1

С. В. ШОСТАКОВИЧ

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
А • С • ГРИБОЕДОВА

Издательство
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ

Москва • 1960

2

Книга представляет собой подробное исследование дипломатической деятельности Александра Сергеевича Грибоедова, автора бессмертной комедии «Горе от ума». Грибоедов показан в работе как прогрессивный деятель, сторонник укрепления политических, экономических и культурных связей России со странами Среднего Востока и в первую очередь с Ираном. Деятельность Грибоедова на Востоке освещается в книге на широком фоне международных отношений 20-х годов XIX в. с момента его вступления на дипломатическую службу до гибели на посту русского посланника в Тегеране. Автор создает яркую картину социально-политической обстановки каджар-ского Ирана, показывает окружение Грибоедова, деятельность иностранных резидентов в Иране и исследует обстоятельства гибели русской миссии в 1829 г. В книге использованы архивные материалы, многочисленные иностранные источники. Работа снабжена подробной библиографией по истории русско-иранских отношений первой трети XIX в.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди замечательных русских людей прошлого века привлекает внимание многогранная личность Александра Сергеевича Грибоедова, знаменитого писателя и выдающегося дипломата. Жизнь Грибоедова оборвалась рано, дипломатическая служба его была недолгой, но он оставил яркий след в истории внешних сношений России.

Пост полномочного министра России в Иране, который занимал Грибоедов, в 20—30-х годах прошлого века по своему значению был очень важен. Это был период обострения Восточного вопроса, период, когда в сферу Восточного кризиса был втянут и Иран. Продолжалось формирование британской колониальной империи в Азии. Русско-иранские, русско-турецкие, а также русско-английские противоречия сплетались вместе с англо-иранскими, англо-афганскими и ирано-турецкими противоречиями в один запутанный узел. Разрешать эти противоречия в первую очередь была призвана дипломатическая служба на Востоке. Поэтому отношения России со странами Среднего Востока и Центральной Азии определялись в значительной степени не только успехами русского оружия, но и деятельностью русской дипломатии, в частности в том же Иране. А здесь важнейшие политические проблемы должны были решаться в сложной обстановке интриг, династических распрей, в своеобразной атмосфере восточной дипломатии того времени.

4

В литературе о Грибоедове иногда высказывалась мысль, что его дипломатическая деятельность не имела большого политического значения, а занимаемый им пост был простым «казенным поручением по плечу любому исполнительному чиновнику»1, что это была «мелкая дипломатическая служба»2.

Это глубокое заблуждение! Должность русского представителя в тогдашнем Иране — вовсе не мелкое казенное поручение. На самом деле здесь было обширное поле деятельности для дипломата большого размаха, каким и являлся Александр Грибоедов.

А. С. Грибоедов отличался не только широким политическим кругозором и прекрасной общей подготовкой, необходимой для выполнения сложных и ответственных обязанностей русского представителя на Востоке. Для Грибоедова-дипломата характерны горячий патриотизм, стремление к действенному служению России, любовь к свободе. Принципиальный противник деспотизма и угнетения, Грибоедов был проводником передовых идей в русской восточной политике. В условиях николаевской России это было не легко и далеко не всегда осуществимо.

Согласно взглядам Грибоедова, восточная политика России должна была быть направлена на экономическое, политическое и культурное сближение России со странами Востока, в частности с Ираном. Это общение России со странами Востока должно было стать обоюдовыгодным. Убеждение дипломата в правильности этой «политики влияния» поражалось верой в живые силы России. Грибоедов прилагал все усилия, чтобы улучшить русско-иранские отношения, чтобы не только нормализовать, но и сделать их дружественными и тем самым укрепить русское влияние в Иране.

Грибоедов был тверд и настойчив, но никогда не позволял себе оскорблять самолюбие иранцев. Твердость сочеталась у него с уважением к обычаям и людям Востока. Трагическая гибель дипломата явилась результатом политической

5 интриги, а не следствием опрометчивости или ошибки А. С. Грибоедова.

Долгое время изучение дипломатической деятельности Александра Сергеевича Грибоедова представляло далеко не простую задачу.

Для решения ее биографы дипломата должны были располагать необходимым документальным материалом. Публикация же его началась спустя десятилетия после гибели полномочного министра России в Иране А. С. Грибоедова и была весьма неполной. Исследователи дипломатической деятельности Грибоедова должны были прежде всего выяснить политические воззрения дипломата, что вызывало в свою очередь необходимость вскрыть его связи с декабристами, т. е. решить сложную и политически весьма острую задачу.

На изучении дипломатической деятельности Грибоедова сильно сказывалось еще одно обстоятельство. Большинство исследователей интересовалось им как автором бессмертной комедии «Горе от ума»; Грибоедов-поэт заслонял собою Грибоедова-дипломата. Когда же его биографы находили возможным говорить о нем как о дипломате, то многообразная и кипучая деятельность посланника в свою очередь заслонялась трагической его кончиной.

Многие ценнейшие документы, относящиеся к дипломатической деятельности Грибоедова, не будучи опубликованы, исчезли. Казалось, сбывалось пророчество Пушкина: «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...».

Теперь, когда русский народ имеет возможность свободно воздавать должное выдающимся деятелям своего прошлого, глубокий и живой интерес возник к примечательной личности Александра Грибоедова. Публикуются новые архивные материалы, печатаются исследования, посвященные отдельным периодам его жизни и деятельности, выявляются его связи с прогрессивным общественным движением эпохи, с движением декабристов; составление биографии писателя-дипломата значительно продвинулось вперед.

6

Однако до сих пор нет работы, которая бы с необходимой полнотой освещала деятельность А. С. Грибоедова-дипломата. Сто тридцать лет отделяют нас от гибели Грибоедова в Тегеране, но еще не все обстоятельства ее выявлены, не все правильно объяснено. Предлагаемая вниманию читателя работа не претендует на исчерпывающее освещение темы. Цель ее — рассмотреть многообразную и кипучую деятельность посланника на фоне международных событий 20-х годов прошлого века, с привлечением неизвестных или малоизвестных иностранных публикаций и некоторых неопубликованных материалов из архивных хранилищ. В этой книге автор ставил перед собой задачу опровергнуть и развеять созданную каджарскими властями и английскими резидентами в Иране лживую легенду о «неловком дипломате» Грибоедове, якобы виновном в своей гибели, и показать дипломатическое искусство русского посланника.

7

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ИРАН И СОПЕРНИЧЕСТВО ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ
НА СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ В НАЧАЛЕ XIX в.

— Включение Ирана в конце XVIII и начале XIX в. в орбиту политики великих держав. — Проникновение английского капитала в Иран. — Французская угроза английским владениям в Индии. — Англо-иранские договоры 1801 г. — Активизация русской политики на Среднем Востоке. — Русско-иранская война 1804 г. — Сближение Ирана с Францией. Финкенштейнский договор и посольство Гардана. — Англо-французская борьба за влияние в Иране. — Гюлистанский трактат 1813 г. и «сепаратный акт». — Попытки иранской и английской дипломатии добиться ревизии Гюлистанского договора. — Англо-иранский договор 1814 г. и его антирусская направленность. — Посольство А. П. Ермолова в Иран и учреждение в Тавризе русской миссии. —

В конце XVIII и в самом начале XIX в. на Ближнем и Среднем Востоке, где резко сталкивались интересы России, Англии и Франции, завязывается сложный узел экономических и политических противоречий. Немаловажную роль в этих противоречиях начинает играть Иран, который в эпоху наполеоновских войн прочно включается в орбиту внешней политики великих европейских держав. Этому способствует как англо-французское колониальное соперничество, так и упорное противодействие этих держав, особенно Англии, растущему русскому влиянию в Азии.

Экономическое и политическое могущество Британской империи в значительной степени покоилось на обладании обширными заморскими территориями. Укрепление и расширение грабительской колониальной системы составляло преобладающее содержание английской внешней политики, основной ее стержень.

8

После утраты Британией колониальных владений в Северной Америке идет процесс формирования «Новой Империи». В эти десятилетия, в частности после промышленной революции, особое значение для английского капитала приобретает Азия, первые крупные захваты на территории которой были сделаны Англией еще ранее, в период Семилетней войны. Английские политики стремятся к установлению колониального господства Британии в странах Ближнего и Среднего Востока, в областях Центральной и Южной Азии; не забывают они и о Дальнем Востоке.

Центром «новой имперской системы» становится Индия. Именно отсюда, используя материальные и людские ресурсы Индостана, британский капитал развивает широкое наступление на другие страны Азии и в первую очередь на Иран.

Иран в конце XVIII и начале XIX в. являлся отсталым феодальным государством. На экономике страны гибельно сказывались непрерывные феодальные распри, разорение крестьянства, упадок транзитной торговли индийскими товарами. Иран был весьма слаб и в политическом отношении. В 1722 г. он испытал разорительное вторжение афганцев. Кочевники завоевали Юго-Восточный Иран, опустошили страну и положили конец династии Сефевидов. Вслед за афганцами вторглись турки, захватившие западные области. Объединение Ирана в 1736—1747 гг. под властью Надир шаха не дало стране желанного покоя. Начались длительные завоевательные войны. Они еще более истощили изнуренную вражескими нашествиями страну. После убийства Надира Иран был опять ввергнут в кровавую пучину феодальной смуты.

Некоторую передышку от феодальных войн страна получила лишь в период единоличного правления Керим хана Зенда. Это было время известного улучшения экономического положения Ирана и заметного развития его внешней торговли. Но подъем продолжался недолго: после смерти Керим хана вновь вспыхнуло пламя усобиц, закончившихся установлением в 1794 г. господства Каджарской династии, тюркской по происхождению, чуждой и ненавистной основной массе населения Ирана.

Экономическим и политическим упадком Ирана и было обусловлено его положение в сфере международных отношений

9

конца XVIII — начала XIX в., когда он выступал как объект колониальных устремлений ряда европейских держав.

Проникновение английского капитала в страны Среднего Востока началось еще в XVI в., когда английская Московская компания организовала торговые экспедиции в Иран через Россию по волжско-каспийскому пути. После основания Ост-Индской компании начала успешно развиваться англо-иранская торговля через Персидский залив. Но англичане не оставляли мысли о возобновлении торговли со Средним Востоком по волжско-каспийскому пути. В 40-х годах XVIII в. представитель английской торговой компании в Иране Джон Эльтон развивал планы широкой колониальной экспансии Англии в Средней Азии и областях Кавказа. По замыслам Эльтона, путь английскому капиталу на Кавказ должны были проложить кровавые нашествия в Закавказье иранских шахов. Вот почему уже тогда агенты английского капитала всемерно поощряли захватническую политику иранских завоевателей и тот же самый Эльтон приступал по поручению шаха к строительству флота на Каспии, предназначенного для борьбы Ирана с Россией.

Исключительных привилегий в Иране добилась Ост-Индская компания в 1763 г., когда правитель Ирана Керим хан Зенд предоставил ей право беспошлинной торговли на территории всего Ирана и учреждения укрепленных факторий на берегах Персидского залива.

Англо-иранская торговля начала быстро развиваться. С 1763 г. центром торговой деятельности англичан в Иране, их опорным пунктом в районе Персидского залива, стал крупный портовый город Бушир. Торговые обороты Бушира быстро росли как за счет развития индо-иранской торговли, почти полностью перешедшей в руки англичан, так и за счет собственно англо-иранской торговли. Если в 80-х годах XVIII в. в Бушир ввозилось в год всего 60—70 кип индийского ситца, то в 1808 г. — 6000 кип.

Уже в ту пору баланс англо-иранской торговли был для Ирана пассивным. Иран оплачивал звонкой монетой сукна и другие английские товары, а также товары других стран, проходившие транзитом через руки английских купцов. Промышленное развитие Англии оплодотворял золотой

10

поток не только из Индии, но и из Ирана. Англичане сами хвастали, что они вывозили из Ирана «несметные богатства, огромные капиталы», — свидетельствовал один из современников1.

После Французской революции 1789—1794 гг. повышает колониальную активность и французская буржуазия. Освободительные войны, которые вела революционная Франция, после Девятого термидора начинают превращаться в завоевательные. Обостряется и расширяется англо-французская борьба за колонии.

Франция серьезно интересовалась Ираном еще задолго до революции. Экономические и политические сношения между двумя державами начались в XVII столетии. В 1665 г. французская Ост-Индская компания добилась от шаха Аббаса II ряда льгот, способствовавших развитию франко-иранской торговли, и основала фактории в Бендер-Аббасе и Исфахане. В начале XVIII в. были заключены выгодные для французской буржуазии франко-иранские торговые соглашения, устанавливавшие привилегированный капитуляционный режим для французов в Иране. Но падение династии Сефевидов помешало реализации этих конвенций.

Значительных, правда временных, успехов добилась французская Ост-Индская компания в период правления Керим хана Зенда; последний даже уступил французам остров Харг в Персидском заливе для создания французской торговой и военной базы.

Проникновение французского капитала в Иран расширило арену торгово-колониального соперничества Франции и Англии: борьба между ними завязалась и на Среднем Востоке. Однако только наполеоновские войны полностью вовлекли Иран в международную политику великих держав. Политика Наполеона на Ближнем и Среднем Востоке являлась неотъемлемой частью всей его внешней политики, направленной на сокрушение британской колониальной империи. Борьба за пути в Индию выявила политическое и стратегическое значение Ирана. Большую роль в этом сыграл египетский поход, который Бонапарт связывал с ударом по английскому господству в Индии.

11

Овладев долиной Нила, Бонапарт пытался установить непосредственный контакт с майсорским султаном Типу-Саибом, смертельным врагом английских колонизаторов в Индии. Возможность объединения антианглийских сил на Востоке напугала английских колонизаторов и заставила их обратить особое внимание на оборону своих индийских владений. В первую очередь следовало защитить северо-западную границу Индостана, этот «наиболее уязвимый пункт империи, пункт, с которого Индия подвергалась нашествиям каждый раз, как старый завоеватель изгонялся новым»1. Поэтому власти Ост-Индской компании решили в наступавшей борьбе за Индию привлечь Иран на свою сторону.

Обратить серьезное внимание на Иран как на возможного союзника английских политиков побуждала и угроза афганского вторжения в Индостан. Афганский властитель Земан шах уже несколько раз вторгался со своими войсками в северо-западные области Индии и даже доходил до Лахора, столицы Пенджаба. Английским политикам мерещилась могущественная коалиция Франции, Афганистана и Майсора, грозившая существованию их недавно приобретенной колонии. Поэтому они начали решительную борьбу с Майсором и, чтобы предупредить вражеское вторжение в Индию, вступили в дипломатические сношения с каджарским Ираном, стремясь заключить с ним военный союз.

В 1799 г. английскими властями в Индии был направлен в Иран ко двору Фетх-Али шаха политический агент капитан Джон Малькольм. Основная цель посольства Малькольма заключалась в том, чтобы проложить пути к экономическому и политическому подчинению Ирана английскому капиталу, к превращению его в буферное государство, в сторожа у ворот Индостана. Малькольм должен был склонить шаха к союзу с Англией (в лице Ост-Индской компании), добиться принятия шахом обязательства не пропускать через иранскую территорию враждебные англичанам армии и вырвать у шаха согласие на ввоз в Иран английских товаров на самых льготных условиях.

12

Малькольм проявил недюжинные способности дипломата. Бросая пригоршнями золото, покупая всех, «от шаха до погонщика верблюдов»1, он добился подписания с Ираном политического и коммерческого трактатов (1801 г.)

Основная идея политического договора между Великобританией и Ираном заключалась в том, что шах обязывался изгнать из Ирана всех французов и в будущем не допускать их в свою страну. Англичане приняли на себя обязательства оказывать Ирану помощь военным снаряжением и припасами в том случае, если он подвергнется нападению со стороны Афганистана или Франции. Коммерческий трактат был не менее важным достижением британской дипломатии. Трактат ставил англичан в исключительно привилегированное положение в торговле с Ираном и тем способствовал экономическому подчинению державы шаха британскому капиталу.

Англо-иранские договоры 1801 г. своим острием были направлены не только против Франции, но и против России. Правящие круги Ирана и шли на заключение этого договора, рассчитывая на помощь Англии в борьбе Ирана с Россией. Подписание договора вселило в них полную уверенность в английской поддержке и стимулировало их политику обострения отношений с Россией, политику, которая и привела к русско-иранской войне 1804—1813 гг.

Политическая активность царской России на Ближнем и Среднем Востоке к началу XIX в. значительно повысилась.

Разложение феодально-крепостнической системы в России и развитие в недрах этой системы капиталистических отношений толкали господствующий класс крепостников-помещиков на борьбу за расширение сферы феодальной эксплуатации, расширение внешней торговли, захват морских портов.

Россия вступила в борьбу за овладение Кавказом, за господство на Черном и Каспийском морях, за право свободного выхода через проливы на просторы Средиземного моря, за свободный доступ русских купцов к рынкам Азии.

13

Эти задачи и пути их реализации — войны с Турцией и Ираном — определяли захватнический характер внешнеполитических устремлений царизма. В то же время присоединение к России ряда кавказских и закавказских народов, искавших спасения от кровавого ига иранских шахов и турецких султанов, было фактом объективно прогрессивного характера.

Активизация русской политики в отношении Закавказья и Ирана имела место еще во времена Петра I. Учитывая первостепенное значение для России каспийской торговли, а также стратегическое значение Каспия, Петр I в 1722 г. предпринял персидский поход с целью овладения побережьем Каспийского моря. Поход был удачен: к России перешли Дербент, Баку, Гилян, Мазандеран и Астрабад. Но все эти земли в русском обладании пробыли недолго, так как уже при Анне Иоанновне они были возвращены Ирану.

Персидский поход Петра I оказал исключительное влияние на развитие освободительного движения народов Закавказья против иранского и турецкого ига. Укрепилось убеждение этих народов, что могущественная Россия является той единственной силой, с помощью которой они могли бы освободиться от жестокого гнета шахского Ирана и султанской Турции.

Стремления этих народов осуществились далеко не сразу и далеко не полностью. Важнейшим в ту пору прогрессивным событием в их жизни явилось присоединение Грузии к Российской империи (1801 г.). Народ, которому Иран и Турция несли рабство и гибель, в результате присоединения к России сохранял свое физическое бытие и свою древнюю культуру. Несмотря на проводимую царизмом колониальную политику, Россия была тогда единственной силой, способной обеспечить народам Закавказья возможность некоторого экономического, политического и культурного развития.

Утверждение России в Закавказье, способствуя укреплению русского влияния на всем Ближнем и Среднем Востоке, одновременно весьма осложнило русско-иранские отношения. Проникновение русских в Закавказье обострило и русско-английские и русско-французские противоречия.

14

В 1804 г. началась первая русско-иранская война. Назревала она еще с конца XVIII в. Стремления народов Закавказья — грузин, азербайджанцев, армян — сбросить с себя ненавистное господство каджарского Ирана и отдаться под верховную власть России усилились после присоединения Грузии к России. Эриванский и Карабахский ханы начали переговоры о переходе в русское подданство. Иранские же феодалы отнюдь не отказались от желания вернуть Грузию. Возлагая большую надежду на помощь и поддержку англичан, Иран вел широким фронтом подготовку к войне против России.

Россия не могла сосредоточить в районе военных операций значительные силы — этого не позволяла напряженная обстановка на Западе, — но тем не менее армия принца Аббас мирзы была разбита и ханства Шекинское, Ширванское и Карабахское, открыто перешедшие на сторону России, были заняты русскими войсками.

Война России с Ираном первоначально вызвала резкое ухудшение англо-иранских отношений. Инспирировав развязывание Ираном войны с русскими, Англия оказала Ирану военную помощь поставками вооружения и продолжала оказывать ее даже и после того, как в 1805 г. Сама стала союзницей России в антинаполеоновской коалиции. Но правительство Фетх-Али шаха считало эту помощь недостаточной, ожидая прямой военной поддержки англичан.

Война Ирана с Россией и отсутствие деятельной помощи иранцам со стороны Англии были наруку Франции. Наполеон, не оставлявший планов военной экспедиции в Индию, воспользовался удобным моментом для установления тесных союзных связей с шахом. Помогая Ирану в его борьбе против России, Наполеон добивался решения двух задач: через иранскую территорию нанести удар англичанам в Индостане и ослабить своего второго противника — Россию. Со своей стороны и Фетх-Али шах, ведя с Россией войну за порабощение и грабеж народов Кавказа, был не против установления союзных отношений с Францией. В результате франко-иранских переговоров в 1807 г. В ставке Наполеона в Финкенштейне между Францией и Ираном был подписан договор об оборонительном и наступательном союзе.

15

Шах примыкал к континентальной блокаде, обязывался порвать с Англией, изгнать англичан с территории Ирана. Французским войскам разрешалось пройти через иранские владения в Индию. Договор признавал «законность» иранских притязаний на Грузию, и Наполеон обещал приложить все усилия к тому, чтобы заставить Россию вывести с грузинской территории свои войска. Французы принимали на себя обязанность помочь шаху в реорганизации иранской армии и снабжении ее вооружением и боеприпасами.

Для реализации Финкенштейнского договора в 1807 г. в Иран прибыло многочисленное по составу посольство генерала Гардана. Французская миссия занялась созданием и обучением регулярной иранской армии, организацией производства вооружения на месте, изучением маршрутов, политической и стратегической разведкой. Гардан добился от шаха больших торговых льгот для французов, а также широких прав и привилегий французским консулам.

Вскоре после заключения в Финкенштейне франко-иранского договора международная обстановка резко изменилась, что не замедлило сказаться и на политической ситуации в Иране. В июне 1807 г. в Тильзите был заключен мир между Россией и Францией и подписан секретный русско-французский договор о наступательном и оборонительном союзе. Полученные Гарданом от министерства иностранных дел депеши предписывали содействовать заключению мира между Россией и Ираном. Но генерал должен был обеспечить «почетный» для Ирана, т. е. выгодный для шаха, мир.

В конечном счете Тильзит подорвал благожелательное отношение иранских властей к французам. Заключение Францией союза с Россией наглядно продемонстрировало Ирану, что французский император, подписывая с ним договор в Финкенштейне, преследовал только собственные эгоистические цели, что он очень легко жертвовал интересами восточного союзника, которого рассматривал лишь как покорное орудие своих замыслов.

Английские политики, весьма напуганные французской активностью на Среднем Востоке, приняли все меры к тому, чтобы вновь включить Иран в фарватер своего

16

влияния. В своем рвении они дошли до того, что направили в Иран одновременно две дипломатические миссии: факт небывалый в истории внешних сношений. Генерала Малькольма командировал ко двору шаха генерал-губернатор Ост-Индии, сэра Харфорда Джонса направила британская корона.

Несмотря на резкое охлаждение франко-иранских отношений, правящие круги Ирана не хотели порывать своих связей с французами. Им была слишком хорошо известна деятельность английской Ост-Индской компании в Азии, и они прекрасно понимали, насколько чревата последствиями и опасна для Ирана политика ориентации лишь на одну державу, к тому же на столь агрессивную колониальную империю, как Англия. Возможность в любой момент вновь сблизиться с Францией представлялась им лучшим противовесом английской «дружбе». И тем не менее под стремительным и все возрастающим натиском англичан французы постепенно теряли свои позиции при тегеранском дворе. Если шах категорически воспретил допуск в столицу дипломатической миссии Малькольма, первой прибывшей в Иран, то он снял свой запрет в отношении второго английского посольства. В феврале 1809 г. генерал Гардан покинул Тегеран, куда торжественно вступил во главе посольства Харфорд Джонс.

Успех английского дипломата был прежде всего обусловлен политической обстановкой, изменившейся в благоприятную для англичан сторону. К тому же Харфорд Джонс умело использовал золото — вернейшее оружие, сила которого не раз была испытана при дворе шаха. Соответствующий эффект произвела и реальная угроза военного вторжения и смены династии. В Бендер-Бушир прибыла английская эскадра, имея на борту одного из фрегатов последнего отпрыска зендской династии. Фетх-Али шаху Каджару пришлось уступить англичанам.

Настаивая на удалении из Тегерана французских дипломатических агентов, англичане добивались установления в Иране своего монопольного влияния. Это должно было явиться первым шагом по пути реализации их далеко идущих захватнических планов. Побуждая Иран к продолжению войны с Россией, они рассчитывали не допустить дальнейшего продвижения русских в Закавказье. Более всего

17

опасаясь нового включения Ирана в орбиту антианглийской политики и использования Ирана в качестве плацдарма для нападения на Индию, они постарались связать Иран соответствующими договорными обязательствами. Харфорд Джонс настоял на подписании нового англо-иранского договора, и таковой был заключен в 1809 г. под наименованием «Предварительного договора». Анализ этого соглашения показывает, как в клубок русско-иранских противоречий были вплетены колониальные интересы английской буржуазии.

В соответствии с «Предварительным договором» шах должен был порвать отношения с враждебными Англии государствами, т. е. прежде всего с Францией (с Россией он уже находился в состоянии войны). Англия обязывалась до окончания войны Ирана с Россией выплачивать шаху ежегодную субсидию в 160 тыс. туманов (640 тыс. руб. серебром), снабжать иранскую армию оружием и боеприпасами и направлять в нее инструкторов1.

Таким образом, англичане взяли на себя финансирование военных операций Ирана против России, обучение армии и заботу о доставке военного снаряжения. Английские резиденты получили возможность в значительной мере определять и общее направление внешней политики Ирана. Английская дипломатия была против заключения Ираном мира с Россией, многократно срывала русско-иранские переговоры и не только настаивала на активизации военных действий иранской стороной, но даже сумела добиться заключения в 1810 г. военного союза Ирана и Турции, направленного против России.

Новый посланник Великобритании, Гор Аузли, в 1811 г. привез с собою в Иран трехгодичную британскую субсидию, обещанную по договору, несколько тысяч ружей, 20 орудий, боеприпасы и прочее военное снаряжение. Вместе с ним прибыла и новая группа английских инструкторов для иранской армии. Англичане, находившиеся в Иране, помогали иранцам в постройке военного флота на Каспии, вели в их пользу военную и политическую разведку в Закавказье, а британские офицеры принимали участие в боях иранцев с русскими.

18

Но английская помощь Ирану не спасла его от поражения. Резко сказалась значительная отсталость иранского общественно-экономического и политического строя, а также отсталость иранской военной организации. Россия стояла на более высокой ступени социально-экономического развития, имела армию, быть может, лучшую в мире. Поражению Ирана способствовала и позиция народов Закавказья, отнюдь не желавших возвращаться под ненавистное иго иранского шаха. Война обострила сепаратистские устремления: начались мятежи феодалов против шахских наместников. Вспыхивали в Иране и народные волнения, представлявшие естественную реакцию на усиление налогового гнета и безудержный произвол властей. Сыграло роль и успешное для России окончание русско-турецкой войны, завершившейся Бухарестским миром 1812 г.

К миру Россию и Иран привели успехи русского оружия. В октябре 1812 г. русская армия под командованием генерала Котляревского одержала блестящую победу под Асландузом. Войска Аббас мирзы были разбиты наголову, сам наследный принц едва избежал плена. На поле боя сложил голову и кое-кто из английских офицеров. За Асландузом последовало занятие русскими Ленкорани и Талышинского ханства. Иранское правительство вынуждено было просить русское командование о мире. Оно учитывало и победы России в борьбе с Наполеоном. Всемирно-исторической победой русского народа над наполеоновской армией в 1812 г. в конечном счете было предрешено и успешное окончание русско-иранской войны 1804—1813 гг.

12 октября 1813 г. был подписан Гюлистанский договор, положивший конец военным действиям России и Ирана. За каждой стороной были оставлены во владении те земли и ханства, какие находились под ее фактической властью в момент подписания мирного договора. Трактат закрепил за Россией все ее закавказские владения — как области, до войны с Ираном входившие в состав Империи, так и земли, занятые русскими войсками во время войны: Дагестан, Грузию с Шурагельской провинцией, Имеретию, Гурию, Мингрелию и Абхазию и ханства Карабахское, Ганджинское, Шекинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское, Бакинское и Талышинское.

19

Договор предоставил России исключительное право держать военный флот на Каспийском море. Русские и иранские купцы получили право свободной торговли: первые — в Иране, вторые — на территории России. Русским купцам предоставлялся ряд льгот и привилегий: пятипроцентная ввозная пошлина, освобождение от внутренних таможенных пошлин и т. д.

При заключении Гюлистанского мира русский главнокомандующий генерал Н. Ф. Ртищев в соответствии с указаниями Петербурга старался «самым ласкательным образом» отстранить от участия в переговорах британского поверенного в делах в Иране, но не вполне успел в этом. Английские резиденты так упорно навязывали и русским и иранцам свою «медиацию», так настойчиво вмешивались в переговоры, что сумели превратить мирный трактат России и Ирана в источник постоянных конфликтов между этими державами.

Иранский уполномоченный Абул-Хасан хан, действуя по указке английского посланника Гор Аузли, сумел, затягивая заключение мира, вырвать у Ртищева подписание, помимо самого договора, и другого документа — «сепаратного акта». Этот акт предоставлял шаху право обратиться к русскому императору с просьбой об уступке Ирану части земель, отошедших к России по Гюлистанскому договору. Какого-либо обязательства этот акт на Россию не налагал, так как император единственно по своему усмотрению мог иди отказать, или удовлетворить ходатайство шаха1. Но Ртищев упустил из виду стремление английских резидентов придать русско-иранскому договору характер предварительного соглашения. Английские политики убеждали иранцев, что «сепаратный акт» превратил Гюлистанский трактат в соглашение неокончательное, что границы России с Ираном определены трактатом не точно. Их устраивало, чтобы и после заключения мира сохранились основания к новым и постоянным трениям между Россией и Ираном, так как это позволило бы английской дипломатии в нужный момент спровоцировать столкновение между этими державами.

20

Гюлистанский мир нанес сильный удар по агрессивным планам Англии, стремившейся подчинить Иран и установить свой политический и военный контроль над областями Среднего Востока.

С целью укрепления английских позиций в Иране, в частности для заключения нового англо-иранского договора, в Иран было направлено посольство Генри Эллиса. В 1814 г. в Тегеране был подписан так называемый «Окончательный трактат» между Англией и Ираном, составленный английскими дипломатами на базе предшествовавших англо-иранских договоров.

Договор 1814 г. обязывал шаха аннулировать все соглашения и союзы, заключенные им с враждебными Англии европейскими государствами. Договор ставил Иран в положение привратника, охранявшего британские владения в Индии. Шах обязался не пропускать в Индию через иранскую территорию войска какой-либо европейской державы. Если бы эта держава постаралась использовать для этой цели территории Хорезма, Бухары и Самарканда, то на шаха падала обязанность принудить правителей последних воспрепятствовать прохождению через их земли войск этой державы.

Договор 1814 г. обязывал англичан добиться пересмотра русско-иранской границы, установленной Гюлистанским трактатом. В деле столь большой политической важности, как определение границ между Ираном и Россией, в вопросе, касавшемся суверенных прав этих держав и требовавшем от государственных деятелей, причастных к его разрешению, особого дипломатического такта, английские политики бесцеремонно навязывали свое «посредничество» обеим сторонам. Англо-иранский договор, не считаясь с суверенитетом России и Ирана, предполагал прямое вмешательство английской дипломатии в дела этих государств с целью воспрепятствовать возможному их сближению. Но это установленное договором 1814 г. «право» англичан на посредничество (вернее вмешательство) при разрешении русско-иранских пограничных конфликтов было признано только Ираном. Россия подобных прав за Англией никогда не признавала.

В соответствии с договором 1814 г. англичане навязывали свою «медиацию» Ирану и в том случае, когда он

21

оказался бы в войне с какой-либо европейской державой (подразумевалась опять-таки Россия). В случае, если бы английское посредничество не устранило военного конфликта, на Англию падала обязанность предоставлять Ирану ежегодную субсидию в 200 тыс. туманов (800 тыс. руб. серебром) во время войны или направить ему на помощь армию и вооружение из Индии. «Сия мера осторожности, — говорил генерал А. П. Ермолов, — предприемлется, конечно, против России».

Действительно, как показывает анализ англо-иранского договора 1814 г., договор был направлен против России. Основной его целью было не столько «держать Россию на возможно далеком расстоянии от индийской границы», как впоследствии определял эту цель лорд Керзон, сколько способствовать возобновлению военного конфликта между Ираном и его северным соседом. Ермолов писал о договоре: «Персия, давая порочное направление политическим делам своим, легко пренебрежет выгоду» тесных связей с Россией, «обольщаема будучи надеждою возвратить потерянные ею области вспомоществованием Англии»1.

«Окончательный договор» 1814 г. сыграл большую роль в развитии внешнеполитических отношений Ирана первой трети XIX в. Его антирусская направленность укрепляла русофобские настроения наиболее реакционных группировок иранских феодалов и тем самым отрицательно влияла на взаимоотношения Ирана с Россией. Договор ставил международные связи Ирана под контроль англичан и усиливал его политическую зависимость от Англии. Действительных интересов самого Ирана договор не учитывал и потому был для него невыгоден. Обещанная «Окончательным договором» английская «помощь» иранцам вела лишь к превращению Ирана в зависимую от британского капитала страну.

Подписание нового договора с Англией и настойчивые происки английских резидентов в Иране вызвали со стороны иранского правительства, не оставлявшего мысли о возвращении отошедших к России закавказских ханств, усиленные домогательства пересмотра Гюлистанского договора

22

С этой целью иранское правительство направило в Петербург посольство мирзы Абул-Хасан хана. Шах поручал мирзе настоять на возвращении Ирану хотя бы части отошедших к России территорий. Английская тактика в этом вопросе заключалась в том, что, если нельзя было в Гюлистане вынудить генерала Ртищева к уступкам, то этих уступок следовало добиваться в Санкт-Петербурге, где, как полагали английские резиденты, хуже знали действительную военную и политическую обстановку на Среднем Востоке и потому с бо́льшим вниманием могли отнестись к настояниям лондонской дипломатии в пользу Ирана.

Демарш мирзы Абул-Хасан хана был согласован с англичанами и ими активно поддержан. Шах просил Гор Аузли, возвращавшегося в Англию, позаботиться об интересах Ирана и способствовать успешному окончанию миссии Абул-Хасан хана. Гор Аузли прибыл в Петербург в качестве частного лица, «спешившего» в Лондон якобы по семейным делам, и весьма рьяно ходатайствовал об удовлетворении представлений, сделанных мирзой Абул-Хасан ханом. Он даже убеждал руководство министерства иностранных дел в целесообразности для России отказаться от Кавказа и провести границу России по Тереку. В этом «совете» Гор Аузли нашла выражение заветная мечта английских политиков.

Но британская дипломатия просчиталась. Русское правительство сочло необходимым устранить английское влияние в переговорах с Ираном, и мирзе Абул-Хасан хану было объявлено, что для разрешения всех спорных вопросов между двумя странами в Иран будет направлен чрезвычайный посол генерал А. П. Ермолов, который и решит все на месте. Мирзе Абул-Хасан хану пришлось вернуться в Иран с пустыми руками, а Гор Аузли — продолжить путь к родным пенатам.

Генералу Ермолову, одновременно назначенному главноуправляющим Грузией, Александр I доверил самому определить по прибытии в Закавказье, подлежат ли удовлетворению шахские просьбы об уступке российским правительством закавказских земель или их следует окончательно отклонить. Ермолов должен был единолично решить очень ответственную задачу — установить границы России с Ираном.

23

Помимо сообщения шаху ответа императора, ермоловское посольство должно было заключить договор о союзе России с Ираном и добиться, если окажется возможным, устранения английского влияния в Иране. Посол должен был настоять на учреждении русских консульств на севере Ирана, в Гиляне и Астрабаде.

В Иране, куда посольство прибыло в 1817 г., Ермолов встретился с большими трудностями. Шахский двор был враждебно настроен по отношению к русским. Кое-кто из иранских министров откровенно состоял на английском пенсионе. Ермолов смог разрешить только вопрос о границах, категорически отказав Ирану во всех его домогательствах уступки какой-либо территории. Эффективного и длительного смягчения напряженности в отношениях между Россией и Ираном в результате посольства Ермолова не последовало.

По возвращении Ермолова из Ирана русским правительством было решено учредить в Иране постоянную дипломатическую миссий. Миссия должна была добиться реализации положений Гюлистанского трактата, в частности способствовать развитию русско-иранских торговых связей. Она должна была стать и проводником русского влияния в Иране. Хотя миссии рекомендовалось придерживаться эластичной политики, но поскольку в ее обязанности входила охрана русских интересов, она должна была не только внимательно следить за деятельностью политических противников России, но по возможности и противодействовать их проискам. По представлению Ермолова главой миссии был назначен Симон Иванович Мазарович. Секретарем в миссию был направлен Александр Сергеевич Грибоедов.

24

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВСТУПЛЕНИЕ А. С. ГРИБОЕДОВА
НА ДИПЛОМАТИЧЕСКУЮ СЛУЖБУ.
ПРЕБЫВАНИЕ В РУССКОЙ МИССИИ
В ТАВРИЗЕ (1819—1821 гг.)

— Университетские годы. Вступление на службу в Иностранную Коллегию. Назначение А. С. Грибоедова в миссию в Иран. — Алексей Петрович Ермолов. — Социально-экономический строй каджарского Ирана в первой трети XIX в. — Грибоедов в Тавризе. Иностранная колония. — Наследный принц Ирана Аббас мирза. Каймакам мирза Бизюрк. — Политический строй Ирана. — Фетх-Али шах. — Трудности дипломатической службы в Иране. — «Политика в красном мундире». — Вывод Грибоедовым из Ирана русских дезертиров на родину. — Война Ирана с Турцией и русская дипломатия в Иране. — Взгляды дипломата на восточную политику России. Разрыв с ермоловской традицией «права сильного». —

1

Со времен императора Павла, когда строгости военной службы побуждали молодых дворян искать штатских должностей, многие из них устремлялись в Иностранную Коллегию. Дипломатическая служба стала входить в моду настолько, что для подготовки к ней был даже приспособлен Московский Архив иностранных дел. Своеобразный рецидив этого повышенного интереса дворянства к службе по ведомству иностранных дел имел место в последнее десятилетие царствования Александра I. Не чужд этого интереса оказался и Грибоедов, принятый в 1817 г. в Государственную Коллегию иностранных дел.

Александр Сергеевич Грибоедов родился в Москве 4 января 1794 г. Происходил он из родовитого дворянства:

25

семья Грибоедовых принадлежала к лучшему московскому обществу. Первоначальное образование Грибоедов получил дома под руководством иностранных гувернеров, затем обучался в Московском благородном пансионе, из стен которого вышло немало государственных деятелей, ученых, поэтов. В 1806 г. он поступил в Московский университет. Исключительная одаренность, прекрасная подготовка, рано усвоенная привычка к усидчивому труду позволила Александру Грибоедову стать в двенадцать лет студентом, что даже в ту пору было весьма редким явлением. Грибоедов «учился страстно» и за шесть лет пребывания в университете прошел курс трех факультетов. В 1808 г. он окончил словесное отделение философского факультета и получил степень кандидата словесных наук, через два года — этико-политическое (юридическое отделение) со степенью кандидата прав, после чего стал штудировать математические и естественные науки, готовясь к докторским экзаменам.

События 1812 г. побудили Грибоедова бросить занятия в университете и поступить добровольцем в дворянское ополчение. Корнет сначала Московского гусарского, потом Иркутского гусарского полка, затем адъютант генерала А. С. Кологривова, командующего резервным кавалерийским корпусом, Грибоедов не попал в ряды действующей армии и всю войну провел в резервных частях; Бородино и Малоярославец, заграничные походы и Париж выпали на долю более счастливых его сверстников.

В конце 1815 г. он подал прошение об увольнении из военной службы «для определения к статским делам». К этому побуждали семейные обстоятельства. В том году умер отец, Сергей Иванович Грибоедов, и Александру следовало подумать о материальном обеспечении семьи. На решение Грибоедова покинуть полк в большой степени повлияло и весьма распространенное в передовых кругах России убеждение, что сама служба в армии уже потеряла высокое содержание, которое столь отличало ее во время борьбы с наполеоновским нашествием. Фрунт, шагистика, шпицрутены, военные поселения, вынужденное общение со скалозубами не могли удовлетворить даровитого и европейски образованного молодого офицера. По таким же мотивам уходили из армии и многие будущие декабристы,

26

Владимир Раевский писал: «Железные кровавые когти Аракчеева сделались уже чувствительны повсюду. Служба стала тяжела и оскорбительна. Грубый тон новых начальников и унизительное лакейство молодым корпусным офицерам было отвратительно... Требовалось не службы благородной, а холопской подчиненности. Я вышел в отставку»1.

Прекрасное образование Грибоедова делало для него совершенно излишним прохождение предварительного искуса в стенах Архива иностранных дел. Какая была необходимость человеку, окончившему не один факультет, являться по понедельникам и четвергам в старый боярский дом и там в подвале разбирать запыленные столбцы Посольского Приказа. Грибоедов миновал эту «дипломатическую школу» в Архиве и в июне 1817 г. вступил на службу прямо в Коллегию иностранных дел. В коллегии числились в это время и Александр Пушкин, и друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер, впоследствии ставший близким другом и Грибоедова. Одновременно, 15 июня 1817 г., они все трое подписались под указом Петра I о неразглашении служебных тайн и были приведены к присяге.

В 1818 г. Грибоедов был определен в новообразованную русскую миссию при дворе шаха секретарем при поверенном в делах в Иране Мазаровиче. О назначении Грибоедова сохранился рассказ А. С. Стурдзы — чиновника, близкого к графу И. Каподистрии, второму статс-секретарю по иностранным делам, ведавшему восточными делами.

Стурдза, хорошо знавший закулисную сторону деятельности министерства и пользовавшийся там известным влиянием, рассказывал, что Грибоедов добивался дипломатической должности и с этой целью искал знакомства с ним, Стурдзой. Последнему полюбились «светлый ум, крутой нрав и сметливая физиономия» Грибоедова, он поддержал «благородного искателя» и предложил ему на выбор должности чиновника в Филадельфии и Тегеране. Грибоедов колебался, но в конце концов решил отправиться в Иран. «Никогда в жизни не случалось со мною, — заключал свой рассказ Стурдза, — быть столь близким очевидцем при

27

выборе самим страдальцем собственного таинственного жребия»1.

«Только обстоятельства заставили меня отдаться дипломатии», — писал сам Грибоедов2. Возможно, что Стурдза ошибался и Александр Сергеевич не столь уже домогался дипломатической должности в Иране, а должен был выехать на Восток против своего желания, в связи с нашумевшей в Петербурге историей дуэли Шереметева и Завадовского.

Дуэль между ними произошла из-за известной в то время танцовщицы Истоминой. Друзья Шереметева обвиняли Грибоедова как участника интриги, приведшей к поединку, и один из них, Александр Якубович, впоследствии известный декабрист, потребовал от него удовлетворения. Но двойной поединок расстроился. Состоялась лишь дуэль между Завадовским и Шереметевым, Шереметев был смертельно ранен. Якубович, как зачинщик дуэли, был арестован и выслан на Кавказ. Все эти события вызвали много разговоров в петербургском обществе.

Несчастная дуэль Шереметева заставила Грибоедова отказаться от беззаботной жизни. На него нашла ужасная тоска, пребывание в Петербурге стало ему невыносимо, словом, «он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь»3. «Крутой поворот» жизненного пути привел Грибоедова в Иран и привел, видимо, против его желания.

«Теперь объясню тебе непритворную мою печаль, — жаловался Грибоедов свому задушевному другу Степану Никитичу Бегичеву в апреле 1818 г. — Представь себе, что меня непременно хотят послать, куда бы ты думал? — В Персию, и чтоб жил там. Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает». И спустя несколько месяцев, уже по пути на Восток, вновь повторял свои сетования: «Прощай, мой друг; сейчас опять в дорогу, и от этого одного беспрестанного

28

противувольного движения в коляске есть от чего с ума сойти!»1.

В письме к Бегичеву Грибоедов подробно рассказывал о том, как он беседовал в министерстве о своем назначении в «персидскую миссию». Будучи у К. В. Нессельроде, управляющего министерством иностранных дел, Грибоедов объявил ему, что решится ехать в Тегеран не иначе, как если дадут ему два чина. Нессельроде поморщился, а Грибоедов доказывал ему, что жестоко цветущие годы провести в добровольной ссылке, на долгое время оторваться от родных и друзей, отказаться и от успехов в литературе, на которые он вправе рассчитывать, от общения с просвещенными людьми и приятными женщинами. «Как хотят, — писал он Бегичеву, — а я решился быть Коллежским Асессором или ничем»2. Переводчик Коллегии Грибоедов асессорского чина не получил и пожалован был лишь в титулярные советники.

