька», которая, очутившись за границей, не может устоять против соблазна и проигрывает в рулетку свои доходы, противопоставлена безвестному «учителю» Алексею Ивановичу, выигрывающему в ту же рулетку колоссальное состояние, которое он столь же быстро растрачивает. Унижение генерала перед авантюристом и выскочкой Де-Грие и m-lle Бланш ярко характеризует упадок аристократии. Наконец, легкость, с которой герой забывает о страсти к Полине и соглашается на вульгарную жизнь с той же m-lle Бланш, раскрывает внутреннюю опустошенность, духовную развращенность самого героя пошлостью буржуазной жизни. Все эти социально-критические мотивы получили дальнейшее развитие в романе «Подросток».

Женившись в феврале 1867 года, Достоевский в апреле выехал с женой за границу, где провел более четырех лет, побывав за это время в Германии, Швейцарии, Италии, Австрии и Чехии. В эти годы были написаны роман «Идиот» (1868), повесть «Вечный муж» (1870) и начата работа над романом «Бесы» (1871—1872), законченным после возвращения в Россию.

В романе «Идиот» Достоевский стремился обрисовать свой идеал «положительно прекрасного человека» (П., II, 71), который он хотел противопоставить идеалам революционной молодежи. Таким «положительно прекрасным человеком» должен был стать, по замыслу писателя, герой романа — князь Мышкин.

Достоевский нарисовал в «Идиоте» широкую картину жизни пореформенного Петербурга. Наряду с представителями дворянства и бюрократических верхов в романе действуют люди самых различных слоев и профессий, порожденных водоворотом городской жизни. Писатель подчеркивает, что изображаемое им время — время переходное, неспокойное, характеризующееся ломкой унаследованных от прошлого традиций, возникновением неведомых прежде тревожных вопросов. Даже семья генерала Епанчина, занимающего видное служебное положение и вместе с тем преуспевающего дельца, владельца фабрики и участника акционерных компаний, находится в состоянии лихорадочного возбуждения, вызванного конфликтом между родителями и дочерьми, в особенности младшей из них, непокорной Аглаей, которую не удовлетворяет жизнь ее круга. Сын купца, наследник громадного состояния, Рогожин разрывает с семейными традициями, покидает тот путь, по которому шли его отец и брат (погруженные в одну заботу о приумножении капитала), и всецело отдается сжигающей его, разрушительной страсти к «содержанке» Настасье Филипповне. Чиновник Лебедев, привыкший разыгрывать перед более богатыми и знатными лицами роль шута, остро ненавидит их в душе и лелеет мысль о своем, хотя бы минутном, торжестве над ними. Он занимается толкованием апокалипсиса и усматривает в современности признаки близящегося конца мира. «Содержанка» Настасья Филипповна болезненно чувствует несправедливость своего положения, мечтает о восстановлении своей униженной и поруганной личности. Умирающий юноша Ипполит, выросший в бедности, среди разврата и осужденный на раннюю смерть,

71

страстно стремится к жизни, к справедливости, к счастью, завидует окружающим, задыхается от скрытой ненависти, вызванной тоской и отчаяньем.

Семье генерала Епанчина, выбившегося из низов и сумевшего благодаря своей практической складке завязать прочные служебные связи и найти покровителей в высших сферах, в романе противопоставлена семья спившегося и отставленного генерала Иволгина. Семья Иволгиных — первая попытка Достоевского художественно воплотить ту тему, которую он сам не раз определял как тему «случайного семейства» (VIII, 476; XI, 148). Достоевский называл так дворянско-буржуазную семью, в жизни которой резко проявляется картина социальной деградации и распада родственных связей. Дочь Иволгина выходит замуж за ростовщика, ее старший брат — Ганя презирает свою семью, стыдится своей бедности, мечтает о денежном могуществе и власти, но из-за отсутствия смелости его замыслы терпят крушение. Оба они — пошлые, расчетливые и мелочные «ординарные» натуры. Лицемерная забота о поддержке внешнего «достоинства» прикрывает в доме Иволгиных потерю моральных устоев, глухую взаимную ненависть, скрытую борьбу эгоистических интересов.

Одним из знамений переходного характера изображаемой им эпохи писатель считает непрерывно возраставшее в условиях пореформенной России влияние денег. «Ведь теперь их всех такая жажда обуяла, так их разнимает на деньги, что они словно одурели. Сам ребенок, а уж лезет в ростовщики!» — говорит Настасья Филипповна (VI, 145). Не случайно одна из наиболее ярких сцен романа — сцена в доме Настасьи Филипповны, во время которой все присутствующие, затаив дыхание, следят, как пылающее в камине пламя подбирается к пакету, в котором находятся привезенные Рогожиным сто тысяч. Жажда обогащения, шаткость нравственных понятий порождают, как показывает Достоевский, чудовищный рост преступности, который писатель иллюстрирует многократно вкрапленными в художественную ткань романа ссылками на судебные процессы того времени.

Достоевский указывает и на другую черту, свидетельствующую о переходном характере пореформенной действительности. Это — пробуждение стремлений к справедливости, чувства обиды, злобы, протеста против принижения личности. Проявляясь по-разному, они тлеют в груди сотен и тысяч «униженных и оскорбленных», выразителем настроений которых в романе выступает Ипполит.

Из двух центральных женских образов романа особенно важен и значителен образ Настасьи Филипповны.

Настасья Филипповна — сирота, воспитанница старого великосветского волокиты Тоцкого, который сделал ее, в то время еще молодую и неопытную девушку, своей любовницей. Одаренная необыкновенной красотой и умом, Настасья Филипповна сознает свою внутреннюю чистоту и свое превосходство над большинством окружающих ее людей, но вместе с тем считает себя в душе навсегда погибшим, искалеченным существом. Страстно стремясь к нравственному возрождению, мечтая начать новую жизнь, она в то же время не может отрешиться от сознания своей униженности и мстит за нее самой себе и окружающим дикими вспышками уязвленной гордости, озлобленным самоистязанием, растравливанием своих душевных ран. Отсюда лихорадочные метания Настасьи Филипповны между Мышкиным, являющимся в ее глазах символом нравственной чистоты, и Рогожиным, союз с которым кажется ей крайним выражением возможного для нее унижения и несет ей гибель.

72

Каков же тот идеал, который Достоевский противопоставляет жизненной практике господствующих классов царской России, буржуазно-индивидуалистическим стремлениям, порожденным капиталистическим развитием? Идеал этот выражен в образе Мышкина.

Достоевский лишает князя тех внешних качеств, которые привлекают сердца окружающих. Некрасивый, неловкий в обществе, князь болен тяжелой падучей болезнью. На большинство тех, с кем он сталкивается, он в первый момент производит впечатление «идиота». И однако все герои романа сознают превосходство князя над собой, его духовную красоту.

Достоевский изображает своего любимого героя выросшим вдали от той дворянской среды, к которой он принадлежит по своему рождению, среди детей и нетронутой альпийской природы. Это позволило князю остаться чуждым лжи и фальши окружающего его общества. Его образ кое в чем родствен образам наивных «естественных» людей в романах XVIII века.

Оставшись в детстве одиноким, больным ребенком, князь на своем личном опыте узнал горечь страданий, порождаемых отверженностью и унижением. Он полон инстинктивной доброты, сочувствия к другим людям, независимо от их богатства и сословного положения. Аглая и Настасья Филипповна, Рогожин и Ганя Иволгин, обиженный жизнью Бурдовский и презираемая своими односельчанами «падшая» крестьянская швейцарская девушка Мари одинаково близки Мышкину, видящему в них таких же людей, как он сам, готовому сочувствовать их горю. В уста князя писатель вложил протест против бесчеловечности, проявляемой обществом к преступнику, к падшей женщине, к больному, к ребенку.

И, однако, человечность, чуткость к чужому страданию сосуществуют в князе с аскетическим отречением от жизни, с полнейшим непониманием общественной борьбы и общественных интересов. В черновиках романа Достоевский называет Мышкина «князем-Христом», а в самую ткань романа вводит ряд эпизодов, напоминающих евангельские рассказы (любовь детей к князю, его отношения с Мари). Мышкин руководствуется в жизни не разумом, а чувством, сердцем, интуицией. Он призывает к всепрощению, к пассивному кроткому «умилению» теми радостями, которые не могут отнять у человека даже самые жестокие угнетение и несправедливость, утверждает благодетельность страдания, отказ от активного, деятельного участия в жизни. Земной, чувственной любви Настасьи Филипповны и Аглаи к князю Достоевский противопоставляет «христианское» чувство к ним Мышкина, основанное на сострадательном, братском отношении, на отрешении от всякого чувственного, плотского начала.

Революционные демократы, рассматривавшие человека как единое, цельное существо, защищали идеал полного, всестороннего развития личности. Чем выше развита личность, утверждал Чернышевский в «Что делать?», тем более общественные интересы, интересы других людей становятся для нее собственными, личными интересами. Достоевский же считал, что победа нравственного начала возможна лишь путем того отказа от своей личности, «смирения», самоотречения, подавления плотского, чувственного начала, которые выражены в образе князя.

Князю Мышкину, воплощающему «евангельскую» кротость, смиренный отказ от своей личности, в романе противопоставлен Рогожин. Рогожин — не только носитель сжигающей его разрушительной «эгоистической» страсти. Достоевский расширяет значение этого образа, придавая ему обобщающий смысл. Рогожин — отпрыск того старозаветного купечества,

73

которое под личиной патриархальности и сектантскими исканиями скрывало полнейшую потерю нравственных устоев, беспросветный цинизм, глубокое внутреннее одичание.

С этой точки зрения символическую роль в романе играет мрачный и уродливый дом Рогожина и висящие в нем на стенах картины, говорящие князю Мышкину о потере религиозной веры и нравственном безобразии нескольких поколений.

Князь Мышкин воплощает для Достоевского высшую «христианскую» справедливость не только в области личных отношений. Он является также носителем того идеала социальной справедливости, который Достоевский выдвигает в противовес революционным идеалам своего времени. Этот идеал Достоевский защищает в сценах столкновений Мышкина с демократической молодежью и в эпизоде встречи князя в салоне Епанчиных с собравшимися здесь аристократическими гостями.

Предсмертная исповедь Ипполита, по мысли Достоевского, выражает голос всех тех несчастных и приниженных людей, которые требуют для себя счастья, протестуя против существующего порядка. Восстанию Ипполита Достоевский противопоставляет свой неизменный призыв к смирению. «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!» — отвечает князь Ипполиту, обращаясь в его лице ко всем недовольным и протестующим во имя разума и справедливости (VI, 460). В своей речи перед собравшимися в салоне Епанчиных представителями аристократии князь утверждает руководящую роль аристократии в общественной жизни. Он призывает ее лишь действовать в духе христианских идеалов. Демократическая молодежь, окружающая Ипполита, представлена в романе в духе грубого шаржа, близкого к «антинигилистической» литературе 60-х годов.

«Идиот» — одно из самых сложных произведений Достоевского. Писателю казалось, что здесь ему удалось выразить свои положительные идеалы полнее, чем в других романах. В действительности же именно «Идиот» наиболее отчетливо свидетельствует о слабости и бессилии аскетических религиозных идеалов Достоевского. Образ, задуманный как тип «положительно прекрасного человека», превратился на страницах романа в образ тяжело больного, слабого человека с патологическими чертами и печатью глубоких внутренних страданий. Мышкин, оказывается, не способен разрешить ни одного реального жизненного противоречия, он лишь пассивно созерцает жизнь, сознавая ее трагически безысходный характер и чувствуя, что он ничего не может в ней изменить. Несмотря на то, что Достоевский приписывает своему герою глубочайшее понимание жизни и окружающих людей, граничащее с ясновидением, князь Мышкин не в силах оказать на них никакого влияния. Он не может помешать терзаниям Настасьи Филипповны, предупредить убийство ее Рогожиным (которое предвидит), помочь Аглае найти выход из тупика и сам кончает безумием. Весь роман является скорбным признанием самим Достоевским полнейшего краха «евангельских» идеалов Мышкина, практического бессилия героя при каждом столкновении с жизнью. Как честно показывает Достоевский, аристократия, собравшаяся в гостиной Епанчиных, не имеет ничего общего с той идеальной, фантастической аристократией, о которой мечтает Мышкин. Писатель сближает в романе Мышкина с Дон-Кихотом и пушкинским «рыцарем бедным», сам подчеркивая этими сопоставлениями, с одной стороны, высокую нравственную настроенность Мышкина, а с другой — его бессилие, его трагикомические черты, порожденные разрывом между аскетическими идеалами князя и жизнью.

74

Христианские идеалы Достоевского терпят в романе полное крушение. Стремясь первоначально создать в лице Мышкина образ «положительного прекрасного человека», Достоевский в действительности написал роман о немощи и бессилии «евангельских» идеалов перед лицом действительности.

По сравнению с «Преступлением и наказанием», в «Идиоте» сильнее дают себя знать противоречивые черты стиля Достоевского. Роману в значительной степени свойственен тот мистически-фантастический колорит, за который Белинский упрекал еще молодого Достоевского. Писатель стремится придать событиям романа двойственный, символический смысл. Во многих сценах подчеркивается иррациональность, загадочность поступков персонажей, совершаемых как бы непроизвольно, помимо их воли и сознания, в состоянии нервного транса. Большое значение в романе приобретают темные предчувствия, неясные смутные догадки и опасения. Встречи героев приводят к возникновению между ними сложных, неясных им самим взаимоотношений, которые впоследствии имеют роковые, трагически неотвратимые последствия. Такой роковой характер имеет уже встреча Мышкина с Рогожиным в вагоне поезда, открывающая роман.

Последним произведением Достоевского, законченным до возвращения на родину, был рассказ «Вечный муж», напечатанный в 1870 году в славянофильском журнале «Заря». Герой этого рассказа, Павел Павлович Трусоцкий, — вариант излюбленного Достоевским во вторую половину его жизни образа изломанного и искалеченого маленького человека, вымещающего свою бессильную злобу и унижение на более слабых и беззащитных. Трусоцкому, обреченному из-за своей слабости играть в жизни роль осмеянного и обманутого мужа, Достоевский противопоставляет фигуру беспечного и довольного собой Вельчанинова, неизменно оказывающегося именно благодаря этому счастливым соперником Трусоцкого. В рассказе отразился интерес Достоевского к теме, которая продолжала волновать его до конца жизни и которой он посвятил в 70-х годах много страниц в «Дневнике писателя». Читая газетную хронику, Достоевский болезненно переживал факты жестокости к детям и издевательства родителей над детьми, видя в этих фактах одно из самых страшных доказательств морального распада общества. Глубокая любовь к детям и негодование на их судьбу в условиях дворянского буржуазного мира отражены во всех произведениях Достоевского 70-х годов вплоть до «Братьев Карамазовых».

12

В 1871 году М. Е. Салтыков-Щедрин писал о Достоевском: «По глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком. Он не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предведений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». В доказательство этого Щедрин ссылался на роман «Идиот», в котором Достоевский сделал попытку «изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия».1

75

Однако, признавая важное значение «лучезарной» задачи, поставленной перед собой Достоевским в «Идиоте», Щедрин отмечал резкое, кричащее противоречие, характерное не только для этого романа, но и для всего творчества Достоевского: «...г. Достоевский, — писал сатирик, — нимало не Стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, повидимому, устремляется и заветнейшая мысль автора. Дешевое глумление над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения — всё это пестрит произведения г. Достоевского пятнами, совершенно им несвойственными, и рядом с картинами, свидетельствующими о высокой художественной прозорливости, вызывает сцены, которые доказывают какое-то уже слишком непосредственное и поверхностное понимание жизни и ее явлений».1

В эпоху Достоевского лучшими выразителями передовых исканий человечества, подлинными борцами за общественную справедливость, за свободное духовное и нравственное развитие личности были русские революционеры 60-х и 70-х годов, представители западноевропейского социалистического рабочего движения. Но Достоевский не сознавал красоты жизненного подвига этих подлинно великих исторических деятелей своей эпохи. Мечтая о гармонии, о нравственном равновесии человека, он в то же время отворачивался от революционного движения, изображал его участников (как это имело место уже в «Идиоте») в грубо тенденциозном, карикатурном виде.

Отмеченное Щедриным противоречие мировоззрения и творчества Достоевского с наибольшей остротой проявилось в романе «Бесы».

Вскоре после окончания «Идиота» Достоевский задумал роман «Атеизм», замысел которого он изложил в письме к А. Н. Майкову от 11/23 декабря 1868 года. В этом романе Достоевский хотел изобразить историю человека, потерявшего религиозную веру и после длительного кризиса снова возвращающегося к ней. Замысел этот не получил осуществления. Его дальнейшим развитием можно считать план романа «Житие великого грешника», наброски которого относятся к декабрю 1869 — маю 1870 года, о «гордейшем из всех гордецов», который доходит до «разврата» и «страшных злодейств», «от гордости идет в схимники и в странники» и лишь в самом конце жизни достигает внутреннего просветления.2 «Житие великого грешника» также осталось ненаписанным. Отдельные моменты этого замысла нашли свое отражение в ряде эпизодов трех последних романов Достоевского: «Бесы» (1871—1872), «Подросток» (1875) и «Братья Карамазовы» (1879—1880).

Роман «Бесы» был яростным памфлетом, направленным против революционного движения того времени. По словам М. Горького, «Бесы» — «самая талантливая и самая злая из всех бесчисленных попыток опорочить революционное движение семидесятых годов».3

Достоевский воспользовался в «Бесах» материалами судебного процесса заговорщика-анархиста, последователя Бакунина С. Г. Нечаева. Процесс Нечаева, слушавшийся в июле и августе 1871 года в Петербургской судебной палате, вскрыл грязные стороны деятельности Бакунина — Нечаева, те темные махинации, к которым прибегали анархисты, пытаясь

76

приобрести влияние на русскую молодежь. Царское правительство постаралось использовать этот процесс в целях борьбы с революционным движением. Нечаевское дело было первым в России гласным политическим процессом. Отчеты о нем публиковались в «Правительственном вестнике» и перепечатывались во всех русских газетах.

Эмигрировавший в марте 1869 года за границу, Нечаев ложно выдавал себя за представителя существующей в России революционной организации и сблизился в Швейцарии с Бакуниным. Вместе с Бакуниным он издал ряд листовок и брошюр, в которых пропагандировал анархистские идеи «повсеместного и беспощадного разрушения».1 Вернувшись осенью 1869 года в Россию, Нечаев обманно выдавал себя здесь за агента несуществующего общества «Народная расправа» и создал в Москве ряд кружков («пятерок») заговорщицкого типа, главным образом среди студентов Петровской сельскохозяйственной академии. Встретив оппозицию своим вероломным методам работы со стороны привлеченного им в организацию студента Иванова, Нечаев обвинил его в предательстве и организовал убийство его другими участниками кружка. После раскрытия убийства Иванова Нечаев снова бежал за границу.

