- 287 -
Повести о хмеле
Ко второй половине XVII в. относится несколько произведений, в стихах и прозе, о «высокоумном хмеле»: «Притча о хмеле», «Повесть о хмельном питии, вельми душеполезна», «Слово о ленивых и о сонливых и упиянчивых», «Слово о пиянстве» и др. Основа их гораздо древнее, но с хорошо развернутой повествовательной фабулой или в виде законченных стихотворений произведения на эту тему распространяются только во второй половине XVII в.
В этих повестях нашли свое отражение библейские и апокрифические сказания о грехопадении первых людей, древние талмудические и богомильские представления о винограде как греховном плоде и практические наставления о воздержании от «винного пития», известные в древнерусской литературе со времени Феодосия Печерского.
По богомильским представлениям, виноградная лоза была посажена в раю дьяволом, и она-то и оказалась библейским «древом познания добра и зла». В талмудической легенде о Ное и дьяволе, близко стоящей к этим представлениям богомилов, рассказывается, что дьявол, в то время, когда Ной садил виноградную лозу, заколол овцу, льва, обезьяну и свинью. Этим объясняется различное действие вина: выпьет его человек немного и станет кротким, как овца; выпьет больше — станет смелым, как лев, а далее он становится то прыгающей обезьяной, то грязной свиньей. Легенда эта, между прочим, записана у нижегородских татар. Ей аналогична новогреческая сказка о Дионисе. Странствуя по Элладе, Дионис присел отдохнуть на камне и увидел у своих ног красивое растение, пробивающееся из-под земли. Он взял его с собою, спрятав от солнечных лучей в птичью кость. Растение скоро выросло, и новые ростки его и корни Дионис поместил в львиную, а потом в ослиную кость. Придя в Наксос и увидя, что растение плотно обвило все три кости, Дионис в таком виде посадил его в землю. Лоза дала плоды, из которых Дионис приготовил первое вино. Когда люди стали пить его, то сперва, они запели как птицы; пили больше — и становились львами, а под конец, напившись, обращались в ослов.
В поздних русских списках «Слова Мефодия Патарского» встречается повествовательная вставка, озаглавленная «О ковчеге Ноеве». «Изыде
- 288 -
Ной, — рассказывается здесь, — на гору аравицкую и нача здати ковчег... и дела его семь лет». Дьявол решает выведать у жены Ноя, куда тот ходит и что делает. Но она отвечает: «Крепок муж мой и не скажет он мне, куда ходит». Тогда дьявол учит ее: «Есть трава, над рекою растет и вьется около дерева; и ты возьми травы тоя цветков и укваси с мукой и пой его, и все ти поведает, елико хощеши». Когда Ной, возвратясь домой, попросил пить, жена дала ему хмельного питья. «И попив Ной три чаши и рече: сей хмель рванец умному на любовь, а безумному на бой и на работу». Охмелев, Ной рассказал жене, где и что он делает. Придя утром на работу, он увидел, что ковчег разорен.
Богомильские и талмудические представления о виноградной лозе, как греховном растении, были перенесены на хмель в стране, где лоза еще не была известна; вокруг этой «травы» в новой обстановке начали складываться полукнижные, полународные повести, а может быть и песни, по тону и образам аналогичные старым переводным сказаниям о виноградной лозе.
Академик Ф. И. Буслаев («Повесть о Горе Злочастии») решил и другую сторону вопроса: он указал истоки морально-учительных тенденций этих сказаний о хмеле — в поучениях против пьянства. Еще в XI в. Феодосий Печерский писал об умеренном употреблении вина; в древнерусских учительных сборниках определенного состава (например, в «Златой цепи» XIV в.) есть целая группа «слов» против пьянства. Пьянство — веселие язычников; «от пьяного бо не приемлеть бог никакая молитвы; дух святый ненавидить пьянства, и ангел хранитель бежить, и упивающегося лише меры святи отци в епитемью влагають, да послушавыи прощен будеть, а непослушавыи осужден будеть»; «пьяный добудеть вечной муки» и т. д. Вот доводы, которыми убеждали средневековые книжники, борясь со склонностью к пьянству. «Слова» и поучения против пьянства выделяются своей образной речью: «пьяница льет вино, будто в утлую сосудину, покамест не взбесится от пьянства», «пьяница толчется и бьется и сварится, лаеть», «мы же, братие, яжьмы и пиимы в славу божью уреченую меру, а не отригати парою пьянственою на олтарь божьи» и т. п. Эти поучения создавали то отрицательное отношение к «пьяному питию», — на практике нередко чисто показное, — которое определило собою и тон повествовательных сказаний о хмеле XVII в.
