- 5 -

С. А. ФОМИЧЕВ
—————

Автор «Горя от ума»
и читатели комедии

В памяти последующих поколений Грибоедов остался автором одного произведения, но и одна комедия принесла драматургу неувядаемую славу, выдвинула его в ряд крупнейших русских писателей. Признание это было, впрочем, особого рода. Небывалый читательский успех пьесы документально подтвержден множеством списков. Комедия Грибоедова была и самым репертуарным произведением национального театра. Не счесть всех стилизаций и подражаний этой пьесе — конечно, как правило, эпигонских, но также по-своему свидетельствующих об особой ее популярности. Наконец, «Горе от ума» тревожило творческое воображение Пушкина и Лермонтова, Гончарова и Тургенева, Салтыкова-Щедрина и Островского, Достоевского и Блока...

Вместе с тем на протяжении всего XIX в. критика, отмечая неоспоримые достоинства пьесы, обычно спешила вслед за этим произнести ряд оговорок о некоторых художественных просчетах драматурга. И до сих пор Грибоедова подчас оценивают как классического писателя, создавшего, однако, пьесу «не совсем» совершенную. Суть противоречия сформулировал еще в 1825 г. Пушкин: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умен».1 Пушкинский отзыв обнародован Вяземским в 1837 г. в журнале «Современник» (т. 5, с. 69) и был несомненно известен Белинскому, который в 1840 г. произнес Чацкому приговор еще более суровый: «Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит».2 И хотя Пушкин счел необходимым оговориться: «Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался»,3 а Белинский впоследствии винил себя в несправедливом приговоре пьесе, «слово было сказано» и каждый последующий критик «Горя от ума» мог уверенно опираться на два столь великих авторитета.

- 6 -

Было бы наивно вставать в позу «защитника» комедии Грибоедова, отметая с порога все «нападки» на нее как следствие недомыслия. На самом деле все было значительно сложнее. В истории русской литературы трудно назвать иное произведение, которое подобно «Горю от ума» было так близко многим поколениям читателей, так непросто сочеталось с острейшими проблемами русской литературной и общественной жизни.

1

Слухи о новой комедии Грибоедова проникли в литературные круги еще в то время, когда она не была закончена. В декабре 1823 г. Пушкин запрашивал из Одессы Вяземского: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны».4 Донести до Пушкина эту весть мог кто-то из его московских знакомых, очевидно сам знавший о новой пьесе по слухам, если трактовал ее как «комедию на т. е. против, — С. Ф.) Чедаева». В то время Грибоедов не стремился к широкому ознакомлению публики со своей комедией. Однако общество было заинтриговано, ожидая сатирической картины московских нравов.

В июне 1824 г. Грибоедов прибывает в Петербург с целью напечатать пьесу и провести ее на сцену. С первых же Петербургских дней он начинает чтение комедии в литературных и светских салонах, «... читал я ее, — сообщает он С. Н. Бегичеву, — Крылову, Жандру, Хмельницкому, Шаховскому, Гречу и Булгарину, Колосовой, Каратыгину, дай счесть — 8 чтений. Нет, обчелся, — двенадцать; третьего дня был обед у Столыпина, и опять чтение, и еще слово дал на три в разных закоулках. Грому, шуму, восхищению, любопытству конца нет. Шаховской решительно признает себя побежденным (на этот раз)» (3, 156).

Возбуждая шум и любопытство, Грибоедов формирует вокруг своего произведения общественное мнение, чтобы облегчить публикацию комедии. Пока еще он не разрешает копировать пьесу,так как распространение списков повредило бы успеху издания. Лишь в октябре 1824 г. после решительного разговора с М. Я. фон Фоком, ведавшим делами цензуры, Грибоедов, потеряв надежду увидеть в печати свою комедию целиком, решается на обходные пути.

Отрывки из пьесы он отдает Булгарину для драматического альманаха «Русская Талия». Вместе с тем теперь писатель поощряет распространение списков комедии. Подчас они изготовлялись артельно. Известно, например, что на квартире А. И. Одоевского в течение нескольких вечеров работал целый «цех» по переписке «Горя от ума» под общую диктовку, организованный декабристами в целях революционной агитации.

- 7 -

Интерес к комедии был усилен и рекламой альманаху «Русская Талия». В начале ноября 1824 г. в журнале «Сын отечества» было помещено объявление о скором выходе в свет альманаха; под 18-м номером в оглавлении его значились «отрывки из комедии в стихах „Горе от ума“».5 Спустя месяц газета «С.-Петербургские ведомости» сообщила: «Декабря 15 вышел в свет первый в России драматический альманах под заглавием „Русская Талия“, подарок любителям и любительницам отечественного театра на 1825 год»,6 а в 50-м номере журнала «Сын отечества» объявлялось, что альманах «продается у входа в театр и во всех книжных лавках по 12 рублей»; здесь же рецензировалось только одно из произведений, вошедших в книгу: «... венец всего собрания есть акт и несколько сцен из новой комедии „Горе от ума“, сочиненной Грибоедовым. Удачное изображение характеров, многие истинно комические черты, знание сердца человеческого и общежития, острые слова, прекрасные стихи — все соединяется в этой превосходной пьесе; можно смело сказать, что со времени Фон-Визина у нас не было подобной русской комедии».7

С публикацией этих отрывков комедия Грибоедова легализовалась. Бурная полемика по поводу пьесы, разразившаяся на страницах всех основных журналов того времени, побуждала столичных и провинциальных читателей обзавестись заветным списком.

Нужно, однако, заметить, что утвердившееся в литературе мнение о том, что уже в первые годы списков «Горя от ума» было изготовлено несколько десятков тысяч, ошибочно. Восходит оно к Булгарину, который в 1831 г. сообщил: «Один из наших знакомых, проехав Россию несколько раз вдоль и поперек с тех пор, как сия комедия пошла по рукам в рукописи, уверял нас, что в России находится более сорока тысяч списков сего единственного произведения».8 Вздорность такого подсчета не нуждается в специальном опровержении. Назначение же данного сообщения было чисто коммерческим. В это время в цензуре возбуждается ходатайство о пропуске в печать «Горя от ума», право на издание которого Булгарин считает своею собственностью. Поэтому он спешит заверить официальные круги, что публикация комедии пустит в оборот ничтожное количество ее экземпляров по сравнению с имеющимися.

Замечательно, однако, что первые издания комедии (1833, 1839) вовсе не остановили процесса изготовления рукописных ее копий, а скорее его усугубили. Читатель желал иметь текст произведения, не искаженный цензурными купюрами. Показателен в этом отношении один из списков «Горя от ума» из коллекции Н. К. Пиксанова, выполненный в малом формате и со следующей

- 8 -

пометой на с. 2: «Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Цензурный комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург, 14 декабря 1838 года. Цензор А. Фрейганг». Но на той же странице помечено: «пом<ощник> его (т. е. цензора, — С. Ф.) А. Грибоедов», и действительно, скопированное из второго издания комедии цензурное разрешение на ее публикацию помещено здесь для отвода глаз: текст в списке лишен цензурных изъятии.9

После 1839 г. в результате запутанной тяжбы между претендентами на наследование авторского права Грибоедова (роковую роль в этом деле сыграл Булгарин) комедия не появлялась в печати в течение пятнадцати лет. Но «Горе от ума» постоянно ставилось на сцене. Комедия Грибоедова пришла на казенную сцену поистине с черного хода. 2 декабря 1829 г. в бенефис актрисы Вальберховой в добавление к драме была дана «интермедия-дивертисмент, составленная из декламации, пения, танцев и плясок», под названием «Сцена позади сцены». Это было воспроизведение театральной репетиции — и в числе прочего Сосницкий, Борецкий, Н. Семенова и Монготье «отрепетировали» на глазах зрителей отрывок из «Горя от ума» (7—10 явления первого действия). Лед был сломан, и в течение последующих лет «Горе от ума» несколько раз появлялось на сцене в различных отрывках, пока, наконец, 26 января 1831 г. не было поставлено целиком в Большом театре, — откорректированное, конечно, театральным цензором. С тех пор не было театрального сезона в Петербурге без «Горя от ума». В конце XIX в. каждый новый сезон в Александринском театре открывался бессмертной комедией Грибоедова.

