- 230 -

Сказание о молодце и девице и о старом муже

Особую группу повестей, возникших на грани XVII—XVIII вв. или в новых редакциях получивших широкое распространение в письменности этого времени, составляют «Сказание о молодце и о девице», «Повесть о

- 231 -

старом муже и молодой девице» и «Слово о мужах ревнивых». Их замечательной чертой, характерной уже для нового времени и новых взаимоотношений между людьми, является интерес к отношениям между полами. Заговорить открыто на эту тему, не сдерживая себя рамками привычной морали ни в форме выражений, ни в содержании, и не преследуя нравоучительных целей, можно было только тогда, когда уже были расшатаны устои старого быта, когда в создании литературы стали принимать участие совершенно новые слои населения и когда поэзия народа получила доступ в рукописную книгу.

Среди этой группы произведений, по своим поэтическим особенностям, выделяется «Сказание о молодце и девице». Оно написано в диалогической форме и представляет собою поэтическое изображение сватовства молодца к девице, причем девица некоторое время притворно защищается от притязаний молодца, для того чтобы разжечь его страсть, а затем соглашается на брак с ним.

Некий юноша, — говорится в Сказании, — сын боярский, княжий племянник, дивный удалец, беседовал с гордой щеголихой, боярской дочкой.

И говорит юноша девице: Душечка ты, прекрасная девица. Ходил я по многим городам, служил и царю в Орде и королю в Литве, но нигде не нашел такой красавицы «как ты, прекрасная девица, и ты меня присвой и примолвь, хощю тебя поставити во многих людях и служити тебе», как верный слуга.

А девица, как бы не понимая его, отвечает ему: я знаю, чего ты добиваешься, «деревенская щоголина». Но с соколами у меня не ездят, и я не держу ни гудцов, ни ловцов, ни борцов, ни вас, маменькиных сынков. И вновь намеками любовной песни говорит молодец девице о том, как бы он хотел утешить свою мысль молодецкую, а ее сердце девичье. Но бранью отвечает девица молодцу: понимаю, чего ты хочешь, дворянин-оборванец. У тебя и седло лубяное, и шапка войлочная, и шлем глиняный и доспехи соломенные. Тебя и отец не жаловал, и мать не любила, и все друзья от тебя, как от «малоумна урода бегали».

Но только тогда смягчается сердце девицы, когда молодец в ответ на ее брань замечает: «Здесь жить немощно, а в люди ехать непочто, не в волю познать чюжа сторона». Теперь девица, — сперва как будто бы еще неохотно, — все же соглашается принять молодца в свой дом.

И в ответ ей сказал молодец: «Душа моя, милая, красная девица. Утешила ты меня своими словами, как сахарными яствами, сладким медом и зеленым вином...»

«Хорошеясь сидиши, госпоже, во своем высокомь тереме, далече видиши, аки драх камень светиши, покоиши, госпожа, аки утренняя зоря замычется. Высота твоя уподобится аки первых жен Настасьи Даниловы жены, смирение твое великое аки Евдокеи Семеновы жены Карамышева, любовь твоя великая аки Роксаны царицы царя Александра Макидоньскаго».

И дальше, на языке народной символики, в красивых образах и сравнениях, полных эротических намеков, рассказывает автор повести последнюю сцену состязания молодца и девицы — их примирение.

В языке и стиле «Сказания о молодце и о девице» бросаются в глаза слова и формулы народных песен и былин: «душечка еси ты прекрасная девица» (Кирша Данилов: «а душечка удалой доброй молодец»), «ясна сокола очи» (Кирша Данилов: «ясны очи, как у сокола»), «черна соболя брови», «борза команя губы», «бела горностая скакание»,

- 232 -

«павиное поседание», «аки ласка жубреши», «аки соловей щекочеши», «сахарными ествами насыщюся», «лето летовал», «опочин деръжал», «чюжа сторона», «медвяная роса», «серая утица» и т. п.

Но Сказание не простая запись народно-поэтического произведения: оно хранит на себе явные следы литературной обработки. Она видна, прежде всего, в общей композиции Сказания. Сказание представляет собою художественный диалог, спор молодца и девицы. Любовный диалог — нередкая форма народных песен. Но в Сказании диалог прерывается чисто повествовательным элементом — обращением девицы за советом к мамушкам и нянюшкам.

Эта особенность Сказания необычна для народного творчества, как и сюжетное обрамление Сказания: диалог в нем обрамлен краткой характеристикой действующих лиц — экспозицией и заключением, в котором от лица автора говорится об исходе спора молодца и девицы.

Литературная обработка видна и в создании основных образов Сказания — молодца и девицы. Молодец — это «сын боярской», «княжей племянник», но «безгосподарной человек», выбитый какими-то крупными социальными событиями из определенного бытового уклада и обедневший. Ему место только в рядах сокольничьих, ловчих и гудцов богатого боярина; но он ловко, хотя и униженно, то ласковой, то дерзко-эротической речью обольщает гордую и «щепливую» (щеголиху, нарядную) и, очевидно, богатую боярскую дочь и женится на ней. Красная девица Сказания — консервативнее и деловитее, чем добрый молодец. Она с презрением отзывается о людях, в быт которых сильно проникли развлечения — охота, «гудцы» и пр.; ее хозяйственность сказывается даже в тот момент, когда она решает вопрос о замужестве.