В связи с апокрифом «О Ноевом ковчеге» стоит повесть «О хмельном питии, како уставися горелое вино душепагубное», известная по рукописям с XVII в. Когда сатана увидел, что по земле широко распространяется христианское учение, он созвал на совет бесов, и «начаша з бесы своими беседовати, како бы уловити род человеческий пьянством», — так начинается эта повесть. «Сильный» бес сказал сатане: «Осталось тое травы, что есть прельстил Ноеву жену... иду ныне по нее и прелщу человека, его же обрящу». Сатана со всеми бесами поклонился ему, воздал ему честь и хвалу и назвал его «пьяным бесом». И пошел пьяный бес своим путем и встретил человека, «в Палестину идуще, из града вон во иный град», потому что «обнищавша зело». Бес предложил человеку придти на следующий день на это же место, обещая дать ему «некую вещь», за которую тот будет пожалован у царя. «И побеже бес на Оравитския горы, и взя скоро траву, еже есть хмель, и приде на уреченное место на источник, и уготова кубы, и налиша браги, и накину горъшки, и потом замазаша тестом с трубами, и сквозь кадеи пропустиша, и налиша кади полно воды, и подложиша под кубы огня, и нача огнем варити, и поиде сквозь кадеи трубами аки
- 289 -
хитрое зелие...; потом положиша в сткляницы, и посла его бес ко царю, и повеле поклонитися и отдати честно царю, аки дары честныи». Царь «вельми же дивился тому хитрому зелию»; испив его, были «все веселы во граде» и богато одарили человека, принесшего вино. «Кто ти есть указал таковое зелие зделать?» — спросил его царь. «Зело есть предивно. Дай его семо, и аз дам ему до полуцарьствия моего». Но беса уже не было на условленном месте, и все почести достались на долю его ученика. «И оттоле разнесеся то хитрое зелие, сиречь нынешнее вино, рекомая горелъка, по всем странам и градом, в Цареград и в Литву и в Немъцы и по вся грады, и к нам в святорускую землю».
Так в этой повести отзвуки апокрифа вплелись в бытовую картинку древнерусского винокурения. Особое распространение эта повесть получила в конце XVII и в XVIII в. у старообрядцев, где к ней были добавлены следующие заключительные слова: «И прииде пияное питие на кончину века сего и к нам, в русскую страну, на погибель душам христианским и на муку вечную. Потом прииде в русскую страну злая брань матерная на осквернение земли и воздуха и всея твари. Затем прииде в русскую страну антихристово питие сухое» (т. е. табак). В XVIII в. повести о запрещенных у старообрядцев вине, табаке, чае, кофе и, наконец, картофеле слились в одну группу легенд, характеризующихся сходными композиционными приемами.1
Уже в XV в. в русской книжности известно «Слово Кирилла Философа словенского», в котором хмель выводится как живое лицо, поучающее против пьянства. В учительных тенденциях «Слова» обнаруживается его связь с легендарно-апокрифическими сказаниями и «словами» против пьянства. Но стилистические особенности этого «слова» позволяют предположить устно-поэтическую основу его. Хмель держит речь к человеку: «...не осваивайте мене, добро вы будеть. Аз же ти есмь силен боле всех плодов земных, от корени сильна, от племени есмь велика и многородна; мати же моя богом сътворена. Имею у себе нозе тонце, а утробу не объядчиву, руце же мои держат всю землю, а главу имею высокоумну, а умом есмь не ровен ни к кому. А хто дружит со мною, а имет мя осваивати, первое доспею его блудна, а к богу не молебника, а в нощи не сонлива, а на молитву не встанлива... и потом ввергу его в большую погибель: град его или село доспею пусто, а самого во злых, а дети его в работе...» А поэтому, братие, — говорится дальше, — не следует подражать тем, кто дружит с хмелем: «не долго спите, не много лежите..., лежати