- 294 -
Синодик
Под именем «Синодика» в письменности древней Руси известны три различных памятника. С конца XIV в. Синодиком стали называть переведенный с греческого «чин православия» — текст особой церковной церемонии, которая была установлена в Византии в 842 г. в честь победы над иконоборцами: пели «вечную память» умершим ревнителям православия,
- 295 -
многолетие — живым и предавали анафеме (проклятию) иконоборцев. Добавления имен в каждой из поминаемых групп отражали богословскую и философскую борьбу, происходившую в Византии до XIV в.
В новой национальной и исторической обстановке этот вид Синодика продолжал регистрировать основные этапы религиозной и общественно-политической борьбы теперь уже на русской почве: анафеме предавались жидовствующие, старообрядцы, Григорий Отрепьев, Степан Разин, Мазепа, Пугачев и т. д. Кроме этого, слово «Синодик» в древней Руси стало очень рано употребляться как название «помянника», т. е. книги, в которой записывались для поминания в церкви имена умерших. Помянник был добавлением к той части «чина православия», которая посвящена была провозглашению «вечных памятей», и нередко помещался в одной книге с «чином православия», составляя его продолжение.
На основе этих двух произведений, а также ряда других источников, сложился третий вид Синодика, получивший в XVII в. значение народной книги. Образование этого вида Синодика происходило постепенно, очевидно, начиная еще с XV в. В «помянник» включались статьи церковно-исторического и литературно-повествовательного характера на тему о необходимости поминовения умерших и о состоянии души после разлучения ее с телом; с течением времени этот материал стал преобладать над собственно поминальными записями, и, наконец, наступил момент их обособления. Поминальные записи ушли в особые поминальные книжки, имевшие практическое назначение в церковном богослужении; повествовательная же часть (иногда с общими поминаниями патриархов, царей и цариц) оказалась сборником особого состава, оригинальным по замыслу и тематически цельным. За этим сборником окончательно упрочилось название «Синодика».
Е. В. Петухов, специально исследовавший этот литературный памятник, отмечает в его содержании, кроме общих поминаний, следующие шесть элементов: исторический, теоретический, повествовательный, лирико-описательный, обширные статьи разнообразного содержания и иллюстрации к тексту.
Цель исторических статей Синодика — попытка оправдать церковно-историческими авторитетами принятый в церкви обряд поминовения умерших. Назначение теоретических статей Синодика — дать объяснение, почему церковью установлено поминовение умерших вообще и в частности — в определенные дни (третий, девятый и сороковой) после смерти. Вместе с этим теоретические статьи ставили своей целью убедить читателей в необходимости покаяния для своего спасения и в спасительном значении молитвы за умерших. Литературные элементы, проникнув в исторические и теоретические статьи Синодика, нашли в нем свое место и в виде большого числа отдельных рассказов. Из них образовалась совершенно самостоятельная часть Синодика. Сами составители Синодиков, очевидно, считали ее важнейшей частью сборника, пополняли ее новыми рассказами и обильно украшали рисунками. Судя по наличию ряда рассказов этой части Синодика в других древнерусских сборниках и по близости их настроений и мотивов народно-поэтическому русскому творчеству, эта часть пользовалась особым вниманием и со стороны древнерусского читателя. Грустное раздумье над неизбежностью смерти, тщетой всех дел человека и стремление найти утешение в религиозном учении о бессмертии души — весь этот комплекс переживаний и идей средневекового общества дан в этой части Синодика в простой и образной форме, доступной пониманию широких кругов читателей XVII в. То обстоятельство, что большинство рассказов на эти темы взято составителями Синодика из различного рода переводных
- 296 -
сборников, не лишает эту часть Синодика оригинальности и силы замысла. Составители подбирали рассказы, руководясь одной основной идеей: подчеркивая бренность всего существующего, указать пути спасения души человеческой. Из Пролога они взяли ряд однотипных рассказов о значении милостыни для спасения души, из «Великого зерцала» — рассказы о необходимости в этих же видах молитвы, исповеди и поминовения, из «Неба нового» Иоанникия Галятовского, «Руна орошенного» Димитрия Ростовского и «Звезды пресветлой» — рассказы о спасительном значении прославления богородицы и т. д. Составителей этой части Синодика не смутили такие фантастические мотивы, как говорящие головы, безнаказанное посещение ада, беседы с умершими, щадящие святых чудесные звери и прочие аксессуары средневековой и древней восточной легенды. Все это было воспринято еще без критики. Старые бродячие сюжеты на рубеже новой эпохи в развитии русского общества еще раз явились выразителями настроений и мыслей той группы русских людей, которая отстаивала старое миропонимание.