Пока сотрудники миссии еще не выехали из русской столицы, Грибоедов весьма тщательно готовился к будущей работе на Востоке. Он занимался персидским и арабским языками у профессора Деманжа и при своей замечательной памяти достиг больших успехов; собирал научную литературу по Востоку и внимательно с нею знакомился. Переписка Грибоедова показывает, что ему были хорошо известны не только старые работы об Иране Олеария и Шардэна, но и весьма свежий для того времени труд Малькольма.

2

В августе 1818 г. Грибоедов выехал из Петербурга. По пути в Иран он на некоторое время остановился в Грузии. Здесь он оказался среди ближайшего окружения Алексея Петровича Ермолова, видного русского полководца, героя наполеоновских войн, могучая фигура которого властно главенствовала на политическом горизонте Кавказа. Генерал обладал настолько широкой властью, что не без основания

29

А. С. Грибоедов.

(С акварели В. И. Мошкова)

30

мог именовать себя в письмах к друзьям «проконсулом Кавказа». Командир отдельного Грузинского корпуса и главноуправляющий гражданской частью в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской, он возглавлял все военное и все гражданское управление Кавказом и прилегающими к нему областями русских владений. В его обязанности входили и дипломатические функции, так как обычно русское министерство иностранных дел вступало в сношения с властями Ирана через посредство главноуправляющего Грузией.

В историю Ермолов вошел как инициатор и один из наиболее ярых проводников кровавой политики царизма на Востоке. В «проконсуле Кавказа» поражала холодная жестокость колонизатора, огнем и мечом покорявшего немирные горские племена. «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены», — писал Пушкин о кавказской политике Ермолова1. Страшным именем Сардаря-Ермулы горцы пугали своих детей!

Но не карательная деятельность генерала на Кавказе прежде всего бросалась в глаза многим его современникам. Их привлекало в нем другое.

Человеку острого и своеобразного ума, редкого по широте и многосторонности образования, Ермолову была присуща независимость взглядов, в частности неизменный скептицизм в оценке внутренней и внешней политики правительства. Известная оппозиционность суждений, нескрываемое генералом отвращение к аракчеевщине, презрительное отношение к придворной клике и к петербургской бюрократии еще во времена императора Александра заметно выделяли Ермолова среди других государственных деятелей России. Ученик Суворова и сподвижник Кутузова, генерал высоко ценил традиции и военно-воспитательные идеи своих учителей, и это неизбежно порождало постоянные столкновения с официальными военными кругами.

Характеризуя Ермолова, современники особенно подчеркивали его политическую оппозиционность. Именно она вместе с вольномыслием генерала и дала основание декабристам

31

зачислять его в ряды «своих»1. Царская немилость, постигшая Ермолова, только укрепила лестное мнение о нем передовых людей России того времени. Недаром Бенкендорф доносил царю о Ермолове как о кумире «партии русских патриотов», этой, по словам жандармского генерала, самой опасной части русского общества.

Политический облик генерала был сложен и не лишен противоречий. Убежденный монархист, Ермолов всегда оставался верным слугою царю, и его оппозиционное отношение к официальной российской государственности так и не переросло рамки фронды, далекой от подлинной революционности. Ермолов сам был столпом этой государственности на Кавказе. Плоть от плоти своего класса, Ермолов никогда не посягал на устои самодержавно-крепостнических порядков, он просто принадлежал к тем оппозиционно настроенным дворянам, что возмущались бездарностью правительства, произвол и неумная деятельность которого, по их убеждению, могли только ускорить общий кризис крепостнической системы в России.

Ермолов любил окружать себя талантливой, энергичной и вольномыслящей молодежью. Последняя относилась к нему с восторженным уважением, а он умел придерживаться в общении с нею особой товарищеской манеры обращения.

Грибоедов направлялся в Иран, где должен был работать в русской миссии. Общее направление деятельности последней оставалось за главноуправляющим в Грузии. Поэтому естественно было Ермолову включить и Грибоедова по приезде последнего в Тифлис в круг тех лиц, которые собирались у него вечерами. Подобно многим, кто соприкасался с генералом, и Грибоедов остро и полно испытал на себе обаяние яркой личности Ермолова. «Я его видел каждый день, по нескольку часов проводил с ним вместе, и в удобное время, чтобы его несколько узнать...», — писал Грибоедов о тех двух месяцах, которые провел на Кавказе перед тем, как выехать в миссию в Иран. «Что это за славный человек! Мало того, что умен, нынче все умны, но совершенно по-русски, на все годен, не на одни великие дела, не на одни мелочи, заметь это.

32

Притом тьма красноречия, а не нынешнее отрывчатое, несвязное, наполеоновское риторство; его слова хоть сейчас положить на бумагу. Любит много говорить; однако позволяет говорить и другим...»1.

Вполне понятно, что Грибоедов в первое время своего общения с Ермоловым был без ума от него. Этому способствовала редкая обаятельность героя Бородина и Кульма. Ермолов поражал и своею внешностью, и простотой обхождения, и язвительным остроумием, которое он рассыпал «полными пригоршнями», мужественной храбростью и суровым образом жизни.

В беседах с Грибоедовым Ермолов, несомненно, касался задач русской миссии в Иране и политики европейских государств на Востоке. Генерал делился с молодым сотрудником своим «персидским опытом», а Грибоедов проходил у него свою первую дипломатическую школу. Пока не сложились у Грибоедова собственные взгляды на иранскую политику России, по ряду вопросов в корне противоположные ермоловским, он невольно должен был смотреть на многое в русско-иранских отношениях глазами главнокомандующего, принимать его оценку событий и действующих лиц на Востоке и его взгляд на задачи, стоявшие перед русскими властями Закавказья.

Увлекательные рассказы Ермолова о посещении Ирана, о дипломатических отношениях с ним учили Грибоедова разным «дипломатическим маневрам», в которых Ермолов, не являясь дипломатом-профессионалом, но будучи от природы находчив, оказался мастером.

Ермолов мог подчеркнуть своему внимательному слушателю значение «приватных конференций», нередко практиковавшихся генералом в сношениях с иранскими вельможами в его бытность в Иране. «Не принимая полной мочи», он мог свободнее и легче высказываться на подобных конференциях и потому превращал их в подготовительные совещания к официальным встречам. В таких беседах с одним шахским министром разговор завязывался послом «как с приятелем», с другим сановником проблема трактовалась им «как с отцом».

От Ермолова Грибоедов мог узнать и о других приемах дипломатического общения генерала с каджарскими принцами

33

и сановниками. Вот несколько примеров этих «ермоловских» приемов. Во время своего посольства Ермолову надо было заставить наследного принца Аббас мирзу призадуматься, насколько принц прав, придерживаясь антирусской политики, внушаемой ему англичанами. Посол с превеликой помпой посещает не наследника престола, а его соперника и смертельного врага Мамед-Али мирзу, старшего сына шаха.

Весьма важно было Ермолову устранить от непосредственного участия в русско-иранских переговорах мирзу Бизюрка, тесно связанного с английскими резидентами министра Аббас мирзы; посол прибег к грубому и на первый взгляд наивному приему, но зато вполне в стиле восточной дипломатии того времени. Он «поссорился» с каймакамом и затем потребовал ввиду ссоры с ним отстранения мирзы Бизюрка от переговоров.

Далеко не все приемы ермоловской дипломатии могли стать грибоедовскими. Секретарю миссии вообще не подобало то, что мог дозволить себе главноуправляющий Грузией, а главное заключалось в самом характере этих приемов, невольно отражавших присущие Ермолову великодержавный шовинизм и презрительное отношение к Востоку и его людям. Только в результате знакомства с Ираном и личного опыта работы в миссии могла сложиться у Грибоедова своя дипломатическая манера.

3

Каджарский Иран раскинулся на обширном пространстве от Грузии до берегов Персидского залива, от Ирака до нагорий Афганистана. Население Ирана принадлежало к различным иранским и тюркским племенам. Не менее трети его составляли кочевые племена.

Иран представлял собой отсталую аграрную страну. В нем все еще безраздельно господствовали феодальные, а кое-где и полуфеодальные-полупатриархальные производственные отношения.

Положение основного производителя — крестьянина было весьма тяжелым. Земля находилась во владении феодалов. Формально верховным собственником всей земли и

34

воды считался шах, но бо́льшая часть земель была роздана феодалам в качестве ленов. В XVIII в. эти земли все чаще стали превращаться в наследственные. Крестьянин не имел собственной земли. Он обрабатывал землю феодала, выступая в качестве издольщика. Отношения между ним и феодалом определялись средневековой шестичленной формулой раздела урожая (земля, вода, семена, рабочий скот, земледельческие орудия, рабочие руки), согласно которой крестьянин нередко отдавал феодалу ⁵/₆ всего урожая.

Основной формой жестокой феодально-крепостнической эксплуатации иранского крестьянина было взыскание продуктовой ренты и кабальная издольщина. На крестьянина падала не только продуктовая рента-налог, но и бремя всевозможных денежных податей. Сборщики донимали крестьянина незаконными поборами в свою пользу. Обременяла крестьян и обязанность кормить проезжающих чиновников и ханов. «Никакой класс не претерпевает столь большого притеснения и тиранства, как земледельцы и поселяне в Персии. Они беспрестанно подвержены несносным угнетениям. Все налоги, подарки, подкупы берутся с них, и им остается только изыскивать всевозможные средства для избежания сих притеснений», — свидетельствовал автор «Подробного описания Персии», изданного в 1829 г.1

В Иране, как и в других странах Востока, была развита домашняя промышленность в деревне. Иранская деревенская община покоилась на домашней связи между ремеслом и сельским хозяйством, когда крестьянская семья добывала для себя средства пропитания, трудясь не только на полях и в садах, но и занимаясь ремесленной деятельностью, преимущественно прядением и ткачеством.

Наряду с домашней промышленностью существовали развитое городское ремесло и даже простейшие мануфактуры. Городское ремесло было организовано по типично феодальному принципу. Ремесленники каждой специальности объединялись в цехи. Таких цехов насчитывалось до ста. На базарах существовали отдельные ряды, занятые ремесленными лавками — мастерскими соответствующей специальности.

35

В начале XIX в. в Иране можно было наблюдать зачатки мануфактуры. Во многих городах существовали мастерские мануфактурного типа, преимущественно мастерские по выделке хлопчатобумажных тканей. Крупными центрами иранской ремесленной и нарождавшейся мануфактурной промышленности были города Йезд, Кашан, Буруджирд, Керман, Исфахан, Керманшах, Хамадан и др.

Довольно широкое развитие домашней и ремесленной промышленности определило и значительное развитие внутренней и внешней торговли Ирана. Купеческие объединения, своего рода гильдии, со старейшинами во главе, сосредоточивали в своих руках внутреннюю торговлю. На пути ее развития стояло много препятствий: феодальная раздробленность Ирана, множество внутренних таможенных застав, частые мятежи местных ханов, грабежи и разбои по дорогам и т. п. Более всего мешали развитию торговли произвол центральной и местных властей, отсутствие защиты личности купца и полная необеспеченность его имущества. Торговлю в Иране «мертвила неуверенность в собственности», — говорил Ермолов.

Для развития внешней, особенно транзитной, торговли были более благоприятные условия. Иран находился на средоточии важнейших торговых путей, которые вели из Малой Азии в области Средней, Центральной и Восточной Азии.

4

Резиденцией русской миссии в Иране была не столица его, Тегеран, а Тавриз, главный город Южного Азербайджана. Объяснялось это тем, что в Тавризе пребывал наследный принц Аббас мирза, правитель Азербайджана, которому его отец, Фетх-Али шах, поручил руководство внешней политикой Ирана. Поэтому же в Тавризе проживала и многочисленная английская миссия во главе с поверенным в делах Генри Уиллоком.

Когда-то значительнейший город Ирана, Тавриз давно потерял былое величие. Если француз Шардэн, посетивший Иран в XVII в., насчитывал в Тавризе 15 тыс. лавок, сотни караван-сараев, 250 мечетей, множество бань, кофеен и до полумиллиона обитателей, то в годы пребывания

36

в нем Грибоедова Тавриз занимал сравнительно небольшую площадь, население его упало до 15 тыс., значительно сократилась и торговля. Судьба Тавриза свидетельствовала о суровых временах, которые пришлось пережить Ирану в XVII—XVIII вв.

Основной достопримечательностью Тавриза и в 20-е годы прошлого столетия оставалась торговля, развитию которой способствовало само местоположение города: к нему были близки Трапезунд, Константинополь, Черное море, через него проходили основные торговые пути, соединявшие Иран с Европой.

Тавриз встретил Грибоедова шумной сутолокой своих базаров. Кратко фиксируя свои первые впечатления о столице Азербайджана, Грибоедов прежде всего отмечал его торговлю: «Таврис с его базаром и караван-сараями», — заносил он в свои «Путевые записки»1.

Здесь, на этом «рынке Европы и Азии», Грибоедов мог наглядно познакомиться с оживленной торговлей Востока. Тавризский базар был полон всевозможными товарами; не только продукцию Ирана: гилянский шелк-сырец, рис, ширазский табак, кошениль, изделия иранских ремесленников — кашанские ткани, фаянс и медную посуду, иездские кинжалы и иездскую парчу, исфаханские пистолеты, керманские шали, хамаданские ковры — можно было увидеть в Тавризе, но и товары далекой Индии, Центральной Азии и даже стран Южных морей. Именно здесь, в шумной толчее знаменитого тавризского базара, у Грибоедова могла зародиться мысль направить весь этот кипучий поток в области, лежащие между Каспийским и Черным морями, мысль, изложенная им позднее во вступлении к проекту устава Российской Закавказской компании.

Непосредственным начальником Грибоедова был далматинец Симон Иванович Мазарович. Медик по образованию, Мазарович с 1807 г. состоял на русской службе. В 1816 г. в качестве доктора был причислен к посольству Ермолова в Иран, а в 1818 г. назначен поверенным в делах в Иране и в этой должности прослужил до 1826 г.2 В первых письмах Грибоедова с Востока Мазарович «умен и

37

весел», «очень мил», «любезное создание». Но проходит несколько месяцев, и Грибоедова уже начинает раздражать ханжество католика Мазаровича, который «ударился в набожность и мораль глубокую». От Мазаровича с его латинским молитвенником у Грибоедова «одно спасение» — «на лошадь и в поле»1.

Другим сотоварищем Грибоедова по тавризской миссии был актуариус (регистратор) Андрей Карлович Амбургер, немец, вступивший на службу России. «Хороший малый», как отзывался о нем Грибоедов, Амбургер, по мнению некоторых, был способен и обладал твердым характером. Однако впоследствии вице-канцлер Нессельроде, хорошо знавший долголетнюю работу Амбургера в Иране, рекомендовал его лишь как «хорошего подчиненного», не более. Нессельроде находил, что у Амбургера нет данных, чтобы занять пост ответственного дипломатического агента в той стране, «где малейший неверный шаг может повлечь за собою, если не тяжелые последствия, то по меньшей мере досадные неприятности»2. Переводчиком миссии был поручик Шамир Бегляров.

Круг лиц, служивших с Грибоедовым в тавризской миссии, был очень узок и не располагал к литературному творчеству: поэт жаловался, что и читать-то стихи некому, так как «сотруженики не русские»3.

В Тавризе в ту пору составилась довольно значительная иностранная колония, в которой было немало и европейцев. О разноплеменном составе этой колонии можно судить по отрывку письма самого Грибоедова: «На днях мы хоронили Кастальди... Вот вам чин погребения: покойник был неаполитанец, католик. Отпевали его на халдейском языке. Духовный клир: несторияне, арияне, макарияне, махинейцы, преадамиты, а плачевники, хоронильщики, зрители, полуравнодушные, полурастроганные, мы были и наши товарищи европейцы, французы, англичане, итальянцы, и какое же разнообразие вер и безверия! Православные греки, реформаты, пресбитерияне, сунни и шиа! А всего на всего лиц с двадцать!.. Очень пестро, а право не лгу»4.

38

Среди тавризских знакомых Грибоедова встречались и завзятые авантюристы, и неудачники, заброшенные судьбою на глухую чужбину, и оригинальные и безусловно интересные люди. Грибоедов не чуждался этого своеобразного общества. Молодой, умный и обаятельный дипломат, говоривший на многих языках, был, бесспорно, интереснейшим человеком европейской колонии в Тавризе. Здесь Грибоедов встретился со своим будущим сотоварищем по «коммерческим замыслам», наполеоновским офицером Теодором Этье, находившимся да службе у Аббас мирзы. Этье отмечал в своих записках: «2 февраля (1820 г.) у доктора де ла Фосс познакомился с г-ном Александром Грибоедовым, секретарем Русской миссии в Персии, молодым человеком, исполненным любезности, талантов, и с этого дня мы весьма сблизились»1.

Этье был ровесником Грибоедова, но успел уже многое повидать. Бросив после реставрации Бурбонов службу в армии, он проживал одно время в Англии, а затем через Турцию направился в Иран, где вступил на службу к Аббас мирзе в качестве командира Марандского и Нахичеванского полков. Энергичный француз, обладавший живым и острым умом, быстро сошелся с Грибоедовым. На чужбине люди сближаются легче, и случайное знакомство Грибоедова и Этье скоро переросло в дружбу. Этому способствовали и общие интересы: у них возникла идея создания коммерческой компании, которая должна была бы вести торговлю с Ираном.

Находясь в «дипломатическом монастыре», как шутя Грибоедов называл миссию Мазаровича, он усердно занимался восточными языками, терпеливо штудировал научные труды по Востоку. «Не воображай меня, однако, слишком жалким, — писал он Катенину из Тавриза. — К моей скуке я умел примешать разнообразие, распределил часы; скучаю попеременно то с лугатом персидским (словарем. — С. Ш.), за который не принимался с сентября, то с деловыми бездельями, то в разговорах с товарищами»2.

Степан Никитич Бегичев, с которым Грибоедов делился своими впечатлениями о годах, проведенных в Иране,

39

рассказывал, что трехлетнее пребывание дипломата на Востоке и уединенная жизнь в Тавризе были для него очень полезны. Грибоедов читал много и много учился; он в совершенстве овладел персидским языком и даже мог писать стихи на этом языке1.

5

Русская миссия в Тавризе была аккредитована при наследнике иранского престола Аббас мирзе, с которым часто приходилось иметь дело и Мазаровичу и Грибоедову. Принц представлял собою центральную фигуру среди государственных деятелей тогдашнего Ирана.

Аббас мирза был всего лишь третьим сыном Фетх-Али шаха, но мать принца была каджарка знатного происхождения, и потому шах назначил его наследником престола, обойдя своего старшего сына Мамед-Али мирзу, мать которого была грузинской рабыней. Решение Фетх-Али шаха вызвало смертельную вражду между братьями. Мамед-Али мирза, человек большой воли и мужества, был опасным соперником Аббас мирзы в борьбе за престол, так как пользовался популярностью среди коренного населения Ирана.

Почти все французы и англичане, посещавшие в те годы Иран, давали Аббас мирзе весьма лестную характеристику, как просвещенному и энергичному преобразователю иранского государства на европейский лад. Многие из них отмечали и его высокие личные качества. Но это далеко не верная и совершенно не объективная характеристика иранского царевича. Она явилась следствием политических симпатий французских и английских мемуаристов, дипломатов или путешественников по Ирану, сочувственно настроенных по отношению к Аббас мирзе, как стороннику французской или английской ориентации и противнику русского влияния на Востоке.

Аббас мирза принадлежал к тем кругам иранских феодалов, которые отдавали себе отчет в том, что каджарский Иран был очень отсталой страной, что независимости и целостности его угрожала немалая опасность, что необходимо

40

было принять действенные меры к укреплению иранского феодального государства, к его консолидации. Но выход из плачевного положения, в котором находилась держава шаха, Аббас мирза и феодальные круги, на которые он опирался, видели не в каких-либо реформах социального характера, а лишь в создании в Иране регулярной армии европейского типа. На феодальные устои и порядки они и не думали посягать и не только оставляли неприкосновенной феодально-крепостническую эксплуатацию, но считали необходимым расширить ее сферу за счет захватов соседних с Ираном территорий, видя в этом выход из внутреннего кризиса.

Иранская регулярная армия создавалась Аббас мирзой при активной поддержке иностранных держав — сначала Франции, а потом Англии. Принадлежа к династии Каджаров, чуждой по происхождению коренным иранским племенам и ненавистной трудовым массам Ирана, наследный принц Аббас мирза нуждался в сильной армии для упрочения своей власти в Азербайджане — домене, выделенном ему шахом. Сторонник агрессивной внешней политики Ирана, Аббас мирза не мог обойтись без сильной модернизированной армии, ведя захватнические войны за пограничные турецкие пашалыки, за афганские земли, за возвращение Грузии и других областей Закавказья под власть шаха. Армия современного типа была нужна Аббас мирзе и для борьбы с многочисленными претендентами на шахский престол, а в случае прихода к власти — для борьбы за действительное объединение страны, за централизацию, для расправы с сепаратистски настроенными ханами. Правда, общественные силы, на которые можно было принцу опереться в этой борьбе с феодальной раздробленностью, были еще слишком слабы. Таким образом, явным преувеличением, по сути говоря прямой ошибкою, являлось утверждение современников, французских и английских резидентов в Иране, что Аббас мирза был преобразователем иранского государства на европейский лад. Военные реформы Аббас мирзы были, по замечанию Энгельса, лишь попыткой привить азиатскому варварству европейскую систему военной организации1.

41

Наследник иранского престола
Аббас-Мирза

Верной и тонкой являлась характеристика Аббас мирзы, данная ему русскими дипломатами. Энергичный в первые годы своей деятельности, принц, постепенно остывая, утратил энергию, оставался порывистым, но, будучи в себе неуверен, не доводил своих начинаний до конца. «Это человек умный, тонкий, проницательный и с верным взглядом на людей и на вещи в обыкновенном быту, — писал о нем Грибоедов Нессельроде в 1828 г., — но в случаях

42

важных, сильного нравственного потрясения, он предпочитает отдаться чужому влиянию и ждать внешней помощи, чем в глубине собственной души почерпать мужество. Я знаю его таким уже десять лет»1.

Аббас мирза был корыстолюбив, вероломен и жесток. Положиться на Аббас мирзу было опасно. Причина того — малая основательность его будущего положения, постоянная привычка льстить и самому находиться в окружении льстецов, необходимость иногда унижаться и в то же время повелевать, обещать и не быть в состоянии исполнить обещанное. Беспредельная леность, велеречивые пустые разговоры, времяпрепровождение в охоте, пиршествах с любимцами, гаремных утехах «совершенно уничтожили его характер, возродили в нем нерешимость, слабость, отвращение к делам, кои требуют постоянного занятия и некоторых трудов, и кинули его в руки каймакама, который делает из него, что желает», — утверждал Долгоруков, направленный в Иран с особой миссией после гибели Грибоедова2.

Аббас мирза управлял Южным Азербайджаном — областью, пограничной с Российской империей. Он был давним и упорным врагом России. Учитывая антирусскую позицию принца, английские резиденты и сделали на него свою ставку. Они считали, что Аббас мирзу будет легко использовать как орудие в их борьбе против растущего русского влияния на Среднем Востоке. Английские политики принимали во внимание и характер наследника, искавшего внешней поддержки и без особого сопротивления отдававшегося чужому влиянию. Им казалось, что именно этого шах-задэ (сына шаха) нетрудно поставить под свой неослабный контроль. В своих расчетах английские политики не ошиблись: наследный принц покорно следовал в фарватере британской политики. Это обстоятельство очень осложняло работу русских дипломатических агентов в Тавризе. На личном опыте убедился в этом и Грибоедов.

Лицом, с которым русской миссии приходилось постоянно и непосредственно иметь дело в Тавризе в годы пребывания

43

в ней Грибоедова, был мирза Бизюрк, опытный государственный деятель, за свою долгую жизнь послуживший пяти суверенам Ирана, последовательно сменившим друг друга на престоле. Фетх-Али шах направил мирзу Бизюрка ко двору наследного принца на пост каймакама. Это — вторая должность по значению в Иране после должности садр-азама, или первого министра. Каймакам являлся первым министром наследного принца, управлявшего Азербайджаном. Поскольку наследник сосредоточивал в своих руках ведение сношений с Францией, Англией и Россией, постольку каймакам оказывал исключительное влияние на внешнеполитические дела государства.

Каймакам мирза Бизюрк был деятельным противником России и со времени посольства Ермолова личным недоброжелателем главноуправляющего Грузией. Активный сторонник Англии, он всегда подчеркивал свое к ней расположение. Это было хорошо известно и русским дипломатам, которые утверждали, что в нем одном «заключается вся министерия двора Тавризского со влиянием на него английских агентов»1.

Ориентация каймакама на Англию определяла различие в оценке его англичанами и русскими. Все английские резиденты в Иране, а также английские путешественники очень высоко ценили мирзу Бизюрка. По их мнению, каймакам, обладавший большими талантами, способнейший и честнейший из всех иранских министров, лучше кого-либо понимал подлинные интересы своей страны и цели се внешней политики. Недаром один из самых деятельных проводников английской агрессивной политики в Иране, бывший посол Харфорд Джонс, называл в своих мемуарах мирзу Бизюрка «превосходным другом»2.

Совершенно иную оценку давали ему русские. Возможно, что, характеризуя каймакама, они в известной мере были пристрастны, так как знали, что мирза, пользуясь своим влиянием на Аббас мирзу, постоянно настраивал наследника против России. Во всяком случае, если англичане

44

и французы дивились редкой честности и прямоте мирзы, то русские единодушно отмечали двуличие каймакама, утверждая, что под личиной бедного дервиша, отказавшегося от всех благ и наслаждений мира, мирза Бизюрк скрывал нестерпимую надменность и необычайную жадность. Если англичане и французы почитали его большим политиком, то русские дипломаты видели в нем лишь хитрого и пронырливого «плута». Мазарович иронически замечал о каймакаме: «Это великая голова для маленьких делишек»1.

Любопытный отзыв о мирзе Бизюрке дал Грибоедов. Описывая в письме к Катенину положение дел в Тавризе, при дворе Аббас мирзы, Грибоедов указывал: «И у него (т. е. у Аббас мирзы. — С. Ш.) есть министр духовных сил дервиш каймакам Мирза-Бизюрк. Дайте нам Уварова»2. Сопоставление Бизюрка с попечителем Петербургского учебного округа, автором классической формулы «самодержавие, православие, народность», весьма показательно. Грибоедов подметил характерную черту каймакама — мракобесие.

6

Немало дней пришлось Грибоедову провести в странствиях по Закавказью и Северному Ирану. Зоркий и вдумчивый наблюдатель, он старался использовать эти путешествия для подробного ознакомления со страной, ее бытом и нуждами: «скудность познаний об этом крае бесит меня на каждом шагу»3, — жаловался он.

«Скажу об моем быту, — писал дипломат Катенину. — Вот год с несколькими днями, как я сел на лошадь, из Тифлиса пустился в Иран, секретарь бродящей миссии. С тех пор не нахожу самого себя. Как это делается? Человек по 70-ти верст верхом скачет каждый день, весь день разумеется, и скачет по два месяца сряду, под знойным персидским небом, по снегам в Кавказе, и промежутки отдохновения, недели две, много три, на одном месте!»4

45

«Я так свыкся с лошадью, — заносит он в «Путевые записки», — что по скользкому спуску, по гололедице беззаботно курю из длинной трубки»1.

Все это были деловые странствия. Сначала трудная зимняя дорога из Тифлиса через Нахичевань в Тавриз, где было местопребывание миссии. Затем, после недолгого отдыха в столице Азербайджана и торжественной аудиенции у Аббас мирзы, новое путешествие. Русской миссии определено было пребывать при наследнике престола, но, прежде чем обосноваться в Тавризе, миссии следовало представиться самому шаху. Совершив двухнедельный путь через Миане, Зенджан и Казвин, миссия прибыла в марте 1819 г. в Тегеран.

В Тегеране русские дипломаты нанесли визит первому министру, садр-азаму, мирзе Шефи. Затем последовала пышная аудиенция у шаха. Вот краткая, но красочная запись Грибоедова об этом приеме: «Мы, как революционные офицеры, перед нами церемониймейстер, проезжаем несколько улиц, въезжаем через крытые вороты; на обширной площади много народу... Еще площадь, усеяна народом, разные костюмы, песни, бимбаши, огромные пушки на помостах, фальконеты; доезжаем до внутреннего двора, где настоящий праздник. Ждем в комнате возле тронной. Потом и англичане. Перед окошками множество чиновников в богатых шалевых платьях, суетятся в промежуточных аллеях; перед троном бассейн с водометами, в ширину трона... далее, в продолговатости, другой такой же бассейн.

Взводят на наши места. Три залпа фальконетов... Шахзиды, большие и малые. Царь в богатом убранстве и с лорнетом... Муллы, стихи, God save the king, трубы, стихи, слон, деньги, представления, телодвижения короля. Как длинна борода царя»2.

В Тегеране Грибоедов вместе с миссией пробыл четыре месяца. Несколько раз посетил Каср-Каджар, дворец в Негаристане и развалины Рагов Мидийских (древнего города Рея), побывал в других окрестностях шахской столицы, Затем «странствующий Грибоедов», как иронически называл себя сам дипломат, вновь трогается в путь, направляясь

46

в Тавриз. Дорогою, в большом селении Абгаре, во время Рамазана (мусульманского поста) с большим интересом наблюдал «восточную трилогию: страсти господнева угодника Алия»; персидские мистерии произвели на него большое впечатление. В двадцатых числах августа Грибоедов наконец в Тавризе, но ненадолго: в начале сентября опять в седле: отправлен в Чечню к Ермолову за новыми наставлениями.

Впечатлений у молодого секретаря миссии было много: «В год чего не насмотришься!» Если бы ятаган не оборвал дни Грибоедова, дипломат оставил бы интереснейшие воспоминания о своем пребывании в Иране. Мысль о литературной обработке своих впечатлений у него мелькала. «Когда-нибудь от меня услышишь, коли не прочтешь»1, — писал он Катенину, сжато сообщая о своем пребывании в миссии.

Странствуя по Ирану, один ли, с шахским ли двором или со своими соотечественниками, возвращающимися на родину беглыми солдатами, Грибоедов постоянно соприкасался с иранцами, полнее познавал страну, дипломатическим агентом в которой состоял, и эти блуждания по чужбине тоже многому его учили. Перед ним открывался феодальный каджарский Иран во всей своей экономической, политической и культурной отсталости.

Это была неограниченная феодальная монархия, верховным властелином в которой, державшим в своих руках законодательную, исполнительную и высшую судебную власть, был шах. В его полном распоряжении была государственная казна, средства из которой он расходовал по своему личному усмотрению.

Подчинение многих ханов шаху было номинальным. Кое-кто из них чеканил свою монету, взимал пошлины с купеческих караванов. Как правило, все они имели свои вооруженные отряды, которые не оставались без дела, так как между крупными феодалами происходили частые распри и борьба из-за земель, пастбищ и воды. Нередко феодалы отлагались от шаха и выступали против него. Наибольшим стремлением к сепаратизму отличались ханы кочевых племен.

47

Внимательно присматриваясь к шаху, его окружению, к Аббас мирзе, министрам и вельможам, ко всей тогдашней иранской действительности, Грибоедов воспринимал политический строй каджарского Ирана как яркое и сгущенное выражение деспотизма сверху донизу: «Рабы, мой любезный! И поделом им! Смеют ли они осуждать верховного их обладателя? Кто их боится? У них и историки панегиристы. И эта лествица слепого рабства и слепой власти здесь беспрерывно восходит до бега, хана, беглер-бега и каймакама, и таким образом выше и выше»1.

Деспотизм пронизывал всю систему шахской администрации. Примеру шаха следовали вельможи и придворные, последним подражали нижестоящие чиновники и власти. «Сорви шах только одно яблоко в саду подданного своего, — гласила иранская поговорка, — и приближенные шаха вырвут дерево с корнем».

Население было бесправно. Ужасающий произвол, чудовищные пытки, мучительные наказания, страшная система казней царили в Иране. Самым легким наказанием было битье по пяткам — чубэ фаляк. Попасть под град ударов жасминовых тростей часто можно было и безо всякой вины.

Описывая «правосудие» эриванского сардаря (правителя) Хусейн хана, о котором Грибоедов говорил, что он «третий человек в государстве», а в Эривани «первый по боге» и «в судных делах его словесное приказание — закон»2, один из современников рассказывал, что сардарь, разбирая дело, выслушивал обстоятельства его и обычно разом выносил решение, которое тут же приводилось в исполнение. Было хорошо, если дело заканчивалось палками. Нередко разгневанный сардарь приказывал выбросить несчастного из окна дворцовой залы в Зангу, а иногда по его повелению осужденному, отрезали уши, вырывали язык, выкалывали глаза, и все это приводилось в исполнение с быстротою молнии.

Не менее яркие примеры варварского деспотизма являла и деятельность Фетх-Али шаха. Баба хан, или Фетх-Али шах, был любимым племянником Ага-Мохаммед шаха,

48

основателя каджарской династии, и лишь ему обязан своим престолом. Ага-Мохаммед шах не только еще при жизни объявил Фетх-Али своим наследником, но и расчистил ему пути к власти, устранив самых опасных соперников — родных своих братьев.

После вступления на престол перед Фетх-Али шахом встала трудная задача объединения Ирана и укрепления власти новой династии. Иранское государство было населено различными народами, в нем отсутствовала общность экономической жизни, общность языка и культуры. Опираясь на самых реакционных и наиболее хищных феодалов Ирана, на знать кочевых племен, к которой по рождению принадлежал и он сам, Фетх-Али шах, подобно Ага-Мохаммеду, не знал лучшего пути к упрочению своего могущества, чем устрашение: «ремень покорности» вязал в одно целое лоскутную иранскую державу.

Установив свое господство над многими иранскими и неиранскими народами, Каджары сохранили старое административное деление Ирана на провинции и области. На посты правителей важнейших провинций и областей Фетх-Али шах ставил своих сыновей (шах-задэ) или ближайших родственников и приближенных, которым раздавал земли и имущество непокорных ханов. Часто эти беги и беглер-беги — губернаторы и генерал-губернаторы — превращались в самостоятельных князьков, лишь номинально подчиненных шаху, и при малейшем ослаблении его власти выступали против него. Поэтому приобретало особое политическое значение редкое искусство Фетх-Али шаха так распределять домены между многочисленными шах-задэ и ханами, чтобы исключить возможность образования мятежных коалиций, которые могли бы лишить его короны. По примеру своего дяди Ага-Мохаммед шаха Фетх-Али шах широко практиковал систему заложничества. В качестве аманатов (заложников) при его дворе жили сыновья или братья внушавших ему опасения феодалов.

Шах был чужд военной славы. Во внешней политике он прежде всего стремился использовать противоречия между крупнейшими европейскими державами, проникавшими на Восток. Оставив за собой верховный надзор за внешней политикой, шах вручил повседневное руководство ею наследному принцу Аббасу.

49

Фетх-Али шах.

Внешний облик шаха многократно описывался путешественниками. Шах был среднего роста, сухощав. Бледное лицо его с серыми глазами было непривлекательным. Выделялась длинная и черная борода, известная всему Ирану.

Шах любил музыку, пение, пляски. Писал стихи на персидском и арабском языках. Гарем шаха насчитывал 158 жен знатного происхождения и свыше 900 наложниц. Безмерная страсть шаха к чувственным наслаждениям влекла за собою и важные политические следствия: при жизни Фетх-Али шаха имели место частые попытки

50

иностранных дипломатов использовать в своих интересах влияние на него гарема и шла борьба многочисленных сыновей шаха вокруг признания одного из них наследником престола. Эта борьба сулила Ирану после смерти Фетх-Али шаха кровавые династические распри.

Фетх-Али шах запятнал себя многими кровавыми и жестокими деяниями. Нет надобности перечислять все имена, включенные в синодик жертв Фетх-Али шаха. Напомним только, что он повелел ослепить своего родного брата Хасан-Кули хана, дядю Садык хана заживо замуровать в комнате, приказал вырвать по одному зубы у отложившегося от него Мохаммед-Земан хана, губернатора Астрабада, и вбить их в голову хана в виде ужасного венца.

Неопровержимым свидетельством и постоянным напоминанием о шахском деспотизме были некоторые «детали» придворной обстановки и придворного церемониала, которые невольно поражали европейцев. Перед входом в шахский дворец генерал Гардан заметил обезглавленные трупы казненных; Амедей Жобер, французский посланник, содрогнулся, увидав на внутреннем дворе шахского дворца высокий шест с головою казненного вельможи; необходимыми свидетелями и участниками всех приемов шаха были палачи с лозами и мечами.

В деспотизме каджарских властей и самого шаха Грибоедов смог убедиться в первые же дни своего пребывания в Иране. «Всего несколько суток, как я переступил границу, и еще не в настоящей Персии, а имел случай видеть уже не один самовольный поступок», — делился Грибоедов своими впечатлениями от двора упомянутого выше Хусейн хана, эриванского сардаря. В «Путевых заметках» Грибоедова нередко упоминается о случаях произвола, бросившихся в глаза дипломату во время его странствований по Ирану.

Деспотизм шаха и произвол властей освящала религия. Шиитское духовенство, игравшее большую роль в социально-экономической и политической жизни Ирана, выступало в качестве стража установившихся феодальных порядков, толкуя коран и шариат в интересах эксплуататорских классов. «Невежество народа стоит на коленях перед исступленным духовенством, — говорил Ермолов, —

51

и сие дает закону истолкование по произволу или какое полезно правительству, всегда с ним единодушному и взаимными преступлениями соединенному»1.

7

Пребывание при шахском дворе, работа в миссии в Тавризе, встречи с иранскими сановниками и иностранными резидентами — все обогащало служебный опыт молодого дипломата, быстро постигавшего своеобразие делового общения с иранцами.

Дипломатическая служба в Иране была сложной и трудной. Таковой ее делали интриги представителей соперничавших с Россией держав, своеобычные традиции восточной дипломатии, социальная, политическая и культурная отсталость Ирана. Европеец, очутившийся в Иране, нередко чувствовал себя перенесенным в средневековье. «Я в течение целого дня должен был выдерживать диалектику XIII столетия», — заметил как-то Грибоедов о своих переговорах с иранскими дипломатами2. В известной мере и сами люди, с которыми по долгу службы приходилось общаться дипломату, делали его работу в Иране и сложной и трудной. Люди эти были детьми своей страны и своего века. На их психологию, мировоззрение, привычки, традиции был наложен неизгладимый отпечаток иранской феодальной действительности.

Вести деловые сношения с вельможами каджарского Ирана было не просто. Они были крайне недоверчивы, нередко прибегали к интригам и полагали, что и другие обязательно стремятся к обману. Они были скрытны, хотя в то же время не всегда умели уберечь государственную тайну. На их неумение придерживаться «сокровенности кабинетов» и на обыкновение «трактовать на людях» сетовали многие европейские дипломаты.

Будучи сами подкупными и зная, что без подарков в Иране ничего нельзя было сделать, сановники Фетх-Али шаха и сами пытались ценными подношениями склонить

52

на свою сторону иностранных посланников, действуя при этом нередко довольно открыто. Ермолов рассказывал о том, как ему, русскому послу в Иране, пришлось отбиваться от подобного подарка. Однажды иранский вельможа, Низам-эд-Доуле, взял генерала по-приятельски за руку, чтобы провести в палатку, где был приготовлен обед. Затем он стал престранным образом перебирать пальцы на левой руке посла. Тот позволил, полагая, что в восточных обычаях это служит изъявлением приязни, как вдруг почувствовал, что сановник надел ему на палец огромный перстень. Посол с силою вырвал свою руку и пояснил растерявшемуся сановнику,что таких подарков и таким образом предложенных он не принимает. Хозяином это было сочтено за величайшую обиду.

Бывало, что иностранные дипломаты принимали и подарки и взятки. Ермолов в заключение рассказа о попытке его подкупить сообщал: «Точно таким же образом верховный визирь мирза Шефи одному из английских послов подарил перстень, и англичанин не устыдил его отказом... Персияне... бесстыдно рассказывали, что он весьма богатую сумму вывез с собою подарков»1.

Сам процесс переговоров с шахскими вельможами был мучителен, и европейские дипломаты признавались, что иметь с ними дело не только скучно, но даже несносно. Особенно раздражала европейцев тягучая медлительность переговоров, стремление отложить, затянуть рассмотрение спорных вопросов, постоянное возвращение к одним и тем же, по сути уже решенным, проблемам. Можно было десять, двенадцать раз сходиться на совещания с иранскими министрами, и всегда они с утомительным однообразием повторяли одни и те же вопросы и настояния. Классическим примером подобной тягучей медлительности переговоров могло служить одно заседание англо-иранской конференции, когда, измученные бессмысленным топтанием на месте, заснули и английские представители и иранские уполномоченные2.

53

Стремясь затянуть переговоры, иранские дипломаты нередко прибегали к наивным хитростям. То вместо обещанного текста договора, переписанного набело, первый министр Ирана вручал английскому посланнику большой лимон и при этом церемонно осведомлялся о здоровье дипломата, то вдруг в ответственнейший момент беседы с британскими представителями он с самым серьезным видом просил посла рассказать историю мира от сотворения до дней правления Фетх-Али шаха или внезапно начинал выспрашивать секретаря посольства, женат ли он, и рассказывал при этом забавную историю.

Следует подчеркнуть, что и тягучая медлительность переговоров и «несерьезное» поведение каджарских сановников были вполне продуманными приемами, к которым сознательно прибегала иранская сторона с целью либо затянуть переговоры, пока не изменится в благоприятную для Ирана сторону политическая ситуация или пока не прояснится международная обстановка, либо для того, чтобы показать «малозначительность» проблем, о которых трактовали на совещаниях, а иногда просто для того, чтобы вывести из равновесия противную сторону и тем уже поколебать ее позиции.

Деловые сношения с сановниками шаха требовали от европейской дипломатии очень тщательного подбора представителей, направляемых в Иран. Даже опытный и хорошо знакомый с Востоком политический агент, если он не обладал необходимой для общения с иранским двором выдержкой, мог не успеть в своем поручении.

Пребывание в Тавризе среди иностранных резидентов было для Грибоедова безусловно поучительным. Неискушенный в делах секретарь русской миссии проходил здесь хорошую школу практической дипломатии.

Любые встречи дипломата в стране, где он аккредитован, почти всегда служба. Удовлетвориться одними беседами с министрами и политическими деятелями он не может и не должен, если хочет знать эту страну и научиться понимать связь ее внешней политики с ее внутренним положением. Светские беседы часто дают дипломатическому чиновнику больше, чем деловые разговоры. Приходится в то же время не только раздумывать над чужими речами и разгадывать политический смысл, сокрытый в

54

чужих поступках, но тщательно взвешивать свои собственные слова, остерегаться опрометчивости. Надо быть собранным, не злоупотребляя чрезмерной сдержанностью. Надо обладать искусством легкой и свободной беседы с теми, с кем дипломат вольно или невольно вступает в общение.

В дружеских встречах с членами иностранной колонии Грибоедову многое открывалось свободнее и полнее. Это в свою очередь облегчало ему правильное понимание сложной и необычной для европейца действительности Востока и помогало разобраться не только в иранской, но и в британской дипломатии. Последнее было особенно важно.

Не приходится сомневаться, что еще до отъезда в Иран Грибоедов был ознакомлен Ермоловым с иранской политикой англичан1 и получил от генерала весьма точные наставления, какой линии поведения следует придерживаться русским дипломатическим агентам в Тавризе по отношению к английским резидентам. Ермолов, несомненно, указывал Грибоедову, что в результате личного посещения Ирана у него, Ермолова, окрепло убеждение, что «политика в красном мундире (в ту пору английские войска носили красные мундиры. — С. Ш.) много там действует», чтобы подорвать русское могущество в Закавказье и влияние России на всем Среднем Востоке2. В свое время и министерство иностранных дел обращало внимание самого Ермолова на то, что Англия более других европейских держав старалась сблизиться с иранским правительством. «Англия

55

естественно должна желать, — говорилось в инструкции Ермолову, — чтобы все виды и помышления персидского правительства были обращены к северу, и будет возбуждать в нем против нас подозрение, дабы отвлечь его внимание от юга»1.

Помня советы Ермолова, Грибоедов с особым вниманием приглядывался к деятельности английских дипломатов в Иране. Фигуры английских резидентов, пребывавших в те годы в Тавризе, были достаточно колоритны. Форейн оффис и политическая служба генерал-губернатора в Индии весьма тщательно подбирали кадры проводников «агрессивной политики английского капитала на Среднем Востоке. Обычно последние вербовались из лиц, имевших большой стаж индийской службы и зарекомендовавших себя активными агентами английского капитала. В бытность Грибоедова в Тавризе кое-кто из них обучал сарбазов (солдат модернизированной иранской пехоты), попутно участвуя в антирусских диверсиях в Закавказье. В этом случае нелегко было сказать, какое из этих занятий являлось для них основным.