долго — добра не добыти, а горя не избыти; лежа не мощно бога умолити, чти и славы не получити, а сладка куса не снести, медовые чаши не пити, а у князя в нелюбви быти, а волости или града от него не видати». У того, кто подружился с хмелем, «недостатки дома сидять, а раны по плечемь лежать, туга и скорбь по бедрамь гладомь позваниваеть, убожие у него в калите гнездо свило, привязалася к нему злая леность, как милая жена, а сон как отець, а охание как любая чада, а злыдни на [не]го смотрят, уловляют его, как свинию...». Пьянство в церковь молиться не пускает и в вечный огонь посылает... «О ком молва в людех? — о пианици. Кому сини очи? — пианици. Кому охание велико — пианици. Кому горе на горе? — пианици...». Пьянство «свет ему от очию заступаеть». Хмель заканчивает свою речь предостережением против жен вообще и пьяных в особенности: «Аще познается со мною жена, какова бы ни была, а иметь упиватися, учиню ее
- 290 -
безумницею... и въздвижю в неи похоти телесныя... Бежи, человече, женьскых бесед и не вдавайся в тоя речи... Речи с плачемь глаголющи смиреныя, взираеть на твоя вся съставы... Жена зла биема бесится, любима высится, жена не человек есть, нъ на службу человеком» и т. п.
В речи хмеля («мати же моя богом сътворена») обнаруживается отголосок богомильской легенды о виноградной лозе — «древо познания добра и зла». От «слов» против пьянства идут наставления хмеля человеку: «пьяница богу молитися не хощеть, книг не чтеть и не слушаеть», «аще ли кто пиян умрет, то и сам себе враг и убийца, а приношение его ненависть к богу» и т. д. С учительной литературой «Слово» связывается и самыми приемами речи.
Но, с другой стороны, в «Слове Кирилла Философа» есть и несомненно народно-поэтические образы: у хмеля «ноги тонце», «утроба не объядчива», «охание как любая чада», «злыдни» смотрят на человека и уловляют его; «убожие у него в калите гнездо свило» и т. п. Ритмичность и стремление к созвучным окончаниям предложений также роднят «Слово» с устно-поэтической речью.
Во второй половине XVII в. «Слово Кирилла Философа» легло в основу ряда повестей. При обработке оно или теряло свои народно-поэтические черты и приобретало книжный характер (например, в «Слове о пиянстве» XVII в.), или же, наоборот, превращалось в светское произведение («Притча о хмеле»).
Из переработок «Слова Кирилла Философа» наибольший интерес представляет «Притча о хмеле». Тема старого «слова» оказалась заключенной здесь в занимательную сюжетную рамку, придавшую притче вид развитой повести. «Бе некий человек, живяше бо в дебрии и сотвори себе хижу и живяше в ней много лет», так начинается притча. Собирая себе в пищу плоды, человек увидел однажды обвившуюся вокруг ствола яблони «траву» «И сорва травы той едину смоквицу. И нача быти от тое травы глас... Человече! знаеши ли ты меня и слыхал ли еси про меня! И человек той ста изумелся, нападе на него ужас великии, и нача вопрошати той человек: «Кто есть ты глас испущаеш? Аз бо тя не знаю. Повеж ми». И глас бысть от тое травы: «Глаголю тебе, человече, аз бо есмь хмель». И рече человек той: «Кто ты хмель, и какую силу знаеши в себе?» Вслед за этим идет уже известная нам речь хмеля. Заканчивается притча размышлениями человека, живущего в «хижице». «Он же, той муж... дивяся, что от травы тоя исходит глас человеческой, и верзет он смокъвицу на землю, и поиде той человек в хижицу свою, и несе яблока в хижицу свою на пищу себе и размышляя: «...Питие бо есть никоторого человека в добро не вводит, но толко во зло глагол возводит..., а дьявол о такове человеке радуетца; о неверном и о поганом человеке так не радуетца, как о пьяном человеке православные веры», и т. п.
