56

Некрасов

Великий русский художник слова — Николай Алексеевич Некрасов был самым замечательным поэтом русской революционной демократии.

В. И. Ленин еще до революции с исчерпывающей ясностью определил классовую позицию Некрасова, видя в нем революционного демократа, «все симпатии» которого «были на стороне Чернышевского».1 Одну из основных заслуг Некрасова и Салтыкова В. И. Ленин усматривает в том, что они «учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов...»,2 т. е. боролись как против крепостничества, так и против лицемерного российского либерализма. В. И. Ленин широко пользовался цитатами из Некрасова для разоблачения либерализма, меньшевизма, ликвидаторства, социал-шовинизма и т. п.

М. И. Калинин в статье «О моральном облике нашего народа» (1945) в незабываемых выражениях говорит об общественно-воспитательном значении поэзии Некрасова:

«Сильнейший толчок развитию и углублению революционной морали... дали Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. Они будили человеческую совесть, заставляли людей задумываться над жизнью, над тем, что можно сделать в ней полезного...

«Некрасов своими произведениями в каждом честном человеке возбуждал ненависть к рабовладельцам, любовь к народу, призывал к борьбе:

„Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь...
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром... Дело прочно,
Когда под ним струится кровь“.

«Его крик души — „поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан“ — невольно будил в широких кругах русского общества лучшие гражданские чувства, сознание моральной ответственности перед страной, перед своим народом».3

57

А. В. Луначарский в столетнюю годовщину рождения Некрасова обосновал взгляд на него как на первоклассного художника слова, как на великолепного поэта: «Рыдая, грозя, он поднял рыдания и угрозы до степени высокой музыкальной и живописной красоты и ни на минуту их не ослабил».1

Н. К. Крупская указала на значение поэзии Некрасова для коммунистов послеоктябрьского периода.

«Коммунисты, — писала она, — не Иваны Непомнящие. Они помнят революционное прошлое, помнят и борцов с первоначальными тяжелыми формами рабства, каким было крепостничество. Нельзя им не помнить и Некрасова...

«Для коммуниста дороги имена Белинского, Добролюбова, Чернышевского, не может не быть дорого и имя Некрасова... Как ни далеко от нас некрасовское время, известные духовные узы связывают нас с Некрасовым...

«Это наш поэт, хотя и отделяют нас от него три революции, не оставившие камня на камне от старых порядков».2

Изучение творчества Некрасова в нашей стране принимает всё более широкие формы.

1

В 1817 году в местечке Юзвин Подольской губернии поручик 28-го Егерского полка Алексей Сергеевич Некрасов обвенчался с дочерью местного помещика, титулярного советника Закревского, Еленой Андреевной. Выйдя в 1824 году с чином майора в отставку, А. С. Некрасов поселился с семьей в своем ярославском имении — сельце Грешневе, расположенном на левом берегу Волги, невдалеке от Ярославля. К этому времени у Некрасовых было уже трое детей — два сына Андрей и Николай (родившийся 28 ноября 1821 года) и дочь Елизавета.

Если образованная и гуманная Елена Андреевна (ее образ обрисован Некрасовым в ореоле исключительной моральной высоты в поэме «Несчастные», стихотворениях «Рыцарь на час» и «Затворница», отрывках из поэмы «Мать») воплощала в себе лучшие стороны тогдашней дворянской культуры, то Алексей Сергеевич был типичным представителем крепостнического бескультурья и дикости.

Общение с матерью, нежно любившей сына, способствовало расширению умственного кругозора будущего поэта; мать постоянно давала ему примеры доброго и участливого отношения к людям, в том числе и к крепостным ее мужа. Иное дело отец: он не только грубо, а подчас и жестоко обращался с детьми, не только «растил» их, по выражению поэта, «как дикарей», но и создавал вокруг них такую обстановку (безжалостная эксплуатация крепостных, бесшабашные кутежи, страстное увлечение псовой охотой, картами и т. д. и т. п.), которая не могла не влиять на детей отрицательно.

Мать была несравненно ближе сыну, чем отец. Она всячески покровительствовала сближению Некрасова с крестьянскими ребятишками, о котором поэт впоследствии так правдиво и задушевно рассказал в общеизвестном стихотворении «Крестьянские дети».

58

Само собой разумеется, что близкое и тесное общение с крестьянскими ребятишками неизбежно вводило Некрасова в обиход крестьянской жизни и всесторонне знакомило с крестьянским бытом.

В стихотворении «На Волге» есть поразительная по своей эмоциональной силе страница, изображающая те безотрадно горькие впечатления, которые вынес мальчик Некрасов от своей первой встречи с волжскими бурлаками. Рассказав о том, как он был «испуган, оглушен», услышав бурлацкий не то вой, не то стон, поэт продолжает:

Без шапки, бледный, чуть живой,
Лишь поздно вечером домой
Я воротился...

О, горько, горько я рыдал,
Когда в то утро я стоял
На берегу родной реки,
И в первый раз ее назвал
Рекою рабства и тоски!..1

Мысль о невыносимо тяжелом положении народа, — естественный и закономерный результат непосредственных впечатлений жизни, — неизбежно приводила к сочувствию угнетенным, т. е. в данном случае к крепостным, и глубоко отрицательному отношению к угнетателям, т. е. прежде всего к помещикам. Вот та общественно-психологическая почва, на которой впоследствии выросло одно из известнейших стихотворений Некрасова «Родина».

В то время, как многие наши писатели, кровно связанные с помещичьим классом, изображали породившие и вскормившие их «дворянские гнезда» с любовью и нежностью, Некрасов свое «гнездо» изображал с гневным возмущением, потому что оно в его глазах являлось логовищем «невежд», «деспотов», «палачей»,2 к которым он с ранних лет относился с чувством, близким к ненависти.

Давая своему стихотворению название «Родина», Некрасов имел в виду в первую очередь породившую его крепостническую усадьбу, а затем весь крепостнический уклад социальных отношений, господствовавший в России того времени. Родину же в более широком, более общем значении этого слова Некрасов страстно любил, любил не только зрелым, вполне сознательным человеком, но и мальчиком. Под родиной в широком, общем значении он разумел прежде всего родной народ и родную природу, родную страну.

Одиннадцати лет от роду, осенью 1832 года, Некрасов поступил в Ярославскую гимназию, в которой проучился около пяти лет, дойдя до пятого класса. Гимназия не принесла Некрасову сколько-нибудь ощутительной пользы и не оставила по себе сколько-нибудь добрых воспоминаний.

Однако именно в гимназические годы начали проявляться литературные склонности юноши. Они проявлялись, с одной стороны, в любви к чтению, с другой — в попытках сочинять стихи.

Первым литературным увлечением Некрасова был романтизм. Его гимназические стихи были сугубо романтическими стихами. Это не мешало, конечно, юному Некрасову учиться у Пушкина и отчасти у Байрона критическому

59

отношению к явлениям окружающей действительности, в особенности к произволу и насилию, господствовавшим в политической и социальной жизни.

Показательно, что среди отмеченных в некрасовском списке произведений Пушкина первое место занимает ода «Вольность».

Увлечение романтической литературой не изолировало Некрасова от впечатлений реальной жизни. В гимназические годы связи Некрасова с деревней не порывались, и нет ничего удивительного в том, что, по свидетельству одного из его гимназических товарищей (М. Н. Горошкова), что Некрасова «все очень любили за его характер и особенно за его рассказы... из деревенской жизни. После, с годами, Некрасова называли народным поэтом; народом его рассказы проникнуты были еще на школьной скамье».1

Оставив в 1837 году гимназию, Некрасов некоторое время жил в деревне, затем, «надув отца» (его собственное выражение) «притворным согласием поступить в Дворянский полк», отправился в Петербург.

По приезде туда (в конце июля 1838 года) Некрасов стал готовиться к поступлению в университет: именно в университет, по свидетельству Н. Г. Чернышевского, ему советовала поступить мать. Ослушание сына, осмелившегося предпочесть университет Дворянскому полку, вызвало ярый гнев отца, который отказал ему в какой бы то ни было материальной поддержке. Таким образом, 17-летний юноша должен был готовиться к университетским экзаменам и в то же самое время вести отчаянную борьбу за существование. Неудивительно поэтому, что Некрасову, вынесшему из стен Ярославской гимназии лишь обрывки знаний, как следует подготовиться в университет не удалось, и обе его попытки выдержать экзамены постигла неудача.

В своем стремлении приобщиться к настоящей науке Некрасов после неудачи на экзаменах добился зачисления в вольнослушатели, но горькая бедность лишила его возможности сколько-нибудь аккуратно посещать университет: забота о куске хлеба насущного поглощала почти всё его время.

Несколько позже суровая действительность разбила и другую мечту Некрасова. Хотя вскоре после приезда его в Петербург на страницах «Сына отечества» (в сентябрьской книжке 1838 года) было напечатано его стихотворение «Мысль», хотя и другие журналы давали время от времени место его стихотворным опытам, но издание сборничка этих последних, под несколько претенциозным заглавием «Мечты и звуки» (вышел в свет не ранее начала 1840 года), принесло ему немало тяжелых переживаний.

Если печатные отзывы об этой книге и не были сплошь отрицательными (некоторые из журнальных критиков даже похваливали автора, снисходительно ссылаясь на его молодость, за исключением, впрочем, Белинского, резко осудившего «Мечты и звуки»), то провал сборника у публики принял гораздо более обидные и осязательные формы. «Роздал книгу на комиссию, — читаем в „Автобиографии“ Некрасова, — прихожу в магазин через неделю — ни одного экземпляра не продано, через другую — то же, через дна месяца — то же. В огорчении отобрал все экземпляры и большую часть уничтожил».2

В эти годы Некрасов жил в горькой бедности. Только высокая трудоспособность не дала ему погибнуть. Нельзя без волнения читать следующие строки в его автобиографических заметках:

60

«Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы...». Против этого места, записанного под диктовку тяжко больного поэта, Некрасов набросал слабой и дрожащей рукой: «Господи! Сколько я работал».1

Наряду с великим уважением и любовью к труду и людям труда в сердце юноши не могло не созреть чувство великой ненависти, великого гнева против тех, кто является виновником стольких страданий. В романе о Тросникове (1843) чувство ненависти перерастает в замечательную формулу: «Узнал, что есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы...» (VI, 262).

Само собой разумеется, что эта формула могла создаться не раньше, чем сознание Некрасова было просвещено чтением передовой литературы, беседами с передовыми людьми эпохи, прежде всего с его великим «учителем» — В. Г. Белинским, но всё же совершенно несомненно, что отразившаяся в этой формуле глубоко принципиальная точка зрения была подготовлена всем комплексом переживаний, выпавших на долю Некрасова в 1838—1840 годах в Петербурге.

В начале 40-х годов на страницах редактируемых Ф. А. Кони журналов «Пантеон русского и всех европейских театров» и «Литературная газета» Некрасов поместил множество рассказов и повестей: «Макар Осипович Случайный» («Пантеон», 1840, № 5), «Без вести пропавший пиита» (там же, 1840, № 9), «Певица» (там же, 1840, № 11), «Двадцать пять рублей» («Литературная газета», 1841, №№ 9, 10), «Карета» (там же, 1841, № 60), «Жизнь Александры Ивановны» (там же, 1841, №№ 84—87) и др. К 1841 же году относится помещение повести «Опытная женщина» в «Отечественных записках» (№ 10).

В данный перечень не вошли стихи, которые, хотя далеко не с такой интенсивностью, как в конце 30-х годов, продолжал писать Некрасов (из них наиболее значительным было стихотворение «Провинциальный подьячий в Петербурге», помещенное в №№ 2, 3 и 7 «Пантеона» за 1840 год), немалое количество рецензий и критических статей в «Пантеоне» и «Литературной газете» за 1841 год и т. д.

Большинство повестей и рассказов, написанных Некрасовым в это время, может быть названо петербургскими — в том именно смысле, в котором мы говорим о «петербургских повестях» Гоголя.

Наибольший интерес представляют те из ранних повестей и рассказов Некрасова, в которых речь идет о «маленьких людях», тщетно пытающихся удержаться на поверхности жизни. Преследуемые бедностью и всевозможными неудачами, они обычно погибают. Среди этих произведений выделяется рассказ «Карета», который содержит в себе изображение горьких размышлений молодого неудачника о том, почему одним людям суждено ездить в каретах и жениться на богатых, а другим — нет. Поведение героя в конце рассказа позволяет говорить о его сумасшествии. Действие этого рассказа, точно так же как и предыдущего, происходит в Петербурге. «Карета» принадлежит к числу тех ранних рассказов Некрасова, на которых особенно сказалось влияние Гоголя, в частности «Записок сумасшедшего», подчеркнутое тем, что рассказ этот в подзаголовке назван автором «Записками дурака».

Много внимания Некрасов отдавал драматургическим опытам.

61

В русской, а особенно в петербургской жизни 30—40-х годов театр имел исключительно важное значение как одно из немногих проявлений общественной жизни, доступное для более или менее широких кругов. Неудивительно, что правительство Николая I, положившее в основу своей деятельности принцип строжайшего контроля над умонастроением общества, прилагало все усилия, чтобы подчинить театр своему влиянию, т. е. заставить его быть рупором угодных ему идей. В особенности это относилось к Александринскому театру, который пользовался особым вниманием Николая I, может быть, потому, что посещался широкими кругами зрителей. Руководители театра, исполняя указание правительства, культивировали определенные драматические жанры: псевдоисторическую драму и водевиль.

Псевдоисторическая драма призвана была возбуждать сугубо монархические настроения (как, например, знаменитая драма Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла», за скептический отзыв о которой был запрещен «Московский телеграф» Н. А. Полевого); водевиль призван был «тешить» зрителя, отвлекая вместе с тем его сознание от коренных вопросов социальной действительности.

Некрасов не написал ни одной псевдоисторической драмы, а водевили его ничего общего не имели с официальной драматургией. Они не только «тешили» зрителя, но иной раз останавливали, как, например, водевиль 1841 года «Актер», его внимание на неприглядных сторонах русской действительности и сплошь да рядом проповедовали возвышенные взгляды на значение науки, литературы и искусства.

Если принять во внимание, что и сотрудничество Некрасова в журналах Кони и его усиленная работа как водевилиста относятся ко времени (1840—1841), когда он едва достиг двадцатилетнего возраста, а с другой стороны, учесть недостаточность образования, ограничившую его кругозор, и неподготовленность в чисто литературном отношении, то его писательский актив этих лет нельзя не признать довольно значительным.

2

Важнейшей вехой в жизни Некрасова является его знакомство с Белинским, относящееся, повидимому, к 1842 голу. Этому событию суждено было сыграть исключительную роль в духовном росте поэта.

Ко времени этого знакомства мировоззрение и деятельность Белинского приобрели уже революционно-демократический характер. Он находился в центре литературного движения эпохи и оказывал на это движение сильное влияние не только своими статьями, но и непосредственным воздействием на сгруппировавшийся около него кружок молодых и талантливых литераторов. К этому времени Белинский был убежденным и последовательным проповедником тех взглядов, которые выразил в таких волнующих словах (письмо к Боткину от 8 сентября 1841 года):

«Итак, я теперь в новой крайности, — это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Всё из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию...

«Социальность, социальность — или смерть! Вот девиз мой... Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи?.. Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и

62

не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч! Не хочу я его, если оно у меня не общее с меньшими братиями моими!.. И настанет время — я горячо верю этому, настанет время, когда...не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди... И это сделается чрез социальность. И потому, нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов».1

Здесь Белинский совершенно определенно заявляет, что путь к социалистическому переустройству общества лежит через «кровь», через «насильственные перевороты», одним словом, через революцию, — следовательно, он не был согласен с одним из основных тезисов утопистов, по которому это переустройство может быть достигнуто мирными путями. Таким образом, по убеждению Белинского, нет социализма без революции, иными словами, Белинский был уже убежденным революционным демократом.

Но не на одни только социально-политические темы беседовал Белинский с Некрасовым. Не меньшее внимание уделял он в этих беседах вопросам литературы и искусства. Если в Белинском нельзя не видеть пламенного политического трибуна, то, с другой стороны, он не переставал быть великим русским критиком. Его политические взгляды были хорошо известны только его друзьям, с которыми он мог быть откровенным лишь в письмах и в устных разговорах, но его критическая платформа проповедовалась им на страницах журналов.

Прежде чем ответить на вопрос о том, какие стороны литературно-критических взглядов Белинского были усвоены Некрасовым, остановимся на более общем вопросе: какую эволюцию претерпели эстетические воззрения Некрасова с момента его первых выступлений в печати. В юношеском сборнике стихотворений Некрасова («Мечты и звуки») эти воззрения с наибольшей отчетливостью отразились в стихотворениях «Поэзия», «Два мгновения» и «Тот не поэт». Если в первых двух Некрасов, следуя канонам романтизма, утверждает, что поэзия — это «гордая царица», которая учит «Проникать земные очи В мир надзвездный», что поэт, «Связь с бренною землей расторгнув без усилья, Свободен как орел, могуществен как царь», парит «над миром» и пр., то в третьем звучат нотки, — покамест лишь нотки, — предвозвещающие, что впоследствии в поэте Некрасов увидит борца с неправдой, сочувствующего «страдающему брату».

Сборник «Мечты и звуки» вышел в самом начале 1840 года, а осенью того же года в «Пантеоне русского и всех европейских театров» (№ 9) появляется рассказ Некрасова «Без вести пропавший пиита», в значительной своей части опять-таки посвященный вопросу о назначении поэзии, о миссии поэта. Этот рассказ в известной мере уже свидетельствует об отходе Некрасова и от классицизма и даже от романтизма; он дает некоторое основание говорить о тяготении Некрасова к реализму.

Еще через несколько месяцев в «водевильных сценах» «Утро в редакции» Некрасов противопоставляет образам бездарных, невежественных, стремящихся к наживе писателей — образ честного, неподкупного писателя Семячко. Точка зрения автора ясна. Она приводит к заключению, что еще до знакомства с Белинским Некрасов, которому не исполнилось и двадцати лет, достаточно серьезно смотрел на общественную роль писателя и понимал

63

ее в духе передовых идей своего времени. Однако вопрос о литературном направлении, к которому он примкнет, был для него еще не вполне ясен. Влияние Белинского, а затем, — с приобщением Некрасова к числу личных знакомых великого критика, — воздействие пламенной, страстной, свободной его проповеди помогли Некрасову не только приобщиться к определенному литературному направлению, но и стать одним из его замечательнейших представителей.

Первый из романов Некрасова — «Жизнь и похождения Тихона Тросникова» — говорит об этом с убедительностью, не вызывающей никаких сомнений. Роман о Тросникове, над которым Некрасов начал работать в 1843 году,1 не просто социальный роман, но и роман резких социальных контрастов. Внимание автора приковано, с одной стороны, к «счастливцам, которым тесны целые домы», с другой, к «несчастливцам, которым нет места даже на чердаках и подвалах» (VI, 262), причем материал для создания образов тех и других он черпает из непосредственных наблюдений над петербургской жизнью начала 40-х годов.

«Счастливцы» — это родовитая старуха-аристократка, выжившая из ума, помещик Чунбуров — кутила и развратник, чванный и самодовольный генерал, некий статский советник, купец-мошенник и др.

Миру богатых и властных «хозяев жизни», миру мелких хищников и хищниц, миру больших и малых эксплуататоров противопоставляется в романе Некрасова мир голодающей и холодающей городской бедноты. Некрасов отчетливо сознает, что причины такого разделения людей — в неправильной организации общества.

Нигде симпатии автора романа о Тросникове к народу, предвозвещающие позднейшие истинно вдохновенные произведения великого поэта-демократа, не проявляются так ярко, как в заключительных (из сохранившихся) фрагментах третьей части, которые правильнее всего было бы назвать именем их главного действующего лица — «Агаша».

Образ Агаши — этой деревенской девушки в прошлом, петербургской прислуги в настоящем — позволяет утверждать, что в народе таятся великие силы. А затем — это особенно важно — Агаша не совсем одинока. Своего рода дополнением к ее образу является образ дочери дворника Параши, который хотя и уступает в своей жизненности более реалистическому образу Агаши, однако, в свою очередь, призван свидетельствовать как об исключительной одаренности, так и о нравственной высоте представителей народной среды.

В заключение скажем о центральном образе романа — образе самого Тросникова, одном из первых в нашей литературе образов представителей демократической интеллигенции. Излагая рецензию «Буки» (т. е. Белинского) на сборник своих юношеских стихов, Тросников сводит ее содержание к следующим положениям:

«Писать звучные стишки без идеи и содержания не значит еще быть поэтом».

«Люди с истинным призванием к поэзии смотрят на свой талант, как на дело святое и великое, как на достояние всего человечества».

Не «воспевание личных своих интересов и страданий, действительность которых, к тому же, подвержена еще большому сомнению», не «песенка или

64

романс к Хлое» должны составлять «содержание поэзии истинного поэта»; оно «должно обнимать собою все вопросы науки и жизни, какие представляет современность».

«Действительность должна быть почвою его поэзии» (VI, 168).

Сущность сформулированных здесь эстетических взглядов сводится к провозглашению реализма единственным литературным направлением, отвечающим требованиям современности, а вместе с тем к категорическому отрицанию «чистого искусства».

Известно, что Некрасов обладал столь значительным критическим талантом, что нередко высказывал в своих статьях вполне самостоятельные критические суждения.

Есть указания на то, что самое знакомство Белинского с Некрасовым произошло благодаря тому, что Белинский пожелал этого, будучи заинтересован статьями Некрасова, постоянно появлявшимися на страницах «Литературной газеты».

3

Создание такого крупного произведения, как роман о Тросникове, поставило Некрасова в ряды писателей гоголевской школы, принципам которой он оставался верен всё время.

Большое значение придавал Некрасов объединению передовых сил литературы. В этих целях в период с 1843 по 1846 год он предпринял издание нескольких альманахов. Это — «Статейки в стихах без картинок» (1843), «Физиология Петербурга» (1844—1845), «Петербургский сборник» (1846) и «Первое апреля» (1846).

В «Статейках в стихах без картинок» наряду со стихами Н. И. Куликова и В. Р. Зотова Некрасов поместил свой стихотворный фельетон «Говорун», сурово осужденный впоследствии автором, но свидетельствующий о том, что в области стихотворной техники поэт добился уже очень значительных успехов, а в области социальной у него уже выработались определенные взгляды и, в частности, отрицательное отношение к чиновничеству.

Две части второго альманаха Некрасова — «Физиология Петербурга» — сыграли очень важную роль в деле пропаганды и упрочения в русской литературе школы Гоголя. Кроме Белинского, напечатавшего в альманахе целых четыре статьи, и Некрасова, опубликовавшего в нем очерк «Петербургские углы» и стихотворение «Чиновник», в альманахе участвовали Григорович, Гребенка, Даль (Луганский), Панаев и Кульчицкий. Белинский в особой вступительной статье подчеркивал, что составители альманаха прежде всего стремились ознакомить своих читателей «с многочисленными сторонами русского быта, русского общества».1 «...Сколько материалов, — писал он, — представляет собою для сочинений такого рода огромная Россия! Великороссия, Малороссия, Белоруссия, Новороссия, Финляндия, остзейские губернии, Крым, Кавказ, Сибирь, — всё это целые миры, оригинальные и по климату, и по природе, и по языкам и наречиям, и по нравам и обычаям, и, особенно, по смеси чисто русского элемента со множеством других элементов... Мало этого: сколькими оттенками пестреет сама Великороссия не только в климатическом, но и в общественном отношении!».2

65

Существенным дополнением к вступительной статье Белинского является особая заметка об альманахе, напечатанная в «Литературной газете» (1845, № 13) и принадлежащая перу Некрасова. В ней содержится следующая яркая тирада:

Иллюстрация:

«Физиология Петербурга», ч. I. Титульный
лист. 1844.

«...Цель <книги> — раскрыть все тайны нашей общественной жизни, все пружины радостных и печальных сцен нашего домашнего быта, все источники наших уличных явлений; ход и направление нашего гражданского и нравственного образования; характер и методу наших наслаждений; типические свойства всех разрядов нашего народонаселения и, наконец, все особенности Петербурга, как города, как порта, как столицы, как крайнего рубежа Руси, как окна в Европу!

«Добро пожаловать, книга умная, предпринятая с умною и полезною целью! Ты возложила на себя обязанность трудную, щекотливую, даже в некотором отношении опасную... Ты должна открывать тайны, подсмотренные в замочную скважину, подмеченные из-за угла, схваченные врасплох; на то ты и физиология, то есть история внутренней нашей жизни, глубокой и темной, прикрытой мишурой и блестками, замаскированной роскошными фасадами, вкусными обедами, наружной чистотой и блеском, отражающими и преломляющими луч истины, который нахально хочет проникнуть в ее тайную внутренность! ...Все эти статьи, кроме литературного достоинства, имеют еще и достоинство правды, весьма важное и даже главное в сочинении такого рода» (IX, 142—143).

Поставленные перед ним задачи альманах разрешал вполне удовлетворительно и заслужил положительный отзыв Белинского в «Отечественных записках» (1845, № 8), писавшего:

«Мысль этой книги прекрасна..., можно сказать утвердительно, что это едва ли не лучший из всех альманахов, которые когда-либо издавались...».1

А несколько позже Белинский назвал третий альманах Некрасова «Петербургский сборник» «небывалым явлением в нашей литературе» и присовокупил: «от того и успех небывалый».2 Из великих русских критиков и публицистов в «Сборнике» приняли участие Белинский и Герцен, из беллетристов —

66

Тургенев, Достоевский, Одоевский, Панаев, из поэтов — Некрасов и Майков. Кроме того, в «Сборнике» были помещены, — разумеется в переводах, — произведения Шекспира, Гёте, Байрона. А главное, «Петербургский сборник» давал новые и очень яркие доказательства того, что реализм, т. е. показ действительной жизни, преимущественно в ее темных и мрачных сторонах, показ, продиктованный стремлением придать литературе серьезный социальный смысл, демократическая тематика, заставлявшая с большим вниманием относиться к представителям низших классов, чем к представителям социальных верхов, изображаемых обычно в сатирическом плане, наконец, гуманистическая настроенность и направленность, благодаря которым писатели с особым сочувствием относились к страдающей человеческой личности, становятся отныне отличительными особенностями передовой литературы. Не Некрасов был основным пропагандистом этих особенностей, а Белинский, но никоим образом не следует забывать здесь и исключительных заслуг Некрасова. «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник» по праву могут быть названы детищами Некрасова, ибо не обладай он такими блестящими организаторскими способностями, тактом и чутьем перворазрядного редактора, практическим взглядом, характеризующим его как выдающегося издателя, едва ли эти альманахи могли создаться и в таком именно виде, в каком они вышли в свет, и приобрести такой колоссальный успех. А кроме того, первостепенное значение имел и вклад Некрасова в альманахи, как одного из основных их сотрудников.

В «Петербургском сборнике», кроме стихотворений «В дороге», «Колыбельная песня», «Отрадно видеть, что находит...», помещено не менее замечательное стихотворение «Пьяница», основной образ которого резко контрастирует с образами других стихотворений Некрасова в «Петербургском сборнике» — помещика, чиновника, высокопоставленной особы.

Почти одновременно с выходом в свет «Петербургского сборника» в «Отечественных записках» (1846, № 4) были напечатаны стихотворения «Когда из мрака заблужденья...» и «Огородник», в первом из которых Некрасов в борьбе против социальной неправды провозглашает новый взгляд на так называемую «падшую женщину» («Я понял всё, дитя несчастья! Я всё простил и всё забыл»), а во втором — резко восстает против сословных предрассудков, разрушающих счастье любящей пары — «мужика вахлака» и «дворянской дочери».

Через два года после выхода «Петербургского сборника» Некрасов создает замечательное стихотворение, в котором образ публично истязуемой крестьянки переносится в обстановку городской жизни, благодаря чему кипящее в душе поэта возмущение и теми неправдами, которые творятся в деревне, и теми, какие совершаются в городе, как бы соединяется в единый поток. Мы имеем в виду стихотворение 1848 года «Вчерашний день часу в шестом...». Оно поражает эмоциональностью своего содержания и яркостью красок. Концовка же стихотворения — последние две строчки — не только призвана усилить впечатление от стихотворения, но и подчеркнуть органическую связь между страданиями народа и поэтическим творчеством Некрасова. Назвать свою музу «родной сестрой» подвергаемой позорному наказанию крестьянской девушки — это значило не только создать незабываемый по силе впечатления образ, равных которому не много найдется в мировой поэзии, это значило решить вопрос об общественной миссии поэта так, как его мог решить только убежденный и последовательный революционный демократ. Истинная поэзия должна быть прежде всего обращена лицом к народу, должна быть связана с его горестями и радостями так же крепко, как связана бывает «родная» сестра с горестями и радостями другой сестры.

67

Реакционная критика — П. А. Плетнев в «Современнике» и С. П. Шевырев в «Москвитянине» — не находила достаточно резких слов, чтобы достойно заклеймить «собрание столь грязных исчадий праздности», какими представлялись ей стихи Некрасова; охранители из числа правительственных сановников (шеф жандармов, министр народного просвещения) были не менее возмущены, как это видно из копии официальной переписки между ними. Характерно, что именно появление в печати рассматриваемых стихов Некрасова, а прежде всего «Колыбельной песни», имело своим следствием то, что Некрасов, в качестве заведомо неблагонадежного писателя, попал в орбиту пристального наблюдения III Отделения. Этому, надо думать, немало способствовал своими доносами и давний ненавистник Некрасова Ф. В. Булгарин.

Что касается передовых литературно-общественных кругов в лице их общепризнанных вождей — революционных демократов Герцена и Белинского, то их отношение к стихам Некрасова этих лет было вполне положительным.

Герцен свое одобрение стихам Некрасова выразил в особой «записочке» к нему (выражение самого Некрасова в письме к Тургеневу от 7 июня 1857 года), к величайшему сожалению, до нас не дошедшей. Белинский же свое одобрение, вернее восхищение, выражал и в личных беседах (известное свидетельство Панаева в его «Воспоминаниях») и печатно. В своей статье о «Петербургском сборнике», боясь привлечь к Некрасову, как автору помещенных в «Сборнике» стихотворений, внимание властей предержащих, Белинский ограничился всего лишь несколькими словами, но словами очень полноценными: «Самые интересные из них (т. е. из стихов, помещенных в «Сборнике». — В. Е.-М.) принадлежат перу издателя Сборника г. Некрасова. Они проникнуты мыслию; это — не стишки к деве и луне; в них много умного, дельного и современного».1

Последний (четвертый по счету) альманах Некрасова «Первое апреля» хотя и являлся сравнительно небольшим сборничком юмористического характера, однако не был лишен серьезного общественного значения. Он осмеивал в форме юмористических статеек и пародий реакционные течения того времени, главными представителями которых являлись Булгарин (ему Некрасов посвятил знаменитую эпиграмму «Он у нас осьмое чудо...»), Шевырев и Погодин (барды «официальной народности») и славянофилы. С помощью юморесок же в «Первом апреля» были заклеймены реакционные социальные группы (бюрократия и крепостническое дворянство). Основным сотрудником альманаха был сам Некрасов, причем наиболее ценным вкладом его были пародии, точнее, перепевы, выполнявшие, без сомнения, серьезную общественную функцию.

Успех альманахов и растущая популярность Некрасова как поэта побудили его в исходе 1846 года осуществить для пропаганды идей социального и политического раскрепощения русского народа новое издательское начинание несравненно более крупного масштаба. Мы имеем в виду аренду основанного в 1836 году А. С. Пушкиным журнала «Современник».

Двадцать лет — с 1847 по 1866 год — Некрасов редактировал и издавал «Современник». Создать «Современник» — это значило не просто создать удачное журнальное предприятие, это значило сделать крупнейший вклад в дело социального и политического раскрепощения русского народа. В «Современнике» первых двух лет его издания появились такие исключительные по своему значению произведения русской классической литературы, как

68

«Кто виноват?», «Сорока-воровка», «Из записок доктора Крупова» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, «Антон Горемыка» Григоровича, первые рассказы цикла «Записок охотника» Тургенева, стихи Некрасова, в том числе такие прославленные, как «Тройка», «Псовая охота», «Нравственный человек», «Еду ли ночью», стихи Огарева, не говоря уже о статьях Белинского последнего периода его жизни («Взгляд на русскую литературу 1846 года», «Взгляд на русскую литературу 1847 года», «Ответ Москвитянину» и т. п.). И не только исключительными по своему составу являлись беллетристический и критический отделы «Современника», очень значительную ценность представляли научный отдел и отдел «Смесь». Этот последний искусным подбором материала, распределенного по небольшим статейкам, фиксировал внимание читателей на вопросах преимущественно внутренней жизни тогдашней России, освещая их в прогрессивно-демократическом духе.