В ту пору английским поверенным в делах в Иране был Генри Уиллок, который за свою антирусскую деятельность в 1827 г., в самый разгар русско-иранской войны, был возведен в рыцарское достоинство. Впоследствии Уиллок — один из директоров Ост-Индской компании. Факты эти достаточно знаменательны для характеристики Уиллока как политического агента Англии на Среднем Востоке.

Вместе с Генри Уиллоком действовал его брат Эдуард, тоже активный русофоб. Эдуард Уиллок совершал поездки в русские области Кавказа с тайным умыслом «высмотреть положение» русских «военных дел в Чечне и Дагестане»2. Хотя за действиями Уиллока русскими властями был установлен надзор, но ловкий разведчик кое в чем успел. Его спутник, армянин Садык, склонил к побегу в Иран нескольких солдат 42 егерского полка, расквартированного в Карабахе3.

56

Самое деятельное участие в расширении и закреплении английского влияния в Иране и в антирусских происках английских резидентов принимал Уильям Монтис, инженер мадрасской армии. Монтис прибыл в Иран в 1810 г. в составе третьего посольства Малькольма. После возвращения Малькольма в Индию, он остался в Иране на службе у Аббас мирзы. Монтис вел топографическую съемку Ирана, в первую очередь районов, пограничных с Грузией. Одна деталь достаточно характеризует его службу Ирану. Утверждали, что копии карт, передаваемых Монтисом Ирану, совершенно не соответствуют оригиналам, отсылаемым им в Англию, и что эти копии не так подробны и наполнены ошибками1.

Монтис строил крепости в Азербайджане с целью воспрепятствовать продвижению в Иран русских войск и лично участвовал в военных действиях против русских на Кавказе2. Монтис, «самый злой враг наш», как отзывался о нем один из хорошо знавших его русских современников3, совершал и другие поездки по Закавказью с целью выполнения антирусских диверсий. Чтобы спровоцировать в тылу русских войск восстание джарцев, Монтис ездил на северо-запад Азербайджана, в Джар. В 1826 г. он поддерживал самые оживленные сношения с проиранскими элементами в «джамаатах» — общих советах лезгин4. Английское правительство и руководство Ост-Индской компании, разумеется, высоко ценили антирусскую деятельность полковника Монтиса: одно время они прочили его на пост дипломатического агента при тегеранском дворе.

Монтис был хорошо знаком с членами русской миссии и постоянно с ними общался. В письме от 25 июня 1820 г. А. С. Грибоедов упоминает о нем как о лице ему известном, а одно из последних своих писем к жене (из Казвина от 24 декабря 1828 г.) заключает просьбой: «Прощай, бесценный

57

друг мой, еще раз, поклонись Агалобеку, Монтису и прочим»1.

Другим английским резидентом, также хорошо известным Грибоедову, был английский врач Кормик, весьма заметная в Тавризе личность. «Кажется,что Кормик исполняет обязанности проконсула Компании в Тавризе», — писал о нем Грибоедову Мазарович в 1819 г.2 Беланже, сопровождавший в 1825 г. комиссара французских владений в Индии Дебассейн де Ришмона в его дипломатической поездке в Иран, близко сошедшийся с Кормиком и очень к нему расположенный, писал почти то же самое о роли Кормика в Тавризе, что и Мазарович: «Под плащом медика шах-задэ г. Кормик был наиболее активным агентом Ост-Индской компании»3.

В столице наследного принца Грибоедов мог познакомиться с приемами «гаремной дипломатии», к которой английские резиденты часто прибегали в Иране. Вход в гаремы иранских вельмож был открыт для европейских докторов, и «англичане сим способом приобрели себе решительное влияние, — писал Грибоедов. — ...Еще ныне... г. Кормик, лейб-медик Аббас мирзы, решительно владеет умом его и всеми намерениями»4.

Беланже без каких-либо обиняков заявлял, что Кормик и был направлен в Тавриз со специальной целью уравновесить влияние русского поверенного в делах, тоже доктора. Беланже был прав, полагая, что руководство английской дипломатической службы рассматривало медиков как наиболее надежных посредников в политических сношениях Англии с Ираном, но он ошибался в отношении Мазаровича, потому что русский дипломатический агент врачебной практикой в гаремах не занимался.

Если Беланже колебался, чему приписать бесспорное влияние европейских докторов на Востоке: гибкости ли их ума, свойственной врачебной профессии, или науке, которая зачаровывает невежд и суеверных, то Ермолов без каких-либо колебаний прямо заключал, что влияние европейских

58

медиков в Иране покоится на доступе их в эндеруны1 иранских вельмож и принцев: «Без англичан почти ничто не делается у двора наследника. Напрасно дипломатические агенты приписали бы то ловкости своей: прежде их произведут подарки, а еще более вход доктора в гарем наследника»2.

Большим влиянием на Аббас мирзу пользовался и другой английский резидент в Тавризе, майор Харт, руководивший обучением модернизированных частей иранской армии. Сурово и надменно этот «генералиссимус персидской армии» (так его иногда называли французы и англичане) с помощью дюжины сержантов внушал сарбазам английскую армейскую дисциплину.

Уже в первые недели своего пребывания в иранских провинциях Закавказья Грибоедов стал самым внимательным образом приглядываться к английским резидентам в Иране. Даже очень скупые записи в его путевом дневнике убеждают в этом. Вот, например, заметка о пребывании в Эривани: «Тут же мы нашли английского указателя, не книжку, а человека. Во все мешается, все указывает; природа, кажется, обрекла его хлопать бичом возле кюррикеля (кабриолета. — С. Ш.) или работать веслами на Темзе, — здесь он переводит альбионское строевое ученье на фарсийский язык, который для этого довольно плохо знает; ему вверяют целый баталион или меньше, по крайней мере он так говорит. Сарбазы порядочные выйдут балансеры, если по нем образуются. Между тем он нам смерть надоедает; вот другой день не знаем — как от него отделаться»3. Вот записи Грибоедова о Тавризе: «Встреча, почести. Фетх-Али хан боится каймакама. Обед у англичан, визит каймакаму. Сир Роберт Портер. Приезд шахзиды, церемониальное посещение, англичане, мое мнение на счет их и наших сношений с Персией»4.

Поразил Грибоедова и кое-кто из английских резидентов, устроившихся на иранской службе. В своей путевой

59

записи о приеме русской миссии эриванским сардаром он выпукло представил фигуры неблагодарных наемников: «Увертливый красный человечек, который хотя и называется англичанином, а право, нельзя ручаться, из каких он, этот аноним... — я видел в нем Маржерета, выходца при Дмитрии, прозванном Самозванцем, и всякого другого бродящего иностранца того времени, который в наших теремах пил, ел, разживался и, возвратясь к своим, ругательством платил русским за русское хлебосольство. И эриванский Маржерет или Дурьгильбред язвительно отзывается на счет персиян, которые не допускают его умереть с голоду»1.

8

Деятельность русской миссии в Иране в годы пребывания в ней Александра Сергеевича Грибоедова (1819—1821 гг.) заключалась прежде всего в мероприятиях по осуществлению Гюлистанского трактата. В этой работе миссия почти на каждом шагу наталкивалась обычно на прикрытое, а иногда и незавуалированное противодействие английских резидентов.

Пользуясь длительным отсутствием при тегеранском дворе дипломатических агентов других европейских держав, они прочно закрепили свое влияние в Иране. Появление русских представителей в Иране грозило нарушить эту «монополию влияния» и вынудить англичан несколько потесниться. Английские резиденты вовсе не желали терять захваченные ими позиции и только усилили свою борьбу против русских на Среднем Востоке.

Это обстоятельство в свою очередь придало известную специфику работе русской миссии в Иране. Русским дипломатам приходилось постоянно отклонять английское вмешательство в русско-иранские отношения и, укрепляя русское влияние в Иране, тем самым ограничивать сферу влияния Британии. С этой точки зрения весьма интересным и показательным представляется вывод из Ирана в Грузию русских перебежчиков, осуществленный А. С. Грибоедовым.

60

Гюлистанский трактат предусматривал свободное возвращение русских пленных из Ирана в Россию. Условие это, по убеждению русских властей, должно было явиться основанием и для возвращения тех дезертиров, которые бежали из русских частей в Иран и из которых Аббас мирзой был сформирован «русский батальон».

Дезертирство в ту пору являлось определенной реакцией солдата на тяжелый быт, на бесправие и обиды начальников. Солдаты бежали в Иран, зная, что там они будут недосягаемы для русских властей. Они бежали в Иран и потому, что возвращавшиеся оттуда в Закавказье пленные нередко представляли жизнь дезертиров, укрывшихся в Иране, «в обворожительном виде для солдата». Нередко агенты Аббас мирзы подговаривали солдат кавказского корпуса на побеги в Иран1.

Царское правительство и командование в Закавказье придавали большое значение расформированию этого «русского батальона». Оснований к тому было достаточно. Наличие русских дезертиров в войсках наследного принца Ирана не только оказывало вредное влияние на моральное состояние кавказских войск, в особенности пограничных, но умаляло достоинство русского имени на Востоке и компрометировало русскую армию.

«Русский батальон» был наиболее боеспособной частью иранской армии. Аббас мирза рассматривал русских в своих войсках как постоянных и дешевых инструкторов. Иранская пехота была многим обязана пленным русским солдатам, которых иранцы еще во время первой русско-иранской войны заставляли обучать свою армию2. На «русский батальон» надеялся опереться Аббас мирза и в той смуте, которая, казалось, неизбежно последует после смерти Фетх-Али шаха. В силу всех этих причин иранские власти оставляли без удовлетворения неоднократные представления русского правительства о расформировании батальона.

На решение иранского правительства не выдавать пленных и беглых русских солдат, зачисленных в иранские

61

войска, влияли и англичане, видя уже в самом факте существования в Иране полка бехадыран (богатырей), как называли «русский батальон», ущерб влиянию России. В пику русским дипломатическим агентам английские резиденты в Иране подчеркивали свое особое уважение к русским дезертирам на службе иранцев. Разве не показателен в этом отношении такой, например, факт: в «русский» Новый год английская миссия в полном составе наносит визит деятельному организатору «русского батальона» беглому вахмистру Борисоглебского полка Самсону Макинцеву1, «генералу Самсону», как называли его иранцы, «шельме», «подлецу» и «каналье», по словам Грибоедова2.

Ермолов во время своего посещения Ирана в качестве чрезвычайного посла предпринял некоторые шаги к возвращению в Россию тех пленных и беглецов, которые этого пожелают, но при всей его энергии и настойчивости успеха не добился. Трудная задача вывода из Ирана в Россию значительного числа русских перебежчиков и пленных была в те годы успешно выполнена лишь Грибоедовым.

Пленные и дезертиры, несмотря ни на что, в большинстве своем оставались душою и сердцем русскими, не забывали родину. Грибоедову солдаты прямо говорили, что они «трезвые об России тужат». В войну 1826—1828 гг. «русский батальон» категорически отказался сражаться против русских войск.

Грибоедов энергично взялся за дело. Встретясь на улице в Тавризе с двумя или тремя русскими сарбазами, Грибоедов начал им говорить, что они поступили подло, изменив присяге и отечеству. Вероятно, он говорил очень убедительно, потому что солдаты были тронуты и спросили, ручается ли он, что они не будут наказаны, если возвратятся в Грузию. Грибоедов отвечал, что ручаться не может, но постарается об этом. На другой же день у его квартиры собралось 70 сарбазов, которые и отправились с ним на родину. Так рассказывал Бегичеву сам Грибоедов.

Отправлению отряда дезертиров в Грузию всячески мешали чиновники наследного принца, препятствовал и

62

сам Аббас мирза. Для успеха предприятия надо было преодолеть и влияние английских резидентов, так как позиция, занятая в этом вопросе наследником престола, в значительной степени определялась именно этим влиянием.

Грибоедову удалось при личном свидании с Аббас мирзой окончательно договориться о судьбе отдавшихся под покровительство миссии соотечественников. В беседе с наследным принцем секретарь русской миссии с дипломатическим мастерством и очевидным достоинством сумел поддержать и престиж русского имени и подчеркнуть независимость позиций русской дипломатической миссии в Тавризе.

Вот запись беседы, сохранившаяся в бумагах А. С. Грибоедова.

«Наиб-султан (наследник престола. — С. Ш.). Видите ли этот водоем? Он полон, и ущерб ему не велик, если разольют из него несколько капель. Так и мои русские для России.

Я. (Грибоедов. — С. Ш.). Но если бы эти капли могли желать возвратиться в бассейн, зачем им мешать?

Н.-с. Я не мешаю русским возвратиться в отечество.

Я. Я это очень вижу; между тем их запирают, мучат, до нас не допускают.

Н.-с. Что им у вас делать? Пусть мне скажут, и я желающих возвращу вам.

Я. Может быть в[аше] в[ысочество] так чувствуете, но ваши окружающие совсем иначе: они и тех, которые уже у нас во власти, снова приманивают в свои сети, обещают золото, подкидывают письма.

Н.-с. Неправда; вы бунтуете мой народ, а у меня все поступают порядочно.

Я. Угодно вашему высочеству видеть? Я подметные письма ваших чиновников имею при себе.

Н.-с. Это не тайна; это было сделано по моему приказанию.

Я. Очень жаль. Я думал, что так было делано без вашего ведения. Впрочем, вы нами недовольны за нашу неправду: где, какая, в чем она? Удостойте объявить.

Н.-с. Вы даете деньги, нашептываете всякие небылицы.

Я. Спросите, дали ли мы хоть червонец этим людям; нашептывать же им ни под каким видом не можем, потому

63

что во всех переулках, примыкающих к нашим квартирам, расставлены караулы, которые нас взаперти содержат и не только нашептывать, но и громко ни с кем не дают говорить.

Н.-с. Зачем вы не делаете, как англичане? Они тихи, смирны. Я ими очень доволен.

Я. Англичане нам не пример и никто не пример...»1.

Благодаря редкой настойчивости Грибоедову в конце концов удалось в 1819 г. вывести отряд русских солдат на родину. Не раз прямая опасность грозила и отряду и самому секретарю русской миссии. Заметки в путевом дневнике Александра Сергеевича об этом походе трогательны:

«23 (августа). Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль.

24 (августа). Idem. Подметные письма. Голову мою положу за несчастных соотечественников...

6-го сентября. Днюем в Маранде... Отправляемся; камнями в нас швыряют, трех человек зашибли. Песни: «Как за реченькой слободушка», «В поле дороженька», «Солдатская душечька, задушевный друг». Воспоминания. Невольно слезы накатились на глаза. ...Разнообразные группы моего племени, я Авраам»2.

Ермолов благосклонно принял Грибоедова с партией возвратившихся на родину беглых солдат. Он писал Мазаровичу: «Приятно мне заметить попечение Грибоедова о возвратившихся солдатах и не могу отказать ему в справедливой похвале за исполнение возложенного вами на него поручения»3. Но министерство иностранных дел за эту попытку устранить причину серьезных разногласий между Россией и Ираном преподнесло дипломату нахлобучку. В ответ на просьбу Ермолова о представлении Грибоедова к награде генералу было разъяснено, что «дипломатическому чиновнику так не следовало поступать»4.

Несмотря на заключение министерства, вывод русских перебежчиков из Ирана был крупной именно «дипломатической акцией» Грибоедова. В сложной обстановке, при

64

упорном противодействии иранского правительства и интригах английских резидентов, ему удалось добиться благоприятного решения спорного вопроса. Что Грибоедов одержал дипломатическую победу и притом не только над Аббас мирзой, показало завершение этого конфликта, относившееся к августу следующего, 1820 г.

Грибоедов тогда был один в тавризской миссии. Мазарович уехал в Тегеран. В его отсутствие секретарем русской миссии были получены сведения о том, что слуга капитана Эдуарда Уиллока, брата английского поверенного в делах в Иране, возвращаясь из Закавказья в Иран, увел с собою банду русских дезертиров, солдат 42 егерского полка, а сам капитан Уиллок взял с собою в Тавриз двух русских перебежчиков. Факт этот, возмутительный сам по себе, подтверждал особую заинтересованность английских резидентов в Иране в сохранении «русского батальона» Аббас мирзы.

Грибоедов не оставил это без внимания. Он направил английскому поверенному весьма решительную и резкую ноту.

«Тавриз 14/26 августа 1820 года.

Нижеподписавшийся Секретарь Миссии его величества императора Всероссийского при персидском дворе имеет честь предупредить г-на капитана Виллока, поверенного в делах его величества короля Британии при упомянутом дворе, что он с большим неудовлетворением вынужден сообщить ему следующее...».

«Следующее» заключалось в изложении вышеназванных поступков Эдуарда Уиллока и его слуги. «Нижеподписавшийся, — продолжал Грибоедов, — будучи лично знаком с братом г. поверенного в делах, склоняется к убеждению, что в его действии безусловно не было злонамеренности, но самое большее мгновенное недомыслие, приведшее его к такого рода поступку. Во всяком случае, выражается настоятельная просьба г-ну поверенному в делах соизволить дать предписание другим английским офицерам, которые в будущем собрались бы ехать в Грузию, избегать таких способов действия во имя очевидных мировых причин».

Далее Грибоедов пояснял, что «1. Сообразно с современным положением вещей в Европе, не будет хорошо

65

истолковано, что один русский помогал англичанину избавиться от законной службы своему монарху и наоборот.

2. Если когда-либо правительство было бы информировано о вышеупомянутом происшествии, господа английские офицеры, которые иногда выезжают отсюда в Тифлис, возможно не встретили бы приема, подобающего их рангу, заслугам и т. д., что компрометировало бы рекомендации, которыми г-н Мазарович и все его служащие всегда счастливы быть в состоянии их снабдить.

3. Не почувствуют ли персиане, что им позволительно продолжать свое заслуживающее порицания поведение в отношении русских солдат перебежчиков, находя поощрение в снисходительности и добрых услугах, оказываемых им в этих случаях подданными одной европейской, весьма дружественной России державы.

Достаточно одного слова объяснения людям благомыслящим, чтобы понять друг друга, и, не добавляя более ничего, нижеподписавшийся имеет честь повторить господину поверенному в делах Англии выражения чувства самого совершенного уважения»1.

Резкая нота Грибоедова не могла быть оставлена английским поверенным в делах без ответа. Генри Уиллок поручил доктору Кормику и капитану Харту посетить секретаря русской миссии, вручить ему ответную ноту и добиться того, чтобы Грибоедов взял свою обратно.

Английский резидент в форме не слишком тактичной отвергал выдвинутые Грибоедовым обвинения, в частности обвинение Эдуарда Уиллока в приводе в Тавриз двух обманутых русских солдат. Последние, как указывал английский поверенный в делах, были просто наняты английским капитаном в качестве кучеров для доставки в Тавриз экипажа, купленного Уиллоком в Закавказье. Английский дипломат указывал также, что его брата по Закавказью сопровождал не слуга, а приставленный к нему Аббас мирзою мехмендарь2. В ноте подчеркивалось, что английский резидент огорчен не только серьезным обвинением,

66

предъявленным в отношении английского офицера, но и тем, что, «если Грибоедов сделал бы ему это сообщение вербально, это скорее бы могло рассеять те сомнения, которые он имел; такой способ более соответствовал бы тем дружеским и мирным отношениям, которые существуют между обоими государствами»1. Несомненно, английского резидента в еще большей степени устроили бы устные объяснения с секретарем русской миссии, так как обмен нотами, хотя бы и вербальными, представлял письменную фиксацию неприятных для британской миссии обстоятельств, послуживших основанием к конфликту.

Но Грибоедов не взял обратно свою ноту. Напротив, он направил британскому поверенному в делах новую ноту, в которой привел настолько убедительные доказательства виновности Эдуарда Уиллока, что оспаривать их английский дипломат уже не стал, а предпочел прекратить переписку.

Решительный протест Грибоедова против антирусских поступков английского капитана — пособничества русским перебежчикам — вызвал раздражение английских резидентов в Иране и они весьма отрицательно оценили молодого дипломатического агента России. Информируя лондонское начальство о конфликте, британский поверенный в делах аттестовал русского дипломата как «малоопытного и неблагоразумного молодого человека» со «вспыльчивым и необузданным характером», опрометчивого и невоздержанного на язык в разговорах, касающихся сношений России с Ираном2.

9

В бытность свою в Тавризе Александр Сергеевич Грибоедов принимал серьезное участие в осуществлении важного мероприятия, направленного к ограничению английского влияния в Иране. Оно было связано с Восточным кризисом 20-х годов.

67

Когда в 1821 г. поднялось греческое восстание, подавить которое не могли самые ужасные злодеяния турецких властей, вся передовая Россия стала на сторону греков. Войну с Турцией за освобождение Греции прогрессивные представители русского общества рассматривали сквозь призму патриотических убеждений и революционных устремлений. Они считали эту войну справедливой и потому желанной. Вопрос, который задавал Пушкин Давыдову, — «перейдем ли мы Дунай союзниками греков и врагами их врагов», — вопрос, волновавший всю Россию, многим казался уже решенным положительно. Называлось даже имя будущего главнокомандующего: «Ермолов! Поспеши спасать сынов Эллады», — восклицал Рылеев.

Царское правительство заняло двойственную позицию по отношению к греческому восстанию. Александр I, верный своим реакционным убеждениям и связанный принципами Священного союза, решил не выступать в защиту «греческих бунтовщиков», восставших против своего «законного» государя — турецкого султана. В то же время Россия стремилась к укреплению своего влияния на Балканском полуострове, и поэтому правительство разрешало существование революционных греческих обществ на территории империи. Министр иностранных дел России граф Каподистрия оказывал поддержку восстанию и информировал правительство о ходе дел. Играло роль и единство православной веры русских и греков. Когда турецкие санкции в отношении греческого судоходства и южнорусской торговли стали затрагивать и экономические интересы России, царское правительство отозвало своего посла из Константинополя: произошел разрыв дипломатических отношений между Россией и Турцией.

Иран счел международную обстановку благоприятной для себя и начал войну против Турции с целью захвата Ванского санджака и других пограничных турецких районов.

По целому ряду причин турецко-иранская война совершенно «не устраивала» английских политиков. Во-первых, окончательно рушился антирусский агрессивный блок Турции и Ирана под эгидой Британии, над сколачиванием которого британская дипломатия не переставала трудиться и после Бухарестского мира (1812 г.) и после

68

Гюлистанского (1813 г.). Во-вторых, Тегеранский договор 1814 г. предусматривал субсидирование англичанами Аббас мирзы, а следовательно, и вооружение иранской армии для будущего столкновения с Россией, а не на случай войны с Турцией1. Война же Турции с Ираном могла привести лишь к тому, что в «нужный момент» Иран, потратив все свои военные запасы на турок, оказался бы совершенно не подготовленным к столкновению с Россией, которое английская дипломатия имела в виду. Наконец, уже сам факт, что эта война была развязана и велась вопреки настояниям английской дипломатии, колебал авторитет последней на Ближнем и Среднем Востоке.

Но не только в этом заключалась суть дела. В ту эпоху территориальные рамки Восточного вопроса были раздвинуты включением в него ряда других международных проблем, в частности иранской, и английская политика в Иране была неотъемлемой, органической частью всей восточной политики англичан. Когда в 1821 г. греческая революция поставила Восточный вопрос в центр внимания великих держав, это не могло не сказаться на внешнеполитическом курсе Ирана и на активности иностранных дипломатов в Тавризе и в Тегеране. С самого начала героической борьбы греков Англия более всего боялась упрочения русского влияния на берегах Средиземного моря. С сохранением отсталой прогнившей феодальной Турции Англия связывала укрепление своего господства в Средиземноморье и на подступах к Индии. Поэтому она всячески препятствовала образованию на территории Османской империи самостоятельных национальных государств и была упорным противником освобождения балканских и иных народов, томившихся под жестоким турецким игом. Английские политики, стремившиеся сохранить Турецкую империю как барьер против распространения русского влияния на Балканах, были категорически против военного вмешательства одной только России в борьбу греков за независимость и свободу. Вполне устраивали буржуазную

69

Англию и препятствия, чинимые турками русской торговле в районе проливов, ущемлявшие экономические интересы России на Ближнем Востоке.

Ирано-турецкая война весьма осложняла положение Турции. Ирано-турецкий конфликт, как полагали английские политики, легко мог явиться прелюдией к вступлению в войну с турками и России. Следовательно, английской дипломатии надо было добиться прекращения этой войны1.

Английские дипломаты приложили все усилия — «выявили заботливость», как говорил Ермолов, к прекращению возникших между Ираном и Портою военных действий. Англичанам пришлось запретить своим соотечественникам, служившим в войсках Аббас мирзы, принимать участие в военных операциях иранцев против турок. В целях более действенного нажима на иранские власти Генри Уиллок, поверенный Англии в делах в Иране, покинул Иран на неопределенное время. Только в 1823 г. английские хлопоты о прекращении военных действий между Ираном и Турцией увенчались успехом: в Эрзеруме был заключен мир, по которому обе враждовавшие стороны согласились на восстановление довоенного положения.

Война Ирана с Турцией шла настолько вразрез со всем направлением английской политики на Востоке, что, как только она вспыхнула, встревоженное английское правительство принялось усиленно бомбардировать своими нотами Ливена, русского посла в Лондоне, обвиняя дипломатических агентов России в подстрекательстве Ирана к войне с турками.

Интересы России в Иране в ту пору представляла миссия Мазаровича. И сам поверенный в делах, и секретарь миссии прекрасно знали политическую обстановку на Востоке и тонко разбирались во всех акциях английской дипломатии.

Никаких специальных директив насчет возникновения ирано-турецкого конфликта русские представители в Иране не имели, если не считать письма Ермолова, вернувшегося с Лайбахского конгресса. Датированное первым июля,

70

письмо было получено Мазаровичем в Тавризе 23 августа 1821 г.

В этом письме Ермолов сообщал, что русское правительство может оказаться вынужденным прибегнуть к оружию для «обуздания неистовств и зверской ярости» турок, истребляющих ни в чем не повинных христиан. В связи с этим, обращаясь к «прозорливости» поверенного в делах в Иране, генерал просил его «проникнуть в отношения Персии к Порте» и узнать, «может ли война... соединить сии державы» в союзе против России. «Вы изволите признать важность сего исследования, и мне приятно надеяться на проницательность вашу в соображении средств к отвращению таковых последствий», — писал он Мазаровичу1.

Ермоловская директива была верно понята Мазаровичем и Грибоедовым. В обстановке стремительно надвигавшейся на Россию войны с Турцией естественным и безусловно правильным было желание русской миссии укрепить наследного принца Аббас мирзу в его антитурецких планах. Особо деятельное участие в этом принимал именно Грибоедов. Прямое указание на это обстоятельство мы встречаем в его более позднем письме к Паскевичу.

«Хорошо бы его (Аббас мирзу. — С. Ш.) вооружить против турков, — писал в 1828 г. русский дипломат. — ...В 1821 году я это очень успешно произвел в действие и получил головомойку от Нессельроде, хотя Ермолов вполне одобрил меня»2. По словам Грибоедова, дело было так. По получении в Тавризе русской миссией бумаг из Петербурга, извещавших иранский двор об осложнении русско-турецких отношений, Грибоедов посетил Аббас мирзу и объяснил ему суть разногласий между Россией и Турцией. Грибоедов указал, что вызывающее поведение турок навлекло на них гнев русского императора и что последний не ищет союзников, но лишь извещает о неправильных поступках турок против него. Аббас мирза обрадовался этому случаю и обещал выступить с 50-тысячной армией против турок, что он и сделал3.

71

Особую достоверность и убедительность указанию Грибоедова — «в 1821 году я это очень успешно произвел в действие» — придает сопоставление дат и содержания ермоловских писем Нессельроде о секретаре миссии Грибоедове со словами последнего: «Ермолов вполне одобрил меня». В этих письмах Ермолов излагал просьбу о производстве в следующий чин секретаря при персидской миссии Грибоедова и просил (во втором письме) определить Грибоедова при нем «секретарем по иностранной части», учитывая «отличные способности сего молодого человека»1. Письма Ермолова к Нессельроде как раз относились ко времени приезда Грибоедова из Тавриза в Тифлис с донесениями генералу о разгоревшейся ирано-турецкой войне.

В 1821 г. Грибоедов, несомненно, одержал победу над английской дипломатией. С этого времени и почуяли английские резиденты в Иране в секретаре русской миссии, молодом, но одаренном дипломате, своего опаснейшего противника.

10

Тавризский этап был решающим в формировании Грибоедова-дипломата.

Несмотря на различия в политических воззрениях между секретарем миссии и главноначальствующим в Грузии, молодому Грибоедову было естественно взять себе на первое время в пример Ермолова. Это не было простым подчинением и даже не было подражанием младшего чиновника весьма авторитетному начальнику. Здесь имело значение другое.

Для своего времени генерал был прекрасным знатоком Ирана. Его замечания об экономике, социальных отношениях и политическом строе Ирана показывают острую наблюдательность и уменье анализировать сложные общественные явления. С лаконичностью и четкостью, с редкой убедительностью излагал Ермолов в донесениях, письмах, «Записке о посольстве в Персию» свои взгляды на Иран и иранскую проблему. Ермоловские сведения об Иране и явились

72

тем фундаментом, на котором Грибоедов был вынужден вначале строить свои собственные деловые заключения. Чтобы освободиться от влияния Ермолова, требовалось не просто преодолеть его обаяние, надо было разгадать характер генерала и суметь дать верную оценку его деятельности на Востоке. Для этого же нужны были и время, и собственный жизненный и служебный опыт. Как только проходит несколько лет, Грибоедов начинает говорить об «ошибках» главнокомандующего, а затем уже смело причисляет «старика» Ермолова к людям «прошедшего века»1.

И Ермолов и Грибоедов горячо любили Россию и стремились высоко держать престиж русского имени на Востоке. Одной из бросающихся в глаза характерных черт Ермолова-дипломата был его патриотизм. «Никогда неразлучно со мною чувство, что я россиянин», — говорил он во время своего посольства в Иран. Грибоедов был тоже беззаветно предан России. Пламенная любовь к отечеству, чувство искреннего уважения к русскому народу — типическая черта и лучших людей эпохи, декабристов. Ермолов мог в первое же свидание с Грибоедовым усмотреть, что надобности наставлять неопытного чиновника миссии в любви к родине не возникало. Но патриотизм Ермолова и патриотизм Грибоедова были совсем не тождественны.

В патриотизме генерала, заядлого монархиста и жестокого колонизатора, била ключом струя великодержавного шовинизма, патриотизм же Грибоедова, непримиримого противника всяческого угнетения, конституционалиста и убежденного сторонника свободного развития всех народов, поднимался над национальной узостью.

Если обоих дипломатов отличали твердость в отстаивании интересов России, смелость в ведении переговоров, настойчивые требования выполнения противной стороной заключенных с Россией договоров, если уронить достоинство России обоим казалось непростительным для дипломата преступлением, то конкретные пути и средства к поддержанию авторитета России на Востоке они очень часто избирали совершенно различные.

73

Было бы неверным думать, что решительно все советы главнокомандующего отвергались Грибоедовым. «Школа Ермолова » способствовала утверждению Грибоедова в принципе святости заключенных Россией договоров. «Поведение наше должно иметь основанием точное и строгое соблюдение трактата», — предписывал главнокомандующий секретарю миссии1. Впоследствии, уже полномочным министром России в Иране, Грибоедов в свою очередь сам внушал этот принцип русским чиновникам на Востоке2.

Наставления Ермолова укрепили у Грибоедова и правильный взгляд на деятельность английских резидентов на Востоке. Грибоедов точно и тонко разбирался в ней, и у него не возникало никаких сомнений в захватнической сущности внешней политики английского капитала — безразлично, проводимой ли Сент-Джемским кабинетом или Ост-Индской компанией, хотя в отличие от Ермолова Грибоедов полагал, что дружественное общение народов Востока с великим русским народом явится самой крепкой преградой на пути агрессии английского капитала в Азии.

Но по кардинальному вопросу внешней политики России на Среднем Востоке, вопросу о методах ее проведения и способах упрочения русской власти в областях Кавказа и признанных за нею по Гюлистанскому трактату закавказских владениях, довольно рано выявилось резкое расхождение во взглядах Ермолова и Грибоедова.

Это не была лишь внутригосударственная проблема. Внутренняя и внешняя политика здесь были теснейшим образом, неразрывно связаны друг с другом. «Иранская проблема», не только вплотную примыкавшая к «Восточному вопросу», но в эту пору в значительной части прямо включавшаяся в него, — сложная политическая проблема взаимоотношений Ирана с Россией, Закавказьем, Турцией, наконец, Англией и одновременно проблема взаимоотношений всех этих стран друг с другом по поводу Ирана,

74

была тесно связана и с кавказской проблемой. Задачи, которые возникали перед русскими властями в связи с общей проблемой покорения и замирения Кавказа, и задачи иранской, да и вообще всей средневосточной (в известной степени и ближневосточной) политики России сплетались в один сложный узел.

Ермолов, «проконсул Кавказа», придерживался вполне определенной политической линии — «права сильного». Рассказывая одному из своих корреспондентов о своей деятельности на Кавказе, Ермолов со свойственной ему образностью, с хвастливым цинизмом рисовал характерные сцены карательных экспедиций: «С чеченцами употреблял я кротость ангельскую шесть месяцев, пленял их простотою и невинностью лагерной жизни, но никак не мог внушить равнодушия к охранению их жилищ, когда приходилось превращать их в бивуак, столь удобно уравнивающий все состояния. Только успел приучить их к некоторой умеренности, отняв лучшую половину родной земли, которую они уже не будут иметь труда возделывать. Они даже не постигают самого удобопонятного права — права сильного! Они противятся»1.

Сурово намеревался Ермолов поступать и в отношении Ирана. «Вырвался я наконец из сего ненавистного места, — писал он об Иране по возвращении из посольского путешествия, — которое не иначе соглашусь я увидеть, разве с оружием в руках для разорения гнезда всех враждующих нам»2.

В первый год своего пребывания на Востоке Грибоедов, хотя и осуждает иногда политику Ермолова, но все же одновременно находит для нее если не оправдание, то объяснение. Ермолов «смиряет оружием ослушников, вешает, жжет их села — что же делать? — По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, — здесь ребенок хватается за нож», — заносит он в свои «Путевые записки»3.

75

Спустя шесть лет Грибоедов мыслит уже по-иному. Сообщая в письме Бегичеву о том, что «навязался» к Ермолову в Чечню, он пишет: «Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещеньем, действие конгревов (артиллерийских снарядов. — С. Ш.); будем вешать и прощать и плюем на историю». «Имя Е[рмолова] еще ужасает». И далее, как бы в пояснение всего сказанного в письме, Грибоедов с бесстрастием летописца повествует: «Я теперь лично знаю многих князей и узденей. Двух при мне застрелили, других заключили в колодки, загнали сквозь строй; на одного я третьего дня набрел за рекою: висит, и ветер его медленно качает». Но на этот раз, в 1825 г., Грибоедов не задает себе вопрос: «Что же делать?» Ему уже ясно, что «действовать страхом и щедротами можно только до времени; одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы с знаменами победителей»1.

Это заключение не только свидетельствует о том, что Грибоедов довольно быстро разочаровался в Ермолове2, но и показывает зрелость Грибоедова как политика и дипломата.

Принцип «строжайшего правосудия» Грибоедов впоследствии расшифровал в своем «Вступлении к проекту устава Российской Закавказской компании». Говоря о наилучшей политике России в Закавказье, Грибоедов указывал, что «ничто не скрепит так твердо и нераздельно уз, соединяющих россиян с новыми их согражданами по сю сторону Кавказа, как преследование взаимных и общих выгод», приводящее к водворению «некоторого равенства между членами одного и того же общества». «Чем более здешние жители почувствуют пользу и приятность от

76

нового измененного рода жизни, тем более возлюбят род правления, поставивший их на сию ступень»1.

Принцип «строжайшего правосудия» Грибоедов и полагал в основу своей дипломатической деятельности. Признание этого принципа руководящим в сфере внешнеполитической означало, что восточная политика России должна была быть справедливой. России следует уважать учреждения восточных народов, их правовые, а равно другие институты, России надлежит всемерно расширять и укреплять не только политические, но и экономические и культурные связи со странами Среднего Востока, проводить в отношении этих стран политику влияния. Авторитет России на Среднем Востоке должен в первую очередь определяться не ее военным потенциалом, а мирным влиянием, крепкими экономическими и культурными связями с восточными народами.

Но от этого принципа, которому дипломат старался по мере сил и возможностей следовать, ему приходилось иногда отступать. Грибоедов все же являлся дипломатическим агентом царской России и далеко не был свободен в решениях и поступках, завися от руководителей внешней политики России. Сказывалось, конечно, и то, что политические воззрения самого Грибоедова при всем их прогрессивном характере были тоже классово ограниченны.

Служа России на Востоке, Грибоедов быстро становился зрелым государственным деятелем, крупным дипломатом своего времени. Этому способствовали его широкий политический кругозор, прекрасная подготовка к сложным обязанностям дипломатического представителя и личный опыт работы в Иране.

77

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ А. С. ГРИБОЕДОВА
ВО ВРЕМЯ РУССКО-ИРАНСКОЙ ВОЙНЫ
1826—1828 гг. И МИРНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ
РОССИИ С ИРАНОМ

— Назначение Грибоедова секретарем по иностранной части при Ермолове. — Служба А. С. Грибоедова в Тифлисе. — Грибоедов под следствием по делу декабристов. — Развязывание русско-иранской войны 1826—1828 гг. — Смена Ермолова Паскевичем. — Участие Грибоедова в дипломатической подготовке кампании 1827 г. — Привлечение феодалов Азербайджана на сторону России. Политика «мирных сделок с племенами Закавказья». — «Положение об управлении Азербайджаном». — Дипломатическая часть при главнокомандующем. — Обрезков и Грибоедов. — Переговоры в Каразиадине А. С. Грибоедова с Аббас мирзой. — Попытки английских резидентов навязать свое посредничество в мирных переговорах. — Мирная конференция в Дей-Каргане. — Вопрос о территориальных уступках. Проблема контрибуции. — Затягивание шахом мирных переговоров. — Грибоедовская записка «На память». — Разрыв переговоров и возобновление военных действий. — Переговоры в Туркманчае. — «Наставление Грибоедову, каким образом поступать в Туркманчае при мирных переговорах». — Туркманчайский договор. —

1

Тавризский период дипломатической службы Грибоедова окончился в ноябре 1821 г. его поездкой в Грузию к Ермолову. Он явился туда с докладом о положении дел в Иране в связи с разгоревшейся ирано-турецкой войной. Генерал решил оставить Грибоедова в Тифлисе и ходатайствовал перед Нессельроде об определении дипломата при нем, Ермолове, «секретарем по иностранной части». Просьба главноуправляющего была удовлетворена, и коллежский асессор Грибоедов

78

(чин этот он получил тоже по настоянию Ермолова) в феврале 1822 г. начал службу в качестве дипломатического секретаря при «проконсуле Кавказа».

Как расценить это служебное перемещение молодого дипломата? Было ли оно услугой благоволившего начальника подчиненному, желавшему «отозвания из унылой страны, где не только нельзя чему-либо научиться, но забываешь и то, что знал прежде»1, означало ли дальнейшее продвижение дипломатического чиновника по служебной лестнице или являлось вынужденным решением командующего в силу сложившихся обстоятельств?

Можно предположить следующее.

Первоначальная слаженность в совместной работе Грибоедова с Мазаровичем к концу пребывания Александра Сергеевича в Тавризе нарушилась, и он стал тяготиться службой. Восторженное отношение секретаря миссии к «любезнейшему начальнику» давно уступило место скептической оценке. Критике Грибоедов подвергал уже не личные черты характера Мазаровича, а поведение его как поверенного в делах России в Иране, как представителя русского имени на Востоке.

Из донесений британского поверенного в делах в Иране можно заключить, что Грибоедов, у которого были весьма веские основания осуждать политическую линию, принятую Мазаровичем, не скрывал своего мнения о главе русской миссии. Сообщая еще в октябре 1819 г. английскому министру иностранных дел о взглядах Грибоедова на русское влияние в Иране, Уиллок писал, что Грибоедов сторонник установления господствующего влияния России на иранские власти, «в то время как г. Мазарович, о котором он отзывается весьма непочтительно, недостаточно поддерживает достоинство своего государя и слишком умерен и смиренен в его сношениях с персидскими министрами»2.

Поведение Мазаровича вызывало негодование и у других русских дипломатических чиновников, находившихся в Иране3.

79

Формулярный список о прохождении службы
статским советником А. С. Грибоедовым.

80

В последние месяцы тавризской жизни неудовлетворенность Грибоедова службой усилили разногласия с главой миссии относительно политической линии русских представителей в Иране в связи с ирано-турецким конфликтом. Оба, и Грибоедов и Мазарович, признавали желательным вооружить Аббас мирзу против турок, но пути к достижению этой цели избирали неодинаковые.

В отличие от Грибоедова Мазарович в своих сношениях с наследным принцем Ирана прибегал к средствам, ронявшим достоинство России. На другой день после аудиенции Грибоедова у Аббас мирзы, где был поднят вопрос о войне Ирана против Турции, Аббас мирза принял Мазаровича. Последний в свою очередь заговорил с принцем о русско-турецком конфликте и, не соблюдая должной сдержанности, стал просить его быть союзником России. Аббас мирза подтвердил свое согласие. Тогда Мазарович в знак благодарности схватил руку принца и поцеловал ее. «Вот поступок, достойный иностранца, наемщика в нашей службе», — заключал свой рассказ о свидании Мазаровича с шах-задэ один из современников Грибоедова1. Мазарович и в самом деле был «наемщиком» — даже присягу на подданство России он принес только в 1836 г.

Можно думать, что именно эти разногласия и повели к тому, что когда разгорелась война между Ираном и Турцией и Грибоедов был послан с докладом к Ермолову о положении дел, то следом за ним с той же целью был вызван к генералу и Мазарович. Ермолов одобрил действия Грибоедова, но в то же время не усмотрел каких-либо оснований к смене Мазаровича на посту русского поверенного в делах в Тавризе другим лицом. Генерал предпочел помочь Грибоедову оставить Иран. Предлогом послужило случайное обстоятельство. По пути из Тавриза в Грузию Грибоедов сломал руку. Перелом руки, требовавший «искусного врачевания», Ермолов и выставил в своем ходатайстве

81

о новом назначении Грибоедова как основание для перевода дипломата в Тифлис.

Испрашивая согласие министерства иностранных дел на перевод Грибоедова в Грузию, Ермолов, по всей вероятности, не имел в виду длительное пребывание дипломата в новой должности секретаря по иностранной части. Генерал намеревался учредить в Грузии школу восточных языков и предполагал, что Грибоедов ее возглавит.

Грибоедов стремился к литературной деятельности. В Иране ему нередко бывало очень «горько», как он сам признавался, и потому вполне возможно, что перевод в Грузию его устраивал. Правда, перевод этот значительно ухудшал материальное положение дипломата, так как жалование его сокращалось на 400 червонцев (т. е. на 2/3). Но кое-кто из современников Грибоедова рассматривал перемещение последнего по службе как явную несправедливость и как недооценку Ермоловым своего способного сотрудника. Грибоедов «не мог в тайне не оскорбляться, что он составляет только штат Ермолова по дипломатической части, но не имеет от него серьезных поручений, и предпочитается ему какой-то авантюрист Мазарович — пришлый доктор из Сербии или Далмации, рекомендованный Каподистриа», — отмечал в своих воспоминаниях Василий Андреев, один из старых «кавказцев», много лет прослуживший под командованием Ермолова и встречавшийся на Кавказе с Грибоедовым1.

2

С ноября 1821 г. по февраль 1823 г. Грибоедов находился большей частью в Тифлисе.

Тифлис — этот многолюдный и оживленный экономический, административный и культурный центр всего Закавказья — представлял собою полуевропейский, полуазиатский город. Один из современников Грибоедова, передавая свои впечатления о грузинской столице, подчеркивал, что в один и тот же день в ней можно было встретить

82

негоциантов из Парижа и курьеров из Петербурга, купцов из Константинополя и англичан из Калькутты и Мадраса, армян из Смирны и Иезда и узбеков из Бухары, словно это был главный узловой пункт между Европой и Азией.

Яркую картину Тифлиса нарисовал сам Грибоедов:

«На крытых улицах базара промышленность скопляет множество людей, одних для продажи, других для покупок; иные брадатые политики, окутанные бурками, в меховых шапках, под вечер сообщают друг другу рамбавии (новости) о том, например, как недавно здешние войска в горах туда проложили себе путь, куда, конечно, из наших никто прежде не заходил. На плоских здешних кровлях красавицы выставляют перед прохожими свои нарумяненные лица, которые без того были бы гораздо красивее, и лениво греются на солнышке... В караван-сарай привозятся предметы трудолюбия, плоды роскоши, получаемые через Черное море, с которым ныне новое ближайшее открыто сообщение сквозь Имеретию»1.