Это натура, противоположная молодцу по своим душевным данным, бытовым навыкам и социальному положению. Образы молодца и девицы, такие сложные, созданные из мельчайших деталей и выдержанные от начала до конца Сказания, и намеки на определенную социальную обстановку действия можно объяснить, конечно, только личным творчеством автора Сказания.

Рука автора видна и в чисто литературном приеме — в реминисценции из сербской «Александрии»: «Любовь твоя великая аки Роксаны царицы царя Александра Макидоньскаго», и в каких-то неясных литературных реминисценциях в стиле, отдаленно напоминающих и повести о Куликовской битве: «А ты, государь, ездиш на своем на добром коне, а мечеш своим ясным соколам гуси и лебедки и серыя утицы»; «хорошеясь сидиши, госпоже, во своем высокомь тереме, далече видиши, аки драх камень светиши, покоиши, госпожа, аки утренняя зоря замычется»; «умолъвиши ветры в поле, удержиши ясна сокола на полете». «Как не может бел кречат [без] горазъна мастера отлетети [от белых лебедей], тако и яз не могу отъехать от твоея неизреченныя красоты...» и т. п.

Таким образом, за счет литературной обработки в «Сказании» можно отнести очень многое.

И поэтому вопрос об истории его создания вряд ли можно считать окончательно решенным. Возможно, что и по замыслу и по выполнению «Сказание» — не обработка народно-поэтического произведения, а продукт личного творчества автора, литературно образованного и хорошо овладевшего стилем фольклорных произведений.

«Сказание о молодце и о девице» известно в нескольких списках,

- 233 -

старший из которых относится к концу XVII в. Отличия между ними не только в мелких разночтениях. Сказание принадлежит к тому типу произведений — написанных в вопросо-ответной или диалогической форме, — при переписке которых часто сохраняются только основные линии сюжета и самая форма вопросов-ответов или диалога, стилистические же формулы частично теряются, а частично заменяются другими аналогичными им. Так и в данном случае сохранившиеся списки «Сказания» только в своей совокупности дают более или менее точное представление о его фабуле и о составе стилистических формул его.

Ряд крупных отличий в составе и количестве этих формул, в приемах раскрытия сюжета при постоянстве его — вот характерная черта литературной истории Сказания.

В одном из списков Сказания (так называемом «Архангельском») отклонения от первоначального вида особенно сильны. Сказание, очевидно, было заново отредактировано каким-то грамотеем петровского или послепетровского времени, усвоившим галантный стиль повестей и романов XVIII в. «Бе некий молодец, дивен дворянин боярского рода, в красоте юности и храбрости своей чудне блистался корпусом, политическими науками паче германских бывателей», — так начинается Сказание в этой редакции. Здесь с самого же начала дается новый образ молодца, «политическими науками» украшенного. Как истинный герой петровской эпохи, он гулял «по многим землям и по многим городам, в Цареграде великом, во Франции премудрой, в Гишпании прекрасной и Греции прекрасной, и в Италии во бодрой, и в прочих городах немецких...» И обращение с девицею у него иное. Вот как, например, на тяжелом языке этикета петровской эпохи он изъясняется с нею: «Дондеже зрением благолепнейшия персоны вашей не усладился, точию слух был о красоте вашей, имел многие безпокойства о вашей красоте; ныне же, егда ваше лице зрительно узрех, в подлинное уверение пришел; ибо ты, украсившися юностию своею, аки маков цвет, блистаешися природой твоей персоны румяностию, аки крин сельный, умеренностию возраста подобящися Еле[не] Троянской, премудростию спееши, аки Венера избраннейшая, разумом цветеши, аки Семирамида царица пречудная».

В подобной манере развивается повествование и дальше: оно пересыпано иностранными словами и своеобразными выражениями, характерными уже для петровской прозы, — например, «хощешь меня музыкальными словами склонить в любовь себе», или — «как в прекрасных полях апартаменты без покровов своих в кратком времени разрушаются, так твоя красота, не имея любезного своего друга, скоро изгибнет», или — «приятнейшей сладости, растворенное музыками, мое играние увеселит» и т. п.

К «Сказанию о молодце» близка по содержанию и форме «Повесть о старом муже и молодой девице». В ней ставится та же тема — отношения между полами, в данном случае — неравный брак, женитьба богатого старика на бедной молодой девушке. Повесть известна в ряде списков, которые можно разделить на две группы. Одни из них трактуют тему в старом нравоучительном тоне. В других, обнаруживающих влияние «Сказания о молодце и девице», сильно смягчена морально-назидательная тенденция и почти отброшено представление о греховности брака «старого мужа и красной девицы», отчего значительно выигрывает бытовой фон повести.