Для некоторых из этих рассказов нельзя указать источников. Возможно, что они написаны древнерусскими книжниками, но по содержанию и манере письма их трудно отличить от рассказов переводных сборников. Вот несколько примеров.
Рассказ о необходимости своевременного покаяния. У одного человека был верный слуга. Когда он заболел, его господин советовал ему покаяться. Но слуга отказался, отлагая покаяние до выздоровления. Вслед за этим пришли два демона, показали больному книгу, в которой были записаны его грехи, и затем проткнули его вилами от головы до ног. Умертвив слугу, демоны отнесли его в вечные муки. В конце рассказа мораль: «Виждь, читателю, аки страшно отлагати покаяние день от дне».
Рассказ о спасительном значении молитвы. Митрополит Лука шел своим путем и увидел «во гробе человека, стояща нага, черна аки углия». Человек этот обратился к митрополиту со следующими словами: «Отче, сотвори о мне молитву, яко завещах завет в животе моем дати по мне церквам и нищим и не даша ничто же. И аще услышана будет молитва твоя, то мне зде во гробе не обрящеши». Митрополит исполнил эту просьбу, и муки умершего были прекращены.
Рассказ о значении церковного поминовения умерших. Один милостивый и благочестивый человек, живший в Кесарии Каппадокийской, умирая, дал за себя священнику на сорокоуст. Священник успел отслужить лишь одну литургию, затем заболел и умер. «Сродницы ж умершаго крамоляху на попадию, да отдаст им вданное попу, и глаголаша, яко 40 дней не литоргисаше». Попадья отдала дело на суд Василия Великого, — епископа Кесарии Каппадокийской. Василий Великий послал за родственниками умершего, сам же стал совершать литургию. Когда явились обе стороны, и попадья принесла взятое ее покойным мужем золото, Василий Великий взял весы и на одну их чашу положил это золото, а на другую вынутую им во время литургии за умершего часть просфоры, — и вторая чашка перетянула. Весы оставались в том же положении и тогда, когда по предложению Василия сродники умершего стали руками тянуть чашку с золотом вниз. В это время явился «созади святителя умерлый во облаце, плачася и глаголя: «Святый отче божий, остави безумие сродник моих!...» Он рассказал о том, что он спасен был и одной молитвой священника, но когда его родственники потребовали золото обратно, то пришел к нему некто и всадил его в темницу, теперь же, после отслуженной архиепископом
- 297 -
литургии, он снова освобожден. Василий Великий был поражен таким утверждением спасительного значения молитвы. Конец повести дается в духе основной идеи Синодика: «Припадоша ж сродницы к святителю и молиша, да известит им о умершем. Святитель же рече им: «Не скорбите, но прият отпущение грехов и разрешен от уз. Аще имате имение, дадите вдовам и неимущим, да сотворять паки молитву, да и вы не впадете во осуждение». Когда родственники умершего дали обещание творить милостыню, умерший является им и вновь подтверждает, что, действительно, ему помогла молитва священника.