Списки же комедии в отдельных случаях изготовлялись даже после 1862 г., когда в России вышло наконец свободное от купюр издание пьесы. Здесь в полной мере проявилась особая интимность читательского восприятия комедии Грибоедова. Несмотря на грубые и порой очевидные искажения текста в списках, для их владельцев несомненным оставалось главное: в конечном счете копия комедии восходила к подлинной авторской рукописи. Если к тому же первый владелец списка так или иначе встречался некогда с Грибоедовым, то в следующих поколениях закономерно возникала легенда о «самом подлинном», «просмотренном самим автором» тексте, содержавшемся именно в этом списке. Иногда такая легенда отражалась довольно осторожно, как например в следующей владельческой надписи: «Я получил эту рукопись в 1884 году от ныне умершего Николая Прокофьевича Черноусова, служащего в Пожвском заводе Пермской губернии г-д Всеволожских, а он в свою очередь от отца своего, свидетеля постановки комедии „Горе от ума“ на рябовской сцене, в имении прадеда моего Всеволода Андреевича Всеволожского».10 Однако

- 9 -

гораздо чаще версия усложнялась, подтверждалась новыми свидстельствами. Так, в списке Д. Г. Эристова, который издал комедиюв 1879 г. (в Тифлисе), помечено: «Списано с манускрипта, просмотренного самим автором в 1828 году в Эривани, где эта пьеса сыграна 25 декабря 1828 года чиновниками местного управления». Здесь же приложено письмо «почтенного кавказского ветерана» А. П. Опочинина: «... в 1826 году я приехал на службу в Грузию, прямо из кадетского корпуса. А. С. Грибоедов был тогда в Тифлисе. Молва о „Горе от ума“ и о том, что эта комедия окончена автором, превратилась в это время в несомненную истину. Вскоре стали появляться в обществе у знакомых с автором лиц списки целой комедии. В батарее, куда я поступил, служил тогда штабс-капитан Рюмин, приятельски знакомый с Грибоедовым. В одно из моих посещений Рюмина я увидел на столе у него тетрадку из грубой синей бумаги, с заголовком на оберточном листе „«Горе от ума», комедия А. С. Грибоедова“. Я попросил у хозяина позволение взять тетрадку к себе для прочтения. Трудно описать чувство напряженного и все более усиливающегося внимания, возбужденного во мне чтением комедии; меня бесила неразборчивость почерка, испещренного поправками. Я прочитал всю тетрадку два раза сряду и уже многое знал наизусть, благодаря необыкновенно хорошей памяти... Везде, где было возможно, я декламировал монологи из „Горя от ума“, восторгался ими. Рюмин, коротко познакомившийся уже со мною, как с близким сослуживцем, и видя во мне такого ярого почитателя этой комедии, подарил мне во время походов наших по Персии вышеупомянутую рукопись комедии, объяснив, что списывал ее он сам, а поправки сделаны рукою Грибоедова...»11

К сожалению, несмотря на подобные легенды, списков «Горя от ума» с собственноручными пометами автора обнаружить пока не удалось, за исключением Жандровского и Булгаринского, ставших источниками научного издания текста комедии. Но как бы то ни было, легенды эти отражают особое отношение русской читательской публики к комедии Грибоедова, являя собою конкретное воплощение той «обратной связи» между писателем и читателем, изучение которой в последнее время признается чрезвычайно важным. Как правило, такое изучение крайне затруднено сложностью определения читательского восприятия произведения — комедия же Грибоедова для этого дает необычайно богатый материал, зарегистрированный в ее многочисленных списках.

В редких случаях активность читательского восприятия проявлялась в сознательном добавлении к грибоедовскому тексту или же в исправлении его. Чаще всего здесь, наоборот, обнаруживается автоматизм переписки большого текста, когда неизбежны и грубые искажения, и невольная замена необычной авторской фразеологии более привычной, усередненной нормой. Так, в большинстве

- 10 -

списков мы находим выражение «умный, добрый наш народ», в то время как в авторизованных списках — «умный, бодрый». Происхождение этой замены понятно: эпитеты «умный» и «добрый» более ассоциативны.

Гораздо интереснее подобных «вариантов» прямая читательская оценка творения Грибоедова. Часто она выражается в бесхитростных стихах — типа:

Поэт! нет слов в благодаренье.
Ты не доступен здесь хвальбе.
Твой гений и твое творенье —
Вот монумент вовек тебе.12

Подчас в списках мы находим след прямого уподобления героя комедии владельцу рукописной копии. Так, на титуле одной из них помечено: «Из библиотеки артиллерии поручика Александра Сергеевича Чацкого». Однако на последней странице того же списка имеется точная владельческая надпись: «Из библиотеки артиллерии поручика А. Чуносова».13 Характерен в этом отношении и часто встречающийся в списках эпиграф к комедии:

Судьба, проказница-шалунья,
Определила так сама:
Всем глупым счастье от безумья,
Всем умным — горе от ума.

По происхождению это четверостишие имеет довольно далекое отношение к Грибоедову, являясь парафразой куплета (Вяземского) из оперы-водевиля Грибоедова и Вяземского «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом»:

Судьба-проказница в насмешку
Дает нам часто напрегай,
Чему ж дивиться, что в тележку
Впряжен твой барин невзначай?
Имея счастье на примете,
Век целый возится народ,
Везде возня на этом свете:
Кто возит, а кому везет! (1, 244)

Важнее при этом другое. Помещенный в списке «эпиграф» по-своему типизировал (через самого читателя) судьбу грибоедовского героя: «Всем умным — горе от ума».

С большим восторгом воспринимались современниками драматурга его сатирические выпады. В момент появления комедия Грибоедова была тесно слита со злобой дня. Безусловно, именно эта открытая публицистичность пьесы принесла ей столь моментальное и массовое признание, сопровождаемое негодующими криками политических рутинеров. Столичные читатели того времени

- 11 -

без труда распознавали в произведении злободневные намеки, открывали портретное сходство героев комедии с реальными людьми. Сам дом Фамусова уверенно локализовался москвичами. «Действие в Москве в доме Фамусова на Тверском бульваре» — читаем мы уточняющую ремарку в одном из ранних списков комедии.14 Так же уверенно определялись оригиналы едва ли не всех грибоедовских героев, вплоть до самых второстепенных.15 Типичность грибоедовских героев позволяла видеть в них точные копии общеизвестных лиц. Такое толкование было несомненно обусловлено психологией читательского восприятия тех лет, не привыкшего еще к языку реалистического искусства и потому толкующего художественные типы лишь как воплощение определенных черт конкретных лиц («личности»). Подобный взгляд на комедию отразился и в современной ей критике, в частности в статье М. А. Дмитриева, вызвавшей позднее резкий протест В. К. Кюхельбекера: «Нападки М. Дмитриева и его клевретов на „Горе от ума“ совершенно показывают степень их просвещения, познаний и понятий. Степень эта истинно не завидная... Предательские похвалы удачным портретам в комедии Грибоедова — грех гораздо тягчайший, чем их придирки и умничанья. Очень понимаю, что они хотели сказать, но знаю (и знать это я очень могу, потому что Грибоедов писал «Горе от ума» почти при мне, мне первому читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано), знаю, что поэт никогда не намерен был писать подобные портреты: его прекрасная душа была выше таких мелочей».16 Указание М. А. Дмитриева на портретность грибоедовских героев воспринималось Кюхельбекером как политический донос, ибо оно обращало внимание власть имущих на то, что характеры пьесы списаны с них же самих. Но утверждение поэта-декабриста о том, что «поэт был выше подобных мелочей», вовсе не тактическая уловка, а вполне принципиальное заявление, продиктованное протестом против трактовки «Горя от ума» в плане упрощенной, фельетонной злободневности. Однако верно и то, что в обиходном восприятии пьесы такой подход был вполне обычным.

