157

В. А. АНДРЕЕВ

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ ИЗ КАВКАЗСКОЙ СТАРИНЫ»

<...> Несправедливо бросает он <Д. В. Давыдов> тень на имя знаменитого Грибоедова в двоедушии и неблагодарности к Ермолову. Что Грибоедов был человек желчный, неуживчивый — это правда, что он худо ладил с тогдашним строем жизни и относился к нему саркастически — в этом свидетельствует «Горе от ума», но нет поводов сомневаться в благородстве и прямоте Грибоедова потому только, что он разошелся с Ермоловым или был к нему неприязнен при падении, сделавшись близким человеком Паскевичу. Во-первых, он был с последним в родстве, пользовался полным его доверием и ему обязан последующей карьерой; тогда как у Ермолова Грибоедов составлял только роскошную обстановку его штаба, был умным и едким собеседником, что Ермолов любил, но никогда не был к нему близким человеком, как к Паскевичу. Что касается об услуге, какую будто бы вправе был ожидать Грибоедов лишь от родного отца, как говорит Давыдов, то едва ли это так *. Известно, что Грибоедов был привезен из Грузии по подозрению в деле 14-го декабря и содержался некоторое время под арестом в Главном штабе, но после оправдан более потому, что был всегда врагом Якубовича и стрелялся с ним на дуэли. Тут заступничество Ермолова могло только повредить поэту, ибо и Якубович пользовался тоже расположением Ермолова и бывал его собеседником. Второе,— Грибоедов, чувствуя превосходство своего

158

ума, не мог втайне не оскорбляться, что он составляет только штат Ермолова по дипломатической части, но не имеет от него серьезных поручений и предпочитается ему какой-то авантюрист Мазарович — пришлый доктор из Сербии или Далмации, рекомендованный Капо д'Истриа и к которому он послан был в тавризскую миссию советником; но с ним он, разумеется, не ужился и возвратился в Тифлис после исправления его должности во время отпуска. Тогда как Грибоедов изучил персидский язык, следил за его литературой и правами персиян, мог ли он, при своих прекрасных дарованиях, писать бумаги в Тифлис, которые возбуждали в канцелярии Ермолова лишь смех, как говорил Давыдов? Вероятнее — каким саркастическим смехом разразился Грибоедов над тупоумием и оплошностью Мазаровича, не видавшим и не угадавшим сборов персиян к открытию военных действий и не предупредившим вовремя Ермолова. А сборы, как говорит сам Ермолов, по персидским порядкам были продолжительные <...> Как смеялся, надобно полагать, Грибоедов над доверчивостью Ермолова, когда тот принимал за чистую монету донесения нашего посланника Мазаровича, что персидские регулярные войска ни в чем не уступят нашим кавказским солдатам и могут помериться с ними в силах в равном числе и что теперь не те персияне, которых огромные полчища громили с горстью солдат Котляревский и другие его современники. Эти бестолковые донесения не понимавшего военного дела Мазаровича, которому так много веровал Ермолов, и ввели его в заблуждение, заставив действовать осторожно и медленно и мало надеяться на имевшиеся у него под рукою силы, с которыми — как доказал под Елисаветполем Паскевич — легко можно было управиться с персиянами. <...>

Ермолов, когда у него было меньше дел, изредка навещал штаб-квартиры полков, близких к Тифлису, где он дней семь отдыхал от жары в более прохладном климате. Вот раз он приехал к нам в город Гори с большою свитою2 — в ней находились из дипломатической канцелярии Грибоедов и Тимковский. Грибоедов был хорошего роста, довольно интересной наружности, брюнет с живым румянцем и выразительной физиономией, с твердой речью. Я был тогда полковым адъютантом, канцелярия и вместе моя квартира помещались против дома полковника, где расположился Алексей Петрович с приехавшими гостями

159

у тороватого амфитриона. Раз поутру, часу в 10-м, входит ко мне в канцелярию Грибоедов и просит позволения пробыть в моей квартире до обеда 3, я отвечал готовностью услужить, так как все это время должен был заняться в канцелярии делом и ему никто не помешает. «Да, не помешает,— нет, уж одолжите, если будет спрашивать меня Тимковский, так скажите, что не знаете, где я». Я сказал, что поставлю к дверям своей квартиры вестового с приказанием говорить, что никого нет. «И прекрасно!» — ответил Грибоедов. Такое отношение Грибоедова к Тимковскому меня удивило. Еще он не был известен (в 1822 г.) как даровитый писатель. Между тем Тимковский имел у нас какую-то авторитетность умного человека, много видевшего и, кажется, кое-что пописывавшего, хотя бонвивана, но хорошего рассказчика...

Сноски

Сноски к стр. 157

* Мы сомневаемся, чтобы Ермолов имел возможность дать Грибоедову час времени на истребление бумаг; 1 когда приехавший фельдъегерь застал Грибоедова за ужином у Ермолова, то, конечно, он следил каждый его шаг. (Примеч. В. А. Андреева.)