Еще в Тавризе у Грибоедова возникла мысль о направлении значительной части азиатской торговли с Европой через Грузию. Этому способствовало его участие в разработке условий льготного закавказского тарифа, в исполнение статей Гюлистанского договора. Указом императора Александра I от 8 октября 1821 г. в Закавказье был введен новый льготный тариф сроком на 10 лет. Им устанавливалась 5%-ная пошлина с иностранных товаров, ввозимых в Грузию, и был открыт беспошлинный провоз из Редут Кале в Иран. Льготный тариф дал толчок к развитию закавказской торговли и образованию значительных капиталов. Он нарушил замкнутость закавказского рынка, дав свободу заграничной торговле, хотя продолжали существовать внутренние пошлины.

Тавризские материалы Грибоедова, связанные с проблемой русско-иранских торговых отношений, а также собранные в Грузии данные по экономике Закавказья впоследствии легли в основание проекта учреждения Российской Закавказской компании.

Новое назначение положило конец пребыванию молодого дипломата в «скучной Персии». Уже сама культурная

83

обстановка в Тифлисе была несравненно богаче, чем в Тавризе, к тому же Грибоедову по роду службы приходилось вращаться в ермоловском штабе, который в ту пору для русской части тифлисского населения являлся своеобразным средоточием общественной жизни. Здесь у Грибоедова и завязались знакомства со многими сослуживцами, военными и штатскими: полковником Н. Н. Муравьевым, будущим наместником Кавказа, В. К. Кюхельбекером, тогда чиновником особых поручений при Ермолове, мирзой Априамом Ениколоповым, старшим переводчиком пограничного отделения при гражданской канцелярии главнокомандующего Закавказским краем (в этом отделении служил и сам Грибоедов), Аббас-Кули Бакихановым, тоже переводчиком, впоследствии крупным просветителем, поэтом и историком Азербайджана, и многими другими.

На тифлисский период падает основная творческая работа над комедией «Горе от ума», задуманной много ранее. Передовая среда, дружеская обстановка, связь с Россией — все это после иранского одиночества способствовало оживлению творческих замыслов Грибоедова.

Круг тифлисских знакомых Грибоедова быстро расширялся. Лучшие дома грузинской столицы открыли перед ним свои двери. Грибоедов стал желанным гостем в доме князя Григория Мадатова, окружного начальника в мусульманских ханствах, Романа Ивановича Ховена, тифлисского гражданского губернатора, Прасковии Николаевны Ахвердовой, весьма культурной и одаренной женщины, вдовы начальника Кавказской артиллерии (у Ахвердовых с давних пор собиралось все тифлисское общество), в доме князя Александра Чавчавадзе, сына князя Герсевана Чавчавадзе, подписавшего в 1783 г. трактат о протекторате России над Грузией, и во многих других домах.

Общение с крупными деятелями Закавказья не проходило для Грибоедова бесследно. Оно способствовало накоплению у него знаний о Закавказье и Среднем Востоке и помогало формированию четких взглядов на задачи восточной политики России. Можно предположить, что он не оставался лишь безразличным наблюдателем той интереснейшей работы по переводу на русский язык кодекса феодального права Грузии («Уложения царя Вахтанга»),

84

которую проводила в ту пору особая комиссия под председательством губернатора Ховена. Грибоедов обладал прекрасным юридическим образованием, и проблема: оставить ли в русских владениях Закавказья «местные обычаи» или дать «народу запутанность чужих (т. е. русских. — С. Ш.) законов»1 его весьма занимала.

Находясь в Грузии, Грибоедов часто сопутствовал Ермолову в его «экспедициях» против немирных племен Кавказа. Не раз главнокомандующий поручал Александру Сергеевичу сопровождать англичан в их разъездах по Кавказу. Весною 1822 г. попечению Грибоедова был «рекомендован» англичанин Мартин, прибывший из Тавриза в Тифлис «из любопытства», в июне Грибоедов был спутником в поездке по Кахетии Роберта Лайолла2. В октябре того же 1822 г. Грибоедов сопровождал по Кахетии и другого англичанина, некого Клендса. Грибоедов писал Кюхельбекеру: «Это третье путешествие с тех пор, как мы расстались»3. Следовательно, на месяцы с мая по октябрь 1822 г. приходилась еще какая-то поездка Грибоедова по Кавказу. Немало поездок было и зимой 1822/23 г.: «И сколько раз потом я еще куда-то ездил», — жаловался Кюхельбекеру Грибоедов в том же письме.

Путешествия Грибоедова с Лайоллом и Клендсом были по существу дипломатическими поручениями. В те годы не все англичане путешествовали по Кавказу только как любознательные туристы. Их «экскурсии» бывали и поездками политических агентов, лишь прикрытых личиною миссионера или праздного обозревателя. Давая дипломатические «препоручения» Грибоедову, Ермолов, конечно, наставлял соответственным образом своего чиновника. Ермолов прекрасно знал, что англичане держат через Грузию путь на Восток не только «для изысканий сходства персидского языка с датским» и что «под видом миссионеров» и путешественников «удобнее всего могут вкрадываться

85

в русские владения на Кавказе «агенты кабинетов, неравнодушно смотрящих на приобретения наши в сей части Азии»1.

3

В 1823 г. благодаря содействию Ермолова Грибоедов получил четырехмесячный отпуск в Москву и Петербург «по дипломатическим делам». Отпуск затянулся, и на Кавказ Грибоедов возвратился только в октябре 1825 г., чтобы вскоре вновь уехать в столицу. На этот раз дипломат отбыл с Кавказа не совсем обычным порядком. Грибоедов был привлечен к следствию по делу декабристов. За ним спешно прискакал фельдъегерь из Петербурга, и 22 января 1826 г. в крепости Грозная Грибоедов был арестован «по высочайшему повелению».

Грибоедов обвинялся в принадлежности к тайному обществу. Царю он казался особенно опасным ввиду его близости к Ермолову, которого Николай I подозревал в организации военного заговора в Закавказье. Имя Грибоедова не раз упоминалось на следствии по делу декабристов. Последовал приказ Николая I немедленно взять Грибоедова «со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург, прямо к его императорскому величеству». По свидетельству одного из офицеров Кавказской армии, Ермолов предупредил Грибоедова об аресте, и тот успел уничтожить компрометирующие бумаги.

В Петербурге Грибоедов провел четыре месяца под арестом на гауптвахте Главного штаба. Какое-либо свое участие в заговоре Грибоедов категорически отрицал. «Я тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании» — вот линия поведения, которой Грибоедов строго придерживался на допросах. Но он не скрывал, что принимал участие в смелых суждениях

86

насчет правительства, осуждая то, что казалось вредным, и желал лучшего.

Показания декабристов были для Грибоедова скорее благоприятны, прямых улик не было. Следственная комиссия едва ли сомневалась в близости Грибоедова к декабристам, но решила освободить его. Немалую роль в этом решении сыграло заступничество любимца царя, генерала Паскевича, женатого на двоюродной сестре Грибоедова. 2 июня 1826 г. Грибоедов был освобожден с выдачей ему очистительного аттестата.

Проблема участия Грибоедова в движении декабристов все еще не может считаться до конца выясненной. Есть серьезные основания полагать, что связи его с декабристами были не только идейными. Изучение следственных материалов по делу декабристов дало основание академику М. В. Нечкиной прийти к следующему заключению: «Можно считать установленным, что Северная Дума — руководящий центр Северного общества — обсуждала кандидатуру Грибоедова и решила принять его в члены тайной организации в первой половине 1825 г. Но декабристы в это время уже готовились к выступлению и жалели «подвергнуть опасности такой талант». Поэтому Рылеев принял Грибоедова в члены Общества в условной, «не совершенной» форме, что дало Грибоедову возможность на следствии занять позицию полной непричастности к Обществу. Но формулу членства — «он наш» — Рылеев неоднократно прилагал к Грибоедову и весною 1825 г. в разговоре с Оболенским и в конце 1825 г., перед самым восстанием, в разговоре с декабристом Трубецким. Из хода следствия уясняется, что Грибоедову, очевидно, было дано поручение, касавшееся перехода Кавказского корпуса Ермолова на сторону восстания в момент выступления декабристов»1. Ряд фактов убедительно свидетельствует, что Грибоедов знал о заговоре и был посвящен в планы декабристов.

После освобождения из-под следствия Грибоедов выехал из Петербурга в Москву. В августе он двинулся в Грузию и лишь в сентябре 1826 г. прибыл в Тифлис, где

87

наконец приступил к исполнению своих служебных обязанностей.

Обстановка в Закавказье за время его отсутствия резко изменилась. Началась война России с Ираном.

4

Новая русско-иранская война, развязанная в 1826 г. правящими кругами Ирана, была в значительной мере произведением британской дипломатии.

Разжигая эту войну, английские политики намеревались одновременно решить несколько сложных задач. Во-первых, война должна была дать желательное для Англии направление ближневосточным делам, так как делала невозможным единоличное выступление России против Турции в защиту греков. Во-вторых, имелось в виду, что война не только поставит преграды русскому проникновению в области Среднего Востока, но и сократит пределы русских владений в Закавказье. Наконец, русско-иранская война должна была укрепить английское влияние на Ближнем и Среднем Востоке, поставив Иран под еще более полный контроль Англии.

Накануне русско-иранской войны Восточный кризис вступал в свою новую фазу. Ближайшая причина обострения Восточного вопроса не была устранена — Греческое восстание еще пылало. Новый русский император Николай I решительно менял внешнеполитический курс России в отношении Восточного вопроса. Он не скрывал своего намерения активизировать восточную политику России и в случае отсутствия согласия с союзниками одному совершить «восточное дело».

Английская дипломатия, опасаясь, что вмешательство России в борьбу греков с турками может иметь исключительно важные политические и экономические последствия, считала необходимым связать руки России серьезным внешнеполитическим конфликтом. Чтобы отвлечь Россию от ближневосточных проблем и затруднить реализацию намеченных ею планов решения Греческого вопроса, английским политикам казалось наиболее удобным поднять против России Иран, развязать новую русско-иранскую войну.

88

Иран был избран руководством внешней политики Англии далеко не случайно. Во-первых, в Иране были особенно крепки позиции британской дипломатии: здесь существовала сильная реваншистски настроенная антирусская группировка реакционных иранских феодалов, поддерживаемая и оплачиваемая англичанами; здесь создавалась под английским контролем европеизированная иранская армия, снабжаемая англичанами вооружением и боеприпасами и обучаемая английскими инструкторами. Иран к тому же был связан с Англией Тегеранским договором, которому обе державы придали четкую антирусскую направленность.

Во-вторых, Иран был соседом Турции. В случае военных действий между Россией и Турцией русско-иранская война весьма затруднила бы русским войскам, если не сделала бы совершенно невозможным, ведение наступательных операций против Турции в Закавказье. Английские политики воскрешали старую идею создания под эгидой Великобритании антирусского агрессивного военного блока на Ближнем и Среднем Востоке.

Наконец, развязать русско-иранскую войну побуждала английских резидентов в Иране и их шефов в Лондоне и особая заинтересованность британского капитала в этой стране.

Иран являлся довольно емким рынком сбыта английских фабричных изделий. Отсюда стремление англичан закрепить за собою торговые позиции в Иране и вытеснить из Ирана своих конкурентов — русское купечество. Иран имел для Англии и немалое политическое значение, так как его можно было использовать в качестве проводника английского влияния на Среднем Востоке. Английские политики учитывали и военно-стратегическое значение державы шаха. Иран был не только удобным форпостом для обороны индийской империи англичан, но и великолепным плацдармом, вынесенным далеко в глубь Азии, опираясь на который можно было бы успешно развивать английскую экспансию в районе Среднего Востока и Центральной Азии. Упрочение же в результате русско-иранской войны 1804—1813 гг. авторитета России на Среднем Востоке шло вразрез с планами английских политиков. Им нужно было во что бы то ни стало отбросить

89

Россию из Закавказья, чтобы установить монополию английского влияния на Среднем Востоке. Разжигая войну Ирана с Россией, они не только добивались осуществления своих планов, но, как всегда, собирались загрести жар чужими руками.

Спровоцировать новый русско-иранский конфликт английской дипломатии не представляло особого труда. Постоянно вмешиваясь в русско-иранские отношения, английские резиденты в Иране давно уже внушали иранским правящим кругам такое «толкование» статей Гюлистана о территориальных приобретениях России, которое превращало сам договор в источник постоянных раздоров Ирана и России, а русские требования демаркации границы в соответствии с условиями договора — в прямой casus belli. Сущность английской интерпретации Гюлистана, как уже указывалось выше, заключалась в отказе признать договор окончательным, а переход ряда земель Закавказья к России правомерным.

Возбудить Иран против России было делом нетрудным. Иранские феодалы не желали примириться с потерей Закавказских владений и готовы были в любой момент начать новую захватническую войну за порабощение и грабеж народов Кавказа. Реваншистские настроения иранской верхушки особенно усилились после ирано-турецкой войны 1821—1823 гг., в период расширения сферы Восточного кризиса. В эти годы шахский двор, высшее шиитское духовенство и английские резиденты широко развернули пропаганду войны против России.

Активная роль английских резидентов в развязывании Ираном новой войны с Россией подтверждается перепиской русских властей в Закавказье. Русский консул в Тегеране Ваценко еще в 1825 г. доносил Ермолову: «Английская миссия старается возобновить несогласие между Россией и Персией в уповании принудить Персиан покупать их товары и тем уничтожить совсем нашу торговлю»1. В 1826 г. военно-окружной начальник пограничной с Ираном Карабахской провинции, генерал-лейтенант Мадатов, рапортовал начальнику штаба Отдельного Кавказского корпуса: «Англичане... подстрекают

90

персиян к разрыву и предлагают им от себя военные припасы и деньги...»1. Сам главноуправляющий Грузией доносил царю: «Явны советы иностранцев, окружающих Аббас мирзу... Между тем делаются персиянами приготовления к войне, собираются из отпусков войска, и уже на границах появились отряды оных, где прежде их не бывало»2.

Этой же точки зрения на деятельные антирусские происки накануне русско-иранской войны 1826—1828 гг. придерживалась единодушно и вся русская мемуарная литература. Типичным для последней является высказывание о причинах этой войны, которое встречается в воспоминаниях графа И. О. Симонича, генерала Кавказского корпуса, а впоследствии посланника России в Иране. Симонич писал: «Англичане, всегда обеспокоенные за прочность своих владений в Индии, с неприязнью взирали на тесный союз России и Персии и потому поддерживали партию войны, обнадеживая наследника престола в его мечтах о завоеваниях»3.

Интересным является и свидетельство одного иранского хана, попавшего в плен к русским. Огурлу-хан заявлял, что «Ост-Индская компания, платившая персидскому двору в год 800 000 руб. серебром через посла своего, в нынешнем году требовала от персиян непременную войну с Россией, в противном случае отказывалась продолжать плату и просила возврата уплаченной суммы»4.

Англичане не только толкали Иран на войну, но они самым деятельным образом и всесторонне подготовляли Иран к схватке с Россией. Англичане субсидировали Иран деньгами, снабжали иранскую армию вооружением и боеприпасами, стремясь к тому, чтобы она не уступала русской; английские офицеры обучали иранскую пехоту,

91

разрабатывали военные планы, укрепляли иранские крепости.

Это сотрудничество английских резидентов в Иране с иранским правительством в деле подготовки страны к войне было настолько тесным и полным, что когда 26 июня 1826 г. Фетх-Али шах созвал заседание дивана и участникам заседания был роздан ракам (начертание, инструкция) шаха, где под большим секретом говорилось о предстоящей войне с Россией, то это заседание дивана проходило с участием членов английской дипломатической миссии, аккредитованных в Тегеране и Тавризе1.

Если иранское правительство лихорадочно готовилось к войне, спешило с ее развязыванием, желая возможно быстрее восстановить власть иранских феодалов над Закавказьем, то царское правительство вело в то время осторожную политику.

Бесспорно, что Закавказье имело для Российской империи исключительное значение, как важнейшая стратегическая база — плацдарм для продвижения на Восток, как защитный вал южных владений России от нападений со стороны Ирана и Турции, как важный внешний рынок, наконец, как источник сырья для русской промышленности. Однако по ряду обстоятельств царская дипломатия в ту пору проводила очень сдержанную политику в отношении дальнейшего расширения русских владений в Закавказье.

Эта осторожная в средневосточном вопросе позиция России объяснялась многими причинами: боязнью царя поставить в ряды своих открытых противников ревнивую к успехам русских на Востоке Англию; уверенностью его в том, что если не затрагивать интересы Англии на Среднем Востоке, то с нею удастся договориться в желательном для России направлении по более важным ближневосточным проблемам; наконец, убеждением, что Восточный вопрос должен решаться на Балканах, а не в Передней Азии. Уже вследствие одного этого убеждения иранская

92

проблема в планах русской дипломатии отступала на второй план. На ограничение внешнеполитической активности царского правительства на Среднем Востоке влияло и то обстоятельство, что правительство не только не имело поддержки прогрессивных сил внутри страны, но, наоборот, имело эти силы против себя. Нельзя забывать и того, что месяцы, непосредственно предшествовавшие иранской войне, совпали с периодом следствия и расправы царя над декабристами, когда царь перестал доверять Ермолову, потерял уверенность в войсках Кавказского корпуса и не знал, насколько последний надежен, особенно под командованием Ермолова, как орудие для осуществления внешнеполитических замыслов царизма. Все это заставляло царя сосредоточить внимание на проблеме Ближнего Востока, а не Среднего, и избегать на последнем каких-либо осложнений.

Царское правительство не готовилось к войне; оно предпочитало покончить миром разногласия с Ираном, возникавшие по вопросу уточнения границы. Не доверяя решение этой задачи Ермолову, царь фактически отстранил его от участия в дипломатических сношениях с Ираном, командировав с посольством в Тегеран весною 1826 г. одного из своих приближенных — князя А. С. Меншикова. Удобным предлогом для направления императорского посольства к шаху было извещение о вступлении на престол Николая I. Основная же задача миссии Меншикова заключалась в устранении русско-иранских пограничных конфликтов, которые порождались все новыми и новыми территориальными претензиями Ирана. Посол должен был договориться с иранскими властями «о промене взаимно занятых земель» и обеспечить мир с шахом, хотя бы ценою некоторых территориальных уступок.

Посольство Меншикова окончилось полной неудачей. После прибытия посольства в Иран английская агентура в Иране, опасаясь заключения русско-иранского соглашения, усилила антирусскую пропаганду. Высшее шиитское духовенство в июне 1826 г. издало фетву1, призывая народ на священную войну против русских (активность

93

духовенства была оплачена шахом 200 тысячами туманов).

Фетх-Али шах в июне 1826 г. принял российского посла в своем дворце в Султанее, а затем приказал арестовать Меншикова и весь состав посольства.

8 июня 1826 г. главнокомандующий русскими войсками на Кавказе генерал Ермолов просил шаха о принятии срочных мер к прекращению набегов на русские границы, а уже 16 июля многочисленная иранская армия вероломно, без объявления войны, открыла военные действия против России. Началась русско-иранская война 1826—1828 гг.

Война эта была по своему характеру захватнической, несправедливой войной с обеих сторон, так как в ходе ее решался вопрос: останутся ли страны Закавказья под варварским господством иранских феодалов или превратятся в колонию русских помещиков и купцов. Но вопреки захватнической политике царской России на Кавказе объективно-исторические последствия русско-иранской войны 1826—1828 гг., так же как и других войн, которые вела Россия в Закавказье в начале XIX в., имели прогрессивное значение: ряд кавказских народов был освобожден от страшного ига иранского шаха или турецкого султана.

5

Первые недели войны были неудачны для русских. Хотя Ермолов неоднократно доносил о приготовлениях Ирана к войне с Россией, однако русское командование в Закавказье оказалось не готовым к отражению внезапного нападения иранцев. Известную роль в этом сыграла боязнь царя усилить подкреплениями Кавказский Корпус, находившийся под начальством «ненадежного» Ермолова, и уверенность русских властей в Грузии, что Иран не начнет военных действий против России в то время, когда он принял посольство Меншикова.

Аббас мирза, главнокомандующий иранской армией, намеревался нанести основной удар в районе Карабахской провинции. Для этой цели под его командованием были сосредоточены значительные силы пехоты (до

94

40 тыс.) и иррегулярной конницы. Но продвижению в Карабах помешала героическая оборона русскими крепости Шуша, которую Аббас мирза безрезультатно осаждал 40 дней. Зато почти все восточное Закавказье от Грузии до Каспия оказалось в руках иранцев; Баку и Кубы были ими осаждены, а Елизаветполь (Ганджа), Ленкорань и Салияны заняты иранскими войсками. В ряде пунктов местное население поднялось с оружием в руках против русских властей.

После того как против иранцев начали действовать уже не малочисленные и разрозненные пограничные гарнизоны, а подтянутые к театру военных действий резервы Кавказской армии, положение резко изменилось. Модернизированная иранская армия, обученная английскими инструкторами, не выдержала первых же решающих столкновений с русскими войсками. Отряды генерала Дениса Давыдова прочно прикрыли дороги в Грузию. В сентябре войска генерала Мадатова разгромили при Шамхоре армию Мохаммед мирзы (сына Аббас мирзы), затем сам Аббас мирза был разбит Паскевичем при Елизаветполе: русские заняли Елизаветполь, а разгромленная армия шах-задэ переправилась на южный берег Аракса. Небольшая группа войск под командованием самого Ермолова заставила иранцев снять осаду с Баку и Кубы и других пунктов каспийского побережья. К октябрю 1826 г. почти вся территория русских владений в Закавказье (за исключением части Талыша) была очищена от неприятеля.

Но исход войны должна была определить кампания следующего года.

В связи с неудачным для России началом русско-иранской войны («мы претерпели поражение не дравшись», — писал о военных действиях Грибоедов), а также по причине старой неприязни и плохо скрытого недоверия к Ермолову император Николай I направил на Кавказ в качестве намеченного им преемника главноначальствующего в Грузии генерала Ивана Федоровича Паскевича.

Поэтому Грибоедов, прибыв в сентябре 1826 г. в Тифлис, оказался на Кавказе как бы между двух огней — между Ермоловым, при котором должен был продолжать службу, и генералом Паскевичем, будущим преемником

95

Ермолова. «Милый друг мой! — писал Грибоедов С. Н. Бегичеву. — Плохое мое житье здесь. На войну не попал: потому что и А[лексей] П[етрович] туда не попал. А теперь другого рода война. Два старшие генерала ссорятся, с подчиненных перья летят. С А. П. у меня род прохлаждения прежней дружбы»1.

«Прохлаждение прежней дружбы» Грибоедова с Ермоловым не было ни случайным, ни внезапным. Отношения между дипломатом и генералом остывали по мере того, как у Грибоедова накапливался личный опыт дипломатической службы на Востоке. Не прошло бесследно и пребывание его в 1823—1825 гг. в длительном отпуске: встречи в Петербурге и в Москве, поездка на юг, свидания с декабристами. Все это способствовало тому, что дипломат по-новому начинал смотреть на кавказские дела России. А затем последовало четырехмесячное сидение Грибоедова под арестом в Главном штабе. Не мог человек, прошедший через следствие по делу декабристов, родной им по духу, подходить к оценке крутой по отношению к народам Кавказа политики главнокомандующего со слепым подобострастием младшего чиновника.

Были, конечно, помимо указанных, и другие, не вполне еще изученные, причины расхождения дипломата с главнокомандующим. Грибоедов, например, сам признавался, что Ермолов «упрям, как камень, и что ему невозможно вложить какую-нибудь идею»2. В каких именно случаях Грибоедов старался повлиять на решения Ермолова сказать, конечно, трудно. Может быть, то были советы главнокомандующему в связи с движением декабристов, может быть, критические замечания по проблемам кавказской политики или по вопросам войны с Ираном. Бесспорно одно: Грибоедов претерпел неудачу в своих попытках оказать влияние на Ермолова.

Смена Ермолова Паскевичем на посту главноуправляющего гражданской частью и пограничными делами в Грузии произошла 28 марта 1827 г.

96

Генерал Паскевич был включен императором Николаем в свое ближайшее окружение, хотя по рождению не принадлежал к избранной и титулованной аристократии. Паскевич воспитывался в Пажеском корпусе и по окончании его быстро сделал блестящую карьеру. В двадцать восемь лет он — генерал-майор и командир полка. Своей карьерой Паскевич прежде всего был обязан расположению к нему царской семьи; особенная близость установилась у Паскевича с великим князем Николаем Павловичем, будущим императором Николаем I, который проходил военную службу под начальством генерала.

Крупным военным дарованием Паскевич не обладал, но не был и невеждой в военном деле. Не лишенный здравого смысла, он во время русско-иранской войны сумел в максимальной степени использовать талантливость Бурцова, Вольховского, Пущина, Раевского и других декабристов, которые вместе с некоторыми офицерами, непричастными к событиям на Сенатской площади, были подлинными организаторами побед русской армии в этой войне.

По своим политическим убеждениям Паскевич являлся видным представителем дворянско-крепостнической реакции. Это бесспорно подтверждается не только его отношением к декабристам и «прикосновенным», сосланным в армию на Кавказ, но и всей его политической деятельностью как в Закавказье, где он проявил себя сторонником крайней централизации и русификации, так впоследствии и в Польше, когда в качестве наместника он проводил ту же реакционную русификаторскую политику.

Паскевич любил окружать себя «ничтожными льстецами», людьми, «лишенными всякой самостоятельности». Особенно бросались в глаза «самонадеянность и заносчивость» Паскевича, «достигшие невероятных размеров, примерное попечение приписывать себе все, совершенное подчиненными, умалчивая, либо искажая заслуги их и удаляя вскоре по одержании успеха тех из них, коим он, по общему мнению, был тем обязан»1.

Таков был новый начальник Грибоедова.

97

6

Через несколько дней после вступления в должность главноначальствующего в Грузии Паскевич пишет Нессельроде: «При вступлении моем в новую должность я нужным почел удержать при себе и употребить с пользою тех из чиновников, служивших при моем предместнике, на способности и деятельность которых можно положиться, в том числе Иностранной Коллегии н/адворного/ с/оветника/ Грибоедова. С 1818 года он был секретарем при Персидской миссии, сюда назначен в 1822 году к главноуправляющему для политической переписки, ...с некоторым успехом занимался восточными языками, освоился с здешним краем, по долговременному в нем пребыванию, и я надеюсь иметь в нем усердного сотрудника по политической части»1.

Грибоедов сразу же энергично берется за порученные ему дела. «Не ожидай от меня стихов. — пишет он Булгарину. — Горцы, персиане, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощают все мое внимание»2.

Война поставила перед русским командованием ряд неотложных задач. Одна из них была в значительной степени дипломатического порядка. Следовало решить, какой политической линии придерживаться по отношению к владетельным феодалам, вассалам иранского шаха, а также по отношению к племенам Закавказья и северо-западного Ирана, чтобы русская армия, перейдя Аракс, не очутилась бы в атмосфере всеобщей враждебности, иначе все военные операции были бы весьма осложнены.

Само собой напрашивалось решение: заранее, еще до прихода русских войск, рассеять, насколько это возможно, предубеждение против русских и неприязнь к ним, усиленно разжигаемые иранскими властями среди мусульманского населения армянских провинций и Азербайджана. Для этого русскому командованию следовало: ханов, ориентировавшихся на Россию, укрепить в сделанном

98

ими выборе, нейтральных — оттолкнуть от Ирана и привлечь на свою сторону, настроенных же к русским враждебно и, вероятно, уже борющихся против России с оружием в руках — поколебать в их решимости.

Политическая подготовка похода предполагала также принятие мер к тому, чтобы поставить в известность кочевые племена, обитавшие в районе будущей военной кампании, о том, что русские власти и русская армия не затронут их первейших интересов, т. е. жизни и собственности, их религиозных установлений и основ их политического существования, покоящихся на местных обычаях.

Эта политическая линия могла быть принята русским командованием лишь после соответствующей санкции Петербурга, так как в конечном счете она была направлена к тому, чтобы поколебать отношения между законным монархом и его подданными. Паскевич знал, насколько Николай I старался казаться непреклонным легитимистом и как опасался, чтобы кто-нибудь в этом не усомнился. Упрек в отступлении от принципов легитимизма был бы крайне неприятен Паскевичу. Поэтому еще весною 1827 г. началась переписка между русскими властями в Закавказье и Петербургом о принципах, полагаемых в основу взаимоотношений русского командования с населением и феодальными владетелями, обитавшими по ту сторону Аракса.

23 марта 1827 г. начальник Главного штаба граф Дибич, находившийся тогда в Тифлисе, писал в своем донесении императору о политике по отношению к Ирану: «Всякое средство, клонящееся ко взбунтованию провинций, нами еще не занятых, и всякая мера, имеющая целью ниспровержение царствующей ныне в Персии династии, при всей вероятности успеха должны, по мнению моему, быть решительно устранены»1.

Положение, выдвинутое начальником Главного штаба, было одобрено Николаем I. В ответном письме Дибичу, составленном Нессельроде, говорилось, что императору угодно тщательно избегать в сношениях с ханами и с народами, обитающими за Араксом, всякого рода обещаний,

99

которые возродили бы разные предположения и вовлекли бы Россию в предварительные обязательства. Именно в таком смысле и должен был Дибич дать наставления генералу Паскевичу1.

При скорости тогдашних почтовых сношений Паскевич мог получить это инструктивное указание от Дибича не ранее последних чисел мая. Но время не ждало. Новая кампания приближалась, и, готовясь к ней, русское командование в Закавказье не могло не попытаться в интересах русского оружия провести политическую подготовку будущего театра военных действий.

Именно с этой целью была представлена Паскевичу докладная записка («Нота») «О способах вступить в сношения с частными Персидскими владетелями, с кем именно и чрез кого»2.

В записке перечислялся значительный круг лиц, живших в русских владениях Закавказья или в Иране, на которых можно было бы опереться русским властям и следовало бы использовать в своих целях во время кампании в армянских провинциях и в Азербайджане. Цель, которая, по мнению автора докладной записки, должна быть поставлена перед направляемыми в пределы Ирана агентами, заключается в «склонении на нашу сторону» влиятельных феодалов Азербайджана и Восточной Армении. Докладная записка рекомендовала дать наставление управляющему Карабахом, «чтобы он не пренебрег никакими средствами, дабы завязать обоюдные обсылки на словах или на письме с теми из табризских жителей и их начальников, которые недовольны нынешним порядком дел в Азербежане и готовы нам благоприятствовать»3.

Заверенная полковником Бутурлиным копия докладной записки («Ноты») указывает, что эту записку, поданную Паскевичу, «подписал генерал-адъютант Паскевич» (?). Конечно, эта докладная записка была представлена главнокомандующему не им самим (что было бы очевидной нелепостью). Можно предположить, что автором её был А. С. Грибоедов.

100

Во-первых, сам предмет докладной записки относился к сфере компетенции Грибоедова, как лица, находившегося при главнокомандующем «для заграничных сношений с турецкими пашами, с Персиею и с горскими народами». Во-вторых, автор докладной был вполне в курсе заграничных сношений русских властей в Закавказье, а также их сношений с горцами в последние месяцы пребывания на этом посту Ермолова. Таким лицом и был по своему служебному положению Грибоедов. В-третьих, докладная записка помечена 19 апреля 1827 г. Эта дата прекрасно совпадает с датой приведенного выше письма Грибоедова Булгарину от 16 апреля 1827 г., в котором он писал: «Горцы, персиане, турки, дела управления... поглощают все мое внимание».

Главнокомандующим было обращено особое внимание на эту докладную записку. 21 мая 1827 г., уже во время похода, Паскевич направил предписание князю Абхазову, управляющему мусульманскими провинциями, почти дословно повторяющее ряд указаний упомянутой докладной. «Поручаю в/ашему/ с/иятельству/, — писал Паскевич, — ...всемерно стараться, дабы завязать обоюдные обсылки на словах или на письме с теми из тавризских жителей и их начальников, которые недовольны нынешним порядком дел в Адербейджане и готовы нам благоприятствовать»1.

После почти полного очищения к октябрю 1826 г. русских владений от иранцев в военных действиях наступило затишье. Новая кампания начинается в апреле 1827 г. 12 мая 1827 г. вместе со штабом главнокомандующего отправляется в поход и Грибоедов. Накануне отъезда, 8 мая 1827 г., он просит Мазаровича, который собирался уезжать в Петербург, предоставить ему французскую или русскую копию Гюлистанского договора2. Текст Гюлистанского

101

договора был нужен Грибоедову для И. Ф. Паскевича. Направляясь в поход, генерал отослал Нессельроде большую докладную записку, в которой давалась оценка новым русским командованием иранской политики Ермолова1.

Можно не без основания предполагать, что и этот документ был отработан для Паскевича его «сотрудником по политической части»2.

В записке главнокомандующий затрагивал один из кардинальных вопросов «иранской» политики России в тот период — вопрос о признании после окончания войны Аббас мирзы наследником иранского престола, с тем чтобы поставить его под покровительство России. Аббас мирза являлся руководителем внешней политики Ирана, он возглавлял иранскую армию, он начал войну против России и вел эту войну. Естественно было генералу Паскевичу и его «политическому советнику» — Грибоедову продумать весьма важный вопрос, правильна ли была позиция Ермолова по отношению к наследному принцу Ирана, соответствовала ли она интересам России на Среднем Востоке, не устарела ли она, следует ли ее придерживаться или идти иным путем.

Позиция, занятая Аббас мирзою по отношению к России, и слишком очевидная близость к нему английских резидентов в Иране заставляли русские власти Закавказья относиться к Аббас мирзе с определенной сдержанностью и даже первоначально совсем воздерживаться от признания его наследником престола. Несмотря на все настояния Аббас мирзы и домогательства английских резидентов, А. П. Ермолов предпочитал в противовес

102

английскому влиянию выделять Мамед-Али мирзу, старшего сына шаха, отстраненного отцом от наследования престола.

Ермолов видел в Аббас мирзе непримиримого врага России, который никогда не оставит стремления вновь захватить Грузию и другие закавказские владения, отошедшие к Российской империи. Генерал полагал, что рано или поздно, но Аббас мирза развяжет войну с Россией; к тому же он постоянно и энергично поддерживал враждебные русской власти элементы на Кавказе и в Закавказье. «Достойный сей наследник с удовольствием окружает себя, — саркастически замечал Ермолов, — всеми вредными для нас мошенниками, в беспрерывных сношениях с обитателями Кавказа, возбуждая их против нас и расточая на то деньги»1.

Ермолов прекрасно знал и то, что Аббас мирза являлся орудием в руках британской дипломатии. Поэтому он считал, что признание Россией наследником иранского престола именно этого принца будет способствовать лишь усилению монопольного влияния англичан в Иране, а для России только создаст новые осложнения на Среднем Востоке.

Возражая против признания Аббас мирзы наследником Фетх-Али шаха, генерал ссылался также на то, что шах, избирая Аббас мирзу, уничтожал права старшего сына и действовал «вопреки закона земли». Однако кавказская практика главнокомандующего свидетельствовала, что он далеко не всегда соблюдал легитимистские принципы в отношении владетельных феодалов Закавказья. Вряд ли поэтому Ермолов придавал столь большое значение нарушению со стороны шаха государственноправовых обычаев Ирана.

Убежденным противником признания Аббас мирзы наследником иранского престола Ермолов оставался до конца своего пребывания на посту главноуправляющего в Грузии.

В отношении, посланном генералом Паскевичем Нессельроде 12 мая 1827 г., ермоловская точка зрения на

103

русскую политику в Иране и главным образом его отношение к Аббас мирзе подверглись резкому осуждению. «Я вижу из официальной переписки, которую просмотрел, — писал Паскевич, — что со времени нашего посольства 1817 года, столь скромного по полезным результатам, до последнего разрыва вменялось англичанам в преступление домогательство дружбы того из сыновей шаха, который всегда обнаруживал привязанность к европейцам, и возбуждало негодование, что Аббас мирза не предпочитал нас, которые отказывали ему даже в титуле наследника его отца (что ему было торжественно гарантировано трактатом), той нации, которая предлагала ему помощь деньгами, оружием, офицерами, чтобы обучить его войска. Между тем кто более России должен быть заинтересован в укреплении монархического принципа в стране, к которой она столь близко прилегает своими недавно приобретенными владениями?

Сведения, которые я принял во внимание и которые мне доставили чиновники Персидской миссии, переводчики и большое число лиц, более или менее сведущих в наших предшествующих сношениях с Тавризом и Тегераном, дают мне основание полагать, что если бы мы чистосердечно (franchement) даровали Аббас мирзе наше покровительство, то дела не дошли бы до настоящего положения, и что в будущем, когда провидение приведет наших храбрецов к славным подвигам, ...и мы запечатлеем по ту сторону Аракса должное уважение к воле нашего августейшего монарха, великодушие по отношению к Аббас мирзе и деятельное покровительство, которое наше правительство ему дарует, явится, как мне кажется, наиболее надежным средством заставить наших врагов искать союза и дружбы Российской империи»1.

Приведенный выше документ является своего рода обоснованием и изложением (правда, применительно только к одному из решающих вопросов русско-иранских отношений) той политики влияния, которую русское командование в Закавказье считало в ту пору необходимым положить в основу этих отношений.

104

Главнокомандующий следовал этой политике, учитывая прежде всего ее значение для хода военной кампании. Ярый русификатор, генерал Паскевич, если и принимал советы и предложения Грибоедова, направленные на сохранение за местным населением его обычаев и учреждений (а это в первую очередь могло привлечь его к русским), то признавал за этими учреждениями и обычаями лишь временное, преходящее значение.

Грибоедов же был принципиальным сторонником такой политики. Исходя из нее, он решал не только проблему взаимоотношений России с наследником иранского престола Аббас мирзой, но, как мы видели, и вопрос о позиции русского правительства по отношению к феодалам Закавказья и Азербайджана и к трудовому населению этих областей.

Эта же мысль проводится Грибоедовым в представленной Паскевичу весной 1827 г. записке «О Гилани»)1. Этот небольшой документ предназначался для ознакомления нового главнокомандующего с прикаспийской провинцией Ирана, в которой могли развернуться военные действия (в Астрахани уже шли подготовительные работы к десантным операциям на южном побережье Каспия). Интерес главнокомандующего к Гиляну был обусловлен и другими соображениями — русское правительство

105

не исключало возможности присоединения после войны этой провинции Ирана к России: ведь входил же Гилян сто лет назад, после Персидского похода Петра I, в состав Закавказских владений России. Записка «О Гилани» показывает, что А. С. Грибоедов прекрасно знал и эту провинцию Ирана: при весьма малом размере записки особенности природы, хозяйства и управления Гиляна, — края, который в «политическом и торговом отношении» для русских «чрезвычайно важен», были очерчены Грибоедовым с большою точностью и полнотою. «Но сия область тогда только принесет истинную пользу, — писал Грибоедов, — если будет управляема по своим обычаям, независимо от наших министерств...»1.

Большое влияние на весь ход военных действий с Ираном оказала деятельность А. С. Грибоедова во время кампании 1827 г. Курс русской политики на Среднем Востоке, проводимый командованием в этот период, намечался и уточнялся при ближайшем участии Грибоедова, находившегося на положении политического советника главнокомандующего. Принимался в известной мере новый политический курс, поскольку порывали со старой, «ермоловской», традицией. Это прежде всего сказалось на решении вопроса о позиции, занимаемой Россией и русским командованием по отношению к владетельным ханам Закавказья. То была проблема первостепенной важности.

Политика привлечения на сторону России феодальных владетелей Закавказья была известна русским властям еще со времен князя Цицианова, главноначальствующего в Грузии в 1802—1806 гг. Взаимоотношения между Россией и владетельными ханами Закавказья Цицианов оформлял соответствующими договорами о вассалитете. При Ермолове имело место уклонение от этой политической линии.

«Ермоловская» политика заключалась в непрепятствовании, а иногда и в прямом способствовании переходу в Иран ханов, враждебных России и русским. Ермолов в своем предписании Грибоедову, замещавшему в сентябре

106

1820 г. поверенного в делах в Тавризе, говорил о перешедших к Аббас мирзе феодалах: «Если вся сия беглецов сволочь выставлять будет опасности, которые она преодолела, чтобы передать себя в великодушное покровительство наследника, уверьте последнего, что никто не останавливал их и что, напротив, я надеюсь умножить число взыскующих его благодеяния»1. Ермолов проводил политическую подготовку ожидавшейся войны с Ираном: шло своеобразное очищение тыла будущего театра военных действий от неблагонадежных феодалов.

Паскевич же и его секретарь по дипломатической части придерживались в корне отличной от ермоловской политики, привлекая ханов Закавказья и Азербайджана на сторону Российской империи.

Ермолов, например, не видел для России какого-либо ущерба в том, что влиятельный закавказский феодал Мехти-Кули хан Карабахский в результате «частых в тайне сношений» бежал в Иран, променяв прежнее «свое состояние на ежедневную прогулку босыми ногами по каменному помосту двора» его высочества наследника2. Русское же командование в 1827 г., как показывает переписка Паскевича, весьма заботится о «наклонении в свою пользу» Мехти-Кули хана и, когда Мехти-Кули хан вновь отдается России, расценивает это как прямой и большой успех русской политики.

Перечисляя выгоды для России от возвращения Мехти-Кули хана в Карабах, Паскевич, в частности, отмечал, что теперь «Карабах становится обороною прочим областям, позади его лежащим, внимание наше не будет раздроблено между внешним нападением и внутреннею враждою, и мы вернее нанесем вред неприятелю при каждом удобном случае». Немаловажное значение при этом придавалось именно укреплению русского влияния в Иране при содействии Мехти-Кули хана: «Посредством содействия» Мехти-Кули хана «мы можем вступить в короткие сношения с Тавризом и Тегераном», — указывал в своем рапорте от 12 июня 1827 г. Паскевич3.

107

Имеется основание предполагать, что в составлении этого рапорта, раскрывающего положительное значение политики привлечения на сторону русских населения Закавказья и Азербайджана, принимал участие Грибоедов: одним и тем же числом помечены и этот рапорт и посвященное тому же вопросу частное письмо Паскевича начальнику Главного штаба Дибичу, черновик которого написан рукою Грибоедова. В этом письме главнокомандующий испрашивал назначения Мехти-Кули хану обещанных ему ранее 4 тыс. червонцев в год, видя в этом один из способов к восстановлению среди феодальных владетелей доверия к русским обещаниям1.

Вдохновителем и правою рукою Паскевича в проведении этой политической линии был Грибоедов. Весьма энергичная деятельность Грибоедова бесспорно способствовала успешному «наклонению в пользу России» ряда феодальных владетелей и, главное, самих племен, бывших ранее под властью Ирана. Как правило, «прокламации» от имени русского командования к ханам и племенам Закавказья составлял Грибоедов. В своих «Путевых заметках» под датою 22 июня (1827 г.) он отмечает: «Прокламация садакцам и миллинцам». Паскевич же извещал Нессельроде, что именно в этот день он «вне правил послал прокламации и письма к старшинам сардарским». Естественно, что эти обращения к старшинам кочевых племен, разосланные русским командованием, были составлены секретарем по политической части при главнокомандующем, а не самим генералом.

Активное участие Грибоедова в привлечении на сторону России ханов и племен Закавказья и Азербайджана подтверждается и перепиской его в 1828 г. как полномочного министра с главнокомандующим о награждении медалями и деньгами разного звания людей, оказавших услуги русским войскам. В прошении Сафраза Саакова на имя Паскевича, документе, включенном в эту переписку, прямо указывается: «В прошлом, 1827 году Российский в Персии посланник г. статский советник Грибоедов чрез капитана Беглярова посылал меня к нахичеванским ханам за Аракс, с уверением, что они останутся

108

безопасны по случаю прибытия вскоре в Нахичевань Российского войска. Они на обещаниях моих уверялись и в то же время возвратились в свой дом»1.

«Грибоедовские» прокламации («грибоедовские» потому, что Паскевич их разослал все же «вне правил», т. е. вероятно, под влиянием своего сотрудника по политической части) имели огромный успех. «С тех пор, — доносил Паскевич Нессельроде, — ежедневно пригоняли из гор стада овец и быков, приносили овощи, масло, сыр, домашних птиц. За все платили. Из оставшихся жителей никто уже нас не дичился. Строгие взыскания за малейшую им обиду внушили им высокую мысль о нашем правосудии, которое нигде так не ценится, как на Востоке, ибо здесь оно реже, нежели где-нибудь»2.