Что касается направления «Современника» в рассматриваемый период, то оно характеризуется «программной» статьей Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года» («Современник», 1847, № 1).

Великий критик начинал ее со следующего заявления: «Главная цель нашей статьи — познакомить заранее читателей „Современника“ с его взглядом на русскую литературу, следовательно, с его духом и направлением, как журнала».1

Основная идея статьи Белинского выражена в словах:

«Если бы нас спросили, в чем состоит отличительный характер современной русской литературы, мы отвечали бы: в более и более тесном сближении с жизнию, с действительностию...

«Важность теоретических вопросов зависит от их отношения к действительности. То, что́ для нас, русских, еще важные вопросы, давно уже решено в Европе... Но это нисколько не должно отнимать у нас смелости и охоты заниматься решением таких вопросов, потому что, пока не решим мы их сами собою и для самих себя, нам не будет никакой пользы в том, что они решены в Европе... У себя, в себе, вокруг себя, вот где должны мы искать и вопросов и их решения».2

О каких «вопросах» говорит здесь Белинский? Он не мог ответить на это в подцензурном «Современнике», но ответил в писанном без всякой оглядки на цензуру «Письме к Гоголю» в знаменитой формуле: «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть».3

«Письмо к Гоголю» проникнуто таким революционным пафосом, дает такую беспощадно резкую характеристику николаевской действительности с ее тремя китами — православием, самодержавием, народностью — что дало основание В. И. Ленину указать, что «настроение Белинского в письме к Гоголю» «зависело от настроения крепостных крестьян».4

Социально-политические взгляды Белинского разделялись такими руководящими работниками журнала, как Некрасов, Герцен и др. Лучшие писатели эпохи сотрудничали в «Современнике», в нем нашли себе место первоклассные художественные произведения. В результате в первый год своего

69

существования «Современник» имел большой успех и обзавелся очень значительным количеством подписчиков.

Однако была и другая сторона медали: вскоре после основания журнала перед новой редакцией возникли трудности, порожденные внутриредакционными трениями.

Трудно было добиться того, чтобы А. В. Никитенко, состоявший официальным — но не фактическим — редактором журнала, не вмешивался в редакционные дела.

Еще труднее было убедить Белинского в том, что невключение его в число «дольщиков» «Современника», т. е. в число издателей журнала, вовсе не означало умаления его значения в составе редакции «Современника».

Немало забот и тревог доставила весьма двусмысленная позиция «москвичей», которые сотрудничали одновременно и в «Современнике» и в «Отечественных записках», тогда как при переходе «Современника» в руки новой редакции имелось в виду, что они будут исключительными сотрудниками «Современника».

Не забудем, что тогда еще не совсем было ясно, что таких заправских либералов, как, например, Боткин и Кавелин, тянуло к сотрудничеству в либерально-западнических «Отечественных записках» гораздо больше, чем к сотрудничеству в демократическом «Современнике».

Назревшие в 1847 году разногласия в кружке «Современника» — интереснейшая, но почти не исследованная научным литературоведением проблема. Для нас совершенно ясно, что пути Белинского, Герцена и Некрасова, с одной стороны, Боткина, Анненкова, Кавелина — с другой, уже в 1847 году должны были окончательно разойтись. Однако этого не произошло: Белинский тяжко заболел и умер, Герцен уехал за границу. С 1849 года начался иной период в русской общественной жизни, период злейшей политической реакции. Всё это отодвинуло окончательный разрыв либералов и революционеров-демократов почти на целое десятилетие.

Обстановка политической реакции «мрачного семилетия» поставила Некрасова, оставшегося в «Современнике» одиноким, в исключительно трудные условия. Для того чтобы спасти «Современник» от гибели, нужны были титанические усилия, незаурядный талант, неутомимая энергия, непоколебимая вера в свое дело. Все эти качества были присущи Некрасову в высшей степени. Усилиями Некрасова «Современник» был спасен.

Не жалея сил, буквально сгорая в пламени тяжелой и неблагодарной работы редактора-издателя, Некрасов сумел разрешить сложнейшие проблемы, связанные с изданием «Современника» в реакционные годы.

4

Деятельность Некрасова как редактора-издателя «Современника» должна быть дополнена рассмотрением деятельности его как сотрудника журнала в эти годы. Сотрудничество это выразилось в создании ряда прозаических и стихотворных произведений. Однако печатать свои стихи, и большинстве случаев очень острые в социальном отношении, Некрасову в годы «мрачного семилетия» становилось всё труднее и труднее, а потому он вынужден был, именно как сотрудник журнала, чрезвычайно нуждавшегося в материале, налегать на прозу. Имея в лице А. Я. Панаевой постоянного соавтора, оказывавшего ему значительную помощь (литературный псевдоним А. Я. Панаевой — Н. Станицкий), Некрасов в 1848—1849 годах

70

создает и печатает в «Современнике» большой роман «Три страны света». Роман этот относится к жанру авантюрных романов.

В «Трех странах света», романе, принадлежащем в большей своей части перу Некрасова, а не Панаевой,1 нет декларативных заявлений вроде заявления о «несчастливцах», которым нет места даже на чердаках и в подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны «целые домы», но система образов, как и в «Похождениях Тросникова», подчинена этой именно идее. Перед читателем снова развертываются два мира: мир «счастливцев», к которым автор относится явно несочувственно, и мир «несчастливцев», которым принадлежат его симпатии. «Счастливцы» — это сплошь представители привилегированных классов. Галерея «несчастливцев» в «Трех странах света» очень обширна, и им уделяется несравненно больше внимания, чем «счастливцам».

Демократические тенденции весьма явственно проступают в содержании «Трех стран света». Независимо от того, что критика мира «счастливцев», о которой только что было сказано, дается с демократических позиций, в «Трех странах света» одним из основных является образ великого — героического в труде, героического в борьбе — русского народа. Он проходит через весь роман, находя наиболее яркое воплощение в образе Антипа Хребтова.

Как бы подытоживая свои многочисленные впечатления и наблюдения, герой романа, представитель демократической интеллигенции, Каютин вносит в свои записки ряд следующих поистине замечательных суждений:

«Я много люблю русского крестьянина, потому что хорошо его знаю. И кто, подобно многим нашим юношам, после обычной „жажды дел“ впал в апатию и сидит сложа руки, кого тревожат скептические мысли, безотрадные и безвыходные, тому советую я, подобно мне, прокатиться по раздольному нашему царству, побывать среди всяких людей, посмотреть всяких див...

«В столкновении с народом он увидит, что много жизни, здоровых и свежих сил в нашем милом и дорогом отечестве... Увидит и устыдится своего бездействия, своего скептицизма, и сам, как русский человек, разохотится, расходится: откинет лень и положит посильный труд в сокровищницу развития, славы и процветания русского народа...» (VII, 738).

Этот отрывок важен не только для понимания идейного содержания «Трех стран света»; в нем по существу уже сформулирован тот взгляд на народ, который лег в основу и последующих поэтических произведений Некрасова и который делает «Три страны света» произведением, заслуживающим глубокой симпатии советского читателя.

Влияние Гоголя и созданной им школы сказалось и на «Трех странах света» и на помещенном в «Современнике» 1851 года за подписями Н. Некрасова и Н. Станицкого новом большом романе «Мертвое озеро». Его только с очень существенными оговорками можно считать некрасовским, ибо большинство глав написано в нем Панаевой.

Внимание к «женской доле», сочувственное изображение женщины, страдающей от крепостнического уклада социальной жизни, является своего рода ведущим началом, идейным стержнем романа.

Чтобы закончить обзор художественной прозы Некрасова за 50-е годы, следует упомянуть о последнем, четвертом, романе Некрасова «Тонкий человек»

71

и повести его «Как я велик». Оба эти произведения сохранились в незаконченном виде.

А. Я. Панаева.
Акварель неизвестного художника.

Роман «Тонкий человек», над которым Некрасов работал в 1853—1854 годах, был напечатан в № 1 «Современника» за 1855 год. Рядом с ним были напечатаны произведения таких писателей, как Тургенев («Месяц в деревне») и Л. Толстой («Записки маркера»). Этот факт нельзя не признать симптоматичным: очевидно, Некрасов считал «Тонкого человека» не лишенным литературных достоинств, иначе не рискнул бы поместить его в столь близком соседстве с Тургеневым и Л. Толстым. Этим же объясняется, что в свои предсмертные автобиографические записки он внес такое пожелание:

«Прозы моей надо касаться осторожно. Я писал из-за хлеба много дряни, особенно повести мои, даже поздние очень плохи — просто глупы; возобновления их не желаю, исключая „Петербургские углы“ (в «Физиологии

72

Петербурга») и разве „Тонкий человек“ (начало романа в «Современнике»)».1

С таким огульным осуждением Некрасовым его прозаических произведений («даже поздних») согласиться невозможно, несмотря на то, что осуждение это исходило от самого автора. Здесь, разумеется, сыграли роль чрезмерная скромность Некрасова и чрезвычайная высота предъявляемых им к себе требований. Тем важнее констатировать, что Некрасов сделал исключение для «Петербургских углов» и «Тонкого человека». И действительно, эти два произведения среди прозаических произведений Некрасова занимают особое место.

Между «Тонким человеком» и вторым романом Некрасова «Три страны света» есть известное идейное сродство.

В «Трех странах света» образы помещиков Данкова и отчасти Тульчинова, хотя и мимоходом, ставят тему «дворянского либерализма», причем отношение автора к этому последнему явно критическое. В «Тонком человеке» эта тема, как показывает самое название повести, если не самая основная, то одна из основных. Затем в «Трех странах света» больше внимания уделено теме «народ», верой в который и любовью к которому полны лучшие страницы романа. Точно так же и в «Тонком человеке» народ и возбуждаемые им чувства играют очень видную роль.

Тема «дворянского либерализма» нашла свое воплощение в образе Грачова, иронически названного автором «тонким человеком». Что же такое «тонкий человек»? «Тонкий человек», по Тросникову, — самовлюбленный эгоист («человек, много думающий о своей особе»), не получивший сколько-нибудь серьезного образования («плохо учился»), но нахватавшийся разнообразнейших, конечно, отнюдь не глубоких сведений, не могущий, да и не желающий творчески работать.

Характеристика Грачова, данная Тросниковым, дополняется автором уже от себя. От самого автора мы узнаем, что Грачов был «столбовым русским дворянином», владельцем обширного поместья на берегу Оки. Автор, а не Тросников, вкладывает в уста пьяненькому крепостному рассказ об отце Грачова, явно антикрепостнический смысл которого очевиден.

Грачов — «тонкий человек», он даже не прочь и побаловать мужика, но и балуя не может воздержаться от следующих размышлений, выдающих его крепостническое нутро: «...тебя бы следовато накормить зуботычинами, а мы тебя поим портвейном, который стоит два рубля серебром за бутылку...» (VI, 447).

Отсюда видно, что Грачов, принадлежащий к «кружку умников» и явно придерживающийся либерального образа мыслей, относится к крестьянину. к мужику, как к человеку низшей породы, и не может, да и не считает нужным скрывать своего презрительного к нему отношения. Тросникову нередко приходится вступать с ним по этому поводу в споры. Особенно резкий оборот принимает между ними спор о том, способен ли мужик любить родную природу, воспринимать поэзию родных полей.

Насколько далек в это время Некрасов от дворянского либерализма, видно также и из того, в каком духе и направлении ведет он на страницах «Тонкого человека» разработку темы «народ — крестьянство».

В романе дано несколько ярких образов представителей народной среды. Сюда относятся прежде всего образы ямщиков, один из которых является воплощением удали и неизбывного мужества, присущих русскому народу, а другой — воплощением физической мощи, выносливости и терпения. Значительно

73

подробнее, чем образы ямщиков, разработан образ старика-бурмистра Потанина, пользующегося огромным авторитетом в глазах местного населения. Авторитет этот зиждется на необычайной высоте его нравственного облика. «Правдой страшен, правдой и силен!», — говорят о нем крестьяне управляемой им вотчины (VI, 368), подчеркивая его абсолютную неспособность отклоняться от того, что он считает своим долгом, несгибаемую твердость характера, прямоту. Вместе с тем Потанин обладает незаурядными административными способностями, блестяще справляясь с многосложными обязанностями бурмистра огромнейшего имения. В своей деятельности, как это усиленно подчеркивает автор, Потанин неизменно проявляет себя самоотверженным мирским работником. К образу Потанина Некрасов вернулся в своем шедевре — поэме «Кому на Руси жить хорошо» и на основе его создал образ Ермила Гирина.

Язык крестьянских персонажей в «Тонком человеке» поражает своей яркостью, сочностью и в то же время подлинной безыскусственностью.

«Тонкий человек» и по своему общественному смыслу и по своей художественной форме — одно из достижений прозы Некрасова, и некоторые страницы его нельзя не признать замечательными.

Повесть «Как я велик!», к сожалению, известна нам только в меньшей своей части. Мы знаем из нее лишь одну главу (гл. II), да и то черновую, и это из пяти глав. Трудно судить обо всем произведении по одной главе. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что в повести высмеиваются как Глажиевский за свою патологическую мнительность, болезненное тщеславие, постоянную готовность прихвастнуть, а то и приврать, так и тот «литературный круг» («литераторы», «литературные сочувствователи»), который так было прославил Глажиевского. Представители этого круга, придерживающиеся либерального образа мысли, обрисованы Некрасовым так, что за ними чувствуются их реальные прототипы: Анненков, Боткин, Григорович, Панаев. Всё это, по Некрасову, несерьезные, пустоватые, до страсти любящие посплетничать люди, хотя некоторые из них не лишены ума и литературного дарования. И «литераторам» и «литературным сочувствователям» в повести противопоставлен выдающийся критик Мерцалов. В нем нетрудно узнать Белинского. Повесть остается ярким доказательством того, что уже в середине 50-х годов Некрасов был непримиримым противником либерализма.

5

Прозаические произведения Некрасова создавались в самый канун 60-х годов. Их значение велико, но не они прославили Некрасова, не они приобщили его к числу подлинных классиков великой русской литературы. Эта заслуга всецело принадлежит выпущенному им в 1856 году сборнику стихотворений. Прежде чем говорить об этом сборнике, отметим, что начало 60-х годов ознаменовано бурным подъемом общественного движения. Падение крепостного права, препятствовавшего развитию производительных сил страны, было исторически неизбежным, но особенно очевидной стала эта неизбежность после поражения царизма в Крымской войне. «Крымская война, — писал В. И. Ленин, — показала гнилость и бессилие крепостной России. Крестьянские „бунты“, возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра II, признать, что лучше освободить сверху, чем ждать пока свергнут снизу».1 Историческая неизбежность крестьянской реформы

74

обусловила неизбежность и других реформ. Ожидание их, тем более первые шаги к их претворению в жизнь, как бы робки, нерешительны, половинчаты они ни были, вызвали в обществе еще невиданное возбуждение. Реакционеры, на первых порах еще не ощутившие, что их классовые интересы заботливо оберегаются правительством, были несколько смущены. Либералы дружно ликовали по поводу якобы наступившей эры «великих реформ». Об отношении к этой последней революционных демократов можно судить по ряду документов той эпохи, в том числе и по некрасовскому сборнику 1856 года. Всё его содержание свидетельствует о том, что поэт прежде всего счел нужным в полный голос напомнить обществу о продолжающихся тяжких страданиях народа и о безграничном эгоизме эксплуатирующих его высших классов. Мало того, в сборнике 1856 года весьма недвусмысленно зазвучали призывы к борьбе, к революционной борьбе, обращенные к истинным друзьям народа, и были беспощадно разоблачены ложные друзья народа. Если к сказанному добавить, что благодаря строжайшему отбору, произведенному Некрасовым, в сборник 1856 года попали только лучшие его стихотворения 40-х и 50-х годов, — лучшие по своему идейному смыслу и по своим художественным достоинствам, — то не будет преувеличением назвать эту книгу, в известной мере, эпохальной. Недаром успех ее был поистине беспримерен.

Н. Г. Чернышевский, сообщая Некрасову в письме от 5 ноября 1856 года о том, что полученные в Петербурге пятьсот экземпляров разошлись в два дня, добавляет: «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли „Ревизор“ или „Мертвые души“ имели такой успех...».1

Двумя днями позднее о колоссальном успехе «Стихотворений» Некрасова («экземпляры пропадают в лавках, как только появляются») упоминает П. В. Анненков в письме к И. С. Тургеневу от 7 ноября.

10 ноября В. П. Боткин в письме к тому же адресату заявляет: «Не было примера со времени Пушкина, чтоб книжка стихотворений так сильно покупалась».

М. Н. Лонгинов, в свою очередь (в письме от 18 ноября), спешит сообщить Тургеневу о том, что «Стихотворения» Некрасова «возбуждают фурор», а в письме от 22 ноября — что они «производят впечатление невообразимое».

И. С. Тургенев, на основании полученной из России информации, в письме от 30 ноября уведомлял Герцена «о громадном, неслыханном успехе стихотворений Некрасова»; «1400 разлетелись в две недели; этого не бывало со времени Пушкина».2

Сборник 1856 года Некрасов готовил, когда здоровье его находилось в таком плохом состоянии, что не только он сам, но и его друзья считали его приговоренным к смерти. Вследствие этого сборник 1856 года представлялся поэту изданием, как бы завершающим его творческий путь, как бы его «лебединой песней», и он все усилия приложил, чтобы оно возможно ярче и отчетливее обрисовало его поэтический облик. В этих целях он ввел в издание далеко не все стихотворения из числа тех, которые написал до 1856 года,3 а отобранные им стихотворения расположил не в хронологическом

75

порядке, а скорее в тематическом, хотя при этом старался в известной мере соблюдать и жанровый принцип. Так, после «введения», — таким декларативным «введением» послужило стихотворение «Поэт и гражданин», — он печатает 72 стихотворения, составляющие четыре неравномерные по своей величине отдела.

Иллюстрация:

«Стихотворения» Н. Некрасова. Титульный лист.
1856.

В первом отделе Некрасов напечатал 11 стихотворений, сгруппированных вокруг темы «народ». Среди них выделяются стихотворения: «В дороге», «Влас», «В деревне», «Огородник», «Забытая деревня», «Школьник». Во второй отдел вошло 14 стихотворений, разоблачающих тех. в ком Некрасов видел врагов народа, т. е. помещиков, чиновников, буржуа-капиталистов и т. д. Здесь особого внимания заслуживают стихотворения: «Отрывки из путевых записок графа Гаранского», «Псовая охота», «Колыбельная песня», «Филантроп», «Современная ода», «Секрет», «Нравственный человек». Третий раздел составляет одно стихотворение — поэма «Саша», в которой идет речь об истинных и ложных друзьях народа. Наконец, четвертый раздел — в нем 46 стихотворений — сплошь состоит из лирических стихов.

Подобная композиция книги очень удачна, ибо она подчеркивала, что идейной доминантой некрасовского творчества является стремление в сочувственном свете изобразить угнетенный и обездоленный, но в то же время и могучий русский народ, обличить и заклеймить тех, кто предстоял сознанию поэта как виновники бедствий народа, как подлинные враги народа, прояснить вопрос о том, какими же свойствами нужно обладать, чтобы проявить себя — не на словах, а на деле — истинным другом народа, и, наконец, обрисовать личность поэта как со стороны присущих ей общественно-психологических свойств, так и в плане чисто личном, иногда же интимно-личном.

Представители народной среды, по Некрасову, в высокой степени способны к интеллектуальному развитию; для них не составляет труда подняться до того уровня образованности, на котором стоят высшие классы; однако в гиблых условиях тогдашней русской действительности полученное ими образование служит им не в пользу, а во вред, до крайности отягчая их и без того тяжкую жизнь, более того, нередко преждевременно сталкивая

76

их в могилу. К таким выводам приводит читателя образ Груши в стихотворении «В дороге», первом же стихотворении первого отдела, и рассказ о ее скорбной судьбе.

Не менее высоко стоят представители народной среды в нравственном отношении. Об этом призван свидетельствовать образ Власа (стихотворение «Влас»), который, осознав греховность своей прежней жизни, оказался способным не только морально переродиться, но и, отрекшись от собственности («Роздал Влас свое имение, Сам остался бос и гол»), стать настоящим подвижником общественного служения. Правда, он избирает не ту форму общественного служения, которая могла бы принести действительную пользу народу, но это не снижает высоты его морального облика.

Если Влас воплощает в себе духовную мощь народа, то Саввушка («В деревне») — это воплощение его физической мощи.

В образе огородника (стихотворение «Огородник») прежде всего подчеркивается его физическая красота, физическое обаяние. И понятным становится, что «дворянская дочь», преодолевая предрассудки своей касты, отдала свою любовь этому удальцу и красавцу. Образ огородника дорисовывает его поведение на допросе: ему легко было опровергнуть обвинение в воровстве, — стоило только объяснить истинную причину своих ночных похождений («крался в горенку к ней»), но он, дорожа честью любимой девушки,

...стоял да молчал, говорить не хотел...
И красу с головы острой бритвой снесли,
И железный убор на ногах зазвенел.

Под стать красавцу огороднику «чернобровая дикарка» в стихотворении «Тройка»:

На тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий непрочь...

Страстно тянется к счастью героиня стихотворения, и она заслуживает его, но на пути к нему непреодолимой стеной стоит грязный и мрачный быт закрепощенной деревни:

...не то тебе пало на долю...
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь няньчить, работать и есть.

Вдумываясь в образы упомянутых выше некрасовских стихотворений, нельзя не придти к заключению, что они созданы поэтом, прекрасно знающим свой народ и страстно любящим его.

Чувство трезвого отношения к действительности редко изменяло Некрасову с тех пор, как он вступил на дорогу реалистического творчества. Он знает, хорошо знает, что условия русской жизни таковы, что неизбежно прививают представителям народной среды ряд отрицательных черт.

Трудно представить себе более отрицательный образ, чем образ Власа до его нравственного перерождения («Брал с родного, брал с убогого, Слыл кащеем-мужиком»), — образ кулака-мироеда.

В только что рассмотренном стихотворении «Тройка» также мелькают отрицательные образы. Вспомним:

Будет бить тебя муж-привередник,
И свекровь в три погибели гнуть.

Стоя на тех же эстетических позициях, на которых стоял Чернышевский, требовавший от искусства не только воспроизведения, но и объяснения

77

жизни, Некрасов, рисуя отрицательные образы и явления народной среды, умеет их объяснить.

Иллюстрация:

Дело Петербургского цензурного комитета об издании
«Стихотворений» Некрасова 1856 г.

Заключают первый раздел два сравнительно поздних по времени написания стихотворения: «Забытая деревня» (1855) и «Школьник» (1856). Первое из них дает новое и очень яркое доказательство того, какой силой художественного обобщения обладает Некрасов. Ряд отдельных эпизодов, как бы выхваченных непосредственно из жизни (горе бабушки Ненилы, которая не имеет лесу для починки «избенки»; горе крестьян, которым не у кого искать защиты против «лихоимца», оттягавшего у них землю; горе Наташи, которой «главный управитель» запрещает выйти замуж за любимого человека), под его пером превращается в широчайшую картину крепостнической действительности николаевской эпохи. «Забытая деревня» — это заглавие относится не столько к определенной деревне, сколько ко всей стране, в которой таким «забытым деревням» поистине «несть числа». Настоящий смысл рассматриваемого стихотворения был ясен многим современникам. В рапорте чиновника особых поручений Волкова содержится определенное указание, что за «видимой целью этого стихотворения — показать публике, что помещики... не вникают вовсе в нужды крестьян своих, даже не знают оных, и вообще не пекутся о благосостоянии крестьян. Некоторые... из читателей... видят... какой-то тайный намек на Россию» (I, 572). А раз «забытая деревня» не что иное, как вся Россия, то оба барина, владельцы «забытой деревни», изображенные в заключительной строфе, — только что умерший «старый» и унаследовавший после него «забытую деревню» «новый», — пожалуй что, не простые помещики.

Если учесть то обстоятельство, что «Забытая деревня» была написана в год смерти Николая I и вступления на престол Александра II, а также и то, что помещики «забытой деревни» проживают в «Питере», то создается почва для более или менее вероятного предположения, что в лице «старого» барина Некрасов имел в виду изобразить Николая I, а в лице молодого — Александра II. Нечего и говорить, что в этом случае «Забытая деревня» приобретает ярко антимонархический, а потому, в известной мере, и революционный смысл. Не надейтесь на молодого царя (барина), как не стоило вам надеяться на старого: старый не пожелал ничего сделать, чтобы облегчить тяжелую жизнь русского народа («забытой деревни»), не сделает ничего и новый.

78

В рассматриваемых стихотворениях первого раздела немало, как мы видели, положительных образов; от этих образов веет верой в великую как духовную, так и физическую мощь русского народа; однако в этих стихотворениях есть материал и для пессимистических выводов. Не сегодня-завтра умрет насильно выданная замуж Груша («В дороге»); на медвежьей охоте гибнет богатырь Саввушка («В деревне»); после унизительного телесного наказания ссылают в Сибирь удалого огородника («Огородник»); предрешена горькая судьба деревенской красавицы из стихотворения «Тройка»; вешается извозчик, хотя и был «парнем ражим, рослым человеком» («Извозчик»); ведут «торжественно в квартал» умирающего от голода вора («На улице»); обрушиваются одна за другой невзгоды на голову парня из стихотворения «Вино», и ему угрожает опасность спиться; остается неутоленным горе населения «забытой деревни».

Некрасов не был бы трезвым наблюдателем русской действительности, если бы вздумал обойти или замолчать ее мрачные стороны, но пессимистическому отношению к судьбам великого русского народа не было места в его душе. Поэт крепко верил в то, что если в настоящем русскому народу живется плохо, отсюда еще не следует, что в будущем его положение не изменится к лучшему.

Свою пламенную и глубокую веру в народ, в его молодое поколение Некрасов излил в замечательном стихотворении «Школьник». И не случайно этим стихотворением он закончил первый раздел своей книги. Оно говорит о таких свойствах и стремлениях народа, которые позволяют не беспокоиться о его грядущих судьбах. Общеизвестная концовка этого стихотворения как бы подводит итог неотвязным думам поэта о народе. Народ, из недр которого выходит

Столько славных то-и-знай, —
Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой,

не может погибнуть и не погибнет!

Стихотворения первого раздела, в частности, порядок их размещения, свидетельствуют, как тщательно обдумал поэт этот порядок. Эти одиннадцать стихотворений образуют как бы единый цикл, более того, как бы единое целое, нечто вроде лиро-эпической поэзии о народе, о положительных и отрицательных сторонах его жизни, о способах преодоления этих последних, о грядущих судьбах народа. В этих именно стихотворениях, больше чем в каких-либо других, Некрасов нашел самого себя. Когда горькие предчувствия скорой смерти не оправдались, и Некрасов в 60-е, а затем в 70-е годы с новой энергией отдался поэтическому творчеству, выяснилось, что той именно струе в его поэзии, которую он заключил в рамки первого раздела, суждено было стать преобладающей.

Во втором разделе внимание поэта привлечено уже не к «добрым, благородным, сильным любящей душой», а к «тупым, холодным и напыщенным собой». Почти все стихотворения этого раздела — сатирические.

К сатире в это время Некрасов подходил вполне сознательно, о чем говорят соответствующие его высказывания, содержащиеся в том же сборнике 1856 года — в стихотворениях «Поэт и гражданин» («Проснись: громи пороки смело») и «Блажен незлобивый поэт...» («Питая ненавистью грудь, Уста вооружив сатирой» и т. д.). Он видит в сатире важную форму литературно-общественного служения.

Один из наиболее сокрушительных сатирических ударов Некрасов обрушивает на титулованных помещиков. Герой знаменитого стихотворения

79

«Отрывки из путевых записок графа Гаранского» именует себя «un russe», но в действительности является одним из тех космополитов, которых так много появилось в России конца XVIII — первой половины XIX века. Граф Гаранский с гордостью говорит:

Во Франции провел я молодость свою;
Пред ней, как говорят в стихах, всё клонит выю...

Путешествуя по России «С французской кухнею и с русским титлом графа», он обнаруживает вместе с презрением к русской жизни поразительное ее незнание.

Если граф Гаранский — тип европеизированного, офранцуженного барина, то герой «Псовой охоты» — тип старозаветного, засевшего в своей усадьбе дикого и невежественного помещика, напоминающего многими чертами отца поэта. Наиболее драматической сценой стихотворения является сцена, изображающая столкновения барина с мужиком после того, как барские собаки растерзали крестьянского барашка. Барин отвечает на брань ударами арапника, но достаточно барину отъехать, как

Долго преследовал парень побитый
Барина бранью своей ядовитой:
— Мы-ста тебя взбутетеним дубьём,
Вместе с горластым твоим халуём!

Эта сцена дает основание для вывода, что Некрасов превосходно понимал, насколько антагонистичны интересы «барина» с его «горластыми халуями» и крепостных крестьян и какие протестующие настроения зреют в среде этих последних. На эти настроения, кстати сказать, имеются определенные указания в «Отрывках из путевых записок графа Гаранского» в рассказе ямщика о кровавой расправе крестьян с барином, осуществившим в своем имении «право первой ночи». Относящиеся сюда строки стихотворения оказалось возможным напечатать только после Октябрьской революции.

Не менее сокрушителен сатирический обстрел, которому поэт подвергает другого кита самодержавно-крепостнического строя — бюрократию.

Если в «Колыбельной песне» изображен чиновник в духе «доброго старого времени», то в «Филантропе» Некрасов дал образ чиновника («генерала»), который не чуждается литературы («В популярном изложении Восемь томов написал») и занимается благотворительностью. Одним словом, это чиновник новой, так сказать, формации. И тем не менее на поверку выходит, что и он в обращении с низшими практикует старые методы (топает ногами, выгоняет просителей с помощью гайдуков) и обнаруживает не только поразительную нечуткость, но и подлинное бездушие.

Не менее отрицательное отношение, чем к помещикам и чиновникам, проявляет Некрасов к сравнительно молодой по возрасту, но сугубо алчной, аморальной русской буржуазии. С этой точки зрения особый интерес представляет «Современная ода» и стихотворение «Секрет», названное в подзаголовке «Опытом современной баллады». Если «Современная ода» пародирует приемы и манеру ложноклассической оды, что подчеркивает и усиливает сатирическую установку стихотворения, то в «Секрете» в тех же целях пародируются приемы и манера романтической баллады.

Наш обзор второго раздела издания 1856 года будет неполным, если мы не скажем хотя бы несколько слов о стихотворениях, направленных против лицемеров и лицемерия.

80

В стихотворениях «Современная ода» и «Секрет» лицемерие задето постольку, поскольку оно составляет только одну из черт моральной физиономии изображаемых персонажей. В стихотворении же «Нравственный человек» лицемерие является главной, основной мыслью сатирика. Здесь, как помнит читатель, излагаются четыре эпизода, характеризующие героя как мужа, отца, друга, наконец, как помещика. Каждый раз герой совершает сугубо безнравственные поступки, влекущие за собой смерть жены, дочери, приятеля, крепостного повара, совершает, прикрываясь маской законности и самодовольно восклицая:

Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

Среди стихотворений второго раздела по чрезвычайной остроте своего социально-политического смысла выделяется стихотворение 1845 года «Отрадно видеть...», являющееся одной из самых смелых сатир Некрасова, и позволяет утверждать, что он уже в середине 40-х годов превосходно понимал, что отрицательные стороны русской жизни объясняются не частными недостатками государственного механизма, а самой системой, поддерживаемой теми, кого он именовал «подлецами».

Поэма «Саша», напечатанная в первом номере «Современника» за 1856 год и введенная поэтом в сборник 1856 года, в тексте которого она составляет третий раздел, является своего рода «поисками героя» накануне 60-х годов.

Прежде всего поэт дает понять, что не приходится искать «героя» среди представителей дворянской интеллигенции, среди либералов. Дворянин-интеллигент Агарин неглуп, образован, либерально настроен, но не стоек в своих убеждениях, а главное, абсолютно не способен претворять слово в дело. Во время первой встречи с Сашей он настроен оптимистически и не устает твердить, что «Солнышко правды взойдет над землею». И отъезд Агарина, возглашающего, что пора перестать «бить баклуши», что надо приниматься за «дело», воспринимается Сашей как переход от словесной пропаганды к созидательной работе. Во время второй встречи с Сашей Агарин неузнаваем: недавний его оптимизм сменился крайним пессимизмом; теперь он убежден, что

Оба тогда мы болтали пустое,

что

Род человеческий низок и зол.

Мало того, он позволяет себе трунить над скромными попытками Саши быть полезной народу, хотя бы в лице окрестных крестьян, обращающихся к ней за помощью.