Материалы процесса Нечаева вызвали глубочайшее возмущение и негодование передовой революционной России. На Западе К. Маркс и Ф. Энгельс от имени I Интернационала гневно осудили анархистско-авантюристические идеи и методы Нечаева в своей брошюре «Альянс социалистической демократии и Международное Товарищество рабочих» (1873), разоблачающей предательскую борьбу бакунистов против I Интернационала и вскрывающей вред, причиненный ими международному революционному движению. Еще раньше Маркс категорически опроверг утверждение Нечаева, что он якобы действовал в качестве представителя Интернационала: «...Нечаев узурпировал имя Международного Товарищества Рабочих и использовал его в своих целях, обманывая народ в России и создавая там жертвы», — говорится в решении Генерального совета I Интернационала от 19 октября 1871 года, опубликованном Марксом.2 Разоблачая Бакунина и Нечаева, Маркс и Энгельс показали, что взгляды и тактика анархистов имели глубоко реакционный характер и являлись прямой противоположностью идеалам социалистического рабочего движения. «Эти всеразрушительные анархисты, — писали Маркс и Энгельс, — которые хотят все привести в состояние аморфности, чтобы установить анархию в области нравственности, доводят до крайности буржуазную безнравственность».3 «Все мерзости, которыми неизбежно наполнена жизнь деклассированных выходцев из высших общественных слоев, провозглашаются <анархистами> сверхреволюционными добродетелями».4 Борьбу Маркса и Энгельса против Бакунина и Нечаева горячо поддерживали члены русской секции I Интернационала.

Достоевский был прав, осуждая взгляды Нечаева, которого Маркс и Энгельс называли «проходимцем» и «прохвостом»,5 стремясь показать авантюристический характер его политической деятельности. Однако реакционные взгляды Достоевского помешали ему увидеть пропасть, отделявшую

77

Нечаева от подлинных представителей русского освободительного движения. Утрированные им черты нечаевщины, реакционно-анархистское содержание идей бакунистов он попытался приписать всему русскому революционному движению конца 60-х — начала 70-х годов. Это сделало «Бесы» злобной клеветой на русских революционеров той эпохи и превратило роман в прямое орудие политической реакции.

Достоевский изображает в «Бесах» либералов 40-х годов и демократическую молодежь начала 70-х годов как два поколения, воплощающих одну и ту же прогрессирующую «болезнь» русского общества. Для того чтобы морально исцелиться, русское общество, утверждает писатель, должно освободиться от влияния революционных идей и повернуть к религиозно-почвенническим, славянофильским идеалам. Носителем последних в романе является Шатов (судьба которого сходна с судьбой убитого Нечаевым Иванова).

Несмотря на реакционный характер изображения русского общества в «Бесах», в романе этом, как во всех произведениях Достоевского, есть правдивые, реалистические образы и штрихи, которые находятся в глубоком противоречии с основной идейной направленностью «Бесов». В романе содержится сатирическое изображение представителей послереформенной бюрократии в лице губернатора из немцев фон Лембке и его жены Юлии Михайловны, ради завоевания популярности разыгрывающей роль покровительницы местного либерализма. Ядовито-сатирический смысл имеет и фигура рассказчика, от лица которого ведется повествование (на значение этой фигуры особенно указывал М. Горький). Это — классический образ «провинциального вестовщика», сбитого с толку происходящими вокруг него событиями, задыхающегося от любопытства, готового охотно слушать любые сплетни и выполнять любые «поручения» и в то же время не решающегося произнести ни об одном из действующих лиц своего самостоятельного суждения, теряющегося и «стушевывающегося» перед ними.

Реальные сатирические черты присущи и данному Достоевским в «Бесах» изображению представителей русского дворянско-буржуазного либерализма 40—60-х годов. В отличие от революционных демократов, Достоевский в «Бесах» критикует либералов «справа», с реакционных, «почвеннических» позиций. Несмотря на это, он сумел увидеть и показать как сатирик многие отрицательные черты дворянско-буржуазного либерализма своего времени.

Либеральный лагерь представлен в романе Степаном Трофимовичем Верховенским (для биографии которого Достоевский воспользовался некоторыми чертами биографии историка Т. Н. Грановского) и писателем Кармазиновым (образ последнего является карикатурой на И. С. Тургенева). В образе Степана Трофимовича Верховенского, прожившего всю свою жизнь приживальщиком в доме богатой генеральши Ставрогиной, Достоевский ярко изобразил трусость, практическую неспособность и самодовольство либералов, свойственное им слепое преклонение перед Западом, незнание народа и непонимание реальных вопросов русской общественной жизни. Фигуру Степана Трофимовича, изображенного в романе в двойственном комически грустном освещении, Достоевский сближает сознательно с образом Дон-Кихота. Подобно последнему, Степан Трофимович всю свою жизнь сражался за призраки и лишь в конце ее, на смертном одре, осознал, что жизнь его осталась практически бесплодной. Причину этого писатель видит в том, что Степан Трофимович и люди его направления не «холодны» и не «горячи», а «теплы», не обладают энергией

78

и смелостью, чтобы пристать к одной из сторон в раздирающей человечество борьбе.

Но если в «Бесах», как во всех произведениях Достоевского, есть яркие сатирические образы представителей господствующих классов, то революционный лагерь обрисован в этом романе, по выражению Щедрина, «руками, дрожащими от гнева».1 Несмотря на весь талант Достоевского, образы, задуманные как изображение революционного поколения 70-х годов, не могли превратиться в фигуры из крови и плоти, так как они лишены исторической правды. Отмечая умение Достоевского рисовать «лица, полные жизни и правды», Щедрин писал, что герои Достоевского, задуманы как изображение участников революционного движения, — не живые лица, а «какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки».2

В противоположность Тургеневу — создателю «Отцов и детей», Достоевский, работая над «Бесами», отказывается от изучения подлинных взглядов и настроений демократической молодежи. Характерно, что Достоевский начал писать «Бесы» за границей в то самое время, когда в письмах к А. Н. Майкову и другим близким людям он особенно жаловался на болезненное ощущение им потери живой связи с русской действительностью (что и вызвало вскоре его возвращение в Россию). Характерно и то, что план «Бесов» сложился до начала нечаевского процесса, когда Достоевский даже о деятельности Нечаева мог иметь лишь отрывочные сведения, полученные им от брата А. Г. Достоевской, учившегося в Петровской академии и лично знавшего убитого Иванова. В своих письмах этого времени Достоевский резко противопоставляет свой «фантастический» реализм, основанный на догадке, на интуиции и творческом предвидении, реализму своих современников, исходящих из наблюдения и изучения жизни.

Отдельные факты, известные ему из материалов нечаевского дела, Достоевский в «Бесах» стремился подчинить той предвзятой реакционной концепции, которая отразилась уже в «Преступлении и наказании» и позднее была еще более полно развита им в «Братьях Карамазовых». Исходя из своего утверждения о том, что нравственность возможна только на религиозной основе, что отрицание религии неизбежно влечет за собой утрату нравственности, Достоевский пытался доказать, что революционные искания неизбежно приводят к разрушению нравственных устоев. Эта реакционнейшая идея писателя и определяет изображение революционеров в «Бесах».

Достоевский воспроизводил в романе ряд вариантов того же типа социального отщепенца, блуждающего в густом мраке реакционно-индивидуалистических, анархических взглядов, который, начиная с «Записок из подполья», всё время находится в центре внимания писателя. Таков главный герой «Бесов» — Ставрогин, духовный потомок Свидригайлова, сын богатой генеральши, с ужасом ощущающий свою полнейшую внутреннюю опустошенность и с одинаковым равнодушием отдающийся разврату, религиозным исканиям и атеизму. Таков Петр Верховенский, соединяющий в одном лице главу заговорщиков и провокатора, организатор убийства Шатова. В его уста в романе вложена бакунинско-нечаевская программа всеобщего разрушения. Таковы же и участники созданной Верховенским «пятерки». Один из них, Шигалев, отвратительные взгляды которого

79

являются прямым предвосхищением позднейших теорий реакционно-фашистского типа, проповедует теорию разделения человечества на «господ» и «рабов». Все эти герои «Бесов» не имели ничего общего с подлинными представителями революционного движения 70-х годов, стремившимися поднять народ на революционную борьбу против самодержавия и помещиков. Исходя из своих реакционных взглядов, Достоевский исказил характер зарождавшегося в начале 70-х годов народнического движения, которое, несмотря на свои слабые стороны, сыграло значительную роль в развитии освободительной борьбы в России, приписав ему черты мелкобуржуазного анархического подполья, ведущего своих участников к двурушничеству и предательству. В этом заключается глубокая политическая реакционность «Бесов».

13

Выход «Бесов» способствовал сближению Достоевского с представителями крайней дворянской реакции — князем В. П. Мещерским и К. П. Победоносцевым, впоследствии обер-прокурором Синода и вдохновителем реакционной политики Александра III. В 1873 году Достоевский берет на себя редактирование реакционно-монархического журнала «Гражданин», издававшегося Мещерским. Здесь появился «Дневник писателя» — серия фельетонов, публицистических статей на темы текущей общественной жизни, воспоминаний, очерков и рассказов, полемических заметок в форме ежемесячной непринужденной беседы писателя с читателем. Оставив в апреле 1874 года редактирование «Гражданина», Достоевский в следующие годы вернулся к изданию «Дневника писателя», выпуская его ежемесячно в виде периодического издания отдельными книжками в 1876 и 1877 годах. Впоследствии из-за работы над «Братьями Карамазовыми» Достоевский вынужден был прекратить издание «Дневника», лишь один выпуск его вышел в 1880 году; но через год Достоевский возобновил издание. Первый, январский номер 1881 года, который писатель успел подготовить, вышел после смерти Достоевского.

Несмотря на реакционные тенденции общественно-политических и философских взглядов Достоевского, отразившихся в «Дневнике писателя» и в его романах, личную близость с некоторыми представителями дворянской реакции и придворных сфер, писатель до конца жизни дорожил связями с демократическими кругами. Когда в 1874 году Некрасов с согласия Салтыкова предлагает Достоевскому поместить свой следующий роман не в «Русском вестнике» Каткова, где он обычно печатался после закрытия «Эпохи», а в «Отечественных записках», писатель восторженно принимает это предложение; его горячо трогают похвалы Некрасова и Салтыкова после знакомства их с первыми главами «Подростка», он радуется возобновлению прежних дружеских отношений с Некрасовым и с любовью возвращается к воспоминаниям о начале их знакомства. Эти чувства отразились в речи Достоевского на могиле Некрасова и в некрологе поэта, помещенном в «Дневнике писателя» за декабрь 1877 года. Приглашение Достоевского в «Отечественные записки» не было случайным: оно представляло собою попытку Некрасова и Салтыкова, ценивших, как и многие другие представители демократической мысли и искусства 60—70-х годов, дарование Достоевского, оторвать его от реакционного лагеря. Однако попытка эта, хотя и осталась не без влияния на последние романы Достоевского — «Подросток» и «Братья Карамазовы», — к новому решающему сдвигу в мировоззрении Достоевского уже не привела:

80

взгляды его до конца жизни остались резко противоположными идеям передовой революционной России.

Роман «Подросток» посвящен теме умственных блужданий юноши, выросшего в «случайном семействе». Воспользовавшись материалом газетной хроники, писатель нарисовал в «Подростке» широкую картину распада дворянско-буржуазной среды. Главный герой романа — Аркадий Долгорукий, незаконный сын помещика Версилова, рано испытав чувства унижения и возмущенной гордости, в борьбе с враждебной ему действительностью создает себе «идею» — стать новым Ротшильдом. Богатством он хочет завоевать могущество и власть над окружающими. Наблюдения Аркадия во время его жизни в Петербурге дают Достоевскому возможность широко показать окружающую героя среду, где деньги уже успели стать силой всех сил. Сестра Аркадия по отцу, Анна Андреевна Версилова, принадлежащая по своему положению к высшему аристократическому кругу, стремится женить на себе старого слабоумного князя Сокольского, чтобы завладеть его состоянием. Ее соперницей в борьбе за состояние князя является его дочь Катерина Николаевна Ахмакова, связанная с отцом Аркадия Версиловым сложными отношениями «любви-ненависти». Сам Версилов также ведет длительный процесс из-за наследства с однофамильцами старого князя — князьями Сокольскими, а один из последних идет на каторгу за участие в шайке фальшивомонетчиков. В романе показаны связи, соединяющие аристократическое общество с уголовно-преступным миром: и Версилова, и ее отец в ходе своих интриг прибегают к помощи афериста и шантажиста Ламберта, а князь Сокольский и Аркадий посещают игорные дома, где ведется крупная игра и где представители «общества» садятся за один стол с профессиональными игроками и шулерами. Особый самостоятельный эпизод в романе составляет история знакомства Аркадия с собирающимся у Дергачева кружком революционно настроенной молодежи (характеристика которого навеяна процессом народнического кружка долгушинцев, раскрытого в 1873 году). Судьбу демократической молодежи освещает и история молодой девушки — учительницы Оли, приехавшей с матерью из провинции в Петербург и после напрасных попыток найти здесь заработок кончающей самоубийством. Хотя в этих эпизодах отразилось непонимание Достоевским подлинных взглядов революционной молодежи, они, особенно история Оли, отражают сочувствие писателя трагической судьбе молодых людей из демократических слоев населения, обреченных на нищету и не могущих найти применения своим силам. Носителем положительных идеалов Достоевского в романе является бывший дворовый Версилова, странник Макар Долгорукий, проповедник идей христианской любви, всепрощения и смиренного «принятия» жизни (противоречия которой, по утверждению писателя, неразрешимы для обычного «гордого» человеческого рассудка).

Как и в других романах Достоевского, действие в «Подростке» ведется в двух планах — бытовом и идеологическом. Наряду с изображением распада дворянско-буржуазной среды в романе важное место занимает характеристика идейных блужданий Версилова и «подростка». Если в лице «подростка» Достоевский стремился обрисовать умственную жизнь молодого поколения, «детей», то Версилов, по замыслу писателя, характеризует «отцов» с их колебанием между жаждой внутреннего просветления и гармонии, с одной стороны, взрывами исступленного своеволия и скептицизмом — с другой. В уста Версилова в романе вложены многие любимые взгляды самого Достоевского. Выражая мечту о «золотом веке», о грядущем счастье всего человечества, Версилов в то же время полон недоверия

81

к революционному изменению действительности. Признавая близость пролетарской революции на Западе, Достоевский устами Версилова характеризует Парижскую Коммуну и будущую революцию как разрушение старых культурных ценностей европейской цивилизации, не понимая великой созидательной роли социалистической революции рабочего класса. Как и в «Идиоте», в разговорах Версилова и «подростка» всплывает реакционно-утопическая идея об особой миссии, предназначенной будто бы русскому дворянству, которое Достоевский тщетно пытается призвать к «всемирному болению за всех» (VIII, 394), к бескорыстной помощи народу и европейскому человечеству, бьющемуся в тисках капиталистического гнета.

Идеи, которые писатель излагает в романе от имени Версилова, непосредственно связывают «Подросток» с публицистическими выступлениями Достоевского в «Гражданине» (где, кроме «Дневника писателя», Достоевский поместил серию политических обозрений об «иностранных событиях») и в «Дневнике писателя» 1876—1881 годов. В центре внимания публицистики Достоевского находятся те же философско-исторические темы, которые занимают главное место в сознании героев его романов от «Преступления и наказания» до «Братьев Карамазовых» — о социализме и религии, о России и Европе, народе и интеллигенции. К этим основным темам Достоевский неизменно возвращается в «Дневнике писателя» при анализе любой злободневной проблемы современной ему общественной жизни — от фактов текущей судебно-уголовной хроники до восточного вопроса.

В «Дневнике писателя» нашло свое выражение философское и политическое мировоззрение Достоевского в том виде, в каком оно сложилось в последние годы его жизни. Мировоззрение это не было свободным от противоречий, но основные тенденции его отличались политической реакционностью и делали Достоевского как публициста во многих его выступлениях единомышленником правящих верхов царской России.

Достоевский совершенно отказывается в «Дневнике писателя» от признания той стихийной ненависти народных масс России к господствующим классам, сложившейся в результате многовекового угнетения народа, которую он показал как художник в «Записках из мертвого дома». Он игнорирует революционные традиции русских народных масс, те исторические сдвиги, которые произошли в жизни и сознании крестьянства после реформы и способствовали ломке патриархально-крестьянского мировоззрения, росту революционной ненависти народа к его угнетателям. Подобно славянофилам, Достоевский смотрит на народ с идеалистической, внеисторической точки зрения. Он не видит реального крестьянства, его стихийного недовольства существующим строем и глубокого брожения, которые с такой силой передал в своих произведениях Лев Толстой.

Достоевский приписывает народу то же ощущение страха перед темными силами своей души и смиренное сознание «греховности», которое испытывают герои его собственных произведений. С этой реакционной точки зрения Достоевский истолковывает в «Дневнике писателя» образ некрасовского Власа как обобщающий образ человека из народа, колеблющегося между греховными порывами и религиозным покаянием.

Отрицая революционные традиции русских народных масс, Достоевский объявляет искания демократической интеллигенции беспочвенными. Он утверждает, что искания эти отражают отрыв интеллигенции от народа, являющийся результатом двухвекового «разъединения» (XII, 437)

82

народа и образованных классов, начало которому положила петровская реформа. Достоевский призывает интеллигенцию отказаться от революционной борьбы против самодержавия и склониться перед народной «правдой», воплощением которой для него являются православная церковь и «связь народа с царем» (XII, 439). Достоевский выступает в «Дневнике писателя» с поддержкой внутренней и внешней политики царизма и стремится разъяснить ее будто бы национальный характер, совершенно не понимая действительную антинародность этой политики, глубочайшую противоположность между ней и подлинными коренными интересами русского народа.

Достоевский ясно видел многие отрицательные черты политической и культурной жизни буржуазной Европы предимпериалистической эпохи. Он изобразил на страницах «Дневника писателя» упадок нравов буржуазной третьей республики во Франции, проницательно указывал на реакционность политики Ватикана, разоблачал своекорыстный характер политики Англии, Австро-Венгрии и Германии в восточном вопросе.

Достоевский понимал, что экономическое господство буржуазии в капиталистических странах Запада куплено ценой угнетения рабочего класса и широких трудящихся масс. Он дал на страницах «Дневника писателя» суровую критику классового общества и буржуазного государства. «Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом...», — писал Достоевский (XII, 411). Великий русский писатель отказался признать «комедию буржуазного единения... за нормальную формулу человеческого единения на земле» (XII, 412). Он предчувствовал, что буржуазная Европа с ее «парламентаризмами». «накопленными богатствами», «банками» находится «накануне падения», что «стучится и ломится в двер» «четвертое сословие» — пролетариат.