Подобное же отношение к древнерусской литературной традиции следует отметить и в «Повести о хмельном питии». В ней в одно целое слиты отрывки нескольких древнерусских произведений о пьянстве, причем центральная часть повести, как и в «Притче о хмеле», получила прочное сюжетное обрамление. Повесть предваряется предисловием, из которого видно, что она должна служить наставлением старшего младшему: «Пишу тебе от недомыслия моего и малодушия моего, сколько бог вразумит меня и твоя святыя молитвы помогут мне и сколько разумею от моего безумия и забвенного ума. Потому что в Афинах не бывал и с философами не живал...» и т. д. по хорошо известной в древней Руси формуле самоумаления.
- 291 -
«Итак, за любовь спроста пишу тебе, возлюбленный..., много челом бию, и писанейцем беседую в расстоянии жития следующими словами». Затем идет самая повесть под новым заглавием: «Притча». Был некий человек, который невоздержно пил, оставил церковь, лишился здравого ума и даже в ярость впал. Имение свое он расточил, о доме своем перестал радеть, жену и детей своих по миру пустил. Однажды он протрезвился, поймал хмеля, связал ему руки и ноги и стал его так спрашивать: «Буйственный Хмель! Поведай мне свой род и начальную свою славу, и все свои злые козни и ухищрения поведай мне, и не утаивай от меня ничего, чтобы тебе избыть из рук моих невредиму. Много лет ты имел надо мною власть; а ныне я имею над твоею буйственною и бессрамною головою». Вслед за этим начинается уже известная нам речь хмеля, но с первых же слов в нее искусно вплетается апокрифический рассказ «О ковчеге Ноеве». Дальше вновь идет речь хмеля. Оканчивается повесть рассказом о том, как пьяница выведывает у хмеля способ избавления от пьянства. Хмель открывает ему тайну: когда пьяница проспится, то пусть выпьет, но немножко (потому что сразу покинуть пития не может); затем пусть проходится и потом уже примется за духовный подвиг. «И абие муж той разреши Хмеля от уз, глаголя: иди к своему поспешнику, иже над пианством, бесу; и аз убо тебе, твоя злая кознования выслушав вся, всяко потом тебе не учну касатися во веки».
В заключение автор повести вновь увещевает читателя не предаваться пьянственному питию, разве что выпить чашечки две-три, «а боле сего отнюдь, возлюбленне, никако же не пий, да без смущения пребудеши и спасения не лишишися».
Один из эпизодов «Слова Кирилла Философа словенского», отличающийся ритмичностью и имеющий рифму, во второй половине XVII в. обрабатывается в стихотворное «Слово о ленивых и о сонливых и упиянчивых»:
О чадо мое любимое!
Рассмотряйтеся и разумейте истинну.
Не долго спите, не долго лежите;
Якож многожды спати имамы без меры,
Добра не добыти, а лиха не избыти...Автор стихотворения частично сохраняет старые формулы «Слова Кирилла», например:
А беда его [пьяницу] по голеням бьет,
А недостатки дома живут,
А раны по плечом лежат...Но во многом он уже отходит от серьезного тона своего образца; ряд его выражений рассчитан на комический эффект:
А срам у него на бороде,
И оскомина ему на зубех...
А во чреве у него воркота... —— и все стихотворение по своему характеру приближается к стихотворным надписям на лубочных картинках.
«Слово о пиянстве», наконец, является последним шагом в направлении к лубочным стихотворениям. По своему содержанию оно близко к «Повести о хмельном питии» и «Притче о хмеле», но оно уже не сохраняет ни народно-поэтических образов, ни стилистических формул, полученных по
- 292 -
традиции этими произведениями. В рифмованных строках его слышится и издевка сатирической поэзии конца XVII в., и выразительная грубость лубочных надписей:
Аще содружитца со мною властелин,
И он будет, аки глупый поселянин...
Аще содружитца со мною игумен,
Ходить начнет с сумою меж гумен...
Аще содружитца со мною чернец,
И он будет аки верченой жеребец...
Аще со мною поселянин содружитца,
То все село ево пусто сотворитца.
И станет рости вместо пшеницы кропива,
А он начнет желать вина и пива...
Многия болезни от пиянства бывают,
Вельми вся уды с него растлевают..
Образ изменитца,
И лице обрюзгло явитца.
Очи не видят,
Уши не слышат...
Хребет погорбляет[ца]
И брюхо ссыхаетца...В XVIII в. все основные повести и стихотворения о хмеле в своих поздних текстах попали в лубочные издания и в этом виде прожили еще не менее столетия.