Но и по фабуле и по стилю обе версии повести очень близки между собою. «Старый муж» — «брадою сед, а телом млад, костью храбр», «умом

- 234 -

свершен», — сватается «ко прекрасной девице». Девица отвечает ему, что она не будет иметь ни радости, ни утехи с ним, старцем. Тогда «стар муж» начинает соблазнять девицу теми выгодами, которые сулит ей брак с ним. На это девица советует ему имение свое раздать убогим, рабов отпустить на свободу, на золото и серебро купить себе царство небесное, вместо певцов и гудцов — петь на клиросе, и заканчивает: «Отпусти мене, старче, младу ко убогому отроку; аще лице жгу и руце окаляю и нозе свои рыщучи побью о камень, но тех болезней не слышу [в] радости сердца своего. Аще ли уноша убог будет, ино бог богат своею милостию, и подасть нам богатства и славу. Аще ли не подасть, то единаго хлеба с водою съедим и сыты будем и взыграемся со юношею...» Потеряв надежду уговорить девицу, «старый муж» угрожает ей тем, что он «подаст» ее родителям и племени многие дары и таким образом добьется брака с нею. Тогда девица заявляет, что она изведет его, уготовав ему «всякую ядь не по норов»; «аще ли начнеши любити кисло, и аз ти доспею пресно; а возлюбиши пресно, и я доспею кисло» и т. п.; молодому отроку пшеничный хлеб, а старому мужу — сухари; молодому отроку — каравай молочный в масле да в меду, а старому мужу — «пресниць ржаной» и т. д. Наконец, она угрожает навести на старца «необразную смерть, со отроками и оружием»; «погубят тя или удавят, аки старого ворога», — говорит она. Но безуспешны ее угрозы. Старец находит «некакова мужа частословлива», у которого «аки мед, изо уст словеса изхождаше». Этот муж «шед обаяше [очаровал] родителя девицы сладкими словесы, испросиша же девицу за старого». Брак состоялся; «и нача творити, яко же глагола ему девица».

В другой редакции повести вслед за этим идет обращение к старым мужьям: «И вы, старые мужи, сами себе разсудите, младых жен не понимайте: младая жена лишняя сухота; от людей стар бегает, в пиру не сидит, к людем не пристанет, а от ворот не отстанет, в избу не лезет, а хотя и влезет, и он не сядет...» и т. д.

Наконец, сообщается и судьба старого мужа: «Сам себе досадил старой муж, три годы бегал и удавился. А красная девица вышла замуж за молотца хорошева...»

В речах девицы слышны прямые отголоски народных песен о молодой жене старого мужа, которая сначала дразнит его тем, как по-разному она будет «привечать» любимого молодца и постылого старого мужа, а потом угрожает «извести» последнего до смерти.

Прибауточная речь отличает и эту повесть и примыкающее к ней по стилю «Слово о мужах ревнивых». «Слово» как бы подсказано повестью, но оно более подробно и в юмористическом тоне разрабатывает только один из ее мотивов — ревность, беспокойство влюбленного мужа. Начинается оно с текстуально близких к «Повести о старом муже и молодой девице» реминисценций: «Человеку жена мила, и того ради на него сухота велика, и тот человек з добрыми людми не беседует, холостых робят не любит; а з двора не ходит, а хотя паки и соидет, и он ворот не затворит; а хотя паки и затворит, и он сквозе тын смотрит и под подворотку заглядывает; а шед в гумно, и под овин лезет и не лезет; а хотя паки и лезет, и он опет воротится, выскочит на гумно и вертится, как недужная овца...» Этим собственно и исчерпывается содержание «Слова», все остальное в нем только вариации данного образа ревнивого мужа. Ревнивый муж «спать ложится, а не ляжет; а хотя паки и ляжет, и опят вскочит, и пот

- 235 -

кроватию смотрит и пот полатию, и под половицею ищет, и под печию заглядывает... и уснут не дасть; и хотя паки и уснет, и он храпит, как зарезаная овца, храпит, как зарезаная свиния; и утре пробудится, и он не отстанет хотя паки отстанет, и он от кровати не отступит, и он отступя будит».

Ревность мужа мешает семье общаться с окружающими: «Зватай пришел, зовет з доброю женою пива пить, — он сам не едет, ни от собе жены не отпустит в пир ехать..., а хотя паки и отпустит, и он ей не велит на сторону смотреть и [со] старыми женами не говорить, а называет старые жены сводницами».

В «Слове» видна большая непосредственность автора, злая насмешка и презрение его к ревнивым мужьям. Эти особенности «Слова» и заставили В. Срезневского, нашедшего его, сделать предположение, что оно сочинено женщиною. Так это или нет, трудно сказать; но любопытен, как показатель происшедших во взаимоотношениях полов изменений, конец этого произведения: «Ино злые те мужчины... подобны гаду ползучему на земли, а доброй жене аминь».