Не ограничиваясь рассказом о том, как проявляет себя Агарин во время своего знакомства с Сашей, автор характеризует его от себя, и эта характеристика приводит к определенно отрицательной оценке Агарина, этого типичного представителя дворянской интеллигенции 40-х годов, причем, предваряя автора статьи «Что такое обломовщина?», Некрасов склонен бесполезность своего героя в общественном отношении объяснить его принадлежностью к тому социальному классу, который может жить, не работая, ибо «наследье богатых отцов Освободило от малых трудов». Не отрицая, что люди агаринского типа сеют «всё-таки доброе семя», Некрасов, однако, всем содержанием своей поэмы подчеркивает, что не этим людям суждено быть «строителями нового здания, изыскателями новых путей».

81

Иное дело Саша. Ее органическим свойством является стремление претворять слово в дело. Покамест сфера ее деятельности узка и ограниченна, «Бедные все ей приятели-други: Кормит, ласкает и лечит недуги» и т. д. Настанет время, когда ее кругозор расширится (а что он расширится, порукой служит ее непрекращающийся умственный рост) настолько, что она найдет для себя более широкую, более плодотворную сферу деятельности.

«Над этой поэмой я думала, как еще никогда в свою 15-летнюю жизнь мне не приходилось думать.

«Поэма учила, как жить, к чему стремиться. Согласовать слово с делом — вот чему учила поэма, требовать этого согласования от себя и от других — учила она. И это стало девизом моей жизни», — утверждала Вера Николаевна Фигнер под впечатлением поэмы.1 Но ведь таков же был девиз Саши. А потому нет ничего невозможного, если Саша, в конце концов, пойдет тем путем, который избрала Вера Фигнер и подобные ей.

Как бы то ни было, образ Саши — одно из несомненных достижений русской классической литературы. Его место — непосредственно после образа Татьяны. Он предваряет образы таких тургеневских героинь, как Наташа, Елена, Марианна. В связь с ними нельзя не поставить и некоторые женские образы последующих произведений Некрасова, например «декабристок» в поэме «Русские женщины».

«Саша» — не просто поэма, а поэма в такой мере насыщенная лиризмом, что целые страницы ее воспринимаются как лирические стихотворения. Вот почему наравне с образами Саши и Агарина в поэме значительное место занимает образ лирического героя, сливающийся с образом автора.

В первой главе нашли себе выражение горячая любовь автора к родине и родной природе и примирительные настроения, рожденные мыслью о близкой смерти. Никогда — ни до создания поэмы «Саша», ни после него — Некрасов не изменял чувству патриотизма, но обычно это чувство сливалось в его душе с чувством «печали и гнева» — «печали» от сознания, что родина страдает, «гнева» против тех, кто повинен в ее страданиях. Эти слитые воедино, казалось бы, разнородные чувства с особенными яркостью, силой и эмоциональностью были выражены Некрасовым в четверостишии:

Примиритесь же с Музой моей!
Я не знаю другого напева.
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей...

(«Газетная», 1865).

В начале поэмы мы видим нечто иное: чувство любви к родине — налицо, чувство «печали» — также налицо, но чувство «гнева» не нашло себе достаточно яркого выражения:

Злобою сердце питаться устало —
Много в ней правды, да радости мало...

Заключительная глава поэмы, содержащая суровое разоблачение Агарина, представляет собой не что иное, как авторский монолог. Этот монолог, кстати сказать, заканчивается великолепной, выдержанной в чисто лирических тонах, картиной весеннего половодья. Она тем более удалась автору, что в ней нельзя видеть только пейзаж, — она, безусловно, имеет определенный социальный смысл, как бы предрекая то весеннее половодье, которое принято называть в истории русской общественности «шестидесятыми годами».

82

Хотя Некрасов и крепко верил, что

...благодатна

Всякая буря душе молодой —
Зреет и крепнет душа под грозой,

а веря в это, возлагал великие надежды на молодое поколение, воплощенное в образе Саши, — однако он был слишком трезвым мыслителем, чтобы не понимать, что этому, и не только этому поколению, но и ряду других поколений

     ...нужны не годы —

Нужны столетья, и кровь, и борьба,
Чтоб человека создать из раба.

Последний, четвертый, раздел издания 1856 года сплошь состоит из лирических стихотворений. Стихотворения четвертого раздела размещены вне всякой хронологической последовательности. За стихотворениями гражданско-лирического содержания следуют, сплошь да рядом, стихотворения интимно-лирического содержания. Это размещение преследует определенную цель — подчеркнуть, что душа автора широко открыта и гражданским и личным чувствам. Мало того, что широко открыта, — они так тесно в ней переплетаются, что не всегда возможно провести между ними сколько-нибудь резкую грань.

Детство, дружба, любовь, природа — это извечные темы лирической поэзии всех времен и народов. Некрасов тяготел к ним достаточно определенно, но умел придавать им чрезвычайно своеобразный характер тем, что сообщал им гражданскую окраску в духе своего мировоззрения.

На основании этого позволительно прийти к следующему заключению: гражданские элементы составляли такую неотъемлемую и основную сторону психологии Некрасова, что он очень часто не отделял их — не мог и не хотел отделить — от личных, даже интимно-личных элементов. Быть может, самой яркой чертой его поэтического гения являлось то, что гражданское для него становилось личным, а личное, сплошь и рядом, принимало характер гражданского.

В стихотворениях четвертого раздела биография автора, сливающаяся с биографией лирического героя, представляется в таком виде.

Он рос «В неведомой глуши, в деревне полудикой», «рос средь буйных дикарей», и ему «дала судьба, по милости великой, В руководители — псарей» («В неведомой глуши...»). В «сером, старом доме», в котором он провел свои детские годы, «что-то всех давило», «в малом и в большом тоскливо сердце ныло». Тем, «кто всех собой давил», был отец героя, «угрюмый невежда», суровый повелитель своих «подавленных и трепетных рабов», «губитель» своей кроткой и «болезненно-печальной» жены («Старые хоромы»; впоследствии «Родина»).

Если безрадостны были детские впечатления автора, то и юность его была омрачена тяжкой борьбой за существование, его «попутчиком лукавым» на долгое время стал «голодный труд», «Алчбы и жажды бледное дитя» («Последние элегии»). В это время герою приходилось жить в кошмарно-тяжелых условиях («Еду ли ночью...»).

Его юношеская любовь, любовь нищего и нищей, вписала ряд поистине трагических страниц в летопись его жизни («Еду ли ночью...»). Мотивам любви в рассматриваемой книге вообще отводится довольно много места.

За Чернышевским числится и всегда останется та заслуга, что и интимно-личные стихотворения Некрасова он оценил очень высоко. Знаменательны

83

следующие слова его из письма к Некрасову от 5 ноября 1856 года: «...я вовсе не исключительный поклонник тенденции, — это так кажется только потому, что я человек крайних мнений и нахожу иногда нужным защищать их против людей, не имеющих ровно никакого образа мыслей. Но я сам по опыту знаю, что убеждения не составляют еще всего в жизни — потребности сердца существуют..., поэзия сердца имеет такие же права, как и поэзия мысли... Я пустился в откровенности, — но только затем, чтобы сказать Вам, что я смотрю (лично я) на поэзию вовсе не исключительно с политической точки зрения».1 Здесь нет и тени отрицания «политической точки зрения».

«Родина». Автограф Некрасова. 1846.

Не забудем, что и в это же время Чернышевский едва не навлек запрещения на «Современник», рискнув перепечатать в нем из издания 1856 года три стихотворения, в которых «политическая точка зрения» была выражена особенно ярко.

В интимной лирике Некрасова, «поэзии сердца», по терминологии Чернышевского, столь ощутительно проявляется психология нового человека, личность которого развилась как продукт новых социальных и классовых влияний и воздействий, что Чернышевский, остро чувствуя свою принадлежность именно к новому поколению, особенно был восприимчив к некрасовской «поэзии сердца».

В промежуток между созданием стихотворений «Вчерашний день...» (1848) и «Поэт и гражданин» (1856) Некрасовым было создано еще шесть

84

стихотворений, и все они, в большей или меньшей степени, дают материал для уяснения сущности его литературно-эстетического credo. Это — стихотворения «Муза» (1851), «Блажен незлобивый поэт...» (1852), «Безвестен я. Я вами не стяжал...» (1855), «Праздник жизни — молодости годы...» (1855), «Замолкни, Муза мести и печали!..» (1855), «Чуть-чуть не говоря: „ты сущая ничтожность!“...» (1856). Из них наибольшее значение имеют первые два, так как проясняют отношение Некрасова к Пушкину и Гоголю. Благодаря этому в них отчетливо намечается литературно-эстетическая позиция самого Некрасова.

В стихотворении «Муза» противопоставляются две Музы: Муза Пушкина в том образе, в котором она является в его ранних стихотворениях 1821—1822 годов, — «Муза» («В младенчестве она меня любила...») и «Наперсница волшебной старины...» — и Муза самого Некрасова. Образ пушкинской Музы дан не без некоторого любования этой «ласково поющей и прекрасной» женщиной. Тем знаменательнее, что всем содержанием своего стихотворения Некрасов дает понять, что ранняя пушкинская Муза — не его Муза; его Муза — это «неласковая и нелюбимая Муза», «Печальная спутница печальных бедняков, Рожденных для труда, страданья и оков». Образ ее получает окончательную обрисовку в заключительном четверостишии:

Чрез бездны темные Насилия и Зла,
Труда и Голода она меня вела —
Почувствовать свои страданья научила
И свету возвестить о них благословила...

Гоголь был величайшим художником современности, влияние которого чувствовали все писатели его школы. По следам Гоголя пытался идти сам Некрасов, как только он приобщился к художественной прозе. В 1852 году Гоголь умирает, и Некрасов тотчас откликается на его смерть особым стихотворением («Блажен незлобивый поэт...»), в котором как бы подводит итог своим мыслям о Гоголе.

В стихотворении «Муза» противопоставлены образы двух муз, в данном же стихотворении — образы двух поэтов. Однако, если в «Музе» Некрасов всё же любуется «пушкинской музой», хотя и подчеркивает, что она не его муза, то в стихотворении «Блажен незлобивый поэт...» его отношение к «незлобивому поэту» явно ироническое. Некрасов дает понять читателю, что с «незлобивым поэтом» ему не по пути. Зато в последующих стихах он превозносит другого поэта — того, «чей благородный гений Стал обличителем толпы, Ее страстей и заблуждений», поэта, питающего «ненавистью грудь», вооружившего «уста сатирой», лира которого — «карающая лира», которого «преследуют хулы» и которому приходится ловить

...звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.

Совершенно ясно, что здесь речь идет о Гоголе, что всё это говорится для того, чтобы воздать должное только что умершему великому писателю. Но внимательно вглядываясь в этот центральный образ стихотворения, нельзя не придти к заключению, что Гоголю Некрасов приписал некоторые черты, еще в большей степени присущие ему самому. Герой некрасовского стихотворения — это поэт-боец, стимулом деятельности которого является не одна только любовь, но и ненависть — ненависть к социальному злу и его носителям. Концовка стихотворения — «И как любил он — ненавидя!» —

85

впервые выражает ту мысль, которая пронизывает всё творчество Некрасова.

Через три года Некрасов пишет знаменитое стихотворение «Замолкни, Муза мести и печали!..», в котором не только находит изумительное по своей яркости и выразительности определение для своей Музы, но и ту формулу, которая лучше, чем какая-либо другая, раскрывает общественно-психологический источник его поэзии:

То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть.

Оба великих вождя русской революционной демократии — и Белинский и Чернышевский — разделяли это мнение. Первый из них в письме к Кавелину (от 22 ноября 1847 года) утверждал, что «ненависть иногда бывает только особенною формою любви».1 Так же смотрел на вопрос и Чернышевский. Последний вкладывает в уста Лопухова (героя романа «Что делать?») уже после превращения его в Чарльза Бьюмонта следующие слова: «Я ненавижу вашу родину, потому что люблю ее, как свою, скажу я вам, подражая вашему поэту».2 «Поэт», о котором говорит здесь Бьюмонт, без сомнения — Некрасов.

Рассмотренные нами стихотворения Некрасова о назначении поэта вообще, о его собственном назначении в частности, подготовили в своей совокупности знаменитый диалог «Поэт и гражданин».

Автор «Поэта и гражданина» твердо стоит на позициях критического реализма.

Без отвращенья, без боязни
Я шел в тюрьму и к месту казни,
В суды, в больницы я входил.

Какие настроения возбуждает виденное там в душе автора? Иными словами, под каким углом он рассматривает социальную действительность?

Не повторю, что там я видел...
Клянусь, я честно ненавидел!
Клянусь, я искренно любил!

Открытая честная ненависть к одним, в соединении с искренней любовью к другим, ведет к окончательному и бесповоротному разрыву с теорией «чистого искусства»:

С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать...

Она требует активного вмешательства в жизнь, в социальную борьбу. Поэт прежде всего должен быть гражданином, который, помимо воздействия на общественное сознание словом, не должен уклоняться и от активного участия в «деле», конечно, в революционном деле, ибо участия в нем властно требуют интересы родины. Любовь к родине, к отчизне — определяющий момент в мировоззрении «достойного гражданина». Ради нее не страшны никакие жертвы; ради нее не жалко отдать самую жизнь:

86

Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь...
Иди и гибни безупречно,
Умрешь недаром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь...

Будь гражданин! служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви...

Основное значение «Поэта и гражданина», опирающегося в своих выводах и формулировках на ряд упомянутых выше стихотворений Некрасова, в том, что именно это стихотворение ввело в широкий общественный оборот мысль, что поэзия — важное общественное дело, что поэт, стоящий на уровне передовых идей современности, не может не быть гражданином, не может не быть борцом. «Поэт и гражданин» — это декларация идейно насыщенной, политически острой поэзии, декларация, подтвержденная художественной практикой великого поэта.

6

В письме к Некрасову от 5 ноября 1856 года Чернышевский выразил убеждение, что Некрасову суждено «быть в поэзии создателем совершенно нового периода».1 Быть «создателем нового периода» под силу только художнику-новатору. В 1855—1856 годах Некрасов взял в свое ведение один из важнейших отделов «Современника» — «Заметки о журналах» — и вел его почти целый год. «Заметки о журналах» — это ряд критических фельетонов, выявляющих отношение журнала к явлениям литературной современности.

«Заметки о журналах» представляют собой последний этап деятельности Некрасова как критика. Свыше пятнадцати лет — с 1841 по 1856 год — выступал Некрасов на критической арене. Его первые опыты в этом направлении носят еще несколько бледный, ученический характер, но, вообще говоря, рост Некрасова как критика совершается очень быстрыми темпами. Знакомство Некрасова с Белинским явилось результатом близости их критических оценок. Об этом Некрасов говорит в своей автобиографии: «Отзывы мои о книгах обратили внимание Белинского, мысли наши в отзывах отличались замечательным сходством, хотя мои заметки в газете по времени часто предшествовали отзывам Белинского в журнале. Я сблизился с Белинским».2

Уже на ранних этапах своей критической деятельности Некрасов ратует за содержательность и идейность художественных произведений, за их естественность и близость к действительности. А потому вполне естественно, что он восставал против вульгарного эпигонского романтизма (рецензии на «Сто русских литераторов», 1841; «Очерки русских нравов» Ф. Булгарина, 1843; «Казаки» А. Кузьмина, 1843, и т. д.) и вел последовательную борьбу за гоголевское направление (фельетон «Литературные новости», 1844; рецензии на первую часть «Физиологии Петербурга», 1845; роман В. А. Соллогуба «Тарантас», 1845; первые два выпуска «Музея современной иностранной литературы», 1847; комедию И. С. Тургенева «Холостяк», 1849, и т. д.). Своими критическими статьями Некрасов включался в борьбу с крепостничеством.

87

Борьба же с крепостным правом неизбежно приводила передовых людей того времени к борьбе с главной опорой крепостничества — самодержавием.

«Поэт и гражданин». Список стихотворения Некрасова.

Таким образом, уже в середине 40-х годов Некрасов примкнул к революционно-демократическому крылу русской общественности, в основе взглядов которого лежало чувство патриотизма. Вот почему особого внимания заслуживают следующие проникновенные слова Некрасова из «Заметок о журналах за сентябрь 1855 года»: «Любовь к отечеству заключается прежде всего в глубоком, страстном и небесплодном желании ему добра и просвещения, в готовности нести ему на алтарь достояние и самую жизнь; и горячем сочувствии ко всему хорошему в нем и в благородном негодовании против того, что замедляет путь к совершенствованию...» (IX, 313).

При таком взгляде на патриотизм естественно, что Некрасов пришел к убеждению, что литература только тогда сможет достойно послужить родине,

88

когда поставит своей целью воспитательное воздействие на общество. Он не устает твердить, обращаясь к современным ему писателям: «Учите нас быть лучшими, чем мы есть; укореняйте в нас уважение к доброму и прекрасному, не потворствуйте вторгающейся в общество апатии к явлениям сомнительным или и вовсе презренным, но обнажайте и преследуйте подобные явления во имя правды, совести и человеческого достоинства; растолковывайте нам наши обязанности человеческие и гражданские, — мы еще так смутно их понимаем...» («Заметки о журналах за июль месяц 1855 года», IX, 291). Предъявляя подобные требования к литературе, Некрасов не мог не возлагать на пишущих большой и серьезной ответственности. В «Заметках о журналах за март 1856 года» читаем: «...только тот из писателей имеет право на симпатию и уважение читателя, кто шевелит его сердце, пробуждает негодование ко всему низкому и презренному, кто касается серьезных общественных вопросов, в ком энергия, мысль и правда идут дружно рука об руку» (IX, 396).

Правда — одно из важнейших требований, предъявляемых Некрасовым искусству, и восторг, с которым он приветствовал литературные дебюты Л. Толстого, в основном объясняется тем, что в нем он увидел одного из величайших представителей «правды». По поводу рассказа «Севастополь в августе 1855 года» Некрасов писал в «Заметках о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 года»: «Достоинства повести первоклассные: меткая, своеобразная наблюдательность, глубокое проникновение в сущность вещей и характеров, строгая, ни перед чем не отступающая правда...» (IX, 372—373). А несколько позже, в одном из писем к Л. Толстому (от 2 сентября 1855 года), Некрасов твердо заявлял: «Не хочу говорить, как высоко я ставлю эту статью и вообще направление Вашего таланта и то, чем он вообще силен и нов. Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда — правда, которой со смертию Гоголя так мало осталось в русской литературе» (X, 240—241).

Подобное отношение Некрасова к Гоголю определило его отношение к борьбе сторонников так называемого «пушкинского» и «гоголевского» направлений. В одном из писем (от 16 сентября 1855 года) к В. П. Боткину он пишет: «... прочел я, что пишет тебе Дружинин о Гоголе и его последователях, и нахожу, что Дружинин просто врет и врет безнадежно, так что и говорить с ним о подобных вещах бесполезно... Мне кажется, в этом деле верна одна только теория: люби истину бескорыстно и страстно, больше всего и, между прочим, больше самого себя, и служи ей, тогда всё выйдет ладно: станешь ли служить искусству — послужишь и обществу, и наоборот, станешь служить обществу — послужишь и искусству...» (X, 247). Некрасов очень хорошо понимал, что это якобы «пушкинское» направление представляет собой не что иное, как фальсификацию, ибо то, что пропагандировал Дружинин под ярлыком «пушкинского» направления, до крайности уродовало и искажало облик великого поэта, низводя его до уровня сторонника «чистого искусства», «искусства для искусства», каковым Пушкин никогда не был. К этой теории же Некрасов относился глубоко отрицательно. «Нет науки для науки, — писал он в «Заметках о журналах за июль месяц 1855 года», — нет искусства для искусства, — все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни...» (IX, 296).

Ни в малой мере не считая Пушкина сторонником «искусства для искусства», Некрасов говорит о нем в «Заметках о журналах за ноябрь 1855 года» с таким восторгом и любовью, что становится ясным, что никогда он не уступит его эстетам дружининского типа.

89

В спорах о «пушкинском» и «гоголевском» направлениях, о теории «чистого искусства» Некрасов занимал позицию, очень близкую к той, которую занимал Чернышевский. Вообще, если в 40-е годы эстетические взгляды Некрасова формировались под явным и непосредственным влиянием Белинского, то в 50-е годы на них известное действие оказал автор «Эстетических отношений искусства к действительности». Однако уже в 40-е годы, находясь под несомненным влиянием Белинского, Некрасов никогда не был простым его подражателем: он творчески усваивал и творчески перерабатывал его идеи. В 50-е годы, сблизившись с Чернышевским, Некрасов был уже человеком со сложившимся мировоззрением, и Чернышевский это очень хорошо понимал. С полной искренностью, хотя, быть может, и несколько перегибая палку в одну сторону, он писал Некрасову 24 сентября 1856 года: «...Вам... критика вовсе не нужна: я не знаю, какие ошибочные убеждения нужно было бы Вам исправлять в себе».1 Было бы, однако, опрометчиво отрицать возможность известного влияния Чернышевского на Некрасова.

«Заметки о журналах» и стихотворные декларации Некрасова позволяют утверждать, что его эстетическая мысль стояла на высоком теоретическом уровне. К этому же выводу приводит и еще сравнительно ранняя статья «Русские второстепенные поэты» («Современник», 1850, № 1), в которой Некрасов впервые в русской критике заговорил о Тютчеве, как о «первостепенном поэтическом таланте» и утвердил за ним почетное место в истории русской поэзии.

7

К середине 1856 года здоровье Некрасова настолько ухудшилось, что он выехал для лечения за границу. Перед отъездом ему надо было решить вопрос, в чьи руки передать «Современник» на время своего отсутствия, обещавшего быть длительным. Некрасов решил этот вопрос в пользу Чернышевского, хотя и понимал, что передача редакции Чернышевскому не могла быть приятной Тургеневу и его единомышленникам, привыкшим играть в «Современнике» руководящую роль. И всё же Некрасов поступил так, а не иначе, давая тем самым наглядное и чрезвычайно яркое доказательство того, что для него на первом плане стояли соображения идейного, а не личного порядка, что Чернышевский ближе ему идейно, чем его прежние друзья.

Впечатления от заграничной жизни не привели в восторг Некрасова. В одном из первых писем из-за границы (письмо к Тургеневу из Рима от 3 октября 1856 года) он писал: «... кроме природы, всё остальное производит на меня скорее тяжелое, нежели отрадное впечатление» (X, 294). Тем неотвязнее возвращалась его мысль на родину. В одном из последующих писем к тому же адресату (от 21—29 октября) Некрасов недвусмысленно заявляет: «верю теперь, что на чужбине живее видишь родину» (X, 299).

За границей Некрасов создал поэму «Несчастные», которая полна откликами на события русской действительности. В ней, продолжая «поиски героя», столь необходимого для работы во имя коренного обновления русской жизни, Некрасов, наконец, создает образ этого героя, уже не и плане индивидуальном, как в поэме «Белинский», а в плане широкого социального обобщения.

Поэма «Несчастные» разделяется на две части.

90

В первой части рассказчик излагает свою жизнь до того, как он попал в Сибирь. Основное в этой части следует видеть в изображении жизненного крушения человека, который жил исключительно личными интересами, личными страстями. Ярче всего это сказалось в той катастрофе, к которой привела его неудача в любви. Заподозрив свою избранницу в неверности, он убивает ее, и это преступление приводит его в каторжную тюрьму.

В этом же году, к которому относится создание «Несчастных», Некрасов всё в той же своей поэтической декларации («Поэт и гражданин») с горечью указывал, что в социальной среде, его окружающей,

...каждый предан поклоненью
Единой личности своей,

а «сердца благие, Которым родина свята», «наперечет». Эти же мысли положены в основу «Несчастных». Образ рассказчика — образ одного из преданных «поклоненью Единой личности своей», а образ Крота — образ человека с «сердцем благим», одного из тех, в которых так нуждается родина и которых так мало («наперечет»).

Всё это позволяет утверждать, что рассматриваемая поэма ставит и разрешает вопрос о смысле человеческой жизни, а потому и можно и должно говорить, что в ней нашли отражение философские искания Некрасова.

К числу людей, убежденных, что смысл жизни в любви к людям, любви в широком смысле, т. е. прежде всего и больше всего в любви к родине, к народу, принадлежит герой второй части поэмы — Крот. Можно спорить, в какой мере отразились в его образе черты Достоевского1 или Белинского,2 но, в конце концов, это не так уж важно. Гораздо важнее констатировать, что Крот в поэме Некрасова изображен, как «русский человек», как патриот, как демократ. Любовь к родине неразрывно связана у Крота с верой в нее, в ее творческие силы, в ее великое будущее:

Он говорил: «во многом нас
Опередили иноземцы,
Но мы догоним в добрый час!
Лишь бог помог бы русской груди
Вздохнуть пошире, повольней —
Покажет Русь, что есть в ней люди,
Что есть грядущее у ней...

   ...В ее груди

Бежит поток живой и чистый
Еще немых народных сил:
Так под корой Сибири льдистой
Золотоносных много жил».

«Вера без дел мертва есть...» — Крот хорошо помнит выраженную в этих словах великую истину и неустанно проповедует необходимость упорной, напряженной, самоотверженной работы на благо родины. Вдохновенным призывом к такой работе является сложенная им «в часы недуга» «Песня преступников»:

Трудись, покамест служат руки,
Не сетуй, не ленись, не трусь,
Спасибо скажут наши внуки,
Когда разбогатеет Русь!

91

Как ни важен труд, однако в условиях современной русской жизни истинный патриот не может удовлетвориться только им. Он должен выработать в себе и иные качества, а прежде всего готовность и умение бороться.

О незаурядности Крота не только как деятеля, но и как человека ярче всего говорит то влияние, которое он приобрел на окружающих.

Каким стал рассказчик, восприняв влияние Крота, об этом распространяться нет надобности, ибо всё содержание его рассказа говорит о том, что он стал и морально и интеллектуально развитым человеком, к тому же усвоившим передовой, если не сказать революционный образ мыслей. Разве не пронизано революционным настроением хотя бы следующее его обращение к родине:

...спит народ под тяжким игом,
Боится пуль, не внемлет книгам.
О Русь, когда ж проснешься ты,
И мир на место беззаконных
Кумиров рабской слепоты
Увидит честные черты
Твоих героев безымянных?

Нетрудно догадаться, о каких «кумирах рабской слепоты» здесь говорится. «Герои безымянные» — это, без сомнения, погибшие революционные борцы, имена которых были и остаются неизвестными.

Подобные настроения мог внушить рассказчику только Крот, который говорил «среди народа», «на площади», при «звоне московских колоколен» и кричал радостно: «вперед!».1 Обстановка этого выступления («площадь», звон колоколен») и содержание речи к народу, на которое довольно прозрачно намекает слово «вперед!», позволяют утверждать, что в данном случае Некрасов решился на очень смелую попытку дать понять читателям, что Крот говорил среди восставшего народа, призывая его к дальнейшей борьбе.

Революционный демократизм Крота находится в непосредственной зависимости от того невыносимо тяжелого положения, в котором протекает жизнь народа. Это положение наиболее ярко охарактеризовано во втором восьмистишии «Песни преступников», также не пропущенном цензурой.2

Образ Крота, героя второй части поэмы, в сопоставлении с образом рассказчика, героя первой части, приводит читателей к следующим выводам, выражающим социально-политическое credo революционной демократии: смысл человеческой жизни не в служении «единой личности своей», а в служении родине и народу, однако в обстановке современной русской действительности это служение неизбежно приводит к борьбе против существующего порядка, в результате которой лучшие люди «родной земли» становятся мучениками, говоря конкретно, идут на каторгу и в ссылку, где и находят безвременную гибель.

В поэме «Несчастные» Некрасов предлагает такое решение вопроса о положительном герое, от которого он не отступает ни на шаг и впоследствии. В этом огромное значение поэмы «Несчастные» в творчестве Некрасова, в его идеологической эволюции.

Тем грустнее констатировать, что Некрасов, работая над «Несчастными», только частично осуществил свой замысел. Дело в том, что, получив

92

известие об экстраординарной цензурной буре, вызванной перепечаткой в «Современнике» трех стихотворений из сборника 1856 года, Некрасов так взволновался, что «скомкал» поэму, «не сделав и половины того, что думал» (письмо к Тургеневу от 7 января 1857 года; X, 311).

При всех своих достоинствах (глубина идейного смысла, яркость и красочность образов, драматическая напряженность некоторых сцен и т. д.) поэма не лишена недостатков. Среди них выделяется известный стилистический разнобой. В основном поэма, конечно, реалистическое произведение, и этому впечатлению от нее отнюдь не препятствует то обстоятельство, что местами она отличается крайней патетичностью тона, что некоторые образы ее, а прежде всего образ Крота, поданы в ореоле исключительного нравственного величия, исключительной нравственной мощи. Но, будучи в основе своей реалистическим произведением, поэма местами носит несколько романтический колорит. Сугубо романтичен, например, образ возлюбленной рассказчика, которую он аттестует то «ангелом в грозе», то «демоном у пристани желанной». Так, кстати сказать, о ней говорится в первой части, а во второй, в полное противоречие с этим, она названа «женщиной пустой, С тряпичной, дюжинной душой». Убийство рассказчиком его возлюбленной изображено опять-таки в романтическом духе.

Пребывание Некрасова за границей продолжалось около года, с 11 августа 1856 года по 28 июня 1857 года. Оно принесло свою долю пользы, ибо болезнь поэта поддалась усилиям врачей, и здоровье его более или менее восстановилось. После возвращения на родину его мысли не могли не сосредоточиться на вопросах, теснейшим образом связанных с настоящим родного народа, с его недавним прошлым и с его грядущими судьбами.

Вот на какой общественно-психологической почве возникло одно из вдохновеннейших созданий Некрасова — его поэма «Тишина», которая появилась на страницах «Современника» осенью 1857 года, т. е. за несколько месяцев до напечатания ранее оконченной поэмы «Несчастные».

Первый вопрос, возникающий при анализе поэмы «Тишина»: почему Некрасов назвал ее так, а не иначе? На это отвечают нижеследующие стихи из третьей главы поэмы, завершающие описание разрушенного Севастополя:

...Люди в той стране
Еще не верят тишине,
Но тихо... В каменные раны
Заходят сизые туманы,
И черноморская волна
Уныло в берег славы плещет...
Над всею Русью тишина,
Но — не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет
И думу думает она.

Таким образом, слово «тишина» употребляется поэтом и в значении «мир»1 и в значении той «тишины», которая предшествует не сну, а пробуждению, пробуждению в социальном смысле, той «тишины», которая помогает осознать, в чем «правда», и сопровождается глубоким раздумьем перед началом созидательной работы.

Итак, заглавием своей поэмы Некрасов хотел подчеркнуть, что он намерен дать в ней отклик и на начало мирного времени и на наступление каких-то новых перемен в русской действительности, в жизни народа. «Тишина» —

93

это поэма о родине, о России, о народе, поэма, навеянная теми событиями, которые имели место в период с 1853 по 1856 год, т. е. прежде всего Крымской войной и ее окончанием.

Высоко патриотические установки «Тишины» определили и трактовку затрагиваемой в начале ее проблемы «Россия и Запад». Конечно, эта проблема не может трактоваться в столь насыщенном лиризмом стихотворении иначе, как в сугубо субъективном плане, но этот план не препятствует некоторым выводам общего характера. Поэт (он же лирический герой) должен признать, что вдали от родины ему не удается найти «примиренья с горем», он «хандрит», «немеет», у него не только не хватает сил «одолеть свою судьбу», но он «погнулся перед нею»; его творческая мысль попрежнему прикована к родине:

Не небесам чужой отчизны —
Я песни родине слагал!

Поскольку Некрасов заговорил о своих «песнях родине», постановка вопроса о «России и Западе» уже теряет узко субъективный, узко личный характер, ибо некрасовские «песни родине» не только явление личного порядка, но и факт большого общественного значения. Нельзя, думается, видеть отражение только личных переживаний и в знаменитом четверостишии:

Как ни тепло чужое море,
Как ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль!

Во второй главе «Тишины» наиболее удалось поэту описание того патриотического подъема, который охватил Русь в дни Крымской войны:

Русь поднялась со всех сторон,
Всё, что имела, отдавала... и т. д.

