- 408 -

«Великое Зерцало»

«Великое Зерцало» — русский перевод польской редакции латинского католическо-иезуитского сборника нравоучительных легенд, окончательно отредактированного в начале XVII в. Основной материал, из которого сложилось «Великое Зерцало», это те средневековые «примеры» (exempla) аскетически-мистического характера, применение которых проповедниками, желавшими дать отдых слушателям, утомленным схоластическими богословскими рассуждениями, высмеивали гуманисты (например, Эразм Роттердамский в «Похвале глупости»). «Примеры» собирались в XIII—XIV вв. многими компиляторами; из материала сборников, вроде «Speculum Majus» Винцентия из Бовэ (1256), «Dìscìplìna Clerícalís» Петра Альфонса (начала XII в.), «Gesta Romanorum» (конца XIII — начала XIV в.) и других, во второй половине XV в. в Нидерландах был составлен ближайший прототип «Великого Зерцала» — «Speculum exemplorum ex dìversìs líbrís ìn unum laboríose collectum» (Зеркало примеров из различных книг в одну трудолюбиво собранных), изданное в 1481 г.

- 409 -

«Зеркало примеров» было создано в противовес литературе гуманистов и своим специфически католическим направлением стремилось воскресить идеалы прошлого. В течение XVI в. сборник этот неоднократно переиздавался, дорабатывался; дополненным и исправленным изданием его было выпущенное в 1605 г. иезуитом Iohannes Major «Великое Зерцало» — «Speculum Magnum exemplorum». В этой окончательной редакции сборник явился проводником католических идей, пропитанных аскетизмом и мистикой, нетерпимым отношением к еретикам, под которыми разумелись в первую очередь все разновидности протестантов — лютеране, кальвинисты и т. д. В течение всего XVII в. «Великое Зерцало» находилось в руках иезуитов, которые усиливали в нем противопротестантское направление, вводя примеры наказания отколовшихся от католической церкви грешников, изображая и самого Лютера с дьяволом на плечах, причем дьявол предсказывает, что от этого «проклятого монаха» будет «велие христианам развращение и несогласие». Иезуиты добавили бесцветные и тенденциозные рассказы о чудесах, якобы происходивших во время их миссионерской деятельности среди народов Азии и Америки. В иезуитской обработке древние христианские легенды, восточновизантийские рассказы, прошедшие через средневековые латинские сборники в «Великое Зерцало», утратили свою непосредственность, наивную свежесть, осложнились схоластическими богословскими мудрствованиями и приобрели резко тенденциозный характер. Весь материал был расположен по рубрикам догматических и религиозно-нравственных понятий, снабжен учеными комментариями, ссылками на источники, на исторические события и лица, хронологическими приурочениями, которые имели целью придать историческую достоверность мистике чудес.

Бытовавший в Западной Европе на средневековом латинском языке, сборник был в XVII в. переведен польскими иезуитами на польский язык, пополнен материалом польских хроник, передававших нередко легенды о чудесных происшествиях, и с 1621 г. до XVIII в. включительно не раз переиздавался. Польские издания «Великого Зерцала» находились в Москве в числе книг чудовского монаха Евфимия, в библиотеке Московской типографии, откуда экземпляр был продан в 1687 г. Сильвестру Медведеву, в царской библиотеке — у Федора Алексеевича и царевны Софьи.

Перевод «Великого Зерцала» на русский язык был заказан царем Алексеем Михайловичем, но выполнен уже через год после его смерти, затем проверялся и готовился к печати, однако издан не был. Вероятно, резко католический характер многих рассказов «Великого Зерцала», проступавший даже после редакторской правки русским переводчиком, помешал полному признанию сборника, и в Духовном Регламенте легенды его заслужили осуждение Феофана Прокоповича, назвавшего их «бездельными и смеху достоиными повестями». Однако читательская масса, особенно старообрядческая, приняла «Великое Зерцало», которое давало ответ на многие тревожившие консервативную среду вопросы, связанные с ломкой старого московского быта.

Русский перевод «Великого Зерцала» больше чем вдвое короче польского оригинала. Пропущены слишком явно католические рассказы (например, о папе Пие II, взятом живым на небо, о благочестии Болеслава, короля польского, об индульгенциях, об отпадении греков от римской церкви и т. п.); исключены все ученые комментарии, ссылки на источники и исторические приурочения; часть рассказов, существовавших уже в русской литературе в старых переводах с греческого, не воспроизведена, а

- 410 -

рядом с заглавием помещается указание: «зри в прологе»; в изложении постепенно сглаживались задержавшиеся при переводе латинизмы и полонизмы; сборник дополнился преимущественно переводными рассказами, включил и русскую повесть «О некоем пресвитере (Тимофее), впавшем в тяжкий грех».