Но, разоблачая хищничество буржуазии, Достоевский в то же время неизменно выражал свое неверие в способность рабочего класса освободить человечество от эксплуатации и построить новый справедливый социалистический общественный строй. Идеям социализма Достоевский противопоставлял свою реакционную утопию духовного единения и братства угнетенных и угнетателей, основанного на религиозных идеалах. Мечтая о великом историческом призвании русской национальности, Достоевский в противоположность революционным демократам связывал великое будущее России не с революцией, не с победой народных масс над дворянством и буржуазией. Он утверждал, что русский народ благодаря присущей ему всемирной отзывчивости и способности понимать идеалы других народов поможет их духовному примирению, к которому должно привести распространение идеалов церкви.

Достоевский правильно видел некоторые слабые черты старого, утопического социализма. Он указывал, что для уничтожения наиболее глубоких основ общественной несправедливости необходимо не только изменение условий общественной жизни, но и изменение сознания самих людей. Однако Достоевский не понимал, что подлинное перевоспитание людей как раз и становится возможным в процессе революционного изменения и преобразования действительности. Он противопоставлял революции задачу духовного изменения людей, утверждая, что сознание людей может измениться лишь под влиянием православия. Осуждая индивидуализм и анархическое своеволие личности, Достоевский вместе с тем переносил их в свою критику социализма и в свои религиозные идеалы. Он утверждал, что основными вопросами мировоззрения являются вопрос

83

о свободе личности, о личном бессмертии, проблемы индивидуальной нравственности.

Достоевский не ограничивается в «Дневнике писателя» обсуждением вопросов русской и западноевропейской общественно-политической жизни 1870-х годов. Значительное место в «Дневнике» занимают характеристики и оценки многих современников писателя, а также автобиографические мотивы. К числу выдающихся страниц «Дневника» принадлежат воспоминания Достоевского о его знакомстве с Белинским (1873), обзор выставки картин русских художников 1873 года (содержащий анализ «Бурлаков» Репина), полемика писателя с Лесковым по вопросам художественного языка (1873), воспоминания о петрашевцах (1873 и 1877), некролог Жорж Занд с рядом блестящих страниц, посвященных утопическому социализму 1840-х годов (1876), некролог Некрасова (1877) и т. д. Несмотря на то, что и на этих страницах «Дневника» то более, то менее резко выступают реакционные идеи Достоевского, правда жизни постоянно заставляла писателя вступать в противоречие с его собственными реакционными взглядами и тенденциозными утверждениями. Достоевский многократно заявляет, что его участие в кружке петрашевцев было ошибкой, и в то же время выступает с защитой памяти петрашевцев, давая при этом высокую оценку моральных качеств своих товарищей. Такая же двойственность проявляется в отношении Достоевского к Белинскому, к Герцену, к Некрасову, к Жорж Занд. Яростно отрицая идеи Белинского 1840-х годов, Достоевский не может забыть обаяния Белинского и признает, что знакомство с последним было лучшей минутой его жизни. Он характеризует Герцена как одного из умнейших русских людей, выражает свою горячую любовь к Некрасову, оценивает его как преемника Пушкина и Лермонтова, восторженно отзывается о Жорж Занд и ее героях. Несмотря на противоречия своего художественного метода, Достоевский неизменно характеризует себя сам как сторонника реализма в литературе и искусстве, ученика Пушкина и Гоголя.

Писатель, указывал Достоевский, «должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность» (П., III, 206). Огромное значение Достоевский придавал типичности, которую он считал необходимым свойством искусства. «Вся глубина, всё содержание художественного произведения, — писал он, — заключается... только в типах и характерах» (XI, 250).

Как уже отмечалось, «Дневник писателя» объединяет, кроме публицистики, ряд рассказов и очерков Достоевского 1870-х годов («Бобок», «Маленькие картинки», 1873; «Мальчик у Христа на елке», «Фельдъегерь», «Мужик Марей», «Столетняя», «Кроткая», 1876; «Сон смешного человека», 1877). Наиболее значительные из них — «фантастические рассказы» (как определяет их жанр сам автор) «Кроткая» и «Сон смешного человека».

В рассказе «Кроткая» Достоевский рисует уже знакомый читателю по другим его произведениям образ отвергнутого обществом и ожесточившегося человека, жаждущего в душе гармонии и счастья, но болезненно обидчивого, мнительного, прячущего свои истинные чувства под маской гордости и бессердечия к другим. Всё это сложное сплетение противоречивых чувств постепенно раскрывается в отношениях героя с «кроткой». Познакомившись с героиней, явившейся к нему в качестве закладчицы (перед которой он с самого начала принужден выступать в унизительной для него роли мелкого ростовщика), герой рассказа почувствовал, что в ее лице он встретился с таким же несчастным и страдающим

84

существом, как он сам, которое поэтому способно понять его тайные муки. Но после женитьбы на «кроткой», несмотря на то, что в душе он страстно любит жену и страдает от своего духовного одиночества, герой не решается открыть ей свою истинную натуру. Боясь унизиться и показаться смешным, он продолжает скрывать перед нею свои лучшие черты, вызывает ее презрение и ненависть и в конце концов доводит ее до самоубийства. Таким образом, страдая от одиночества, он сам отталкивает единственное любимое им существо, становится причиной смерти жены и попрежнему, уже навсегда, остается один. В предисловии к «Кроткой» Достоевский формулировал ряд основных принципов своего художественного метода. Называя свой рассказ «фантастическим», Достоевский указывает, что фантастичность его заключается не в содержании, а в необычной форме. Стремясь раскрыть перед читателем все сложные оттенки психологии героя и его взаимоотношений с «кроткой», Достоевский строит рассказ в виде воспроизведения внутреннего монолога героя после самоубийства жены (он ходит по комнате, где на столе лежит покойница, и в отчаянии мысленно пробегает глазами всю историю их отношений). Указывая на правомерность такой условной, «фантастической» формы рассказа, позволяющей писателю-психологу как бы вывернуть наружу перед читателем всё содержание мыслей и чувств героя, Достоевский ссылается на пример Гюго, воспользовавшегося до него близким приемом в «Последнем дне приговоренного к смерти» — «самом правдивейшем» из всех произведений Гюго (XI, 444).

Второй «фантастический рассказ», вошедший в «Дневник писателя», — «Сон смешного человека» характеризует отношение Достоевского в последний период его жизни к мечте о «золотом веке», о счастливом будущем человечества, мечте, которую Достоевский воспринял в молодости под влиянием утопическо-социалистических учений 40-х годов. Несмотря на свое отречение от освободительных идеалов, Достоевский до конца жизни продолжал возвращаться мыслью к мечте о будущем «золотом веке» гармонического человечества, освободившегося от религиозного аскетизма и не знающего угнетения человека человеком. Образ грядущего «золотого века» неожиданно возникает перед читателем в «Бесах», в «Подростке», в «Дневнике писателя». Достоевский обычно вкладывает мечту о земном счастье человечества в уста своих героев-атеистов (Ставрогина, Версилова) и подчеркивает непрочность этого счастья, но в характеристике «золотого века» всё же отчетливо ощущается глубокое волнение писателя, который, несмотря на свою идейную капитуляцию перед реакцией, не может отказаться от признания огромной притягательной силы социалистических идеалов. Двойственное отношение к идее «золотого века», сочетание скептицизма по отношению к социалистическим идеалам с глубочайшей тоской по ним отразилось и в рассказе «Сон смешного человека». Достоевский изображает в этом «фантастическом рассказе» земного человека, побывавшего во сне на другой планете, в счастливом мире свободных и невинных людей, не знающих пороков и страданий современной ему цивилизации. В этот мир «смешной человек» занес сознание, а с ним вместе — все обычные человеческие пороки, уничтожившие прежнее безмятежное состояние его обитателей. Но, уничтожив в силу своей испорченности, «золотой век» на другой планете, «смешной человек», проснувшись и вернувшись на землю, не может забыть о красоте свободного и прекрасного мира, который он видел во сне, и считает отныне своим назначением проповедование идеи о том, «что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле» (XII, 122).

85

14

Последний роман Достоевского «Братья Карамазовы» является как бы художественным итогом всего его творчества 70-х годов. В этом романе с наибольшей силой выражены философские размышления и художественные искания писателя в последний период жизни. По широте охвата жизни, по значительности нарисованных образов и глубине поставленных вопросов «Братья Карамазовы» принадлежат к наиболее выдающимся произведениям Достоевского. Как и «Преступление и наказание», роман этот своими сильными и слабыми сторонами оказал значительное влияние на представителей различных направлений последующей литературы в России и за рубежом.

Роман создавался в годы назревания в России второй после 1859—1861 годов революционной ситуации, в годы усилившейся борьбы крестьянства против помещиков и наивысшей политической активности революционеров-народовольцев. Хотя Достоевский стоял далеко от демократического лагеря, хотя он враждебно относился к революции, он всё же остро чувствовал тот кризис, который переживал существующий порядок вещей, атмосферу глубокого идейного брожения в стране. Это позволило Достоевскому дать в своем последнем романе яркое и сильное отражение многих явлений общественной жизни, сообщило огромную энергию и страстность лучшим его страницам.

«Братья Карамазовы» были задуманы Достоевским как первая часть романа, главным героем которого должен был стать младший из трех братьев — Алексей Карамазов. Однако вторая часть романа не была осуществлена писателем. О замысле ее мы можем судить лишь по намекам, рассеянным в первой части, и свидетельствам мемуаристов. Из них видно, что герой Достоевского, Алексей Карамазов, поступивший юношей в монастырь в качестве послушника и уже в первой части романа покидающий монастырь, чтобы узнать радости и тревоги мирской жизни, должен был во второй части стать революционером и атеистом. В определении дальнейшей судьбы Алеши Достоевский, повидимому, колебался: судя по намекам в первой части романа, вначале Достоевский намеревался закончить историю Алеши возвращением его к религиозным идеалам, воспринятым в юности. Однако в феврале 1880 года, незадолго до окончания романа, писатель говорил А. С. Суворину, что Алешу в конце романа должны казнить за революционную деятельность. «Он совершил бы политическое преступление, — говорил Достоевский об Алеше. — Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером...».1 Как видно из воспоминаний Суворина, этот новый замысел окончания романа возник у Достоевского под непосредственным впечатлением борьбы революционеров 70-х годов против самодержавия.

В отличие от других романов Достоевского, действие в «Братьях Карамазовых», так же как в «Бесах», происходит не в Петербурге, а в провинции. Местом действия здесь является небольшой уездный городок Скотопригоньевск с близлежащим монастырем, где живет духовный «пастырь» Алеши — старец Зосима.

Стоящая в центре романа семья Карамазовых представляет собой вариант излюбленного Достоевским «случайного семейства». Глава этой семьи — Федор Павлович Карамазов — в молодсти шут и приживальщик, разбогатев под конец жизни, отдается во власть своих порочных и развратных

86

наклонностей. Привычка к шутовству, укоренившаяся у него в молодости, совмещается в нем с безграничным цинизмом и моральной распущенностью. По характеристике М. Горького, Федор Павлович — «душа, бесформенная и пестрая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего — болезненно злая».1 В Федоре Павловиче объединены черты таких более ранних, во многом противоположных друг другу героев Достоевского, как Фома Опискин, человек «из подполья» и Свидригайлов. Деспот и шут, богатый помещик, ростовщик и приживальщик в одном лице, он сочетает в себе черты вырождающейся помещичьей среды с чертами разбогатевшего лакея и выскочки, который ни на одну минуту не может забыть о своем прошлом и, сотрясаясь от внутренней злобы, хочет на старости лет отплатить другим за унижения, испытанные в молодости.

Все три сына Федора Павловича были в детстве брошены отцом на произвол судьбы и воспитаны старым слугой Григорием, а затем оказались на попечении родственников. Столкнувшись с отцом уже взрослыми людьми, они не могут не испытывать к нему презрения и временами в душе желают его смерти. От презрения к отцу и осуждения его не может освободиться даже младший из Карамазовых — Алеша, несмотря на свои евангельские идеалы. С этим отношением братьев Карамазовых к отцу связана нравственная проблематика романа.

Старший из братьев Карамазовых, Дмитрий — человек страстный и увлекающийся, неспособный владеть своими страстями, но великодушный и благородный в душе. После долгой и мучительной распри с отцом из-за наследства матери он неожиданно оказывается вовлеченным в новую борьбу с ним из-за любви к красавице Грушеньке. Федор Павлович желает овладеть ею с помощью своих денег. Таким образом, на всех путях своей жизни Митя сталкивается с отцом. Это вызывает у Мити яростное раздражение; в отчаянии он несколько раз заявляет, что не ручается за себя, что в гневе он может убить Федора Павловича, однако в решающую минуту Мите удается удержать себя от совершения отцеубийства.

Если Митя — страстная, непосредственная натура, то второй из братьев Карамазовых Иван — человек холодного, отвлеченного, анализирующего ума, атеист и скептик по своим убеждениям. Испытывая одинаковое презрение и к отцу, и к старшему брату, Иван ничего не имеет против того, чтобы отец и брат взаимно истребили друг друга, чтобы «один гад съел другую гадину» (IX, 141).

Ни Митя, ни Иван не совершают убийства отца. Однако скептические рассуждения Ивана, проповедуемое им презрение к общепринятым моральным нормам (родственные взглядам Раскольникова) и утверждение, что «умному человеку» «всё позволено», находят себе благодарную почву в озлобленном и трусливом лакее Смердякове, незаконном сыне Федора Павловича. Считая Ивана своим единомышленником, который в необходимом случае поможет ему скрыть следы преступления, Смердяков совершает убийство Федора Павловича с расчетом, что убийство это будет приписано Мите.

Таким образом, фактическим убийцей Федора Павловича является Смердяков. Однако, как стремится показать Достоевский, нравственная ответственность за убийство падает на обоих старших Карамазовых. Оба они, хотя и не совершили убийства, но в душе осудили отца и желали его смерти. Иван же был, кроме того, непосредственным вдохновителем Смердякова, заронившим в него мысль о преступлении. Осознав свою вину,

87

«Братья Карамазовы». Черновой автограф. 1880.

«Братья Карамазовы». Черновой автограф. 1880.

88

каждый из братьев уже не может оставаться прежним человеком. Гордый и непокорный Иван сходит с ума, а Митя смиряется и признает не только моральную ответственность за свое прошлое, но и свою частную вину за общие страдания других людей, о которых он раньше не думал. Сознание ответственности каждого человека за страдания народа символически выражает сон, приснившийся Мите после предварительного следствия. Во сне Митя видит стоящих у околицы сгоревшего села крестьянских женщин, собирающих подаяние; у одной из них на руках плачет «дитё». Плач голодного крестьянского ребенка болезненно отзывается в сердце Мити и заставляет его почувствовать свою нравственную вину перед народом.

Достоевский не ограничивается изображением духовных блужданий Карамазовых. Он стремится осветить для читателя с более широкой философской точки зрения смысл изображенных в романе жизненных противоречий, показать моральное содержание выдвинутых им проблем. Этим определяется композиционная роль философских глав романа — «Исповедь горячего сердца» и «Pro и contra», в которых (в форме диалога) раскрывается мировоззрение главных героев.

В «Исповеди горячего сердца» (написанной в форме лихорадочных признаний Дмитрия Карамазова Алеше) Достоевский устами Мити формулирует свой общий взгляд на человека и его нравственную природу — взгляд, который носит глубоко реакционный характер. Человек, утверждает Митя, «слишком» широк, в его крови живет «сладострастное насекомое», и это заставляет большинство людей колебаться между «богом» и «дьяволом», «идеалом Мадонны» и «идеалом Содомским» (IX, 109—110). Достоевский утверждает, что единственный выход для человека — смирение и отречение от своих страстей, так как страсти неизбежно влекут его к хаосу, к преступлению, к мучению и унижению себя и других людей во имя удовлетворения прихотей своего «я».

Книга «Pro и contra» раскрывает перед читателем скептико-атеистическое мировоззрение Ивана, Достоевский хотел собрать в этой книге самые глубокие аргументы современных ему атеистов и революционеров, для того чтобы показать их философскую несостоятельность. Однако, как и в других случаях, рассказывая о взглядах Ивана Карамазова, Достоевский обнаруживает незнакомство с подлинными идеями передового, революционного лагеря. Речам Ивана, направленным против религии, свойственны большая яркость, убедительность и эмоциональная сила. И все же Достоевский не сумел поднять своего героя над кругозором мелкобуржуазного анархически настроенного индивидуалиста-отщепенца, над психологией «выбитого из колеи интеллигента или босяка», которую Ленин в противоположность социалистической идеологии пролетариата охарактеризовал как «порождение отчаяния».1

Как все «бунтари» Достоевского, Иван Карамазов — глубокий индивидуалист. Он не понимает, как можно любить «ближних» и считает людей порочными и слабыми. Презрение Ивана к массе, его неверие в человека, родственные взглядам Раскольникова, отражаются во вложенной Достоевским в уста Ивана «Легенде о великом инквизиторе» (которую писатель считал кульминационной точкой всего романа). Иван утверждает в «Легенде», что массы боятся свободы и всегда готовы отдать ее за призрак материального благосостояния. Бессильные, оставаясь предоставленными самим себе, они согласны добровольно подчиниться власти, основанной на «чуде, тайне и авторитете» (IX, 254), т. е. на обмане и насилии. Поэтому

89

в средние века идея Христа уступила место власти папства и инквизиции, основанной на обмане и насилии, на которых построено и буржуазное государство. Отсюда Иван делает вывод, что лихорадочные поиски свободы, свойственные современному человечеству, неизбежно сменятся утомлением и разочарованием, которое приведет человечество к новому подчинению жестокой и бесчеловечной власти «великого инквизитора».

В книге «Pro и contra» наиболее отчетливо и ярко сказалась глубокая противоречивость, свойственная мировоззрению Достоевского. Достоевский хотел в этой книге доказать, что нравственность без религии невозможна, что отрицание религиозного нравственного учения неизбежно заводит в порочный круг. Однако именно в этой книге особенно остро и выпукло проявились сомнения Достоевского в проповедуемых им религиозных идеалах, ощущение самим писателем невозможности смириться перед лицом социального зла.