Своеобразным было восприятие современным Грибоедову читателем и художественного языка комедии. Как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, в то время оригинальность пьесы ощущалась в гораздо меньшей степени, чем ныне. В живой памяти читателя тех лет были свежи ходовые остроты из произведений Растопчина, А. Измайлова, Шаховского, Хмельницкого и пр. — шутки, которые в великом множестве сконденсированы

- 12 -

в комедии «Горе от ума» и сейчас воспринимаются как грибоедовские и только грибоедовские.

Несчастные! должны ль упреки несть
      От подражательниц модисткам?
      За то, что смели предпочесть
             Оригиналы спискам? (76)

— иронизирует в комедии Чацкий, цитируя комедию Растопчина «Вести, или Убитый живой».17 «Все врут календари» (92), — возмущается Хлестова, напоминая присутствующим ходячую шутку того времени, отразившуюся, между прочим, в одной из эпиграмм И. И. Дмитриева.18 Важно подчеркнуть, что очень часто Грибоедов сознательно ориентируется в своей комедии на современные ему языковые штампы, переосмысляя их по-своему. Так, знаменитая фраза о «смеси французского с нижегородским» непосредственным прообразом имела, по-видимому, следующее замечание И. М. Муравьева-Апостола из его «Писем из Москвы в Нижний Новгород»: «Войди в любое общество: презабавное смешение языков. Тут услышишь нормандское, гасконское, русильонское, прованское, женевское наречия; иногда и русское пополам с вышесказанными. Уши вянут» (Сын отечества, 1814, ч. 12). Сокращая описание, Грибоедов тем не менее усиливает насмешку намеком на языковую какофонию «прононса» с «оканьем».

Разумеется, подобные примеры можно продолжить.19

Именно этой кровной связью грибоедовского произведения с литературной практикой его лет объясняется то, что даже передовая критика, оценивая комедию, прежде всего подчеркивала достоинства ее языка, ее остроумие, верность картины нравов, т. е. то, что подчас казалось лишь мастерской обработкой уже известного. Этим, между прочим, объясняется забавный штрих, который мы находим в приведенном, выше письме Грибоедова, где описываются первые читки пьесы: «... Шаховской решительно признает себя побежденным (на этот раз)». Грань в литературе между «веком нынешним» и «веком минувшим» тогда еще четко не различалась.

При своем появлении комедия поражала скорее блеском остроумия, нежели глубиной мысли. Слишком привязанными к сиюминутной повседневности казались ее намеки, слишком знакомыми и привычными ее шутки. Эпоха принципиальной оценки «Горя от ума» еще не наступила, и большинству критиков той

- 13 -

поры казались излишне экзальтированными пророческие слова А. Бестужева: «Будущее оценит достойно сию комедию и поставит ее среди первых творений народных».20

2

Лишь малая толика пересудов по поводу пьесы Грибоедова попала в те годы в печать, оставшись в дневниках, частной переписке, разговорах современников. Между тем эта «домашняя критика» представляет определенный интерес как свидетельство живого восприятия литературного произведения. Сама ошибочность суждений по поводу произведения незаурядного, эпохального — факт, заслуживающий осмысления.

Показательно отношение к «Горю от ума» одного из ближайших друзей Грибоедова П. А. Катенина. Оно было резко отрицательным. Послание Катенина с разбором комедии до нас не дошло, но, как выясняется из ответного письма Грибоедова от января 1825 г., замечания критика сводились к следующему: нечеткость общего плана, карикатурность характеров, нарушение важнейших правил драматического искусства. Отчасти суть возражений автору «Горя от ума» мы можем уточнить по письмам Катенина к Н. И. Бахтину. «Ума в ней (в комедии, — С. Ф.), точно, палата, — пишет он в феврале 1825 г., — но план, по-моему, недостаточен и характер главный сбивчив и сбит (manque); слог часто прелестный, но сочинитель слишком доволен своими вольностями; так писать легче, но лучше ли, чем хорошими александринскими стихами? вряд».21

Впрочем, можно представить катенинскую критику в более развернутом виде, обратившись к «Размышлениям и разборам», появившимся в печати (в «Литературной газете») в 1830 г., но написанным значительно раньше. Все, что здесь говорится о «комедии нравов», впрямую относится к «Горю от ума». «Еще гораздо более (чем в комедии характеров, — (С. Ф.), — считает Катенин, — прозы в комедии нравов, которой чуть ли не слишком благосклонно назначают обыкновенно второе место в списке родов. За сию честь всем вообще каждая поодиночке дорого платится, ветшая чрезвычайно скоро, так что едва новое поколение сменит выведенное в ней на посмеяние, никому и смеяться охотынет. Напирая преимущественно на странности, с каждым днем исчезающие, имея при том необходимость их усиливать сверх настоящего, без чего они глазам современников, привыкшим к ним и дома, не покажутся странными, останавливаясь на одной наружной оболочке людской, почти всегда слабые по части завязки, коею нет ни места заняться драматическому сатирику, ни возможности существовать в быту ежедневном общества недеятельного, —

- 14 -

сии комедии, вместе с платьями и прическою действующих яиц, через несколько лет обращаются в карикатурные портреты, без красоты нестареющейся и без сходства с существующим, заслуживающие внимания в одном ученом, археологическом смысле. Зато внове они нравятся чрезвычайно, особенно если очень злы, если сочинитель не боялся намеков личных и умел сговориться с насмешливым направлением ума на ту пору. Что ни говори, а немногие из авторов решаются предпочесть холодное уважение потомства, которого не услышат, готовому сейчас плеску и похвале».22

Как видим, неприятие творческих принципов автора «Горя от ума» носит у Катенина вполне принципиальный, бескомпромиссный характер. Одно это в полной мере опровергает гипотезу, заявленную в работах Кс. Полевого, М. Н. Лонгинова, А. Н. Пыпина, Н. К. Пиксанова, об особой группировке писателей, названных позднее Ю. Н. Тыняновым (который более всех эту гипотезу развил) «младоархаистами».23 Младоархаистами объявлены Катенин, Грибоедов и Кюхельбекер. Малочисленность подобной группировки не может не вызывать недоумения. В свое время Катенин ядовито отвечал Кс. Полевому: «Были, говорите вы, две школы: карамзинисты и славянофилы; одни ахали и готовы были „мутным потоком затопить богатые нивы русского слова“; другие хотели „для прошедшего мертвого оставить настоящее живое“; время уничтожило тех и других. Место их заняли: с одной стороны, „поклонники Карамзина“, к коим позвольте прибавить на случай войны всех называющих себя романтиками и всех журналистов; кто же с другой стороны? Нет никого, ибо вы шутите, называя партией трех человек и меня четвертого. Но где и те? где Грибоедов? где автор „Ижорского“ (Кюхельбекер, — С. Ф.)? Г. Жандр всегда писал мало и давно совсем замолк: остаюсь я один».24

Очевидно, достаточно исключить из этой обязательной «обоймы» лишь одно имя (тем более имя Грибоедова!), и наличие группировки «младоархаистов» станет вообще призрачным. Катенинская же оценка «Горя от ума» неопровержимо свидетельствует не о каком-либо частном расхождении в пределах одной школы, а о противопоставленности эстетических программ Грибоедова и Катенина. Для Катенина неприемлемы прежде всего реалистические принципы грибоедовской комедии, та творческая смелость, с которой драматург в реальных противоречиях современной ему жизни обнаруживает подлинную поэзию. Это кажется ему дерзкой новостью, низведением драматургического рода литературы до газетного фельетона, пренебрежением вечными законами искусства в угоду сиюминутной славе. Показательна и утилитарная

- 15 -

узость Катенина в трактовке требований драматургии пьесы (которая якобы должна исходить из возможностей современной сцены), что особенно проявляется в его возражении против «многолюдия» комедии «Горе от ума».25 Между тем именно драматургия в конечном счете побуждает к развитию театральное, сценическое искусство. «Расширяя сцену, — проницательно замечал по этому поводу П. А. Вяземский, — наполняя ее народом действующих лиц, он (Грибоедов, — С. Ф.) расширял тем самым и границы самого искусства».26 В самом деле — вслед за Грибоедовым реалистическая русская драматургия постоянно будет воссоздавать не просто отдельные драматические характеры, а спаянное кастовой психологией, многообразное в своих частных проявлениях, но единое по своекорыстным побуждениям общество.