Таким образом, литературные рассказы этой части Синодика служили той же задаче утверждения и распространения мысли о необходимости поминовения умерших. Но увлекаемые легкой и популярной литературной формой, составители этой части Синодика иногда останавливались на сюжетах, имеющих только отдаленное отношение к основной идее сборника. Таким, например, в числе прочих является следующий рассказ. Во «граде Константинополе» в странноприимном доме жил один нищий. Он был жаден, скуп и сребролюбив. Собрав много денег и почувствовав приближение смерти, он велел приготовить себе овсяную кашу и, поедая кашу, сыпал в нее серебряные деньги. Во время еды, подавившись, он умер. Явились бесы, схватили его душу и унесли ее в ад.
Лирико-описательные статьи Синодика также подчинены его основной тенденции: назидательная мысль о необходимости поминовения умерших, убеждение в суетности земной жизни и призыв к своевременному покаянию составляют их основу. Но по форме они отличаются от остальных статей Синодика: это — горестные сетования, плачи или негодующие обличения. Для многих из них характерен мрачный аскетический тон: таковы, например, взятые из Требника статьи о «чине погребения», видения инока Феоктиста о будущей жизни, картины «Страшного суда» и пр. Скорбная лирика этих статей иногда выражается в виршевой форме. Вопросительные и восклицательные обороты с междометиями: ох!, ах! и увы! — характерное выразительное средство этих статей. «Зрю тя, гробе, и ужасаюся видения твоего, — читаем мы в одной из них, — сердечно каплющие слезы проливаю, долг душедательный во уме своем приимаю. Како убо прииму конец, увы таковаго! О горе, о горе! ох, ох! Смерть, кто может избежати тя? Увы, смерть, земля бо наше смешение, и земля покрывает нас. О человече, аще небеса и облаки достигнеши и аще притечеши концы земли и вся места, а аще доидеши величества сана и всея мудрости и храбрости навыкнеши, сего же друга не минеши, но земля еси и паки в землю поидеши».
Наконец, в Синодик вошел ряд обширных статей общего характера, не всегда имеющих прямое отношение к теме о спасении души умершего. Они попали в Синодик, очевидно, уже после того, как он сделался народной книгой, возбуждавшей весьма широкий круг интересов. Таковы, например, известное «Прение живота и смерти»,1 говорящее о могуществе и неизбежности смерти; апокрифические «Вопросы князя Антиоха и ответы Афанасия Александрийского», в которых идет речь о состоянии душ праведных и грешных за гробом, о том, узнают ли друг друга на том свете друзья и родственники, и пр.; отрывок об адских муках из «Люцидариуса»;2 эсхатологическое «Слово Палладия мниха о втором пришествии и о Страшном суде»; два отрывка из Хронографа: о наказании рода человеческого потопом и о гибели Содома и Гоморры; выборки кратких назиданий догматико-религиозного
- 298 -
и нравственного характера из «Стословца» Геннадия, патриарха Константинопольского;1 статьи и отрывки календарного характера: аллегорическое изображение года и его отдельных времен — весны, лета, осени и зимы, о названиях месяцев, о праздниках и постах и пр.; полемические и публицистические статьи, вроде сочинения князя И. А. Хворостинина «О царстве небесном и воспитании чад», и т. п.