В уста Ивана Карамазова Достоевский вкладывает ряд страшных рассказов о лицемерии существующего общества, об отвратительных преступлениях, порождаемых социальным и национальным угнетением, об истязаниях и убийстве детей. Слушая рассказ Ивана о помещике, затравившем на глазах у матери восьмилетнего дворового мальчика, который случайно ушиб любимую генеральскую собаку, Алеша властно ощущает глубокое внутреннее возмущение. Негодование заставляет его отбросить в сторону церковные поучения и проповеди, и из его уст вырываются слова непримиримой ненависти к помещику, слова, как бы оправдывающие суд народных масс над угнетателями: «Расстрелять — тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкою, подняв взор на брата» (IX, 241).

В главе «Бунт» Достоевский с огромной силой вскрывает лживость и фальшь религиозного учения о будущем искуплении и о райском блаженстве, ожидающем людей после всех пережитых страданий. Религия оправдывает земные страдания людей как неизбежное воздаяние за их греховность и как необходимое условие их будущего блаженства, заявляет Иван. Но в чем виноваты дети, не совершившие никакого греха, и почему их страдания в существующем обществе не уступают, а порою превосходят страдания взрослых? И оправдывают ли будущее блаженство, гармония, которая, согласно учению церкви, в конце концов воцарится на земле через тысячелетия, слезы, страдания и смерть многих тысяч замученных и убитых детей? На эти вопросы Ивана религия, как сознает Достоевский, не может дать и не дает ответа.

Критика религии и церковного учения, которая развернута в главе «Бунт», принадлежит к самым глубоким и вдохновенным страницам Достоевского. И, однако, в этой главе отчетливо сказались и противоположные, реакционные тенденции взглядов писателя. Те же самые аргументы, которые с огромной силой и убедительностью высказываются против религии, Достоевский хотел бы софистически обратить против социалистических учений. Какую бы высокую социальную организацию, какую бы «гармонию» ни удалось создать людям — таков второй, скрытый план рассуждений Ивана, — мир всё равно останется несправедливым, ибо счастье будущих поколений не искупает зла и страданий, пережитых человечеством на пути к этой «гармонии».

Достоевский не замечает, что на самом деле мысли, высказываемые им от лица Ивана, представляющие собой грозный обвинительный акт против социального угнетения, не только не «опровергают» социализма, но, напротив, этими мыслями с полным правом могли воспользоваться революционеры

90

его эпохи как подтверждением неотразимой истины революционных и социалистических идеалов. Религия и церковь стремятся оправдать земные страдания людей их греховностью и испорченностью. Они утверждают, что человек должен страдать и терпеть во имя будущего искупления. Против этих утверждений и направлены аргументы Ивана. Социализм же не оправдывает страдания, пережитые человечеством в помещичьем и буржуазном обществе, но, напротив, призывает к борьбе против жизненных условий, порождающих эти страдания. Вот почему бунт Ивана, глубокий и страстный постольку, поскольку он направлен против страданий людей, обусловленных несправедливым общественным порядком, и против церкви, освящающей и оправдывающей этот порядок, становится поверхностной и неглубокой анархической фразой там, где Достоевский пользуется им для полемики с социалистами своей эпохи.

Достоевский ставит своей задачей показать в романе не только теоретическую, но и практическую несостоятельность индивидуалистических взглядов Ивана. Этой цели служит последняя глава книги «Pro и contra», которая передает разговор Ивана со Смердяковым. Если теоретически индивидуализм Ивана, несмотря на его внутреннее сопротивление, оправдывает власть «великого инквизитора», то практически этот индивидуализм ведет к оправданию морали Смердякова, к анархическому утверждению: «всё позволено». Иван спокойно выслушивает намеки Смердякова о предстоящем убийстве отца и своим молчаливым согласием санкционирует преступление, хотя и стремится при этом софистически скрыть от самого себя подлинный смысл заключенного между ними соглашения.

Говоря в 1877 году о неудаче «Двойника», Достоевский отмечал, что самую «идею» этой своей ранней повести — мысль показать внутреннее раздвоение личности, колеблющейся между возвышенными и низменными стремлениями, — он продолжал оценивать очень высоко. Тема психологического раздвоения героя (отражающая реакционную идею о двойственности человеческой природы, которая сформулирована Достоевским в «Исповеди горячего сердца») проходит в различных вариантах почти через все романы Достоевского 60—70-х годов. Так, в «Преступлении и наказании» Лужин и Свидригайлов представляют, как уже отмечалось, своего рода сниженных «двойников» Раскольникова. Такое же соотношение существует между образами Ставрогина и Верховенского в «Бесах». В «Подростке» психологические колебания Версилова приводят его к галлюцинациям, во время которых он разбивает пополам икону, выражая этим символически свои переживания. В «Братьях Карамазовых» психологическая раздвоенность Ивана выражена не только косвенно, путем соотнесения его образа с образами более вульгарных «отрицателей» — убийцы Смердякова и беззастенчивого приобретателя Ракитина, но и непосредственно, в сцене «кошмара Ивана Федоровича». Достоевский с большой силой показал в этой сцене скрытую пошлость и убожество души мелкобуржуазного интеллигента анархистского толка, прячущего под личиною «бунтаря» за громкими фразами о несправедливости бытия мелочно-расчетливую, лениво-эгоистическую и самодовольную натуру. Воплощением этой скрытой «второй души» Ивана служит являющийся ему во время болезни образ современного Мефистофеля, мелкого чорта, мечтающего «воплотиться» «в семипудовую купчиху» (X, 303).

Наряду с «чортом» вульгарным «двойником» Ивана является Смердяков, фигура которого принадлежит к числу наиболее сильных образов романа. Образ Смердякова отражает тлетворное влияние капитализма на душу оторванного от народа городского мещанина. Человек с душою «курицы»,

91

«бульонщик», гордящийся своим умением готовить французские супа и презирающий русский народ за его «глупость», Смердяков сочетает в себе безграничную трусость и ничтожество с честолюбием, завистливой злобой по отношению к окружающим и уверенностью в том, что для «умного человека», каким он себя считает, не существует никаких законов, кроме заботы о личной выгоде. Достоевский гениально изобразил в лице Смердякова духовное и физическое вырождение мещанских слоев под воздействием капиталистического развития и растущей власти денег, то развращающее влияние, которое имели на эти слои аморализм общественных верхов и «соблазны» буржуазной цивилизации.

Индивидуализму и рационалистическому мировоззрению Ивана в романе противопоставлена религиозная философия старца Зосимы, изложенная в книге «Русский инок» (непосредственно следующей за книгой «Pro и contra»). Достоевский развивает в ней свои излюбленные идеалы смирения, мистического восприятия мира и христианской любви к ближнему. Как видно из писем Достоевского, он болезненно сознавал, что книга «Русский инок», целью которой было нарисовать в противовес атеисту Ивану идеальный тип представителя православной церкви, осталась одной из наиболее слабых в романе, в то время как в речах Ивана явственно отразилось сомнение самого писателя в проповедуемых им религиозных догмах. В этом сказались глубокие внутренние противоречия мировоззрения Достоевского.

Оба главных женских лица романа — Грушенька и Катерина Ивановна — разные психологические варианты излюбленного Достоевским типа гордой и властолюбивой женщины, прячущей под личиной гордости скрытую внутреннюю боль и потребность в примирении. Обе они пережили в молодости унижение и питают двойственное чувство мстительной злобы и любви к своим обидчикам. Но Грушенька, подобно любящему ее Мите, находит в себе внутреннюю силу, чтобы отречься от прошлого и начать новую жизнь. Напротив, Катерина Ивановна (образ которой представляет женскую параллель к образу Ивана) до конца не может освободиться от лихорадочных колебаний между любовью и ненавистью к «обидившему» ее Мите. Ей хочется душевно унизить Митю, доказав ему свое нравственное превосходство над ним, и этим отплатить ему за свое прежнее унижение. Любя Ивана, она не может отрешиться от своего мучительного и противоречивого чувства к Мите, так как она сознает себя перед ним нравственно неотомщенной. Это мстительное чувство начинает покидать ее лишь после осуждения Мити — осуждения, которому она сама способствует своими истерическими признаниями на суде.

Особое место в романе занимают главы, посвященные семье обиженного Митей штабс-капитана Снегирева и его умирающему сыну — Илюшечке. В этих главах Достоевский возвращается к тем демократическим по своему социальному содержанию образам и темам, которые были характерны для его ранних произведений. В лице штабс-капитана Достоевский ярко рисует образ «маленького человека», задавленного и искалеченного нищетой и социальным унижением, в изломанной душе которого скрыты огромные сокровища любви и нравственной стойкости. Илюшечка — один из самых значительных в творчестве Достоевского образов детей из городских низов, рано узнавших социальную несправедливость. Замечательны и образы других школьников — товарищей Илюши, обрисованные с большой симпатией. Из них главное место в романе отведено Коле Красоткину — юному «нигилисту», умному, рано развившемуся подростку, уже в четырнадцать лет задумывающемуся над вопросами общественной жизни.

92

Однако в главах романа, посвященных штабс-капитану и «мальчикам», отчетливо проявляются также и реакционные черты взглядов Достоевского 70-х годов. Изображение страданий капитана, его больной жены и дочери проникнуто ложной идеей о фатальной неизбежности страдания. Подобно Ипполиту в «Идиоте», штабс-капитан изображается писателем как жертва не только социальной несправедливости, но и бессмысленной жестокости естественного порядка вещей, неизбежно рождающего наряду со здоровыми и счастливыми больных и несчастных. Устами Илюшечки Достоевский призывает читателя не к борьбе против социальной несправедливости и унижения бедняков, а к прощению и к примирению. Эту же мысль внушает мальчикам и Алеша Карамазов, стремящийся посеять в их душах после смерти Илюши ростки человечности и любви к ближнему.

Как и в других своих романах, Достоевский в «Братьях Карамазовых» ставит перед читателем ложную антитезу: индивидуализм или религия, «гордость» или «смирение», анархический «бунт» против существующего миропорядка в духе Ивана Карамазова или кроткое принятие действительности со всеми ее безысходными противоречиями, озаренное призрачным светом отвлеченной христианской любви, которую проповедует старец Зосима. Никакого иного выхода Достоевский не признает и не видит. Сатирически изображая в сцене суда «просвещенный» консерватизм правительственной бюрократии и либерализм адвокатов (в которых он видит типических представителей буржуазной казуистики), Достоевский в то же время пытается высмеять в романе передовой лагерь 70-х годов в лице Ракитина, семинариста, собирающегося разбогатеть на издании журнала с «либеральным» направлением, а в ожидании будущего не брезгающего и более мелкими спекуляциями (образ этот был задуман как карикатура на издателя «Русского слова» Г. Е. Благосветлова и публициста-народника, участника «Отечественных записок» Г. З. Елисеева).

Достоевский не сознает, что взгляды Ивана Карамазова и философия старца Зосимы, подобно идеям Раскольникова и Сони Мармеладовой, не только не являются взаимоисключающими противоположностями, но представляют две стороны одной и той же медали. И горделивый, но внутренне слабый и обреченный индивидуалистический протест Ивана, и религиозное смирение Зосимы и Алексея Карамазова одинаково вели в конечном счете к духовной капитуляции перед реакцией.

Достоевский утверждал устами Ивана Карамазова, что будущее счастье человечества — недостаточная компенсация за перенесенные человечеством угнетение и страдания. Мучения, пережитые народом в прошлом из-за эксплуатации и насилия господствующих классов, Иван пытается софистически превратить в аргумент против революции. Достоевскому казалось, что индивидуалистическое бунтарство Ивана неизмеримо глубже идей современных ему революционеров. В действительности это бунтарство там, где от критики религии и существующих бесчеловечных условий жизни Иван обращается к критике революционных и социалистических идеалов, становится лишь эффектной анархической фразой, прикрывающей отречение от созидательного труда и социальной борьбы, оправдывающей безучастие и бездеятельность перед лицом народных страданий. Это прекрасно понял М. Горький, назвавший бунт Карамазова «словесным бунтом лентяя».1

Столь же неубедительны те выводы, к которым Иван приходит в «Легенде о великом инквизиторе». Показывая в «Легенде», что средневековое и буржуазное государство всегда было основано на насилии, Достоевский

93

и здесь пытается использовать прошлое человечества как аргумент против его будущего. Он утверждает, что насилие и обман, составлявшие основу средневековой церкви и буржуазного государства, неустранимы, что они должны выродиться в еще худшие формы насилия и рабства, если человечество не откажется от борьбы за удовлетворение своих экономических интересов и за политическую власть во имя торжества христианской нравственности. Последующая история Западной Европы и Америки в эпоху империализма показала, что Достоевский во многом правильно угадывал ту опасность, которая крылась в дальнейшем развитии буржуазного государства. Человеконенавистническая философия «великого инквизитора» с его взглядом на народные массы как на «стадо», счастье которого заключается в подчинении «сотне тысяч управляющих ими» (IX, 257), казавшаяся Достоевскому в его время лишь страшным и кощунственным выражением того предельного упадка и вырождения, до которого могут дойти господствующие классы, получила широкое хождение среди западноевропейской и американской реакции империалистической эпохи.

Однако наряду с историческим предвидением позднейшего упадка и вырождения буржуазного государства Достоевский обнаружил в «Легенде о великом инквизиторе» абсолютное непонимание тех исторических путей, которые несут человечеству реальное освобождение от власти «великого инквизитора». Доказывая бесперспективность политической борьбы за свободу, утверждая бесплодность исканий «науки» и «свободного ума», Достоевский не укреплял, а разоружал человечество в борьбе с насилием и обманом «великого инквизитора», отвергал единственный реальный путь, ведущий к победе над реакцией, к уничтожению насилия и угнетения трудящихся масс, к социализму.

Ложная антитеза «гордости» или «смирения», индивидуалистического бунта или примирения с действительностью определяет в «Братьях Карамазовых» освещение событий, психологию и судьбу отдельных героев. Это ограничивает реализм многих страниц романа.

Достоевский вносит в изображение каждого из главных героев «Братьев Карамазовых» ложную, антиреалистическую тенденцию, проявившуюся отчетливо уже в «Бесах» и в «Подростке». Он хочет доказать, что в душе каждого человека живет скрытая потребность в религиозной вере, однако страдания большинства людей заключаются в том, что они из ложной гордости не хотят признавать этой потребности и сопротивляются ей. Лишь люди совершенно ограниченные, извращенные и испорченные, как Смердяков или Ракитин, не испытывают страданий, вызванных религиозной борьбой. У людей же более высокого типа присущее им, по утверждению писателя, стремление дойти до дна отрицания, разврата, греха вызвано тоской по утраченной и страстно искомой ими религии. Это относится к Ставрогину, Кириллову, Шатову в «Бесах», к Версилову в «Подростке», к Мите, Ивану, Грушеньке, Лизе Хохлаковой в «Братьях Карамазовых». Даже Федор Павлович Карамазов, как пытается показать Достоевский, не чужд в душе религиозных стремлений. Они обнаруживаются в его умилении перед Алешей, отвращении, возбуждаемом в нем циничными рассуждениями Смердякова о вере (в сцене «За коньячком»), и инстинктивной неприязни к Ивану. Религиозную борьбу, происходящую в душе Мити и Ивана, понимает (подобно Мышкину в «Идиоте») старец Зосима, выражающий свое сочувствие их душевным страданиям во время посещения Карамазовыми монастыря.

Таким образом, душевная жизнь каждого из героев получает в глазах Достоевского один и тот же универсальный смысл: борьбы индивидуализма

94

и самоотречения во имя любви к другим людям, «гордости» и «смирения», веры и неверия. Это ведет к тому, что психологический анализ Достоевского, составляющий одно из главных орудий его художественного мастерства, в значительной степени утрачивает свою остроту и реалистическую яркость в изображении индивидуальных оттенков психологии и языка персонажей. Контрастно задуманные образы Мити, Ивана и Алеши, Грушеньки и невесты Мити Катерины Ивановны неожиданно сближаются, теряют твердые психологические очертания, становятся местами не живыми образами, а полусимволическим воплощением борьбы «своеволия» и «кротости», «гордости» и «смирения», отвлеченным выражением авторской мысли. Эту слабость «Братьев Карамазовых» отметил Лев Толстой, указывавший, что все герои романа «говорят одним и тем же языком».1

Поэтизация внутренней душевной борьбы и страдания, характерная для Достоевского, приводила его к стиранию различия между социальными страданиями широких масс, вызванными гнетом господствующих классов, и страданиями, порожденными утратой моральных идеалов, ростом внутренней опустошенности людей из дворянско-буржуазной среды. Страдание само по себе, независимо от вызвавших его причин и его общественного содержания, становится в глазах Достоевского свидетельством высшей жизни, оправдывает и очищает героя. Отсюда — преувеличение Достоевским значительности душевных страданий Свидригайлова, Ставрогина, Ивана Карамазова.

И всё же реакционные стороны мировоззрения не могли заглушить в последнем романе, как и в других лучших произведениях Достоевского, реалистических тенденций его творчества. М. Горький признавал большой обобщающий смысл фигуры Федора Павловича Карамазова, в котором великий основоположник социалистического реализма видел отображение трусости и жестокости, «убожества сердца и мозга»2 господствующего класса царской России, с особенной яркостью проявленных во время революции 1905 года и в последующий период реакции. В романе изображены быт и психология различных слоев русского общества, показаны ломка старых сословных взглядов и представлений, жизнь раздираемых несогласием и борьбой «случайных семейств», сменившая внешний порядок и «благообразие» старого дореформенного дворянского быта, растущая власть денег. В узловых сценах диалогов и споров между братьями с большой силой передана та атмосфера идейного подъема, жадных поисков цельного теоретического мировоззрения, способного осветить «больные» вопросы жизни, которая составляла одну из характерных черт русского общества второй половины XIX века. Хотя Достоевский изображает направление теоретических исканий русского общества односторонне, не умея подняться над кругозором мелкобуржуазно-анархического «бунтарства», в спорах и идейных столкновениях между его героями всё же ярко отражается та требовательность, идейное горение, стремление к глубокому и правдивому разрешению наболевших общественных вопросов, которые были присущи передовой русской дворянской и демократической интеллигенции XIX века.

Свойственные Достоевскому критическое отношение к господствующим классам и реалистическая правдивость не раз вступают в романе в глубокое

95

противоречие с реакционными сторонами взглядов писателя. Пытаясь нарисовать в лице старца Зосимы идеализированный образ «русского инока», Достоевский рядом создает мрачную фигуру невежественного и полусумасшедшего изувера «молчальника» отца Ферапонта, являющуюся злейшим обличением монашеской жизни. Сцены предварительного следствия и суда над Митей содержат резкое сатирическое изображение дворянской администрации и суда и во многом приближаются по своему разоблачительному смыслу к соответствующим эпизодам «Воскресения» и «Живого трупа» Толстого. Главы, изображающие семейство штабс-капитана и смерть Илюшечки или такие эпизоды романа, как рассказ Ивана о помещике, затравившем ребенка (этот рассказ вызывает у «смиренного» Алеши слова непримиримой ненависти к помещику), и сон Мити, в символической форме выражающий мысль о страданиях народных масс и ответственности перед ними, проникнуты такой глубокой болью за демократического человека и таким чувством возмущения, которые свидетельствуют, что Достоевский не мог заглушить в себе большого, требовательного и честного художника, не мог всецело подчинить свою художественную мысль идеям реакции.