Если отзыв Катенина о комедии «Горе от ума» носил принципиальный характер и лишь подчеркнул ту дистанцию, которая отделила Грибоедова-реалиста от затверженных в его время драматургических (и общелитературных, конечно) норм, то более случайной была пушкинская оценка произведения, которой, к сожалению, придается зачастую непомерно большое значение.

Полезно напомнить достаточно частные обстоятельства, которые во многом эту оценку определили. Как известно, «Горе от ума» завез в Михайловское Пущин. Существует мнение, что список комедии был оставлен у поэта, и потому недвусмысленные оговорки его: «Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин...», «... эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться»,27 — считаются то ли специально неверными, рассчитанными на перлюстрацию его писем (речь, мол, шла о неблагонадежном в политическом отношении произведении), то ли мало обоснованными. «Очевидно, — предполагает М. В. Нечкина, — рукопись Грибоедова сейчас же ушла из Михайловского — не в Тригорское ли? Пушкин

- 16 -

мог отдать ее сюда читать или, может быть, спрятать».28 Можно ли предполагать, что, высказывая развернутое мнение о комедии, которое было, между прочим, рассчитано и на автора (ср.: «Покажи это Грибоедову»), Пушкин оказался столь нетерпелив и поспешен? Несомненно, что комедия была увезена Пущиным обратно в Петербург — тем более что в январе 1825 г. списки «Горя от ума» были еще огромной редкостью. Если учесть к тому же, что комедия была прочитана Пушкиным наскоро (его лицейский товарищ остановился в Михайловском лишь на один день) среди разговоров о многом другом, то станет понятной приблизительность пушкинских суждений на этот раз. Новость драматургической формы, сама «мысль главная» грибоедовской комедии были засвечены и яркими стихами и злободневными намеками. К тому же Пушкину такой Грибоедов, каким тот предстал в «Горе от ума», был непривычен. Пушкин хорошо знал его как автора салонных комедий, а этот жанр поэт ценил весьма высоко и в какой-то мере отталкивался от него в первой главе своего романа в стихах. Характерны в этом смысле две пушкинские обмолвки в письме к А. Бестужеву. Не признавая правдоподобия поведения Чацкого (мечет бисер перед свиньями), Пушкин ссылается на комедию Грессе «Злой» («Cléon Грессетов не умничает с Жеронтом, ни с Хлоей»), верно угадывая некоторое сюжетное сходство с ней грибоедовской пьесы, но не замечая того, что сюжетная схема здесь не просто повторена, а переосмыслена (Чацкий вовсе не эгоистичен в отличие от Клеона, «злого ума»). Вторая обмолвка едва ли не ярче. «Между мастерскими чертами этой прелестной комедии — недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину — прелестна! — и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно, не захотел — его Воля».29 Здесь, в сущности, намечен обычный сюжетный ход (и даже «план») легкой комедии с ее забавными недоразумениями, qui pro quo. Показательно, что в позднейшей оценке пьесы Белинским та же недогадливость Чацкого будет поставлена в упрек драматургу. Традиция салонной комедии ко времени Белинского пресеклась в русской драматургии, но для Пушкина была живым явлением. Легкая же комедия выработала особый вид сценического диалога, при котором не столь важен был прямой смысл произносимого, как всякого рода двусмысленности, приводящие к забавным нелепицам. Именно так Чацкий и оценивает похвалы Софьи Молчалину, произносимые ею безусловно в легком, светском тоне. Для сравнения укажем на раннюю комедию Грибоедова «Притворная неверность», в пятом явлении которой герой, так же как Чацкий, не доверяет похвалам своему сопернику. Однако это сравнение также доказывает,

- 17 -

что в «Горе от ума» типичная для салонной комедии ситуация намеренно переосмыслена.

Не меньшее значение при оценке Пушкиным образа Чацкого имело, конечно, и то обстоятельство, что в это время поэт работал над своим романом в стихах, в котором характер «умного светского человека» представлен в замкнутом Онегине. Чацкий же мыслил почти как Онегин, а вел себя подобно Ленскому. Но ведь это был совершенно иной характер!

Как бы то ни было, пушкинская оценка «Горя от ума» была во многом поспешной. Недаром впослсдствии Пушкин никогда и не повторял ее. Вместе с тем в высшей степени показательно, насколько быстро Пушкин усваивает опыт Грибоедова в своих произведениях. Под непосредственным впечатлением «Горя от ума» он набрасывает одну из сцен «Бориса Годунова»: диалог Марины Мнишек со своей служанкой о Дмитрии; впоследствии, однако, эта сцена из трагедии изымается: она слишком отзывалась чтением комедии. Гораздо органичнее грибоедовские принципы характеристики фамусовского общества развиты в главах «Евгения Онегина». Впоследствии же был прямо сближен с Чацким и Онегин, — не только проходным замечанием «Он возвратился и попал, Как Чацкий, с корабля на бал», но — главное — неожиданной пылкой исповедью в его письме к Татьяне.

3

Замечательным качеством комедии Грибоедова оказалось то, что ее «мысль главная» (а вместе с ней и «план», и «истина») становилась все ощутимее с ходом времени. Прошел всего год со времени первоначального знакомства широких кругов читателей с пьесой, как смысл ее неизмеримо укрупнился: комедия осветилась трагическим отблеском декабристского восстания, за хлесткой злободневностью ее фраз стал различим пророческий смысл ее драматического конфликта. В столкновении пылкого правдолюбца Чацкого с косным миром фамусовщины обнажилась пропасть, отделившая революционно настроенную дворянскую интеллигенцию от основной массы крепостнического дворянства. Причем именно личная драма героя подчеркнула бескомпромиссную принципиальность конфликта: отречение честного человека не только от расхожих «истин» и удобной «морали» общества, к которому герой по рождению принадлежит, но и от самых кровных, интимнейших связей с этим обществом.

Осмысление конфликта Чацкого с фамусовским миром как полнейшего выражения декабристской эпохи вызрело в критике середины XIX в. (Герцен, Огарев, А. Григорьев, позже — Достоевский) и стало важнейшим методологическим принципом в советской науке о Грибоедове. Это не значит, что проблема «Грибоедов и декабристы» относится к числу полностью решенных. До сих пор не прекращаются попытки поставить Грибоедова над

- 18 -

эпохой, приписать ему скептическое отношение к словам и поступкам своего героя, несущего в себе декабристское мироощущение. Для иных интерпретаторов комедии достаточно легендарной фразы о «ста прапорщиках» и «очистительного аттестата» оправдавшегося в ходе следствия по делу декабристов писателя, чтобы перейти к более остроумным, чем доказательным, рассуждениям о несогласии «прагматика» Грибоедова с пылким мечтателем Чацким, о «загадочности» комедии «Горе от ума». Однако было бы правильнее говорить вовсе не о «загадочности» произведения, а о его сложности и объяснять ее сложностью самой русской жизни, отраженной в комедии не только со стороны явлений отстоявшихся, но и в ее потенциальных возможностях. Недаром «главная мысль» грибоедовской комедии тревожила новые и новые поколения художников, ибо решение «проклятых вопросов», затронутых Грибоедовым, исторически затянулось.