Не забудем, что еще в 1854 году Некрасов написал высоко патриотическое стихотворение «14 июня 1854 года» на появление неприятельского флота перед Кронштадтом, причем назвал англо-французов «исконными, кровавыми врагами». Несколько позже, когда внимание всего мира было приковано к титанической борьбе, происходившей под стенами осажденного Севастополя, Некрасов писал Тургеневу: «Хочется ехать в Севастополь. Ты над этим не смейся. Это желание во мне сильно и серьезно — боюсь, не поздно ли уже будет?» (X, 222). Опасения Некрасова оправдались: ехать в Севастополь было уже поздно, ибо вскоре русским войскам пришлось оставить Севастополь. На падение Севастополя Некрасов предполагал откликнуться в особом стихотворении, о чем можно судить по сохранившемуся замечательному наброску:

О, не склоняй победной головы
В унынии, разумный сын отчизны.
Не говори: погибли мы, увы! —
Бесплодна грусть, напрасны укоризны.

Этот набросок драгоценен, так как позволяет утверждать, что Некрасов реагировал на падение Севастополя именно как патриот, но патриот, сразу сумевший подчинить чувство жгучей скорби разумной оценке совершившегося с точки зрения интересов отчизны. А разумная оценка действительности прежде всего приводила к преодолению чувства уныния.

94

В третьей главе «Тишины» отражено с необычайной яркостью и силой убеждение Некрасова в том, что среди героев только что закончившейся войны первое место принадлежит народу:

Народ-герой! в борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца,
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца!

Некрасов превосходно знал, что Крымская война выдвинула немало героев — и героев подлинных — из рядов русской армии. Имена Нахимова, Корнилова, Тотлебена и других были ему хорошо известны. Однако поэма «Тишина», а в этом коренное и принципиальное ее отличие от поэмы «Несчастные», была задумана так, что в ней основную роль играли не индивидуальные образы, а образы чрезвычайно широкого социального охвата: «Родина», «Русь», «Народ», «Севастополь» и т. д. Среди этих образов трудно было найти соответствующее место образам индивидуальным, хотя бы образам подлинно героических защитников Севастополя. Выделяя народ, только за народом закрепляя имя героя, Некрасов лишний раз проявил себя демократом чистой воды. Проявленное в «Тишине» отношение поэта к народу нельзя не связать со столь характерными для него поисками «положительного» героя. В «Тишине» функцию положительного героя он закрепляет за образом народа.

Вслед за третьей главой в журнальном тексте поэмы шла четвертая глава, представлявшая безусловно «неверный звук» некрасовской лиры. В ней нашли отражение те либеральные иллюзии, которым поддались в рассматриваемое время даже люди очень передового образа мыслей, возлагая какие-то надежды на правительство Александра II. Некрасов был тысячу раз прав, изъяв ее из текста всех отдельных изданий своих произведений. А потому четвертая глава, известная только по журнальному тексту, как бы перестала существовать. Четвертой главой по тексту отдельных изданий является глава, ничего общего с ней не имеющая.

8

В период революционной ситуации 60-х годов и накануне ее революционно-демократические мотивы в творчестве Некрасова достигают очень высокого напряжения.

Чуткий наблюдатель общественной жизни, Некрасов, отражая настроение революционной демократии, создает ряд произведений, пронизанных революционными мотивами. И это, говоря без всякого преувеличения, одни из лучших его произведений. Вот наиболее важные из них: «Размышления у парадного подъезда», «Песня Еремушке», «На Волге», «Рыцарь на час», «Плач детей».

Общеизвестен рассказ А. Я. Панаевой о том, как было создано стихотворение «Размышления у парадного подъезда» (1858).

Если образы «гостей», — конечно, знатных и чиновных «гостей», — подъезжающих к подъезду «по торжественным дням», не внушают ни малейшей симпатии, ибо все они одержимы «холопским недугом», то образы «убогих лиц», осаждающих подъезд в «обычные дни», вызывают симпатию и потому, что это по большей части бедняки, и потому, что многие из них не получают никакой помощи от того, к кому за ней обращаются («Возвращаясь..., иные просители плачут»). Уже не просто симпатию, а глубокое сочувствие, более того, горячую любовь возбуждает подошедшая к подъезду

95

группа «мужиков», «деревенских людей». И то, что они стоят, «Свесив русые головы к груди», и то, что они обращаются к швейцару «С выраженьем надежды и муки», настраивает читателя в их пользу.

Н. А. Некрасов.
Литография П. Ф. Бореля по фотографии 1858—1859 гг.

Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).

Вторая часть стихотворения представляет собой гневную сатиру на одного из тех, кто, подобно «владельцу роскошных палат», проявляет цинично-бессердечное

96

отношение к деревенским ходокам, т. е. на одного из подлинных виновников народных страданий. Обращение поэта к «владельцу роскошных палат», переходящее в его характеристику, столь ярко, образно, проникнуто таким сатирическим одушевлением, что его нельзя не отнести к лучшим образцам не только русской, но и мировой сатирической поэзии. Некрасову удается в данном случае подняться до такой высоты потому, что он умеет напитать свою сатиру самым проникновенным, самым неподдельным лиризмом. Рассудочно-отвлеченная сатира по своей эмоциональной заразительности всегда уступает лирической сатире. А эта часть «Размышлений у парадного подъезда», если поставить вопрос о ее жанре, ближе всего подходит именно к жанру лирической сатиры.

Третья часть характеризуется нарастающим лирическим подъемом, что и естественно, ибо именно третья часть посвящена художественному оформлению самого важного из того, что хотел сказать автор «Размышлений». Ведь если раньше он рисовал отдельные образы («просителей», «деревенских людей», «владельца роскошных палат»), то теперь перед ним встала несравненно более сложная и ответственная задача — нарисовать образ страдающего народа русского, образ угнетенных и обездоленных масс. Эту труднейшую задачу Некрасов разрешил поистине блестяще и создал бессмертные строки, которыми гордилась и будет гордиться великая русская литература.

Наиболее удались Некрасову содержащиеся в третьей части обращения к «родной земле» и к «Волге».

Обращение в «родной земле» («Назови мне такую обитель...») поэт развертывает в необычайно широкую по своему социальному захвату картину народных страданий, народного стона («Стонет он... Стонет он»),1 хотя эта картина создается с помощью немногих слов.

Обращение к «Волге» вводит новый образ, образ самой русской из русских рек, вводит его для того, чтобы еще резче подчеркнуть безмерность народной скорби, превосходящей по своей широте и глубине даже широту и глубину волжского разлива «весной многоводной». Впечатление от разлива — от разлива и народной скорби и волжских вод — поэт, проявляя исключительное мастерство, усугубляет частым повторением гласных о и а, на которые падает ударение:

Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля...

Концовка стихотворения с исключительной силой ставит вопрос о грядущих судьбах народа, о том, что предстоит ему в будущем: «проснуться ли исполненным сил» или же «духовно навеки почить». Следовательно, вопрос ставился поэтом так: или революция или гибель.

Всё, что мы знаем о Некрасове 60-х годов, авторе таких поэм, как «Несчастные» и «Тишина», свидетельствует о том, что, страстно любя народ, глубоко веря в его физические и духовные силы, он не мог допустить и мысли о том, что такому народу суждено погибнуть. Нет, народ не погибнет, он проснется, «исполненный сил», — таков смысл концовки «Размышлений».

В знаменитой «Песне Еремушке» (1858) поэт уже не столько «размышляет» о грядущих судьбах народа, в частности о революции, сколько

97

Иллюстрация:

«Размышления у парадного подъезда». Первопечатный текст. «Колокол». 1860.

98

призывает к ней, сознательно придавая своему призыву агитационный характер. Там — «размышления», здесь — «призыв», одушевленный, пылкий, страстный, возбуждающий к протесту и борьбе. Так именно подходил к «Песне Еремушке» Добролюбов, писавший о ней одному из своих друзей: «Выучи наизусть и вели всем, кого знаешь, выучить песню Еремушке... Помни и люби эти стихи: они... идут прямо к молодому сердцу...».1

В «Песне Еремушке», собственно говоря, воспроизводится не одна, а две песни. В первой из них выражается мудрость, основанная на многовековом опыте, на старозаветной морали. Мудрость эта видит смысл жизни в удовлетворении личных стремлений, личного эгоизма и в этих целях рекомендует «Ниже тоненькой былиночки... голову клонить».

Во второй песне «опыт» назван не только усыпляющим «в пошлой лени», но и «растлевающим» — «умом глупцов». Смысл жизни не в том, чтобы следовать внушениям этого «опыта», а в том, чтобы «Жизни вольным впечатлениям» отдать свою вольную душу, чтобы развить в ней истинно «человеческие стремления», заложенные природой, чтобы посвятить себя «служению» «Братству, Равенству, Свободе» и во имя их бороться с угнетателями.

Вникая в смысл второй песни, нельзя не прийти к заключению, что в ней содержится сущность и философских, и моральных, и социально-политических установок как Некрасова, так и революционной демократии вообще. Исключительный успех «Песни Еремушке» объясняется тем, что по своему идейному содержанию она может быть названа боевым гимном шестидесятников в высоко художественной форме. Производимое им впечатление усугубляется ясностью, отчетливостью, доходящей иногда до афористичности языка. Избранный Некрасовым размер также необыкновенно подходит к боевой установке стихотворения. В «Песне Еремушке» Некрасов пользуется не столь любимыми им трехсложными размерами, а двусложным размером — четырехстопным хореем, и обнаруживает такое же блестящее мастерство в пользовании им, как Пушкин в «Пире Петра Первого».

В 1860 году Некрасов, опять-таки в связи с революционной ситуацией эпохи, задумывается над своим местом в назревающей революционной борьбе. В этих целях он вознамерился написать большую автобиографическую поэму. Однако из нее он создал лишь две главы — первую и четвертую, печатаемые обычно как два самостоятельные стихотворения — «На Волге» и «Рыцарь на час». И в том и в другом стихотворении автобиографические мотивы звучат с чрезвычайной силой и яркостью, но это не препятствует данным стихотворениям иметь не узко личное, а широкое общественное значение.

Превосходны в стихотворении «На Волге» строки, передающие детские воспоминания поэта, великолепны описания волжской природы и самой Волги, на берегах которой протекало детство поэта, но и эти воспоминания и эти описания, сосредоточенные в первой и второй главах, только подготовляют читателя к восприятию третьей главы, в которой те же детские воспоминания насыщены глубоким и острым социальным смыслом. Центральная часть третьей главы — это бесспорно рассказ о встрече автора, тогда еще мальчика, с бурлаками и об их разговоре, слышанном им. Этот рассказ восходит к непосредственным впечатлениям жизни. Отсюда его жизненность, его суровая правдивость, позволяющая поставить его не ниже, чем создавшийся, опять-таки под непосредственным впечатлением

99

виденного, рассказ о сцене перед «парадным подъездом». В обоих рассказах Некрасов проявляет поразительное умение давать высоко художественную, пленяющую своим строгим реализмом обработку и тому, что он видит, и тому, что он слышит.

«На Волге». Литография с рисунка
А. И. Лебедева. 1865.

Слышанное и виденное не только потрясло его, но и пробудило в его душе столько новых дум, чувств, настроений, что они обусловили такой поворот в его духовном развитии, который, в конечном результате, сделал его убежденнейшим сторонником революционно-демократических идей, а поскольку он был гениальным поэтом, то и вдохновенным певцом русской демократии.

О, горько, горько я рыдал,
Когда в то утро я стоял
На берегу родной реки,
И в первый раз ее назвал
Рекою рабства и тоски!..

Что́ я в ту пору замышлял,
Созвав товарищей-детей,
Какие клятвы я давал —
Пускай умрет в душе моей,
Чтоб кто-нибудь не осмеял!

В четвертой главе стихотворения «На Волге», под впечатлением новой встречи с бурлаками, которые не изменились за годы, прошедшие со времени первой встречи,

Унылый, сумрачный бурлак!
Каким тебя я в детстве знал,
Таким и ныне увидал...
..........
В чертах усталого лица
Всё та ж покорность без конца, —

автор отдается горестным размышлениям о прочности «суровой среды»,

Где поколения людей
Живут и гибнут без следа...

и весьма недвусмысленно дает понять, что бурлаку, как и его отцу, как и всему народу, тяжело живется потому, что им так и «не довелось... наткнуться на вопрос»:

Чем хуже был бы твой удел,
Когда б ты менее терпел?

Это замечательное двустишие позволяет утверждать, что пессимистический колорит стихотворения «На Волге» отнюдь не безусловен.

100

Будучи тверд в своей вере в народ, Некрасов, как показывает стихотворение «На Волге», временами сомневался в том, может ли он верить в себя, в свою способность встать в ряды активных борцов за счастье народа.

Эти же сомнения отразились и в «Рыцаре на час».

«Рыцарь на час», так же как и стихотворение «На Волге», включает в свой состав ряд блестящих описаний природы. Однако, если в первом из этих стихотворений даются описания Волги и ее берегов, то во втором — описания «широкого поля» с его «зеленеющей озимью», с его красными полосами гречи, луга, покрытого стогами, леса, замыкающего «сонные нивы», наконец, «родной деревни», окруженной скирдами, благодаря которым «Не видна ее бедность нагая». Вслед за этими описаниями — описание «церкви старой» и могилы, где лежит «бедная мать» поэта.

Образ матери в «Рыцаре на час», наряду с образом лирического героя, занимает центральное место, совмещая в себе и самоотверженную любовь к людям («Ты, чистейшей любви божество!»), и страстную преданность заветам высшей правды («Не робеть перед правдой-царицею Научила ты музу мою»), и непоколебимую духовную мощь («...силу свободную, гордую... в мою заложила ты грудь»). Перед этим образом лирический герой готов не только преклониться, но и отдать себя на его суд («на суд твой себя отдаю»), веря в то, что этот суд поможет ему смыть «позорные пятна» свои и поставит его «на правый путь», на тот тернистый путь, который уведет его «От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови» «...в стан погибающих За великое дело любви!».

Вопрос о том, что разумел Некрасов под «станом погибающих За великое дело любви», решается легко, в особенности, если учесть содержание того варианта стихотворения и того прозаического пояснения к нему, которые сохранились в альбоме Л. П. Шелгуновой. В этом варианте содержатся такие стихи:

Да! теперь я к тебе, бы воззвал,
Бедный брат, угнетенный, скорбящий!
И такою бы правдой звучал
Голос мой, из души исходящий,
В нем такая бы сила была,
Что толпа бы за мною пошла...
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...

А дальше прозаическая приписка:

«Редки те, к кому нельзя применить этих слов, чьи порывы способны переходить в дело... Честь и слава им — честь и слава тебе, брат!» (II, 653).

Совершенно ясно, что эти стихи и эта прозаическая приписка дают твердое основание для вывода, что «стан погибающих» это стан тех, кто находит в себе силы призывать угнетенных к борьбе, стан тех, «чьи порывы способны переходить в дело». Одним словом, стан революционных борцов, готовых на все жертвы во имя интересов народа. Нет сомнения, что приведенная прозаическая приписка имеет в виду одного из руководящих сотрудников «Современника», близкого Некрасову человека, поэта, переводчика, беллетриста, публициста М. Л. Михайлова, вскоре после создания «Рыцаря на час» подвергшегося суровым репрессиям за распространение революционной прокламации.

101

Людей, личным страданием доказавших свою преданность революционным убеждениям, Некрасов называет братьями, им воздает он и честь и славу, но себя не решается к ним причислить.

Автору «Рыцаря на час» удалось достичь полной гармонии между содержанием и формой, а это представляло исключительно трудную задачу, поскольку данное стихотворение являлось, по замыслу автора, исповедью лирического героя в момент необычайно сложных и мучительных душевных переживаний. Для передачи крайней степени взволнованности, владеющей душой героя и заставляющей его то горько маяться, то впадать в беспросветное отчаяние, то видеть какой-то просвет, нужна была на редкость гибкая форма. И Некрасов нашел ее, причем могучим, но, само собой разумеется, не единственным орудием в его руках послужил его любимый размер — анапест. Использование анапеста в «Рыцаре на час» дало поразительные результаты. Невозможно представить себе, чтобы другой размер мог так гармонировать с тревожным, мятущимся душевным состоянием лирического героя, как гармонирует с ним анапест в данном стихотворении.

9

1861 год — год «освобождения крестьян» — протекал в обстановке исключительно важных, нередко поистине трагических событий. Крестьянская реформа, по характеристике ее В. И. Лениным, была грабительской реформой.

«Крестьян „освобождали“ в России сами помещики, помещичье правительство самодержавного царя и его чиновники. И эти „освободители“ так повели дело, что крестьяне вышли „на свободу“ ободранные до нищеты, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам и их ставленникам...

«Ни в одной стране в мире крестьянство не переживало и после „освобождения“ такого разорения, такой нищеты, таких унижений и такого надругательства, как в России».1

Не удивительно, что крестьянство, хотя и не отличавшееся достаточной сознательностью, хотя и абсолютно неорганизованное, ответило на реформу огромным количеством волнений. Их общее число определяют в 1176 за один только 1861 год. Притом усилилась их решительность, и зачастую они стали приобретать массовый характер. Правительство прибегало к беспощадно жестоким вооруженным расправам с волнениями и восстаниями. Печальную известность приобрели события в селе Бездне (Казанской губернии) и селе Кандиевке (Пензенской губернии).

Некрасов, будучи подлинным певцом крестьянской демократии, откликнулся на крестьянскую реформу и ее последствия прежде всего несколькими лирическими стихотворениями: «Свобода», «Что ни год — уменьшаются силы...», «Тургеневу» («Мы вышли вместе...»), «На смерть Шевченко», часть которых смог напечатать только через несколько лет после их создания, а остальные вовсе не были напечатаны при его жизни по вине цензуры.

В начале первого из этих стихотворений чувствуется некий либеральный привкус, но несколько ниже он ослабляется словами:

Знаю: на место сетей крепостных
Люди придумали много иных...

102

Во втором — «царская воля», эта «величайшая реформа XIX века», как принято было выражаться в либеральной прессе, как бы зачеркивается словами:

Мать-отчизна! дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!

Далее в этом стихотворении содержится явный намек на кровавые усмирения крестьянских волнений и восстаний.

В третьем стихотворении мы встречаемся с безотраднейшей оценкой данного момента («В среде всеобщей пустоты, Всеобщего растленья...»), а затем с прямым революционным призывом («До дна святую чашу пей, На дне ее — свобода!»).

Знаменитое стихотворение «На смерть Шевченко» является сокрушительным ударом по крепостничеству. Не забудем, что преждевременная кончина Шевченко явилась естественным результатом того, что значительную часть своей жизни он прожил крепостным рабом, а впоследствии стал жертвой судебно-полицейского произвола, царившего в крепостническом государстве. Слова: «Так погибает (а не погиб! — В. Е.-М.) по божией милости Русской земли человек замечательный С давнего времени» — подчеркивают, что безобразные порядки, сгубившие Шевченко, не отошли еще в прошлое.

Однако среди стихотворений 1861 года первое место принадлежит не этим стихотворениям, несмотря на их политическую остроту, лирическую задушевность и художественное совершенство, а «Коробейникам» и отчасти «Крестьянским детям».

На «Крестьянских детях» мы не будем останавливаться подробно, но всё же подчеркнем, что описательное, в некоторых отношениях близкое к идиллии, стихотворение это является одним из достижений некрасовского реализма, причем реалистическая четкость образов, фиксирующих ряд индивидуальных черт тех или иных персонажей, не мешает их широкому обобщающему значению. «Малюточка Влас» из незабываемого эпизода о «мужичке с ноготок» — образ живого мальчика, с рядом индивидуальных, только ему присущих особенностей, и вместе с тем он широкий социальный тип, воплотивший в себе серьезное и строгое отношение к труду, характеризующее русское крестьянство и вытекающее из сознания своего долга перед семейным коллективом:

Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я...

Эпизод о «мужичке с ноготок» заканчивается, даже у столь эмоционального поэта, как Некрасов, исключительными по силе проникающего их лиризма словами:

Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!

Неразрывное сочетание любви к народу, боли при виде его страданий и злобы к тем, кто повинен в этих страданиях, является источником всей поэзии Некрасова. Именно это неповторимое сочетание наполнило ее таким

103

проникновенным лиризмом, равного которому мало у кого можно встретить даже среди наших классических поэтов.

Н. А. Некрасов.
Фотография. 1861.

Переходим к анализу «Коробейников», произведения, знаменующего собой начало нового периода в эволюции некрасовского творчества. С середины 40-х годов поэзия Некрасова стала выражать идеи революционной демократии, но с проповедью этих идей Некрасов преимущественно обращался к демократической интеллигенции. Об этом с достаточной определенностью говорится в стихотворении 1856 года «Чуть-чуть не говоря...». Утверждая в нем, что его читатель не имеет ничего общего со светской публикой», перед которой благоговеет «общих мест присяжный расточитель», поэт заявляет:

Друзья мои по тяжкому труду,
По Музе гордой и несчастной,
Кипящей злобою безгласной!

Мою тоску, мою беду

Пою для вас...

104

В этих неполных пяти строчках содержится достаточно определенная характеристика читателей Некрасова в 40-е и 50-е годы. Это — люди «тяжкого труда», труда, конечно, не физического, а интеллектуального, люди «гордые и несчастные», «кипящие», подобно самому поэту, «злобою безгласной». Последние слова не оставляют никакого сомнения, что те, к которым обращается поэт, настроены протестующе, революционно.

Видеть в таких людях своих читателей, быть певцом такой социальной группы — почетно, и Некрасов, разумеется, превосходно понимал это. Но в 60-е годы роль певца демократической интеллигенции уже не могла удовлетворить поэта с такими титаническими силами, как Некрасов. Если до 60-х годов он, чувствуя свою кровную связь с народом, так часто обращался к изображению народа в своем художественном творчестве, если в его произведениях нашли себе отражение социальные устремления и чаяния того же народа, то в 60-х годах он не мог прийти к убеждению, что говорить о народе, даже говорить от имени народа — еще недостаточно. Интересы момента властно требовали, чтобы он стал поэтом для народа, а для того, чтобы стать поэтом для народа, необходимо еще в большей степени проникнуться народным духом, необходимо овладеть народным языком, в том числе и словесными сокровищами народного творчества, иными словами, создать такой поэтический стиль, который сделал бы его произведения доступными восприятию широких народных масс.

Поэма «Коробейники» — первое крупное произведение Некрасова, свидетельствующее о его стремлении удовлетворить требованиям, предъявлявшимся революционно-демократической мыслью, в частности Добролюбовым,1 к произведениям «поэта истинно народного». Нет сомнения, что Некрасов совершенно сознательно и обдуманно избрал для своей поэмы и содержание и форму, в максимальной степени доступные восприятию самого широкого народного читателя и способные его заинтересовать и увлечь. Некрасов в течение всей своей деятельности не забывал о своих друзьях «по тяжкому труду, По Музе гордой и несчастной, Кипящей злобою безгласной!» («Чуть-чуть не говоря...»), не сомневаясь, что любое его произведение найдет в их среде сочувственный отклик, но «Коробейников» он посвятил другим читателям. У Некрасова очень мало «посвящений», но «Коробейников» он не без демонстративности посвящает простому мужику. Хотя этот мужик и назван поэтом по имени, хотя это имя отнюдь не вымышленное, а принадлежит определенному лицу, одному из постоянных спутников Некрасова по охоте — Гавриле Яковлевичу, однако значение посвящения не столько в том, что оно обращено к определенному лицу, сколько в том, что оно обращено к мужику вообще, иначе говоря, к массовому народному читателю.

Поэма имела исключительный успех, некоторые строфы ее в форме массовых песен вошли в бесчисленное количество всевозможных песенников. Почти сто лет протекло со времени создания «Коробейников», но и в наши дни «Коробушка» продолжает оставаться любимейшей народной песней.

Разгадка этого исключительного успеха «Коробейников» заключается в глубине идейного замысла, в необычайном своеобразии формы, которая ощущается как художественно совершенная.

По первому впечатлению «Коробейники» — любовная поэма. В ней много внимания уделено любовным отношениям Вани и Катеринушки. Любовь крестьянской пары в первой главе поэмы изображена Некрасовым

105

светлыми, радостными красками. Сколько молодого, свежего чувства проявляют любящие! Как обаятельны их образы! Как велико их стремление к счастью! Но из дальнейшего выясняется, что быть счастливыми им не суждено. Тяжело дается верной и преданной Катеринушке разлука с милым, так художественно изображенная в пятой главе:

Часто в ночку одинокую
Девка часу не спала,
А как жала рожь высокую,
Слезы в три ручья лила!

Но против разлуки есть надежное средство — труд. Под пером Некрасова поэма превращается в апофеоз крестьянского труда:

Как ни часто приходилося
Молодице невтерпеж,
Под косой трава валилася,
Под серпом горела рожь.
Изо всей-то силы-моченьки
Молотила по утрам,
Лен стлала до темной ноченьки
По росистым по лугам.

Не забудем, что такими же героинями труда представлены и Дарья в поэме «Мороз, Красный нос» и Матрена Тимофеевна в «Кому на Руси жить хорошо».

Однако разлука Вани и Катеринушки становится вечной. Ваня погибает от руки лесника. Вдумаемся в описание убийства и убийцы, и нам станет ясно, что это убийство — результат определенных социальных условий. С сознанием, затемненным бедностью и голодом («Лычко вместо пояска» и т. д.), лесник убивает коробейников, позарившись на их деньги. Если бы он был закоренелым злодеем, профессиональным убийцей, он, разумеется, сумел бы извлечь пользу из неправедно приобретенного богатства. А он «тем же вечером» напивается в кабаке и в пьяной одури выбалтывает свою страшную тайну.

Стремление к показу народной жизни в ее разнообразнейших сторонах обусловило построение поэмы, как повествования о странствованиях героев. К такого рода повествованиям Некрасов обнаруживал тягу и раньше. Характерно, что и впоследствии, после создания «Коробейников», свои крупнейшие поэмы 70-х годов — «Русские женщины», а особенно «Кому на Руси жить хорошо» — Некрасов строит подобным же образом. Однако если говорить о стихотворных его произведениях, то первым крупным опытом и этом направлении является поэма «Коробейники».

В главах, посвященных развитию любовного сюжета, явно преобладает песенная стихия, столь гармонирующая с их повышенно эмоциональной, повышенно лирической окраской, а в главах (третьей, четвертой и шестой), посвященных показу социальной действительности, преобладают резко сатирические ноты.

Сатирическую интонацию поэт неизменно использует при изображении помещиков («Хоть бы наша: баба старая, Угреватая лицом...»), чиновников («А за что вы, черны вороны, Очи выклевали мне?»), кулаков-мироедов («Сам снимает крест с убогого»), целовальников, этих «подлецов седых» («Выше нет меня начальника, Весь народ — работник мой!») и возглавляющего народных врагов царя.

Многочисленные в поэме сатирические выпады вложены автором в уста старому Тихонычу. В его суждениях о помещиках, о кулаках,

106

о целовальниках, наконец, о чиновниках чувствуется непримиримая, столь характерная именно для крестьянина ненависть, но это не мешает в его речах подчас очень явственно звучать юмористическим нотам. Соединение сатиры с юмором дается поэтом не только как индивидуальное свойство Тихоныча. Оно в известной мере присуще представителям народной среды вообще, и это прекрасно учитывает Некрасов. Во всяком случае, это соединение в устах Тихоныча не звучит как нечто искусственное, ни в малой мере не препятствует реалистическому колориту его языка.

В любовных главах поэмы, как уже отмечалось выше, господствует песенный склад и лад, с явной ориентировкой на любовную («Коробушка») и семейно-бытовую («Катеринушка») песни.

Речь Тихоныча говорит о замечательном мастерстве, с которым Некрасов пользуется крестьянской народной речью, исключительным знатоком которой он был. Органически вплетаясь в художественную ткань поэмы, звучит в устах Тихоныча песня. Это — знаменитая «Песня убогого странника». Ее монотонность, ее унылое однообразие удивительно гармонируют с ее беспросветно безрадостным содержанием. Для ее характеристики как нельзя лучше подошла бы всем и каждому известная концовка «Орины, матери солдатской»:

Мало слов, а горя реченька,
Горя реченька бездонная!..

Причина этого горя — голод и холод, полновластно царящие в деревенской жизни и обрекающие крестьянина на нужду, на дикость, на пьяный разгул.

Что же нужно для того, чтобы положить конец этому всевластию голода и холода с их пагубными последствиями?

Некрасов не дал прямого ответа на этот вопрос в «Коробейниках», хотя дал его в других стихотворениях 1861 года, а прежде всего в послании «Тургеневу» («До дна святую чашу пей, На дне ее — свобода!»), но какой ответ он имел в виду — это яснее ясного было для всех сколько-нибудь сознательных читателей и почитателей его произведений.

Так как революционная проповедь, содержавшаяся в «Коробейниках», была обращена к народу и поэма писалась для народа, то особое значение приобретали ее язык, ее стиль, одним словом, ее художественная форма, ибо от степени ее доходчивости, доступности для восприятия широких масс зависел успех или неуспех содержащейся в ней пропаганды. Некрасов хорошо сознавал это. Он, во-первых, насытил свою поэму народными словами, выражениями, оборотами до таких пределов, до каких не насыщал еще ни одного своего произведения; во-вторых, насквозь пронизал ее складом и ладом устного народного творчества. В результате «Коробейники» воспринимались и воспринимаются как произведение, представляющее собой как бы сказ, а в то же время как бы песню, вышедшие непосредственно из народной среды.

Чернышевский в статье «О рассказах Н. Успенского» пользуется песней убогого странника из поэмы «Коробейники» для революционной пропаганды.

В заключение отметим, что, стремясь популяризировать свою революционно-демократическую поэзию в народных массах, Некрасов в 1862 году выпустил поэму «Коробейники» особой брошюрой и через книгонош-офеней распространил ее среди народа по цене 3 копейки за экземпляр, причем на свою долю оставил только расходы по изданию.

107

10

Если уже в 1861 году правительство вступило на путь кровавого подавления крестьянского движения, то в 1862 году реакция была уже в полном разгаре. Ее блестяще охарактеризовал В. И. Ленин в известной работе «Гонители земства и Аннибалы либерализма» (1901).

Правительственная реакция непосредственным образом коснулась Некрасова, ибо следствием ее была длительная приостановка его журнала и арест его ближайших сотрудников по журнальной работе, среди которых никто не был ему так лично близок, как Чернышевский (Добролюбов умер еще в ноябре 1861 года). Как только закончился восьмимесячный срок приостановки журнала, Некрасов возобновил его издание. Правда, среди его сотоварищей по изданию уже не было ни Добролюбова, ни Чернышевского, но последний, и находясь в заключении, продолжал работать для «Современника». В трех весенних (№№ 3, 4 и 5) книжках журнала за 1863 год появился его замечательный роман «Что делать?». Одного появления этого романа, проповедовавшего революционные, социалистические и материалистические идеи, было достаточно, чтобы каждый сознательный читатель убедился, что «Современник» не помышляет спускать флага перед реакцией. Демократическое направление придавали «Современнику» и новые соредакторы Некрасова — М. Е. Салтыков-Щедрин, М. А. Антонович, Г. З. Елисеев, А. Н. Пыпин (двоюродный брат Чернышевского). Среди них непоколебимостью своих революционно-демократических убеждений и размерами художественного дарования выделялся Салтыков-Щедрин. Он обогатил «Современник» рядом художественных произведений, вошедших впоследствии в его сборники «Сатиры в прозе» и «Невинные рассказы», и множеством ценных публицистических («Наша общественная жизнь») и критических статей.

«Современник» этих лет (1863—1865) вел жестокую полемику с реакционными и либеральными органами печати («Русским вестником» Каткова, «Отечественными записками» Краевского, «Эпохой» братьев Достоевских).

Но не только как редактор-издатель «Современника» боролся Некрасов с реакцией. Он боролся с ней и как вдохновенный поэт революционной демократии. Главным орудием борьбы против реакции Некрасов избрал сатиру, и никогда сатирические элементы его поэзии не достигали еще такого развития, как в середине второй половины 60-х годов. Однако, борясь с реакцией, Некрасов нередко прибегал и к чисто лирическим жанрам.

Особенно характерны стихотворения 1862 года — «Литература, с трескучими фразами...» и «Надрывается сердце от муки...». И в одном и в другом говорится, что, измученный впечатлениями реакции, поэт ищет отдыха и успокоения на лоне природы. Но жизнь на лоне природы, если и может дать успокоение мятущейся душе поэта, то только на время. Жизнь на лоне природы — это жизнь в деревне, а деревенские впечатления не только не приносят успокоения, а дают пищу для новых тревог, для новых мучительных душевных переживаний, ибо

... крестьяне с унылыми лицами

Не услаждают очей;

Их нищета, их терпенье безмерное

Только досаду родит...

И не только потому жизнь на лоне природы, в деревенской обстановке не может дать успокоения душе поэта, что его возмущают «нищета, терпенье

108

безмерное» народа, но и потому, что вокруг себя он видит всё те же картины крестьянского горя и бедности. Попрежнему вянет «до времени»

Всевыносящего русского племени

Многострадальная мать!