Достоевский заблуждался, стремясь придать общечеловеческое содержание и глубину индивидуалистическому «бунту» Ивана и выдать его крушение за крах революционной мысли, пытаясь окружить ложным ореолом религиозные взгляды Зосимы (казавшиеся ему единственной формой мировоззрения, способной выдержать натиск индивидуалистической философии и скептицизма Ивана). Анархический «бунт» Ивана обнаруживает в самом романе свою слабость и исторически ограниченные черты. Достоевский показал объективно в его лице бессилие индивидуалистической мысли, оторванной от демократического народного движения, обнаружил бесперспективность философии «выбитого из колеи интеллигента или босяка», противопоставляющего себя народу, раскрыл глубокую реакционность мелкобуржуазно-анархистской философии, способной дойти до оправдания власти «великого инквизитора». В то же время Достоевский не сумел придать истинное величие образу Зосимы, потерпев как художник, так же как и во всех предшествующих произведениях, неудачу в своей попытке противопоставить идеалам социализма свои реакционные религиозные идеалы.

15

Интерес к творчеству Достоевского значительно возрос в последние годы жизни писателя. В связи с изданием «Дневника писателя» у Достоевского образовался довольно широкий круг корреспондентов, которые в своих письмах обращались к писателю с различными вопросами, нередко полемизируя с ним. В то же время увеличивается спрос читателей на произведения Достоевского, его публичные выступления с чтением своих произведений сопровождаются шумным успехом.

Причины роста популярности Достоевского, еще больше увеличившейся в течение последующих десятилетий после смерти писателя, были двойственны. С одной стороны, в растущем интересе к его творчеству нашло свое выражение признание выдающегося художественного дарования Достоевского, большой обличительной силы и реалистической правдивости его лучших произведений. Но вместе с тем усиление идейного влияния писателя отражало реакционные настроения господствующих классов царской России, а также усталость, охватившую часть интеллигенции в результате разочарования в либерально-буржуазных и народнических идеалах.

96

Рост идейного влияния Достоевского на духовную жизнь русской дворянской и буржуазной интеллигенции, начавшийся еще при жизни писателя, нашел свое отражение в том широком успехе, который имела речь, произнесенная Достоевским в Москве 8 января 1880 года в Обществе любителей российской словесности на торжествах по случаю открытия памятника Пушкину. Наряду с «Братьями Карамазовыми» «Речь о Пушкине» явилась последним значительным произведением Достоевского, а ее чтение — последним крупным событием в жизни писателя.

В «Речи о Пушкине» Достоевский выступил с призывом к примирению противоположных, враждебных друг другу идейных направлений русского общества. В качестве знамени этого примирения Достоевский выдвинул творчество Пушкина.

Как во всех произведениях Достоевского, в пушкинской речи отразились глубочайшие внутренние противоречия его взглядов. Достоевский с большой силой развил в своей речи идеи о национальном характере творчества Пушкина и его мировом значении. Отказываясь от того нигилистического осуждения революционного движения, которое было выражено им в «Бесах», писатель дал высокую оценку созданного русским обществом типа «исторического русского скитальца» (в образе которого Достоевский изображает революционную интеллигенцию) с его идеалом «всемирного счастья». Указывая на то, что мировое значение поэзии Пушкина отражает великое, «всеевропейское и всемирное» назначение русской национальности, Достоевский высказал мысль о том, что задача русского народа — помочь другим народам Европы добиться «воссоединения» и счастливого будущего. Но при этом, как и прежде, Достоевский противопоставил свой национальный идеал идеям революционной борьбы. Путь к будущему счастью народов он видит не в победе над реакционными силами, а в «примирении» и торжестве идей религиозного «братства».

Истолковывая развитие поэта и смысл созданных им художественных образов в духе своих славянофильско-почвеннических взглядов, Достоевский утверждал, что идеалом Пушкина было «смирение» перед «народной правдой». Обращаясь к революционной интеллигенции, Достоевский призывал ее «сломить» свою «гордость» и отречься от революционных идеалов, от борьбы против самодержавия во имя смиренного труда «на родной ниве».

Несмотря на восторженный прием у слушателей и огромный общественный успех, который имела в первый момент речь о Пушкине, наиболее проницательные представители демократического лагеря, прежде всего М. Е. Салтыков-Щедрин, поняли реакционный характер призывов Достоевского к «смирению» и к примирению партий. С оценкой Щедрина после некоторых колебаний согласился и Г. И. Успенский, выступивший с резкой критикой речи Достоевского в «Отечественных записках». Указав, что причиной успеха речи Достоевского у демократической части слушателей была высокая оценка писателем типа «русского скитальца» и его революционных идеалов, Успенский заявил, что Достоевский сам свел «весь смысл речи почти на нуль»1 своими утверждениями о беспочвенности революционной интеллигенции и реакционной проповедью смирения.

Враждебно встреченная демократическим лагерем (в лице М. Е. Салтыкова, Г. И. Успенского, Н. К. Михайловского), речь Достоевского не нашла сочувствия и у либералов. От их имени с резкими возражениями Достоевскому выступил в «Голосе» проф. А. Д. Градовский, полемике

97

с которым Достоевский отвел заключительную часть единственной (августовской) книжки «Дневника писателя» за 1880 год (содержавшей перепечатку «Речи о Пушкине»). А реакционер К. Леонтьев от имени церковных кругов обвинил Достоевского в связи с его речью в «ереси», утверждая, что вера Достоевского в будущее земное счастье человечества отвечает идеалам социалиста, а не церковному вероучению, основанному на идее первородного греха, из которой неизбежно следуют несовершенство и грядущая гибель мира. Таким образом, полемика, вызванная речью Достоевского, показала всю призрачность и несостоятельность призыва писателя к «примирению» партий.

Из-за поездки в Москву на пушкинские торжества Достоевский был вынужден прервать работу над «Братьями Карамазовыми». Последняя часть романа была закончена в ноябре 1880 года и напечатана в ноябрьской книжке «Русского вестника». В конце того же года вышло отдельное издание романа. Через месяц, 28 января (9 февраля) 1881 года, Достоевский умер.

16

Достоевский, говоря о себе, любил противопоставлять свое творчество творчеству таких русских писателей XIX века, как Гончаров, Тургенев, в особенности Лев Толстой, высокую оценку которого Достоевский дал на страницах «Дневника писателя». В наиболее развернутой форме это противопоставление дано в заключительной главе романа «Подросток», где Достоевский указывает на различие между своим романом и произведениями тех романистов, героями которых обычно были представители «русского родового дворянства», выработавшего в прошлом «законченные формы чести и долга», «вид красивого порядка и красивого впечатления». Современная русская жизнь, пишет Достоевский, имея в виду свою эпоху, разрушила свойственную прошлому внешнюю красоту и законченность форм, заменив ее лихорадочной «ломкой», летающими повсюду «щепками», «мусором» и «сором». Самого себя Достоевский характеризует в соответствии с этим как романиста «героя из случайного семейства». Уже самое детство и отрочество такого героя, замечает Достоевский, не похоже на детство и отрочество человека из «средне-высшего» дворянского культурного круга, изображенного Толстым.

Характеризуя себя как романиста «героя из случайного семейства», т. е. романиста эпохи общественной ломки и неустановившихся жизненных форм, Достоевский указывает на трудность подобной работы и скрытые в ней внутренние опасности: «Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти, во всяком случае — еще дело текущее, а потому и не могут быть художественно-законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать, однако ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и... ошибаться» (VIII, 476).

В этих словах Достоевский сам во многом справедливо наметил историческую оценку своего творчества, указав не только на сильные его стороны, но и проницательно отметив недостатки своих произведений, — те «важные ошибки», «преувеличения», «недосмотры», которые он сам склонен был признавать в своей художественной работе.

Достоевский и Толстой отразили в своем творчестве различные стороны той глубокой исторической ломки, совершавшейся в русском обществе после реформы, которая была вызвана вступлением России на путь капиталистического

98

развития. Толстой в своих произведениях рисовал преимущественно «Россию деревенскую, Россию помещика и крестьянина» и при этом смог, как показал В. И. Ленин, «с замечательной силой передать настроение широких масс, угнетенных современным порядком, обрисовать их положение, выразить их стихийное чувство протеста и негодования».1 Достоевский же изображал в своем творчестве главным образом те противоречия и социальные конфликты, которые вносило развитие капитализма в жизнь различных слоев городского населения, выразил индивидуалистический протест, отчаяние и колебания мелкобуржуазных, мещанских слоев, оторванных от народа и освободительного движения (в эпоху жизни Достоевского еще не ставшего «движением самих масс»).2 В жизни мещанских, мелкобуржуазных слоев города, находившихся в центре внимания писателя, классовые противоречия выступали в значительно менее прозрачной и обнаженной форме, чем в отношениях барина и мужика. Они были здесь скрыты под оболочкой мучительного существования многих десятков тысяч «случайных семейств» и индивидуалистических трагедий буржуазно-мещанского типа.

Толстой, так же как Достоевский, не хотел признавать значения революционной борьбы и противопоставлял ей реакционный призыв к смирению и к «непротивлению злу». Но отстраняясь от революционного движения, Толстой в то же время сознавал невозможность примирения народа и господствующих классов. Он осудил жизнь и культуру общественных верхов как паразитический нарост на теле народа, дал беспощадную критику самодержавия, церкви, полукрепостнических земельных порядков. В отличие от Толстого, Достоевский не смог подняться до разоблачения основ существующего строя. Критикуя многие стороны жизни господствующих классов России и Западной Европы, он вместе с тем верил в возможность примирения народа с аристократией, идеализировал церковь и помещичье государство.

Однако, вопреки реакционным тенденциям общественно-политического мировоззрения Достоевского 60—70-х годов, главным содержанием его творчества в этот период остается изображение героя из «случайного семейства» и тех реальных трагических конфликтов, которые вносило в жизнь и сознание русского общества пореформенное развитие. Реакционные черты мировоззрения Достоевского не смогли разрушить связи его художественного творчества с реальной действительностью, которая, несмотря на «преувеличения», «ошибки» и «недосмотры», свойственные Достоевскому-художнику, остались питательной почвой его лучших произведений и образов. В этом заключается источник художественной силы Достоевского, несмотря на все «важные ошибки», «преувеличения», «недосмотры», свойственные ему и как художнику, и как мыслителю.

Судьба Достоевского как человека и писателя глубоко трагична. Личные испытания, пережитые Достоевским, минуты, вынесенные им в ожидании смертной казни, годы каторги и солдатчины помогли реакции духовно сломить его и подчинить своему влиянию. Этой победе царской реакции способствовали и те противоречия и непоследовательность, которые были присущи взглядам уже молодого Достоевского. Но победа, одержанная реакционными силами над Достоевским, никогда не была полной.

99

Сильной стороной писателя было то, что он сохранил в своем творчестве критическое отношение к жизни господствующих классов, высокую оценку народа, в котором видел основную силу национальной истории. Подобно Толстому, Достоевский был убежден в превосходстве моральных идеалов народных масс над идеалами господствующих классов, хотя он истолковывал идеалы народа неправильно и односторонне, не сознавая величия революционных традиций и революционного будущего русского народа.

Живя в годы начинавшейся в России грандиозной общественной ломки, Достоевский не мог отрешиться от патриотического сознания огромной ответственности и беспокойства за судьбу своей страны и народа. Его не удовлетворял, по его собственному признанию, ни «лик» современной ему действительности, ни иллюзии буржуазных либералов и прогрессистов, их вера в прямолинейность исторического развития и стихийную гармонию общественных интересов. Личный жизненный опыт Достоевского познакомил его с условиями существования широких масс демократического населения города, с нищетой и страданиями, на которые они были обречены в условиях крепостнической и пореформенной России. В своих произведениях Достоевский с большой силой обрисовал положение низов городского населения, «униженных и оскорбленных» в эпоху развивающегося капитализма, передал их чувства социального возмущения и негодования.

Сам Достоевский, изображая судьбу этих слоев, не шел дальше настроений пассивного протеста, он затемнял часто смысл изображенных им жизненных конфликтов своими призывами к смирению. Но реалистическая правда в лучших произведениях Достоевского одерживала победу над реакционными предрассудками писателя, и произведения эти вызывали у демократического читателя страстное чувство протеста и гнева против самодержавия и господствующих классов царской России.

Одной из важных особенностей мировоззрения и творчества Достоевского является то, что в отличие от наших революционных просветителей-демократов, уже в 40—60-е годы внимание Достоевского привлекали преимущественно вопросы, связанные с развитием в России буржуазных, капиталистических порядков. Достоевский не понимал социально-экономической природы капитализма. Он подходил к явлениям общественной жизни не как социолог и аналитик, а как психолог и моралист. Но при этом в центре его умственных и художественных интересов очень рано оказались те черты русской общественной жизни, которые были обусловлены упадком дворянского общества и зарождением капитализма в России, медленно разрушавшего изнутри старые формы быта.

Эта особенность творчества Достоевского тесно связана с тем, что с самого начала оно было посвящено изображению города. В жизни города, в психологии городского населения новые черты, обусловленные вступлением России на капиталистический путь развития, сказывались гораздо сильнее и резче, чем в деревне или в барской усадьбе. Напряженный интерес к психологии и идеям, складывающимся у обитателей мещанских углов дореформенного Петербурга, — к болезненному индивидуализму «петербургского мечтателя», к его раздвоенной и сложной психологии, к его борьбе между чувством справедливости и соблазнами городской жизни, — интерес, свойственный Достоевскому уже в молодые годы, позволил ему позднее стать одним из величайших в мировой литературе изобразителей и обличителей буржуазно-индивидуалистической психологии и морали.

100

Достоевский как художник один из первых в русской и мировой литературе показал зарождение типа социального отщепенца, порождаемого капиталистическим развитием в городской мещанской среде. В лице человека из подполья, Раскольникова, Ивана Карамазова он подверг глубокому и острому анализу различные формы реакционных идейных блужданий, возникающих на почве индивидуализма и отрыва от народа, отражающие отчаяние и колебания мелкобуржуазной интеллигенции перед лицом трагических противоречий капиталистического города. В образах князя Валковского, Свидригайлова, Ставрогина, Федора Павловича Карамазова Достоевский показал упадок дворянства, рост опустошенности, цинического аморализма и жестокости господствующих классов, нравственного одичания, выражаемого формулой «всё позволено».

В характере изображения в романах Достоевского социального упадка и морального разложения общества, порождаемого капиталистическим развитием, сказались не только сильные, реалистические, но и слабые стороны творчества Достоевского. Наблюдая рост индивидуализма, нравственный распад и духовное одичание личности, Достоевский не мог освободиться от настроений отчаяния и пессимизма. Он не видел в человеке начал, которые он мог бы противопоставить темным и разрушительным влияниям капитализма. Человек казался ему, по выражению Горького, «беспомощным в хаосе темных сил».1 Не находя в самой действительности, в человеческой личности и сознании внутренней опоры, необходимой для борьбы с враждебными человеку общественными тенденциями, Достоевский был вынужден апеллировать к религии, пытаясь найти в ней внешнюю опору, способную спасти человечество от гибельного влияния индивидуализма и буржуазного аморализма.

Эта позиция Достоевского обусловила многие слабости, свойственные ему не только как мыслителю, но и как художнику. Не видя реальных сил, способных положить предел нравственному шатанию и нигилизму буржуазной личности, Достоевский невольно преувеличивал реальное место, занимаемое в жизни «социальными вырожденцами» типа князя Валковского, человека из подполья или Раскольникова, преувеличивал могущество темных сил, порождаемых в человеке капиталистическим миром, бессилие личности в борьбе с ними. Индивидуалистические идеи Раскольникова или Ивана Карамазова, мрачная софистика «великого инквизитора» выступают в произведениях писателя в своеобразном ореоле ложного «демонического» величия, которого они в действительности лишены. Наиболее резко эта диспропорция между реальным содержанием образа и претензией придать его художественному изображению ложную значительность, несвойственную ему в жизни, проявляется в образе Ставрогина в «Бесах».

И всё же не эти слабые черты взглядов Достоевского, отразившиеся в его произведениях, являются основными, определяющими характер изображения им индивидуалистических блужданий и духовного распада личности. Эпоха жизни Достоевского была временем, когда на Западе начался сознательный поворот буржуазной литературы от реалистических и демократических идеалов к реакции. Выражением этого поворота было распространение среди буржуазных писателей, с одной стороны, взгляда о скудости и бедности духовной жизни народных масс, с другой — о мнимом богатстве, особой утонченности жизни и переживаний «избранных» личностей. С этим реакционным взглядом, характерным для всей буржуазно-декадентской

101

литературы, связано то направление, которое получил в ней психологический анализ. Объективно изображая упадок и вырождение буржуазной личности, декадентская литература идеализирует эту личность. Черты распада, психологической разорванности, нравственного вырождения личности кажутся ей доказательством особой «новой» красоты и рафинированности, порождаемых в человеке буржуазной жизнью. Отсюда — смакование эротических переживаний, «игра» острыми психологическими контрастами, идеализация антидемократических взглядов и «парадоксальных» в моральном смысле поступков, лежащих «по ту сторону добра и зла», как проявления особой якобы красоты «современного человека».

В противоположность этому реакционному направлению буржуазной литературы Достоевский сумел сохранить в своем творчестве сознание того, что отрыв личности от народа несет ей духовное и физическое вырождение, лишает ее твердой опоры, порождает духовный распад и деградацию. Психологическая разорванность героев Достоевского, их моральная опустошенность, ведущая к преступлению, к бесконечному моральному экспериментированию над собой и окружающими людьми, представляются Достоевскому гибельными. Достоевский не восхищается переживаниями тех из своих героев, которые пытаюся стать «по ту сторону добра и зла». Он стремится, напротив, показать трагический характер их положения, бесперспективность их анархических, индивидуалистических идейных исканий.

17

Своеобразие реалистического стиля Достоевского определяется особенностями его мировоззрения и тех проблем, которые стояли в центре внимания его как художника.