Философская мысль комедии концентрируется в ее заглавии: «Горе от ума» — в самой этой формуле отражено противоречие, обнаруженное эпохой кризиса просветительских идей, в его русской, подчас парадоксальной форме, когда идеи эти, многократно опровергнутые опытом, в исторических условиях крепостнической России тем не менее себя еще окончательно не исчерпали. Достаточно вспомнить сложные судьбы развития просветительских идей в России XIX в., переживших в наследии революционных демократов свое обновление, чтобы понять, насколько обнажен был на протяжении десятилетий основной «нерв» комедии Грибоедова. Понятной, в частности, становится отрицательная оценка «главной мысли» комедии Белинским — в то время, когда он страстно искал воплощения в действительности разумного начала, формула «горе от ума» не могла не ощущаться им в качестве неудачного парадокса.

«Доказать, — размышлял Чаадаев, — что одни глупые могут быть счастливы, есть, кажется мне, прекрасное средство отвратить некоторых от пламенного искания счастья».30 В чем-то эта максима близка и раздумьям Грибоедова, хотя он — в отличие от Чаадаева — сумел удержаться на грани безудержного пессимизма, предощутив необходимость кровной связи интеллигенции с народом.

Надолго оторванный от центров декабризма, Грибоедов оставался тесно с ним связанным общими исканиями путей возрождения русского общества, несшего в себе проклятье самодержавного деспотизма и крепостного рабства. Подвиг народа в Отечественной войне был глубоко пережит писателем, определил направление его политических, этических и эстетических раздумий. «Чистый разум», который прокламировали просветители, кажется ему умозрительной и произвольной конструкцией. В поисках твердых оснований взгляд писателя обращается к нации,

- 19 -

к народу; широкие лингвистические, этнографические и исторические интересы Грибоедова были вдохновлены его поисками «национального разума», который, по его мнению, можно понять, осмыслив своеобразие языка, обычаев, верований, нравов народа, сохранившего «душу живу». Грибоедов, конечно, отчетливо сознавал, что народ не «предан сам себе» — отягощен узами рабства, но само упорство народа в соблюдении родных обычаев, а если нужно, и в борьбе за них служит для писателя убедительным залогом грядущего величия России. Разбудить же эти внутренние силы — этим убеждением питается творчество Грибоедова — может вдохновенное, правдивое слово, в котором концентрируется «национальный разум». Поэзия при этом не могла не осмысляться Грибоедовым как средство преобразования мира, — поэзия, находящая отклик в сердцах людей, пробуждающая в них благородные чувства и высокие стремления, выражающая и усиливающая таящийся в сердцах людей «национальный дух». Такова была эстетическая программа Грибоедова, как она восстанавливается по его отдельным замечаниям, рассуждениям и по его литературным произведениям. Романтический пафос этой программы очевиден, но ум Грибоедова был не только пытливый, но и в высшей степени аналитический, вовлекающий в сферу художественного изображения конкретные социальные явления и противоречия действительности.

Народ — за сценой комедии Грибоедова. Однако понятие ума здесь — важнейшая этико-политическая категория, в которой просматривается писателем народное начало («чтоб умный, бодрый наш народ...»). Осознание того, что подлинные ценности — в этом разуме, обусловливает новый «ракурс» эстетического восприятия жизни — с позиций народности, что позволяет Грибоедову (наряду с Крыловым и Пушкиным) открыть реалистическую эру в русской литературе.

Противоречит ли это декабристской идейности «Горя от ума»? Конечно, нет. Ведь известное ленинское определение декабристов («страшно далеки они от народа») имеет в виду политическую программу дворянских революционеров. Исследуя же мировоззрение Грибоедова, следует, очевидно, не сводить его к системе политических взглядов, а наметить также направление его эстетических и общефилософских исканий. Однако до сих пор, необходимо обмолвившись о незаурядном уме творца «Горя от ума», исследователи подчас предпочитают не останавливаться на раскрытии того, что значил этот ум, или же — что еще хуже — сводят его к политическому скептицизму.

И здесь необходимо вновь вернуться к вопросу о принадлежности Грибоедова к тайному обществу декабристов.

Прежде всего о сакраментальной фразе о «ста прапорщиках». Впервые она была обнародована первым биографом писателя и его дальним родственником Д. А. Смирновым, человеком — что необходимо подчеркнуть — довольно консервативных взглядов. «Грибоедов,

- 20 -

— свидетельствовал Смирнов, — собственноно не принадлежал к заговору... уже потому не принадлежал, что не верил в счастливый успех его. „Сто человек прапорщиков, — часто говорил он, смеясь,— хотят изменить весь государственный быт России“. Но он знал о заговоре, может быть, даже сочувствовал желанию некоторых перемен...»31 Та же фраза упоминается в записках Смирнова и второй раз — в следующем контексте: «Очень любопытно, Андрей Андреевич (Жандр, — С. Ф.), — начал я, — знать настоящую, действительную степень участия Грибоедова в заговоре 14 декабря». — «Да какая степень? Полная». — «Полная? — произнес я не без удивления, зная, что Грибоедов сам же смеялся над заговором, говоря, что 100 человек прапорщиков хотят изменить весь правительственный быт России». — «Разумеется, полная. Если он и говорил о 100 человеках прапорщиках, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне».32 Обратим внимание на то, что ближайший друг Грибоедова, А. А. Жандр, по-видимому, не слышал из уст драматурга фразы, которую тот якобы часто говорил. И все же важнее другое: зная действительные обстоятельства дела, Жандр не придает пресловутой фразе никакого «концептуального» значения — в отличие от Смирнова, который, однако, пусть нехотя, под давлением известных ему сведений, вынужден признать существование тесных связей между Грибоедовым и декабристами. Кстати сказать, вопреки своему обыкновению Смирнов не документирует, от кого он слышал о «ста прапорщиках». Думается, потому не документирует, что пользуется в данном случае не свидетельствами очевидцев, а слухами, в которых имя Грибоедова как автора звонкой фразы могло быть подставлено. В этом нас убеждает сатира на свободолюбцев (будущих декабристов) А. Г. Родзянко «Два века» (1822), в которой «прапорщик» упоминается в сходном контексте:

Где весит (т. е. взвешивает, — С. Ф.) прапорщик
                                                царей и царства мира,
Полн буйства и вина, взывает: «Други, дам
Я конституцию двумстам моим душам!»33

В любом случае легендарная (возможно, прямо апокрифическая) фраза о «ста прапорщиках» не может служить сколько-нибудь серьезным аргументом в решении проблемы «Грибоедов и декабристы».

Источниковедческая база, касающаяся связи Грибоедова с декабристскими обществами, была фронтально обследована в науке

- 21 -

дважды: в 1904 г. П. Е. Щеголевым, изучившим следственное дело Грибоедова,34 и в наше время академиком М. В. Нечкиной, введшей в научный оборот огромное количество новых фактов.35 Выводы обоих исследователей вполне определенны: Грибоедов знал о существовании тайного общества и по всей вероятности (Щеголев) или наверняка (Нечкина) принадлежал к нему организационно; «очистительный аттестат», выданный Грибоедову, — счастливая для писателя ошибка следственной комиссии. Конечно, каждый ученый волен не принимать на веру выводов своих предшественников. Но для того чтобы опровергнуть эти выводы, он должен на основании анализа доступных ему источников предложить собственные умозаключения. Где эти новые исследования, опровергающие суть, а не частные положения трудов П. Е. Щеголева и М. В. Нечкиной? Их нет, но до сих пор в популярных и полупопулярных работах о драматурге нередко повторяется утверждение: «Грибоедов, конечно, не был декабристом...».

Несомненно, это отбрасывает тень и на истолкование идейности «Горя от ума».