Как показывает переписка Паскевича, переговоры с Мехти-Кули ханом также велись при участии Грибоедова. Недаром последний в своем лаконически скупом дневнике «Эриванского похода» нашел возможным отметить: «8-го [июня]... Мехти-Кули хан перешел к нам с 3000 семействами»3. Во время посещения лагеря Аббас мирзы в Каразиадине Грибоедов не забыл выяснить, какое впечатление на иранцев оказал переход карабахского хана на сторону русских и с чувством явного удовлетворения констатировал; «Я заметил, между прочим, что переход к нам Мехти-Кули хана много озаботил персиян насчет доверия, которое это происшествие внушает всякому, кто пожелает поискать российского покровительства»4.

Блестящим результатом проведения политики влияния следует считать и другую крупную дипломатическую победу — привлечение на сторону русских Эксан хана, одного из владетельных феодалов Закавказья. Эксан хан был сыном Келб-Али хана Нахичеванского, которому Ага-Мохаммед шах приказал сперва выколоть глаза, а потом отпустил управлять ханством. Эксан хан выступил мстителем

109

за отца. Командуя в крепости Аббас-Абад нахичеванским батальоном сарбазов, он поднял восстание против остальной части гарнизона, и крепостные ворота были открыты русским. Поступок Эксан хана не был для русского командования счастливой неожиданностью. Он был подготовлен переговорами с ханом, которые велись при деятельном участии Грибоедова1.

Это обстоятельство и дало основание Н. Муравьеву в своих «записках» отметить про Эксан хана, что «он был в сношениях с нами и показал расположение к сдаче; так что удачу сию (взятие крепости) никоим образом нельзя приписать искусству вождя нашего». Д. А. Смирнов прямо указывал: «Движения к Аббас-Абаду... были следствием личных, самых убедительных настояний Грибоедова»2

Надо подчеркнуть, что все же эта политика проводилась весьма осторожно: главнокомандующий был очень сдержан в осуществлении подобных мероприятий. Согласно его собственному замечанию, это были действия «вне правил», которые противоречили охранительным тенденциям и принципам легитимизма, столь обязательным для ближайшего окружения императора Николая I. («Обсылки» с Мехти-Кули ханом не шли вразрез с этими принципами, так как этот хан был ранее подданным России). К тому же Петербург не одобрял эти действия. И не столько охранительно-легитимистские принципы заставляли руководителей внешней политики России уклоняться от всяких мер, которые могли бы способствовать раздроблению иранской монархии и ниспровержению царствующей в Иране династии, как опасения вовлечь Россию в войну с англичанами. Нессельроде писал Дибичу, что такая политика вызовет «неминуемо живейшие опасения» в Англии и «мы увидим себя вовлеченными в положительную распрю» с нею3.

110

Вот почему мероприятия подобного порядка в сношениях русского командования с феодалами Азербайджана проводились не широким фронтом и общего обращения ко всем феодальным владетелям Закавказья и Азербайджана с призывом отложиться от Ирана не последовало. «Возмутительные средства... — это верное орудие мы имели в руках наших, — писал Грибоедов, — но против их (иранцев. — С. Ш.) не обратили»1.

На привлечение племен и ханов Закавказья на сторону России Грибоедов смотрел не как на политику момента, целесообразную лишь в острый период военных действий. Грибоедов считал необходимым, чтобы и в дальнейшем отношения России со странами Среднего Востока, с Ираном в первую очередь, покоились на прочном и прогрессивном русском влиянии, чтобы ориентация этих стран на Россию диктовалась не только высоким военным потенциалом империи, но экономическим и культурным тяготением самих народов Востока к России. Не покорение силой русского оружия. стран Среднего Востока, а подчинение их экономическому влиянию России — вот основная мысль Грибоедова.

Грибоедов полагал, что и в мирное время следует всячески привлекать племена и владетелей Закавказья на сторону России. Вот почему, когда ему случилось в 1828 г. ознакомиться с состоянием управления Нахичеванской провинции, отошедшей по Туркманчайскому договору к России, и он писал Паскевичу о мерах улучшения администрации провинции, он при этом подчеркивал необходимость укрепить расположение населения и ханов Нахичевани к России, в частности оказать внимание тому же Эксан хану.

7

В «Актах Кавказской Археографической Комиссии» опубликован один очень интересный документ, который показывает, как осуществлялась во время кампании 1827 г. политика «мирных сделок» русского командования

111

с разными закавказскими племенами, политика привлечения их на сторону России. Речь идет о донесении Паскевича Нессельроде от 27 июня 1827 г., направленном из Нахичевани, с театра военных действий («О мирных сделках с разными племенами Эриванской области на походе из Эчмиадзина в Нахичевань»)1.

Необходимость привлечения на сторону России или хотя бы нейтрализации племен, обитавших в Эриванской и Нахичеванской областях, была для русского командования совершенно очевидна. Идя к Нахичевани, Паскевич не рассчитывал встретить сильного неприятеля, но поход мог представлять весьма большие затруднения иного порядка.

Перед войсками лежала почти обезлюдевшая страна, угрожавшая именно этой пустотой и мертвенностью. По собранным штабом главнокомандующего сведениям, в Эриванской области до прихода русских войск обитало двадцать татарских оседлых и кочевых племен. Здесь проживали и армяне, занимавшиеся хлебопашеством. Сардарь Хусейн хан, правитель Эриванской области, угнал оседлых жителей за Аракс, чтобы не дать им убрать хлеб и тем лишить русские войска продовольствия. Кочевые племена, потревоженные в своих пастбищах, поднялись с семействами и стадами и ушли в турецкие области, а большей частью в Иран. Одни из ушедших поступили в конницу Хасан хана, брата эриванского сардаря, другие укрылись в горах. Серьезным противником для русских были карапапахи, обитавшие по эту сторону Аракса. Они намеревались действовать против русской армии самостоятельно. Кочующие в горах племена надеялись «в ущелистых скалах своих спокойно переждать тучу нашего вторжения, чтобы потом покорствовать сильнейшему», — говорил в своем донесении Паскевич. Вследствие растянутости на десятки верст линии русских транспортов были под возможным ударом карапапахов.

Вот почему политика привлечения племен Закавказья на сторону русских приобретала большое значение. «Я решился послать в горы некоторых людей.., — сообщал

112

в своем донесении Паскевич, — частью для разведывания дел и намерений между теми народами и для привлечения их на нашу сторону, а в случае же удачи сих переговоров, для возможной покупки у них скота моему войску»1.

Политика «мирных сделок с племенами Закавказья» вполне себя оправдала.

Был направлен охранный лист крупному феодалу Аслан-султану Шадилинскому. Письмо возымело соответствующее действие, и через три дня к Паскевичу явился Аслан-султан со старшинами шадилинцев. Паскевич хорошо принял и молодых шамшадильских татар, принесших повинную от имени своих отцов, которые бежали из русских владений в Иран еще при Ермолове, а также депутатов от карапапахов, которых Аслан-султан склонил явиться к главнокомандующему. «Крайне старался я внушить им», сообщал Паскевич Нессельроде, что русское войско послано не против них, а «против шаха персидского и сына его, против их армии и крепостей, за вероломное вторжение в наши границы. Народы, на пути нашем и по близости оттуда пасущие стада свои, или земледельцы не будут нами тревожимы. Если хотят снабжать нас продовольствием от избытка сельского своего хозяйства, то за все им будет заплачено щедрее, нежели персидским войском, которое в военное и мирное время обирает поселян беззащитных и илатов (кочующих), когда они не в силах противиться»2.

Слух о приеме Паскевичем Аслан-Султана и прочих старшин разнесся за Аракс и в горы. Под покровительство России отдались 900 семейств карапапахов. Одного из старшин Паскевич назначил «векилем над всеми», и эта мера, как отмечает донесение, «одним почерком» отвлекла половину народа от Наги хана Карапапахского, непримиримого врага России.

Таким образом, русская армия сумела решить важнейшую военно-политическую задачу: она или привлекла на свою сторону или нейтрализовала племена в районе военных операций.

113

Рассматриваемое донесение главнокомандующего «О мирных сделках с разными племенами Эриванской области на походе из Эчмиадзина в Нахичевань», по всей вероятности, было составлено А. С. Грибоедовым.

Это предположение подтверждается путевыми заметками Грибоедова во время Эриванского похода (записи от второй половины июня). Донесение Паскевича излагает события в хронологической последовательности; большинство событий, фиксированных в этом донесении, отмечены очень кратко, причем тоже в хронологическом порядке, и в записях А. С. Грибоедова. Последние представляют как бы скелет, канву донесения.

Доказательством составления этого донесения А. С. Грибоедовым является его указание в письме к П. Н. Ахвердовой: «28 июня 1827, перед рассветом. Нахичевань... Я провожу бессонную ночь, ожидая, пока перепишут мои служебные бумаги, после чего я должен разбудить генерала, чтобы он их подписал... Муравьев сегодня утром ходил в рекогносцировку крепости Аббас-Абад. Я был слишком занят, чтобы следом за ним сесть в седло... Я часто поднимал голову от своих бумаг, чтобы направить подзорную трубу в то место, где происходило дело»1. Бумаги, о которых говорится в этом письме, и были тем объемистым донесением, которое составлял по поручению Паскевича Грибоедов. Дата этого донесения (27 июня) полностью совпадает с датой письма Ахвердовой (28 июня), так как донесение, составленное 27 июня, естественно, и сохранило эту дату, хотя перебеливалось до 3 часов утра 28 июня.

Наконец, само содержание этого донесения говорит о предметах, относящихся к компетенции именно Грибоедова, как сотрудника при главнокомандующем для сношений с персиянами и с горскими народами. Само донесение представляет собою как бы отчет о реализации докладной записки «О способах вступить в сношения с частными Персидскими владетелями» (от 19 апреля 1827 г.), о которой уже говорилось выше.

114

8

В период кампании 1827—1828 гг. русские войска оккупировали Азербайджан. Возникла сложная задача организовать администрацию на захваченной территории. Ответственное поручение составить «Положение об управлении Азербайджаном» было возложено на Грибоедова. Им были составлены «Общие правила для действия Азербайджанского правления», которые затем были утверждены главнокомандующим. Генерал Остен-Сакен I-й, возглавлявший «Азербайджанское правление», дал «Общим правилам» очень высокую оценку. «От них зависел весь последующий успех», — писал он в своем рапорте Паскевичу1.

Блестящую оценку «Правилам», составленным Грибоедовым, давал и начальник канцелярии главнокомандующего П. М. Сахно-Устимович. «Положение об управлении Азербайджаном, — отмечал он, — было написано... Грибоедовым, который в продолжение четырехлетнего пребывания своего в Персии, еще до начатия войны, изучил местные законы, нравы, обычаи и самый персидский язык. Вот почему «Правила», им составленные, могли быть выполнены с таким успехом, что во все время занятия нами этой области не было не только волнений, но даже беспорядков»2.

Поручая Грибоедову разработать положение об управлении Азербайджаном, Паскевич не мог сделать лучшего выбора.

Прежде всего Грибоедов, как показывает «Вступление к проекту устава Российской Закавказской компании», прекрасно знал состояние управления в закавказских владениях России, в частности практику русской администрации в «ханствах, приобретенных императорским оружием», эту тяжелую систему ограбления и угнетения населения провинций военными властями, комендантами и частью феодалов, поддерживавших русских завоевателей.

115

Ему хорошо было известно, что «внутри новоприобретенных провинций» имели место «мятежи от введения иного порядка, небывалых прежде соотношений, взыскательности начальства, желавшего скорого исполнения, послушания, дотоле неизвестных, и вообще от перемен, которым никакой народ добровольно не подчиняется»1.

Понимал он и то, что в пограничных провинциях Закавказья обстоятельства военного времени «требовали единственно военного» управления, что, когда «каждый шаг на Военно-Грузинской дороге сначала был запечатлен русскою кровью... нельзя было помышлять ни о новом образе управления, ни о начертании законов, согласных с местными обычаями, для исследования, собрания и поверки которых, и притом для приноровления к ним кодекса, нужны разбор внимательный, досуг и спокойствие».

Наконец, знал он и то, что «некогда было помышлять об уравнении и правильном взимании налогов», что были «обращены в закон повинности всякого рода», так как русским властям в Закавказье прежде «надлежало пещись о квартировании и продовольствии войск»2.

Разрабатывая положение об управлении Азербайджаном, Грибоедов исходил из давно сложившегося у него четкого представления о наиболее желательной системе управления в закавказских владениях России, или, как он сам говорил, «о новом образе управления». При этом, конечно, учитывались условия военного времени.

Так как сам текст разработанных Грибоедовым правил («Положения») неизвестен, то в связи с этим особый интерес приобретает упомянутый рапорт Д. Е. Остен-Сакена. В рапорте очень подробно рассматриваются «правила» для Азербайджанского правления в их действии. Фактическим автором этого рапорта, составленного от имени Остен-Сакена, был декабрист Иван Григорьевич Бурцов3, офицер Генерального штаба, один из фактических руководителей военных операций русской армии в Закавказье. В Тавризе Бурцов в период русской оккупации

116

исполнял обязанности «полицеймейстера» и потому лучше кого-либо знал действительное положение в Азербайджане.

В основу «Правил» Грибоедов положил важнейший принцип, на котором, по его мнению, должна была базироваться русская политика на Востоке: «Одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы со знаменами победителей». В «Правилах» нашло отражение и другое принципиальное положение, сущность которого Грибоедов пояснял так: завоеванная область «тогда только принесет истинную пользу, если будет управляема по своим обычаям, независимо от наших министерств».

На осуществлении этих принципов Грибоедов настаивал и тогда, когда ему пришлось встретиться с устроением отошедшей к России мусульманской Нахичевани. Он писал тогда о сложившейся в этой провинции обстановке: «У беков и ханов мы власть отнимаем, а в замену даем народу запутанность чужих законов»; «нельзя дать себя уразуметь здешнему народу иначе, как посредством тех родовых начальников и духовных особ, которые давно уже пользуются уважением и доверием, присвоенным их званиям»1.

Рассмотрение «Общих правил об управлении Азербайджаном», а также деятельности в 1827—1828 гг. временного правления этой провинции показывает на конкретном материале жизненность и прогрессивный характер намеченной Грибоедовым системы управления оккупированной областью.

«Правила» придавали большое значение привлечению к управлению краем местных элементов. Для этого было создано «Главное управление Азербайджанской областью и города Тавриза». Помимо русских военных властей в него вошли авторитетные сановники Азербайджана: муджтехид тавризский Ага-Мир-Феттах, беглер-бег Тавриза Фетх-Али хан и др. Само городское правление Тавриза было образовано из старшин (кетхудов) — тех самых лиц, которые начальствовали в городе до вступления русских войск. Правление это не подчинялось коменданту города.

117

«Правила» предусматривали облегчение налогового бремени населения Азербайджана. Подати были уменьшены на одну четверть, принимая во внимание разорение страны. Селения, потерпевшие более других от фуражировок, освобождались от податей.

Очень важной мерой русских властей было упорядочение правосудия. Русские военные власти в Азербайджане не имели личных связей с местным населением и потому при разбирательстве жалоб в известной степени могли быть беспристрастны. «Персиянин и русский при враждебной встрече между собою равно были судимы и равному подвергались наказанию». Несмотря на военное время, более строгих, чем в России, наказаний не налагалось.

Военная оккупация может выливаться в весьма разнообразные формы. Русским командованием оккупационный режим был установлен в такой форме, которая в максимальной степени обеспечивала бы не только спокойствие Азербайджана, но и расположение его населения к русским. Для Паскевича это была лишь политика момента, вызванная обстоятельствами военного времени1. Утверждая «Положение об управлении Азербайджаном», главнокомандующий учитывал и внешнеполитический эффект этого акта. Разбирались в этом и оккупационные власти. Остен-Сакен (Бурцов) писал в заключение своего обширного рапорта: «Правление... стремилось укоренить в Азербайджанской области, чрез посредство коей Россия в грядущие времена могла б действовать не только на Персию и Турцию, но и на отдаленнейшие части Азии, зародыш новых понятий и впечатлить характер благодетельного правительства русского»2.

Выполнению русскими оккупационными властями поставленной перед ними военно-политической задачи весьма

118

способствовало то, что решение ее осуществлялось в данном случае в духе лучших традиций русской армии. Далеко не все в рапорте Остен-Сакена представляло собой идеализацию существовавшего на оккупированной территории положения: достаточно вспомнить близкую по времени оккупацию Эрзерума войсками того же Паскевича; Пушкин в качестве очевидца свидетельствовал «о тишине мусульманского города, занятого 10 000 войска», «в котором ни один из жителей ни разу не пожаловался на насилие солдата»1. Единодушными были и сообщения иностранцев, даже англичан, о том, что русская армия оставила по себе за Араксом добрую славу2. Во время пребывания русских войск в Азербайджане во всех его городах спокойно занимались ремеслами, велась оживленная торговля. Многочисленные караваны со всех концов Турции и Ирана спешили в Тавриз. Товары из Исфагана, Хамадана, Казвина и Решта, изделия Эрзерума, Баязета и Вана обменивались в стенах Тавриза на произведения русских мастеров.

Рассмотрение «Положения об управлении Азербайджаном» — документа прогрессивного для своего времени и имевшего большое международное значение — приводит к заключению, что разработать такое положение мог только глубокий знаток Востока, дипломат, обладавший действительно широким государственным подходом к проблемам взаимоотношения России с восточными и среднеазиатскими державами. Невольно вспоминаются слова декабриста Петра Бестужева. «Грибоедов — один из тех людей, — говорил Бестужев, — на кого бестрепетно указал бы я, ежели бы из урны жребия народов какое-нибудь благодетельное существо выдернуло билет, неувенчанный короною, для начертания необходимых преобразований...»3.

119

9

В июле 1827 г. начались мирные переговоры между русскими и иранскими уполномоченными. Министерство иностранных дел прикомандировало к Паскевичу в помощь при ведении переговоров действительного статского советника А. М. Обрезкова1. На характеристике этого сановника стоит несколько остановиться.

Александр Михайлович Обрезков происходил из старинной русской семьи, известной своими связями с придворными и дипломатическими кругами. Дед его, талантливый дипломат, долгое время представлял русские интересы в Константинополе, а отец был первоприсутствующим сенатором.

По годам Обрезков был почти ровесником Грибоедова, но на дипломатическую службу вступил раньше последнего. Скользя путями, проторенными отцом и дедом, быстро и плавно поднимаясь по ступеням табели о рангах, Обрезков с успехом делал служебную карьеру. Ко времени назначения в штаб Паскевича для участия в мирных переговорах с Ираном Обрезков имел уже солидный стаж и опыт работы, послужив и в Штутгарте, и в Константинополе, и в Тоскане, и в Вене.

Знакомства, а главное, благосклонное отношение к Обрезкову Николая I и его двора определили исключительную благожелательность к дипломату и руководства министерства иностранных дел. Само назначение его в действующую армию в Закавказье было результатом могущественной протекции дипломату, чтобы предоставить ему возможность «заслужить там свои шпоры»2.

120

Подпись Обрезкова стоит под Туркманчайским трактатом, однако не он, а Грибоедов является одним из авторов этого договора.

Силою обстоятельств, ввиду неопытности в иранских делах, в которых он был совершенным новичком, а также из-за натянутых отношений с главнокомандующим Обрезков должен был допустить большую активность Грибоедова при переговорах, окончившихся Туркманчайским трактатом, чем то следовало по его служебному положению и чину. В этом сказались также характеры и различное понимание дипломатами своих обязанностей.

Грибоедов был деятельным сотрудником по политической части при главнокомандующем. Он помогал ему разобраться во многих сложных вопросах, возникавших во время иранской кампании, и участвовал в их разрешении. О большом влиянии Грибоедова на Паскевича свидетельствовали современники.

Так, например, хороший знакомый Грибоедова, Никита Всеволодович Всеволожский, писал 15 июня 1827 г. из Горячих Вод своему брату Александру, тоже близкому знакомому дипломата (Грибоедов предполагал с Александром Всеволожским учредить компанию для торговли с Ираном), следующие новости с Кавказа: «Паскевич за 180 верст от Тифлиса, почему предполагаю я, что пущусь его догонять. Представь себе, что son factotum1 est Грибоедов, что он скажет, то и свято. Ребров2, конечно, в такой силе не был! Подробно все знаю от Дениса Васильевича3, который всякий день со мной»4.

Зная влияние Грибоедова на Паскевича, невыносимого в обращении с подчиненными, и роль Грибоедова при решении многих серьезных проблем политического порядка, возникавших во время похода, а также отдавая должное авторитету дипломата, сотрудники главнокомандующего нередко направляли Грибоедову важные деловые сообщения, иногда с прямой просьбой довести их до сведения

121

генерала. Даже фаворит и соглядатай Паскевича, поручик Карганов, прозванный «Ванькой-Каином», и тот иногда обращался к главнокомандующему через Грибоедова, упрашивая последнего: «Сделайте одолжение, Александр Сергеевич, доведите до сведения его высокопревосходительства...»1. При крайне неуживчивом и неуравновешенном характере Паскевича выступать в роли своеобразного посредника между ним и подчиненными, несомненно, было обременительной и тяжелой обязанностью. Возможно, этим и объясняется замечание Грибоедова, брошенное им во время эриванского похода: «Кто хочет истинно быть другом людей, должен сократить свои связи, как Адриан изрезал границы Римской империи, чтобы лучше охранять их. Вот задача моей жизни в главной квартире»2.

Паскевич привлекал Грибоедова и к своей частной переписке ответственного характера. Так, через руки Грибоедова проходила частная корреспонденция главнокомандующего с начальником Главного штаба И. И. Дибичем по внешнеполитическим вопросам, возникавшим во время эриванского похода, кампании за Араксом, а потом и в период мирных переговоров с иранцами. Едва ли Грибоедов играл при этом лишь роль простого секретаря. Будучи привлечен Паскевичем к конфиденциальной переписке с генералом Дибичем, Грибоедов выполнял функции именно советника по политической части3.

Даже далеко не полностью сохранившаяся переписка Паскевича и документация его штаба (сводки донесений

122

русской агентуры, памятные записки, связанные с заключением мира, материалы, представлявшиеся Грибоедовым главнокомандующему, отсылавшиеся в министерство и в Главный штаб письма, рапорты, отчеты, в составлении которых Грибоедов принимал непосредственное участие, а также другие материалы) подтверждают слова дипломата об огромной переписке, поглощавшей все его внимание.

Но Грибоедов провел иранскую кампанию не только с пером в руках. При каждой возможности он старался быть на передовой линии. Он следовал им же самим высказанному правилу: «Вот еще одна нелепость — изучать свет в качестве простого зрителя. Тот, кто хочет только наблюдать, ничего не наблюдает, так как его никуда не пускают, как человека бесполезного в делах и докучливого в удовольствиях. Наблюдать деятельность других можно не иначе, как лично участвуя в делах... Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить»1.

Обрезков по-иному понимал свои обязанности. Он ожидал открытия конференций с иранскими уполномоченными и, предпочитая комфорт опасностям похода, не разъезжал, подобно Грибоедову, под пулями, а расположился в крепости Аббас-Абад в «покойных квартирах». Его активность не была высока и во время самих конференций. Современники считали, что Обрезков был неопытен, не знал, как вести дела с иранскими дипломатами, почему переговоры и перешли в ведение Грибоедова и самого главнокомандующего, который, кстати говоря, весьма «шумел» на этих конференциях2.

Своего деятельного участия в ходе кампании и в переговорах с Ираном не скрывал и сам Грибоедов. Прямо свидетельствовали об этом участии и близкие к Грибоедову лица. Фаддей Булгарин писал о беспрерывных трудах и важных услугах дипломата, оказанных им при заключении Туркманчайского трактата. В 1830 г., когда публиковались булгаринские «Воспоминания о незабвенном Грибоедове», были живы все другие участники переговоров с Ираном, и они могли возразить Булгарину, если бы считали его

123

заключение неправильным. О «преимущественном» участии Грибоедова в переговорах о мире говорил и самый задушевный друг Александра Сергеевича, Бегичев1, а Д. А. Смирнов, хорошо знавший документальный материал о жизни и деятельности Грибоедова, сообщал: «Пишущему эту статью положительно известно то совершенно деятельное участие, которое принимал Грибоедов не только в заключении Туркманчайского договора, бывшего именно созданием Грибоедова, но и в самом ходе кампании»2.

Итак, «шумел» во время переговоров с иранцами Паскевич, но, когда шуметь и шуметь ли, подсказывал ему весьма полезный для него по политическим делам Грибоедов.

10

Мирные переговоры, начавшиеся в июле 1827 г., прошли несколько стадий, которые сменялись периодами открытых военных действий.

Кампания 1827 г. началась наступлением русских войск на Эриванском направлении. В середине апреля был взят древний культурный центр Армении Эчмиадзин, а затем была блокирована Эривань. В конце июня русские войска были уже в Нахичевани, а затем после поражения главных сил шахской армии при Джеван-Булаке овладели крепостью Аббас-Абад. Иранский принц, крайне нуждаясь в перемирии, трижды предлагал мир русскому командованию. Паскевич счел возможным войти в переговоры с Аббас мирзой. Хотя А. М. Обрезков, прикомандированный Петербургом в помощь главнокомандующему при ведении переговоров с иранцами, прибыл к армии еще в мае 1827 г., тем не менее генерал направил в Каразиадин для переговоров с Аббас мирзой не Обрезкова, а Грибоедова. Перед Грибоедовым была поставлена задача изложить Аббас мирзе условия, на которых Россия могла бы вести переговоры о мире.

124

Еще в апреле 1827 г. Петербург направил Паскевичу подробную инструкцию о том, чего должны добиваться российские уполномоченные при заключении мира с Ираном. При составлении инструкции руководство министерства иностранных дел исходило из следующих положений.

Между двумя державами устанавливаются мир и вечная дружба. Обязательства Гюлистанского договора подтверждаются. Граница между Россией и Ираном идет по Араксу до Едибулукского брода, затем к югу до реки Рукку и левым ее берегом до впадения в море. Следовательно, за Россией остается Талыш и к ней отходят Эриванская и Нахичеванская провинции Ирана. Иран уплачивает контрибуцию в размере 10 млн. руб. серебром в возмещение военных издержек и убытков русских подданных, причиненных разрывом мирных сношений. Подтверждается исключительное право России иметь военный флот на Каспийском море. Русской торговле в Иране оказывается покровительство, в частности устанавливается русская консульская служба в Иране и точно фиксируется пятипроцентная пошлина с товаров, вывозимых из России в Иран. Пленные обеих стран возвращаются на родину, дезертиры и перебежчики выдаются1.

Исключительно важным указанием инструкции было настояние на включении в договор статьи об уплате Ираном значительной контрибуции. Надвигалась новая война с Турцией. Финансы России были в тяжелом состоянии. Общая сумма государственного долга России в 1825 г. равнялась 1340 млн. руб., за один серебряный рубль давали тогда 4 руб. ассигнациями. Контрибуция должна была в известной мере поправить финансовое положение России.

Грибоедов должен был сообщить Аббас мирзе предлагаемые русской стороной условия мира и уверить его, что они «переменены быть не могут». Ему надлежало объяснить принцу, что Эриванская и Нахичеванская провинции уже принадлежат русским по праву, так как заняты русскими войсками, и что Сардар-Абад и Эривань — крепости, блокированные ими, не смогут устоять после прибытия осадной артиллерии. Следовательно, все равно, рано или

125

Сдача иранской крепости Аббас-Абад 7 июля 1827 г. (на сером коне справа — Грибоедов).

(Литография с картины В. И. Мошкова.)

126

поздно, Иран должен будет уступить России требуемые области.

Во-вторых, дипломат должен был обратить внимание наследного принца на то, что в интересах Ирана уплатить России исчисленную ею сумму военных издержек, так как это сразу пресечет будущие военные расходы Ирана. Чем долее продлится война, тем больше израсходует на нее средств Иран, и в случае продолжения войны его военные издержки могут превысить сумму контрибуции, требуемую русским правительством в настоящее время.

В заключение Грибоедов должен был указать Аббас мирзе, что требования русских, сообщаемые им принцу, умеренны, но они возрастут по мере военных успехов1.

Несколько дней между Грибоедовым и иранской стороной шли споры о приемлемых для русских и иранцев условиях мира. Ход этих переговоров Грибоедов изложил в весьма обстоятельном донесении генералу Паскевичу2.

Даже беглое ознакомление с этим донесением дает основание заключить о большой наблюдательности Грибоедова, ясном понимании военной и политической обстановки, хорошем знании иранцев, в частности Аббас мирзы и его окружения. В переговорах с иранцами Грибоедов проявил большой дипломатический такт и в то же время непоколебимую твердость, соединенную с осмотрительной осторожностью.

Реляция Грибоедова читается с большим интересом. С редкой полнотой и удивительной непосредственностью передан им в форме живого диалога весь ход конференции с наследным принцем Ирана. Рассказ Грибоедова о пребывании в Каразиадине — великолепная иллюстрация того.

127

как в ту пору приходилось вести переговоры с иранцами. В ставке наследного принца Александр Сергеевич был вынужден целыми днями выдерживать «диалектику XIII столетия». Прения не прекращались даже во время его болезни. «Я был очень болен в Кара-Зиадине, — писал Грибоедов, — и думные дьяки его высочества собирались для совещания вокруг моей постели».

Даже больного Грибоедова иранские дипломаты не стеснялись держать своими настояниями в утомительном напряжении «до глубокой ночи». Ему приходилось вести с ними разговоры о перемирии в буквальном смысле «до потери голоса»1.

Грибоедов в полном соответствии с указаниями Паскевича упорно настаивал на уступке Эриванской и Нахичеванской областей и, следовательно, на границе по Араксу. Он требовал уплаты контрибуции, размер которой был увеличен главнокомандующим против инструкции Петербурга до 15 куруров туманов (30 млн. руб. серебром) и в качестве залога внесения в срок контрибуционных сумм выдвигал оккупацию русскими войсками Азербайджана. На Аббас мирзу Грибоедов пытался воздействовать, представляя ему будущую незавидную судьбу, когда весь Азербайджан — удел, пожалованный наследному принцу шахом, окажется в руках русских.

Аббас мирза, однако, от определения точных условий мира уклонился и настаивал только на заключении длительного десятимесячного перемирия. Он говорил о своем желании прибыть к императорскому двору для личного свидания с русским императором, заявляя, что готов согласиться на все условия, которые тот пожелает ему предъявить.

Так как, по замечанию Грибоедова, «персиан слова с делами в вечном между собою раздоре» и «длить время в переговорах более им свойственно», то бесконечные совещания русского дипломата с принцем не привели к прямой своей цели: русские условия мира не были приняты иранцами.

128

Этого и следовало ожидать, пока военные действия только развертывались и не вошли в свою решающую фазу: Эривань, Тавриз и даже Сардар-Абад, новая крепость на пути к Эривани, еще не были взяты русскими войсками. Повлияло на ход переговоров, осложнив позицию Грибоедова, обратное движение русской пехоты от Аббас-Абада к Нахичевани. Иранцы приняли передислокацию этих отрядов за отступление.

Значение переговоров Грибоедова в Каразиадине, несмотря на несогласие Аббас мирзы с русскими предложениями, было велико. Здесь, в Каразиадине, была пройдена первая и очень трудная стадия переговоров. Иранская сторона была точно информирована об условиях мира, выдвигаемых русскими, и должна была убедиться в том, что вряд ли Россия от своих требований отступит. Нелегкая обязанность преподнесения Аббас мирзе горькой пилюли — условий мирного договора и отклонение первых, самых горячих возражений против них, пала на долю Грибоедова.

Полное достоинства поведение Грибоедова на конференции с наследным принцем Ирана было высоко оценено Паскевичем и сотрудниками генерала. Даже нелюбивший Грибоедова генерал Николай Муравьев отмечал: «Грибоедов в сем случае действовал с надлежащею твердостию и говорил с персиянами с приличною ему и в тех обстоятельствах дерзостью, но без успеха»1.

Русское командование должно было учесть заключение Грибоедова, в котором он, подводя итог своим беседам с Аббас мирзою в Каразиадине, высказывал убеждение, что конечный успех переговоров с иранцами определят только дальнейшие победы русского оружия.

«Я оставил персидский лагерь с ободрительным впечатлением, что неприятель войны не хочет, — писал Грибоедов Паскевичу, — ...все духом упали, все недовольны... Но ожидать невозможно, чтобы они сейчас купили мир ценою предлагаемых им условий, и для этого нужна решительность... В совете шахском превозмогающие ныне голоса Алаяр-хана и сардаря с братом; они еще твердо стоят против мира... Тогда только, когда падет Эривань и персияне

129

увидят себя угрожаемыми в столице Адербейджана... можно, кажется, ожидать заключения мира на условиях, которые мы ныне им предлагаем»1.

Замечания Грибоедова повлияли на разработку Паскевичем плана дальнейших военных операций.

Последующие успехи русского оружия: взятие Сардар-Абада, Эривани, а потом и крупнейшего центра Азербайджана — Тавриза, с его арсеналом и единственным в Иране литейным заводом, принудили иранцев идти на уступки.

11

В ноябре 1827 г. (Эривань была взята русскими войсками 1 октября, Тавриз — 13 октября) в местечке Дей-Каргане, в ставке русского главнокомандующего, начались новые переговоры о мире. Возможность Дей-Карганской конференции была определена при встрече Обрезкова с каймакамом в октябре 1827 г. в деревне Кара-Мелик. Каймакам принял за основу переговоров условия, предложенные Паскевичем, надеясь на помощь англичан «в преклонении» шаха к уплате требуемых миллионов контрибуции. Надежды каймакама были небезосновательны.

После взятия русскими войсками Тавриза активизировали свою деятельность и английские резиденты, упорно стараясь навязать обеим враждующим сторонам свое посредничество. Причины их стремления выступить миротворцами были ясны. Расчеты английской дипломатии, поощрявшей развязывание Ираном войны с Россией, оправдались, но далеко не полностью. Если Россия, вынужденная воевать с Ираном в Закавказье, значительно ослабила свою активность на Ближнем Востоке, то надежды английских политиков на захват иранскими феодалами закавказских владений России отпали, так как для Ирана война была неудачной.

Опасаясь полного разгрома Ирана русскими, отторжения от него значительных территорий и установления в результате этого бесспорного преобладания России на всем Среднем Востоке, английские дипломаты в Иране уже

130

после первых серьезных военных неудач Ирана стали предлагать Паскевичу свое посредничество. Так, например, поступил после поражения иранцев под Шамхором Макдональд, английский посланник в Иране.

Но предложения англичан отклонялись царским правительством. Последнее понимало, что английские политики были готовы выступить в Иране в роли посредника лишь для того, чтобы затянуть, насколько только возможно, действительное примирение воюющих сторон, продлить состояние войны между Россией и Ираном и тем самым неопределенно долгое время путать карты царской дипломатии на Ближнем Востоке. И русские власти в Закавказье, и руководство министерством иностранных дел в Петербурге хорошо знали, что английские посредники, ставя своей целью подрыв русского влияния на Среднем Востоке, приложили бы максимум усилий к тому, чтобы условия, на которых русско-иранский конфликт в конце концов был бы исчерпан, оказались наихудшими для России. Ливен, императорский посол в Лондоне, довел до сведения Каннинга, что вмешательство какой-либо иностранной державы в переговоры России с Ираном не может быть допущено, так как «персидские дела» касаются «исключительных интересов» России1.

Неудачи иранской армии в кампанию 1827 г. побудили английских дипломатов вновь добиваться роли посредника в русско-иранских переговорах. Английские резиденты больше самих иранцев боялись падения каджарской династии и захвата русскими всего Азербайджана. Через час после получения Паскевичем донесения генерала Эристова о взятии Тавриза к русскому главнокомандующему приехал секретарь английского посольства в Иране Кемпбелл и с ним Бежан хан, доверенный человек Аббас мирзы. Аббас мирза своим письмом извещал Паскевича о том, что, имея полномочия от шаха, желал бы прибыть к главнокомандующему для переговоров о мире и просил назначить место свидания. Кемпбелл являлся к Паскевичу еще до взятия Тавриза, убеждая, что иранский двор согласен на все пожертвования, но главнокомандующий его учтиво отправил,

131

как человека постороннего в делах России с Ираном и «ни о чем с ним не распространялся»1.

Состоялась и личная беседа А. С. Грибоедова с британским посланником в Иране Макдональдом, предметом которой явился вопрос об английском посредничестве в наступавших русско-иранских переговорах. Макдональд находился в иранской главной квартире, когда Аббас мирза узнал о падении Тавриза. По получении этого известия Макдональд немедленно направился в Тавриз, уже оккупированный русскими. Здесь его вскоре посетил Грибоедов. От имени генерала Паскевича Грибоедов передал английскому посланнику, что русское командование высоко оценивает предпринятые Макдональдом попытки привести русско-иранский конфликт к мирному разрешению, но император решил не принимать какого-либо иностранного посредничества в делах России с восточными державами. Это решение, указал Грибоедов, в известной мере объясняется теми осложнениями, которые возникли в результате вмешательства английского посланника в Иране сэра Гор Аузли в переговоры в Гюлистане.

Макдональду ничего не оставалось, как только ответить, что русская точка зрения, без сомнения, основательна и что он ни в коем случае не имеет намерения вмешиваться без приглашения. Однако Макдональд не удержался, чтобы не порекомендовать русским умерить предъявляемые ими иранцам требования. На это Грибоедов заметил: «Что касается наших требований, я не считаю их преступающими границы благоразумия, принимая во внимание поведение Персии в отношении нас, когда наши беззащитные провинции подверглись буйному вторжению не только без вызова с нашей стороны, но (даже) без объявления войны»2.

Из беседы Грибоедова с Макдональдом русское командование сделало вывод, что «англичане гораздо более персиян соболезнуют об участи Аббас мирзы» и не скрывают своего опасения, что Азербайджан может остаться за русскими.

132

Они хорошо понимают, что присоединение Азербайджана к России будет означать не только крушение могущества Аббас мирзы, их давнего и истинного союзника на Среднем Востоке, но и крах всей их иранской политики, так как именно в Тавризе, столице Азербайджана, «корень их настоящего влияния» в Иране. Паскевич писал об англичанах: «Кроме Аббас мирзы, несмотря на расточительность их дипломатов, никто их не только покровительствовать, но и терпеть не будет». «До сих пор и в Тегеране они и Аббас мирза взаимно друг друга поддерживали. Негодование на шаха за скупость, которая, по их мнению, есть главное препятствие к миру, они выражают сильно и открыто». Вот почему Макдональд обещал Грибоедову «открыть глаза шаху на счет отчаянных дел его в Адербейджане»1.

На Макдональда, который впервые встретился с Грибоедовым, последний произвел очень хорошее впечатление. «Он живой, одаренный и весьма просвещенный человек», — сообщал британский посланник2.

Отклоняя английские предложения о посредничестве при переговорах, русская сторона не хотела ставить свои сношения с Ираном под английский контроль, в частности, весьма опасаясь, что посредники затянут переговоры. А время не ждало. Русское правительство желало скорейшего заключения мира, чтобы развязать руки на Кавказе и быть в состоянии заняться основной внешнеполитической проблемой, волновавшей его, — ближневосточным вопросом.

Во второй половине 1827 г. Восточный кризис резко обострился. Наваринская битва 8 октября 1827 г., в которой решающую роль сыграли действия русской эскадры, была воспринята английской дипломатией как досадное недоразумение и вовсе не способствовала сплочению единого фронта великих держав в защиту Греции. В планы английской дипломатии вовсе не входило уничтожение турецкого флота и поднятие авторитета России в Средиземноморье. Фактически и Англия и Франция отказывались принимать в дальнейшем какие-либо действенные меры к осуществлению

133

Лондонской конвенции по греческому вопросу. Австрия была настроена явно протурецки. Турция же, чувствуя, что Англия и Франция воевать с ней не станут и что они не хотят русско-турецкой войны, заняла столь откровенно враждебную позицию по отношению к России, что в декабре 1827 г. объявила об отказе от выполнения своих обязательств, вытекавших из всех прежних договоров Порты с Россией. Все это делало единоличное выступление России против Турции неизбежным.

Но царю следовало примириться с шахом, прежде чем начинать войну с султаном, — вот почему Петербург с нетерпением ждал известия от Паскевича о мире с Ираном. Генерал и сам стремился к скорейшему окончанию иранской войны: начнись война с турками до мира с Ираном, Кавказской армии пришлось бы первой в полной мере испытать на своих плечах тяжесть войны на два фронта.

Переговоры между русскими и Аббас мирзой начались в Дей-Каргане 6 ноября 1827 г. Со стороны России в состав делегации входили: генерал И. Ф. Паскевич, командированный министерством иностранных дел действительный статский советник А. М. Обрезков, редакторы протоколов конференции А. С. Грибоедов, А. К. Амбургер и Н. Д. Киселев. Переводчиками с русской стороны были Г. М. Влангали и Аббас-Кули ага (Бакиханов). Со стороны Ирана на конференции, помимо Аббас мирзы, присутствовал каймакам мирза Абул-Касим, беглер-бег Тавриза Фетх-Али хан и статс-секретарь при Аббас мирзе — мирза Мехмед-Али; переводчиком с иранской стороны был мирза Масуд.

О ходе переговоров можно подробно судить по копиям протоколов и депеш, отсылавшихся Нессельроде, которые хранятся в Центральном Государственном Историческом Архиве Грузинской ССР (до сих пор не опубликованы)1. Переговоры в Дей-Каргане протекали в форме общих конференций — встреч уполномоченных обеих держав для обсуждения кардинальных вопросов мирного трактата — и частных конфиденциальных заседаний по отдельным проблемам договора. Русский главнокомандующий и Аббас мирза на последних совещаниях могли и не присутствовать.

134

Переговоры в Дей-Каргане тянулись долго. За спиной иранцев стояли английские резиденты, старавшиеся затянуть переговоры. Иранские дипломаты, склоняясь только перед силой, настойчиво добивались смягчения условий, предложенных Россией, и всячески оттягивали подписание трактата. Условия договора, обсужденные и принятые конференцией, они неоднократно вновь ставили на рассмотрение, нарушали сроки присылки контрибуционных сумм, присылали новых уполномоченных с новыми условиями мира, словом, как говорил Грибоедов, «забавлялись» над русскими.

К основным проблемам, которые являлись предметом рассмотрения общих конференций в Дей-Каргане, в первую очередь относился вопрос об уступке Ираном России ряда владений в Закавказье. Вопрос этот получил сравнительно быстрое решение. После форсирования русской армией Аракса большая часть Южного Азербайджана фактически отложилась от шаха. Ненавидя своих угнетателей, азербайджанцы радостно приветствовали русские войска, предлагали помощь для обеспечения наступления русских на Тегеран, создавали отряды добровольцев. Все население Азербайджана было уверено, что он отойдет под власть России. Генерал Паскевич неоднократно отмечал в своем «Журнале военных действий», что население Азербайджана «обнаруживает большое к нам усердие», несмотря на то, что он «старался всячески никому не давать надежды на освобождение от персидского правительства, несмотря на разглашения англичан, что мир скоро заключится и Азербайджан непременно останется за персиянами»1. Более всего боялись азербайджанцы вновь очутиться под властью Ирана. Русский главнокомандующий писал царю, что едва слухи об этом распространились, как в Тавризе, столице Азербайджана, «уже оказалось брожение умов от страха, что мы возвращаем Каджарам провинцию, которая так единодушно отложилась и приняла русское владычество»2. Сложившаяся за Араксом обстановка была такова, что царское правительство могло претендовать на присоединение к России всего Азербайджана.

135

Свидание И. Ф. Паскевича с Аббас Мирзой в Дей-Каргане (пятый справа — А. С. Грибоедов).

(Литография с картины В. И. Мошкова)

136

Но император категорически возражал против присоединения Азербайджана к России. Им руководили при этом главным образом мотивы европейской политики. Николай I опасался неблагоприятного поворота в русско-английских отношениях в случае аннексии русскими этой провинции Ирана. Будут «думать, — писал он Паскевичу в «высочайшем повелении», — что стремимся водворить со временем исключительное наше владычество в Азии, и тем самым охладим дружественные наши связи с первенствующими державами в Европе»1.

По мнению императора, было бы более целесообразным создание на территории Азербайджана зависимых от России ханств. Но и это предполагалось лишь в том случае, если Иран, несмотря на значительное облегчение русской стороной условий мира, будет уклоняться от заключения мирного договора или от исполнения уже заключенного трактата. В этих случаях Паскевичу дозволялось объявить Азербайджан независимым и «устроить» в нем столько ханств, сколько, по местным соображениям, главнокомандующий признает нужным2.