Достоевский почти совершенно отказывается в своих произведениях, в отличие от других видных русских писателей-реалистов XIX века, от показа деревни и помещичьей усадьбы. Уже в первых повестях он выступил как продолжатель Пушкина и Гоголя в области реалистического изображения жизни Петербурга. И в дальнейшем современный ему Петербург продолжает сохранять в творчестве Достоевского центральное место. Писатель делает предметом своего изображения социальные конфликты и моральные противоречия, порождаемые развитием капитализма в том наиболее остром и обнаженном виде, в каком они выступают в жизни большого столичного города. Петербург, который больше всего интересует Достоевского, — это не «город пышный», а «город бедный», не Петербург центральных парадных улиц и площадей, застроенных дворцами и архитектурными ансамблями, а Петербург мещанских кварталов с многоэтажными домами, заселенными чиновниками и беднотой, грязными окраинными улицами и переулками, нищетой, развратом и преступлениями. Достоевский рассматривал Петербург как наиболее резкое воплощение всех жизненных противоречий русского общества своей эпохи.

Продолжая традицию Пушкина (в «Медном всаднике», «Станционном смотрителе», «Пиковой даме») и Гоголя (в «Невском проспекте» и других петербургских повестях), Достоевский выступает в качестве крупнейшего мастера городского пейзажа. При этом обычно картины жизни большого города даются у Достоевского в восприятии его персонажей, что позволяет ему усилить эмоциональную окраску этих картин, подчеркнуть присутствие в них того дисгармонического начала, которое Достоевский

102

остро и болезненно воспринимает во всей жизни города. Достоевский любит также рисовать картины городской жизни не при ясном и спокойном дневном освещении, а в часы заката или в вечерние часы, при искусственном освещении газового фонаря, обостряя таким образом ощущение «фантастичности» городской жизни и порождаемых ею человеческих типов.

Стремясь к широкому и разностороннему освещению жизни, Достоевский почти никогда не ограничивается изображением судьбы одного или двух-трех главных героев, узкого, замкнутого семейного мирка. В каждом из его больших романов действует много персонажей, развивается параллельно несколько пересекающихся сюжетных линий. Достоевский переносит действие из дома на улицу, из аристократического особняка в каморку студента или чиновника, разворачивая перед читателем картину социальных контрастов и морально-психологических столкновений. В «Преступлении и наказании» читатель вместе с Раскольниковым посещает Сенную, бульвары, острова, полицейский участок и третьеразрядные «номера», трактир и дешевую распивочную, перед ним проходит несколько вариантов различных петербургских «углов», вереница уличных типов. В «Идиоте» действие из аристократического дома Епанчиных переносится на квартиру Иволгиных, к Настасье Филипповне, в купеческий особняк Рогожина. Читатель то остается один на один с героем, получая возможность вместе с автором заглянуть в ту скрытую работу ума и сердца, которая в нем происходит, то оказывается свидетелем многолюдных и бурных столкновений, во время которых выливаются наружу страсти, таившиеся в душе различных персонажей. Многие решающие события в романах Достоевского разыгрываются на улице, в присутствии многочисленных случайных свидетелей. Такова сцена сумасшествия Катерины Ивановны в «Преступлении и наказании», встреча Настасьи Филипповны с князем и Епанчиными в павловском вокзале и т. д. Читатель всё время ощущает обстановку большого города с его шумом, движением, многотысячным населением, где постоянная обнаженность жизненных противоречий стала привычной. Отдельные случаи, отражающие бесчеловечный характер существующего строя жизни, воспринимаются здесь равнодушно и почти не затрагивают внимания окружающих, если только они не выделяются своей эксцентричностью или не нарушают границ, установленных законом.

В последних своих романах — «Бесах» и «Братьях Карамазовых» — Достоевский переносит место действия из Петербурга в провинцию, но его интересует не спокойная, неподвижная жизнь тихих провинциальных уголков, а явления, свидетельствовавшие о резкой ломке привычных форм провинциальной жизни, о проявлении тех же тенденций, порожденных капиталистическим развитием, которые Достоевский наблюдал в Петербурге. Характерно и то, что главными героями здесь остаются не люди, выросшие в провинциальной глуши, а те, которые носят на себе отпечаток столичной жизни со всеми ее противоречиями (Ставрогин, Иван Карамазов).

Рисуя жизнь города эпохи развивающегося капитализма, Достоевский стремится показать, что действительность порождает здесь в человеке особые социально-психологические черты. С одной стороны, жизнь каждого человека совершается не в узком замкнутом кругу, а ежедневно в различных формах сталкивает его с людьми другого характера и другой социальной среды, раскрывая перед ним широкую сферу для самостоятельных наблюдений и выводов. Отсюда — раннее развитие детей, рано узнающих социальные противоречия и пытливо вглядывающихся

103

в окружающий мир. Но, с другой стороны, жизнь капиталистического города усиливает, как сознает Достоевский, ощущение одиночества и слабости человеческой личности. Старые патриархальные формы быта здесь разрушаются быстрее, чем в деревне, человек из дворянской или мещанско-разночинной среды перестает быть членом устойчивой, крепкой семьи и становится членом «случайного семейства». Выбитый из прочной социальной колеи, он уходит в самого себя; люди, с которыми он сталкивается, и вся окружающая действительность представляются ему чужими, враждебными, несущими ему гибель, и это порождает в нем постоянное сомнение, склонность к самоанализу и душевную раздвоенность.

Эти характерные социально-психологические черты героев Достоевского обусловили собой особенности психологического мастерства писателя. Достоевский — один из крупнейших психологов русской и мировой литературы. Он с большой силой изобразил в своих произведениях психологию мелкобуржуазно-разночинного населения города, мелкого чиновника, дворянского и буржуазного интеллигента, деклассированных общественных слоев, ярко показал социально-психологическое разложение дворянства и аристократии в эпоху капитализма.

Как при изображении всей общественной жизни, так и при изображении человеческой психологии главное внимание Достоевского направлено на раскрытие внутренней противоречивости, свойственной душевной жизни его героев. Герои Достоевского, как правило, находятся в глубоком разладе с самими собой и с окружающим миром. Но оторванность от народа, одиночество, болезненный индивидуализм мешают им найти реальные пути, которые могли бы помочь им преодолеть этот разлад. Стремясь освободиться от мучительного сознания своей социальной приниженности, от чувства моральной опустошенности, от ощущения внешнего и внутреннего хаоса, они лихорадочно ищут нравственной опоры, но не находят ее и либо в конечном счете терпят крушение, либо снова и снова повторяют в своих исканиях один и тот же порочный круг, переходя от кротости к ожесточению, от «смирения» к «бунту», от порывов любви и самоотречения к вспышкам гордости, мстительной злобы, ощущению своего унижения и бессилия. В изображении этого комплекса сменяющих друг друга чувств и переживаний и находит свое выражение своеобразие психологического искусства Достоевского.

Еще Белинский, говоря о «Бедных людях», отметил, что «трагический элемент глубоко проникает собою весь этот роман».1 Внимание к трагическим сторонам жизни характеризует всё творчество Достоевского. Его особенно волновали те явления жизни и психологии русского общества пореформенной эпохи, которые в наибольшей степени свидетельствовали об общественном неблагополучии, о несоответствии между стремлениями к новому «золотому веку» и разгулом темных страстей, порождаемых в человеке капиталистической эпохой, о кризисе семьи, ломке привычных религиозных и нравственных норм. Характерное для Достоевского чувство безысходности, отражающее глубокое отчаяние мелкобуржуазных слоев населения в условиях развития капитализма, их страх перед историческим будущим, свойственное им непонимание идей социальной организации и дисциплины, усиливало трагический колорит его произведений.

Достоевский стремился показать не только жизнь города в ее противоречиях, но и отражение этих противоречий в сознании людей. Центральное место в его романах занимают обычно не герои, пассивно, бессознательно

104

относящиеся к окружающей жизни. В сознании главных героев Достоевского противоречия общественной жизни приобретают яркое и выпуклое отражение. В форме идей, моральных взглядов, философских теорий они стремятся осмыслить жизнь и определить свое отношение к ней. Достоевский сочетает в своих произведениях картины общественной ломки, вызванной развитием капитализма, с изображением и анализом тех взглядов и философских теорий, которые порождало это развитие у людей, выбитых из прочной социальной колеи и блуждающих в дебрях анархистско-индивидуалистического мировоззрения, подобно Раскольникову и Ивану Карамазову.

Характерной чертой Достоевского-художника является его стремление при постановке любой крупной общественной и моральной проблемы показать разнообразие возможных человеческих взглядов и психологических позиций по отношению к ней. В романах Достоевского действие развивается почти всегда одновременно в бытовом и идеологическом плане. Каждое действущее лицо является не только участником описываемых событий, но и выразителем определенной точки зрения на них, представителем той или иной идеологической позиции по отношению к основным интересующим Достоевского морально-философским вопросам. Так Раскольников, Лужин, Свидригайлов, Соня, Порфирий в «Преступлении и наказании» являются каждый носителями определенного взгляда на вопросы об отношении человека к обществу и о его нравственной ответственности перед обществом. Самая роль каждого из других героев в жизни Раскольникова определяется их отношением к его «идее», к тем морально-философским принципам, на которые он опирался, создавая свою теорию преступления. Точно так же представителями различных позиций (то сходящихся, то расходящихся между собой) по отношению к основной морально-философской проблематике произведения являются Ставрогин, Верховенский, Кириллов и Шатов в «Бесах», каждый из членов семейства Карамазовых.

Эта особенность творчества писателя породила у некоторых исследователей ошибочный взгляд на роман Достоевского как на особый якобы «полифонический» тип романа, в котором не существует идейного и художественного единства и роль автора сводится к гармоническому ведению самостоятельных «голосов» отдельных героев.1 С таким истолкованием романов Достоевского нельзя согласиться, так как самостоятельность «голосов» отдельных героев в них лишь относительна и не ведет к утрате идейной и художественной целостности произведения. Достоевский отнюдь не отказывается от авторской оценки своих персонажей и высказываемых ими идей, не смотрит на внутренний мир каждого из них как на нечто замкнутое, оторванное от внешней действительности и психологии других персонажей. Человеческая индивидуальность в его романах и повестях включена во внешний мир с его объективными противоречиями и конфликтами, она является носительницей переживаний, идей и взглядов, которые имеют не только узко личное, субъективное, но и объективное, общезначимое содержание. В спорах между героями у Достоевского раскрываются различные складывающиеся в обществе (или возможные) точки зрения на объективные проблемы, которые выдвигаются самой жизнью.

105

«Кроткая». Литография Т. И. Дмоховского. 1881.

«Кроткая». Литография Т. И. Дмоховского. 1881.

Следствием интереса Достоевского к наиболее острым и обнаженным формам проявления общественных и моральных противоречий его эпохи является драматизм, характерный для его романов и повестей. Действие в них развивается с огромной быстротой, события теснятся одно за другим с лихорадочной поспешностью, выливаясь в ряде острых, часто неожиданных катастроф. Этот драматизм характерен не только для внешних событий, но и для психологии героев Достоевского, всегда находящихся в состоянии внутренней борьбы с собой, которая сопровождается болезненными кризисами, нравственными переворотами и потрясениями. Сознание героев Достоевского представляет своеобразное поле битвы, где противоположные идеи и взгляды сталкиваются и ведут между собой упорную борьбу. Столкновение и борьба идей изображаются Достоевским с огромным драматическим напряжением и трагической силой, заставляющими читателя воспринимать размышления и внутренние монологи героев как сцены захватывающей драмы.

106

Драматизму романов способствует их композиция. Достоевский никогда не описывает события в их медленном, постепенном развитии. В «Преступлении и наказании» действие после небольшой подготовки сразу переходит к катастрофе. Всё дальнейшее развитие сводится к анализу последствий уже совершенного героем преступления. В других романах — «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» — писатель избирает такую композицию, при которой формирование характеров главных героев и связывающих их отношений отнесено в предисторию романа. Действие здесь является как бы дозреванием, выявлением и разрешением уже созревших до начала действия сложных и запутанных конфликтов. Сходную композицию имеют «Вечный муж», где узлы сюжета завязаны также до начала действия, «Кроткая» и некоторые другие произведения. Отодвигая историю подготовки изображаемых событий в прошлое, концентрируя внимание читателя на заключительной стадии развития конфликтов, непосредственно подготовляющей катастрофу, на самой катастрофе и ее последствиях, Достоевский достигал исключительной уплотненности в развитии действия, насыщенности своих романов не только внутренней, но и большой внешней динамикой. Работа Достоевского над языком определялась прежде всего стремлением его раскрыть в слове сложное содержание душевной жизни героев, выразить всё разнообразие психологических и эмоциональных состояний человека.

Достоевский критиковал стремление к натуралистической внешней «характерности» при изображении речи персонажей. В «Дневнике писателя», полемизируя с Лесковым, он выступил против писателей, герои которых говорят «эссенциями», т. е. одними бытовыми выражениями и специфическими терминами, характерными для лексики узко определенной социальной среды. Указывая на неправдоподобность речи, перенасыщенной «эссенциями», Достоевский стилизации и поискам внешней бытовой характерности противопоставлял стремление к глубокому раскрытию внутреннего психологического содержания образа.

Достоевский в «Дневнике писателя» дал высокую оценку русскому языку, в котором, подобно другим крупнейшим русским писателям-реалистам XIX века, видел важнейшее национальное достояние. Осуждая «краденый» французский язык дворянского общества, он защищал образовательное значение родного языка для духовного формирования человека.

Рассматривая созданный Пушкиным литературный язык как основу национального языка, Достоевский в то же время изучал в Сибири народную речь, прислушивался к бытовому просторечию населения Петербурга. На страницах «Дневника писателя» он посвятил специальные экскурсы «истории глагола „стушеваться“» (который Достоевский первый в «Двойнике» ввёл в литературный язык), анализу не раз употреблявшегося в его публицистике выражения «стрюцкий» (XII, 295). Внимательное отношение писателя к народной речи, ее характерной фразеологии, пословицам и поговоркам отразилось в его «сибирской тетради», которой Достоевский воспользовался при работе над «Записками из мертвого дома» и другими позднейшими произведениями (вплоть до «Братьев Карамазовых»).

Огромную роль в произведениях Достоевского играет воспроизведение «внутренней речи» персонажей. Такие произведения писателя, как «Кроткая», построены целиком в виде воспроизведения внутреннего монолога героя, его исповеди, произносимой мысленно перед самим собой. Иногда Достоевский прибегает в аналогичных случаях к более обычной

107

условной форме «записок» («Записки из подполья», «Игрок», «Исповедь Ставрогина», «Подросток» и т. д.). Форма «записок», «исповеди», внутреннего монолога позволяла Достоевскому достичь предельной обнаженности и полноты в выявлении содержания психологической жизни героев со всеми ее противоречиями, показать те противоположные «полюса», к которым герои его приближаются в своих колебаниях.

Следует подчеркнуть, что внутренний монолог, к которому прибегает Достоевский, коренным образом отличается от тех форм внутреннего монолога, которые получили широкое распространение в позднейшей реакционной буржуазно-декадентской литературе Западной Европы и Америки, отражающей упадок буржуазной культуры. Буржуазно-декадентские писатели, прибегая к форме внутреннего монолога, превращают душевную жизнь своих героев в хаотический «поток сознания», чтобы доказать пассивность человека, обреченного блуждать в лабиринте своих ощущений. В противоположность этому душевная жизнь героев Достоевского насыщена внутренней энергией и драматизмом. Они не отдаются пассивно потоку своих ощущений, а напряженно ищут выхода, борются, активно стремятся разобраться в себе и в окружающем.

Внутренний монолог в произведениях Достоевского — это непрерывная и напряженная мысленная полемика героя с самим собой и с читателем. Желая объяснить смысл своих поступков, показать противоречия между своим внутренним «я» и своим внешним поведением, герой как бы стремится всё время забежать вперед и предвосхитить различные точки зрения, с которых читатель мог бы судить о его поведении, с целью показать, что эти точки зрения не исчерпывают всей трагической сложности его положения.

Наряду с формой внутреннего монолога, записок, рассказа от первого лица Достоевский пользуется и другими формами повествования. В «Двойнике», в «Преступлении и наказании», в «Идиоте» рассказ ведется от автора, в «Бесах» — от лица условного рассказчика (о котором уже говорилось). При этом отчетливо выявляются особенности авторской речи, которая никогда не отделена у Достоевского резкой гранью от психологии и языка главных героев. Ее эмоциональная окраска меняется в соответствии с эмоциональной окраской переживаний персонажей. Настроения героев, драматизм их поступков, постепенно усиливающееся ощущение ими неотвратимого хода событий, увлекающих их за собой в своем течении, — всё это накладывает непосредственный отпечаток на авторскую речь, сообщая ей характерную для языка Достоевского нервность и напряженность. Один из секретов пластической выразительности стиля Достоевского заключается в том, что авторская речь построена так, как будто он смотрит на мир глазами героя. Каждая фраза фиксирует один из моментов переживаний героя, передает нарастание его тревоги, внутренних мук, душевной борьбы.

Достоевский заставляет таким образом читателя становиться на точку зрения своего героя, мыслить и чувствовать вместе с ним. У Достоевского исчезает не только дистанция между автором и героем, но и между героем и читателем. Читатель активно втягивается в повествование и начинает смотреть на мир глазами героя.

Слово теряет у Достоевского поэтому нейтральный характер, перестает быть только средством изображения и описания. Оно насыщается внутренней энергией, становится сгустком душевной жизни персонажей. Отсюда необычайная сила воздействия каждого слова на читателя.

108

Значительное место в романах Достоевского занимает диалог. Здесь сталкиваются между собой противоположные точки зрения на те основные общественные и морально-философские проблемы, которые стоят в центре внимания писателя и его героев. Уже в «Преступлении и наказании» идейное содержание романа находит свое наиболее концентрированное выражение в спорах Раскольникова с Свидригайловым, Соней, следователем Порфирием Петровичем. Такой же характер носят диалоги между Ставрогиным и Верховенским, Шатовым, Кирилловым в «Бесах», между Алешей и его братьями в «Братьях Карамазовых». Сцены споров и идейных столкновений между героями превращаются в романах Достоевского в центральные узлы всего действия. Они как бы подводят итог идейному развитию каждого из героев, освещают морально-человеческий смысл их судьбы и переживаний, объясняют читателю не только их прошлое, но и их будущее.

Своеобразие диалогов Достоевского заключается в том, что спор его героев с их идейными антагонистами почти всегда является для них вместе с тем спором с самими собой. Полемизируя со своим противником, каждый из главных героев Достоевского как бы полемизирует одновременно с другой половиной своего собственного существа. Так, Раскольников, убеждая Соню в своей правоте, убеждает в действительности себя: сознавая в глубине души, что его «идея» была ошибочной, он стремится подавить в себе это сознание. Точно так же Иван Карамазов, споря с Алешей, стремится в то же время победить свои собственные внутренние возражения. В этом отражается та внутренняя душевная разорванность, которая свойственна героям Достоевского. Так как, споря с Другим, герой одновременно спорит с собой, то из двух участников диалога у Достоевского обычно активным является лишь один. Весь диалог превращается в развертывание идей и сомнений одного из участников спора, тогда как другой лишь время от времени вставляет свои реплики, вызывая этим необходимость в дальнейшем развитии мыслей героя или развертывании им новой аргументации.