Вянет потому, что превышает человеческие силы тот труд, который падает на плечи крестьянки в знойные дни «страды деревенской» («В полном разгаре страда деревенская...», 1862). Попрежнему опустошающие пожары истребляют целые деревни («Пожарище», 1863).

Приблизительно в одно время с «Пожарищем» создано и другое лирическое стихотворение Некрасова — «Калистрат», изображающее крайнюю степень бедности народа.

В деревенской тиши реакция подчас напоминает о себе весьма ощутительно, о чем свидетельствует содержание «дорожного» стихотворения «Благодарение господу богу...» (1863).

«Дорожные» стихотворения обычно строились или как изложение бесед с ямщиками («В дороге»), или как описание дорожных встреч («Школьник») или встреч по Владимирке с политическими ссыльными. К числу последних стихотворений относятся стихотворение «Перед дождем», а тем более стихотворение «Благодарение господу богу...». Последнее отличается от первого не только своими размерами, — оно приблизительно в три раза больше, — но и несравненно большей конкретизацией и политическим заострением темы. В стихотворении «Перед дождем» только одно слово «жандарм», замененное из цензурных соображений в печатном тексте словом «денщик», дает понять, что речь идет о «преступнике», отправляемом в ссылку. В стихотворении же «Благодарение господу богу...», представляющем диалог между барином (он же автор) и ямщиком, уже дается характеристика как дороги, так и «преступника»:

Скоро попались нам пешие ссыльные,
С гиком ямщик налетел,
В тряской телеге два путника пыльные
Скачут... едва разглядел...

Подле лица — молодого, прекрасного
С саблей усач <негодяй>...
Брат, удаляемый с по́ста опасного,
Есть ли там смена? Прощай!

Нет надобности распространяться об исключительной остроте и резкости этого стихотворения.

Некрасов буквально не находит слов, чтобы выразить по адресу ссылаемого юноши чувство уже не просто симпатии, а искренней и глубокой любви. Уже наружность его в изображении поэта обаятельна: «лицо — молодое, прекрасное». Упоминание о молодости сразу же дает понять, что речь идет о представителе молодого поколения, что вполне соответствовало действительному положению вещей, ибо в те времена основные кадры революционных деятелей составляло именно молодое поколение. Эмоциональную выразительность образа «путника пыльного» подчеркивает исключительно смелое, более чем определенно выявляющее отношение к нему автора обращения:

Брат, удаляемый с по́ста опасного,
Есть ли там смена?..

Говоря о борьбе Некрасова-поэта с реакцией в трехлетие от 1862 по 1864 год включительно, следует отметить, что Некрасов использовал в ней

109

преимущественно лирические жанры. Однако время от времени он обращается к сатире.

Мы имеем в виду стихотворение «Из автобиографии генерал-лейтенанта Федора Илларионовича Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году». Оно принадлежит к числу наиболее злых сатир Некрасова. Он как бы говорит ею, что дикая разница, ознаменовавшая данный период времени, привела к тому, что и учеными учреждениями, и цензурным ведомством, и обширными краями государства российского управляют оголтелые реакционеры, которые при ближайшем рассмотрении оказываются людьми абсолютно невежественными, яростными гонителями науки, литературы, журналистики, книжного дела, а в тех случаях, когда им приходится возглавлять администрацию вверенных им «обширных краев», способными администрировать по более чем несложному «девизу»:

«Блюди — и усмиряй!»

Сформулировав этот девиз, Некрасов в известной мере предвосхитил Щедрина как бессмертного автора «Помпадуров и помпадурш» и «Истории одного города».

Несколько позже (в 1864 году) написано Некрасовым стихотворение, которое как бы отвечает на вопрос, до какого невыносимо тяжелого положения доведен русский народ хозяйничанием Рудометовых и им подобных. Это — знаменитое стихотворение «Железная дорога».

Присматриваясь к образу «генерала» «в пальто на красной подкладке», приходится констатировать, что в нем сильно и красочно отражены характерные стороны психологии и миросозерцания реакционера. Он безгранично самоуверен, он склонен к лакировке действительности («Вы бы ребенку теперь показали Светлую сторону...»), наконец, он полон циничного презрения к народу, который является в его глазах «варварами, диким скопищем пьяниц», состоящим из «разрушать мастеров».

Однако центральное место в «Железной дороге» занимает не образ «генерала» с его возмутительными рассуждениями, а потрясающая картина народных бедствий, социальный смысл которой обострен тем, что народу противостоят в ней отвратительные образы его угнетателей и эксплуататоров. И нет ничего удивительного, что цензура яростно обрушилась на это произведение. Помещение «Железной дороги» на страницах только что освобожденного от предварительной цензуры «Современника» стоило журналу «предостережения». «Железная дорога» — произведение, сливающее элементы сатиры и чистой лирики, — отличается удивительной четкостью композиции. «Железная дорога» делится на четыре части.

Первая часть дает картину осенней природы, имеющую в «Железной дороге» совершенно определенную функцию. Она понадобилась поэту, во-первых, для того, чтобы противопоставить красоту, разлитую в природе («Нет безобразья в природе!.. Всё хорошо под сиянием лунным»), тому «безобразью», которое царит в мире человеческих отношений благодаря несправедливому социальному строю, и, во-вторых, лишний раз подчеркнуть свою любовь к «родимой Руси».

Вторая часть стихотворения начинается необыкновенно красочно и художественно выраженным рассуждением о тех экономических факторах, которые вызывают эксплуатацию труда капиталом:

В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.

Далее в кратких, но сильных выражениях говорится о жертвах, которые потребовала постройка дороги:

110

Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Как ни эмоциональна эта картина, поэт не хочет ею удовольствоваться и прибегает к особому приему: он изображает тени людей, умерших на постройке железной дороги, мало того, он заставляет их петь заунывную и мрачную песню, повествующую об их страданиях. Хотя реалистический характер стихотворения исключает возможность того, чтобы читатель поверил, что перед ним действительно мертвецы, вставшие из гроба, а не образы, созданные творческой фантазией автора, и мысль и чувство которого прикованы к страшной участи строителей дороги, всё же благодаря этому приему сила производимого «Железной дорогой» впечатления чрезвычайно возрастает. «Пение дикое» преследующих поезд мертвецов («То обгоняют дорогу чугунную, То сторонами бегут») воспринимается как стон всего народа, а образ «высокорослого, больного белоруса» («Губы бескровные, веки упавшие» и т. д.) — не столько индивидуальный образ, сколько воплощение неизбывных страданий опять-таки всего народа.

В третьей и четвертой частях «Железной дороги» Некрасов ставит и разрешает вопрос о виновниках бедствий «строителей дороги», а вместе с тем и более общий вопрос о виновниках страданий народа.

Об одном из этих виновников, сановном реакционере («генерал» «в пальто на красной подкладке»), уже было сказано. Наряду с ним не менее отрицательная характеристика дается поэтом представителю буржуазии. Это — «Толстый, присадистый, красный, как медь» «подрядчик». Он, именно он, осуществил на постройке железной дороги систему самой циничной эксплуатации — обсчитыванья, обмериванья, обвешиванья рабочих, благодаря чему при окончании работ не он рабочим оказался должен, а они ему. И вот он разыгрывает гнусную комедию: не только дарит рабочим мнимую «недоимку», но и выставляет им «бочку вина». И рабочие настолько темный и забитый народ, что выпрягают лошадей и на себе везут обобравшего их «купчину».

Кроме этих основных образов врагов и угнетателей народа, в «Железной дороге» фигурирует еще ряд вскользь упоминаемых, сравнительно мелких хищников. Это — «грамотеи десятники», принимающие деятельное участие в ограблении рабочих; это — мелкие полицейские чиновники, которые, исполняя волю «начальства», «секут рабочих» и т. д. Не им, конечно, принадлежит решающая роль, но без упоминания о них общая картина эксплуатации была бы неполной.

Однако система образов в «Железной дороге» не ограничивается указанными выше. Если бы они были только образами страждущих угнетенных и торжествующих угнетателей, то стихотворение неизбежно производило бы крайне мрачное впечатление. Некрасов не хочет этого допустить, ибо, допустив его, он исказил бы действительность; поэтому он вводит образ рассказчика, автора. Этот последний — одно из главных действующих лиц в стихотворении. Описание осени в первой части и чувств, возбуждаемых осенней природой, характеризует его как пламенного патриота, влюбленного в свою родину. В своем рассказе об истинных строителях железной дороги (вторая часть) он проявляет себя глубоким мыслителем, превосходно разбирающимся в социально-экономической структуре современного общества, и пламенным народолюбцем, всем сердцем сочувствующим страданиям эксплуатируемых масс. В беседе с генералом, требующим от него, чтобы он показал ребенку «светлую сторону», он как будто бы готов удовлетворить

111

этому требованию, но на самом деле рисуемая им «отрадная картина» приобретает явно и ярко подчеркнутый иронический смысл. Наконец, в уста лирического героя вложены те бессмертные слова, которые позволяют говорить о нем, как о человеке, не поддающемся пессимизму, даже стоя лицом к лицу с наиболее мрачными сторонами современной действительности. Не только к мальчику Ване, случайному соседу по купе, но ко всему молодому поколению России обращается лирический герой, когда говорит:

Эту привычку к труду благородную
Нам бы не худо с тобой перенять...
Благослови же работу народную
И научись мужика уважать.

Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную —
Вынесет всё, что господь ни пошлет!

Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.

Подобные дороги прокладываются только одним способом — победоносной народной революцией. В нее крепко верил Некрасов и эту веру передал лирическому герою стихотворения «Железная дорога», образ которого сливается с его собственным образом.

Если можно видеть в образах гибнущих строителей дороги, в образах их угнетателей и эксплуататоров типы широчайшего общественного захвата, то то же самое следует сказать и об образе лирического героя. В нем Некрасов воплотил черты лучшего представителя своего времени, подлинного революционного демократа.

11

В своем отношении к народу Некрасов стоял на той позиции, которую защищали два его великих друга — Чернышевский и Добролюбов. Последний в конце 1860 года напечатал известную статью «Черты для характеристики русского простонародья», в которой, на основе анализа рассказов из народного быта Марко-Вовчка, приходил к мысли, что «народ способен ко всевозможным возвышенным чувствам и поступкам наравне с людьми всякого другого сословия, если еще не больше, и что следует строго различать в нем последствия внешнего гнета от его внутренних и естественных стремлений, которые совсем не заглохли, как многие думают. Кто серьезно проникается этой мыслью, тот почувствует в себе более доверия к народу, больше охоты сблизиться с ним, в полной надежде, что он поймет, в чем заключается его благо, и не откажется от него по лени или малодушию. С таким доверием к силам народа и с надеждою на его добрые расположения можно действовать на него прямо и непосредственно, чтобы вызвать на живое дело, крепкие, свежие силы и предохранить их от того искажения, какому они так часто подвергаются при настоящем порядке вещей.

«Искажение это доставляет много страданий несчастным, но служит большею частью к выгоде тех, кто поставлен выше их, кто владеет ими».1

112

Статья Добролюбова, с которой был солидарен Некрасов, писалась еще до «освобождения крестьян», поэма же Некрасова «Мороз, Красный нос» была написана после освобождения, когда клеветнические обвинения по адресу народа чрезвычайно усилились. Поэма представляет убедительное опровержение этих обвинений, вылившееся в высоко художественную форму. Знаменательно, что Некрасов работал над поэмой «Мороз» как раз в то время (1862—1863), когда Чернышевский, сидя в каземате Петропавловской крепости, работал над романом «Что делать?». Иными словами, оба писателя одновременно выступили против реакции, причем один опровергал реакционную клевету на народ, а другой опровергал реакционную клевету на представителей революционной молодежи («новых людей»), именовавшейся в реакционных кругах не иначе, как «нигилисты», «свистуны», «мальчишки» и т. д.

Поэма «Мороз» — одно из самых замечательных произведений Некрасова и русской классической литературы вообще. Никогда еще в своем стремлении проникнуть в самые глубины народного духа, народной психологии Некрасов не достигал таких успехов, как в поэме «Мороз». Никогда еще, с другой стороны, он не возвышался до создания более совершенной формы, до столь большого мастерства в использовании народного языка, фольклорного стиля, как в поэме «Мороз».

Поставив перед собой задачу показать, что «народ способен ко всевозможным возвышенным чувствам и поступкам» (выражение Добролюбова), Некрасов сосредоточил на разрешении ее всё свое внимание.

Поэма «Мороз, Красный нос» делится на две части. Первая часть называется «Смерть крестьянина» и состоит в основном в повествовании автора об этом и последующих событиях. Вторая часть называется «Мороз, Красный нос» и рассказывает о пребывании Дарьи в лесу и ее гибели в объятиях Мороза. Каждая часть написана в различных планах: первая в основном представляет повествование о смерти Прокла и его похоронах, которое ведется от лица автора (рассказчика); вторая в основном воспроизводит думы вдовы о том, что ожидает ее в будущем, думы, перемежаемые воспоминаниями о прошлом, а также ее предсмертные сны. В первой части преобладает рассказ о событиях и их участниках, вторая концентрирует внимание на душевных переживаниях главного действующего лица, каковым бесспорно является Дарья. И изображение событий и их участников в первой части и изображение душевных переживаний героини во второй овеяны глубочайшим сочувствием к крестьянской семье и постигшему ее тяжелому горю.

Поскольку горе это положено в основу сюжета, мысль о нем ни на минуту не оставляет автора, а вместе с ним и читателя. Отсюда печать высокого трагизма, выдвигающая поэму Некрасова на одно из первых мест среди произведений данного жанра, существующих в русской литературе XIX века.

Поэма потрясает души читателей не столько своими бытовыми элементами, сколько тем, что, говоря об обыденных явлениях и людях, поэт умеет показать их с таких сторон, что они представляются нашему сознанию не просто значительными, но и высокими. А так как поэма рисует исключительно крестьянскую жизнь, то и эта жизнь и эти герои представлены так, что заставляют читателей воспринимать их с чувством глубокой взволнованности и даже восхищения.

В первой части поэмы, состоящей из пятнадцати главок, последовательно рассказывается о событиях, т. е. о болезни, о смерти крестьянина Прокла, о горе его вдовы и родителей, о его похоронах. Особое внимание

113

поэт уделяет образу Дарьи. Может быть, именно потому, что Дарья — его любимая героиня, ее характеристику он начинает с обширного лирического отступления, в котором художественно противопоставляет два типа крестьянки: один, созданный вековой неволей («Три тяжкие доли имела судьба» и т. д.), другой, всё еще сохранивший черты «Красивой и мощной славянки», «величавой славянки» («Есть женщины в русских селеньях»). Некрасов — правдивый до суровости, исключительно трезвый художник; он очень хорошо знает, что первый тип, характеризуемый словами: «Ты вся — воплощенный испуг, Ты вся — вековая истома!», преобладает, но он не сомневается в том, что наряду с этим общераспространенным типом, хотя и далеко не столь часто, встречается и иной тип.

Иллюстрация:

«Мороз, Красный нос». Обложка дешевого издания поэмы,
выпущенного студенческим кружком для распространения
в народе. 1870.

Ни в одном образе поэмы положительные черты народа не выявлены с такой удачей и силой, как в образе Дарьи (гл. IV, первой части). Тут

114

читатель найдет и пленяющий портрет героини («Красавица, миру на диво»), и изображение ее неизбывной выносливости («И голод, и холод выносит»), соединенной с трудолюбием («Я видывал, как она косит»), а также тех «дельности строгой и внутренней силы», которые так выделяют ее среди окружающих.

Образ Прокла по силе и яркости, конечно, уступает образу Дарьи, но и он нарисован достаточно рельефно и подчинен всё той же установке показать, какие титанические силы, — не только физические, но и духовные, — таятся в лучших представителях народной среды. Такое же впечатление производят и образы родителей Прокла.

Как уже отмечалось выше, во второй части роль ведущего повествование автора не столь велика, как в первой, ибо центральное место в ней занимают обращение Дарьи к умершему мужу, перемежаемое излияниями скорби, воспоминаниями о прошлом и картинами будущего, рисующимися воображению вдовы, и ее сны.

Нечего доказывать, как изумительно хорошо нужно было знать и быт, и нравы, и обиход крестьянской жизни, как тонко и глубоко постигнуть психологию крестьянской женщины, в каком совершенстве надо было владеть крестьянским языком, чтобы заговорить не только от имени, но и устами крестьянки.

Рассматриваемые главы поэмы (XIX—XXVIII), рисуя в поэтическом ореоле героиню, проявляющую способность так глубоко и сильно чувствовать, так нежно и преданно любить, не боящуюся ни тяжелого, надрывающего силы труда, готовую при случае на самоотвержение, хотя бы оно было сопряжено с опасностями, с риском, дают в то же время ряд неподражаемых картин сельского труда. Тут — картина и весенней пахоты, и весеннего сенокоса (гл. XX), и жатвы в палящий летний зной, когда от непосильного труда меркнет сознание, явь сливается со сном (гл. XXI—XXII). Эти картины увязаны с другими, подсказанными сердцем беззаветно любящей своих детей матери. Вот пленяющий нежностью и тонкостью рисунка образ единственной дочери, «красавицы» Маши, которая занимает первое место в деревенском хороводе (гл. XIX). Вот образ единственного сына, «первенца» Гриши (гл. XXIII); он так хорош собою («кровь с молоком»), так сладостно матери помечтать о его свадьбе и вместе с тем так боязно, что «староста — вор», вопреки закону, сдаст его в рекруты (гл. XXIV). Как ни велика любовь Дарьи к детям, не меньше любовь ее к мужу (гл. XXV). Когда пришла беда, величие души Дарьи сказалось с особенной силой. Но хотя она и не сробела в беде, однако спасти любимого человека ей не удалось, несмотря на то, что во имя спасения его она совершила подвиг не менее трудный, чем остановить «коня на скаку» или войти «в горящую избу», как об этом говорилось в начале поэмы. Она решилась глухой ночью отправиться в

...в монастырь отдаленный
(Верстах в десяти от села),
Где в некой иконе явленной
Целебная сила была.

Ночной путь в монастырь, зимой, в мороз изобиловал опасностями («Зверь на меня не кидайся! Лих человек не касайся»), но не в одних трудностях этого пути дело. Чтобы добиться согласия монахов на вынос иконы к болящему, Дарье пришлось отдать всё,

Что по копейке, по грошику медному

Мы сколотили трудом!..

115

Надежды Дарьи на помощь свыше не оправдались. Недаром различные приметы («звезда... упала», «Ворон сидит на кресте», в монастырском храме стоит гроб с телом усопшей схимницы) сулят ей недоброе. Икона не помогла.

Иллюстрация:

«Рисунки к стихотворениям Н. А. Некрасова».
Тетрадь I. Обложка альбома. Литография
с рисунка Н. В. Иевлева. 1865.

За главами, посвященными воспоминаниям Дарьи о ее безрезультатном странствии в монастырь, следуют главы о «Морозе-воеводе» (XXX—XXXII). В литературе давно уже указано, что образ «мороза-воеводы» навеян одной из самых популярных народных сказок — «Морозко». Однако возникает вопрос, не лишенный принципиального значения: не нарушает ли данный эпизод реалистической установки поэмы? Думается, что нет. Крестьянка, одолеваемая безысходным горем, теряющая сознание от лютого мороза, в забытьи, в бреду естественно могла себе представить мороз в том самом образе, который ей был знаком с детства.

«Мороз» представлен поэтом прежде всего как «воевода», властный, могущественный, непомерно богатый, принимающий обличье то парня, сильного и красивого, то «седого чародея». Превратившись в Прокла, Мороз целует Дарью, является виновником ее смерти. Мороз — стихийная сила природы и в качестве таковой может не только увлекать человека своей красотой, но и губить его.

Природа чудесно хороша, но стихийные силы природы нередко губительны — в этом нет никакого противоречия. Некрасов верил в то, что придет время, когда освобожденный человек будет в состоянии бороться со стихийными силами природы и побеждать их. Тогда русские Дарьи и Проклы уже перестанут быть жертвами Мороза.

Предпоследние главы (XXXIII—XXXIV) — это сон замерзающей Дарьи («И снится ей жаркое лето»). В этом сне изображена дружная работа крестьянской семьи по уборке урожая («Возили снопы мужики», «Дарья картофель копала», «Свекровь ее тут же... Трудилась»).

В этой поэме Некрасов не стремился к заостренному изображению отрицательных сторон современной ему действительности, но всё же в ней имеются упоминания и о том, что крестьяне живут в обстановке рабства («И первая доля: с рабом повенчаться» и т. д.), что материально они крайне не обеспечены и работают сверх сил («Овод жужжит и кусает,

116

Смертная жажда томит» и т. д.), что тяжким бременем на их бюджет ложатся подати и оброки (речь старосты на похоронах Прокла), что церковники не упускают случая вымогать у них последнее («все отдаем, Что по копейке, по грошику медному Мы сколотили трудом»), что беспросветна темнота крестьянина (методы лечения больного Прокла) и т. д. Эти упоминания тем знаменательнее, что содержатся в произведении, написанном после освобождения крестьян, и отнесены поэтом к пореформенному времени. Хотя социальная действительность обрисована в поэме в достаточной степени темными красками, хотя развязка поэмы трагична, но всё же поэма в целом не производит мрачного впечатления, ибо и образы основных героев (Дарьи и Прокла) и второстепенных (их родителей, их детей) обрисованы столь положительными чертами, что не могут не возбуждать глубочайшей веры в физическую и духовную мощь народа, а следовательно, и в его светлое будущее.

Такому именно впечатлению от поэмы способствует заканчивающее ее лирическое отступление. Оно окружает образ героини, любимой героини Некрасова, ореолом несказанной красоты; Дарья умирает с «Улыбкой довольства и счастья», слыша перед смертью ту песню, которой «Нет в мире... прелестней», умирает, окруженная лесом, одетым «В серебряно-матовый иней..., полным чудес». В результате образ Дарьи, ассоциируясь с образами «песни» и «леса», сам приобретает такой блеск, такое обаяние, такую красоту, какие мог придать ему только органически, страстно, пламенно любящий родной народ поэт.

12

В 60-е годы наиболее ярко обнаружилась двурушническая позиция либералов. Истинные друзья народа, а прежде всего революционно-демократическая группа сотрудников «Современника», в разоблачении либералов и либерализма видели одну из своих основных задач. Борьбу с различными фракциями тогдашнего либерализма, уже сомкнувшегося с реакцией, вела редакция «Современника», образовавшаяся после приостановки «Современника» в 1862 году.

Некрасов зло высмеивал редактора «Русского вестника» и «Московских ведомостей» М. Н. Каткова, который из недавнего либерала английского типа преобразился в барда махровой дворянской реакции. Некрасов направлял свои сатирические стрелы и против А. А. Краевского, журнал которого — «Отечественные записки» — считался цитаделью петербургского либерализма. Какими гневными и в то же время скорбными были его отклики на крестьянскую реформу, наперебой восхваляемую либералами. Жестоко напал Некрасов и на земскую реформу 1861 года, опять-таки превозносимую либералами, в стихотворении «Явно родственны с землей...». Нельзя подчеркнуть яснее, чем это сделано в данном стихотворении, что земство в глазах Некрасова — это только декорация, прикрываясь которой дворянство собирается уловлять мужиков в «крепостные сети».

На новые правила о печати (6 апреля 1865 года) Некрасов откликнулся рядом выдающихся сатирических произведений. Осенью и зимой 1865 года, зимой 1866 года цензурные репрессии посыпались на прогрессивную печать, как из рога изобилия. В частности, некрасовский «Современник» получил два предостережения, создавшие серьезную угрозу его существованию. Подобная ситуация вынуждала Некрасова к сугубой осторожности.

117

В мартовской книжке «Современника» за 1866 год его цикл «Песни о свободном слове» появился в несколько урезанном виде — без стихотворений «Осторожность» и «Пропала книга». Песни написаны в игриво-фельетонной, шутливо-юмористической манере. И это, разумеется, не случайно: Некрасов избрал эту манеру для того, чтобы сразу же дать понять читателю, что новая правительственная реформа не принадлежит к числу тех, о которых следует говорить серьезно.

Иллюстрация

«Рисунки к стихотворениям Н. А. Некрасова».
Тетрадь II. Обложка альбома. Литография
с рисунка А. И. Лебедева. 1865.

«Песни о свободном слоне» по своей композиции представляют нечто вроде художественно-публицистического обозрения, призванного выявить, как реагируют на реформу те лица, которые имеют непосредственное отношение к печатному слову — начиная от технических работников печати (типографского «рассыльного», «наборщиков»), продолжая «журналистами» (в смысле организаторов журналов) и авторами («поэтами», «литераторами», «фельетонистами») и кончая читателями («публикой»). Всем этим персонажам наряду с индивидуальными приданы и типические черты, благодаря чему их оценка реформы позволяет сделать общие выводы относительно того, что же представляет собой пресловутая «свобода слова».

Чрезвычайно характерно, что первые места в этом обозрении отведены людям физического труда — рассыльному Минаю и наборщикам. Минай обрисован очень сочувственно. Более того, автор в своем искреннем и глубоком демократизме проводит аналогию, лишенную всякой позировки, между собой, первым поэтом своего времени, и простым рассыльным, свидетельствуя тем самым, что ему органически чуждо противопоставление людей умственного труда людям труда физического в целях возвеличения первых и унижения вторых.

Уважение к людям физического труда, проходящее красной нитью через «песню» о Минае, еще явственнее звучит в «Наборщиках». Наборщики по своему умственному развитию значительно выше Миная: в процессе своей профессиональной работы они сталкиваются со «статейками», в которых есть чему поучиться, и усваивают «полезные идейки». В них пробудилось сознательное и критическое отношение к окружающей действительности, а прежде всего к условиям их собственного труда. Стихотворение «Наборщики» замечательно в том отношении, что в нем прозвучал призыв

118

к писателям, — один из первых во всей русской литературе, — изображать пролетариат и пролетарский труд.

Из последующих стихотворений цикла примечательно стихотворение «Литераторы». В сохранившемся автографе «Литераторов» имеется интереснейший вариант второй строки. Вместо слов: «Входя в какой-то магазин» — в автографе названы три фамилии: «Писцов, Дворянчиков, Кутьин». Совершенно ясно, что этими тремя фамилиями, которые пришлось выпустить по цензурным соображениям, Некрасов хотел подчеркнуть, что литераторы чиновничьего и дворянского происхождения полны либеральными иллюзиями в отношении реформы, литератор же разночинец настроен в отношении ее скептически, если не сказать отрицательно. Итак, среди «Песен о свободном слове», в особенности если рассматривать их в том составе, в котором они появились в «Современнике», «Литераторы» имеют наибольшее значение, ибо с предельной четкостью выявляют позицию автора.

Наконец, восьмое и последнее (по журнальному тексту) стихотворение цикла — «Публика» — изображает отношение к реформе той части публики, которая состоит из крайних ретроградов, узколобых и малообразованных крепостников.

Стихотворение «Осторожность» рисует остро сатирически положение писателя в условиях реакции.

Содержание стихотворения «Пропала книга!» дает яркую иллюстрацию того, к чему в условиях царской России приводит суд над писателем и его произведением. Он приводит к уничтожению совсем готовой книги на том только основании, что «она была... резка, смела». С такой мотивировкой поэт не может и не хочет согласиться:

О, если ты честна была,
Что за беда, что ты смела?
Так редки книги не пустые...

Гибель честной книги по приговору нечестного суда поэт возводит до уровня события всероссийского. Недаром каждый из трех рефренов, завершающих три строфы стихотворения, заканчивается трехстишием, в котором одновременно звучит и искренняя грусть и завуалированный протест:

Мне очень жаль, мне очень жаль,
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!..

Судебные преследования печати нашли отражение в сравнительно большой поэме Некрасова «Суд». Подходя к этой поэме как к произведению, органически связанному с «Песнями о свободном слове», прежде всего необходимо подчеркнуть, что и в нем явственно звучит насмешка над той же пресловутой «реформой печати».

Поэма «Суд» представляет интерес как одно из ярчайших разоблачений российского либерализма. Игриво-фельетонный, в высшей степени иронический тон поэмы не нарушает серьезности ее идейного смысла. В ней одновременно наносится сокрушительный удар и по восхваляемой либералами реформе печати и по российскому либерализму вообще.

13

По мере усиления реакции развертывалась борьба с нею Некрасова. Одновременно с созданием сатирических «Песен о свободном слове» Некрасов начинает работать над большим циклом номерных сатир, в котором говорит о ненормальности всего общественного устройства.

119

Содержащийся в цикле материал распадается на две группы: первую составляют пять сатир «О погоде» (I, II, III, V и VI), изображающих уличные впечатления»,1 вторую составляют семь сатир, изображающих клубные впечатления». Соединительным звеном между ними является девятая сатира «Балет» (первоначальное ее название «Театр»), изображающая «театральные впечатления».

Начнем с сатир, посвященных «уличным впечатлениям». Характеризуя эти сатиры, нельзя не вспомнить знаменитую тираду о двух Петербургах — о Петербурге дворцов и Петербурге чердаков и подвалов, о Петербурге счастливцев, которым тесны целые домы», и о Петербурге «несчастливцев, которым нет места даже на чердаках и подвалах» (роман о Тросникове).

В этой тираде Некрасов характеризует жизнь большого капитализирующегося города, в данном случае Петербурга. И тогда, когда он писал свои первые романы, и тогда, когда он работал над небольшим циклом начала 50-х годов «На улице», и тогда, когда он создавал свои замечательные «Размышления у парадного подъезда», он смотрел на социальные противоречия города так же, как и в стихах о двух Петербургах — Петербурге бедняков и Петербурге богачей.

Между созданием первой части цикла сатир «О погоде» (в 1858 году) и второй его части (в 1865 году) протекло свыше шести лет. Это, само собой разумеется, не могло не отразиться на характере каждой из частей цикла, но всё же между ними не трудно установить определенную связь.

Первая часть, со скорбным сочувствием изображая «маленьких людей», униженных и обиженных», преимущественно представителей петербургской бедноты, является как бы вступлением к сугубо сатирическим стихам, разоблачающим социальные верхи Петербурга, а прежде всего ко второй части того же цикла «О погоде».

Вчитываясь в первые три сатиры цикла, не трудно прийти к заключению, что отношение автора к изображаемым лицам и событиям проявляется очень ярко и вносит постоянно ощущаемую и волнующую лирическую струю. Введение этой струи, в известной мере, связано с теми описаниями петербургской погоды, которых так много в сатирах рассматриваемого цикла:

Начинается день безобразный —
Мутный, ветреный, темный и грязный.
..............
Ветер что-то удушлив не в меру,
В нем зловещая нота звучит,
Всё холеру — холеру — холеру —
Тиф и всякую немочь сулит!

А потому естественным, психологически обоснованным является, когда поэт, как бы сливая впечатления от «безобразного дня», от безобразной погоды со своими настроениями, восклицает:

Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!
Мы глядим на него через тусклую сеть,
Что́ как слезы струится по окнам домов
От туманов сырых, от дождей и снегов!

Переходя ко второй части цикла «О погоде», следует самым решительным образом подчеркнуть, что некрасовская сатира 60-х годов основана на

120

принципе контраста. Этот принцип не столь сильно выражен в первой части рассматриваемого цикла, но во второй части находит себе необыкновенно яркое и сильное выражение.

В четвертой сатире («Крещенские морозы») Некрасов, проявляя исключительное мастерство, противопоставляет и два слоя петербургского населения — бедняков и богачей. Бедняки легко делаются жертвой свирепого мороза, и напрасно они взывают, обращаясь к морозу:

«Уходи из подвалов сырых...

       Уходи, уходи, уходи!
       Петербургскую голь пощади!»

Что касается «довольных и сытых людей», то их преследуют не мороз, не порожденные им болезни, не голод, их преследует иной «бич», иной «убийца» — паралич, являющийся следствием непомерного обжорства. Приведя ряд конкретных примеров с указанием имен («Нестор Фомич», «генерал Федор Карлыч фон Штубе», «десятипудовый генерал»), Некрасов рисует Невский, наводненный толпой перепуганных, совершающих обязательный моцион обжор.

В пятой сатире («Кому холодно, кому жарко!») социальный контраст достигается иными средствами. Слегка коснувшись «мрачных сцен», происходящих «в предместьях дальных»,

Где, как черные змеи, летят
Клубы дыма из труб колоссальных,
Где сплошными огнями горят
Красных фабрик громадные стены, —

Некрасов рисует красоты зимнего Петербурга («зимой, Словно весь посеребренный, пышен Петербург самобытной красой!»), красоты блистающего огнями и витринами магазинов Невского. Но эти красоты не меняют усвоенного Некрасовым представления о Петербурге, как о городе социальных противоречий.