Решение не отторгать Азербайджан от Ирана ставило Паскевича в затруднительное положение и заставляло его играть в оккупированной провинции «двойную роль»: поддерживать бывшее правление и в то же время не терять народной приверженности к русским. Это решение несколько притупляло оружие, находившееся в руках русских дипломатических агентов. «Проблема Азербайджана» вставала и во время переговоров в Дей-Каргане, так же как несколько ранее поднималась она и в Каразиадине. Но если при встрече с наследным принцем в Каразиадине Грибоедов «подействовал на воображение персидских чиновников» утверждением, что Россия овладеет Азербайджаном и обеспечит независимость от Ирана этой обширной области, то на дей-карганской конференции об оккупации Азербайджана трактовали лишь как о «залоге» выплаты Ираном контрибуционных сумм.

Вопрос о территориальных претензиях России был решен на первых же заседаниях. 10 ноября 1827 г. Аббас

137

мирза согласился на уступку России Эриванского и Нахичеванского ханств, а на втором заседании, 11 ноября, дал формальное согласие и на возвращение Российской империи Талышинского ханства, небольшая часть которого во время войны была занята иранцами1.

Неизмеримо большую трудность представило решение второго основного вопроса, бывшего предметом особенно горячих споров на общих конференциях в Дей-Каргане, — вопроса о контрибуции. «Статья о денежном вознаграждении есть самая затруднительная, что давно уже у нас предвидено, — писал Паскевич Дибичу. — Должно произвести чудеса убеждениями, угрозами, а может быть, силою, чтобы покорить отвращение шаха к выдаче суммы из своего сокровища»2.

Особая острота вопроса о взимании с Ирана военных издержек в пользу России объяснялась не одной лишь феноменальной скупостью шаха, не желавшего опустошать свою казну. Будь на месте Фетх-Али шаха иной правитель, и тот вряд ли спокойно расстался со своим золотом. Дело заключалось в другом. Правящие круги Ирана были убеждены, что, затягивая переговоры с русскими и используя английскую поддержку, они добьются если не значительного уменьшения контрибуции, то во всяком случае установления льготных условий выплаты контрибуционных сумм, что позволит Ирану отнести передачу ценностей России на относительно далекие сроки. Иранская сторона полагала, что, не торопясь с реальным исполнением принятых на себя обязательств выплаты военных издержек, она, возможно, дождется такой благоприятной политической обстановки, при которой сможет вообще сложить с себя эти обременительные обязательства.

Стремления Ирана отложить, насколько возможно, уплату контрибуции противоречили интересам царского правительства. Русскую сторону устраивало не само по себе принятие Ираном обязательства выплатить контрибуцию, а фактическое, притом возможно более скорое, получение контрибуционных денег. Здравый учет сложной политической обстановки того времени диктовал русским

138

уполномоченным в Дей-Каргане решение добиваться скорейшей выплаты Ираном контрибуции, может быть, даже за счет сокращения первоначально предъявленных Ирану денежных претензий. Русскому командованию в Закавказье было хорошо известно, каких трудов стоит побудить каджарские власти к выполнению взятых на себя обязательств. Оно достаточно убедилось в этом, когда пыталось провести демаркацию русско-иранской границы в соответствии с Гюлистанским трактатом. Либо право на получение от Ирана контрибуции могло превратиться в nudum jus, либо осуществление этого права потребовало бы самых решительных мер, быть может, фактически невозможных по обстоятельствам момента. Возникала проблема гарантий, проблема оккупации русскими войсками ряда провинций Ирана.

Грибоедов, как политический советник при главнокомандующем, предложил генералу не подписывать окончательный мирный договор с Ираном до выплаты Ираном трети контрибуции, равной 5 курурам туманов (10 млн. рублей серебром). Это должно было гарантировать более скорое исполнение денежных обязательств Ирана.

Совет Грибоедова был принят Паскевичем. Уже на второй конференции в Дей-Каргане русскими уполномоченными было предъявлено Аббас мирзе требование выплатить первые пять куруров контрибуции перед подписанием трактата, но не позднее 21 ноября 1827 г., когда истекал срок перемирия. Остальные две трети контрибуции иранцы должны были выплатить через 2 месяца после внесения первой трети. В случае просрочки контрибуционных платежей Иран навсегда терял Азербайджан1.

Если Паскевич стал самым убежденным сторонником внесения иранцами части контрибуции перед подписанием окончательного мирного договора, то Обрезков упорно настаивал на противоположном решении вопроса о контрибуции, и это вызывало серьезные разногласия между ними. 7 декабря 1827 г. он представил Паскевичу подробный меморандум («Записку с изложением предположений насчет мирного трактата»), в которой развивал мысль о невозможности продолжать войну с целью понудить Иран к выплате

139

контрибуции. По мнению Обрезкова, следовало подписать мирный трактат до выплаты иранцами денег, залогом же в получении последних должна была явиться временная оккупация русскими войсками Гиляна1.

Докладная записка А. М. Обрезкова была проанализирована по пунктам главнокомандующим и его возражения против предложений петербургского дипломата были изложены в особом меморандуме2. По всей вероятности, последний был составлен после консультации с Грибоедовым. Предполагать это вполне естественно, зная, что именно Грибоедов был дипломатическим советником главнокомандующего, а также исходя из самого существа разногласий между Паскевичем и Обрезковым. Оспариваемая Обрезковым точка зрения главнокомандующего была выдвинута, как указывал сам Паскевич, как раз Грибоедовым.

Сущность возражений против положений Обрезкова сводилась к следующему.

«Идея заключить мир прежде получения денег опровергает все наши усилия, все доводы, нами до сих пор представленные персиянам в предшествующих негоциациях», — замечал Паскевич. Последние инструкции из Петербурга, указывал он, также требуют продолжать войну, если Иран не согласится на денежные требования русских. «Когда деньги будут в руках у нас, кто их станет у нас оспаривать? Но провинции, если нам их не захотят уступить, всегда остаются залогами спорными»3.

Оценивая точку зрения Обрезкова, Паскевич полагал, что поведение заносчивого, надменного и самовлюбленного чиновника, каким он считал Обрезкова, торопливость его с подписанием трактата были вызваны не деловыми, а чисто личными мотивами дипломатического чиновника, желавшего как можно скорее вернуться в Петербург, где он оставил невесту. Генерал писал: «Он хочет жениться и спешит это исполнить»4.

140

С требованиями относительно контрибуции, выставленными русскими уполномоченными на второй конференции в Дей-Каргане (11 ноября 1827 г.), Аббас мирза в принципе согласился, но необходимых мер к передаче русским первых пяти куруров иранцы не предприняли. Казна наследного принца была пуста, а шах медлил с санкцией на выплату денег из своей сокровищницы. На каждой новой конференции российских и иранских уполномоченных иранская сторона от имени шаха просила о предоставлении Ирану новых льгот по выплате контрибуции, настаивая на сокращении размера контрибуции, изменении сроков ее выплаты и смягчении гарантий.

Чтобы ускорить заключение мира, в частности, чтобы добиться быстрейшего получения первых куруров контрибуции, русские уполномоченные пошли на частичный отказ от своих первоначальных требований. Сумма контрибуции была сокращена сначала до 12 куруров (24 млн. рублей серебром), потом до 10 куруров (20 млн. рублей серебром), облегчены и условия выплаты контрибуционных денег, дано согласие Аббас мирзе подписать окончательный договор, как скоро русский офицер, специально для того командированный, сообщит главнокомандующему о прибытии в Зенджан транспорта с пятью первыми курурами контрибуции.

После некоторого смягчения первоначальных русских требований дела мирной конференции в Дей-Каргане, казалось, пошли успешно. К концу декабря на подготовительных заседаниях были полностью согласованы отдельные статьи договора, сам договор уже составлен, переговоры фактически закончены; ожидали только известия о прибытии контрибуционных сумм в Зенджан, чтобы подписать мирный договор1, как вдруг неожиданно в русско-иранских отношениях произошел крутой поворот.

В ставке Паскевича было получено известие, что в лагерь едет особый уполномоченный шаха, министр иностранных

141

дел мирза Абул-Хасан хан, которому шах поручил вести переговоры о мире. Мирза Абул-Хасан хан направлялся с уведомлением, что шах не подпишет выработанные в Дей-Каргане условия мира и не уплатит следуемой половины контрибуции до тех пор, пока русские войска не очистят Азербайджан. Через английских резидентов русский генерал был информирован, что шах выслал русским не пять куруров туманов, а только три курура.

Шаха в его отказе утвердить предварительное соглашение, достигнутое в Дей-Каргане, поддерживала враждебная России английская агентура в Иране, в частности тот же мирза Абул-Хасан хан, состоявший на жаловании у Ост-Индской компании. Английские резиденты поддерживали шаха и в требовании очищения русскими войсками Азербайджана. Англичане более всего боялись перехода Азербайджана под власть России. Доктор Макниль, деятельный британский резидент при шахском дворе в Тегеране, сообщил от имени иранского правительства капитану Вольховскому, командированному Паскевичем в Тегеран, что шах согласен вручить пять куруров англичанам для последующей передачи их русским. Английский посланник будет хранить деньги, «покуда русские войска совершенно не выйдут из персидских границ». В день выступления русских войск из Азербайджана эти суммы будут переданы англичанами тому, кого укажет Паскевич1.

Решение иранского правительства было вызвано советами английских резидентов и собственным желанием во что бы то ни стало затянуть переговоры. Ему казалось необходимым выиграть время. Обстановка могла быстро перемениться в благоприятную для Ирана сторону: отношения между Россией и Турцией обострились, и Порта обещала в скором времени помощь Ирану в его борьбе против русских2. Эти же соображения вынуждали русского главнокомандующего, наоборот, спешить с заключением мира.

«Пересылки» между турками и иранцами были известны Паскевичу. О них информировала генерала не только его собственная разведка, но и сообщали английские

142

резиденты в Иране. Последние, ставя Паскевича в известность о серьезном осложнении для русских политической ситуации в Закавказье, надеялись добиться от главнокомандующего большей уступчивости по отношению к Ирану и тем самым повлиять на решение в Дей-Каргане спорных вопросов в желательном для английской политики направлении.

Некоторое давление на шаха, тоже вызывавшее замедление переговоров с русскими, оказал и сын его, Хасан-Али мирза, прибывший из Хорасана со своими войсками в Тегеран и возражавший против вывоза золота из страны. По всей вероятности, однако, влияние этого принца на политическую жизнь Ирана намеренно преувеличивалось иранской стороной. Иранским политикам казалось целесообразным использовать этого шах-задэ в качестве ширмы, пытаясь его вмешательством объяснить и оправдать двойственную и колеблющуюся политику шахского правительства и тем самым снять на всякий случай ответственность с шаха, намеренно затягивавшего передачу России контрибуционных денег.

Так или иначе, но направление к Паскевичу нового шахского уполномоченного вместо доставления следуемых куруров лишь осложняло положение и фактически заводило переговоры в тупик. Перед русским главнокомандующим встал вопрос: что делать далее?

В архивных фондах Паскевича сохранился очень интересный документ — «Рассуждение насчет заключения с персиянами мира»1. Датирован этот документ 22 декабря 1827 г. Он был составлен через пять дней после получения известия о направлении к Паскевичу мирзы Абул-Хасан хана. «Рассуждение насчет заключения с персиянами мира» показывает, что, учитывая сложившуюся обстановку, в дипломатической канцелярии Паскевича было намечено два варианта («предположения») дальнейшего поведения русской стороны в Дей-Каргане.

Очень вероятно, что «предположения» эти были разработаны Обрезковым, может быть, при участии самого Паскевича.

143

Последним они были даны на консультацию Грибоедову1. За авторство Обрезкова говорит выставленная в первом «предположении» именно его точка зрения: подписать трактат, не ожидая взноса первых куруров контрибуции. На возможное же участие Паскевича в составлении этого документа намекает одна карандашная пометка генерала на листке критических замечаний Грибоедова на «Рассуждение»; «Это мною упущено» («мною», т. е. Паскевичем).

Автор «Рассуждения» не был последователен и решителен, намечая необходимые мероприятия в то время, когда мирные переговоры, казалось, зашли в тупик. Отсутствие решительности подтверждается уже самим фактом составления двух возможных вариантов дальнейшей линии поведения русского командования и русских уполномоченных.

Подтверждается эта колеблющаяся позиция и характером намечаемых мероприятий. По одному варианту рекомендовалось: подписать мир, оставить оба экземпляра трактата в руках английского министра до исполнения трактата, иначе говоря, до выплаты Ираном первых 5 куруров контрибуции, а самим разъехаться и ожидать «нового негоциатора», т. е. ожидать мирзу Абул-Хасан хана с золотом. Этот вариант фактически принимал за основу предложения Аббас мирзы, сделанные им еще 29 ноября на четвертой конференции в Дей-Каргане и тогда же отвергнутые русской стороной. Российские уполномоченные указывали, что передача экземпляров трактата в руки английского посланника фактически означала посредничество, на которое они никогда не согласятся2. По другому варианту предлагалось подготовить все акты к миру и тоже разъехаться, чтобы дожидаться того же мирзу Абул-Хасан хана. И в первом и во втором случае автор или, вернее, авторы «предположений» равно исходили из признания целесообразности переговоров с новым уполномоченным

144

шаха, мирзой Абул-Хасан ханом. Кроме того, оба «предположения» заключали и ряд других весьма существенных уступок иранцам.

Грибоедов резко возражал против непоследовательной политики уступок, в частности против оставления в руках английского посланника экземпляров трактата. Это условие официально привлекало английского политического агента к участию в переговорах, что могло лишь осложнить последние. Решительно возражал Грибоедов и против уменьшения суммы, вносимой иранцами перед подписанием договора, с пяти куруров туманов до трех и против обязательства русских не занимать Ардебиль и Миандобу.

Прекрасно понимая, что скорейшего заключения мира с Ираном требовала весьма обострявшаяся обстановка на Ближнем Востоке, Грибоедов наиболее жестокой критике подверг тенденцию затягивания переговоров. Он указывал, что «если разъехаться без подписания трактата, то это сейчас можно сделать, и чем скорее, тем лучше», что «перемирие уже слишком продолжается» что «если рассчитывать время в смысле персиян, то перемирие надлежит заключить на шесть, на десять, на сто лет».

«Больно сказать, — замечал Грибоедов, — но мы после военных удачей делаемся посмешищами побежденного неприятеля».

Грибоедов настаивал на разрыве, который «не отдалит, а ускорит присылку денег», и уверял, что вести переговоры с Абул-Хасан ханом «ни в каком случае не должно, это — единственно трата времени, пища нерешительности, и завлечет нас опять в пустые, вздорные, нелепые толки, которыми персияне забавлялись над нами в течение слишком пятидесяти дней». Свои замечания Грибоедов заключал категорическим утверждением, что «никаких нет средств согласить на наши предложения Абуль Гассан хана, кроме оружия»1.

Подобный же характер решительной дипломатии имеет и другой документ — записка «На память», тоже писанная рукою Грибоедова.

Вот текст этого документа.

145

«На память.

Не принимать посланников неприятельских без подписанного шахом согласия на все наши условия, которые ему уже известны.

Не принимать их с большим уважением, покудова нет ручательства, что военные действия не возобновятся.

Угрожать им бунтом за бунт, который они у нас возбудили. Они больше ничего не страшатся, когда еще остается им Испаган, Шираз и пр., куда бежать можно. — Довольно того, что мы не прибегнем к возмутительным средствам, и по заключению мира скажем им, что это верное орудие мы имели в руках наших, но против их не обратили.

На словах и в переписке не сохранять тона умеренности, персияне его причтут к бессилию, к истощению средств, к невозможности далее простирать наши завоевания. — Всякое же почтительное, приязненное слово и особенно уверение в миролюбии государя и пр. Аббас мирза способен тотчас у себя обнародовать в доказательство, что дела его еще не так плохи.

Угрожать, что возьмем провинции по Кафланку1, с моря овладеем Астрабадом и пр. То же при случае объявить англичанам (не на письме однако).

Условия предварительных соглашений: уплата немедленно наличной суммы, возвращение всех наших пленных. Не позабыть также статью в пользу трухменцев, Кельббея, и прочих, которые по нашему внушению делали набеги против персиян, следовательно, предать их мщению неприятелей будет бессовестно»2.

Подписи Грибоедова под документом нет, но авторство его бесспорно. Что это не простая «памятка», продиктованная Паскевичем Грибоедову, можно полагать уже по тому, что она составлена не от имени главнокомандующего: в ней речь идет не от первого лица, как это обычно имеет место в документах, исходивших от Паскевича. К тому же меморандум «На память» не похож на записи под диктовку с почти неизбежными поправками генерала. Рукопись хорошо отредактирована и переписана начисто.

146

По всей вероятности, записка была представлена Грибоедовым Паскевичу, который согласился с его предложениями в несколько дополнил их. Потому в конце записки и имеются дополнения главнокомандующего, сделанные карандашом. Не исключена возможность и того, что Грибоедов предварительно «согласовал» с Паскевичем эту записку, которая должна была в известной мере направлять поведение другого полномочного лица, Обрезкова.

Авторство Грибоедова подтверждается и содержанием записки «На память». Ознакомление с запиской показывает, что автор ее прекрасно разбирался в дипломатической манере противника, а из окружения Паскевича этой способностью выделялся именно Грибоедов. «Грибоедовской» была и идея уплаты Ираном контрибуционных сумм (половины контрибуции) до окончательного подписания договора. Никто так не ратовал за «возвращение всех наших пленных» из иранской неволи, как Грибоедов, а записка как раз рассматривает возвращение Ираном пленных как «условие предварительных соглашений» с ним. Кроме всего, стремление «не позабыть статью» в будущем договоре с Ираном в пользу «трухменцев» и других «союзников» России в войне с иранцами вполне соответствовало стремлению Грибоедова укрепить влияние России на Среднем Востоке.

12

Совет Грибоедова — ни в коем случае не вступать в переговоры с новым шахским уполномоченным мирзой Абул-Хасан ханом — Паскевичем был принят. 6 января 1828 г. посланник шаха прибыл в ставку Паскевича «с намерением трактовать от имени шаха обо всем снова». 7 января он имел два свидания с главнокомандующим. Затем последовал разрыв мирных переговоров с иранцами.

Паскевич отмечал в своем «Журнале»: «Абдуль-Гассан хан был у меня в присутствии действительного статского советника Обрескова и других наших дипломатических чиновников; я ему дал прочесть проект трактата и объявил ему, что в оном не будет переменено ни одного слова». Мирзе Абул-Хасан хану было пояснено, что напрасно шах вместо денег шлет «нового негоциатора», что это — лишь

147

желание продлить время без пользы для дела. Во время второго свидания вечером того же 7 января Аббас мирзе и Абул-Хасан хану была вручена декларация о причинах разрыва, «нарочно к тому случаю приготовленная», после чего русские и иранские уполномоченные разошлись1.

Стремясь к скорейшему заключению мира и разделяя грибоедовский взгляд, что только оружие «согласит» шаха на требования. России, Паскевич приказал начать наступление. Движение русской армии на Тегеран возобновилось. Несмотря на суровую зиму, снегопады, метели, полное бездорожье, русские войска 15 января заняли Урмию, 25 — Ардебиль, а затем и Миане.

Теперь изменили свою тактику и англичане. Боясь, что после этих новых успехов русские войска уже не уйдут из Азербайджана, весь Иран окажется в их руках и каджарская династия будет сброшена, англичане употребили свое влияние на шаха, чтобы добиться от него приказа о вручении русским требуемых куруров контрибуции.

Мирные переговоры были возобновлены в Туркманчае, небольшом селении, расположенном на пути из Тавриза к Миане. Англичане (доктор английской миссии Макниль), желая удалить Паскевича от Миане или во всяком случае «от большой дороги» на Тегеран, чтобы генерал не мог без замедления двинуть войска вперед, если иранцы опять начнут затягивать переговоры, предложили переменить место, избранное Паскевичем для окончательной конференции русских и иранских уполномоченных. Но главнокомандующий на это не согласился.

6 февраля в Туркманчай прибыли русские дипломаты. Сюда же были направлены и представители иранской стороны. Кроме Аббас мирзы и мирзы Абул-Хасан хана, на конгрессе находился главный евнух и казначей шаха Манучехр хан, имевший большое влияние на Фетх-Али шаха. Официального поручения Манучехр хан не имел, он был прислан для наблюдения за Аббас мирзою. В Туркманчай был доставлен и находившийся в плену у русских видный иранский сановник Аллаяр хан. Паскевич, зная влияние вельможи на шаха, хотел «в сем первом государственном чиновнике иметь человека благодарного и могущего

148

во всякое время быть полезным для нашей миссии» и старался приобрести его доверенность и даже дружбу1.

Грибоедов и в Туркманчае принимал самое деятельное участие в переговорах, а также в работе по редактированию материалов конференции. Это подтверждается, в частности, одним документом из архива Паскевича. Это подписанное Паскевичем секретное «Наставление Коллежскому Советнику Грибоедову, каким образом поступать в Туркменчае при мирных переговорах, в особенности относительно Адербиджана». Датировано оно 7 февраля 1828 г. Экземпляр этого документа, имеющийся в фондах ЦГИАЛ, писан рукою Грибоедова и собственноручно подписан главнокомандующим. Вот текст этого документа:

«7 февраля 828 года.

Секретно.

Г. Коллежскому Советнику Грибоедову.

Английский Министр при Персидском Дворе Г. Макдональд дружески сообщил мне, что старания Персиян при будущих переговорах в Тюркменчае по-видимому должны клониться к той цели, чтобы Русскими войсками очищен был Азербежан в наискорейшем времени, и именно по уплате со стороны Персии шести с ½ курур томанов, т. е. 13 миллионов рублей серебром. Я не изъявил на сие моего согласия, но внутренне убежден, что такое предложение не только не противно нашим выгодам, но еще избавляет нас от затруднительного положения долго пребывать в краю, на которого преданность по заключению мира мы более полагаться не можем.

По прибытии в Тюркменчай Аббас Мирзы, Абуль Гассан Хана и Ага Манучера я Вам предписываю иметь сие в виду. Сначала я намерен ничего не изменять в условиях, окончательно постановленных в Дейхаргане. Но излишним упрямством я не хочу продлить времяни до срока неопределенного, когда и выступление из Азербежана по весенней оттепели и по разлитию рек сделается слишком затруднительным, а сношения наши с жителями не будут уже основаны на власти и повиновении. Руководствуясь

149

сими двоякими соображениями, вы в разговорах и в делах с Персиянами поступайте следующим образом:

а) Старайтесь рассеять слух, что Двор наш недоволен иною за уступку округа Макинского, некоторых пунктов в Талышах и двух курур из числа остальных пяти: потому я нахожусь в невозможности согласиться на отступление от однажды сделанных условий.

в) Если же заметите в них непреклонную решительность устоять в предложении, объявленном мне чрез г. Макдональда, то всячески внушите им, чтобы домогались сего от меня неотступными просьбами и сильными доводами, против которых я наперед себе положил не ополчаться упорством непреодолимым, ибо, как выше сказано, соглашение сие не противно нашим выгодам, время всего важнее, и скорейшее заключение мира необходимо.

с) Прение о сумме, за которую мы обяжемся очистить Табриз и весь Азербежан, кроме Хой и Урумии или Ардебиля, послужит отводом против их домогательства об уступке чего-либо изо всего итога контрибуции, т. е. 10 курур = 20 милл. руб. серебром, которого я до самой крайности убавить не соглашусь.

d) Количество уплаты, за которую мы очистим большую часть Азербежана, если в сем и оказано будет снисхождение с нашей стороны, еще ничего не изменяет в сущности условий, лишь бы целость всей требуемой суммы оставалась неприкосновенною. И потому, если успеете в том, то наклоните все внимание Персиян на вышеозначенный предмет. Оспаривая кондиции, на которых мы возвращаем Азербежан, мы можем впоследствии согласиться на оные, с тем чтобы после того немедленно был подписан мир. Тогда Персидские уполномоченные почтут сие для себя делом выигранным, трактат будет подписан, а рассуждения об убавке суммы 10 курур останутся в стороне. Впрочем, нельзя наперед определить всего хода негоциаций, но здесь мною изложенный кажется мне самым естественным и вероятным.

Генерал Адъютант Паскевич

Тюркменчай. февраля 1828»1.

150

Составление Паскевичем этого документа, своего рода «полномочий» на имя Грибоедова, объяснялось той исключительно активной ролью, которую именно Грибоедов играл в переговорах России с Ираном. Под Туркманчайским трактатом нет подписи Грибоедова, тем не менее именно он являлся одним из авторов договора.

Паскевич не вполне сходился во взглядах на заключение мира с «минутно равным» ему Обрезковым; расхождение это затрагивало и основной пункт разногласий между русскими и иранцами, вопрос о взыскании контрибуционных куруров. В Обрезкове Паскевич мог ценить только чиновника, который много помогал ему «основательными сведениями в дипломатических отношениях и точным знанием всех форм, при подобных случаях употребляемых»1, т. е. при заключении договора. Политическим же советником главнокомандующего был Грибоедов — центральная фигура среди русских дипломатических агентов, находившихся при Паскевиче.

Об активном участии А. С. Грибоедова в мирных переговорах с иранцами весьма определенно говорил и сам Паскевич, рекомендовавший его Петербургу — императору и Нессельроде — как «деятельного участника» переговоров, который «лучше всякого может объяснить и степень затруднений, и временную причину остановки в делах, и, наконец, все те испытания, чрез которые мы должны были пройти, чтобы достигнуть желаемого успеха» в Дей-Каргане и Туркманчае2. С Грибоедовым Паскевич намечал общую линию поведения русских уполномоченных, причем часто принимал грибоедовскую точку зрения на ту или иную проблему мирных переговоров. Это подтверждают и написанные рукою Грибоедова докладные записки, записки «на память» для главнокомандующего. Это подтверждают и другие факты, хотя бы представление генералом докладной записки (Обрезкова) с проектом договора на обозрение и заключение Грибоедову, младшему чином.

151

Заключение мира в Туркманчае (второй справа — А. С. Грибоедов).

(Литография с картины В. И. Мошкова).

152

Не на каждом заседании конференции мог или должен был быть сам главнокомандующий (в Дей-Каргане, например, было много подготовительных заседаний по второстепенным пунктам договора). «Наставление» должно было в случае отсутствия Паскевича помочь Грибоедову провести определенную линию, может быть, в противовес Обрезкову. Если, например, вспомнить названную ранее докладную записку Обрезкова о мирном договоре и сравнить ее с «Наставлением коллежскому советнику Грибоедову», то как раз по кардинальному вопросу об Азербайджане и выплате контрибуции «Наставление» утверждает противоположную точку зрения, чем та, которая изложена в докладной записке Обрезкова.

Переговоры на этот раз протекали быстро. Уже 9 февраля была назначена окончательная конференция для подписания мира. Момент для оформления трактата, 12 часов ночи с 9-го на 10-е февраля, был избран по желанию Аббас мирзы, в соответствии с указаниями его астролога, утверждавшего, что эта минута являлась наиблагоприятнейшей.

Мирный договор был подписан с русской стороны Паскевичем и Обрезковым, с иранской же стороны в соответствии с обыкновением Ирана были приложены печати уполномоченных: Аббас мирзы и мирзы Абул-Хасан хана. 101 выстрел из русских орудий возвестил войскам и народу о заключении мира.

13

Препровождая императору экземпляр заключенного договора, Паскевич и Обрезков в донесении на имя Нессельроде весьма подробно проанализировали условия Туркманчайского мира1.

Важнейшими пунктами трактата, по их мнению, были:

153

переход к России от Ирана Эриванского и Нахичеванского ханств, причем Россия приобретала в пределах Эриванского ханства и правобережье Аракса;

подтверждение власти России на ранее отошедшие к ней кавказские и закавказские владения; разграничение Талыша;

обязанность Ирана выплатить России 20 млн. руб. серебром (10 куруров туманов);

право свободного торгового мореплавания для всех русских и иранских судов на Каспийском море и подтверждение исключительного права России иметь на Каспии военный флот;

предоставление России ряда преимуществ в торговых взаимоотношениях с Ираном, в частности право русских властей назначать консульских агентов в Иран; признание Аббас мирзы наследником иранской короны; обязанность шаха вернуть на родину всех военнопленных и других русских подданных, оказавшихся в неволе в Иране.

Большинство статей Туркманчайского трактата представляет собою реализацию инструктивных указаний Петербурга российским уполномоченным, заключавшим мирный договор с Ираном. Однако Туркманчайский трактат не был механическим копированием положений упомянутой инструкции. В процессе длительных переговоров статьи договора изменялись и уточнялись, многие, как говорил Паскевич, были «улучшены», «развернуты», были внесены и новые1. Так, например, была изменена статья о взимании контрибуции (размер последней удвоен против первоначального, намеченного Петербургом), к выгоде России изменена и статья о переходе в русское владение Эриванского ханства, статья об установлении посольского церемониала развернута в особый протокол и т. д.

154

Если на общих конференциях (заседаниях) главным образом обсуждались территориальные и денежные претензии России к Ирану, то вся огромная и сложная работа по согласованию и редактированию подавляющего большинства статей трактата была проделана на закрытых подготовительных заседаниях. Роль А. С. Грибоедова как одного из авторов Туркманчайского трактата была особенно велика на этих встречах российских и иранских уполномоченных, так как именно здесь пункты петербургской инструкции изменялись, «улучшались», развертывались в специальные дополнительные договорные акты, здесь подвергались всестороннему обсуждению вновь предложенные статьи трактата.

К числу статей, в которых был особо приметен «грибоедовский почерк», относилась и статья XV Трактата «о всепрощении жителям Азербайджана и о сроке для переселения желающих из них в Россию». Российскими уполномоченными в Туркманчае не было забыто население, расположенное к русской власти и вновь отходящее под гнет Каджаров. Упомянутая статья договора определяла, что шах «дарует совершенное и полное прощение всем жителям и чиновникам области, именуемой Азербайджаном. Никто из них, к какому бы разряду ни принадлежал, не может подвергнуться преследованию, ниже оскорблению, за мнения, поступки свои, или поведение в течение войны или в продолжение временного занятия помянутой Области российскими войсками. Сверх того, будет предоставлен тем чиновникам и жителям годичный срок, считая от сего числа, для свободного перехода с своими семействами из Персидских областей в Российские, для вывоза и продажи движимого имущества, без всякого со стороны правительства и местных начальств препятствия». Особое значение этой статьи заключалось в том, что ею предоставлялось право армянскому населению Ирана перейти в русские пределы и принять русское подданство, а иранское правительство обязывалось не препятствовать этому переселению.

Исключительно большое значение имел дополнительный к договору акт, именуемый «Трактатом, заключенным с Персиею, о торговле Российских и Персидских

155

подданных»1, в составлении которого также принимал участие Грибоедов. Он представляет собой ряд положений (8 статей), принятых на конференции в Туркманчае, в развитие указания Главного трактата (статьи X) «о восстановлении и распределении торговых между обоими государствами сношений». В соответствии с этим актом русским купцам разрешалось свободно торговать по всему пространству Иранского государства, а также вести транзитную торговлю через территорию Ирана. По праву «наибольшего благоприятствования» и иранские купцы могли столь же свободно торговать в Российской империи. Восстанавливалась прежняя, определенная еще Гюлистанским трактатом, пятипроцентная пошлина от стоимости товара. Она должна была взиматься с товаров, ввозимых из России в Иран, а равно с иранских товаров, ввозимых в Россию. В отношении этих товаров отменялись какие-либо внутренние таможенные сборы. Устанавливалась экстерриториальность русских подданных в Иране, и за Россией закреплялось право консульской юрисдикции на территории Ирана. Русские подданные получали и некоторые привилегии в отношении приобретения недвижимости в Иране.

Таким образом, ряд статей Туркманчайского трактата (речь идет и о дополнительном акте, в развитие статьи Х Трактата) устанавливал неравноправное положение Ирана. Туркманчайский трактат в этом отношении стоял в одном ряду со многими неравноправными договорами той эпохи.

Инициатива установления в Иране капитуляционного режима принадлежала не России, а Франции и Англии. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с фирманами 1708—1715 гг., дарованными Франции. Фирман, выданный правителем Ирана Керим ханом в 1763 г., наделял правом консульской юрисдикции (ст. 9) англичан. Статья 1-я этого фирмана предоставляла англичанам совершенно исключительное право не только создавать на берегах Персидского залива свои фактории, но даже вооружать их. Эти особые права и привилегии англичан,

156

полученные ими по фирману 1763 г., закреплял за английскими резидентами в Иране и англо-иранский коммерческий договор 1801 г., заключенный Джоном Малькольмом. Правда, этот договор не был ратифицирован, но последнее обстоятельство отнюдь не было связано с получением англичанами указанных привилегий.

Если в русско-иранских договорах XVIII в. принцип капитуляций не получил отражения, то Гюлистанский трактат уже рекомендовал (в ст. VIII) «в спорах, случающихся между купцами обеих Высоких Держав, в долгах и других жалобах ведаться обыкновенным порядком, относясь к Консулу или Агенту... которые и обязаны рассмотреть просьбы по их сущей справедливости...». (В случае отсутствия консульства вопросы эти разрешались местными иранскими властями).

Русским дипломатам, в том числе и Грибоедову, стороннику утверждения русского экономического влияния на Востоке, было естественно включить в Туркманчайский трактат статьи, дававшие России льготы, которые Англия и Франция имела в Иране еще в XVIII в. и которые Россия получила (пусть не в развернутом виде) по Гюлистану. К тому же при утверждении статей о консульской юрисдикции русских подданных в Иране перед глазами Грибоедова и других русских участников конференции в Дей-Каргане и в Туркманчае вставала картина деспотизма и «правосудия» каджарских властей: вопиющий произвол и насилие гражданской администрации, ее продажность и взяточничество и страшная система пыток и мучительных наказаний. Грибоедов не искал в экстерриториальности русских орудия порабощения Ирана. Исходя из принципа строжайшего правосудия, он видел в консульской юрисдикции временный институт, поправку к произволу, характерному для феодального Ирана. В «Проекте инструкции ***, посылаемому в Персию», он писал: «Известно, что в Персии правители областей, и сам государь в предоставленном себе уделе, в руках своих имеют монополию торговли, и потому часто купеческое партикулярное дело превращается в государственное; судьи в таком случае по необходимости пристрастны. И потому потребно величайшее терпение и постоянство характера в наших чиновниках, которые будут наблюдать за тяжбами

157

российских подданных в Персии, чтобы, не поступаясь их правами в уважение сильного противника, с другой стороны неумеренною пылкостию не возбудить еще более против себя неудовольствия правительства, без того уже негодующего на учреждение консульств»1.

Туркманчайский договор подвел итоги русско-иранской войны 1826—1828 гг. Значение его было очень велико. Договор не только закреплял за Россией новые владения, имевшие большую стратегическую ценность, но и в других отношениях упрочивал русские позиции в Закавказье. Он создавал благоприятные условия для дальнейшего расширения экономического, политического и культурного влияния России на Среднем Востоке и в Средней Азии. Следует особо подчеркнуть, что русско-иранская война и Туркманчайский мир нанесли удар агрессивным планам британских капиталистов в Закавказье и в Иране и тем поколебали английский престиж на Востоке. Исключительно важным было то, что трактат развязывал России руки на Кавказе для решительных действий на Ближнем Востоке.

Туркманчайский договор положил конец попыткам Каджаров вернуть под свою власть народы Кавказа. В частности, он оказал большое влияние на судьбы армян: в соответствии с трактатом Восточная Армения была присоединена к России, что объективно-исторически было безусловно прогрессивным последствием войны.

Для представления Туркманчайского трактата императору главнокомандующий избрал Грибоедова. Обычно ревнивый к успехам других, скупой на похвалы и рассорившийся к концу кампании со многими деятельными ее участниками, Паскевич в данном случае сделал справедливый выбор. За время кампании и переговоров с иранцами Грибоедов проявил себя вполне сложившимся государственным человеком и в успешном заключении мира с Ираном была и его немалая заслуга. Оценка Грибоедова, данная генералом в донесении царю и в письме к Нессельроде, не только не уступает, но даже превосходит лестную оценку деятельности Обрезкова, которую

158

Паскевич, достаточно опытный царедворец, дал прикомандированному к нему императором столичному дипломату.

Об Обрезкове Паскевич писал, что он «постиг в полной мере хитрую и изворотливую политику персидскую и много содействовал столь скорому и успешному заключению мира»1. О Грибоедове, «отличном, усердном и опытном в здешних делах чиновнике»2, главнокомандующий доносил Николаю I: «Я осмеливаюсь рекомендовать его как человека, который был для меня по политическим делам весьма полезен. Ему обязан я мыслию не приступать к заключению трактата прежде получения вперед части денег; и последствия доказали: без сего долго бы мы не достигли в деле сем желаемого успеха»3.

Через день после подписания договора Грибоедов выехал из Туркманчая. Ровно через месяц, 14 марта 1828 г., Петербург встретил вестника мира пушечными залпами.

Россия готовилась к войне с Турцией, и потому мир с Ираном был «кстати как нельзя более». Нессельроде, давая в своем письме Паскевичу оценку заключенному договору, писал, что «известие о мире... без сомнения, произведет удовлетворительное впечатление на внешние наши сношения. Должно надеяться, что и дела наши с Персией) примут с сей эпохи прочный и для нас совершенно удовлетворительный ход, ибо, по тщательном соображении, я нашел все статьи трактата Туркманчайского до мельчайших подробностей обдуманными с строжайшей точностью»4.

Последовали высокие награды участникам мирных переговоров с Ираном. И. Ф. Паскевич был возведен в графское достоинство и получил миллион рублей награды. Не был забыт и Грибоедов, о награждении которого «по отлично-усердной службе» и «за важные услуги», оказанные им «при заключении столь благополучного и славного мира», ходатайствовал сам главнокомандующий. «Государю угодно меня пожаловать 4000 черв., Анною с бриллиантами и чином статского советника. — А вы!!! —

159

Граф Ериванский и с миллионом, — писал Грибоедов 16 марта из Петербурга своему начальнику. — ...Голова кругом идет, я сделался важен, ваше сиятельство вдали, а я обращаюсь в атмосфере всяких великолепий»1.

Награды всем участникам Туркманчая были определены со строгою соразмерностью чинов и званий и с учетом близости награждаемых к монарху. Паскевичу дали графский титул и миллион рублей, Обрезкову, фактически почти отстраненному главнокомандующим от деятельного участия в переговорах, но зато очень хорошо известному императорскому семейству, назначили 300 тысяч рублей ассигнациями, а Грибоедову — 4 тысячи червонцев.

160

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ А. С. ГРИБОЕДОВА
ПОСЛЕ ТУРКМАНЧАЙСКОГО МИРА.
А. С. ГРИБОЕДОВ — ПОЛНОМОЧНЫЙ
МИНИСТР РОССИИ В ИРАНЕ (1828 г.)

— Назначение А. С. Грибоедова на пост полномочного министра России в Иране. — «Проект инструкции***, посылаемому в Персию». — Усиление английской экспансии в Иране. Экономические интересы английского капитала в Иране. Пропаганда «превентивной войны» против России. — Проводники агрессивной политики английского капитала на Среднем Востоке — Макдональд и Макниль. — Деятельность английских резидентов в Иране. — А. С. Грибоедов в Закавказье летом 1828 г. Проект создания «Российской Закавказской компании». — Переселение армян из Ирана в русские владения. — А. С. Грибоедов в Тавризе. Ратификация трактата. Демаркация, границы. Взимание туркманчайской контрибуции. — Деятельность А. С. Грибоедова по упрочению мирных отношений России с Ираном. Включение Аббас мирзы в фарватер русской политики. — Проблема участия Ирана на стороне России в русско-турецкой войне. —

1

Дипломатическая карьера Грибоедова шла по восходящей линии, будущее сулило ему еще большие успехи. Но, несмотря на это, Грибоедов мечтал уйти в отставку, чтобы всецело посвятить себя любимому делу — литературе. Карьера дипломата никогда не прельщала его, да и служба в Иране была утомительна и сложна.

«Судьба... рукою железною закинула меня сюда и гонит далее, но по доброй воле, из одного любопытства, никогда бы я не расстался с домашними пенатами», — ропщет Грибоедов в 1819 г. и через год с тоскою пишет

161

Андрею Ивановичу Рыхлевскому, знакомому по штабу Ермолова: «Что за жизнь! В первый раз отроду вздумал подшутить, отведать статской службы. В огонь бы лучше бросился Нерчинских заводов и взываю с Иовом: Да погибнет день, в который я облекся мундиром Иностранной Коллегии, и утро, в которое рекли: Се титулярный советник»1.

Эта мрачная характеристика службы дипломатического агента России в Иране не была случайным заключением, порожденным мимолетным настроением неопытного секретаря миссии, очутившегося вдали от родины. Спустя несколько лет, в 1827 г., после взятия русскими войсками иранских крепостей Сардар-Абада и Эривани, когда, казалось бы, никаких оснований к дурному настроению быть не могло («Мы все здесь в чаду победы», — утверждал он сам), Грибоедов вновь резко отзывался о своей службе, которую «ненавидит от всего сердца». Он писал тогда П. Н. Ахвердовой о своем решении уехать или даже совсем бросить службу, какое бы будущее она ему ни сулила.

Когда в Петербурге в апреле 1828 г. его опять стали «турить в Персию», Грибоедов писал Паскевичу: «Я еще нового назначения никакого не имею. Да если и не получу, да мимо идет меня чаша сия. Душевно бы желал некоторое время пробыть без дела официального и предаться любимым моим занятиям».2 У Грибоедова были и другие планы. Ему очень хотелось посетить Европу, отправиться «на пироскафе» в Лондон, из Лондона — недели на три в Париж3.

Но из затеи «в два месяца собрать воспоминаний на десять лет» ничего не вышло.

Обстановка на Востоке была очень сложной. Весною 1828 г. началась война России с Турцией, соседкой Ирана. Война дала почувствовать возросшую необходимость пребывания русской миссии при иранском дворе, так как

162

реализация Туркманчайского договора стала для России одним из важнейших залогов ее успехами турецкой кампании на азиатском театре военных действий.

Но необходимость возобновления деятельности русской миссии в Иране определялась не только этим. Пост полномочного министра России в Иране приобрел к этому времени большое значение. Русская миссия в Иране являлась передовым дипломатическим форпостом России в Азии. Именно здесь проходил «передний край» того политического фронта, на котором развивалась борьба России и Англии за влияние на Среднем Востоке. Деятельность русской дипломатии в Иране в значительной степени определяла отношения России со странами Среднего Востока и Центральной (и Средней) Азии. Это заставляло предъявлять особые требования к дипломатическому агенту России при дворе шаха.

Русский представитель в Иране должен был обладать широким политическим кругозором, ясным представлением о целях русской восточной политики, прекрасным знанием наилучших средств к достижению этих целей. Он должен был быть человеком большой воли, выдержки и незаурядным мастером в дипломатическом искусстве. Наконец, он должен был превосходно знать страну и ее людей. Ему должны были быть хорошо известны все приемы иранской дипломатии того времени и своеобразные маневры шахских сановников. Ему нужно было в совершенстве знать установленный в Иране церемониал посольского обряда.

Выбор русского правительства пал на Александра Грибоедова.

Возможно, что известную роль в назначении Грибоедова в Иран сыграло его обращение к царю с ходатайством за сосланных декабристов. Уверившись в сочувствии Грибоедова к участникам восстания на Сенатской площади, Николай I предпочел направить Грибоедова на высокий пост в Иран, считая его там менее опасным в идейном отношении, чем в Петербурге1, и в то же время не сомневаясь в его честной службе. Грибоедов и в

163

самом деле честно служил во время «политической ссылки», как он называл свое пребывание на посту русского полномочного министра в Иране, но служил не царю, а России. Так же верно служили России на Кавказе и многие декабристы.

25 апреля 1828 г. указом Сенату Грибоедов был назначен полномочным министром в Иране. Одновременно был определен состав миссии. Первым секретарем был зачислен И. С. Мальцов, вторым — К. Ф. Аделунг. Генеральным консулом в Тавриз был назначен А. К. Амбургер, старый сослуживец Грибоедова еще по миссии Мазаровича.

Иван Сергеевич Мальцов первоначально служил в Московском Архиве министерства иностранных дел. Не чуждый литературных интересов, он, надо думать, был знаком Грибоедову и по его службе в министерстве, и по литературным связям. Возможно, что на прикомандирование Мальцова к грибоедовской миссии повлияло то обстоятельство, что Мальцов, один из давних акционеров Российской Американской компании, приходился племянником Ивану Акинфиевичу Мальцову, весьма богатому человеку, владельцу стекольных и хрустальных заводов. У Грибоедова в это время зрели идеи об учреждении Российской Закавказской компании. Назначение Мальцова секретарем миссии, вполне возможно, было первым шагом со стороны Грибоедова к вовлечению в будущую компанию и самого Мальцова и его богатого дядюшки.