Одна из особенностей творчества Достоевского — его публицистичность. С начала 60-х годов Достоевский вводит в ткань почти каждого из своих художественных произведений злободневные публицистические мотивы, материал текущей газетной хроники.

В противоположность Гончарову, который считал, что задача романиста изображать лишь то, что уже прочно сложилось и определилось в общественной жизни, Достоевский утверждал, что назначение писателя — воспроизводить современную, «текущую» действительность, самый процесс становления общественных типов и отношений, не ограничиваясь тем, что успело получить в жизни законченность и определенность.

С глубоким интересом Достоевского к «текущей» действительности связано влияние газеты и фельетона на его манеру изложения и стилистическую культуру. Достоевский широко пользуется полемикой, публицистическими отступлениями, формой непосредственной беседы с читателем. От сложных философских вопросов он непосредственно переходит к газетным фактам, от исключительного и «фантастического» (по его собственной терминологии) — к обыденному. «Полемика есть чрезвычайно удобный способ к разъяснению мысли..., — писал он в письме к Н. Н. Страхову от 26 февраля 1869 года; всегдашнее спокойствие придает... статьям вид отвлеченности. Надо и поволноваться, надо и хлестнуть иногда, снизойти до самых частных текущих насущных частностей. Это... поражает публику» (П., II, 168—169). Слова эти характеризуют не только требованиями,

109

предъявлявшиеся Достоевским к журналистике, но во многом применимы и к его собственной манере писателя и публициста.

С публицистичностью творчества Достоевского связана его любовь к пародии. Начиная с «Села Степанчикова», последняя становится одним из излюбленных литературных приемов писателя. Реакционный характер мировоззрения Достоевского заставлял его часто прибегать к приемам пародирования и шаржа при изображении передовых, прогрессивных общественных явлений. Это в особенности относится к «Запискам из подполья» и к «Бесам», где пародия получает глубоко реакционный характер, превращаясь в средство борьбы с демократическим движением. Однако мы встречаем у Достоевского нередко и острые гротескно-пародийные зарисовки различных представителей консервативного дворянства, бюрократии, либерально-буржуазной интеллигенции. Примерами такой реалистической пародии являются образ Пралинского в «Скверном анекдоте», речи прокурора и защитника в «Братьях Карамазовых».

В своих первых произведениях — «Бедных людях» и «Двойнике» — Достоевский стремился, подобно Гоголю, углубить изображение трагических злоключений «маленького человека», прибегая к иронии и юмору. Так, юмористический характер имеют рассказ о знакомстве Макара Алексеевича с Ратазяевым и его кружком, характеристика его литературных вкусов. В 60-х годах юмористическая струя в творчестве Достоевского ослабевает, но одновременно всё более заметную роль в нем начинают играть сатирические мотивы, обличение самодовольства и тупости общественных верхов. Сатирические моменты сильны в изображении Лужина в «Преступлении и наказании», Тоцкого в «Идиоте», Степана Трофимовича Верховенского и губернаторской четы фон Лембке в «Бесах». Наряду с пародией Достоевский при создании своих сатирических образов пользуется приемами карикатуры, гротеска, «неправдоподобной» комической фантастики.

Художественный стиль повестей и романов Достоевского очень противоречив. Как отметили еще Белинский и Добролюбов, наряду с чертами глубокого и правдивого изображения жизни уже в ранних произведениях Достоевского отразилась тенденция к отходу от жизненной правды, к отказу писателя от реалистических принципов. Эта противоречивость художественного метода и стиля Достоевского значительно усилилась в его произведениях 60—70-х годов, в которых черты сурового и бесстрашного реализма противоречиво сочетаются с антиреалистическими тенденциями и с прямым искажением действительности.

Достоевский сам на протяжении всей жизни настаивал на реалистическом характере своего творчества. «Меня зовут психологом, — писал он в последние годы, возражая современной ему критике, — неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой».1 Однако характерно, что определяя свой художественный метод как реализм, Достоевский считал нужным каждый раз подчеркнуть различие между своим пониманием реализма и пониманием сущности реализма другими писателями-современниками. «Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики», — писал он (П., II, 150). «„Надо изображать действительность, как она есть“, говорят они, тогда как такой действительности совсем нет...». Отрицая объективный характер человеческого познания, Достоевский утверждал,

110

что человек воспринимает природу так, «как отражается она в его идее, пройдя через его чувства; стало быть, надо дать поболее ходу идее, и не бояться идеального» (XI, 77, 78). Истина, утверждал Достоевский, имеет «фантастический» характер: она «фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий» (XI, 123).

Достоевский боролся в своем творчестве и своих критических статьях против «казенного взгляда» на действительность, против обыденности, узкого эмпиризма и ограниченного бытописательства. Он требовал от художника «глубины идеи», требовал, чтобы писатели не только воспроизводили факты жизни, но и философски осмысляли их, «пророчили» будущее. Критикуя узкое представление о типическом как об обыденном, Достоевский доказывал, что необычное и исключительное «иногда» может служить проявлением типического, выражать «самую сущность действительности» (П., II, 169). Однако, если в своей критике эмпиризма и плоского бытописательства Достоевский высказывал много ценного и справедливого, то, с другой стороны, в его теоретических литературно-эстетических высказываниях мы встречаемся с такими утверждениями, которые сводят на нет самую идею реализма, — с защитой субъективизма и обоснованием мысли об иррациональном, «фантастическом» характере действительности. Это противоречие проходит красной нитью не только через теоретические высказывания Достоевского об искусстве, но находит свое непосредственное отражение и в его художественном творчестве.

Отклонение Достоевского от реализма проявляется прежде всего в отказе от исторического, социального подхода к содержанию духовной жизни и поведению человека. Изображая противоречия общественной жизни и сознания, обусловленные эпохой падения крепостного права и развития капитализма в первые десятилетия после реформы, Достоевский не понимает преходяще исторического, классового характера этих противоречий. Душевную раздвоенность своих героев из дворянской или мещански-разночинной среды он рассматривает как выражение извечной, метафизической раздвоенности человека, стихийно колеблющегося между добром и злом, «богом» и «дьяволом». Наблюдаемые им явления социальной деградации, упадка, вырождения дворянско-крепостнической и мещанской России он изображает в преувеличенном, фантастическом виде, как отражение всеобщего распада и деградации человеческой личности, лишившейся религиозной «почвы». Широко изображая жизнь и настроения оторванных от народа мещанских слоев, Достоевский переносит в свое творчество их индивидуализм, их отчаянье и неверие в революцию, их враждебность идеям социальной организации и дисциплины.

«У нас есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся и семейство, стало быть, разлагающееся. Но есть, необходимо, и жизнь вновь складывающаяся, на новых уже началах. Кто их подметит, и кто укажет? Кто хоть чуть-чуть может определить и выразить законы и этого разложения, и нового созидания?» — спрашивал Достоевский в «Дневнике писателя» за 1877 год (XII, 36).

Слабость Достоевского как мыслителя и художника заключалась в том, что картина «разложения» всецело закрыла от него картину «созидания», что «жизнь разлагающаяся» (пользуясь его собственным определением) не позволила ему увидеть ростки «жизни вновь складывающейся, на новых уже началах».

Писатель не понимал тех явлений исторической жизни своей эпохи, которые подготовляли будущее освобождение народа от власти эксплуататоров. Он сознательно отворачивается от социализма, от революционного

111

движения, от демократических настроений народа, с которыми вел упорную борьбу. Его внимание было всецело направлено не на здоровые и прогрессивные явления общественной жизни его эпохи, а на физические и духовные болезни человечества, которые казались ему роковыми и неизлечимыми. Это уводило Достоевского от понимания многих важных типических явлений и тенденций современной ему действительности, заставляло его часто концентрировать свое внимание на нетипическом и второстепенном, которое получало в глазах писателя значение, не соответствующее его реальному месту в жизни.

Отклонение Достоевского от реализма проявляется не только в том, что образы передовой революционной России предстают в его творчестве в ложном, идеалистически искаженном виде, не только в извращении им идей и настроений революционной молодежи 60—70-х годов, представителям которой Достоевский приписывает в своих романах близкие ему самому черты анархически настроенного одиночки, колеблющегося между индивидуалистическим «бунтом» и примирением с реакцией. Антиреалистические элементы стиля Достоевского накладывают свой отпечаток на весь характер изображения им общественной жизни и психологии человека.

Непонимание социального, исторического содержания духовной жизни героев обусловило внутреннюю противоречивость психологического мастерства Достоевского. Оно влекло за собой характерное для Достоевского противоречивое сочетание глубокого психологического анализа с чертами однообразия и схематизма в изображении внутренней жизни личности. Еще Добролюбов отметил, что все образы Достоевского можно разделить на два разряда: «кротких» и «ожесточенных» и что у него «есть несколько любимых типов», повторяющих друг друга.1 Позднее на ту же психологическую родственность между собой главных образов Достоевского указывал Горький. Взгляд на духовную жизнь человека как на борьбу отвлеченных начал добра и зла, «гордости» и «смирения» сужал границы психологического мастерства Достоевского, приводил к утрате социального и индивидуального разнообразия чувств и переживаний его героев, их характеров и языка. Не только Толстой по поводу «Братьев Карамазовых», но еще раньше Добролюбов указывал, что у Достоевского «действующие лица говорят, как автор; они употребляют его любимые слова, его обороты; у них такой же склад фразы».2

Достоевский вносит в свое изображение жизни черты иррационализма, роковой предопределенности событий. Так, в «Преступлении и наказании» Раскольников после длительных колебаний решается на преступление как бы помимо своей воли: целая цепь неожиданных случайностей (встреча с Лизаветой и мещанином на Сенной, внезапный крик на дворе, предупреждающий его о приближении назначенного времени, и т. д.) обрушивается на него и увлекает его за собой. Ему представляется, «точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать» (V, 61). Такой же роковой, неотвратимый характер, не зависящий от сознания и воли героев, носит развитие событий в «Идиоте», в «Братьях Карамазовых» и других произведениях.

Стремясь подчеркнуть мысль об иррациональном характере жизни, Достоевский окружает своих героев в решающие моменты их жизни атмосферой загадочности и мистической фантастики. В «Преступлении и наказании»

112

сам Раскольников не может дать себе ясного отчета в том, являются ли некоторые события его жизни действительностью или галлюцинацией. Так, Свидригайлов в первый раз возникает перед ним как бы из глубины сна. Мещанин, который обвиняет Раскольникова в убийстве, попеременно представляется ему то живым лицом, то призраком. В «Идиоте», в «Бесах», в «Подростке» героев и их отношения окружает атмосфера тайны, которая лишь постепенно раскрывается не только для читателя, но и для самих героев, так как их характеры и отношения во многом представляют загадку для них самих. Значительную роль в развитии действий в романах Достоевского приобретают романтические мотивы мистических предчувствий, снов, болезненных состояний, кошмаров.

Достоевский не видел и не хотел видеть в общественной жизни тех реальных сил, которые противостояли существующему злу и страданиям. Это делало изображение жизни в его романах односторонним, заставляло его сознательно нарушать реальную меру при изображении мрачных сторон жизни, чтобы поразить читателя сознанием безвыходности существующего положения и таким образом навязать ему свою мысль об очистительной силе страдания. Отсюда — тот фальшивый «демонический» блеск, которым окружены в романах Достоевского образы, воплощающие разложение дворянских верхов, вроде князя Валковского или Свидригайлова, нагромождение всех возможных видов телесных и духовных страданий при изображении семьи штабс-капитана Снегирева в «Братьях Карамазовых», стремление Достоевского показать мнимую психологическую сложность, якобы присущую таким «мерзавцам своей жизни»,1 как капитан Лебядкин в «Бесах» или Лебедев в «Идиоте». Характерное для Достоевского сгущение красок при изображении мрачных сторон жизни превосходно охарактеризовал Глеб Успенский, который в ответ на замечание В. Г. Короленко, что в романах Достоевского «есть много правды», сказал ему, показав на угол, где могла уместиться лишь «пара калош»: «А он <Достоевский> сюда столько набьет... человеческого страдания, горя... подлости человеческой... что прямо на четыре каменных дома хватит».2

Реакционное представление Достоевского об извечной двойственности человеческой души, его фатализм, признание безвыходности, роковой неизбежности зла и страданий были подняты на щит буржуазно-декадентской литературой и политической реакцией эпохи империализма в их борьбе против традиций демократического и реалистического искусства.

18

После смерти Достоевского имя его стало приобретать всё более широкую популярность среди дворянской и буржуазной интеллигенции. В 80-х годах XIX века произведения Достоевского получают широкую известность и за рубежом.

Рост популярности Достоевского с самого начала имел двойственное общественное содержание. С одной стороны, в нем нашло свое отражение признание выдающегося таланта Достоевского, сурового и беспощадного реализма, присущего его лучшим произведениям, психологического мастерства писателя. Однако еще более значительную роль в росте посмертной известности и влияния Достоевского сыграли причины не художественного, а общеидеологического порядка.

113

Достоевский умер незадолго до 1 марта 1881 года и последовавшего за ним разгрома партии народовольцев. Первое десятилетие после его смерти совпало с периодом реакции восьмидесятых годов. Увлечение идеями Достоевского было в этот период одним из характерных проявлений временной победы монархической реакции. Оно отражало консолидацию реакционных сил, отказ либеральной и большей части народнической интеллигенции от революционной борьбы с самодержавием.

В последующие годы упрочение влияния Достоевского в России и за рубежом было теснейшим образом связано с началом эпохи империализма и поворотом буржуазии на путь отказа от демократических идеалов. В этой исторической обстановке, борясь с социалистическим рабочим движением и с демократическими идеалами широких трудящихся масс, господствующие классы и в России, и на Западе ищут в наследии Достоевского духовное оружие против революции и социализма. Они хватаются за наиболее слабые, реакционные, антиреалистические элементы творчества и взглядов Достоевского для того, чтобы противопоставить их передовым демократическим и социалистическим идеалам.

Уже Л. Н. Толстой в 1883 году в письме к Н. Н. Страхову вынужден был выступить с протестом против «ложного, фальшивого отношения к Достоевскому». Высоко оценивший «Записки из мертвого дома», «Униженных и оскорбленных», называвший Достоевского в одном из более ранних писем «самым близким, дорогим, нужным» ему человеком и писателем, Толстой горячо протестовал против «возведения в пророки» человека, «умершего в самом горячем процессе внутренней борьбы, добра и зла». «Он трогателен, интересен, — писал Толстой, — но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба».1 Однако осужденное Толстым «ложное, фальшивое отношение к Достоевскому» продолжало расти.

В середине 1890-х годов первые русские декаденты и символисты устами Д. Мережковского и А. Волынского объявляют Достоевского одним из своих идейных предшественников. Под знаком увлечения идеями Достоевского и его героев протекало развитие русского символизма. Особенно усилилось влияние Достоевского на духовную жизнь и культуру господствующих классов царской России в эпоху реакции после подавления революции 1905 года. «...без влияния его <Достоевского> идей, — говорил Горький в докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, — почти невозможно понять крутой поворот русской литературы и большей части интеллигенции после 1905—1906 годов от радикализма и демократизма в сторону охраны и защиты буржуазного „порядка“».2 Достоевскому посвятили статьи и книги виднейшие представители русского декадентства (кроме упомянутых уже Мережковского и Волынского — В. Розанов, В. Иванов, Н. Бердяев, Л. Шестов и др.), стремясь с его помощью «опровергнуть» материализм, революцию, социализм. В 1909 году на наследие Достоевского ссылались авторы известного сборника «Вехи», который В. И. Ленин охарактеризовал как «энциклопедию либерального ренегатства».3 Достоевскому подражали Л. Андреев, Ф. Сологуб, А. Белый и другие писатели, влиятельные в эпоху реакции.

За рубежом наследие Достоевского также с самого начала его известности стало предметом ожесточенной борьбы между прогрессивным лагерем

114

и реакцией. Если многих писателей-гуманистов Запада и США (как, например, Т. Манна, Т. Драйзера, Р. Роллана, С. Цвейга, Ш.-Л. Филиппа и др.) в творчестве Достоевского привлекали гуманистические мотивы, реалистическая критика буржуазного индивидуализма и правдивый анализ обусловленного им психологического распада личности, то не менее сильной была, уже начиная с 1880-х годов, тяга многих буржуазных писателей к анархическим идеалам героев Достоевского и к его реакционной идее извечной двойственности человеческой души, соответствовавшим идеологическим потребностям империалистической реакции. Игнорируя реалистические черты творчества Достоевского, критическое отношение писателя к жизни и культуре общественных верхов, его разоблачение идеалов «сильной личности», буржуазно-декадентские писатели в Европе и Америке стремились и стремятся до сих пор поднять на щит всё наиболее отжившее, слабое и больное в наследии писателя. Фальсифицируя творчество Достоевского, как и всё культурное наследие прошлого, чтобы приспособить его к потребностям империалистической буржуазии, они превращают Достоевского своей интерпретацией в воинствующего иррационалиста и мистика, всячески раздувая присущие Достоевскому мотивы фатализма и бессилия человека перед темными силами жизни, страх Достоевского перед революцией, его непонимание революционного будущего. Осужденные Достоевским индивидуалистические идеалы Раскольникова, Свидригайлова, Ивана Карамазова, их презрение к массе, культ сильной личности, их аморализм и тягу к преступлению, которые Достоевский считал отражением духовного распада личности, оторванной от народа, реакционные буржуазные писатели пытаются выдать за последнее слово жизненной мудрости, стремясь духовно отравить человечество и обезоружить его в борьбе с империалистическим гнетом.

Усиление влияния реакционных идей Достоевского в конце XIX и в начале XX века вызвало страстный отпор со стороны М. Горького. На протяжении всей своей жизни Горький вел упорную и непримиримую борьбу против этих идей и их влияния на русскую культуру.