В процессе работы над своим остро сатирическим циклом Некрасов постоянно ощущает тяжелый пресс цензуры, о чем и не побоялся довести до сведения своих читателей:

  А театры, балы, маскарады?
Впрочем, здесь и конец, господа,
Мы бы там побывать с вами рады,
Но нас цензор не пустит туда.

И всё же он попытался проникнуть в область, огражденную цензурными рогатками. Полного успеха ему эта попытка не принесла, но всё же две сатиры он провел в печать за циклом «О погоде». Это — сатиры «Балет» (сатира девятая) и «Газетная» (сатира двенадцатая). Первая из них — «театральная» сатира, вторая — одна из «клубных».

Достаточно прочесть первые строки «Балета», чтобы убедиться в том, что «Балет» композиционно связан с двумя предыдущими сатирами, в которых петербургская улица и уличная жизнь изображались зимой, в лютый мороз:

Свирепеет мороз ненавистный.
Нет, на улице трудно дышать.
Муза! нынче спектакль бенефисный,
Нам в театре пора побывать.

121

«Балет» и рисует театральные впечатления автора, которые приводят к беспощадному сатирическому разоблачению социальных верхов русского общества. Более половины «Балета» (свыше 200 стихотворных строк) — это яростная атака против социальных верхов.

Направив первый свой удар против светского общества, в котором первенствующую роль играли баре-аристократы, сановники, гвардейцы, «золотая молодежь», Некрасов переходит затем к сатирическому разоблачению буржуа-капиталистов, ворочающих миллионами. Не ограничиваясь показом новоявленных «хозяев исторической сцены», Некрасов, и это составляет его величайшую заслугу, очень остро ставит вопрос о растлевающем влиянии богатств на нравственную природу человека.

Придерживаясь и в «Балете», как и в большинстве сатир этого цикла, обзорной композиции, Некрасов вслед за изображением зрителей, сидящих в ложах бельэтажа, переходит к изображению того, что происходит на сцене. А на сцене модная балерина, одетая в крестьянскую рубаху, танцует особый танец, который в те времена так и назывался «мужичок». Этому танцу, возбуждающему восторги балетоманов, Некрасов, верный всё тому же методу контрастов, противопоставляет танец идущего за обозом русского мужика:

В мерзлых лапотках, в шубе нагольной,
Весь заиндевев, сам за себя
В эту пору он пляшет довольно,
Зиму дома сидеть не любя.
Подстрекаемый лютым морозом,
Совершая дневной переход,
Пляшет он за скрипучим обозом,
Пляшет он — даже песни поет!..

Совершенно ясно, что здесь наиболее ярко выражен идейный смысл сатиры. С одной стороны, пляшет модная балерина на потеху представителей социальных верхов, с другой — пляшет «Подстрекаемый лютым морозом» угнетенный и разоренный этими же верхами русский мужик. Противопоставление этих двух плясок с исключительными силой и яркостью подчеркивает возмущающие душу противоречия социальной жизни.

Единственной клубной сатирой, напечатанной вскоре после своего создания, была сатира «Газетная». «Газетная» появилась в «Современнике» (1865, № 8) тотчас же после отмены предварительной цензуры и вызвала ярый гнев цензурных инстанций, так как в выражениях, поистине беспощадных, заклеймила образ цензора. Цензор в изображении Некрасова — это не просто чиновник, претворяющий в жизнь предписания начальства, это фанатик, закосневший в своих ультрареакционных убеждениях, это изувер, влюбленный в свою гнусную профессию.

Не меньшее омерзение, чем цензор, внушает и другой завсегдатай «Газетной» — помещик-крепостник, на совести которого лежит ряд уголовных преступлений. Но окружающая его социальная среда считает его своим и легко мирится с его преступлениями, о которых прекрасно осведомлена.

Наиболее важным, наиболее существенным из литературных мотивов «Газетной» является декларация взглядов самого Некрасова на назначение литературы и поэзии. Она находится в органической связи с теми стихами, которые сохранились в черновике «Газетной», но потом были изъяты и замшены всего тремя строчками (строки 49—52 по беловому тексту). Вот эти замечательные, мало кому известные стихи:

У меня есть приятель (без меры
Он в французские книги влюблен.
Чтоб своей не испортить карьеры

122

Он скрывает свой ум, но умен).
Мы однажды с ним весело пили
И он вдруг мне сказал от души:
«Мне вчера ваши вирши хвалили,
И должно быть они хороши».
(Я надеюсь, того не обижу,
Чьи слова привожу?) — Почему?
«Потому что я их ненавижу!
Мрак и стон! Ну, скажите, к чему
Час досуга, за утренним чаем,
Для чего я тоской отравлю?
Наши немощи знаем мы, знаем,
Но я думать о них не люблю!..»1

Из этого отрывка с неизбежностью вытекает, что собеседник Некрасова настроен в достаточной степени реакционно и принадлежит к числу тех читателей, которые ценят только развлекательную литературу, которые хотят, чтобы книга уносила их подальше от действительности с ее «мраком и стоном», с ее «всходами».

Отповедь поэта противнику «мрака и стона» в литературе написана в таком взволнованном тоне, что эта взволнованность сообщила его отповеди исключительные силу, образность, а вместе с тем такую эмоциональную выразительность.

Эта песня давно уже слышится,

Но она не ведет ни к чему,
Коли нам так писалось и пишется,
Значит — есть и причина тому!
Не заказано ветру свободному
Петь тоскливые песни в полях,
Не заказаны волку голодному
Заунывные стоны в лесах;
Спокон веку дождем разливаются
Над родной стороной небеса,
Гнутся, стонут, под бурей ломаются
Спокон веку родные леса,
Спокон веку работа народная
Под унылую песню кипит,
Вторит ей наша муза свободная,
Вторит ей — или честно молчит.

Эти строки среди поэтических деклараций Некрасова занимают одно из важнейших мест. «Причина», почему «нам так писалось и пишется», иначе говоря, причина тех «мрака и стона», которыми так возмущались читатели-сибариты в поэзии Некрасова, в том, что эта поэзия отражает основные настроения народа, сказывающиеся в «унылой песне» народной.

А дальше знаменитое четверостишие:

Примиритесь же с Музой моей!
Я не знаю иного напева.
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей...

«Газетная» и «Балет» были напечатаны на страницах «Современника» незадолго до вспышки необычайно дикой, подлинно безудержной реакции, которой правительство Александра II ответило на выстрел Каракозова (4 апреля 1866 года). Все усилия Некрасова, в том числе даже такие компромиссы, как мадригал в честь Муравьева-Вешателя, оглашенный на

123

торжественном обеде в Английском клубе, не в состоянии были спасти «Современник». Журнал был запрещен, некоторые из его сотрудников посажены в крепость, на квартире арестованного Г. З. Елисеева был временно задержан и сам Некрасов. Душевные потрясения, вызванные этими событиями и отразившиеся в ряде «покаянных» стихотворений («Ликует враг, молчит в недоуменьи...», «Неизвестному другу...», «Зачем меня на части рвете...»), прервали, не могли не прервать дальнейшей работы Некрасова над циклом «номерных» сатир. Тем более, что провести их в печать в атмосфере цензурного террора не было никакой надежды.1

Однако Некрасов не принадлежал к числу таких бойцов, которых легко выбить из седла. В том же роковом для него 1866 году он приступил к работе над комедией «Как убить вечер?», а в 1867 году продолжал эту работу. Эта комедия была задумана как произведение, в котором были бы изображены и в известной мере сопоставлены основные движущие силы русской общественности. Замысел комедии «Как убить вечер?», к величайшему сожалению, остался не реализованным до конца. Комедия дошла до нас в составе первого и части второго действия. Она не была напечатана при жизни Некрасова. Однако отрывки из первого акта, конечно, в переработанном виде, Некрасов опубликовал под названием «Медвежьей охоты».

В основе комедии — противопоставление двух миров: мира богатых, праздных господ и мира оборванной, унылой, испитой крестьянской бедноты, нанявшейся в загонщики за жалкие гроши, которые неохотно и с прижимом уплачивались распорядителем охоты, чванливым аристократом князем Сухотиным.

Окончательный вывод, выявляющий отношение автора к господам:

Не только не приятны, мне противны
Все эти люди, шумною ордой
Нахлынувшие в наше захолустье...

Уделено внимание в комедии и российским либералам, но особенно подробно эта тема разработана в «Медвежьей охоте».

«Медвежья охота», как уже отмечалось выше, — это ряд фрагментов из комедии «Как убить вечер?», но переработанных и дополненных новым материалом. Действия в «Медвежьей охоте», строго говоря, нет, а имеется только ряд диалогов, из которых наибольший интерес представляют диалоги Миши и Пальцова. Миша — типичный либерал. Его «платформа» определяется верой в то, что эпоха Александра II — прогрессивная эпоха. Мише противопоставлен Пальцов. Мишиной веры в российский прогресс он абсолютно не разделяет потому, что этот прогресс в кавычках не внес сколько-нибудь существенных перемен к лучшему в положение народных масс:

Не много выиграл народ,
И легче нет ему покуда
Ни от чиновных мудрецов,
Ни от фанатиков народных,
Ни от начитанных глупцов,
Лакеев мыслей благородных!

Таково настоящее. Но недавнее прошлое, т. е. николаевская эпоха, не лучше, а еще хуже: «„Не рассуждать, — повиноваться!“ — Девиз был общий».

124

Итак, картины современности и недавнего прошлого нарисованы в «Медвежьей охоте» очень мрачными красками. Но Некрасов недаром был великим сыном великого народа. В его творчестве есть пессимистические ноты, но в окончательный пессимизм он никогда не впадал. И «Медвежья охота» не порождает в конечном результате пессимистических настроений. В ней есть знаменательное упоминание о «племени молодом», способном во имя интересов народа и родины «бросаться прямо в пламя» и, если нужно, то «и погибать». Представители этого «племени молодого» не имеют ничего общего с либералами, т. е. «Рыцарями доброго стремления И беспутного житья».

Не в меньшей мере предохраняет и поэта и его читателей от пессимизма мысль о славных деятелях прошлого, которыми никогда не оскудевала русская земля.

Да! были личности!.. Не пропадет народ,
Обретший их во времена крутые!

Эти личности — Белинский и Гоголь. Некрасовская оценка общественной роли Белинского выражена в великолепных стихах («Белинский был особенно любим» и т. д.), до сих пор не утративших способности волновать читателей.

14

Через полтора года после запрещения «Современника» возобновилась журнальная деятельность Некрасова, ему удалось договориться с собственником одного из самых старых петербургских журналов — «Отечественных записок» — А. А. Краевским о передаче редакции этого журнала в его руки.

В редакцию «Отечественных записок», кроме Некрасова, вошел сначала Г. З. Елисеев, а несколькими месяцами позднее, окончательно порвавший с государственной службой, М. Е. Салтыков-Щедрин.

Говоря об «Отечественных записках», нельзя не упомянуть, что, идя и в этом случае путем «Современника», они служили объединяющим центром для беллетристов демократического направления. Достаточно сказать, что в них постоянно сотрудничали Г. И. Успенский, Ф. М. Решетников, Н. Н. Златовратский, П. В. Засодимский, Н. И. Наумов, Ф. Д. Нефедов и многие другие. Из писателей старшего поколения в «Отечественных записках» с исключительным постоянством сотрудничал А. Н. Островский.

В годы редактирования «Отечественных записок» Некрасов создал ряд выдающихся поэтических произведений. Это прежде всего такие поэмы, как «Дедушка» (1870), «Недавнее время» (1871), «Русские женщины» (1871—1872), «Современники» (1875) и большая часть грандиозной эпопеи «Кому на Руси жить хорошо» («Последыш», «Крестьянка», «Пир — на весь мир», 1872—1876). Работая над поэмами, Некрасов не ослаблял и чисто лирического творчества. Последний прижизненный сборник его стихов («Последние песни», 1877) был, в основе своей, сборником лирических стихотворений.

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении лирики 70-х годов, это то, что она в огромном большинстве случаев, опять-таки в теснейшей связи с политической ситуацией, вдохновляется мыслью о народе и о революции, как единственном выходе из того тупика, в который ввергли народ после крестьянской реформы 1861 года правящие классы.

125

Подлинной стихотворной декларацией Некрасова в 70-е годы является его «Элегия», которую он называл «самыми... задушевными и любимыми» стихами «из написанных... в последние годы» (XI, 332). В «Элегии» отчетливее, чем когда-либо, Некрасов определяет миссию поэта, как служение народу (в «Элегии» даже несколько раз употреблено слово «служить»), и заявляет:

Толпе напоминать, что бедствует народ
В то время, как она ликует и поет,
К народу возбуждать вниманье сильных мира —
Чему достойнее служить могла бы лира?..

Со справедливой гордостью озирая пройденный им путь, Некрасов приходит к следующему итогу:

   Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен...
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый в бой иди!..

Таким образом, не «рыцарем на час» изображает себя в этом стихотворении поэт, а воином, идущим в бой. Иного пути, как идти в бой, нет и быть не может, ибо для поэта ясней ясного, что положение народа после реформы не улучшилось, а ухудшилось. В стихотворении «Как празднуют трусу» об этом говорится с недопускающей никаких сомнений определенностью.

Вслед за стихотворением «Элегия» заслуживает исключительного внимания стихотворение «Поэту», написанное в стиле несколько возвышенном, несколько необычном для Некрасова. Но его боевой, местами прямо-таки революционный пафос вне всякого сомнения.

Вооружись небесными громами!..
Казни корысть, убийство, святотатство!
Сорви венцы с предательских голов...

Вот с какими призывами обращается здесь Некрасов к поэту.

«Сорви венцы с предательских голов» — одна эта строчка представляет собой пример поразительной смелости певца революционной демократии.

Народ и революция — вот к чему неотвязно прикована мысль Некрасова в 70-е годы. Раздумья о положении народа иногда окрашены у него в грустные, даже пессимистические тона (см., например, стихотворение «Уныние»). Но Некрасов умеет их преодолевать. За год до «Уныния» он написал стихотворение «Накануне светлого праздника», в котором овеянный мягкой, ласкающей красотой сельский пейзаж («Я ехал к Ростову Высоким холмом» и т. д.) обрамляет широкий показ трудового народа. Чрезвычайно удались поэту но своему лаконизму и на редкость умелому подбору наиболее характерных черт портреты представителей различных трудовых профессий — кузнецов, портных, красильщиков, в особенности пильщиков.

Стихотворение «Накануне светлого праздника» имеет подзаголовок «Из стихотворений, посвященных русским детям». Это дает основание связать его с циклом «Стихотворения, посвященные русским детям», первая часть которого («Дядюшка Яков», «Пчелы», «Генерал Топтыгин») относится еще к 1867 году, а вторая («Дедушка Мазай и зайцы» и «Соловьи») — к 1870 году. Правда, стихотворение «Накануне светлого праздника» по силе проникающего его лиризма отличается от остальных пяти стихотворений

126

цикла, но и в них, несмотря на преобладание эпических элементов, лирическая струя нашла себе некоторое место, выражаясь в самом тоне рассказа.

Наибольший материал для характеристики отношения Некрасова к мужику, бесспорно, дает знаменитое стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы» — один из лучших образцов столь частых у Некрасова «записок охотника». Внутренний облик Мазая определяет его безграничная любовь к родине и родной природе («Старый Мазай Любит до страсти свой низменный край»), сливающаяся с любовью ко всякому живому существу.

«Дедушка Мазай...» — одно из тех стихотворений, которые помогают воспитывать гуманные чувства. Его успех у читателей, в частности у юных читателей, зависит, разумеется, не только от проникающей его гуманности, но и от занимательности сюжета (спасение тонущих зайцев в лодке). «Дедушка Мазай...» — это одно из достижений некрасовского реализма, соединяющее жизненность образов и сцен с конкретностью и простотой языка.

В рассмотренных стихотворениях данной группы мотив народных страданий не находит себе яркого отражения, но это не значит, что поэт о них не думает. Последнее в цикле стихотворение «Соловьи» снова напоминает о них с исключительной силой. В концовке стихотворения, отвечая на вопрос сына, нет ли «таких рощиц» на свете, где людям жилось так же привольно, как живется соловьям в особой предназначенной для них роще («Избави бог тут ставить сети!»), крестьянка говорит:

«Нет, мест таких... без податей
И без рекрутчины нет, дети.

А если б были для людей
Такие рощи и полянки,
Все на руках своих детей
Туда бы отнесли крестьянки...»

Цензура не преминула выразить свое крайнее неудовольствие автором стихотворения и журналом, его поместившим («Отечественные записки»): «...желательно было бы избежать сопоставления их (т. е. податей и военной службы. — В. Е.-М.) с силками и сетями».1

Таким образом, не замалчивая бедствий народа, подчеркивая их иной раз с исключительной силой, Некрасов твердо стоял на той точке зрения, что и индивидуальные представители народа и народные массы в целом заслуживают любви и веры в их не сломленные долгими веками рабства духовные силы. Вот почему поэт не сомневался в лучшем будущем народа и говорил о нем постоянно с таким лирическим подъемом и одушевлением, с такой изумительной прозорливостью, что некоторые из созданных им в это время стихов получили характер пророчества. Сказанное в первую очередь относится к знаменитому шестнадцатистишию из стихотворения «Горе старого Наума»:

Увы! я дожил до седин,
Но изменился мало.
Иных времен, иных картин
Провижу я начало

В случайной жизни берегов
Моей реки любимой:
Освобожденный от оков,
Народ неутомимый

Созреет, густо заселит
Прибрежные пустыни;

127

Наука воды углубит:
По гладкой их равнине
Суда-гиганты побегут
Несчетною толпою
И будет вечен бодрый труд
Над вечною рекою...

В этих великолепных стихах выражены отдаленные от нашего времени несколькими десятилетиями предвещания того, что ставит своей целью великое строительство в нашей стране, открывшее светлый путь к народному счастью, к коммунизму. Но путь этот, крепко верит Некрасов, лежит через революцию.

На самом пороге 70-х годов (в 1868 году) Некрасов создал два стихотворения, в которых его революционно-демократическое credo нашло исключительно яркое выражение. Это — стихотворения «Мать («Она была исполнена печали...») и «Душно! без счастья и воли...». Их содержание не нуждается в особых комментариях. Сказать яснее, что

Есть времена, есть целые века,
В которые нет ничего желанней,
Прекраснее — тернового венка...

невозможно. Под терновым венком поэт разумеет тот венок, который был уготован активным участникам революционного движения. Страстную жажду революционного взрыва поэт выразил во втором стихотворении («Буря бы грянула, что ли?»).

Имеются два варианта этого стихотворения: в одном призыв к буре заканчивается словами:

Чашу вселенского горя

     Всю расплещи!..

во втором словами:

Чашу народного горя

     Всю расплещи!..

Едва ли правильно противополагать один вариант другому. Расплескать «Чашу народного горя» — эта задача, как были убеждены революционные демократы, может быть с успехом разрешена русской крестьянской революцией. Некрасов, подобно Чернышевскому, Добролюбову, верил в крестьянскую революцию, хотя, обладая на редкость трезвым и реалистическим складом ума, не ожидал ее наступления скоро. Однако это не мешало ему с пристальным вниманием следить за событиями международной революции.

Эти думы с особой силой овладели душой поэта именно в 70-х годах под впечатлением Парижской Коммуны.

В настоящее время можно считать доказанным, что стихотворения Некрасова «Страшный год» и «Смолкли честные, доблестно павшие...», написанные, повидимому, в 1872 году, потрясающими красками изображают падение Коммуны и гибель коммунаров. Сочувствие Некрасова в обоих этих стихотворениях полностью на стороне коммунаров. А Парижская Коммуна и какой-то мере была зарей мировой революции. Не забудем, что В. И. Ленин писал:

«На плечах Коммуны стоим мы все в теперешнем движении».1

128

Среди лирических стихотворений рассматриваемого периода сравнительно редки интимно-лирические, но всё же они есть, причем и на них лежит яркая печать зрелого мастерства поэта. Об этом как нельзя ярче свидетельствует знаменитое стихотворение «Три элегии» с подзаголовком «А. Н. Плещееву».

15

70-е годы характеризовались нарастанием революционного движения. Это способствовало дальнейшему развитию революционной темы в творчестве Некрасова. Прежде всего это проявилось в его двух поэмах о декабристах и декабристках — «Дедушка» и «Русские женщины», относящихся к самому началу 70-х годов, когда в России происходили «политические процессы», свидетельствовавшие о том, что революционные элементы русской общественности уже готовы перейти к самой беспощадной борьбе против существующего порядка, а во Франции разгорался, а затем ярко запылал ослепительный светоч Парижской Коммуны.

И «Дедушка» и «Русские женщины» — историко-революционные поэмы.

Поворот Некрасова к исторической тематике на первый взгляд представляется несколько неожиданным. Ведь тяга к современности — отличительная черта его поэзии. И не случайно еще на заре своей творческой деятельности одно из своих произведений он назвал «Современной одой», а другое — «опытом современной баллады». «Современность» — это один из основных лозунгов Некрасова как поэта. Перейдя к исторической тематике, Некрасов руководствовался не стремлением к уходу от современности, а стремлением подойти к ней с той стороны, с какой это представлялось желательным и возможным. Некрасов не мог не испытывать в 70-е годы жгучей потребности изобразить именно революционную современность. Тем более, что как раз в это время он получил ряд новых и неопровержимых доказательств того, что то решение «проблемы положительного героя», которое он намечал четырнадцать-пятнадцать лет тому назад, работая над поэмой «Несчастные» («положительный герой», в котором так нуждается русский народ, — это революционер, демократ, патриот), абсолютно правильно. Но показать образ такого именно «положительного героя» нечего было и думать. В результате создалось такое положение вещей, при котором предстояло или вовсе отказаться от изображения революционных борцов современности, или показать их сквозь призму исторического прошлого. Через головы декабристов и декабристок Некрасов как бы обращался к революционным деятелям и деятельницам современности с призывом так же честно и самоотверженно служить народному революционному делу, как служили ему лучшие из декабристов и декабристок. Чтобы избегнуть при этом призыве фальшивых нот, Некрасов должен был дать отнюдь не искаженные, с точки зрения исторической достоверности, образы своих героев и героинь, а вместе с тем подчеркнуть в их обликах такие черты, которые роднили их с революционной современностью.

Историческая основа поэм Некрасова прощупывается совершенно явственно. Однако как поэт огромного дарования, к тому же как общественный деятель определенного лагеря, Некрасов не мог и не хотел ограничиться ролью перелагателя исторических фактов. Он дал этим фактам определенное истолкование и освещение, а кроме того, не заграждал дорог собственному свободному вдохновению, когда это не вело к искажению исторической правды.

129

Идейная направленность поэмы «Дедушка» наиболее ярко выражена в следующем четверостишии:

Зрелище бедствий народных
Невыносимо, мой друг;
Счастье умов благородных —
Видеть довольство вокруг.

Эти слова вложены поэтом в уста дедушки, «возвращенного декабриста». После тридцати лет пребывания в Сибири он не изменил своим убеждениям и попрежнему думает, что стремление к народному благу должно быть присуще всякому честному («благородному») гражданину своего отечества.

Если борьба за благо народа потребует жертв, то нельзя останавливаться и перед жертвами. Равнодушное отношение к общественной неправде резко отвергается дедушкой. Рассказывая своему внуку о невыносимо тяжелом положении народа в аракчеевские времена, дедушка не однажды прерывает свой рассказ восклицаниями:

Кто же имеющий душу
Мог это вынести?.. кто?..
Кто же, в ком честь не уснула,
Кто примирился бы?..

С общественной неправдой следует не мириться, а бороться. Эту мысль поэт четко выразил в строках:

Взрослые люди — не дети,
Трус — кто сторицей не мстит.
Помни, что нету на свете
Неотразимых обид!..

Но под давлением цензуры должен был изъять их из печатного текста.

Дедушка страстно любит родную природу и родной народ, он знает жизнь народа и верит в его лучшее будущее. С крестьянами, с солдатами он говорит как с равными себе людьми. Он ценит физический труд и с увлечением занимается им. Желая помочь измученному пахотой крестьянину, он сам становится у плуга, и его внук убеждается, что дед умеет «отлично пахать».

Дедушка по возрасту принадлежит прошлому, но у него юная душа; он любит молодежь и умеет ее воспитывать в духе тех освободительных стремлений, которым он никогда не изменял. И не случайно поэма заканчивается рассказом о том, какое благотворное влияние оказал дедушка на маленького Сашу:

Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему...
Глупых и злых ненавидит,
Бедным желает добра...

В лице Саши дедушка подготовил себе смену, будущего борца, заступника за народ. В этом агитационное значение поэмы.

Однако в поэме, кроме образов дедушки и его внука, есть еще один образ, — уже не индивидуальный, — образ русского народа, без которого поэма потеряла бы значительную часть своего идейного смысла. В 70-е годы демократическая направленность поэзии Некрасова достигла такого развития, что для него трудно, если не невозможно, было создавать

130

произведения, не вводя в число действующих лиц представителей народной среды.

В «Дедушке» народ показан и в прошлом, и в настоящем, и в будущем.

Картины прошлого до ужаса мрачны. Молодую крестьянку, стоявшую у аналоя («Поп уже кольца менял»), барин, насильник и сластолюбец, делает своей подневольной наложницей, а ее жениха приказывает сдать в солдаты. Сыновья народа, затянутые в солдатские мундиры, подвергаются гнуснейшим издевательствам («Что ни начальник, то зверь!»). «Подлых подьячих орда» безжалостно давит «сок из народа».

Но и в настоящем, накануне «освобождения» (действие поэмы относится к этому именно времени), народу живется не легко. «Пахарь угрюмый, С темным, убитым лицом», повстречавшийся дедушке, одет в лохмотья; и он, и его клячонка еле живы с голоду.

Как ни ужасно прошлое народа, как ни мрачно его настоящее, дедушка, а вместе с ним и автор уверены в его светлом будущем. Завесу этого грядущего призваны приподнять великолепные строки поэмы, посвященные Тарбагатаю. Благоденствующий Тарбагатай — не мечта, не порождение авторской фантазии. Он на самом деле существовал и был описан в мемуарах барона Розена. Это описание и использовал Некрасов. Но при этом он очень хорошо понимал, что Тарбагатай — типическое явление, которому принадлежит будущее.

Общественная миссия «возвращенного декабриста» — внушать молодому поколению стремление к тому, чтобы вся Россия превратилась в благоденствующий и цветущий Тарбагатай. Некрасов сумел дать определенный ответ на вопрос о том, что нужно для этого сделать. «Волю да землю им дали», — говорит дедушка, объясняя то «чудо», воплощением которого явился Тарбагатай. Эти слова, кроме своего прямого смысла, имели некий тайный смысл. «Земля и воля» — название революционной партии 60-х годов, с которой был тесно связан Чернышевский. Иными словами, Некрасов хотел сказать, что только путем революции возможно превращение России в благоденствующий и цветущий Тарбагатай. Правда, при этом он подчеркнул еще одно необходимое для этого условие — труд, направляемый сильной и разумной человеческой волей:

Воля и труд человека
Дивные дивы творят!

Яркость образов, живость диалогов, сила и выразительность языка говорят сами за себя. Необычайно удачна композиция поэмы, обусловившая динамизм в развитии ее действия и драматизм ее содержания. Чередование событий, пейзажей, встреч, живых диалогов, проникновенных рассказов и песен деда, интерес которых обостряется постоянными вопросами внука, держат внимание читателя в состоянии некоторого напряжения, и поэма читается с неослабевающим интересом.

В уста дедушки поэт не случайно вложил песню о «Трубецкой и Волконской».

В «Русских женщинах» эта песня была развернута в большую поэму, точнее, в две поэмы.

В поэмах о Трубецкой и Волконской проводится тот же взгляд на социальные причины движения декабристов, что и в «Дедушке». Иркутский губернатор, убеждая княгиню Трубецкую вернуться, говорит ей, что муж принес ее в жертву «пустому призраку». В пылу спора он называет ее «жалкой рабой» своего мужа. Княгиня с негодованием восклицает:

131

О, если б он меня забыл

Для женщины другой,

В моей душе достало б сил

Не быть его рабой!

Но знаю: к родине любовь

Соперница моя,

И если б нужно было, вновь

Ему простила б я!..

Княгиня Трубецкая вполне оправдывает действия своего мужа, так как понимает, что в основе их лежит пламенная любовь к родине. Мало того, Некрасов изображает княгиню Трубецкую настолько сочувствующей революционной деятельности мужа, что вкладывает ей в уста следующее обращение к нему, не пропущенное целиком царской цензурой и только после Великой Октябрьской социалистической революции полностью включенное в текст поэмы:

«Скажи, что делать? Я сильна,

Могу я страшно мстить.

Достанет мужества в груди,

Готовность горяча...»

В поэме «Княгиня Трубецкая» две части. Первая начинается с рассказа об отъезде княгини, о прощании ее с отцом, в основной же части изображается ее трудное и далекое путешествие. Описание путешествия перемежается воспоминаниями княгини, граничащими с полусонными видениями. Ее первые воспоминания — о радостной юности, пышных балах, счастливом замужестве, путешествии с любимым мужем в Италию, неподражаемых красотах южной природы. Но тотчас же, вслед за ними, Некрасов рисует ряд контрастирующих картин:

Исчезли радужные сны,

Пред нею ряд картин

Забытой богом стороны:

Суровый господин

И жалкий труженик-мужик

С понурой головой...

«Скажи, ужель весь край таков?

Довольства тени нет?..»

— Ты в царстве нищих и рабов! —

Короткий был ответ...

Перед воображением княгини проносятся события 14 декабря в Петербурге (классическое, единственное почти во всей русской поэзии описание восстания декабристов), посещение ею заключенного в Петропавловской крепости мужа, с ее наводящей ужас обстановкой. А после ужаса, привидевшегося во сне, но восходящего к пережитым ею впечатлениям действительности, новый ужас, ужас того, что ее окружает в данный момент на яву. От этого ужаса княгиню спасает новый сон, «опасный» на таком морозе, — перед нею снова проносятся картины итальянской природы.

На этом кончается первая часть поэмы.

Композиция поэмы показывает, к каким успешным результатам пришел Некрасов, прибегнув к очень трудному для художника-реалиста приему — смежному изображению снов и яви. Однако, так как сны княгини отразили не какие-либо фантастические видения, а реально ею пережитое, то этот прием, обогатив поэму яркими контрастами, неподдельным драматизмом, повышающим ее интерес, ни в малой степени не противоречит реалистическому методу художника.

132

Вторая часть поэмы — это столкновение княгини с губернатором, возникшее на исторической основе. Оно много дает для характеристики образа княгини, как несгибаемой патриотки и революционерки, представляя в то же время незаурядный интерес ярким изображением старого служаки, заскорузлого бюрократа александровско-николаевской эпохи — иркутского губернатора. Полная и несомненная моральная победа революционно настроенной героини над реакционным бюрократом — вот чем кончается поэма Некрасова.

В отличие от образа княгини Трубецкой, Некрасов рисует образ Волконской в движении, в росте. Это делает неизбежным широкое внесение в его поэму психологических элементов.

Они выражены уже в первой главе. Но во второй и в особенности в третьей главе поэт отводит им несравненно большее место, показывая, как под влиянием происшедших событий княгиня нравственно и умственно вырастает и оказывается в силах выдержать трудную борьбу с отцом, который не хочет отпускать ее вслед за мужем в Сибирь. Из этой борьбы княгиня Волконская выходит победительницей только потому, что благодаря пережитому она превратилась в сознательного человека, в революционно настроенную гражданку.

В четвертой главе поэт подчеркивает, что сочувствие лучших представителей тогдашней интеллигенции с Пушкиным во главе всецело на стороне едущей в Сибирь Волконской, а вместе с тем на стороне декабристов.

В пятой главе, наравне с рядом бытовых картин, рисующих жизнь «пустынного русского края», поэт показал сочувственное отношение народа к своей героине.

В «Записках» Волконской имеется лаконическая фраза: «Я зашла в первую встретившуюся церковь, чтобы отслужить благодарственный молебен». Некрасов развил ее в яркую и эмоциональную картину, подчеркивая сочувствие народа декабристке.

Сказанного достаточно, чтобы прийти к выводу, что в планы Некрасова входило, наравне с образами индивидуальных героев (М. Н. Волконской, ее отца, ее мужа, Пушкина и т. д.), создать и образ русского народа. Над созданием этого образа он упорно и успешно работал в «Дедушке»; к этому же образу вернулся в пятой главе «Княгини М. Н. Волконской». Окончательную дорисовку этот образ получил в шестой главе.