Карл Федорович Аделунг был сыном директора института восточных языков Ф. П. Аделунга. Второй секретарь миссии, насколько можно судить по сохранившимся его письмам к отцу, был личностью незаурядной. Он был отлично подготовлен к работе в посольстве, назначение в которое было предметом его давних мечтаний. «Я в Персии, и мое трехлетнее желание, наконец, исполнилось», — писал Карл Аделунг отцу из Тавриза.

Назначение на пост представителя России в Иране Александра Сергеевича Грибоедова, исконно русского человека, было фактом большой политической значимости. Вполне осмыслить его можно лишь ознакомившись с

164

типичным для грибоедовской эпохи составом чиновников министерства иностранных дел.

Если ранее на русской дипломатической службе встречаются коренные «русаки» — Толстые, Панины, Румянцевы, Обрезковы, Воронцовы, то со второй половины XVIII в. в русское министерство иностранных дел устремляются десятки иностранцев, которые нередко бросают дипломатическую службу в одной стране ради службы в другой, при этом даже не всегда меняя свое подданство. Немцы, шведы, греки, румыны, поляки, далматинцы, даже корсиканцы отстаивают русские интересы перед Европой! Алопеусы, Нессельроде, Каподистрии, Родофиникины, Стурдзы, Брунновы, Сухтелены, Поццо-ди-Борго и прочие оттесняют старые русские семьи.

Систематическое отчуждение одной из важнейших правительственных функций в руки иностранных наемщиков — факт в истории беспримерный. Вероятно, только в России существовала эта, своего рода экстерриториальная, дипломатия, чуждая стране, представителем которой считалась, не понимавшая ее языка, не исповедовавшая ее веры. Были, конечно, среди иностранцев-дипломатов русской службы и умные люди и люди, честно служившие России, но очень многим из них было трудно понять ее национальные интересы. В большинстве своем они весьма презрительно относились ко всему русскому.

Изобилие чужеземцев на русской дипломатической службе многим казалось удивительным. Оно, между прочим, настолько поразило Энгельса, что он в своем памфлете «Внешняя политика русского царизма» представил русскую дипломатию как «тайное общество, вербовавшееся первоначально из иностранных авантюристов»1.

В отношении засилья иностранцев русская миссия в Иране не составляла исключения. В ермоловском посольстве советником был грек Негри, канцелярскими служителями — немцы Рихтер и Рикард; сослуживцами Грибоедова в Тавризе были далматинец Мазарович и немец Амбургер, в период Туркманчая — грек Влангали, а потом — немцы Аделунг и Мальмберг. После Грибоедова

165

список русских посланников в Иране испещрен нерусскими фамилиями. Мы найдем в нем фамилии Симонича, Дюгамеля, Медема, Гирса, Бегера, Бюцова, Аргиропуло... Характерно, что, когда русский посланник в Иране Симонич ходатайствовал о постройке при миссии православной церкви, министерство ему решительно отказало, ссылаясь на то, что русская миссия в Иране состояла из Боде, лица англиканского вероисповедания, лютеранина Торнау, католиков Гута и Ивановского и нескольких мирз — армяно-грегориан!

Направление Александра Грибоедова на пост полномочного министра России в Иране вызвало у английских резидентов в Тегеране и в Тавризе тревожное беспокойство. Они хорошо знали его активную роль как во время военной кампании 1827 г., так и в период мирных переговоров России с Ираном и считали, что назначение Грибоедова главой русской миссии при иранском дворе ставило их позиции в Иране, пошатнувшиеся после русско-иранской войны и Туркманчайского мира, под новый удар. Следовательно, деятельным проводникам восточной политики британского капитала предстояла упорная и нелегкая борьба с русским посланником за влияние в Иране.

Еще до прибытия Грибоедова в Иран была сделана попытка поколебать посланника в его решимости отстаивать интересы России в этой стране. Стремясь не только всегда быть в курсе иранской политики России, но и влиять на эту политику всеми доступными им способами, английские дипломаты не забывали, что многого можно было достичь, воздействуя через различные каналы непосредственно на петербургский кабинет, минуя русские власти в Закавказье. Как правило, Петербург основное внимание сосредоточивал на ближневосточных проблемах, недооценивал значение Среднего Востока в русской политике и, не желая из-за последнего иметь какие-либо осложнения с Англией, предпочитал смотреть на интриги английских резидентов в Иране сквозь пальцы.

Не случайно поэтому в критические моменты в русско-иранских отношениях из Тегерана или Тавриза прибывал в Петербург своего рода британский «эмиссар» по делам Ирана. Обычно таковым являлся кто-либо из

166

английских резидентов при Шахе или Аббас мирзе. Дипломат этот развивал в Петербурге энергичную деятельность в направлении, соответствующем интересам британского капитала.

Весною 1828 г., во время пребывания Грибоедова в Петербурге, там «случайно» оказался один из активных противников русского влияния на Среднем Востоке капитан Кемпбелл, секретарь британской миссии в Тавризе. Кемпбелл отбыл из Ирана в Англию еще во время туркманчайских переговоров для того, чтобы информировать британское правительство о состоянии русско-иранских дел. После недолгого пребывания на родине он возвращался в Иран. Возвращался не морем, а через Россию. В Петербурге он несколько «задержался».

Кемпбелл знал Грибоедова как убежденного сторонника политики упрочения русского влияния на Востоке и хорошо помнил его кипучую деятельность в Закавказье во время русско-иранской войны. В новом назначении Грибоедова он мог видеть прямую опасность британским интересам и пытался плохо скрытой угрозой поколебать русского дипломата в его согласии ехать в Иран. При встрече с Грибоедовым в Петербурге Кемпбелл бросил русскому посланнику весьма недвусмысленное предупреждение: «Берегитесь! Вам не простят Туркманчайского мира!»1.

Запугать Грибоедова и поколебать его в решимости служить России верой и правдой никакой Кемпбелл не мог. Но мрачная тень легла на дороге посланника: Грибоедов хорошо знал, с кем ему придется иметь дело на Востоке. От встречи с английским «коллегой» остался горький осадок, отравивший настроение дипломата.

167

Друзья и знакомые свидетельствовали, что перед отъездом в Иран Грибоедов «был печален и имел странные предчувствия»1.

2

По поручению министерства иностранных дел Грибоедов разработал «Проект инструкции ***, посылаемому в Персию». Это было им сделано еще до назначения, в те дни, когда он полагал, что кто-либо «чиновнее» его будет направлен в Тегеран и Тавриз. Поэтому какие-нибудь личные моменты в «Проекте инструкции» совершенно отсутствовали: Грибоедов се писал не для себя, и она вполне объективно отражает грибоедовскую точку зрения на иранские дела. В этом документе Грибоедов с редкой точностью, смелостью и замечательной широтой определял задачи, стоявшие перед русской миссией в Иране.

В основу иранской политики России, следовательно, и деятельности миссии, Грибоедов, как уже не раз отмечалось ранее, считал необходимым положить принцип дружественного влияния могущественной России на Иран, развитие экономических и культурных связей с ним. Лучшим же и наиболее надежным средством заставить Иран искать союза и дружбы с Российской империей было бы деятельное покровительство России по отношению к Аббас мирзе. Исходя из этого, Грибоедов и разрабатывал свой «Проект».

«Упрочение мирных сношений» — вот первая и основная задача русских дипломатических агентов в Иране. «Инструкция» рекомендовала посланнику «продолжительностью, однообразием поступков, всегда правильных и откровенных... восторжествовать над недоверчивостью азиатскою и превратить в убеждение со стороны Персии ту роковую необходимость, которая заставила ее принять наши мирные условия»2. «Превратить в убеждение» означало, что русскому посланнику необходимо всеми мерами, в том числе личным поведением, способствовать

168

тому, чтобы иранцы, испытав на деле благотворное влияние России, пришли к свободному заключению о необходимости мирных и дружественных отношений с Россией в своих же интересах.

Одной из важнейших частных проблем Грибоедов считал «поведение с Аббас мирзою в случае кончины Шаха». Указывая, что Туркманчайским трактатом Аббас мирза признан наследником иранского престола «просто и безусловно» и что Россия не обязана поддерживать своими вооруженными силами его права, «Инструкция», однако, подчеркивала: «Вся Персия и сам Аббас мирза ожидают, что Россия по смерти Шаха решит вопрос о преемничестве персидского престола».

Грибоедов не был сторонником вмешательства во внутренние дела Ирана, но, составляя «Инструкцию», полагал, что общепринятое в Иране мнение о поддержке Россией претендента на иранский престол можно легко обратить в пользу дел, вверяемых дипломатическому агенту царской России. Последний должен указывать Аббас мирзе на поддержку России при будущем его вступлении на престол как на цель, которой наследный принц должен добиваться своим «праводушным» поведением в отношениях с русскими. «Инструкция» признавала возможность для посланника в случае надобности потребовать оказания действительной помощи принцу Аббас мирзе в виде хотя бы двух российских полков с достаточным количеством артиллерии. Появление русских воинских частей в Азербайджане всегда восстановит права Аббас мирзы на престол, хотя бы до того он и потерпел неудачу в борьбе со своими соперниками. О возможной помощи со стороны России Аббас мирза должен знать. Тогда, рассчитывая на поддержку России в делах престолонаследия, он начнет искать дружбы и союза с нею и станет проводником русского влияния на Среднем Востоке.

Грибоедов полагал также, что необходимо предупредить помощь Аббас мирзе со стороны Ост-Индской компании. Военные силы компании значительно удалены от места борьбы за иранский престол, но она бесспорно поспешит с организацией экспедиции в пользу Аббас мирзы. Ее политика ясна: в Азии ею принята раз навсегда система

169

«повсеместно давать чувствовать восточным державам присутствие силы и казны ее»1.

Исходя из общего направления русской политики в Иране, решала грибоедовская «Инструкция» и весьма больной вопрос взимания контрибуции. Она предоставляла самому посланнику право определить, учитывая состояние финансов наследного принца, можно ли истребовать с него сумму контрибуции к назначенному сроку, необходимо ли дать ему облегчение или даже совершенно простить долг, если последний несоразмерен его доходам.

«Инструкцию» Грибоедов составлял, когда уже началась война между Россией и Турцией вопрос о позиции Ирана в русско-турецком конфликте стал серьезной и, пожалуй, даже злободневной проблемой. Вопрос этот нашел отражение и в «Инструкции» Грибоедова. Ему посвящен специальный раздел: «Неутралитет Персии в наших делах с Турциею и наоборот», помещенном сразу после общего раздела об упрочении мирных сношений. Директивы посланнику по этому важному вопросу сводились к следующему.

Указывая, что Аббас мирза порывается обратить оружие против турок, небескорыстно рассчитывая на содействие России в увеличении его удела, «Инструкция» рекомендовала посланнику не «поощрять мечтательных надежд его на пособие России, на ручательство с ее стороны за приращение его владений частию сопредельных ему пашалыков», но в то же время не «наклонять и к миролюбию, если он в предприятии против турок находит свою особенную пользу, независимо от участия и союза с Россиею»2. Таким образом, «Инструкция» исходила из признания полной самостоятельности Ирана в его внешней политике.

Но у посланника и руководства министерством иностранных дел оказались серьезные расхождения в понимании задач русской политики на Среднем Востоке, в частности в Иране, а также в понимании способов ее осуществления. Составленный Грибоедовым «Проект инструкции»

170

был переработан директором Азиатского департамента министерства К. К. Родофиникиным в соответствии со взглядами на восточную политику Николая I и его вице-канцлера1. Существенным изменениям при этом подвергся ряд основных разделов грибоедовского проекта. Переработанная Родофиникиным инструкция значительно усложняла положение русского дипломатического агента в Иране, она связывала последнего по рукам и ногам.

В инструкции возобладала весьма характерная для русского министерства иностранных дел точка зрения; проблемы Востока решаются отнюдь не в Азии, а в Европе, только в Европе. Это в значительной степени обрекало русского представителя в Иране на безынициативное поведение, лишало предпринимаемые им демарши необходимой силы и гибкости. Но именно в этом министерство как раз и не видело какого-либо ущерба для русских дел. Весьма энергичный дипломатический чиновник далеко не всегда радовал его своей активностью, наоборот, скорее тревожил: как бы не нажить с ним хлопот. Министерство всегда предпочитало покорных и «спокойных» исполнителей его директив.

Что же касается отнесения министерством «азиатских» дел на второй план, это тоже весьма характерно для ведомства Нессельроде. Вице-канцлер не понимал истинного значения для России многих «азиатских» проблем и плохо в них разбирался. Недаром Ермолов замечал, что Персия Нессельроде «столько же известна... как всем нам верхний Египет»2. К тому же Николай I и его вице-канцлер не теряли надежды, что России удастся договориться с англичанами по ближневосточному вопросу, являющемуся стержневым во всей внешней политике империи. Обострять отношения с Англией излишней активизацией русской политики на Среднем Востоке они считали совершенно нежелательным, особенно во время войны с турками.

171

Вот почему из «Инструкции» Грибоедова директор Азиатского департамента Родофиникин вычеркнул пункт о том, что не следует склонять Аббас мирзу к миролюбию с турками, если он найдет в войне с ними свою особенную выгоду. Зная Грибоедова как горячего сторонника вовлечения Ирана в войну с Турцией на стороне России, министерство опасалось, что подобная формулировка даст посланнику возможность развязать войну между Ираном и Турцией и тем самым вызовет осложнения с англичанами.

Вот почему был вычеркнут из «Инструкции» и пункт о том, что посланник может истребовать военную помощь Аббас мирзе, вступающему на шахский престол и нуждающемуся в поддержке России. Вычеркнуто было также указание, что в случае, если европейские дела примут другой оборот и политика России пойдет вразрез с политикой Англии, посланник получит возможность противодействовать при иранском дворе влиянию враждебной России державы благодаря присутствию на границе русских войск и более обширным средствам, отпущенным тогда в распоряжение посланника. Министерство предпочло устранить из «Инструкции» все, что могло бы натолкнуть русского дипломатического агента в Иране на действия, в результате которых возникала опасность обострения отношений с Англией. Но министерская редакция этого пункта инструкции означала также лишение полномочного министра России в Иране инициативы и возможности использовать общую политическую ситуацию в Европе.

Смелое противопоставление русского влияния на Среднем Востоке деятельной политике Ост-Индской компании (англичанам не уступать ни шагу) министерство заменяло политикой непротивления английской агрессии. Русское посольство в Тегеране — плацдарм русского влияния, вынесенный далеко на Восток, — оно сводило на положение второстепенной заштатной миссии.

Родофиникинская инструкция, отвергая возможность включения Аббас мирзы в военный союз против Турции и категорически обязывая посланника прилагать все старания к своевременному взиманию контрибуционных сумм, весьма затрудняла Грибоедову и привлечение на сторону России наследного принца Ирана.

172

3

На Востоке чрезвычайному посланнику и министру-резиденту России Грибоедову пришлось действовать в очень сложной политической обстановке. Война России с Ираном закончилась, но отношения между обеими державами еще не были нормализованы. Продолжалась война с Турцией, выдвигавшая перед русской дипломатией нелегкие задачи. Трудности, вставшие перед Грибоедовым, усугубляла весьма возросшая в эти годы заинтересованность английского капитала в Иране.

Политическое наступление на Иран и экономическое закабаление его английским капиталом — две стороны одного и того же процесса колониальной экспансии англичан в Азии. Стремление к политическому господству в Иране диктовалось экономическими интересами Англии, а достижение этого господства облегчалось тем, что уже в первой трети XIX в. позиции английского капитала в экономике Ирана были достаточно сильны.

Основной формой экономического наступления Англии на Иран становится массовый ввоз дешевых английских товаров, в результате чего Иран превращается в рынок сбыта изделий Манчестера и Бирмингама. Это вторжение фабричных изделий английской промышленности было весьма гибельным для иранской экономики, особенно для ремесла и домашней промышленности.

«Острая необходимость беспрерывного расширения торговли, — писал Энгельс, — ...принуждает английскую торговлю наступать на внутреннюю Азию одновременно с двух сторон: с Инда и с Черного моря»1. Необходимость непрерывного расширения торговли уже в начале XIX в. определяла многое во внешней политике Англии. С этим связано и особое значение проблемы черноморских проливов, «через которые Англия ворвалась в сферу русской торговли» — в Черное море и перенесла «поле торговой битвы между Россией и Англией» «с Инда к Трапезунду»2.

Английские товары и ранее поступали в Иран не только через Персидский залив. Доставлялись они и длинными

173

кружными путями — транзитом через закавказские владения России или из Константинополя через турецкие области Малой Азии. Последний путь являлся основным каналом, по которому европейские товары устремлялись в Иран.

Со второго десятилетия XIX в. английские товары начинают в значительном количестве поступать в Иран более коротким путем, пролегавшим через Трапезунд, Эрзерум, Тавриз. Быстрое развитие этого пути определялось многими обстоятельствами. Доставка товаров Черным морем и сушей от анатолийских берегов через Турцию в Иранский Азербайджан значительно сокращала транспортные расходы. Этот путь приводил купеческие караваны сразу в самые населенные и развитые в экономическом отношении районы Ирана. Наконец, влияли и политические мотивы. Дорога Трапезунд — Тавриз пересекала области Малой Азии и Закавказья. Продвижение британских товаров по этому каналу укрепляло английское влияние как раз в тех районах бассейна Черного моря, где завязывался тугой и сложный узел политических противоречий.

Наступление английского капитала на Иран с каждым годом становилось все более интенсивным, темпы наступления нарастали, количество ввозимых англичанами товаров быстро увеличивалось. Особенно возрастал импорт английских текстильных товаров, составлявших уже в 30-е годы свыше 90% всего английского ввоза в Иран. В 1827 г. было привезено из Англии бумажных тканей 11,5 млн. ярдов, в 1829 г. — 15,5 млн. ярдов, а в 1834 г. — уже 28,6 млн. ярдов1. За 7 лет ввоз английского текстиля в Иран увеличился в два с половиной раза. В 1833 г. было привезено в Тавриз товаров на 15,3 млн. руб., в 1834 г. — на 17,9 млн., в 1835 г. — на 32,9 млн., в 1836 г. — на 40 млн. руб.2 Большая часть этих товаров являлась английскими фабрикатами.

В 1836 г. Макниль подсчитал, что в начале 30-х годов годовое количество импортируемой в Иран британской мануфактуры по стоимости превышало полтора миллиона

174

фунтов стерлингов; в 1834 г. оно дошло почти до двух миллионов1.

Значение в эти годы иранского рынка для английской буржуазии прекрасно подтверждается тем, что вывоз британских хлопчатобумажных изделий в Иран составлял в 1834 г. 55% вывоза этих тканей из Англии в Индию, а в ценностном выражении экспорт из Англии в Иран составлял еще большую долю в общем торговом балансе Великобритании2.

По мере того как возрастал экспорт английских товаров в Иран, возрастала у англичан и тревога за «свой» рынок сбыта, так как одновременно развивалась и русско-иранская торговля: «сражение» между Англией и Россией разыгрывалось со все большей силой.

В ту пору британские резиденты неусыпно следят за охраной отечественных интересов на Востоке, не ограничиваются территорией Ирана, а стремятся расширить «поле сражения» и потому деятельно готовятся (а затем и ведут) «торговую битву» с Россией уже в Средней и Центральной Азии. Еще в 20-х годах английский разведчик Фрезер уделял особое внимание северо-восточным областям Ирана и тщательно изучал его торговые связи с узбеками и туркменами. Фрезер отмечал, что шерсть Йоркшира облекает знать Хорасана, а ткани Манчестера и Глазго встречаются на базарах Бухары, Самарканда и Коканда, но что торговля эта находится пока в периоде младенчества и следует принять меры для ее максимального укрепления3.

Русско-иранская торговля хотя и уступала англо-иранской по объему, но тоже росла. Ее расцвет приходится как раз на конец 20-х годов. Укрепление русско-иранской торговли весьма тревожило англичан. Русско-иранская торговля велась по Каспию и по сухопутным караванным дорогам, соединявшим Закавказье с Ираном. Благоприятствовало русско-иранской торговле то, что северо-западные и прикаспийские провинции Ирана, пограничные с Россией,

175

были в экономическом отношении наиболее развитыми и населенными областями страны. Большое значение имело и удобство торговых путей, а также льготы, установленные для русской торговли Гюлистанским и Туркманчайским договорами. Даже во время войны 1826—1828 гг. русско-иранская торговля фактически не прекращалась. В 30-х годах, когда русская торговля с Ираном была поставлена английской конкуренцией под угрозу, экспорт русских товаров из портов Баку и Астрахани определялся (для 1835 г.) почти в 3 млн. рублей, а стоимость русских товаров, ввезенных в 1834 г. в Тавриз, составляла более 1,5 млн. рублей1. Англичане стремились вытеснить русское купечество из Ирана и крайне болезненно реагировали на укрепление экономических связей между Россией и Ираном.

В результате русско-иранской войны 1826—1828 гг. и заключенного в Туркманчае мира русское влияние в Закавказье, как и на всем Среднем Востоке, значительно возросло. Напуганные ростом русского авторитета в Азии, английские политики и английская пресса, отражавшие интересы самых агрессивных кругов лондонского Сити, начали твердить о «русской угрозе» британским владениям в Индостане, и с каждым годом их русофобские заявления становились все более частыми и более шумными.

Но суть дела была вовсе не в угрозе со стороны России английскому владычеству в Индии. Царская Россия, осуществляя экспансию в Средней Азии, не ставила себе целью захват далекой Индии. Суть дела заключалась в том, что экспансия России в Азии мешала реализации захватнических планов самой Англии. Английские колонизаторы не только расширяли свои владения в Индостане, но стремились подчинить себе и Иран, овладеть Багдадом, захватить Закавказье, а затем и среднеазиатские области. «Планировался», конечно, не сразу прямой захват Великобританией всех этих территорий. Имелось в виду сначала установить в них преобладающее английское влияние, затем осуществить быстрое или постепенное прохождение этими азиатскими странами различных стадий зависимости и как

176

заключительный итог должна была последовать полная аннексия этих территорий британской короной.

Иранской и среднеазиатской политике Великобритании оказали активное противодействие сами народы Азии. Весьма серьезным препятствием для английского капитала в осуществлении его колониальных замыслов была и русская политика на Востоке.

Противодействие России английским захватам в Азии и боязнь, что русские овладеют среднеазиатскими рынками и рынком Ирана, являлись подлинным основанием ярой русофобии, которая столь характерна для политических деятелей Англии того времени. После успешного для России окончания русско-турецкой войны Бухарестским миром в 1812 г., после Гюлистана, а особенно Туркманчая, ««русофобия» стала ведущим элементом в британском общественном мнении»1. Для британского дипломата она уже не просто дань моде или признак хорошего тона, но прямое и обязательное доказательство патриотизма и политической зрелости.

К пышному расцвету русофобии были в Англии и другие причины. Британским государственным деятелям, военным и дипломатам было исключительно удобно проводить агрессивную политику британского капитала, маскируя ее необходимостью бороться с «русской опасностью». Крики «Индия в опасности!» оказались достаточным обоснованием проведения антирусской кампании и хорошим прикрытием агрессивной политики захватов Ост-Индской компанией азиатских территорий. Антирусская кампания, поднятая английскими политиками в печати и в парламенте, позволяла им нажимать и на Россию и на иранское правительство.

В связи со стремлением любыми средствами противодействовать русскому влиянию на Востоке, чтобы беспрепятственно реализовать свои захватнические планы, у английских политиков возникла идея «превентивной» («предупредительной») войны против России. Эта идея получила самое широкое распространение в Англии и в ее колониальных владениях на Востоке.

177

Своей русофобской пропагандой особенно выделялся подполковник де Ласи Эванс, один из ближайших соратников герцога Веллингтона, тогдашнего премьера Великобритании, некогда ответственный сотрудник оперативного отдела штаба английской армии. Фанатически ненавидя Россию, Джордж де Ласи Эванс в своих памфлетах «Замыслы России» (1828 г.) и «Об осуществимости вторжения в Индию» (1829 г.)1 отражал идеи наиболее агрессивных слоев английской военщины и весьма влиятельных торийских политических кругов.

Запугивая читателя успехами России на пути к мировому господству, Эванс призывал к созданию сильной антирусской коалиции держав под эгидой Англии и проповедовал идеи превентивной войны против России. Чтобы не дать русским захватить Константинополь, не дать им изгнать англичан с просторов Средиземного моря, чтобы русские не смогли проложить себе путь в Индию и т. п., следует предупредить их замыслы. Для этого силы антирусской коалиции должны блокировать Балтийское и Черное моря, разрушить Севастополь и Кронштадт, ворваться в наиболее уязвимые районы России и там вести против нее активные военные действия2.

Толки о превентивной войне против России являлись перенесением в более реальную плоскость общих и далеко не всегда конкретных разглагольствований английских политиков и публицистов о «русской опасности» английским владениям на Востоке. Они служили прекрасным основанием для активизации британской захватнической политики в Азии и для шумной кампании в метрополии за усиление британского военного потенциала, в частности именно на азиатском континенте.

Именно с этой целью видные заправилы Ост-Индской компании в эти годы особенно активно обсуждали планы будущего военного столкновения англичан с русскими в Азии. Председатель Контрольного совета по делам Индии граф Элленборо штудировал творения де Ласи Эванса и находил, что вторжение русских в Индию —

178

«вещь не только осуществимая, но и легкая». Поэтому граф подсчитывал силы русских и англичан, изучал возможные пути продвижения русских к Инду, прикидывал, где мог бы оказаться район решающих боев за Индостан, и в заключение замечал в своем «Политическом дневнике»: «Если 20 000 русских достигнут Инда, то будет жаркая схватка»1.

Разговоры о необходимости и близости «превентивной войны» с Россией служили также основанием для оживления антирусской политики англичан на Среднем Востоке, для новых планов и попыток теми или иными способами подорвать русское влияние в Иране и даже вовсе вытеснить русских из Закавказья.

Тот же де Ласи Эванс рекомендовал направить английскую армию сушею из Индии в Дагестан и Ширван, поддержать ее действиями флотилии на Каспийском море, выстроенной корабельными мастерами, присланными из Бомбея, и «исторгнуть у русских провинции, которые они завоевали у персов к югу от Кавказа»2.

4

Для правильного понимания исключительно сложных условий, в которых протекала деятельность А. С. Грибоедова как дипломатического агента царской России в Иране, следует также приглядеться к деятельным проводникам агрессивной политики Великобритании, находившимся в это время при дворе шаха и Аббас мирзы. Знакомство с политическими противниками Грибоедова поможет лучше разобраться в обстановке, в которой он оказался на Востоке, и вернее уяснить специфику иранской политики англичан.

Ко времени назначения Грибоедова на дипломатический пост в Иран у английских политических агентов, проживавших в стране Хафиза и Саади, уже сложились проверенные

179

долголетней практикой свои навыки и приемы дипломатической работы на Среднем Востоке. Английские интересы в Тегеране и в Тавризе в эту пору представляло уже новое поколение британских дипломатов, которому «старшие» — Малькольм, Джонс, Гор Аузли, Мориер1 и др. — передали свои традиции и свой богатый опыт деловых сношений с иранцами. Правда, стаж «иранской» работы новых резидентов был еще сравнительно невелик (посланник Макдональд приступил к работе британского дипломатического агента в Иране в 1826 г., Макниль попал в Иран в качестве врача посольства в 1824 г.), но русским было хорошо известно их активное содействие иранской стороне во время русско-иранских переговоров в Дей-Каргане и в Туркманчае.

Сэр Джон Макдональд Киннейр, как и большинство английских резидентов в Иране, прошел «индийскую колониальную школу». Он служил одно время в Индии в Мадрасском пехотном полку. Свои поездки в отпуск в Европу Макдональд совершал через земли Среднего и Ближнего Востока, прихватывая при этом и русские территории. К выбору этого столь многотрудного в ту пору пути побуждали английского офицера не далекие и смутные школьные реминисценции о Курции Руфе и Ксенофонте, как может вообразить кто-либо из читателей его «Путешествия по Малой Азии, Армении и Курдистану в 1813—1814 годах, с заметками о маршрутах Александра и десяти тысяч греков»2. Совершенно иные, притом весьма прозаические, причины заставляли Макдональда интересоваться маршрутами ксенофонтовых греков и македонян Александра Великого. Макдональд вел в Турции, Армении и Курдистане военно-стратегическую и политическую разведку. Он вел ее в интересах «почтенной Ост-Индской компании», на службе которой состоял, следовательно, в интересах и британского капитала и британской короны.

180

Макдональд был заядлым русофобом. Достаточно прочитать его «Диссертацию о вторжений в Индию», помещенную в его «Путешествии по Малой Азии», чтобы убедиться в этом. Но Макдональд не кабинетный ученый, русофоб-«теоретик». Макдональд — активный противник русского влияния и русских успехов в Иране и Закавказье.

Грибоедов по приезде в Иран часто встречался с Макдональдом, так как взаимное общение англичан и русских в Тавризе было весьма живым. Он писал о Макдональде Нессельроде: «Мы с ним очень близки, потому что в частной жизни это самый лояльный и весьма достойный уважения человек, каких я давно не встречал»1. Но подчеркивание Грибоедовым, что Макдональд был достоин уважения не вообще, а «в частной жизни» — «en privé», заставляет предположить, что Грибоедов не мог сказать этого о своем британском коллеге в сфере служебной деятельности.

Еще более колоритна фигура Джона Макниля, доктора британской миссии в Иране. Знакомство с личностью этого английского медика показывает, с каким сильным недругом пришлось Грибоедову иметь дело в Иране. Макниль — один из активнейших агентов агрессивного британского капитала, наступающего на Средний Восток, один из наиболее злобных ненавистников России, зачинателей английской русофобии XIX в. и деятельнейший проводник ее идей в жизнь. Это самый страшный противник Грибоедова в Иране.

Если верить рассказу декабриста Владимира Сергеевича Толстого, который встречался с Макнилем, последний сообщал о своей карьере следующее. Бедный молодой человек, Макниль избрал специальность медика. В погоне за большими окладами он поступил на службу Ост-Индской компании, но быстро разочаровался относительно медицинского поприща в Индии и потому с удовольствием принял приглашение занять вакантную должность врача британской миссии в Иране.

Здесь Макниль, прекрасный и добросовестный доктор, получил большую известность. Случилось заболеть страстно

181

любимой шахом его первой жене. Персидские лекари ничем не могли ей помочь. В отчаянии шах просил английского посланника прислать ему медика, состоящего при посольстве. Был направлен Макниль, которому удалось без особого труда принести облегчение страдалице.

Первая жена шаха была женщина редкого ума, мягкого и ровного нрава, удивительно понимавшая и разгадывавшая все придворные интриги, нити которых разматывала, как клубок. Скорее уже неизменный друг, чем жена шаха («как персиянка, была уже старуха, т. е. ей было под тридцать лет»), она пользовалась полным доверием шаха и имела на него неограниченное влияние. Эта женщина очень подружилась с Макнилем и он получил свободный доступ в гарем. Кончилось тем, рассказывал Толстой со слов английского медика, что по вечерам шах приходил к своей первой жене, у которой постоянно заставал Макниля. Там шах ужинал, и затем они втроем проводили большую часть ночей в деловых беседах, так что «доктор английского посольства стал самым влиятельным лицом во всей Персии»1, Макниль, влияние которого на шаха было исключительно велико, являл собой великолепный образец «гаремного дипломата». Грибоедов в письме к Родофиникину, характеризуя «будуарную дипломатию», перенесенную на азиатскую почву, подтверждал необычайное влияние Макниля на шаха2.

Макниль был большим знатоком Ирана. Грибоедов «изумлялся глубоким познаниям этого человека о малейших интересах и соотношениях того государства, в котором он уже несколько лет пребывает в качестве доктора английской миссии и придворного врача его величества шаха»3.

Признанный русофоб4, Макниль в 1836 г. опубликовал нашумевший памфлет «Будущее и настоящее положение

182

России на Востоке» и выступил застрельщиком антирусской кампании, предпринятой для прикрытия захватнической политики англичан в Азии. Для поддержания русофобских настроений в Англии по указанию Пальмерстона был даже издан специальный сборник сведений о якобы замышляемом Россией походе против Индии. За составление этого сборника и за свою деятельность Макниль был награжден орденом «Бани» первой степени1.

«Маленький доктор», как называли Макниля иранцы, был на Востоке проводником большой британской политики. Он интриговал, вмешивался, посредничал в период Туркманчайских переговоров (тогда «Макниль спас Персию», — утверждали англичане2) и после Туркманчая. Это — главная фигура антирусской и антииранской политики англичан на Востоке во время знаменитого «гератского конфликта» между Ираном и Англией, возникшего в 1837 г. в связи с походом шаха на Герат. Это — один из инициаторов первой, правда, неудавшейся, попытки англичан захватить Афганистан. Это им в 30—40-х годах прошлого века британская миссия в Иране была превращена в крупнейший центр английских интриг на Среднем Востоке.

Когда же в 1842 г. прекратилась его дипломатическая деятельность в Тегеране, Макниль остался активнейшим проводником захватнической политики британского капитала в Азии. После Восточной войны он старательно трудился над реализацией проекта английской железной дороги в долине Евфрата. Проект этот в значительной мере

183

предвосхищал план строительства знаменитой Багдадской дороги1.

Враждебная России деятельность Макниля в Иране была известна русскому министру иностранных дел, а впоследствии и самому императору Николаю2. Но, когда после Туркманчая русские власти, верные принципу не осложнять из-за Среднего Востока свои отношения с Англией, награждали (не без некоторого макиавеллизма) английских резидентов за «услуги» при переговорах с Ираном, они включили в число награждаемых и доктора британской миссии. Макнилю, смертельному недругу России, императорским правительством были назначены орден Анны 2-й степени и богатая табакерка с вензелем.

5

Работа русского представителя в Иране весьма осложнялась типичными для иранской политики англичан приемами, к которым прибегали в ту пору английские резиденты в Иране, решая задачи, поставленные перед ними наступлением британского капитала на Азию.

Английские резиденты всегда выдавали себя за бескорыстных защитников иранской независимости. Прикидываясь друзьями Ирана, они старались приобрести симпатии иранцев, демонстративно рекламируя свое уважение к иранским обычаям, идя на уступки даже в спорных вопросах посольского церемониала.

В этом был свой смысл. Уступая иранскому правительству в сравнительно второстепенных вопросах, английские резиденты с большей легкостью добивались от него уступок уже по существенным проблемам. Угождая тщеславности иранского двора, они в соответствии с нормами придворного этикета снимали с себя обувь, надевали красные шерстяные чулки и в таком виде вступали не только в тронную зону дворца, но и в приемные многочисленных каджарских принцев. На частых званых

184

обедах англичане ухитрялись, следуя иранским обыкновениям, часами высиживать на корточках, несмотря на то что у них затекали ноги. Словом, внешне английские резиденты были «тихи, смирны», как говорил о них Аббас мирза Грибоедову, наставительно подчеркивая русскому дипломату: «Я ими очень доволен»1.

Давним и испытанным средством добиться установления британского контроля над шахским правительством являлся подкуп — широко практиковавшаяся англичанами в Иране «золотая дипломатия». Основание ей положил еще Малькольм, который, по собственному признанию, во время своего посольства в Иране подкупал всех «по-королевски». Британские посланники, сменившие его на этом посту, продолжили эту оправдавшую себя практику. В одном из писем вице-канцлеру Грибоедов сообщал, что после Малькольма англичане истратили три миллиона фунтов стерлингов. «Трудно объяснить подобного рода щедрость, и я не поверил бы ей, — указывал русский посланник, — если бы сам Макдональд не показал мне секретно роспись их расходам»2.

«Золотая дипломатия» обходилась британскому казначейству не слишком дорого. Средства на подкуп и пишкеш в Иране англичане выжимали из ограбляемой ими Индии, и, сколь ни велики были расточаемые ими в Иране суммы, они составляли лишь весьма малую часть тех прибылей, которые Ост-Индская компания извлекала из Ирана, торгуя с ним изделиями индийских ремесленников.

«Золотая дипломатия» являлась прежде всего великолепным средством давления на самого шаха, у которого была болезненная страсть к золоту. В известной мере в основе этой чудовищной страсти лежали вполне реальные политические причины. В Иране, как указывал Ермолов, кто обладал сокровищами, тот мог иметь в своих руках иранский престол. Однако скупость и жадность фетх-Али шаха достигали таких размеров, что современникам казались

185

совершенно противоестественными. Маниакальную страсть шаха к золоту умело использовали англичане, постоянно задабривая его подарками. Шах «ожидает английского посланника с подарками из Индии, от чего находится в восторге», — сообщал как-то Ермолову Ваценко, русский консул в Тегеране1.

Английская дипломатия возымела свое действие и на шахских вельмож: весь Тегеран, как утверждал Паскевич, оказался «на откупу» у англичан. Многие первейшие шахские сановники, с которыми Грибоедову в бытность в Иране приходилось иметь дело, были самым тесным образом связаны с английскими резидентами.

Среди подобных лиц одним из первых следует назвать министра иностранных дел Ирана мирзу Абул-Хасан хана. Племянник некогда знаменитого Хаджи Ибрагима, министра Ага-Мохаммед шаха, мирза Абул-Хасан хан с самого начала своей политической карьеры был связан тесными узами с англичанами. Когда после казни Хаджи Ибрагима мирза Абул-Хасан хан должен был бежать из Ирана, он нашел убежище в Индии. Там он стал одним из преданных агентов Ост-Индской компании. Последняя исходатайствовала хану не только безопасное возвращение в Иран, но и назначение на высокие политические посты. Это послужило началом политической карьеры Абул-Хасан хана и вместе с тем началом его денежных связей с англичанами.

Мирза Абул-Хасан хан выполнял на службе шаха многие ответственные дипломатические поручения: он направлялся посланником в Лондон, потом в Петербург, участвовал в мирных переговорах в Гюлистане и Туркманчае.

Денежные связи хана с англичанами не прерывались за все время его политической карьеры. Русские и французские сообщения о регулярно выплачиваемом Ост-Индской компанией пенсионе мирзе Абул-Хасан хану подтверждаются и английскими свидетельствами2.

186

Выплачивая из года в год мирзе Абул-Хасан хану кругленькую сумму, англичане преследовали вполне определенную цель. Пенсион был орудием нажима со стороны английских дипломатов на иранского министра иностранных дел. «Поведение Мирза-Абул-Хасан хана в сие время показалось мне так подозрительно... что я ...грозил ему остановить назначенную ему пенсию от Компании, если он впредь поступать будет таким же образом», — цинично признавался Гор Аузли английскому министру иностранных дед лорду Кэстльри1.

Таким образом, следует считать твердо установленным, что во времена Грибоедова иранский министр иностранных дел являлся платным агентом англичан. Как у мирзы Фируза в известном романе Мориера «Хаджи-Баба» (прообразом которого мирза Абул-Хасан хан и был), «его политические виды, как лучи в фокусе, сосредоточивались в шкатулке английского посланника»2.

Тесно был связан с английскими резидентами и другой видный иранский вельможа — Аллаяр хан, глава старшей ветви Каджаров, имевший большое влияние на шаха. В 20-х годах он занимал пост первого министра. Английские политические агенты учли высокое положение Аллаяр хана и в 1826 г., подстрекая Иран к войне с Россией, использовали влиятельного хана как надежного проводника их планов. Вот почему во многих документах того времени именно Аллаяр хан назывался главнейшим возбудителем русско-иранской войны3.

Неудачный для Ирана исход этой войны не вызвал охлаждения отношений между Аллаяр ханом и английскими резидентами. Последним хан оказывал кое-какие услуги и впоследствии, во время его пребывания на

187

далеком, но ответственном посту губернатора Хорасана, провинции, являвшейся воротами в Среднюю Азию1. Крепкие связи Аллаяр хана с англичанами подтверждаются и завершением политической карьеры вельможи. Когда при Насер-эд-Дин шахе он очутился в Багдаде в качестве политического изгнанника, его связи с английскими резидентами явились для иранского правительства и для русских дипломатических агентов в Иране источником постоянных и серьезных затруднений. Иранские власти особенно опасались английских настояний о восстановлении Аллаяр хана на посту губернатора Хорасана2.

Был связан с англичанами и сын Фетх-Али шаха, Али-Шах, прозванный за свое необыкновенное сходство с отцом «Тенью султана» — Зилли-Султаном. Благосклонность шаха и пост губернатора столицы придавали Зилли-Султану особый авторитет среди правящих кругов Ирана. Надо думать, поэтому английские резиденты не обошли своим вниманием и этого иранского вельможу. Еще в 1825 г. русский консул в Тегеране сообщал Ермолову, что в числе сановников Ирана, которые частенько приезжали к английскому поверенному в делах Уиллоку и получали от него подарки, находился Али-Шах Зилли-Султан3.

Прямым доказательством, что эта связь иранского принца с английскими резидентами была и серьезной и прочной, служит дальнейшая судьба самого Зилли-Сулгана. В 1834 г., после смерти отца, Али-Шах Зилли-Султан выступил претендентом на шахский престол, но потерпел неудачу и был заключен в Ардебильскую крепость в Азербайджане вместе с двумя другими принцами крови. Ему удалось бежать. Неудачника принца приютили англичане. Зилли-Султан обосновался в Багдаде и стал «мечом, занесенным над Тегераном». «Английское правительство пожаловало ему субсидию и титул шаха, — сообщал французский путешественник по Ирану Фландэн, —

188

и держало его в резерве для своей выгоды, готовое натравить его на Персию при малейшем неудовольствии царствующим государем»1.

К традиционным приемам английской политики в Иране следует также отнести установление британского контроля над его вооруженными силами. Легче всего было установить этот контроль, помогая Ирану «европеизировать» его армию. Старая иранская армия представляла собою иррегулярную кавалерию, ядром которой были феодальные ополчения различных кочевых племен. Первые же столкновения с русскими войсками выявили недостаточную боеспособность такой армии. Это обстоятельство и явилось одной из основных причин стремления иранского правительства модернизировать свои военные силы. Аббас мирза указывал английскому послу Харфорду Джонсу, что он рано обнаружил, что тщетно сражаться с русскими, не имея солдат, подобных им2.

Помогая Ирану реорганизовать его вооруженные силы, англичане прежде всего преследовали задачу воспрепятствовать проникновению русских в Закавказье. Макниль прямо заявил: «Британские офицеры заменили французов в войске шаха и обучили их сражаться, в некоторых случаях успешно, с батальонами царя»3. По расчетам английских политиков, модернизированная армия их иранского союзника могла также оказать англичанам помощь в обороне владений Ост-Индской компании. Армия эта должна была являться и постоянным проводником английского влияния в Иране. Вот почему англичане, вырвав у французов право обучать иранцев военному искусству, цепко держали это право в своих руках и всячески затрудняли поступление на службу шаха военных инструкторов небританской национальности.

Англичане упорно стремились поставить под свой контроль. и внешнюю политику Ирана, в первую очередь его сношения с Россией. Когда Россия пыталась нормализовать

189

свои отношения с Ираном, английские резиденты настойчиво, всеми способами старались навязать себя в качестве посредника, чтобы иметь возможность сорвать переговоры русских с иранцами. Во всяком случае, по убеждению английских политиков, роль посредника не очень далека от роли арбитра и потому посреднику было не так уж трудно стать судьей русско-иранских споров.

«Можно почесть здешнюю английскую миссию, — писал в 1830 г. Долгоруков, русский представитель в Иране, — как наблюдательный пост обо всем, что происходит на наших границах, и о действиях наших в сем крае»1. И в самом деле, английское посольство в Иране энергично занималось организацией разведывательной работы на всем Среднем Востоке. Английские резиденты засылали разведчиков в Закавказье и в пограничные с Россией местности Средней Азии. Ермолов писал Нессельроде об английском путешественнике Фрезере, переодевшемся в восточное платье и желавшем проникнуть через Балх «до наших Киргиз», но не успевшем в этом. Мазарович сообщал министерству иностранных дел о г. Муркрофте, получавшем от Ост-Индской компании солидный месячный пенсион за риск пребывания, по поручению компании, среди племен, подчиненных Российской империи, и т. д.2 Не случайно, конечно, начальник Главного штаба Дибич, извещая Ермолова об английском офицере Франсиске Бэконе, направлявшемся в Грузию через Петербург, подчеркивал необходимость «наблюдения за всеми англичанами, проезжающими из Персии или в Персию»3.