В 1905 году в большевистской газете «Новая жизнь» Горький в «Заметках о мещанстве» выступил против «социальной педагогики» Толстого и Достоевского. Признавая Достоевского наряду с Толстым «величайшим гением», Горький указал, что своей проповедью терпения и покорности Достоевский оказал «плохую услугу» стране, «где насилие над людьми уже достигло размеров, поражающих своим сладострастным цинизмом».1 Проповеди пассивного отношения к жизни, поэтизации страдания, характерной для Достоевского, Горький противопоставлял страстный призыв к активной революционной борьбе народа против самодержавия. «Заметки о мещанстве» были высоко оценены В. И. Лениным.2

К критике идей Достоевского, враждебных революции и социализму, Горький вернулся в статье «Разрушение личности» (1909). Называя здесь пушкинскую речь Достоевского «похоронной речью», Горький о призыве Достоевского к смирению писал, что не знает «лозунга, более обидного для человека, уже заявившего о своей способности к сопротивлению злу, к бою за свою цель».3

Горький считал борьбу с влиянием реакционных идей Достоевского неотъемлемой составной частью борьбы передовой демократической части

115

русского общества с буржуазной реакцией и декадентством. Он писал критику В. П. Кранихфельду о Достоевском: «Это его „философией“ питается современная реакция в сторону индивидуализма и нигилизма, именно на ней базируется весь „внутренний враг“ демократии: пришла пора выступить против достоевщины во всех ее пунктах».1

Борьба Горького с реакционными идеями Достоевского и влиянием их на литературу и искусство достигла особой остроты в 1913 году в связи с постановкой инсценировки «Бесов» в Художественном театре. В статьях «О „Карамазовщине“» и «Еще о „Карамазовщине“» Горький протестовал против постановки «Бесов» и других романов Достоевского на сцене, указывая на вредное, деморализующее влияние этих постановок на тогдашнее русское общество. Отмечая, что Достоевский «глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил» две нравственные болезни — «садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста» и «мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием», Горький писал, что «не эти два характера создали, и хотя медленно, а все-таки развивают культуру России». И Горький призывал не запугивать и не расслаблять русское общество изображением «уродств», «гнойных язв», «омертвевших тел», а вселять в него уверенность, воспитывать в нем оптимизм, силу и мужество, готовить его для великих революционных «бурь и гроз», предстоящих в будущем.2 Выступления Горького против постановки «Бесов» были поддержаны В. И. Лениным и большевистской печатью, указавшей на их большое политическое значение.

М. Горький боролся против идей Достоевского не только как публицист, но и как художник. Полемика против индивидуалистических идеалов героев Достоевского, против его фатализма, неверия в человека, преувеличения им могущества темного, «звериного» начала, порождаемого в человеке властью собственности, отразилась во многих произведениях великого основоположника литературы социалистического реализма. Развитие ее можно проследить, начиная с первых рассказов Горького и вплоть до его эпопеи «Жизнь Клима Самгина», где широко показано реакционное влияние Достоевского на духовную жизнь господствующих классов русского общества в период с восьмидесятых годов XIX века и до февраля 1917 года.

Свое отношение к Достоевскому Горький подытожил позднее в речи на Первом Всесоюзном съезде писателей: «Гениальность Достоевского неоспорима, по силе изобразительности его талант равен, может быть, только Шекспиру. Но как личность, как „судью мира и людей“ его очень легко представить в роли средневекового инквизитора».3

Борьба Горького с реакционными идеями Достоевского была теснейшим образом связана с борьбой партии против реакции и буржуазного декадентства. В 1909 году в статье «О „Вехах“», разоблачавшей переход кадетской интеллигенции на сторону контрреволюции, В. И. Ленин указал на враждебность «веховцев» тому направлению, которое характеризовалось именами Белинского и Чернышевского, с одной стороны, апелляцию их к идеям Владимира Соловьева и Достоевского как мыслителя и публициста — с другой.4

116

Отношение Ленина к Достоевскому и его эпигонам выражено в письме Ленина к Инессе Арманд от 5 июня 1914 года, содержащем уничтожающий отзыв о романе украинского буржуазного националиста, декадента В. Винниченко «Заветы отцов».

Характеризуя роман Винниченко как «архискверное подражание архискверному Достоевскому», Ленин выступил здесь против декадентских писателей, стремившихся «малевать ужасы, пужать и свое воображение и читателя, „забивать“ себя и его».1

Письмо Ленина направлено в первую очередь против реакционных эпигонов Достоевского, подобных Винниченко. Но содержание его значительно шире.

Указывая на то, что в жизни немало «ужасов», подобных описанным Винниченко, и приводя примеры этого из своих воспоминаний (о ночи, которую ему пришлось провести с больным белой горячкой, и о революционере, покушавшемся на самоубийство и через несколько лет покончившем с собой), Ленин указывает, что в реальной действительности эти «ужасы» встречаются «по одиночке» и обычно составляют лишь «маленькие кусочки жизни». Произвольное соединение их писателем в целую «коллекцию сплошь ужасов»2 ведет к искажению действительности, к извращению жизненной правды. Оно отражает не стремление пробудить в читателе мысль об активной борьбе с ужасами жизни, а стремление запугать и «забить» читателя, внушить ему чувство безвыходности, фатальной неизбежности зла и страданий.

В этих замечаниях Ленина, сделанных по поводу одного из декадентских эпигонов Достоевского (так же как в попутно брошенных Лениным словах об «истериках» и «вывертах», характерных для романа Винниченко), содержится резкая критика слабых сторон романов Достоевского, которые также нередко превращались писателем в коллекцию «тайн» и «ужасов» с целью запугать воображение читателя и внушить ему мысль об очистительной силе страдания.

Критикуя реакционные черты стиля Достоевского, Ленин в то же время ценил лучшие, социально-обличительные реалистические страницы его романов.

Так в статье «Еще одно уничтожение социализма» (1914), обличая «барский скептицизм пресыщенного и запуганного буржуа» в лице П. Струве, Ленин сопоставляет софистику Струве, стремившегося «опровергнуть» марксизм, с казуистическими рассуждениями на суде адвоката из «Братьев Карамазовых».3

«Беспощадно осуждал Владимир Ильич реакционные тенденции творчества Достоевского.., — вспоминает В. Д. Бонч-Бруевич. — Вместе с тем Владимир Ильич не раз говорил, что Достоевский действительно гениальный писатель, рассматривавший больные стороны современного ему общества, что у него много противоречий, изломов, но одновременно — и живые картины действительности.

«Относясь резко отрицательно к „Бесам“, он говорил, что при чтении этого романа надо не забывать, что здесь отражены события, связанные с деятельностью не только С. Нечаева, но и М. Бакунина...

«Но в общем и целом Владимир Ильич ценил талант Достоевского. Когда речь заходила об этом писателе, Владимир Ильич как-то говорил:

117

«— Не забывайте, что Достоевский был приговорен к смертной казни. Над ним был произведен варварский обряд разжалования, а после объявлено, что Николай I „помиловал“ его, сослав на каторжные работы.

«„Записки из мертвого дома“, отмечал Владимир Ильич, являются непревзойденным произведением русской и мировой художественной литературы, так замечательно отобразившим не только каторгу, но и „мертвый дом“, в котором жил русский народ при царях из дома Романовых».1

Глубокий анализ противоречий творчества Достоевского, характеристику гуманизма писателя и обличительного, антибуржуазного содержания его произведений дала Роза Люксембург в известной статье «Душа русской литературы» (1918).

В Советском Союзе имя Достоевского как одного из великих русских писателей, лучшие стороны творчества которого явились ярким выражением одаренности русского народа и мирового значения созданной им национальной культуры, получило высокое признание и оценку. В годы советской власти был изучен архив Достоевского и опубликованы его запрещенные цензурой и другие неизданные при жизни произведения («Исповедь Ставрогина», «Старина о „Петрашевцах“» и др.), а также многочисленные рукописные материалы (черновые записи к «Преступлению и наказанию», «Идиоту», «Бесам», «Братьям Карамазовым», «Кроткой») и письма писателя. Систематическому изучению были подвергнуты журналы «Время» и «Эпоха», и это позволило выделить и собрать воедино опубликованные здесь анонимно статьи Достоевского. В 1926—1930 годах Госиздатом было выпущено первое научно-критическое издание произведений Достоевского.

Произведения Достоевского не только издавались в годы советской власти многотысячными тиражами, но и инсценировались. Широкую популярность у советского зрителя завоевал спектакль Московского Художественного академического театра им. Горького «Дядюшкин сон», а также кинофильм «Петербургская ночь» (режиссеры Г. Рошаль и В. Строева) по мотивам повестей Достоевского «Неточка Незванова» и «Белые ночи», в которых выдающиеся советские актеры Н. Хмелев и Б. Добронравов создали яркие образы «дядюшки» и музыканта Ефимова.

Способствуя популяризации всего ценного в наследии Достоевского, партия и советская критика всегда вели непримиримую борьбу с попытками оживления реакционных идей Достоевского и некритического следования его традициям. Исходя из положения В. И. Ленина — «Хранить наследство — вовсе не значит еще ограничиваться наследством»,2 партия постоянно призывала советских писателей исторически конкретно рассматривать творчество Достоевского, отдавать себе отчет в реакционном характере многих общественных и морально-философских взглядов писателя, проникнутых недоверием к человеку и его творческим силам, сознавать различие между реализмом Достоевского и социалистическим реализмом, призванным отобразить творческий труд и борьбу советского общества, продвижение советских людей к коммунизму.

Большую помощь партии в деле критического освоения наследия Достоевского и борьбы с его реакционными взглядами и традициями оказывал М. Горький. В докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году и других своих выступлениях и статьях Горький

118

очень много сделал для борьбы с попытками буржуазной реакции использовать творчество Достоевского и для пропаганды критического отношения к его наследию. На примере произведений Л. Леонова 20-х годов и творчества некоторых других писателей Горький предостерегал советских литераторов от увлечения слабыми, антиреалистическими сторонами наследия Достоевского, указывая на вред, который приносило некритическое восприятие последних молодой советской литературе.

За рубежом наследие Достоевского в XX веке продолжает служить объектом напряженной борьбы между силами демократии и реакции. В 20-е и 30-е годы во Франции, Германии, Англии, США и других странах создается обширная литература о Достоевском. Имя Достоевского попрежнему поднималось на щит многими представителями буржуазной реакции и буржуазными литераторами, стремившимися опереться на Достоевского в собственных болезненных и ущербных писаниях. В противоположность этому передовые писатели развивают дальше прогрессивные стороны наследия Достоевского — его гуманизм, обличительные, демократические мотивы его произведений. Достоевский многому научил Т. Драйзера и помог ему в создании одного из самых значительных обличительных произведений американской литературы XX века — «Американской трагедии» (1925). Традиции философского романа, связанного с темой кризиса буржуазной культуры, заложенные Достоевским, оказали влияние на Томаса Манна как создателя романов «Волшебная гора» (1924) и «Доктор Фаустус» (1947). В Китае основоположник новой реалистической китайской литературы Лу Синь в 1926 году написал предисловие к переводу «Бедных людей», в Индии влияние Достоевского испытали Прем Чанд и другие прогрессивные писатели. Несмотря на многочисленные реакционные книги о Достоевском, лучшие гуманистические стороны его творений находили путь к сердцу зарубежного демократического читателя, у которого они воспитывали интерес и любовь к русскому народу и русской национальной культуре.

В феврале 1956 года советский народ отметил 75-летие со дня смерти Достоевского. По постановлению Всемирного Совета Мира эта дата была отнесена к числу культурных годовщин, отмечавшихся передовым человечеством во всем мире. В связи с юбилейной датой многие театры Советского Союза осуществили новые постановки произведений Достоевского, было издано много новых исследований и статей о его творчестве. Беспощадно критикуя реакционные заблуждения Достоевского, советский народ, передовые деятели культуры за рубежом высоко ценят творчество великого русского писателя, создавшего незабываемые реалистические картины многих сторон русской жизни XIX века, страстно мечтавшего о наступлении нового «золотого века».

Сноски

1 Здесь и в дальнейшем цитаты из сочинений Достоевского приводятся по изданию: Ф. М. Достоевский, Полное собрание художественных произведений, тт. I—X, М. — Л., 1926—1927; Дневник писателя, тт. XI—XII, М. — Л., 1929; Статьи, т. XIII, М. — Л., 1930. Ссылки на другие источники оговариваются особо.

2 Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского, СПб., 1883, стр. 119 (третьей пагинации).

1 А. М. Достоевский. Воспоминания. Л., 1930, стр. 69.

1 Ф. М. Достоевский. Письма, т. I. Л., 1928, стр. 142. В дальнейшем письма цитируются по этому изданию (тт. I—III, 1928—1934) и обозначаются в тексте: П.

2 Н. Ф. Бельчиков. Достоевский в процессе петрашевцев. Изд. Академии Наук СССР, М — Л., 1936, стр. 85.

1 Там же.

2 Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. Изд. «Academia», Л., 1928, стр. 149.

3 В. И. Ленин, Сочинения, т. 7, стр. 26.

1 Дело петрашевцев, т. I. Изд. Академии Наук СССР, М. — Л., 1937, стр. 148, 331.

2 Там же, т. II, М. — Л., 1941, стр. 164.

3 Н. Ф. Бельчиков. Достоевский в процессе петрашевцев, стр. 86.

4 Дело петрашевцев, т. I, стр. 148.

5 Там же, т. II, стр. 164.

1 Исторический архив, 1956, № 3, стр. 224.

2 Н. Ф. Бельчиков. Достоевский в процессе петрашевцев, стр. 71.

3 «Русский инвалид», 1849, № 276, 22 декабря.

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. IX. Изд. Академии Наук СССР, М., 1955, стр. 550—551.

2 П. В. Анненков. Литературные воспоминания. Изд. «Academia», Л., 1928, стр. 447.

1 П. В. Анненков. Литературные воспоминания, стр. 447—448.

1 П. В. Анненков. Литературные воспоминания, стр. 447.

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. IX, стр. 563.

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. X, М., 1956, стр. 40.

2 Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, Гослитиздат, 1935, стр. 393.

1 Тема болезненной обидчивости и «амбиции» маленького человека (являющихся своеобразной формой протеста против взгляда, что «бедный человек хуже ветошки») поставлена уже в «Бедных людях». Но здесь эта тема не приводила еще Достоевского к утверждению мысли о неизбежной раздвоенности маленького человека, как это имеет место в «Двойнике».

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. X, стр. 350.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 10.

1 См. об этом: Ю. Н. Тынянов. Достоевский и Гоголь (к теории пародии), Пгр., 1921.

2 Введение и первые четыре главы «Записок из мертвого дома» были первоначально помещены в газете «Русский мир» 1860—1861 годов и перепечатаны во «Времени».

1 Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. VII, Гослитиздат, М., 1950, стр. 949, 956.

1 Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. VI, Гослитиздат, М., 1937, стр. 73.

2 Там же, стр. 74.

3 В. И. Ленин, Сочинения т. 5, стр. 26.

1 Достоевский указывает в «Дневнике писателя» (XI, 24), что это была прокламация «К молодому поколению». Однако, повидимому, он ошибается: очевидно, это была прокламация «Молодая Россия», появившаяся как раз в это время.

2 Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. I, 1939, стр. 777. Следует отметить, что Достоевский очень скоро убедился в абсурдности обвинений реакции по адресу демократической молодежи: в начале июня «Время» собиралось опубликовать две статьи, отрицавшие связь пожаров с политической борьбой, но они были запрещены цензурой.

1 См. Л. М. Розенблюм. Роман Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» — в книге: Ф. М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные», М., Гослитиздат, 1955, стр. 18.

2 Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, стр. 374.

1 Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, стр. 367, 369.

2 Там же, стр. 375.

1 Там же, стр. 405.

1 Н. В. Шелгунов. Воспоминания. М. — Пгр., 1923, стр. 117.

2 А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XVII, П., 1922. стр. 258.

3 М. Н. Гернет. История царской тюрьмы, т. 2. Изд. 2-е, М., 1951, стр. 230—231.

1 А. П. Милюков. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890, стр. 211—220.

1 См. А. С. Долинин. Достоевский и Герцен. Сборник «Достоевский». Статьи и материалы. Пб., 1922, стр. 273—324.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 11.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 27, Гослитиздат, М., 1953, стр. 313.

2 Там же, стр. 313.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 25, 1953, стр. 308.

2 Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. VI, 1937, стр. 470.

1 Die neue Gesellschaft, 1948, № 3.

1 Из архива Ф. М. Достоевского. Преступление и наказание. М. — Л., 1931, стр. 217.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 10, стр. 30.

1 Д. И. Писарев, Избранные сочинения в двух томах, т. II, М., 1935, стр. 527, 526.

1 Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. VIII, 1937. стр. 438.

1 Там же.

2 Записные тетради Ф. М. Достоевского. Изд. «Academia», М. — Л., 1935, стр. 107.

3 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, 1953, стр. 475.

1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIII, ч. 2, стр. 627 (цитата из «Революционного катехизиса» Бакунина).

2 Там же, стр. 367.

3 Там же, стр. 623.

4 Там же, стр. 636.

5 Там же, т. XXIV, стр. 305 и 351.

1 Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. VIII, стр. 438.

2 Там же.

1 А. С. Суворин. Дневник. М. — Пгр., 1923, стр. 16.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр. 147.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 300.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр. 154.

1 В. Ф. Булгаков. Лев Толстой в последний год его жизни. М., 1920, стр. 347. Ср. Л. Толстой, Полное собрание сочинений, юбилейное издание, т. 58, Гослитиздат, М. — Л., 1934, стр. 117.

2 М. Горький. Несобранные литературно-критические статьи. М., 1941, стр. 465.

1 Г. Успенский, Полное собрание сочинений, т. VI, Изд. Академии Наук СССР, 1953, стр. 427.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 293—294.

2 Там же, т. 18, стр. 15.

1 М. Горький. История русской литературы. Гослитиздат, М., 1939, стр. 250.

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. IX, стр. 554.

1 М. Бахтин. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929. Критическую оценку книги Бахтина дал А. В. Луначарский («Новый мир», 1929, № 10, стр. 195—209).

1 Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского, стр. 373 (второй пагинации).

1 Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, стр. 383, 377.

2 Там же, стр. 375.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр. 146.

2 В. Г. Короленко, Собрание сочинений, т. V, изд. «Правда», М., 1953, стр. 14.

1 Л. Толстой, Полное собрание сочинений, юбилейное издание, т. 63, 1934, стр. 43, 142.

2 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 27, стр. 314.

3 В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 107.

1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 23, 1953, стр. 353.

2 В. И. Ленин, Сочинения, т. 34, стр. 328.

3 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр. 53.

1 М. Горький. Письмо к В. П. Кранихфельду (без даты). Цитируется по книге: Горьковские чтения 1949—1950, М., 1951, стр. 423.

2 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр. 148.

3 Там же, т. 27, стр. 314.

4 В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 107—108.

1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 35, стр. 107.

2 Там же.

3 Там же, т. 20, стр. 180.

1 Влад. Бонч-Бруевич. Ленин о книгах и писателях (из воспоминаний). «Литературная газета», 1955, № 48 (3393), 21 апреля.

2 В. И. Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 494.