Образ народа дорисовывает, конечно, не столько мелкая, но характерная подробность — доброта и бескорыстие часового, разрешившего княгине, вопреки приказу, спуститься в рудник («Не золото, внуки, и здесь помогло»), сколько то лирическое отступление («Спасибо, вам, русские люди!»), которое по справедливости считается одним из перлов революционно-демократической поэзии Некрасова. В нем содержится поистине неповторимый гимн в честь русского народа и его высоких моральных качеств.

И опять-таки, сравнивая этот гимн с соответствующими строками «Записок М. Н. Волконской», мы убеждаемся, насколько демократическое сознание Некрасова обогнало уже склонявшееся к демократизму, но не лишенное черт, присущих барыне-аристократке, сознание его героини.

Сцена в руднике, сверх того, очень важна в том отношении, что в ней подробнее, чем в каком-либо другом месте поэмы, даются образы сосланных декабристов, а прежде всего образ самого Волконского, окруженный ореолом нравственного величия. Святость революционного подвига с исключительной силой подчеркнута в этой сцене.

133

«Русские женщины» (первоначально «Декабристки»), ч. I. Черновой автограф
Некрасова. 1871.

134

Композиция поэмы в связи с образами ее героев наглядно показывает, каким достижением русской реалистической литературы XIX века является поэма.

Идейная направленность поэмы в связи с ее высокими художественными достоинствами обусловила ее исключительный успех в передовых кругах русской общественности, и Некрасов имел достаточно объективное основание сказать своему брату (в письме 1873 года): «Моя поэма „Княгиня Волконская“, которую я написал летом в Карабихе, имеет такой успех, какого не имело ни одно из моих прежних писаний... Литературные шавки меня щиплют, а публика читает и раскупает» (XI, 240).

16

Если только что рассмотренные поэмы Некрасова ставили на недосягаемо высокий пьедестал истинных друзей народа, которыми Некрасов признавал прежде всего активных революционных борцов, то приблизительно в это же время поэт нанес ряд сокрушительных ударов врагам народа. В 1870 году Некрасов создал новое произведение — сатирическую поэму «Недавнее время». Не имея еще полной исторической перспективы, он сумел дать совершенно правильный анализ как николаевской эпохи, так и начала царствования Александра II.

В поэме сказалось беспощадно отрицательное отношение и к сугубо реакционным временам Николая I и к началу царствования Александра II. Но цензурные условия помешали ему вместо «недавнего времени» говорить о текущем историческом моменте. Однако в 1875 году он решился заговорить в полный голос о «новых язвах» и «народившемся зле» русской жизни.

Этими язвами, этим злом Некрасов считал те явления, которые были порождены быстрым развитием капитализма, усвоившего в своей деятельности явно грабительские методы, исключительно тяжким бременем ложившиеся на народ.

В. И. Ленин об этом времени писал: «...старая патриархальная Россия после 1861 года стала быстро разрушаться под влиянием мирового капитализма. Крестьяне голодали, вымирали, разорялись, как никогда прежде, и бежали в города, забрасывая землю. Усиленно строились железные дороги, фабрики и заводы, благодаря „дешевому труду“ разоренных крестьян. В России развивался крупный финансовый капитал, крупная торговля и промышленность».1

Широта замысла поэмы «Современники» потребовала привлечения огромного материала: для своей поэмы Некрасов использовал и газеты, и журналы, и книги научного содержания, и воспоминания. А кроме того, нет никакого сомнения, что поэт, благодаря своим обширным связям и знакомствам с представителями коммерческого, делового, бюрократического миров, располагал огромным запасом личных наблюдений, опиравшихся на непосредственные впечатления. Только вооружившись глубоким и всесторонним знанием того общественного слоя, который должен был послужить объектом художественного воспроизведения в поэме, Некрасов мог приступить к ее реализации.

Обдумывая жанр своего произведения, Некрасов остановился на жанре полутеатрального сатирического обозрения, чрезвычайно приспособленного

135

к тому, чтобы дать огромное число портретов («портретную галерею») интересовавших его персонажей.

Композиция определена наблюдениями автора, находящегося в модном ресторане («Дюссо»), сначала над присутствующими в отдельных залах, а затем над присутствующими в огромном общем зале. Отсюда деление поэмы на две части.

В первой — «Юбиляры и триумфаторы» — прежде всего показаны индивидуальные образы представителей власти, но показаны так, что их сопокупность позволяет говорить о некоем коллективном образе, вызывающем чувство возмущения и омерзения. Разве этого чувства не возбуждает «юбиляр-администратор», «Древен, весь шитьем залит, Две звезды», о котором только и можно сказать, что он «Не довел до разоренья..., крова не лишил» «населенья» вверенного ему края, что он не совершал явно уголовных деяний (зал № 1), или другой герой, ярый мракобес, подобный Магницкому (зал № 2).

Под давлением цензуры Некрасову пришлось выбросить из текста отдельного издания «Современников» несколько сценок («зал»), в которых речь шла о представителях администрации — как гражданской, так и военной в их непосредственном воздействии на народ.

Вот сценка «Новый губернатор», в которой некто, по всей видимости министр, назначив кого-то «новым губернатором», наставляет его:

Что же делать? Потрудитесь!..
Недоимку! недоимку!
Остальное — трын-трава!..

Выводя целую галерею сановных реакционеров, Некрасов не остановился перед резчайшим выпадом против барда реакции — М. Н. Каткова в сценке без названия (ее условно можно назвать «Похороны Леонтьева»).

Кроме отмеченных, в «Юбиляры и триумфаторы» вошло еще несколько сценок, в которых изображаются представители различных общественных организаций, способные, на первый взгляд, даже вызвать симпатии, но при ближайшем рассмотрении оказывающиеся или бесполезными, или вредными для народа.

Таково общество агрономов (зал № 5), таково общество «библиографов» (зал № 7), таково собрание светских «благотворителей», зло смеется поэт над обществом гастрономов (зал № 10), произносящих «приговоры» «сосиске», ставящих «баллы» «поросенку», «ветчине» и ссорящихся при этом, под стать взрослым людям светская молодежь (зал № 3).

«Юбиляры и триумфаторы» — своего рода введение ко второй части поэмы — «Герои времени». Этим введением Некрасов показывает необычайно низкий моральный и интеллектуальный уровень так называемого «высшего общества», причем акцентирует внимание на поистине растленных представителях власти.

Во второй части поэмы — «Герои времени» — в центре «члены одной могущественной корпорации» — корпорации алчных, ни перед чем не останавливающихся буржуа-капиталистов.

Перечень действующих лиц, еще более многочисленных, чем в первой части поэмы, дается самим автором:

Во-первых, тут были почетные лица
В чинах, с орденами. Их видит столица
В сенате, в палатах, в судах.
Служа безупречно и пользуясь весом,
Они посвящают досуг интересам

136

Коммерческих фирм на паях.
Тут были плебеи, из праха и пыли

Достигшие денег, крестов,

И рядом вельможи тут русские были,

Погрязшие в тине долгов

(То имя, что́ деды в безумной отваге

Прославили — гордость страны —

Они за паи подмахнут на бумаге,

Нестоющей трети цены)...

Сидели тут важно, в сознании силы
«Зацепа» и «Савва» — столпы-воротилы
(Зацепа был мрачен, а Савва сиял).
Тут были банкиры, дельцы биржевые,
И земская сила — дворяне степные, —
Тут было с десяток менял.
Сидели тут рядом тузы-иноземцы:
Остзейские, русские, прусские немцы,
Евреи и греки и много других —
В Варшаве, в Одессе, в Крыму, в Петербурге
Банкирские фирмы у них —
На аки, на раки, на берги и бурги
Кончаются прозвища их.

Этот перечень подчеркивает, с одной стороны, всесословный (высшая бюрократия, аристократия, дворяне степные, плебеи и т. д.), с другой — интернациональный характер изображаемой поэтом пестрой оравы.

Их объединяет общее участие в

...походах на карманы
Благодушных россиян...

«Походы» эти преследуют одну цель — наживу:

О господи! удвой желудок мой!
Утрой гортань! учетвери мой разум!
Дай ножницы такие изобресть
Чтоб целый мир остричь вплотную разом.

Сомневаться в том, что плутократы, в известной мере, добьются желаемого, не приходится:

Горе! Горе! хищник смелый
Ворвался в толпу!
Где же Руси неумелой
Выдержать борьбу?

Плутократы то превозносят бесстыдно эксплуататорскую деятельность «производителя работ акционерной компании» Федора Шкурина, который мастерски умел добиваться понижения цен на труд, разоряя тем самым местное крестьянское население, то внимательно выслушивают патетическую речь одного из «менял», предлагающего основать акционерное общество для учреждения «Центрального Дома Терпимости». Если этот проект и отклонен, то только потому, что его признали для данного момента несвоевременным; чудовищная же безнравственность проекта никого не пугает.

Последующая часть «Героев времени» передает разговоры подвыпивших («все пьяно»), а потому и не считающих нужным стесняться участников сборища. Вот один из них:

137

Теперь цинизм у них царил,
И разговор был часто страшен:
— С какой иконы ты скусил
Тот перл, которым ты украшен? —
«Да с той, которой помолясь,
Ты Гасферу подсыпал яду...»
Так остроумно веселясь,
Одни смеялись доупаду,
Другие хмурились...

Необыкновенно ярки образы представителей «местного дворянства» и «дворян-степняков», призванные иллюстрировать ту мысль, что дворяне и после освобождения крестьян не перестали быть исконными врагами народа.

Характерна также и песенка «двух инженеров», снова и снова подчеркивающая магическое действие взяток на самых высоких сановников.

Великолепна характеристика Леонида, «ренегата из семьи профессоров», отдавшего свои знания и таланты на службу плутократии.

Ярко и образно очерчены «Остзейский туз — барон фон Клоппенгорст», воплощение величественного самодовольствия, «Торжественности в осанке и в лице», и представляющий полную ему противоположность юркий, вертлявый Эдуард Иваныч Грош.

В ореоле таинственности представлено появление некоего «нового мужа», перед которым склоняется «сам барон Клоппенгорст», — надо думать, министра, ведущего какие-то многозначительные переговоры с Саввой и Зацепой.

Затем следует рассказ только что вернувшегося из-за границы «Экс-писателя бледнолицего Пьера Кулькова» о сказочной роскоши, которой окружил себя наживший в России «миллиард», а теперь поселившийся «на светлом юге» «великий муж», совмещающий в себе «Вожделений плутократа, Так сказать, апофеоз» — фон Руге.

Эффективны появление и речь необычайно энергичного и предприимчивого Ладьина («Сумасшедший или гений?» — спрашивает о нем поэт), похваляющегося тем, что он «рельсы дал дорогам» и «войскам оружье дал».

После ухода Ладьина, так же внезапно исчезнувшего, как и явившегося, развитие действия в «Современниках» принимает совершенно иной характер. Поэт считает необходимым напомнить о народе, о том самом народе, который бесстыдно и беспощадно грабят и обирают изображенные им плутократы. Для этого он избирает особый, поражающий своим своеобразием, но отнюдь не противоречащий реалистическим установкам поэмы прием. Собравшиеся, — точнее, те из них, которые или вышли из народа, или в прошлом имели близкое общение с ним, — запевают бурлацкую песню, пронизанную не только отзвуками горькой бедности и непосильного труда, но и чувством зреющей ненависти к эксплуататорам («Эдак бы впрячь В лямку купца — Лег бы богач!..»). «Бурлацкая песня», воссоздающая образ обездоленного и угнетенного народа, — самое сильное место в поэме. Это почувствовал такой первоклассный художник и в то же время соратник Некрасова по литературно-журнальной деятельности, как М. Е. Салтыков-Щедрин. В своем отзыве о «Современниках» в письме к поэту от 12 февраля 1876 года он заявлял: «...поэма поразила меня своею силою и правдою; например, картина Кокоревых, тянущих бечевую и с искренним трагизмом поющих бурлацкую песню (превосходно)...».1

138

«Герои времени» — замечательное, всё еще не оцененное по достоинству произведение русской поэзии. Сила производимого ею впечатления зависит как от важности поставленных автором проблем, — какова проблема русского капитализма и практикуемых им методов наживы в 70-е годы, проблема растлевающего воздействия этого капитализма на его представителей и на окружающую социальную среду, проблема широкого содействия капитализму со стороны представителей власти, вовлеченных в орбиту капиталистического грабительства, проблема буржуазного перерождения части интеллигенции, пошедшей на службу капитализму, — так и от художественных достоинств поэмы. Как искусно построена композиция поэмы, охватывающая бесконечное множество событий, картин, сцен, образов, об этом уже говорилось.

Вопреки мнению, державшемуся в старом литературоведении, что Некрасов будто бы стремился рисовать только портреты отдельных лиц, теперь уже всем ясно, что целью некрасовской сатиры в «Современниках» было разоблачение не отдельных лиц, а социального строя.

Однако для придания своим образам наибольшей реальности Некрасов щедро наделял их чертами определенных лиц. Так, трудно было бы отрицать, что «христов мужичок» Федор Шкурин воспринял нечто от железнодорожного магната Губонина, Савва Антихристов — от Кокорева, Ладьин — от Путилова, Леонид — от Вышнеградского, Пьер Кульков — от бывшего сотрудника «Современника» П. М. Ковалевского, фон Руге очень похож на фон Дервиза и т. д. Точно так же, говоря о представителях высшей администрации, некоторым из них Некрасов придает черты тех или иных министров. Это ведет к исключительной политической остроте, даже злободневности его поэмы. Надо удивляться той смелости, которую в данном случае обнаруживает поэт. Еще настойчивее позволяют говорить об этой смелости завуалированные намеки на то, что даже во дворце берут взятки. При таком построении образов в «Современнике» их реалистические черты усугублялись, а общественное значение отнюдь не снижалось.

Элементы гротеска, которые, без сомнения, свойственны некоторым образам поэмы Некрасова, в свою очередь нимало не снижают их реалистической сущности. Ведь в гротесках Некрасова, равно как в его гиперболах, неизменно присутствует реалистическая основа. Образ князя Ивана, — это относится и к другим образам поэмы, — не лишен, конечно, черт гротеска.

Недаром Маяковский, под впечатлением знаменитого некрасовского портрета князя Ивана:

Князь Иван — колосс по брюху,
Руки — род пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.
По устройству верхней губы
Он — бульдог; с оскалом зубы... и т. д.

восклицал: «Неужели это не я написал?!»,1 тем самым давая понять, что в приеме соединять гиперболу с гротеском, не снижая реалистической сущности образа, он является преемником Некрасова.

Строя поэму, как сатирическое обозрение, трудно было выбрать более подходящий литературный жанр, при условии, что перед поэтом лежала труднейшая задача — на основе характеристики множества образов создать

139

широкий коллективный образ грабительствующей плутократии и содействующей ей сановно-аристократической социальной верхушки. Некрасов сумел придать этому обозрению живость, динамичность, а иногда и драматизм. Ему удалось достигнуть этого, между прочим, и потому, что он в совершенстве овладел искусством живого, быстрого, остроумного диалога, а также искусством динамического развития действия. Немало ему помогло и виртуозное владение ритмами. Стих «Современников» отличается разнообразием и оригинальностью. Чтобы оживить поэму, поэт пользуется то водевильными куплетами, то романсами, то народными песнями, то спичами. Однако пестрый калейдоскоп различно оформленных картин, сцен, образов не ослабляет идейного смысла поэмы, не препятствует ей производить сильное впечатление. М. Е. Салтыков-Щедрин в уже цитированном письме Некрасову (от 12 февраля 1876 года) справедливо заметил: «Описание оргии, спичи и лежащая на всем фоне угрюмость — всё это отлично задумано и отлично выполнено».1

Угрюмость — естественное следствие того, что поэта революционной демократии не могли не тревожить, в процессе работы над «Современниками», скорбные и горькие мысли. Ведь его внимание исключительно было приковано к ненавистным для него образам подлинных врагов народа, причем образов врагов народа не униженных и побежденных, а торжествующих и победоносных. Однако в основе их торжества, — поэт всячески подчеркивает это, — лежит общественная неправда, и многие из них не могут этого не понимать. Сцена покаяния и самообличения Зацепы введена поэтом с определенной целью: жизнь, основанная на общественной неправде, неизбежно влечет возмездие. И самоубийство молодого и честного сына Зацепы, в котором целиком виновен этот последний, включает в себе элементы воздаяния. И самое покаяние, и самообличительные речи Зацепы, благодаря которым часть присутствовавших в ресторане плутократов смущена и уходит, также является формой воздаяния. Великий поэт революционной демократии верил в возможность и иного воздаяния, того воздаяния, которое рано или поздно обрушит на головы плутократов ограбленный и униженный народ. И полны зловещего смысла слова, вложенные поэтом в уста бурлаков, поющих свою мрачно-надрывную песню:

Эдак бы впрячь
В лямку купца —
Лег бы богач!..

Несомненно, что воображению Некрасова рисовались картины будущего, когда поднявшийся на борьбу с угнетателями и эксплуататорами народ воздаст им по заслугам. Поэт очень хорошо знал, что в предстоящей борьбе к народу присоединятся и лучшие представители интеллигенции. Знал и мучительно хотел сказать об этом, если не сказать, то хотя бы намекнуть в тех же «Современниках». Опасаясь цензуры, Некрасов, надо думать, скомкал образ сына Зацепы, Константина. Цензура заставила Некрасова пожертвовать великолепным пятистишием, рисующим образ Вадима Лучкова:

Вадим Лучков — служебная карьера
Блестящая готовилась ему,
Но увлекла гуманная химера
Несчастного мечтателя в тюрьму.
И ныне он в изгнании... в неволе.

140

Нет надобности доказывать, что Вадим Лучков — один из тех, кто, подобно Софье Перовской, сестрам Фигнер и другим, стал на дорогу революции.

Если даже не учитывать несомненно проявленного автором «Современников», но почти что парализованного цензурой намерения противопоставить плутократам и их союзникам истинных друзей народа, т. е. деятелей революционного движения, то всё же революционный смысл поэмы очевиден. Обличение плутократии и пособничающей ей государственной власти ведется здесь Некрасовым с исключительной резкостью и неизбежно наталкивает на вывод, что с их представителями никакие иные, кроме революционных, методы борьбы невозможны.

17

В поэмах о декабристах и декабристках преимущественное внимание поэта устремлено на друзей народа, т. е. на революционных борцов. Пусть эти последние только «первенцы русской революции» и их деятельность относится к давно прошедшим временам, однако за их образами и поэт и его читатели чувствуют образы представителей современного революционного движения.

Поэмы «Недавнее время» и «Современники» разоблачают врагов народа, т. е. эксплуататоров и угнетателей, принадлежащих к социальным верхам — к сановно-аристократической среде, а особенно к крупным представителям промышленного и финансового капитала.

Воплощая в художественные образы глубоко ему симпатичных друзей народа и крайне антипатичных врагов народа, Некрасов всё время думал о народе, ибо деятельность и друзей и врагов народа представляла для него интерес, поскольку имела прямое и непосредственное отношение к народу, ибо мысль поэта всегда и неизменно была прикована к народу.

Поэтому вполне естественно и закономерно, что самое основное, более того, итоговое произведение Некрасов посвящает народу, причем наравне с картинами и образами народной среды, как бы продолжая линию «Дедушки» и «Русских женщин», с одной стороны, «Недавнего времени» и «Современников» — с другой, рисует народ в окружении и его друзей и его врагов. Таким образом, поэма «Кому на Руси жить хорошо» является поэмой прежде всего о народе, но в значительной мере и о его друзьях и врагах.

Самое название поэмы свидетельствует о том, что в намерения ее автора входило всестороннее изображение русской жизни. Можно ли, в самом деле, было решить вопрос, «кому живется весело, вольготно на Руси», не обозрев русской жизни, хотя бы в главнейших ее проявлениях. Поэма Некрасова, писавшаяся в 60-е и 70-е годы, с полным правом может быть названа «энциклопедией русской жизни», основным героем которой является не дворянство, а народ — крестьянство, положение которого в эти годы являлось едва ли не определяющим моментом социальной ситуации.

Работа над поэмой началась в 1863—1864 годах, а годом ее окончания был 1876 год. Работа велась, разумеется, в течение этих 12—13 лет не сплошь, а с перерывами. Первая часть поэмы была закончена в 1865 году, «Последыш» — в 1872, «Крестьянка» — в 1873, а «Пир — на весь мир» — в 1876 году.

Поэма имеет своей целью показать, что положение народа и после освобождения остается крайне тяжелым, но положительные силы народа

141

не парализованы, а главное, в народе неуклонно повышается самосознание, неизбежно толкающее его на путь революционной борьбы; на этом пути у народа есть союзники в лице народолюбивой демократической интеллигенции.

Этот замысел натолкнул поэта на мысль построить поэму, как повествование о путешествии семерых странников, желающих во что бы то ни стало найти истинно счастливого человека.

Но что такое счастье? Некрасову неоднократно приходилось над этим вопросом задумываться, и он давал на него определенные ответы в духе революционно-демократического мировоззрения. Один из ответов был дан в поэме «Несчастные», другой — в «Песне Еремушке» и т. д. Сущность их сводилась к утверждению, что счастье не в том, в чем видит его большинство («И привольная, и праздная Жизнь покатится шутя»), а в том, чтобы служить «Братству, Равенству, Свободе» («Будь счастливей! Силу новую Благородных юных дней В форму старую, готовую Необдуманно не лей!»). А служить «Братству, Равенству, Свободе» — это, в условиях тогдашней действительности, значило служить народу.

В этом же направлении работала мысль Некрасова, когда он писал поэму «Кому на Руси жить хорошо».

Поп (в главе того же названия) на вопрос о счастье отвечает:

В чем счастие по-вашему?
Покой, богатство, честь...

Один из семерых странников, Лука, уверовавший в «поповское счастье», уверенно заявляет:

Дворяне колокольные —
Попы живут по-княжески...
Малина — не житье!
Попова каша — с маслицом,
Попов пирог — с начинкою,
Поповы щи с снетком!

От идеала «попова счастья» идеалы счастья других представителей имущественных классов отличаются лишь по форме, но сущность остается той же: счастье — в грубо-утилитарных благах.

Идеал счастья, который признавал Некрасов, совершенно иной. Это тот идеал, о котором речь шла при характеристике «Несчастных» и «Песни Еремушке». Это тот идеал, который с такой силой и яркостью формулирует в «Кому на Руси жить хорошо» любимый герой Некрасова Григорий Добросклонов:

Доля народа,
Счастье его,
Свет и свобода
Прежде всего!

(«Доброе время —
  добрые песни»).

Вот та исходная точка зрения, с которой решается Некрасовым вопрос о счастье.

Решение вопроса о «счастье» привилегированных классов Некрасова особенно затруднить не могло. Одни из них (поп, помещик), видя, что их материальное благосостояние поколеблено, категорически отказываются признать себя счастливыми, причем счастье, о котором они говорят, ничего общего не имеет с истинно человеческим счастьем. Если бы некрасовским странникам удалось встретиться с четырьмя другими кандидатами в счастливые

142

(«купчиной толстопузым», «чиновником», «вельможным боярином — министром государевым», наконец, с самим «царем»), то не приходится сомневаться, что и эти кандидаты, в свою очередь, отказались бы признать себя счастливыми, а если бы, паче чаяния, и признали, то оказалось бы, что их счастье бесконечно далеко от идеала истинного счастья.

С несравненно большим вниманием поэт отнесся к теме «мужицкого счастья», являвшейся одной из основных в его поэме.

С первых строк «Кому на Руси жить хорошо», продолжая еще Новиковым установленную, а затем подхваченную Крыловым традицию, Некрасов говорит о своих героях, как о крестьянах «Подтянутой губернии, Уезда Терпигорева, Пустопорожней волости», деревень: «Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайки тож». Эти названия выбраны не случайно, а с целью подчеркнуть горькую бедность и крайнюю забитость крестьянства. О крестьянском счастье, если можно говорить, то только в ироническом смысле:

Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями
Проваливай домой!

(«Счастливые»).

Каково жилось крестьянам при крепостном праве, об этом достаточно определенно свидетельствуют такие песни в «Пире — на весь мир», как «Веселая», с ее надрывающим душу припевом: «Славно жить народу На Руси святой!», «Барщинная» («Беден, нечесан Калинушка», у которого «С лаптя до ворота Шкура вся вспорота, Пухнет с мякины живот»), такие рассказы, как «Про холопа примерного — Якова верного», не нашедшего лучшего способа отомстить барину, как повеситься на его глазах. Крепостное право не только обрекало крестьян на жизнь, полную лишений и надругательства; оно коверкало их нравственную природу, прививая им смирение и покорность, эти рабские добродетели, уча их звериному эгоизму. Как «змея родит змеенышей», так «крепь» родила немало крестьянских грехов, в том числе и такой страшный грех, как переход на сторону классового врага (см. в «Пире — на весь мир» новеллу «Крестьянский грех»).

Так расценивая дореформенные времена, Некрасов отнюдь не обольщается и пореформенным настоящим. Его взгляд на крестьянскую реформу близок взгляду его великого друга Н. Г. Чернышевского.

Некрасов ведь хорошо сознавал, что «освобожденный» крестьянин не перестал быть объектом самой жестокой эксплуатации. В уста одного из своих героев — Якима Нагого — он вкладывает такие знаменательные слова:

Работаешь один,
А чуть работа кончена,
Гляди, стоят три дольщика:
Бог, царь и господин!

(«Пьяная ночь»).

Однако в этом перечне паразитов отсутствует буржуазия. Зато в других местах поэмы последней уделено достаточное внимание. С кем ведет борьбу Ермил Гирин? — С купцом Алтынниковым. Из-за кого угодил в тюрьму Яким Нагой? — Из-за купца же. Чья непомерная жадность погубила силача Трофима? — Жадность «проклятого подрядчика», «бестии», «подлеца» (см. в первой части поэмы главу «Счастливые»).

На множестве примеров читатель поэмы убеждается в том, что и после крестьянской реформы крестьянская жизнь осталась невыносимо тяжелой.

143

«Кому на Руси жить хорошо», ч. II, гл. II. Черновой автограф Некрасова.

144

Естественно, что мысль поэта должна была перейти от вопроса «счастлив ли народ» к вопросу, еще не столь проясненному, о путях, ведущих к «мужицкому счастью».

В четырехлетие, с 1873 по 1876 год под влиянием того, что происходило в стране, поэт главным образом посвящает свою поэму именно вопросу о том, каково живется народу и какие пути ведут к народному счастью. Картины народных страданий под его пером становятся всё мрачнее и мрачнее, революционные мотивы звучат всё громче и громче, достигая своего апогея в «Пире — на весь мир».

Образы семерых странников носят в поэме преимущественно организующую роль.

Одним из первых крестьянских образов поэмы, разработанных более или менее углубленно, является образ Якима Нагого. Яким воплощает собой тип крестьянина-землероба. Хотя он до крайних пределов угнетен невыносимо тяжелыми условиями своего существования, но неизбывно трудолюбие российских Якимов, нет трудового подвига, на который они были бы не способны, их, без всякого преувеличения, можно назвать героями труда, плодами которых пользуются другие («бог, царь и господин»).

Якимы, говорит Некрасов всем содержанием данной главы поэмы, покамест терпят свою беспросветную жизнь, вместо того чтобы восстать против существующего строя, но в их душах всё ярче разгорается ненависть к угнетателям:

У каждого крестьянина
Душа что́ туча черная —
Гневна, грозна, — и надо бы
Громам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям,
А всё вином кончается.

(«Пьяная ночь»).

Всегда ли так будет, всегда ли революционное настроение крестьянских масс будет находить себе исход в пьяной гульбе, которая с таким мастерством изображена Некрасовым в главе «Пьяная ночь»?

На этот вопрос отвечают истории Ермила Гирина и Савелия.

Ермил Гирин, этот выдающийся и по уму, и по организаторским способностям, и по нравственным качествам представитель крестьянской среды, кончает острогом. Цензура лишила Некрасова возможности рассказать, какую роль Ермил сыграл в то время, как «бунтовалась вотчина Помещика Обрубкова». Тем не менее совершенно ясно, что он отказался стать на сторону усмирителей, за что и угодил в острог. Поэт не смог, благодаря той же цензуре, дать сколько-нибудь широкую картину бунта, но уже самый факт неповиновения властям крестьян «Испуганной губернии, Уезда Недыханьева, Деревни Столбняки» говорит о многом, а прежде всего о том, что мера терпения народного начинает переполняться.

Еще показательнее образ Савелия, богатыря святорусского. Он проявляет себя способным уже на активную борьбу, приняв руководящее участие в расправе с барским управителем, немцем Фогелем. Хотя в результате Савелий подвергся неимоверно тяжелому наказанию — плети, двадцать лет каторги, двадцать лет поселения в Сибири, — однако не пал духом и не раскаивается в содеянном. «Клейменный, да не раб!», — говорит он о себе с нескрываемой гордостью. Савелий и после возвращения из Сибири страстно хочет, чтобы кончилось вековое терпение «богатыря сермяжного», и он восстал на своих угнетателей.

145

Если вспомнить, что образ Савелия был создан семью-восемью годами позднее образа Ермила, а за эти годы революционное самосознание народа под влиянием создавшейся в стране ситуации далеко шагнуло вперед, станет ясно, почему именно Савелий в большей степени, чем Яким и Ермил, должен быть причислен к типу подлинных бунтарей, хотя бы и стихийных.

«Кому на Руси жить хорошо». Савелий. Рисунок А. И. Лебедева,
запрещенный цензурой. 1882.

Дальнейшее развитие этого типа содержится в образе разбойника Кудеяра из легенды «О двух великих грешниках» («Пир — на весь мир»), созданной года через три после образа Савелия, в разгар расправы правительства с революционными народниками. Кудеяр не может искупить своих Тяжелых грехов раскаянием и молитвой: он искупает их только тогда, когда убивает пана Глуховского — деспота, насильника, эксплуататора. Социальный смысл этой легенды, представляющей одно из самых резких мест в содержании

146

поэмы, обостряется указанием на то, что Кудеяр был по происхождению крестьянин, а пан Глуховский — помещик.

Трудно сомневаться, что концовка легенды о Кудеяре:

Только что пан окровавленный
Пал головой на седло,
Рухнуло древо громадное,
Эхо весь лес потрясло —

продиктована желанием указать, что уничтожение класса помещиков — одна из важнейших ступеней на пути к раскрепощению народа, на пути к коренному изменению всего социального строя.

Характерно, что и свою излюбленную героиню Матрену Тимофеевну («Крестьянка») поэт наделил такими чертами, что к ней никоим образом нельзя отнести его прежней характеристики крестьянской женщины: «Ты вся — воплощенный испуг, Ты вся — вековая истома». Матрена Тимофеевна упорно сопротивляется господскому управителю, желавшему сделать ее своей любовницей. Она бесстрашно бросает в лицо приехавшим на следствие корыстолюбивым чиновникам слова: «Злодеи, палачи!». Когда деревенское начальство распорядилось высечь ее сына, она «вырвала Федотушку, Да с ног Силантья старосту И сбила невзначай». Конечно, защитить себя Матрена Тимофеевна не в состоянии: ей приходится склонять голову перед силою обстоятельств, созданных социальным укладом того времени, но в сердце ее зреет гнев:

По мне обиды смертные
Прошли неотплаченные,
И плеть по мне прошла!

(«Бабья притча»).

Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..

(«Волчица»).

Некрасов совокупностью этих и подобных им образов приводит читателя к выводу, что русский народ является подлинным богатырем, богатырем не только тела, но и духа.

Вспомним, что говорит Савелий Матрене Тимофеевне:

Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!

Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина... леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья пророк
По ней гремит-катается
На колеснице огненной...
Всё терпит богатырь!

И гнется, да не ломится,
Не ломится, не валится...
Ужли не богатырь?

(«Савелий, богатырь
        святорусский»).

В богатырство русского народа страстно верит и герой четвертой части поэмы («Пир — на весь мир») — Григорий Добросклонов. В образе его

147

«Кому на Руси жить хорошо», ч. II. «О двух великих грешниках». Черновой
автограф Некрасова.