Почему писатель все же был оправдан следственной комиссией? Думается, главной причиной явилось следующее: на протяжении всего следствия по делу Грибоедова отрабатывалась и выяснялась лишь одна версия, внушенная следственной комиссии Николаем I, — о Грибоедове как о тайном эмиссаре, служившем для связи Северного и Южного тайных обществ с Кавказским, существование которого подозревалось в корпусе Ермолова. По сравнению с этим серьезнейшим подозрением все остальное до поры до времени казалось малосущественным; когда же оно не подтвердилось, следствие уже заканчивало свою работу, торопясь управиться с делами до торжественной коронации нового императора в Москве. Если бы у Николая I не было изначальной и упорной уверенности в том, что Грибоедов виновен именно в данном пункте, следствие могло бы пойти иначе. Кто знает, чем бы оно тогда кончилось!36

4

Истолкование проблематики «Горя от ума» зависело не только от сложных исканий русской передовой мысли, в связи с которыми в определенные эпохи подчеркивались в общем пафосе комедии идеи, созвучные времени, но и от оценки личности самого драматурга, тем более что лиризм грибоедовской комедии является одним из самых ярких ее качеств. Усилившееся в современном литературоведении внимание к этическим проблемам

- 22 -

художественного творчества закономерно отражается и на конкретном изучении отдельных произведений — в том числе и «Горя от ума».

И здесь неизбежно ощущается отсутствие научно разработанной биографии Грибоедова. В хрестоматийной же его биографии опорными и наиболее отстоявшимися сведениями являются нередко те, которые как раз и оказываются наиболее сомнительными при их критической проверке. В его жизни поражают прежде всего два события: создание «Горя от ума» и трагическая гибель. Эти события подавляют, как бы засвечивают все остальное, создавая видимость того, что главное о Грибоедове известно. Будучи явлениями разноплановыми, они тем не менее сопрягаются в прямую причинную связь, и вот уже считается доказанным представление о «литературном однодумстве» писателя, творчески надорвавшегося будто бы на своем гениальном произведении, а потом предавшего за «павлинье звание» идеалы молодости и духовно умершего задолго до своей физической смерти.

Трудно переоценить влияние на формирование общепризнанных представлений о духовном облике Грибоедова талантливого романа Ю. Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», издающегося большими тиражами без достаточно развернутого научного комментария. Принято считать, что Тынянов глубоко проник в психологию своего героя. Произведение это объявлено романом-исследованием. Более того, общим местом критических рассуждений по поводу романа стала мысль о том, что личность Грибоедова якобы может быть «отгадана» лишь художником. «Судьба Грибоедова, — считает Б. М. Эйхенбаум, — сложная историческая проблема, почти не затронутая наукой и вряд ли разрешимая научными методами из-за отсутствия материалов».37 Между тем такое восприятие Грибоедова обусловлено как раз тыняновским романом. Показательно то, что, прочитав его, М. Горький писал: «Грибоедов замечателен, хотя я и не ожидал встретить его таким. Но вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если не был — теперь будет».38 Горьковская оценка воспроизводится в критике чаще всего без последнего предложения, хотя именно в нем следует видеть пророчество роковой роли романа в истолковании личности Грибоедова.

В противоречии между художественной убедительностью образа и его вопиющим несоответствием реальному прототипу нет еще ничего исключительного — достаточно вспомнить в этой связи образы Наполеона и Кутузова в романе Л. Толстого «Война и мир». Но исторические ошибки великого писателя объясняют даже школьникам — ошибки же автора «Смерти Вазир-Мухтара» чаще возводят в достоинство.

- 23 -

Можно было бы проследить в романе Тынянова постоянное отступление от документа. В данном случае ограничимся лишь рассмотрением взаимоотношений Грибоедова с Паскевичем и Булгариным.

Начнем с Паскевича. Не удивительно ли в самом деле, что Грибоедов, которого связывало с Ермоловым нечто большее, чем служебные отношения, продолжил службу при новом наместнике Грузии? Более того, в то время, когда из военной и гражданской администрации Кавказа выживались все ермоловские любимцы, Грибоедов, бывший в числе первых из них, сумел поладить с Паскевичем. Это казалось предательством. Гениальный писатель служил воплощению посредственности, каким поистине был «граф Иерихонский», более ревностно, нежели умному Ермолову. Самое простое объяснение здесь — это карьеризм Грибоедова (такое объяснение и избирает Тынянов).

Факты же говорят о другом.

В разных по времени отзывах Грибоедова о Ермолове нетрудно уловить, что восхищение сочетается в них с непременными оговорками, в которых то скрытно, то явно прорывается осуждение Ермолова, личности крайне противоречивой. М. С. Щепкин вспоминал об одном знаменательном в этом отношении разговоре, переданном ему автором «Горя от ума»: «„Я сказал в глаза Алексею Петровичу, — говорил Грибоедов, — вот что: зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение, потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот“. — „Испытай прежде сам прелесть власти, — отвечал мне Ермолов, — а потом и осуждай“».39

Поэтому и роль Грибоедова при Ермолове была незначительной. Ермолову нужен был исполнитель, а не инициатор; с ним можно было быть совершенно откровенным, но направлять его действия никому бы не удалось. Паскевич был иным. Правда, в новом наместнике не было и намека на терпимость к чужим мнениям, но зато он и не был уверен в своих решениях. Паскевичем можно было руководить. Перед Грибоедовым открывался простор деятельности поистине государственной при тех почти неограниченных полномочиях, которыми был наделен наместник Грузии. Недоброжелатели обвиняли Грибоедова, что он даже правит письма косноязычного Паскевича, и Грибоедов действительно их правил, а чаще попросту составлял, как например реляцию Паскевича Николаю I о доблестных действиях «лейб-гвардии сводного полка», в котором служили солдаты, замешанные в событиях 14 декабря 1825 г.; в результате — положение солдат было улучшено.40

- 24 -

Грибоедов имел большое влияние па Паскевича и во время персидской кампании, и в гражданских делах по управлению Кавказом. «Представь себе, — писал из Тифлиса А. В. Всеволожскому его брат, — что son factotum est (его, т. е. Паскевича, доверенное лицо, — С. Ф.) Грибоедов, что он скажет, то и свято... Подробно все знаю от Дениса Васильевича (Давыдова, — С. Ф.), который всякий день со мной».41

Конечно, Грибоедов не мог не чувствовать двусмысленности своего положения при Паскевиче. «Кончится кампания, — размышляет он, — и я откланяюсь. В обыкновенные времена никуда не гожусь, и не моя вина; люди мелки, дела их глупы, душа черствеет, рассудок затмевается, и нравственность гибнет без пользы ближнему. Я рожден для другого поприща» (3, 199). «Для пользы ближнему» Грибоедов, как видно, был готов пожертвовать и своей «нравственностью». Во всем этом раскрывается главнейшее качество натуры Грибоедова (качество, совершенно не уловленное Тыняновым) — действенность. «Вот еще одна нелепость, — записывает он в дневнике, — изучать свет в качестве простого зрителя. Тот, кто хочет только наблюдать, ничего не наблюдает, так как, будучи бесполезным в трудах и отяготительным в удовольствиях, он никуда не имеет доступа. Наблюдать деятельность других можно не иначе, как участвуя лично в делах <...> Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить» (3, 299).

Следуя изложенному здесь правилу, Грибоедов сам готовится к преобразовательской деятельности. Поэтому «Проект учреждения Российской Закавказской компании» так важен для понимания подлинного — Грибоедова. Тынянов в своем романе оценил этот «Проект» лишь как плод непомерного честолюбия Грибоедова. На «Проект» обычно смотрят как на трактат экономический, но в нем следует увидеть еще и поэму «высшего значения», вдохновленную «фаустовской» мечтой о жизни как о творчестве, как о созидании:

Я целый край создам обширный, новый,
И пусть мильоны здесь людей живут,
Всю жизнь в виду опасности суровой,
Надеясь лишь на свой свободный труд...42

Эти строки из второй части «Фауста» в грибоедовские времена еще не были написаны, но Гете и Грибоедов были людьми одной эпохи, для которой в высшей степени была характерна вера в творческие силы человека, руководимого разумом.