В итоге редакторской работы «Великое Зерцало» в русском переводе постепенно теряло свой специфически западноевропейский внешний вид: собственные имена заменялись неопределенными указаниями на «некое царство», «некий город», «некоторого царя»; папа заменился «вселенским патриархом», католики — «христианами» и т. д., но вытравить до конца католический дух не удалось. Однако в условиях московского быта второй половины XVII в. некоторые специфически католические идеи прозвучали для читателя вполне понятно. Настойчиво проводимая иезуитами идея превосходства духовной власти над светской была животрепещущей и в Москве, где царь Алексей и патриарх Никон спорили о превосходстве «священства» над «царством»; крайняя религиозная нетерпимость к еретикам соответствовала настроениям боровшихся между собой официальной, никонианской и старообрядческой церквей; запрет увлекаться наукой и даже размышлять самостоятельно над священным писанием, проповедуемый иезуитами в «Великом Зерцале», нашел отклик у старообрядцев, осуждавших стремление русских к светской науке; крайний аскетизм многих легенд «Великого Зерцала», угрожающих муками ада за увлечение роскошью, нарядами, весельем, совпадал с аскетической проповедью отречения от всех земных блат, которую противопоставили староверы обмирщению жизни. Встревоженному накануне реформы воображению защитника старого уклада жизни импонировало многое в содержании «Великого Зерцала»: обилие разбросанных в нем картин адских мучений, образы дьявола, терзающего грешника и на земле и в аду. Враги патриарха Никона и вообще церковной иерархии, принявшей новые книги и новый обряд, с особым вниманием читали в «Великом Зерцале» повести о высших духовных лицах, наказанных за развратную жизнь. Роскошь женских нарядов, особенно введенных в XVIII в., сурово осуждалась, и потому такой, например, рассказ «Великого Зерцала», где описывалось, как на шлейфе выходившей из церкви дамы проповедник увидел массу бесов, вызывал сочувствие читателя (эти бесы, читаем в «Великом Зерцале», тащились за дамой как рыбы в неводе; покаявшись она оставила свой «скверный дьявольский наряд» и побудила к тому же других женщин).

Если исключить из «Великого Зерцала» католические элементы (например, отражение культа девы Марии), содержание сборника во многом окажется родственным древнерусской поучительной и легендарной литературе: то же осуждение мирских забав, даже охоты (в легенде «Великого Зерцала» человек, тешившийся охотой, попадает в ад), пьянства (пьяница продал душу бесу), те же поучения родителей детям, те же положительные примеры, которым рекомендуется подражать (подвижники-монахи, благочестивые князья и императоры, почитавшие монастыри и щедрые на жертвы церкви, добродетельные и целомудренные женщины и т. д.).

Но в отличие от учительно-легендарной литературы прошлого, русский читатель нашел в «Великом Зерцале» и небольшое количество шутливых рассказов, напоминавших ему фацеции, народные анекдоты, правда — в приспособленном для нравоучения виде. Этими рассказами католическая церковь делала уступку слушателям, которые скучали за церковной проповедью. В одной из повестей «Великого Зерцала» прямо рассказывается

- 411 -

о том, как слушатели заснули в то время, когда проповедник говорил «о вещах небесных», и встрепенулись, когда он привел «празднословный пример». Иезуиты, вводя такие «празднословные примеры», оговаривались, однако, что все смехотворные поступки людей должно объяснять в проповеди влиянием дьявола, вселяющегося в людей, и пользоваться этими примерами разрешали только для подкрепления нравоучительного вывода. Сами по себе взятые, такие примеры — «буи и суетны повести», их «правитель» — дьявол, «неполезного творец», «всегда ненавистный духовныя беседы». В числе этих шутливых повестей в «Великом Зерцале» читается, как в фацециях, анекдот об упрямой женщине, которая утопая продолжала спорить, покошен или пострижен луг; анекдот о женщине, из упрямства выкупавшейся в грязной луже, у которой запретил ей останавливаться муж. С «Римскими Деяниями» совпадает, например, повесть о жене плотника, которая проучила бабу-сводницу. Живо передав веселый рассказ о девице «зело красной лицем и лепой возрастом», которая «со многими слезами и рыданием» рассказала автору повести, что она до крови ударила «в ланиту» «пресвитера», желавшего ее поцеловать. Девицу напугали, что ей надо итти за разрешением греха к самим «вселенским патриархам» (в оригинале — к папе). Автор притворно бранит девицу и берет с нее клятву, что впредь она будет «выбивать око» всякому, кто захочет ее насильно тронуть. «И оную девицу ко смеху великому и радости приведох».

От византийско-славянских сборников легенд повести «Великого Зерцала» отличаются своей композицией. Жанр их — небольшие анекдоты, в которых сюжет излагается таким образом, чтобы с наибольшей ясностью показать читателю религиозно-нравственный смысл описываемых происшествий. Вместо того, чтобы разделять «приклад» и «выклад», как это делают «Римские Деяния», составитель «Великого Зерцала» объединяет рассказ с нравоучением, аллегорию вводит нередко в самое повествование и таким образом пронизывает все изложение дидактизмом. Даже забавные сюжеты слиты неразрывно с нравоучительными их толкованиями, и потому как светское чтение «Великое Зерцало» не расценивалось. Огромное богатство сюжетов этого сборника в данном контексте было использовано исключительно в целях нравоучения. Дидактический по преимуществу характер «Великого Зерцала» определил и дальнейшую его судьбу в русской литературе.

Наибольшее влияние «Великое Зерцало» оказало на повествовательную часть Синодика (см. стр. 296), усилив в нем раздел рассказов о пользе поминовения умерших. Лубочные картинки XVIII в. воспроизвели несколько повестей «Великого Зерцала», сохранив полностью их нравоучительный смысл. Но в устной традиции только духовный стих, да может быть легенда воспользовались сюжетами отдельных повестей «Великого Зерцала», притом эти единичные отголоски книжных легенд в фольклоре бытовали преимущественно в наиболее отсталой, старообрядческой среде.