Любовь, с которой грамотеи XVII—XVIII вв. относились к Синодикам, видна из того, что многие из них наполнены прекрасными рисунками, украшающими текст или иллюстрирующими назидательное содержание статей и рассказов хорошо раскрашенными заглавными буквами, заголовками, арабесками, миниатюрами. В большинстве Синодиков XVII в. миниатюра по отношению к тексту играет чисто служебную роль иллюстрации; с конца же XVII в. и на протяжении всего XVIII в. миниатюра постепенно приобретает главное значение, а текст при ней становится объяснительной подписью. Но и в первом и во втором случае миниатюра, обычно, ничего не дает сверх содержания статьи или рассказа: она следует за нитью повествования, стремясь передать его во всех подробностях. Это стремление к полноте содержания, желание отразить в рисунке самую нить повествования заставляло иллюстратора изображать в одной миниатюре несколько отдельных моментов сюжета. Например, к рассказу о молодом попе, сделавшемся разбойником, написано несколько миниатюр; на одной из них изображено последовательно, как юноша посвящается в иереи, кладет в сторону свою монашескую одежду и направляется к идущим к нему навстречу разбойникам; на другой изображено, как юношу ранят стрелой, уносят его раненого в дом и т. д. Душевные переживания действующих лиц выражаются с помощью жестов, а не мимики, поэтому умершие горестно всплескивают руками, а блудницы со связанными руками в адском пламени сохраняют на своих миловидных лицах спокойное и бесстрастное выражение. Большинство миниатюр представляет довольно общий сюжет: смерть грешника, вынос его тела, отпевание, могилу и пр. Но, наряду с этой шаблонной обстановкой, встречаются иллюстрации легендарных сюжетов и интересные детали в изображении русских типов, костюмов, архитектуры и домашней утвари. Нередко также поражает уверенность письма и свежесть и яркость красок рисунка. Во всяком случае, для истории древнерусской миниатюры в Синодиках имеется большой и интересный материал.
Основная тема Синодика издавна имела место в бытовых условиях, религиозном сознании и народно-поэтическом творчестве древней Руси. В духовных стихах встречаются те же самые мотивы разлучения души с телом, необходимости покаяния, молитвы и милостыни для спасения и т. п.
Сослал ему господь тихих ангелов,
Тихих и милостивых,
Вынули душеньку и хвально и честно
В сахарные уста,
Положили душеньку на пелену,
Понесли же душеньку на аер высоко,
Понесли же душеньку к Авраамию в рай.(Стих об убогом Лазаре)
В духе синодичных рассказов говорится в этом стихе и о смерти богатого. Другой духовный стих, «Плач души грешной», очень сходно с лирическими статьями Синодика говорит о тщете всех земных благ человека:
- 299 -
Миниатюра из Синодика (рукоп. Гос. публ. библиотека
им. Салтыкова-Щедрина, I № 323, л. 97).Не поможет душе грешной
Ни имение, ни богачество;
Не замена душе грешной
Ни злато, ни серебро;
Нет помочи душе грешной
Ни дружья, ни братии!
Разве поможет душе грешной
Слезы, покаяние,
Поклоны полуночные.
Тиха мирная милостыня!Несмотря на это сходство представлений в синодичных статьях и духовных стихах, примеры внесения духовных стихов на страницы Синодика исключительно редки. Точно так же почти невозможно с уверенностью указать случаев непосредственного влияния синодичных статей и рассказов на духовные стихи. Очевидно, близость между этими двумя областями творчества объясняется то общностью источников, то общностью мировоззрения.
Но широкого распространения в народно-поэтическом творчестве настроения и мотивы, родственные синодичным, не получили. Это же надо
- 300 -
сказать и о письменности древней Руси, в которой статьи и рассказы, взятые из Синодика или близкие им, тонут в массе других. Все это свидетельствует о том, что Синодик, как книга определенного содержания и направления, не мог сложиться без особых причин. Е. В. Петухов видит эти причины в противодействии рационалистическим мнениям, особенно усилившимся в XVI и XVII вв. Он указывает ряд фактов, говорящих о том, что отрицание необходимости покаяния и молитвы за умерших, известное у стригольников XIV и XV вв., неоднократно повторялось и позже — в XVI—XVII вв. «Естественно думать, — говорит он, — что при часто поднимавшихся в XVI и XVII вв. голосах против некоторых православных догматов и обрядов, между прочим, и против церковного поминовения усопших, Синодик, заключавший в себе обоснование и литературное развитие этой темы, мог играть известную роль в деле противодействия рационалистическому воззрению на этот вопрос и находить в нем (т. е. противодействии) достаточные причины для своего развития и распространения между читающей массой в XVII и начале XVIII века».