В романе Тынянова осуществление «Проекта» остановлено бывшим декабристом И. Г. Бурцовым, который на самом деле оценил «Проект» достаточно высоко («Компания, устроенная на

- 25 -

разумных правилах... принесет великую пользу государству»).43 Очевидно, неверно в комментарии к роману «Смерть Вазир-Мухтара» отметить лишь следующее: «К проекту Грибоедова, который был вручен Паскевичу, сохранились резкие критические замечания, автором которых считался И. Г. Бурцов, чье отношение к проекту было отрицательным (?). Теперь установлено, что замечания сделаны генерал-интендантом отдельного Кавказского корпуса М. С. Жуковским».44 Необходимо не просто указать на ошибку романиста, но и обозначить концептуальное значение этой ошибки. Вспомним, как Тынянов гордился своей творческой смелостью, когда вопреки фактам, которыми располагала современная ему наука, по-своему объяснил личность Самсон-хана. Но это, в конце концов, лицо в романе второстепенное. Спор же Грибоедова с Бурцовым, как справедливо отмечается в комментарии, является кульминацией романа.45 Если бы Грибоедов был «угадан» писателем верно, такая принципиальная ошибка была бы невозможна, по крайней мере она не была бы в романе подчеркнута композиционно.

В трактовке отношений Грибоедова с Булгариным автор «Смерти Вазир-Мухтара» также не смог подняться над упрощенным толкованием известных ему фактов (к тому же, впрочем, нередко в романе смещенных — в соответствии с общей тыняновской концепцией). Дело в том, что в отличие от других знакомых Грибоедова Булгарин оставил пространные воспоминания о драматурге. Между прочим, когда булгаринские «Воспоминания о незабвенном Грибоедове» появились в печати, П. А. Вяземский, близко знавший Грибоедова (и тесно общавшийся с ним в Петербурге в 1828 г. — в то время, которое описано в романе Тынянова), откликнулся на них эпиграммой:

Ты целый свет уверить хочешь,
Что был ты с Чацким всех дружней:
Ах ты бесстыдник! Ах злодей!
Ты и живых бранишь людей,
Да и покойников порочишь.46

И в самом деле Булгарин всеми способами постарался упрочить представление об исключительной привязанности к нему Грибоедова и о своей особой роли в его жизни. Любому, кто заглянет

- 26 -

в собрание сочинений Грибоедова, не может не броситься в глаза множество грибоедовских записок к Булгарину, написанных из Главного штаба в 1826 г. Может создаться впечатление, что только Булгарин и поддержал драматурга в эти трудные времена. Однако известно, что в эти дни Грибоедову постоянно оказывали помощь и А. А. Жандр, и Н. А. Муханов (двоюродный брат декабриста),47 позднее Грибоедов благодарил и А. В. Всеволожского за какие-то неоценимые услуги в том же 1826 г.48 И еще одна характерная деталь: анализ содержания грибоедовских записок к Булгарину из-под ареста приводит к выводу, что их переписка обрывается в двадцатых числах апреля, как только тучи над головой Грибоедова сгущаются (император не утвердил первоначального заключения следственной комиссии об освобождении Грибоедова, ожидая подтверждения своим подозрениям с Кавказа). В самые трудные дни — в апреле и мае 1826 г. — Булгарин Грибоедову не помогал.

В романе осталось в тени, что в описываемое автором время (март—июнь 1828 г.) Грибоедова и Булгарина связывали преимущественно деловые, чисто коммерческие отношения.49 Причем Калибан Венедиктович (как его любил называть драматург) не брезговал и малым. Чего стоит хотя бы следующее объявление в «Северной пчеле» 1827 г.:

- 27 -

«Фамусов в комедии „Горе от ума“ говорит:

Куда как чуден создан свет!
Пофилософствуй — ум вскружится,
То бережешься, то обед:
Ешь три часа и в три дни не сварится!

Но где горе, тут и утешение. Роскошные жители берегов Сены, афиняне новых времен, которые сделали столько открытий по части гастрономии, изобрели разные средства к облегчению горя Фамусова. В аптеке г. Типмера, на Невском проспекте, в доме Косиковского, у Полицейского моста, продаются конфекты под именем „pastilles digestives alcalines“ (алкалические пищеварительные лепешки), чрезвычайно приятные вкусом и запахом и производящие гораздо сильнейшее действие, нежели магнезия и другие обыкновенные средства».50

В петербургских главах романа Тынянова Булгарин получает значение едва ли не большее, чем то, на которое претендовал после смерти драматурга сам Калибан Венедиктович. И еще. Психологическая драма человека «двадцатых годов», развитая в романе Тынянова, изображена в масштабе личности скорее булгаринской, но уж никак не грибоедовской.51

Современные издания «Смерти Вазир-Мухтара» необходимо сопровождать такими комментариями, которые позволили бы читателю четко отграничить тыняновский образ духовно мертвого Вазир-Мухтара от живого Грибоедова. Напомним лишь одно свидетельство, может быть, самое достоверное, потому что оно исходит от человека, встречавшегося с Грибоедовым в марте—мае 1828 г. чуть ли не ежедневно, от человека, чей психологический дар общепризнан, — от Пушкина: «Его рукописная комедия „Горе от ума“ произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами. Несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна».52

Оценив по достоинству личность Грибоедова, мы несомненно глубже поймем его «Горе от ума», художественный документ декабризма, книгу, интимно близкую многим поколениям русских читателей, «до сих пор не разгаданное»53 произведение, удивительное создание грибоедовского гения, гневного и утверждающего.

Сноски

Сноски к стр. 5

¹ Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13. М. — Л., 1937, с. 137.

² Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 3. М. — Л., 1953, с. 481.

³ Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13, с. 139.

Сноски к стр. 6

⁴ Там же, с. 81.

Сноски к стр. 7

⁵ Сын отечества, 1824, ч. 97, № 3, с. 234—237.

⁶ С.-Петербургские ведомости, 1824, 16 дек., № 101, с. 1246.

⁷ Сын отечества, 1824, ч. 98, № 2, с. 179—180.

⁸ Сев. пчела, 1831, 9 февр., № 31.

Сноски к стр. 8

⁹ Горе от ума, комедия в стихах А. Грибоедова. Одесса. Писал Иван Козлов. 1844 г. (ИРЛИ, ф. 496, оп. 2, № 15).

¹⁰ ИРЛИ, ф. 496, оп. 2, № 33.

Сноски к стр. 9

¹¹ ИРЛИ, ф. 496, оп. 2, № 5.

Сноски к стр. 10

¹² ЦГТМ, № 136796—86.

¹³ ИРЛИ. ф. 496, оп. 2. № 11. — Известен еще один список комедии, принадлежавший А. С. Чуносову, с прибавлением его стихов (ЦГТМ, № 16377№ 08).

Сноски к стр. 11

¹⁴ ЦГТМ, № 136813—114. — Здесь имелся в виду особняк М. И. Римской-Корсаковой, ныне не сохранившийся.

¹⁵ См.: [Пиксанов Н. К., Гришунин А. Л.] Прототипы «Горя от ума». — В кн.: Грибоедов А. С. Горе от ума. М., 1969, с. 369—375.

¹⁶ А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1929, с. 340.

Сноски к стр. 12

¹⁷ Ср.: «От безрассудного пристрастия и ослепления к иностранным мы обращаемся из людей в обезьяны, из господ в слуги, из русских в ничто <...> на что ж самому себя изуродовать и сделаться гадким списком мерзкого подлинника?» (Растопчин Ф. В. Соч. СПб., 1855, с. 128).