148

Некрасов имел в виду обрисовать современную ему народолюбивую молодежь, которая во имя интересов народа уже вступила на путь революционной борьбы с правительством и господствующими классами. Однако цензура помешала поэту придать этому образу должную яркость и четкость. Тем не менее многие отличительные черты революционного борца 60—70-х годов Некрасов всё же запечатлел в Грише. Духовное происхождение, семинарское образование, полуголодная юность роднят его с деятелями, подобными Добролюбову. К окружающей действительности он относится резко отрицательно, прежде всего потому, что она характеризуется донельзя угнетенным положением крестьянских масс. Гриша не закрывает глаза на недостатки отдельных представителей народной среды — холопство, корыстолюбие, ведущее в иных случаях к переходу на сторону классового врага (староста Глеб в «Крестьянском грехе»), но он хорошо понимает, что эти недостатки привиты долгими годами рабства. В основном же это последнее, по глубокому убеждению Гриши, не убило в народе стремления к лучшей жизни. Борьбе во имя торжества «честного дела», во имя того, чтоб землякам его «И каждому крестьянину Жилось вольготно-весело На всей святой Руси», Гриша отдает всю свою жизнь. Пусть судьба грозит ему «чахоткой и Сибирью», он не изменит себе, не свернет с избранного пути. Этот путь характеризуется следующими словами знаменитой песни «Средь мира дольного Для сердца вольного Есть два пути...», которая представляет одно из важнейших лирических отступлений в тексте поэмы:

Иди к униженным,
Иди к обиженным —

По их стопам.

Где трудно дышится,
Где горе слышится,

Будь первый там!

Насколько важное значение придавал Некрасов образу Гриши Добросклонова, видно из последних строк поэмы. Сложив песню «Русь» с ее знаменитыми стихами: «Встали — небужены, Вышли — непрошены» и «Рать подымается — Неисчислимая!», Гриша ложится спать:

Гриша спать попробовал. Спалося, не спалося,
Краше прежней песенка в полусне слагалася;
Быть бы нашим странникам под родною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею.
Слышал он в груди своей силы необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение счастия народного!..

(«Доброе время — добрые песни»).

Вера в народное счастье, мечта о лучшем социальном будущем, бескорыстное и самоотверженное служение народу дают человеку такое высокое нравственное удовлетворение, что он чувствует себя счастливым. Счастливым чувствует себя Гриша Добросклонов, хотя «Ему судьба готовила... Чахотку и Сибирь»; счастливой чувствовала себя бедная сельская учительница А. Т. Малоземова, которая в 1876 году писала Некрасову, что находит счастье в своей педагогической работе. Некрасов, как известно, отвечая Малоземовой, сказал: «Счастие, о котором Вы говорите, составило бы предмет продолжения моей поэмы», но «ей не суждено окончиться» (XI, 413).

Говоря о Григории Добросклонове, нельзя не подчеркнуть самым решительным образом, что несмотря на то, что он, подобно тысячам и тысячам

149

тогдашних революционеров, обречен на гибель, ему присуща непоколебимая вера в лучшее будущее русского народа. Взять, например, его стихотворение «В минуты унынья, о родина-мать!..».

Социальный оптимизм обреченного на гибель Григория Добросклонова всецело разделяет и автор поэмы. Мысли, чувства, настроения автора, разумеется, определяют собой всё содержание и форму поэмы, но, кроме того, для их сконцентрированного выражения Некрасов время от времени прибегает к лирическим отступлениям. Особенно их много в «Пире — на весь мир», который писался тяжко больным человеком, с каждым днем убеждавшимся в близости смерти, но уверовавшим всем своим существом, что «душа народная» «воссмеется». А душа народная не может воссмеяться раньше, чем народ проложит себе путь к истинному счастью.

Очень определенно звучит оптимистическая нота в заключительной части рассказа о том, с каким захватывающим интересом слушают крестьянские семьи «захожих странников». Следует заметить, что рассказы странников полны глубокого, пророческого смысла. И вера в то, что «душа народная» должна «воссмеяться», и убеждение в том, что «народу русскому пределы не положены», в великую советскую эпоху оправдались на деле.

Проясняя социальный смысл поэмы «Кому на Руси жить хорошо», мы преимущественное внимание уделили положительным образам таких представителей народной среды, как Яким, Ермил, Савелий, Матрена Тимофеевна, и образу истинного друга народа («народного заступника», как называет его Некрасов) Гриши Добросклонова. Видную роль в поэме Некрасова играют и образы врагов народа, которые даются обычно в резко сатирическом плане. Сюда относятся образы помещиков — Оболта-Оболдуева, Шалашникова и в особенности князя Утятина, «последыша» (в главе того же наименования), который не желает признавать крестьянской реформы, видя в ней нарушение своих прав помещика и дворянина. Сюда относятся чиновники-насильники, самоуправцы, взяточники, с исключительной яркостью обрисованные в главе «Демушка». Сюда относятся буржуа-капиталисты вроде купца Алтынникова или того подрядчика, который погубил силача Трофима, и др. Рисуя эти образы, Некрасов продолжал ту линию беспощадного сатирического разоблачения эксплуататорских классов, которая наметилась в его поэзии еще в 40-е годы.

Как художественное произведение, поэма «Кому на Руси жить хорошо» приближается к типу народных эпопей. В ней, несмотря на ее незаконченность, дана широчайшая картина народной жизни в один из наиболее знаменательных исторических моментов. Благодаря этому поэма Некрасова в высшей степени динамична и драматична. С другой стороны, поэма Некрасова насыщена лиризмом. Исход своему взволнованному чувству автор находит не только в том, что умеет и хочет придать образам поэмы эмоциональную окраску, не только в том, что временами не останавливается, как мы только что видели, перед непосредственными лирическими отступлениями, но и в том, что вводит в содержание поэмы, в очень широких размерах, песенные мотивы.

В поэме огромное количество действующих лиц. Но основная установка поэмы — не на изображение индивидуальных героев, а на изображение народа, великого, могучего, героического, русского народа, «богатыря сермяжного».

Индивидуальные герои, те же Яким Нагой, Ермил Гирин, Савелий, Матрена Тимофеевна и бесчисленное множество других, нужны поэту

150

для того, чтобы оттенить, подчеркнуть отдельные черты народной массы.

И если считать, что задача народной эпопеи в том, чтобы изображать народ, народную жизнь в один из критических, переломных моментов исторического существования, то поэма Некрасова с полным успехом разрешает эту в высшей степени трудную и сложную задачу. С этой точки зрения поэма Некрасова выдерживает сравнение с величайшими созданиями мировой литературы.

Одно из важнейших достоинств ее — полная гармония формы с содержанием. Задумав изобразить живую душу народа, желая, чтобы его поэма стала «народной книгой», т. е. от начала до конца была понятна народу, Некрасов решительнее, чем в каком-либо другом своем произведении, пользуется в ней и народно-бытовым языком и народно-поэтическим стилем.

В период работы над поэмой, в стихотворении «Газетная», с недопускающей никаких двойных толкований определенностью Некрасов говорит об органической связи своей поэмы с устной поэзией народа (фольклором), в частности с народной песней:

Спокон веку работа народная
Под унылую песню кипит,
Вторит ей наша муза свободная,
Вторит ей — или честно молчит.

Нигде эта органическая связь поэзии Некрасова с фольклором не проявляется так явственно, как в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Начать с того, что самая основа поэмы несколько напоминает те народные сказки, в которых происходит спор из-за того, что первенствует в мире: «правда или кривда». В «Прологе», например, Некрасов вводит сказочные образы: образ говорящей птицы, образ скатерти-самобранки.

Однако устная поэзия народа особенно широко использована Некрасовым во второй части поэмы — в «Крестьянке». Здесь Некрасов ориентируется и на похоронные причитания, и на свадебные причитания невесты, и на лирические семейно-бытовые песни. При этом следует самым решительным образом подчеркнуть, что поэт использует фольклорный материал отнюдь не механически, а подчиняя его своему художественному методу.

Присутствие в тексте поэмы (вторая глава той же второй части) песни «Спится мне, младенькой, дремлется...», текст которой ничем почти не отличается от фольклорного подлинника, говорит о том, что в иных случаях Некрасов считал возможным вовсе не перерабатывать фольклорные тексты. Он мог пойти на это только потому, что в такой мере овладел ладом и складом народно-песенного творчества, что и его собственный текст и заимствованный из фольклора, но переработанный им текст, и, наконец, взятый без всяких изменений фольклорный текст вполне гармонировали друг с другом, образуя единую художественную ткань поэмы.

Примечательно, что в четвертой части поэмы Некрасов создает ряд песен, являющихся продуктом его самостоятельного творчества, но настолько близких фольклору, что неискушенный читатель легко может их принять за подлинно народные. Таковы песни «Веселая» («Кушай тюрю, Яша! Молочка-то нет!..»), «Барщинная» («Беден, нечесан Калинушка...»), «Голодная» («Стоит мужик — Колышется...»), «Солдатская» («Тошен свет, Правды нет...»), «Соленая» («Никто как бог!..»). Таковы же песня о Пахомушке («Есть у Пахомушки женка и дети...») и знаменитая песня Гриши «Русь» («Ты и убогая, Ты и обильная...»).

151

Кроме бытовых песен и причитаний, в поэме «Кому на Руси жить хорошо» использованы и некоторые другие виды фольклорных произведений. Так, в словах Савелия о богатырстве крестьянина слышится отзвук былины о Святогоре. Несомненна фольклорная основа песни «Крестьянский грех» («Адмирал-вдовец по морям ходил...»), приближающейся по своей ритмике хотя бы к исторической песне «Молодой солдат на часах стоит». Недавно была указана белорусская сказка, перекликающаяся по своему содержанию с легендой о Кудеяре — «О двух великих грешниках».

В состав «Кому на Руси жить хорошо» введено множество примет и поверий, пословиц и поговорок, загадок и отдельных фольклорных образов, рассеянных в поэме и придающих ей чрезвычайную фольклорную насыщенность.

Поэма «Кому на Руси жить хорошо» является одним из высших достижений не только некрасовского творчества, но и русской классической литературы вообще.

18

В марте 1877 года Некрасов выпустил книгу под заглавием «Последние песни», которая является как бы его поэтическим завещанием.

«Последние песни» — книга, представляющая огромный интерес и по своему содержанию и по своей композиции, по строго обдуманному и необыкновенно удачному размещению материала. Прямо-таки поразительно, что подобную книжку удалось подготовить к печати и выпустить писателю, умиравшему в тяжких мучениях; мало того, писателю, вовлеченному в процессе подготовки своей книги в небывало жестокую борьбу с цензурой, особенно теснившей его накануне смерти.

Десятки стихотворений, в том числе такие замечательные, как «Элегия», «Путешественник», «Смолкли честные, доблестно павшие...», «Как празднуют трусу», «Что нового?», «Праздному», «Отрывок» («Я сбросила мертвящие оковы...»), «Молодые лошади», «Вестминстерское аббатство» и другие, Некрасов просто не рискнул представить в цензуру. В результате из более чем полсотни стихотворений, написанных им после выхода в свет шестой части последнего прижизненного издания его стихотворений, он внес в «Последние песни» только 22 стихотворения. И всё же, несмотря на свою неполноту, рассматриваемый сборник поражает своим идеологическим и высоким художественным уровнем.

Наибольшее впечатление из всего, рисующего в «Последних песнях» народ и его горькое житье-бытье, производит знаменитая бурлацкая песня «В гору»», в тексте «Современников», в которой мотив эксплуатации труда капиталом достигает такой же выразительности, как и в «Железной дороге».

Среди лирических стихотворений сборника первое место занимает стихотворение «Сеятели», не случайно помещенное в самом начале сборника. Это стихотворение рассматривается обычно как вдохновенное приветствие работникам на ниве народного просвещения. Но дело не только в этом. Гораздо более важным и значительным является другой, главный смысл этого стихотворения — приветствие, обращенное к борцам за освобождение народа.

И это поняли не только друзья, но и враги поэта.

Образ борца за счастье народа содержится также в знаменитом стихотворении «Пророк». И над ним поработала царская цензура. Ею было выброшено заключительное четверостишие. Затем, подчиняясь ее требованиям, Некрасов должен был назвать это стихотворение не именем того деятеля,

152

которого он имел в виду, Чернышевского, а более нейтрально — «Пророк», с подзаголовком «Из Барбье». Оно продолжает и завершает те поиски положительного героя, которые Некрасов начал еще в 40-х годах. Положительный герой, по глубочайшему убеждению Некрасова, прежде всего борец за народное счастье. Под таким именно углом зрения Некрасов рассматривал в стихотворениях 50-х и 60-х годов Белинского (поэма «Белинский» и «Медвежья охота») и Добролюбова («Памяти Добролюбова»).

Изъятие «Пира — на весь мир» из «Отечественных записок», а затем, возможно, и из текста «Последних песен» так болезненно переживалось Некрасовым главным образом потому, что в этой части его грандиозной эпопеи он вплотную подошел к созданию образа положительного героя, впитавшего в себя наряду с некоторыми индивидуальными чертами, заставляющими вспоминать и о Добролюбове и о Чернышевском, ряд черт, типичных для русского революционера-демократа. Это, разумеется, образ Григория Добросклонова.

Несмотря на тяжкие увечья, причиненные цензурой «Последним песням», в этом сборнике с достаточной определенностью, хотя, быть может, и без достаточной полноты, нашли себе поэтическое выражение думы Некрасова о народе, о его бедственном положении, наконец, о том герое, «народном заступнике», которому суждено «вывести народ из тьмы», т. е. проложить путь к народному счастью.

Не сомневаясь в своей скорой и неизбежной кончине, поэт знает, что ему не дожить до лучших времен. Пусть так, но его друзья, его верные соратники доживут. И особенно многозначительным является следующее обращение к ним поэта:

Вам же — не праздно, друзья благородные,
Жить и в такую могилу сойти,
Чтобы широкие лапти народные
К ней проторили пути...

    («Друзьям»)

Говоря об эстетических установках «Последних песен», следует упомянуть о стихотворении «Поэту» (1874), в котором об обличительной миссии поэта говорится даже с большей резкостью, чем в ранних, хорошо нам известных стихотворениях.

Именно поэтому Некрасов внес во второй отдел «Последних песен» поэму «Современники». Включение ее в «Последние песни» имело своей целью подчеркнуть, что и «у края гроба» Некрасов не перестал быть, подобно Салтыкову-Щедрину, «великим сатириком русской земли».

«Последние песни» воспринимаются читателем в целом как книга, исполненная самого глубокого, самого проникновенного лиризма, как книга не просто волнующая, а прямо-таки потрясающая сердце.

Не так давно нам посчастливилось разыскать запись замечательных слов Н. Г. Чернышевского, дающих как общую оценку поэзии Некрасова, так и оценку «Последних песен». «Вот вы упомянули..., — сказал Чернышевский в беседе с одним знакомым, — хваленого <Надсона>, с которым все, особенно дамы, почему-то носятся. Красиво, тепло — и только. Вы говорите: „гражданская скорбь“... Какая там скорбь гражданская! Обычные плещеевские мотивы с собственными вариациями. Нытье, не спорю, искреннее, но оно вас не поднимает. Хныканьем не заставить плакать других. Если хочешь, чтобы тебя слушали, надо рыдать и смеяться, как Байрон, Гейне, Гоголь, Некрасов. Кстати, мнение Гоголя о будущности русской поэзии: „Скорбью ангела загорится наша поэзия“. Пророчество сбылось на Некрасове.

153

На-днях я перечитал его от доски до доски... Неотразим! Взять хотя бы „Последние песни“. Он ведь только о себе, о своих страданиях поет, но какая сила, какой огонь! Ему больно, вместе с ним и нам тоже».1

Иллюстрация:

«Последние песни». Обложка. 1877.

Основная особенность лиризма Некрасова, делающая его «неотразимым», как выразился Чернышевский, сказавшаяся, само собой разумеется, и в «Последних песнях», — это отсутствие сколько-нибудь резко обозначенной грани между личным и гражданским.

Даже говоря о любимой женщине, Некрасов или изображает ее как верную, самоотверженную помощницу в его предсмертном труде, труде поэта-гражданина («Зине» — «Пододвинь перо, бумагу книги!..»), или высказывает ей свои задушевные мысли о том, что дает человеку право на бессмертие («Зине» — «Ты еще на жизнь имеешь право...»):

Кто, служа великим целям века,
Жизнь свою всецело отдает
На борьбу за брата человека,
Только тот себя переживет...

У Некрасова, как известно, не было более интимно-личных и вместе с тем и более святых воспоминаний, как воспоминания о матери, которой он считал себя бесконечно многим обязанным. Тем не менее и в «Рыцаре на час» и, особенно, в поэме «Мать» Некрасов, не оставляя интимно-лирического тона, умеет придать вопросу о матери широкую общественную постановку.

Вспомним эти незабываемые стихи:

Я много лет среди трудов и лени
С постыдным малодушьем убегал
Пленительной, многострадальной тени
Для памяти священной... Час настал!..
..............
Быть может, я преступно поступаю,
Тревожа сон твой, мать моя? прости!
Но я всю жизнь за женщину страдаю.
К свободе ей заказаны пути;

154

Позорный плен, весь ужас женской доли,
Ей для борьбы оставил мало сил,
Но ты ей дашь урок железной воли...
Благослови, родная: час пробил!
В груди кипят рыдающие звуки,
Пора, пора им вверить мысль мою!
Твою любовь, твои святые муки,
Твою борьбу — подвижница, пою!..

В последнем заключительном стихотворении сборника «Баюшки-баю» образ матери поэта сливается с другим, более великим образом — образом матери-родины.

Вера Некрасова в освобождение и счастье своей родины осуществилась, и нет надобности доказывать, что полные горячей любви к родине стихи поэта-демократа звучат по всей свободной, гордой и счастливой советской земле.

«Последние песни» в полном смысле этого слова были «лебединой песнью» Некрасова.1 Некрасов не прекращал своей поэтической работы и после выхода в свет «Последних песен». Им было написано несколько небольших лирических стихотворений, каковы, например: «Ты не забыта», «Осень», «Сон» («Мне снилось: на утесе стоя...»), «Отрывок» («Я сбросила мертвящие оковы...»), «О, Муза! я у двери гроба!..». Стихотворение «О, Муза!..», по свидетельству А. А. Буткевич, было последним стихотворением Некрасова. Он написал его в том самом месяце (декабрь), в конце которого ему суждено было скончаться...

Длительное умирание Некрасова, сопровождаемое невыразимыми страданиями, не в состоянии было, как только что было отмечено, заставить иссякнуть его поэтическое вдохновение. Умирая, он не переставал творить, причем некоторые из созданных им в период болезни произведений (поэмы «Пир — на весь мир», «Мать», стихотворение «Баюшки-баю») являются выдающимися и по своему общественному значению и по своей художественной ценности. Образ поэта, который в течение целых двух лет, стоя, в самом буквальном смысле этого слова, «у двери гроба», не выпускал из рук своего пера и продолжал пропаганду самых передовых идей его эпохи, приобретает поистине героические черты.

Когда желают напомнить о предсмертном привете Некрасову от Чернышевского, то обычно цитируют письмо Чернышевского к Пыпину от 14 августа 1877 года и почему-то обходят молчанием его письмо к тому же адресату от 25 февраля 1878 года. А между тем в этом именно письме содержится прямое указание, что его высокая оценка Некрасова в предыдущем письме («его слава будет бессмертна», «вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов») не является личной оценкой. «Моя любовь к нему, — пишет во втором письме Чернышевский, — не имеет никакой доли в моем мнении о его историческом значении... Это дело науки, а не личных вкусов ученого. — Повтори ему, если он жив, всё, что я говорил, — от лица историка, или эстетика, Чернышевского... Поцелуй от меня, как от его знакомого».2

Эти слова позволяют утверждать, что великий вождь русской революционной демократии видел в Некрасове «гениальнейшего и благороднейшего

155

из всех русских поэтов». Выше этой оценки, по крайней мере в те времена, в которые она была произнесена, нет и быть не может.

Адрес Некрасову от петербургского студенчества, поднесенный
больному поэту в 1877 г. Первая страница.

19

Некрасов, как великий народный поэт, воспринял лучшие традиции своих предшественников — поэтов-декабристов, Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Гоголя.

Добролюбов с полным основанием утверждал, что Некрасов с красотой Пушкина и с силой Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова.1 От Гоголя Некрасов унаследовал всепроникающую и беспощадную зоркость взглядов поэта-сатирика,

156

глубокий гоголевский гуманизм, веру Гоголя в неиссякаемые силы русского народа.

Но Некрасов не был эпигоном, он пошел дальше своих великих предшественников — он существенно расширил рамки содержания русской поэзии, усовершенствовал ее художественную форму.

Как поэт, начавший свою творческую деятельность во времена Белинского — предшественника «полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении»,1 продолживший ее с 40-х до 60-годов, когда «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками»,2 и в пореформенное время, когда Россия осталась в полукрепостничестве, — Некрасов неизбежно должен был отразить в своих произведениях новую историческую эпоху, с ее новыми общественными вопросами, новой тематикой.

Новаторство Некрасова сказалось прежде всего в расширении рамок содержания его произведений. Простой народ — крепостные крестьяне и городские бедняки — занял в поэзии Некрасова первое место. «Мужика» Некрасов изображал так часто и с таким сочувствием, как никто из его предшественников.

Новаторство Некрасова сказалось и в разработке им темы «горемыки» (выражение Белинского), говоря конкретно, — городского бедняка. Эту тему было бы, думается, неправильно рассматривать в противопоставлении или резкой обособленности от темы мужика. И мужик у Некрасова, чаще всего — деревенский бедняк, и обитатель чердаков и подвалов, т. е. городской бедняк, оба они принадлежали к народу. В некрасовских картинах и образах, рисующих городского бедняка, есть свои специфические черты, которые в то же время являются новаторскими. Не менее новаторскими по тематике следует признать такие стихотворения Некрасова, посвященные теме городского бедняка, как «Пьяница», «Еду ли ночью...», «О погоде» и т. д.

Изображение друзей народа, какое находим у Некрасова, резко выделяет его среди русских классических поэтов середины и второй половины XIX века. Излишне доказывать, что и эта сторона творческой деятельности Некрасова не может не быть признана новаторской. Внесение революционной темы в русскую классическую поэзию, более того, в русскую классическую литературу вообще, бесспорно, является одной из величайших заслуг Некрасова не только как поэта, но и как гражданина, великого сына великого народа.

Исключительное развитие получила у Некрасова и сатирическая тема врагов народа, т. е. представителей господствующих классов. Образ буржуазного хищника и стяжателя под пером поэта («Современная ода») символизирует то нравственное растление, которое внес в русскую жизнь рост капитализма.

Одной из наиболее своеобразных черт некрасовского реализма является отсутствие в нем бесстрастно-объективистских элементов, позволяющих в иных случаях сомневаться, кому или чему принадлежат симпатии автора. В результате субъективная окраска, в большей или меньшей степени, присуща всему творчеству Некрасова. Эта субъективная окраска находит наиболее яркое выражение в той лирической струе, которая буквально пронизывает все произведения Некрасова, придавая им подчас ни с чем несравнимую задушевность.

157

Видное место среди приемов, усиливающих насыщенность некрасовского творчества лиризмом, занимают столь часто практикуемые им лирические отступления. Они бывают у Некрасова двух родов, соответственно тому, от чьего имени ведется речь: от имени автора или от имени персонажа. Лирические отступления Некрасова, с одной стороны, представляют собой излияния непосредственно прорвавшегося чувства, с другой — формулируют основное и главное в общественном credo Некрасова. Сугубо лирический характер носят и многие из некрасовских концовок.

Новая тематика, новый материал, потребовавшие новых методов обработки, дали возможность Некрасову создать новую, в высшей степени своеобразную художественную форму.

Говоря об этой последней, прежде всего следует остановиться на отношении Некрасова к существовавшим до него литературным жанрам. Отношение это выразилось в том, что ряд жанров, унаследованных от своих предшественников, он подверг настолько значительным изменениям, что они стали восприниматься читателями, как существенным образом обновленные, а иногда как совершенно новые.

Поэма в творчестве Некрасова проделала длинную эволюцию. В его ранних поэмах — «Саша», «Белинский», «Несчастные» — ощущается еще власть литературных традиций. Все они имеют индивидуальных героев, подобно поэмам предшественников Некрасова. Подлинно новаторскими поэмами Некрасова являются «Коробейники» и «Мороз, Красный нос», а в особенности «Кому на Руси жить хорошо». Что касается историко-революционных поэм Некрасова («Дедушка», «Русские женщины»), то в них принципиально новыми, непривычными для русских подцензурных поэтов и их читателей являются не только революционная направленность, но и несомненно агитационный их характер.

Печать новаторства лежит на поэме «Современники», которая дает блестящее доказательство того, как поэт с такими могучими силами, как Некрасов, может сатирическое обозрение возвысить до уровня сатирической поэмы, всесторонне изображающей капитализацию России и безудержное грабительство имущественных классов.

Поэма «Современники» увенчивает собой развитие сатирических жанров у Некрасова, из которых наибольшую печать новаторства носят на себе такие обширные произведения, сливающие элементы стихотворного фельетона и сатирического обозрения, как незавершенный цикл «номерных сатир», «Песни о свободном слове», «Недавнее время». Некрасов, как поэт-сатирик, как крупнейший новатор в области сатирических жанров, стоит в одном ряду с таким непревзойденным, единственным в своем роде мастером сатирических жанров в прозе, как М. Е. Салтыков-Щедрин.

Наряду с поэмой и сатирой пристального внимания заслуживает в творчестве Некрасова жанр стихотворной новеллы. Поэма, сатира, сатирическая поэма, социально-психологическая новелла — этот перечень основных жанров Некрасова будет неполным, если мы не присоединим к нему получившую особое развитие в творчестве Некрасова песню.

«Стихи, которых невозможно пропеть, едва ли заслуживают имени стихов», — писал Чернышевский,1 выражавший в данном случае, как и во многих других, чисто народное отношение к искусству.

Несомненно, что широчайшее внесение песенной стихии позволяет поставить вопрос о новаторстве Некрасова и в этой области. Здесь новаторство поэта особенно ярко проявляется в том, что он владеет удивительной

158

способностью создавать песни, настолько по своему складу и ладу напоминающие подлинно народные, что иногда трудно бывает провести грань, где кончается некрасовская песня и начинается подлинно народная. Далее, как песенник, Некрасов отличается тем, что, продолжая дело, начатое Рылеевым и Бестужевым, делает свою песню ярко агитационной. Для него, конечно, прежде всего было необходимо насытить ее политическим содержанием. Некрасов смело вступает на этот путь и достигает на нем исключительно успешных результатов, как об этом свидетельствуют многочисленные «песни Гриши» из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», в том числе знаменитая «Русь», которую так часто цитировал В. И. Ленин.

Любовно-интимная лирика Некрасова, не играя в его поэзии такой роли, как политическая, гражданская, всё же представляет значительный интерес по своим новаторским элементам. В ней нашла себе отражение мораль и мировоззрение человека, связанного с демократическими кругами общества, прошедшего тяжелую жизненную школу, изведавшего и труд и горе, научившегося ценить окружающих независимо от их социального положения и даже независимо от того, через какие «бездны» они прошли. Только такой человек и мог написать столь новаторское по своим моральным установкам стихотворение, как «Когда из мрака заблужденья...» или «Еду ли ночью по улице темной...». Кроме того, в своей любовной лирике Некрасов в несравненно большей степени, чем многие его предшественники, умеет преодолевать всякую искусственность.

Глубоко реалистичны и подчас изумительны по своей жизненности пейзажи Некрасова (лирика природы), но певцом природы, совершенно оторванной от человека и мира человеческих отношений, Некрасов не был.

Новаторский характер носит и метрика Некрасова. Органическая тяга Некрасова к трехсложным размерам не может быть оспариваема. Из трехсложных стоп особенно мастерски Некрасов пользовался дактилем и анапестом.

Вопросы языка и стиля требуют к себе исключительного внимания. Это внимание должно найти себе выражение в специальных работах научно-исследовательского типа, в особенности, когда дело идет о поэтах исключительного масштаба, как Некрасов. Однако этих исследований покамест еще не создано.

Язык и стиль великого поэта революционной демократии представляют собой явление довольно сложное. Воспитанный на лучших образцах русской литературы первой половины века, идя вслед за ними, Некрасов выработал и свой, ему одному присущий поэтический язык. В этом поэтическом языке Некрасова появились и стали играть в нем бо́льшую роль, чем у его предшественников, новые элементы. Таковы прежде всего прозаизмы деловой, газетной, фельетонной статьи в соединении с городским просторечием. Не удивительно, что некоторые стихотворения Некрасова, — это в особенности относится к его сатирическим стихотворениям, направленным против «старых хозяев исторической сцены» («людей хорошего тона», т. е. светского круга, разоряющихся дворян-помещиков и т. д.) и идущих им на смену «новых хозяев» (представителей промышленного и финансового капитала), — изобилуют подобными прозаизмами и вульгаризмами. Сколько соответствующих примеров можно извлечь хотя бы из одного стихотворения «Балет» (карьера, кредит, ассигнация, серия, бенефис, ростовщик, долговое отделение, меняла и т. д.) и в особенности из поэмы «Современники».

Одним из проявлений поэтического гения Некрасова следует признать его умение придавать прозаизмам всякого рода особый поэтический колорит.

159

Известное стихотворение «На смерть Шевченко» начинается очень прозаически («Не предавайтесь особой унылости: Случай предвиденный, чуть не желательный»), а между тем в целом оно полно истинной и глубокой поэзии. Иногда Некрасов обнаруживает поразительное умение пользоваться введением прозаических элементов в язык своих произведений для того, чтобы дать возможность их эмоциональным и патетическим нотам сильнее воздействовать на читателей.

Сочетание прозаического языка с поэтическим не только не снизило поэзии Некрасова, но, придавая ей исключительное своеобразие, оригинальность, усиливая ее новаторский характер, поднимало ее еще на большую высоту.

То же самое приходится сказать о том, что разговорная дикция, повествовательные интонации, столь часто употребляемые Некрасовым, отнюдь не являются «чужой стихией» для поэта, его «говорными грехами». Для него, столь тесно связанного с газетной и журнальной публицистикой, с фельетоном, они составляли неотъемлемую принадлежность его творческого метода. Без них Некрасов не был бы тем Некрасовым, которому принадлежит одно из первых мест в русской классической поэзии.

Уже из того немногого, что до сих пор говорилось о языке и стиле Некрасова, ясно, что он неизменно обнаруживал тенденцию к их демократизации. В своем стремлении к демократизации языка и стиля Некрасов счастливо избег опасности загрузить свою поэтическую речь диалектизмами, по примеру некоторых своих предшественников и современников. В ранних его стихотворениях, например, «В дороге», нередко встречаются нарочито подобранные слова вроде «варган», «вальяжный», «тоись», «учитель-ста», «врезамшись» и т. д. Некрасову, очевидно, казалось, что с их помощью достигается наибольшая народность речи. Но с течением времени поэт стал обнаруживать всё больший такт в употреблении диалектизмов, избегая всякой преднамеренности и очень ограничивая сферу их применения. Совсем отказаться от них Некрасов едва ли мог, так как очень часто он передает слово рассказчикам или рассказчицам из крестьян, для которых было естественно прибегать к словам, бытующим в крестьянской среде (например, «Пуще жаль скотинушку», «На Николу вешнего», «Погода поуставилась» и т. д.). Это нередко вносит в его речь большую теплоту и интимность. Той же цели служат как неоднократно констатированное у Некрасова обилие крестьянских слов с ласкательными суффиксами, так и столь частые у него сравнения из крестьянского быта.

Если постоянное обращение к живому народному языку, не исключавшее очень настороженного отношения к диалектизмам, помогало Некрасову усиливать в своей поэтической речи элементы демократизма, то той же цели служило его обращение к устной народной поэзии.

Другим свойством поэтического языка Некрасова, проистекающим в значительной степени из того же источника, являются его общепризнанные меткость и выразительность, делающие его доступным для широчайших масс. Не загружая языка своих произведений диалектизмами, чуждаясь жаргонов, Некрасов немало способствовал развитию и процветанию своего родного национального языка, который прежде всего и более всего является языком широких народных масс.

Подведем краткий итог тому, что было сказано о Некрасове, этом великом поэте русской революционной демократии. Он дал непревзойденные образцы идейной, политически острой, пронизанной самым глубоким и искренним демократизмом и в то же время художественно совершенной поэзии.

160

Конечно, поэзия Некрасова развивалась в тяжелых условиях старого режима, и народ в некрасовские времена был в массе своей темным и отсталым, в то время как советский народ, неизмеримо выросший и морально и интеллектуально, уже построил социализм и победоносно движется к коммунизму. В связи с этим перед советской поэзией стоят иные задачи, чем те, которые стояли перед Некрасовым. И всё же совершенно ясно, что некрасовские традиции живы среди советских поэтов, прежде всего потому, что гражданственность, идейность, демократизм, простота и общедоступность формы, а вместе с тем ее высокая художественность — неотъемлемые черты лучших образцов советской поэзии. Но ведь эти черты являются основными чертами поэзии Некрасова. Вот почему, когда мы читаем стихи Демьяна Бедного, Маяковского или стихи Твардовского и Исаковского, не говоря уже о стихах многих других поэтов, мы неизбежно ощущаем в них веяние некрасовских традиций.