¹⁸ «Какое сходство Клит с календарем имеет? Он лжет и не краснеет» (Дмитриев И. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1967, с. 402).

¹⁹ См. статью В. А. Западова, помещенную в настоящем сборнике.

Сноски к стр. 13

²⁰ Полярная звезда, карманная книжка на 1825 год... Изд. А. Бестужевым и К. Рылеевым. СПб., 1825, с. 18.

²¹ Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. СПб., 1911, с. 74.

Сноски к стр. 14

²² Лит. газ., 1830, т. 2, 22 дек., № 72, с. 291.

²³ См. статью Ю. Н. Тынянова «Архаисты и Пушкин» (1926) в кн.: Пушкин и его современники. М., 1968.

²⁴ Моск. телеграф, 1833, ч. 51, № 11, с. 452—453.

Сноски к стр. 15

²⁵ Ср. также следующее рассуждение Катенина: «Всякое многолюдное собрание, например, всегда (в драме, — С. Ф.) неловко и редко не смешно...Человек умный, теперь покойник, с кем я бывал весьма короток, но чьи понятия о театре с моими весьма несходны, предлагал.... поправку в „Британике“: „Какая была бы сцена, когда Британик отравленный упадает на ложе, Нерон хладнокровно уверяет, что это ничего, и все собрание в волнении!“ В натуре — весьма ужасная; в хорошем рассказе, прозою Тацита либо стихами Расина, — весьма разительная, в сценическом подражании — весьма негодная... Что же выйдет из крика и толкотни гостей на сцене? Кто будет их представлять? последнего разряда актеры? Насмешат нас первые сановники Рима, государевы застольники; хорошие? где их набрать? возьмутся ли за немые роли? и хоть бы взялись, что они смогут выработать? хорошо ли каждый крикнет и убежит, либо опомнится и как ни в чем не бывало примется опять кушать? Головой ручаюсь, хоть бы двадцать Каратыгиных создать и пустить на эту проделку, ничего не выйдет хорошего, а может быть, еще хуже справятся они, чем двадцать статистов» (Лит. газ., 1830, т. 2, 12 дек., № 70, с. 275—276). «Человек умный», упоминаемый здесь, — несомненно Грибоедов.

²⁶ Современник. 1837, т. 5, с. 70.

²⁷ Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13, с. 138, 139.

Сноски к стр. 16

²⁸ Нечкина М. В. А. С. Грибоедов и декабристы. Изд. 3-е. М., 1977 с. 489.

²⁹ Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13, с. 138.

Сноски к стр. 18

³⁰ Чаадаев П. Я. Соч. и письма, т. 1. M., 1913, с. 147.

Сноски к стр. 20

³¹ Беседы в О-ве любителей рос. словесности при Моск. ун-те, 1868, вып. 2, с. 20.

³² А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников, с. 269.

³³ Поэты 1820—1830-х годов, т. 1. Л., 1972, с. 164. — Приношу благодарность В. Э. Вацуро, обратившему внимание на указанное сходство выражений.

Сноски к стр. 21

³⁴ См.: Щеголев П. Е. Грибоедов и декабристы. Пб., 1905.

³⁵ См.: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. Изд. 3-е. М., 1977.

³⁶ Подробнее см. в моей статье «Он ненавидел слово „раб“» (Звезда, 1975, № 12).

Сноски к стр. 22

³⁷ Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966, с. 80.

³⁸ Лит. наследство, т. 70. М., 1963, с. 458 (курсив в цитате мой, — С. Ф.).

Сноски к стр. 23

³⁹ А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников, с. 289.

⁴⁰ См.: Скрутовский С. Э. Лейб-гвардии сводный полк на Кавказе. СПб., 1896, с. 37—38.

Сноски к стр. 24

⁴¹ Цит. по: Шостакович С. В. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. М., 1960, с. 120.

⁴² Гете И. В. Фауст. М., 1956, с. 342.

Сноски к стр. 25

⁴³ Попова О. И. Грибоедов-дипломат. М., 1964, с. 119.

⁴⁴ Тынянов Ю. Н. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. Л., 1971, с. 781.

⁴⁵ См.: Тынянов Ю. Н. Соч. в 3-х т., т. 1. М. — Л.Л., 1959, с. XXIV.

⁴⁶ Эпиграмма и сатира, т. 1. М. — Л., 1931, с. 380. — Не менее выразительный отклик на те же воспоминания остался в письме М. Н. Загоскина к Н. И. Гнедичу от 14 января 1830 г.: «Ты, я думаю, читал биографию Грибоедова, написанную автором „Выжигина“ — по мне — умора! Он (т. е. автор «Выжигина»), — потеряв Грибоедова, осиротел навеки! Фаддей Булгарин осиротел навеки!! Ах он собачий сын! Фаддей Булгарин был другом Грибоедова, — жил с ним новой жизнью!! — как не вспомнить русскую пословицу, в которой говорится о банном листе» (ИРЛИ, 117.IM).

Сноски к стр. 26

⁴⁷ См.: Краснов П. С. О трех записках Грибоедова. — Рус. лит., 1972, № 2. — Заметим, кстати, что правильно передатировав две записки к Н. А. Муханову мартом—апрелем 1826 г., П. С. Краснов относит третью записку (с упоминанием Хомякова) к 1828 г., что представляется совершенно неосновательным. Здесь следует иметь в виду, что Грибоедов Ф. С. Хомякова близко знал с детских лет последнего, когда тот вместе со своим братом, А. С. Хомяковым, брал уроки русской словесности у грибоедовского приятеля, А. А. Жандра (см. об этом в кн.: Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969, с. 6); кроме того, Грибоедов находился с Хомяковыми в родстве (см.: Хомяков А. С. Соч., т. 8. M., 1900, с. 9). Следовательно, и третью записку Грибоедова Муханову нужно датировать тем же 1826 г., только более поздним временем — после выхода Грибоедова из-под ареста — серединой июня, по всей вероятности, так как в записке упоминается о болезни писателя; о том же сообщают Мухановы в своих письмах в Москву (ГИМ, ф. 34, № 117, л. 110, 114).

⁴⁸ См.: Грибоедов А. С. Соч. в 2-х т., т. 2. M., 1971, с. 270.

⁴⁹ К тому же во время последнего приезда Грибоедова в Петербург (с 14 марта по 6 июня 1828 г.) Булгарин почти целый месяц в столице отсутствовал; он выехал оттуда, по всей вероятности, в конце марта и возвратился в конце апреля; в «С.-Петербургских ведомостях» (1828, 1 мая, № 35) в списке прибывших в город с 25 по 29 апреля означено: «Из Дерпта служащий по Министерству народного просвещения 8-го класса Булгарин». Если сопоставить этот факт с запиской Грибоедова Е. И. Булгариной от 5 июня 1828 г. («Может быть, когда-нибудь я скроюсь в Карлово — ото всего, что мне теперь противно...» — 3, 350), то станет понятно, что Булгарин ездил в свое имение Карлово близ Дерпта, сопровождая туда на лето свою жену. В свою очередь описанное во второй главе романа «Смерть Вазир-Мухтара» послетеатральное приключение не могло произойти уже хотя бы потому, что до первых чисел апреля спектаклей в Петербурге не было: они начинались лишь после пасхи (пасхальная неделя в 1828 г. падала на 25—31 марта).

Сноски к стр. 27

⁵⁰ Сев. пчела, 1827, 26 февр., № 25. — Булгарин использовал текст «Горя от ума» в целях торговой рекламы (конечно, не бескорыстной) и позже (см.: Там же, 1848, 15 дек., № 282; 1855, 30 ноября, № 264).

⁵¹ Об эволюции политических взглядов Булгарина см. в помещенной в настоящем сборнике статье С. В. Свердлиной (с. 214—216).

⁵² Пушкин. Полн. собр. соч., т. 8. М. — Л., 1938, с. 461—462.

⁵³ Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 6. М. — Л., 1962, с. 138—139.