Русские власти в Закавказье не были настолько мнительны и ревнивы, чтобы в любом англичанине, посещавшем Средний Восток, видеть разведчика или диверсанта. Беспокойство русских властей было вполне основательно. Достаточно указать, что «в январе 1830 года Элленборо (Председатель Контрольного совета по делам Индии. —

190

С. Ш.) приказал генерал-губернатору направить шпионов под видом торговцев, чтобы добыть сведения о русской деятельности на территории к югу от Каспийского моря»1. Английские агенты посещали и Тифлис, где тоже нередко занимались разведкой, в частности ведя шпионаж в пользу Ирана2.

Но деятельность английских резидентов в Иране не ограничивалась организацией разведки. Немалое место в их работе занимала дезинформация иранцев о России. Перед русскими дипломатическими представителями в Иране вставала поэтому важная задача: разоблачить лживую информацию, развеять распускаемый иностранными резидентами туман и помочь иранцам составить правильное представление о России и русских3. Английские резиденты в Иране не только внушали иранцам превратное представление о России, как о державе второстепенной и незначительной. Они уверяли их, что Россия является исконным и самым страшным врагом иранцев. Скрывая страстное желание овладеть иранскими областями, англичане в то же самое время натравливали Иран на Россию, пугая его «русской угрозой».

Противясь любому усилению русского могущества в Азии, английские резиденты в Иране упрямо стремились поколебать владычество России в кавказских и закавказских областях. Отсюда засылка ими всевозможных эмиссаров, шпионов и диверсантов в русские владения Кавказа с целью возмущения горских народов и грузин против России, прямая помощь грузинскому царевичу Александру, изменнически отдавшемуся под покровительство Ирана, исконного врага Грузии.

Так в начале XIX в. Иран явился удобнейшим плацдармом для организации англичанами антирусских акций, имевших своей целью поколебать и сбросить русское владычество на Кавказе и в Закавказье.

191

6

В начале июня 1828 г. все работы по устройству «персидской миссии» были закончены, и министерство стало торопить Грибоедова с отъездом: именем государя ему было объявлено, чтобы «скорее ехал». 6 июня Грибоедов покинул Петербург. В Москве он останавливался на два дня, потом ненадолго заезжал к сестре в тульское поместье ее мужа, успев по дороге навестить и своего друга Бегичева. 26 июня Грибоедов уже в Ставрополе. Здесь он встретился со своими подчиненными, Мальцовым и Аделунгом. 5 июля Грибоедов наконец прибыл в Тифлис. Паскевич в это время находился в действующей армии на турецком театре военных действий.

Потратив несколько дней на официальные визиты, ознакомление с делами и расспросы сведущих лиц, Грибоедов 10 июля отправил директору Азиатского департамента К. К. Родофиникину, своему непосредственному начальнику в министерстве, заключение о положении дел в Иране, о русско-иранских отношениях и о выполнении Туркманчайского трактата.

Насчет Ирана можно быть спокойным, указывал Грибоедов, так как он в таком истощенном положении, что не помышляет о войне ни с кем на свете, к тому же и «повиновения внутри государства очень мало». Размен пленных еще не закончен, так как иранские власти «не всех выдают наших пленных». Талышинское ханство иранские войска еще не очистили. Начался переход армянских семейств из Ирана, и уже 8000 семейств переселены по эту сторону Аракса. Генеральный консул Амбургер, замечал Грибоедов, «действует очень умно и усердно»1. Так как посланник не нашел в канцелярии Паскевича никаких предыдущих бумаг, касающихся сношений России с Тегераном и Тавризом, то он в письме к Родофиникину, касаясь своих планов, писал, что прежде чем сообщать в Иран о своем приезде, он хочет сперва узнать в Главной корпусной квартире у Паскевича, каково положение дел.

192

Грибоедов уже в эти дни пришел к вполне твердому заключению о необходимости несколько отложить свой приезд в Иран. Он считал возможным «выкинуть с успехом маневр дипломатический»1, сущность которого заключалась в том, чтобы угрозой: «Грибоедов вовсе не будет» — понудить Аббас мирзу к скорейшему исполнению основных статей мирного договора и, в частности, поторопиться с внесением 8-го курура контрибуции2. Но Грибоедов оказался лишенным возможности провести задуманный им дипломатический маневр, так как в этом ему помешало петербургское начальство. Родофиникин, правая рука Нессельроде (граф доверял ему даже ведение своих личных дел), был весьма нерасположен к Грибоедову, более того, он чинил ему препятствия в работе, настаивая, например, на неверном решении ряда принципиальных вопросов.

Родофиникин не только посылал «своих наблюдателей» за Грибоедовым, следивших за тем, что делал посланник «в Тифлисе и далее», но, стремясь повредить служебной репутации Грибоедова, доходил до того, что распускал в Петербурге вздорные и компрометирующие посланника слухи «насчет молодых чиновников» и «поэтов, которым нельзя поручать важных дел». Узнав о намерении Грибоедова замедлить свой отъезд в Тавриз ко двору Аббас мирзы, он пустил по столице «злые вести» о посланнике. Тот-де не радеет «о службе, а засел волочиться в Тифлисе», делает «много вреда, не отправляясь в Персию», «контрибуция была бы давно уплачена», если бы он проявил в Иране «деятельность с нашей стороны», и т. д.3

Узнав из письма Булгарина о действиях Родофиникина, посланник писал последнему из Тифлиса: «Я думаю, что уже довольно бестрепетно подвизаюсь по делам службы. Чрез бешеные кавказские балки переправлялся по канату, а теперь поспешаю в чумную область. По словам Булгарина, вы, почтеннейший Константин Константинович

193

хотите мне достать именное повеление, чтобы мне ни минуты не медлить в Тифлисе. Но ради бога, не натягивайте струн моей природной пылкости и усердия, чтобы не лопнули»1.

Изветы «азиятского чиновника» (Родофиникин ведал Азиатским департаментом), выставлявшие Грибоедова «в глазах начальства сбившимся с пути повесою, по недоразумению попавшим из писателей в дипломаты и вредным для дела»2, были на руку не одним лишь завистникам быстрого служебного возвышения Грибоедова, но и противникам укрепления русского влияния на Среднем Востоке, так как безусловно препятствовали дипломату добиться правильного решения ряда важнейших вопросов.

16 июля 1828 г. Грибоедов сделал предложение княжне Нине Александровне Чавчавадзе. 22 августа в Сионском соборе в Тифлисе они обвенчались, а 9 сентября, подчиняясь настояниям Петербурга, который соразмерял «успех и усердие в исполнении поручаемых дел по более или менее скорой езде чиновников»3, Грибоедов выехал из Закавказья в Тавриз. В этой поездке посланника сопровождала супруга.

Еще во время пребывания Грибоедова в Тифлисе он и П. Д. Завелейский, начальник Казенной экспедиции, представили на усмотрение главнокомандующего составленный ими проект учреждения Российской Закавказской компании. Всегда интересуясь экономическими проблемами, Грибоедов особенное внимание уделял развитию и укреплению экономических связей России с Закавказьем. Представленный Паскевичу проект составлен с большим размахом. Он характеризует не только экономические, но и социально-политические взгляды Грибоедова. В то же время интересна и внешнеполитическая направленность этого документа4.

194

Сущность проекта заключалась в том, что в Закавказье следовало создать крупное торгово-промышленное предприятие с акционерным капиталом свыше 100 млн. руб., солидным земельным фондом, выделяемым правительством, с предоставлением компании прав порто-франко в районе города Батуми (предполагалось, что последний будет завоеван в начавшейся войне с турками) и разрешением поселять во владениях компании крестьян, с освобождением их от крепостного состояния, но обязанных служить компании за плату более 50 лет.

Проект предполагал создание компании иного типа, нежели хорошо известная на Востоке английская Ост-Индская компания. Проект не имел в виду торговой монополии компании, но уделял большое внимание заведению промышленности в Закавказье, созданию в нем различных предприятий.

Объективно-капиталистический характер проекта Грибоедова и Завелейского бесспорен. В условиях феодально-крепостнической России этот проект представлял крупное достижение прогрессивной русской экономической мысли.

Проект исходил из обоюдных интересов России и Закавказья и ставил на первый план экономическое и культурное развитие последнего, что, несомненно, повлекло бы за собою и другие прогрессивные преобразования края. «Цель Проекта Российской Закавказской компании, — пишет один из исследователей экономических замыслов Грибоедова, — всестороннее развитие окраины в целях укрепления мощи целого, т. е. русского государства»1.

Проект отразил и симпатии его автора к народам Закавказья, соединившимся с Россией, и его политические

195

взгляды, в частности тот самый принцип «строжайшего правосудия», из которого Грибоедов всегда старался исходить в своей дипломатической деятельности. Осуществление проекта способствовало бы и установлению в Закавказье образа правления «более усовершенствованного и согласного с местными надобностями». Это политическое развитие Закавказья вместе с экономическим и культурным его развитием безусловно укрепило бы власть России «в крае, ею усыновленном».

Проект намечал объединение России с Закавказьем. Обоюдные «выгоды» должны были служить упрочению этой связи. «Никогда войско, временно укрощающее неприятеля, или готовое только истребить его, не может так прочно обуздать и усмирить вражду, как народонаселение образованное в богатое, которое оттеснит до крайних пределов варварские племена, — или примером своим и обоюдностию выгод сольет их с собою в один состав плотный и неразрывный»1, — развивал Грибоедов в «Проекте» свою столь отличную от ермоловской идею мирного покорения Кавказа. Эта мысль казалась ему настолько важной, что через несколько страниц он вновь возвращался к ней: «Ничто не скрепит так твердо и нераздельно уз, соединяющих россиян с новыми их согражданами по сю сторону Кавказа, как преследование взаимных и общих выгод»2. Реализация «Проекта» и переход к политике объединения России и Закавказья на основе взаимных выгод вызвали бы мощный резонанс не только на Среднем Востоке, но и во всей Азии. Процветание Закавказья благоприятствовало бы и внутригосударственным и внешнеполитическим интересам России.

Английским резидентам в Иране, по всей вероятности, были прекрасно известны идеи Грибоедова, изложенные в его докладной «Записке об учреждении Российской Закавказской компании». Возможно, он и не делал тайны из своих замыслов (кстати, когда в августе и в начале сентября 1828 г. Грибоедов работал над «Запиской», там же в Тифлисе находился и доктор Макниль, встречавшийся с Александром Сергеевичем).

196

Агентам английского капитала должна была казаться опасной мысль Грибоедова о том, что своей торговлей компания должна охватить русский Кавказ и Иран. «Караваны, идущие из глубины Азии в Алеп и Дамаск для торговых сообщений с вечерними странами, — говорилось в «Записке», — конечно, охотно в половину сократят путь и издержки свои, зная, что в землях между Каспийским и Черным морями найдут то же, чего искали прежде в отдаленных городах Сирии»1. Идея эта тем более могла беспокоить англичан, что современникам она казалась очень близкой к осуществлению. Недаром второй секретарь грибоедовской миссии, Карл Аделунг, уже предвкушал, что Грибоедов пошлет его «в будущем году в Кашмир, чтобы там закупить шерсть и пригнать овец», потому что Закавказская экономическая и торговая компания, «вероятно, будет основана»2.

Было очевидно, что создание мощной русской экономической компании в Закавказье облегчит русскому капиталу экономическое завоевание Ирана и Среднего Востока и тем может решить исход экономического и дипломатического поединка России и Англии в Иране в пользу России. Поэтому пребывание на посту русского посланника в Иране Грибоедова должно было вызывать у англичан тревожные опасения за свои экономические интересы на Среднем Востоке. Им ведь хорошо было понятно, что именно он был одним из авторов «Трактата о торговле российских и персидских подданных», заключенного в развитие Х статьи Туркманчайского договора — акта, устанавливавшего особые привилегии для русской торговли в Иране.

Паскевич, однако, отклонил проект учреждения «Российской Закавказской компании». Он согласился с мнением тех, кто считал неприемлемым для правительства предоставление компании совершенно исключительных монопольных прав, превращавших ее в своего рода «государство в государстве». Генерал особенно опасался, что и

197

его права главноначальствующего в закавказских владениях империи будут ущемлены компанией. Отклонение экономического проекта Грибоедова, несомненно, осложнило положение русского посланника в Иране и не без вреда для России сказалось на дипломатической борьбе, которая велась на Среднем Востоке1.

7

Еще будучи в Закавказье, до приезда в Иран, А. С. Грибоедову пришлось принять самое деятельное участие в устройстве армян, переселяющихся в соответствии с условиями Туркманчайского трактата из Ирана в русские владения Закавказья.

Устройство армян-переселенцев было очень нелегкой задачей. Бюрократическая, косная и продажная царская администрация «по непрозорливости», как говорил Грибоедов, не могла надлежащим образом организовать переселение, а главное, землеустройство армян, вышедших из Ирана. Грибоедов вплотную встретился с этим во время пути через Нахичеванскую провинцию в Иран.

Грибоедов понимал, что водворение армян в русских владениях усугубило трудности другой задачи более общего порядка, стоявшей перед русскими властями Закавказья. Речь идет об «устроении» завоеванных провинций, где проживало мусульманское население. Задача надлежащей организации переселения армян и наилучшего устроения новоприобретенных областей являлась задачей не только внутригосударственного характера, но и внешнеполитического, так как в противном случае русские, как писал Грибоедов, заставят своих новых подданных «вздыхать о прежнем персидском правлении, известном своими не отеческими чувствами к подданным; я даже опасаюсь, — подчеркивал дипломат, — что это все (т. е. ошибки, допущенные при переселении. — С. Ш.) скоро явится в иностранных газетах и не слишком в нашу пользу»2. Поэтому он,

198

Грибоедов, «чиновник проезжий, посылаемый в чужое государство», тем не менее принял ряд необходимых мер к упорядочению сложного вопроса о водворении армян в Нахичевани и представил Паскевичу обширную записку по этому вопросу.

Переселению армян ставили препятствия и иранские власти, так как от переселения многотысячного работоспособного армянского населения весьма страдала экономика иранского Азербайджана. Иранское правительство исчисляло свои убытки в связи с этим в 32 млн. руб. ассигнациями. Поэтому впоследствии Грибоедову во время его пребывания в Тавризе пришлось много усилий потратить на то, чтобы обеспечить выполнение этого пункта Туркманчайского договора. Так, например, он добился распоряжения иранских властей Багир-хану Челобиянскому в Карадаг, чтобы хан не чинил ни малейшего препятствия армянам, желающим переселиться в русские владения1.

Посланнику приходилось уделять особое внимание охране имущества переселенцев. «К нам перешло до 8 т[ысяч] армянских семейств, — писал Грибоедов из Тавриза, — и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя, однако охраняю их достояние и даже доходы»2. «Я теперь их общий стряпчий, — докладывал посланник Родофиникину, — и должен иметь хождение по их делам, за их домы, сады, мельницы!! Многое мне уже удалось сделать и привести в исполнение»3.

Переселению армян чинили препоны и английские резиденты в Иране. Продвижение России в Закавказье препятствовало осуществлению английских планов превращения Среднего Востока в британскую колонию. Вот почему и после Туркманчайского мира английские политики не оставляли надежды на ослабление русского могущества в Закавказье путем проведения различных антирусских акций.

Отсюда проистекали и старания английской миссии в Иране сорвать переселение армян, употребляя при этом

199

«все средства, чтобы остановить переселение». Армян пугали тем, что за Араксом дурной климат, что их ожидает голод. Паскевичу доносили в 1828 г. из Тавриза: «Переселение армян крайне не нравилось англичанам: заметно было на лицах их, сколь много это им было неприятно. Монтис, Виллок и Ши были посланы в армянские селения для удержания жителей от переселения в Россию, и, как кажется, они довольный имели в том успех, ибо богатейшие и зажиточнейшие семейства остаются в Персии. Англичанин Гарт сделан покровителем всех остающихся в Адербижане и Карадахе армян»1.

Грибоедову, деятельному проводнику русского влияния на Востоке и искреннему другу народов Закавказья, приходилось защищать право армян на переселение в российские пределы, преодолевая сопротивление не только иранского правительства, но и британской миссии.

8

7 октября 1828 г. А. С. Грибоедов вместе с супругой и всем составом миссии прибыл в Тавриз. Через день, 9 октября, он торжественно вручил Аббас мирзе грамоту о ратификации Туркманчайского трактата.

В этот приезд в Тавриз Грибоедову пришлось иметь дело уже не с мирзой Бизюрком (тот умер в 1822 г.), а с его сыном мирзой Абул-Касимом, который заменил отца на посту каймакама. Трудно сказать, что прежде всего выделяло каймакама среди прочих иранских сановников: таланты ли государственного человека, невероятное ли взяточничество, литературное ли дарование (проза мирзы Абул-Касима рассматривалась в Иране как образец хорошего слога) или лучшая в стране библиотека. Враги же каймакама утверждали, что в сношениях с ним ничто так не бросалось в глаза, как его хитрость.

Каймакам был также вельможей английской ориентации. С английскими резидентами он сблизился еще в бытность визирем Аббас мирзы. И. С. Мальцов называл его «человеком преданным англичанам», а секретарь английского

200

посольства и Иране Стюарт заявлял, что каймакам «отнюдь не запятнал себя пристрастием к русским»1.

Еще до приезда Грибоедова в Иран каймакам старался представить его иранскому правительству как опасного человека. Это привело к установлению плохих отношений между Грибоедовым и мирзой Абул-Касимом, что в немалой степени затруднило работу миссии.

Одной из важных обязанностей посланника было следить за точным исполнением иранской стороной трактата, заключенного в Туркманчае. В связи с этим Грибоедову пришлось в известной степени принять на себя надзор за разграничением русско-иранских владений. Стараясь возможно облегчить и ускорить выполнение этой работы, Грибоедов дал совет полковнику Ренненкампфу, непосредственно проводившему работу по демаркации границы, избегать всяких притязаний на увеличение русских владений против условий договора. «Мы, как более сильные, всегда можем указать на какую угодно границу; но зато это было бы нарушением справедливости», — подчеркивал посланник в письме к Ренненкампфу2.

Несмотря на принятый русскими принцип строжайшего соблюдения договора, разграничение затягивалось. О причинах проволочки Ренненкампф доносил Паскевичу 16 февраля 1829 г.: «В продолжении всего время разграничивания английская миссия в Тавризе всячески старалась препятствовать окончанию возложенного на меня препоручения». В качестве одного из доказательств Ренненкампф приводил использование иранскими уполномоченными «фальшивой копии трактата за подписью английского посланника господина Макдональда»3.

Исключительно сложным и трудным делом было взимание Туркманчайской контрибуции. А. П. Ермолов писал об истребовании контрибуции: «Посмотрю я, однако же, как они (речь шла о Паскевиче и его окружении. — С. Ш.)

201

заставят персиян заплатить издержки войны, особливо если между тем последует разрыв с Турками. Тогда не Паскевичевой голове управлять делами тамошнего края»1.

Но при Паскевиче был Грибоедов, отличный знаток Ирана; он посоветовал главнокомандующему поставить Ирану твердым условием выплату значительной части контрибуции еще до подписания трактата. Иран должен был согласиться и внести 5 куруров. В залог трех последующих куруров сохранялась оккупация Азербайджана (очищенного русскими войсками после выплаты 6-го курура) и провинций Хойской и Урмийской (в залог 7-го и 8-го куруров). В марте 1828 г. был выплачен седьмой курур, после чего русские войска эвакуировали район Урмии.

Грибоедову после его приезда в Тавриз в качестве полномочного министра надлежало добиться получения 8-го курура. Выплатить этот курур должен был Аббас мирза. Получить эти деньги с наследного принца было далеко не просто. Грибоедов уведомлял министерство иностранных дел о почти неразрешимых трудностях взыскания контрибуционных сумм. «Страна до крайности обеднела, — писал он, — плательщики налога ничего уже не могут предоставить сборщикам податей. Аббас мирза отдал нам в заклад все драгоценности, его окружение, его собственные жены отдали даже бриллиантовые пуговицы со своих платьев. Словом, крайность выше всякого описания»2. «Они разорены кругом», — повторял Грибоедов несколько дней спустя Родофиникину3. Посланник считал, что не надо преследовать Иран денежными претензиями, когда идет война с Турцией, во-первых, чтобы не рассориться с ненадежным соседом, поступая с ним круто, а во-вторых, чтобы можно было склонить Аббас мирзу на сторону России, если еще продлится война.

Министерство иностранных дел в отношении взимания с Ирана следуемых России сумм придерживалось странной линии. Если Нессельроде писал Паскевичу, что в связи с началом военных действий с Турцией можно без вреда и даже скорее с пользою для русских дел оказывать

202

известное снисхождение персидскому правительству и не настаивать на немедленном удовлетворении Ираном русских требований, то совершенно иные инструкции давались им же посланнику. Вице-канцлер вменял в обязанность Грибоедову прилагать все его старание, чтобы контрибуционные суммы были уплачены к определенному сроку1.

Сопоставление нессельродовских указаний Паскевичу и Грибоедову показывает предвзятое и по сути отрицательное отношение вице-канцлера к посланнику, стремление Нессельроде обязать последнего выполнением столь трудно реализуемой задачи, что главнокомандующий в письме к Грибоедову прямо называл ее «весьма трудным подвигом».

Требование внесения контрибуции в срок неимоверно осложняло отношения между русским посланником и наследным принцем Ирана. В то же время русское министерство иностранных дел фактически препятствовало Грибоедову в решении этой задачи. Когда Грибоедов убеждал министерских руководителей, что промедление с его отъездом в Иран поможет получить требуемый курур контрибуции, директор Азиатского департамента Родофиникин, как уже указывалось выше, настаивал на немедленном отбытии министра в Тавриз.

И вот в письмах и докладных Грибоедова начинают мелькать жалобы: «Все мое время занято проклятой контрибуцией, которую я все никак не могу полностью вытянуть от персов», «в двадцать пять дней я у них насилу мог изнасильствовать 50 т[ысяч] сверх 300», «по клочкам выманиваю от них следующую нам уплату»2.

Гарантами выплаты Аббас мирзой контрибуции были английский посланник Макдональд и доктор английской миссии Макниль. Они оба боялись, что задержка во взносах контрибуционных сумм повлечет за собою длительную оккупацию иранских провинций русскими. Имея богатый опыт колониальной экспансии, они полагали, что оккупация русскими Азербайджана и других провинций Ирана

203

могла при невыплате контрибуции превратиться в аннексию. Макниль даже ездил в Тегеран просить шаха уплатить недостающие суммы 8-го курура; английский майор Харт по поручению Аббас мирзы собирал 50 тыс. туманов путем взыскания денег с азербайджанских округов и т. д.

Макдональд, Макниль, Харт и другие английские резиденты в Иране помогали русским взыскивать с Ирана контрибуцию. Это участие в выколачивании с иранцев контрибуционных сумм давало в руки упорных противников России острое оружие: сбор туманов мог сопровождаться и «разъяснительной» работой о «московитах».

Чтобы добиться выплаты Ираном 8-го курура, Грибоедов решил ехать в Тегеран, хотя и сомневался, чтобы шах согласился заплатить контрибуцию за сына.

9

В бытность свою в Тавризе Грибоедов приложил все усилия, чтобы упрочить русско-иранские отношения, для чего постарался вырвать наследного принца Аббас мирзу из-под исключительного влияния Англии.

В руках посланника было действенное средство: признание Россией Аббас мирзы наследником престола и помощь ему в будущем при восшествии на трон. «Можете указывать Аббас мирзе на пособие России при будущем его вступлении на престол как на цель, которой он должен домогаться праводушным своим поведением в сношениях с нами», — говорилось в «Инструкции», данной А. С. Грибоедову1. Несомненно, эту возможность и имел в виду посланник, когда в августе 1828 г. писал А. К. Амбургеру: «У меня достаточно полномочий, чтобы быть полезным Аббас мирзе в одном из важнейших обстоятельств его жизни»2. Несколько месяцев спустя он сообщал вице-канцлеру о том, что с успехом воспользовался этим указанием «Инструкции»3.

204

Борьба за трон иранских царей, столь острая в XVIII в., переходит, правда, уже несколько остывая, и в девятнадцатый век. Всем без исключения современникам казалось несомненным, что и после смерти Фетх-Али шаха среди его многочисленных сыновей вспыхнет междоусобная борьба за престол. В этом был уверен и сам шах, который не раз говорил, что власть после него достанется сильнейшему.

Наследником иранского престола Англия признала Аббас мирзу. Это признание, исходящее от великой державы, к тому же от самой деятельной и наиболее агрессивной в Азии, представляло уже само по себе солидную поддержку намеченному претенденту на престол.

Упрочивая среди возможных претендентов на престол положение Аббас мирзы, Англия создавала на севере Ирана заслон против России, так как уделом наследного принца, в котором он пребывал и которым управлял, был Азербайджан. В то же время южные и юго-западные области Ирана, уже в ту пору составлявшие в известной степени «сферу влияния» Великобритании, продолжали пребывать под управлением малозначительных шах-задэ и оставались по-прежнему беззащитны в случае удара англичан по этим областям со стороны Персидского залива или Индии.

Своим признанием англичане достигали и другую цель. Благодаря этому они могли, используя многочисленные и давно испытанные средства, воздействовать через Аббас мирзу на внутреннюю и тем более на внешнюю политику Ирана, так как шах сложил с себя попечение о внешних делах государства и большею частью предоставил их наследному принцу.

Паскевич и Грибоедов сочли правильным нарушить английскую монополию влияния на наследника иранского престола и добиться, чтобы он оказался сторонником русской ориентации. Победы русских войск в Закавказье предопределили эту возможность. Грибоедов постарался, насколько позволяли обстоятельства, укрепить русское влияние на принца. Подтверждением этого могут служить предполагавшаяся поездка Аббас мирзы в Петербург и политика принца в отношении Турции.

Осенью 1828 г., во время пребывания посланника при особе наследника в Тавризе, у Аббас мирзы возникла мысль о поездке в Петербург. Хотя Грибоедову было ясно, что не

205

любовь к России и не приверженность к императору побуждали наследного принца домогаться позволения прибыть в Петербург, а надежда испросить уступку 9-го и 10-го куруров контрибуции, но тем не менее русский дипломат совершенно верно усматривал в путешествии Аббас мирзы положительные для восточной политики России моменты.

Сообщая Нессельроде, что Аббас мирза сильно настаивает на путешествии в Россию, что принцу уже «не терпится» с тех пор, как он узнал о возвращении императора в Петербург, что он уже укладывается и назначил, кому быть в его свите, Грибоедов излагал свою точку зрения на поездку Аббас мирзы в Россию: «Мне кажется, — писал посланник, — что оно может оказаться полезным для наших восточных дел. Как наследник персидского престола, Аббас мирза в продолжение всего следования через большую часть России имел бы случай вернее оценить размеры ее могущества, ее величия, так, как и власти императора, одинаковой во всех концах империи, словом, все то, о чем он не имеет верного понятия»1.

Мнение Грибоедова было безусловно основательным. Своеобразным доказательством этого является английская оценка намерений Аббас мирзы. Грибоедов писал Нессельроде 30 ноября 1828 г.: «Англичане же всеми силами стараются отклонить его от путешествия в Россию»2.

Беспокоило англичан и то, что Аббас мирза изъявлял желание начать войну с Портой, и «наклонять его к миролюбию» русский посланник, конечно, не находил нужным. Грибоедов настойчиво внушал русским властям мысль о желательности и даже необходимости участия Ирана в войне против турок, убеждал министерство в целесообразности военного союза России и Ирана, направленного против Турции, с которой Россия уже находилась в это время в войне. В письме к генералу Паскевичу от 3 декабря 1828 г. из Тавриза Грибоедов писал: «Расшевелите наше сонное министерство иностранных и престранных дел.

206

Напишите, в[аше] с[иятельство], прямо к государю ваше мнение насчет Аббас-Мирзы, что хорошо бы его вооружить против турков», и, резюмируя свои предложения генералу, вновь повторял: «Мое истинное мнение... велеть ему (Аббас мирзе. — С. Ш.) драться с турками»1.

Паскевич тоже полагал, вероятно, в значительной мере под влиянием убеждений посланника, что при определенных обстоятельствах вовлечение Ирана в войну на стороне России не только желательно, но прямо необходимо2.

Включение Ирана в войну против Турции на стороне России, чего Грибоедов, останься он жив, несомненно добился бы, означало бы крупнейшую неудачу русофобской политики англичан на Среднем и Ближнем Востоке. Тогда не только укрепились бы связи русских с Ираном, но облегчились бы для России военные операции против турок в Азии.

Идеи и поступки русского посланника были хорошо известны английским резидентам в Иране, и возможность сформирования русско-иранского военного союза против Турции или участия иранцев в военных действиях против турок на азиатском фронте на каком-либо ином основании казалась англичанам вполне реальной. Ирано-турецкая война 1821—1823 гг. и деятельность А. С. Грибоедова, способствовавшего в 1821 г. решению принца Аббаса начать войну с турками, были хорошо памятны.

Но если в 1821 г. «секретарь при Персидской миссии титулярный советник» Грибоедов получил за это от своего министерства «головомойку», то в 1828 г. обстоятельства складывались по-иному: шла трудная война России с Турцией,

207

и Грибоедову, «полномочному Министру», по сути говоря, удалось убедить руководство внешней политикой России в необходимости добиться выступления Ирана на стороне русских. На этот раз мнение Грибоедова поддерживал Паскевич, пользовавшийся большим авторитетом у Николая I1.

Последовала резкая реакция со стороны английских политических агентов в Иране на проектируемый военный союз России и Ирана. Дело не ограничилось дезинформацией иранцев, слухами о поражениях, якобы нанесенных русским турками, разговорами о том, что вся Европа будет за турок. Англичане стали грозить Ирану войной. Сам английский посланник Макдональд громко заявлял, что если Иран объявит войну Турции, то они пойдут против Ирана2.

Сближение Ирана с Россией тревожило и раздражало англичан, так как оно означало, что тот шах-задэ, на которого Англия делала основную ставку, на которого она истратила миллионы и которого считала лучшим и верным орудием своей политики, вышел из-под ее влияния и перекинулся к сопернику. Включение наследного принца Аббаса, фактического руководителя внешней политики Ирана, в фарватер русского влияния было следствием успехов русского оружия и русской дипломатии, т. е. в определенной степени делом рук именно Грибоедова. Это под его воздействием Аббас мирза вышел из повиновения английским резидентам.

Чтобы «призвать к порядку» наследного принца, английские политики использовали старый, по верный прием. Последовало вмешательство в династические распри: Аббас мирзе был противопоставлен новый претендент на престол — сын шаха Хасан-Али мирза. «Англичане сильно и с большою вероятностию успеха, — писал один исследователь, — интриговали при тегеранском дворе, побуждая шаха лишить Аббас мирзу престолонаследия и объявить Наиб-ус-сальтанэ (наследником престола) одного из его братьев, который в благодарность подчинился бы всем их

208

видам. И никто другой, как Грибоедов, открыл глаза наследному принцу на истинные намерения Ост-Индской компании»1. Недаром, когда после убийства Грибоедова Аббас мирза, желая мирного исчерпания конфликта, решил направить в Россию ко двору императора своего сына Хосров мирзу, английский посланник заявил, что поедет в Тегеран, а оттуда — в Керманшах, чтобы собрать партию для Хасан-Али мирзы против Аббас мирзы. Англичане не только оказывали определенное давление на Аббас мирзу, чтобы отвлечь его от русской ориентации, они и в самом деле готовы были сменить основное орудие проведения их политики в Иране, поставив у кормила правления другого покорного им принца.

Русский министр Грибоедов оказывался опасным противником; английским резидентам приходилось задуматься: каким путем ограничить его все возрастающее влияние на наследного принца Ирана.

Паскевич так писал об этом стремлении англичан; «Англичане... когда узнали, что Грибоедов едет в Персию, и боясь, чтобы он не взял большего весу при дворе шахском, то писали о том Ост-Индской компании, которая будто бы им отвечала, что сокровища ее открыты для сохранения каким бы то ни было средством их могущества»2.

209

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПРЕБЫВАНИЕ А. С. ГРИБОЕДОВА
В ТЕГЕРАНЕ. ГИБЕЛЬ РУССКОЙ МИССИИ

— Поездка полномочного министра А. С. Грибоедова в Тегеран. — Разрешение Грибоедовым спорного вопроса о судьбе «казвинских пленниц». — Пребывание миссии в Тегеране. — Принятие русской миссией под свое покровительство мирзы Якуба Маркарьяна и пленных женщин из гарема Аллаяр хана. — Озлобление иранской реакции против русским посланника. — Недовольство английских политиков усилением русского влияния на Среднем Востоке. — Заговор против русской миссии. — Штурм посольского дома. Героическая оборона миссии и гибель ее защитников. Смерть А. С. Грибоедова. — Спасение секретаря миссии И. С. Мальцова и курьеров Ибрагима бека и Арутюна Гасратова. — Фальсификация в сообщениях иранского правительства подлинных обстоятельств гибели русской миссии. — Виновность шаха и шахского правительства в тегеранском преступлении. — Причастность английских резидентов к тегеранской катастрофе. —

1

Работа русской миссии, несмотря на все трудности, протекала успешно. Если ряд спорных вопросов еще не получил в сношениях с тавризским двором решения, соответствующего условиям и смыслу Туркманчайского договора, то тем не менее известная нормализация русско-иранских отношений уже имела место.

Близилась к завершению сложная работа русско-иранской разграничительной комиссии. Настоятельные требования русских властей о выплате Аббас мирзою контрибуции не помешали наметившемуся сближению наследного принца Ирана с Россией. Усилиями Грибоедова было значительно

210

подвинуто вперед и дело переселения армян из иранских провинций в российские владения в Закавказье. После военных бурь наступило успокоение, и даже опытному наблюдателю могло казаться, что иранские феодалы и связанные с ними иностранные резиденты уже примирились и с Туркманчаем и с новым курсом русской дипломатии на Среднем Востоке.

Но это спокойствие за Араксом было обманчиво. Враждебные России силы ни на мгновение не прекращали упорной борьбы против ненавистного им русского влияния и против деятельного проводника этого влияния — русского министра Грибоедова.

9 декабря 1828 г. Грибоедов с большой свитой и почетным конвоем казаков выехал из Тавриза в Тегеран. Свою молодую супругу он оставил в Тавризе в семье английского посланника Макдональда.

Поездка министра в Тегеран вызывалась необходимостью для русской миссии установить личный контакт с шахом и с центральным иранским правительством. Это должно было способствовать быстрому и благоприятному разрешению целого ряда вопросов. Надо было, в частности, побудить шаха принять участие в уплате контрибуционных сумм и добиться его содействия в деле возвращения в Россию русских подданных, томившихся в плену у иранцев.

Истребование пленных было весьма важной, но в то же время и весьма нелегкой задачей. Юридическим основанием для него являлась статья XIII Туркманчайского трактата, первая часть которой гласила: «Все военнопленные обеих сторон, взятые в продолжение последней войны или прежде, а равно подданные обоих правительств, взаимно впадшие когда-либо в плен, должны быть освобождены и возвращены».

При реализации этой статьи возникали исключительные трудности, так как возвращению пленных иранские власти чинили всевозможные препятствия. Пленных всячески укрывали: отправляли в далекие города центрального и южного Ирана, продавали туркменам в рабство, насильно зачисляли в сарбазы, а пленных женщин помещали в гаремы.

Генеральный консул в Тавризе А. К. Амбургер сообщал в мае 1828 г.: «Я употребил сильнейшие настояния

211

касательно выдачи пленных, но до сих пор безуспешно. Персияне не повинуются предписаниям начальства и скрывают пленных... может быть, потому, что сам наследник и прочие принцы к тому подают пример»1. Паскевич должен был обратиться с личным письмом к Аббас мирзе относительно насильственного удержания «важными особами» множества русских пленных и указать принцу, что принужден поэтому пленных иранцев рассматривать соответственно как заложников2.

Грибоедова в его поездке в Тегеран сопровождал весь состав миссии: Мальцов и Аделунг, первый и второй секретари, медик Мальмберг, переводчики Шахназаров (мирза Нариман), Дадашев (Дадаш-бек), канцелярист С. Кобулов и др. Аббас мирза назначил в качестве мехмендаря при посланнике Назар-Али хана Авшарского. В распоряжении мехмендаря, кроме секретаря, было шесть феррашей (стражников, слуг) под начальством ферраш-баши.

Жестокая стужа и снежные заносы делали путешествие весьма утомительным. Особенно затруднительным из-за глубоких снегов был переход через хребет Кафлан-ку, отделявший Азербайджан от внутренних районов Ирана. Тяжелым был путь и по долинам Султанэ. «Было чрезвычайно холодно, — вспоминал секретарь мехмендаря Назар-Али хана, — лошади наши с трудом вытаскивали ноги из выпавшего в большом количестве снега, а сильные порывы ветра, сопровождаемые мелким градом и мокрым снегом, делали наше положение иной раз совершенно бедственным»3.

212

Всюду — в Миане, в Зенджане, в Сиахдахуне, с большим почетом встречали русского посланника. Особенно торжественным был прием Грибоедова в Казвине.

Здесь Грибоедов с большим тактом разрешил один запутанный вопрос. К посланнику привели пленных женщин — армянку и немку из прилежащей к Тифлису немецкой колонии. Эти женщины были угнаны в иранскую неволю во время вторжения в 1826 г. в русские пределы войск Аббас мирзы. Пленницы жили в Казвине в доме одного сеида. Будучи русскими подданными, они могли требовать возвращения на родину. На этом и настаивал кое-кто из русской миссии. Однако Грибоедов поступил очень

213

осторожно и за решением спорного вопроса обратился к самим заинтересованным лицам. Он спросил женщин, желают ли они вернуться на родину или остаться в Иране. Когда пленницы объявили, что не мыслят расставаться с мужем и детьми и предпочитают оставаться в Казвине, они немедленно были отпущены посланником к сеиду. Справедливость русского министра произвела сильное впечатление на всех казвинцев. Вероятно, здесь разрешался вопрос и о других пленных, потому что в письме жене, отосланном из Казвина 24 декабря, посланник сетовал: «Пленные здесь меня с ума свели»1.

После трех дней отдыха в Казвине миссия продолжала свой путь к Тегерану. В столице посланника встречали видные сановники в сопровождении значительных отрядов конницы. Множество почетнейших жителей вышло навстречу русским. Посланнику был предоставлен специально приготовленный для приема почетных гостей дом. Мирза Хусейн хан был назначен шахом исполнять должность мехмендаря при посланнике.

Вслед за прибытием Грибоедова в Тегеран последовала торжественная аудиенция у шаха, на которой были строго соблюдены все правила установленного церемониала. За посланником прибыл обер-церемониймейстер со свитой из феррашей, герольдов и почетной стражи. «Пока процессия медленно тянулась по бесконечным базарам столицы, торговцы приветствовали посланника по-европейски, стоя и обнажив голову, и, когда он проезжал внутренние дворы, приближаясь к зеркальному залу, где восседал шах на троне во всем блеске своего величия, сановники его величества пребывали в почтительном благоговении», — рассказывал о приеме секретарь мехмендаря2. Пышная церемония вызвала общее удовлетворение. После этого приема русский посланник посетил крупнейших сановников Ирана.

214

В Тегеране Грибоедову не пришлось ни принимать своих английских коллег, ни отдавать им визиты, так как, к великому изумлению русской миссии, именно в эту пору в иранской столице не оказалось ни одного из «английских чиновников», которые обычно пребывали в ней для наблюдения за сношениями русских с шахским двором. Это обстоятельство должно было не только удивить, но и насторожить русских дипломатов.

Спустя некоторое время последовала вторая, уже приватная аудиенция у шаха. Шах говорил посланнику: «Вы мой эмин (доверенный) визирь, все визири мои ваши слуги, во всех делах ваших адресуйтесь прямо к шаху, шах вам ни в чем не откажет», и много подобных вежливостей, на которые, как замечал в своем донесении Паскевичу Мальцов, «персияне щедры в обратной пропорции скупости своей на все прочее»1.

Впоследствии иранцы и кое-кто из иностранных мемуаристов, враждебно настроенных по отношению к Грибоедову и к русским, ложно обвиняли русского министра в нарушении им во время этих аудиенций установленного в Иране придворного этикета, что якобы и вызвало наступившее в дальнейшем охлаждение отношений между иранским двором и миссией. В частности, они утверждали, что Грибоедов во время приема слишком долго оставался перед шахом, сидя в кресле. Ставили они в вину русскому посланнику и то, что он являлся на аудиенции в сапогах, а не в красных чулках2.

В дипломатической практике того времени проблема посольского церемониала в Иране (вопрос о «наружном оказательстве», как говорили русские дипломаты) была очень острой и нередко спорной. Особенно осложняло отношения европейских дипломатов с иранским двором установившееся в Иране обыкновение: послам европейских государств представляться шаху или наследнику престола, сняв перед входом в тронный зал свои ботфорты, башмаки

215

или туфли и надев взамен длинные красные шерстяные чулки.

Эта традиция первоначально не имела ничего унизительного для дипломата, но в начале XIX в. европейцы видят в «чулочной комедии» унижение своего достоинства и потому «вопрос о красных чулках» дискутируется буквально каждый раз, когда какое-либо европейское посольство посещает Иран.

Русские еще задолго до Грибоедова категорически отвергли процедуру «чулочной комедии». Впоследствии, при заключении Туркманчайского трактата, стороны разработали специальный церемониал приема русских дипломатических представителей иранским шахом и подписали о том отдельный протокол. Согласно этому протоколу, русский посланник и его свита являлись во дворец в сапогах и калошах; прибыв во дворец, они снимали калоши и в тронный зал ступали в чистых сапогах. Русскому посланнику было также предоставлено право во время аудиенции сидеть в присутствии шаха1.

Если в отношении русских был уничтожен «гордый этикет» иранского двора, то прочие европейцы должны были ему подчиняться. Церемониальные привилегии русских раздражали шаха, придворные круги Ирана и английских резидентов в Иране. Последние даже избегали являться на прием во дворец шаха или с визитами к иранским вельможам одновременно с русскими, так как чувствовали себя неловко, подчиняясь стеснительным нормам церемониала, от которых русские были свободны.

Протокол, подписанный в Туркманчае, был хорошо известен Грибоедову, и от фиксированных в нем правил посланник безусловно не мог отступить уже по одному тому, что в определении норм посольского церемониала он сам принимал деятельное участие. Не Грибоедов отклонялся от соблюдения установленных норм дипломатического

216

этикета, но сами нормы настолько раздражали иранцев, что именно соблюдение их Грибоедовым и ставилось иранскими вельможами в вину русскому посланнику.

Во время пребывания в Тегеране Грибоедов сумел добиться положительного решения основных задач, стоявших перед посольством.

«Все, что посланник требовал, — рассказывал в своем донесении Паскевичу первый секретарь миссии Н. С. Мальцов, — было без отлагательства исполнено». В частности, последовал строжайший фирман шаха на имя правителя Гиляна Яхья мирзы, воспрещающий иранским властям притеснять русских промышленников в столице Гиляна Реште. Был издан фирман и относительно возврата русских пленных на родину. Казвинскому правителю принцу Али-Наги мирзе повелевалось освободить всех пленных, находившихся в доме бывшего сардаря эриванского Хусейн хана. Было освобождено много пленных и в самом Тегеране.

Фетх-Али шах прислал министру и его свите ордена и подарки. Грибоедову был пожалован орден Льва и Солнца 1-ой степени, украшенный алмазами, с золотым к нему ожерельем; секретарям миссии, помимо подарков, даны ордена Льва и Солнца 2-ой степени с алмазами, а многим из свиты посланника — медали и подарки.

По неизвестным причинам произошла задержка с доставкой в Тегеран подарков, предназначенных императором шаху, хотя эти подарки должны были прибыть в иранскую столицу раньше грибоедовского посольства. «Замедление в прибытии этого драгоценного груза было, конечно, весьма неприятно; он произвел бы самое благоприятное впечатление на шаха и его министров и отвлек бы их внимание от некоторых мелочей, ибо, — как справедливо замечал секретарь тавризского мехмендаря, — ничто не доставляет моим соотечественникам такого удовольствия, как подарок, независимо от его ценности»1. В ожидании «драгоценного груза» Грибоедов вынужден был ограничиться незначительным даром — преподнесением шаху и первым сановникам нескольких десятков монет из платины.

217

Миссия уже собиралась возвращаться в Тавриз. Решено было, что для сношений с министерством шаха в Тегеране останется первый секретарь миссии И. С. Мальцов с переводчиком Шахназаровым. На них и возлагалась почетная задача вручения запоздавших подарков Фетх-Али шаху.

Последовала прощальная аудиенция у шаха. Все было готово к отъезду, даже составлена посланником роспись на 1700 туманов, предназначавшихся для распределения среди мехмендарей, офицеров, слуг и стражи. Но вдруг неожиданный случай дал делам русской миссии совсем иной оборот.

2

При дворе шаха находился один из его весьма доверенных чиновников, ведавших делами гарема, армянин ходжа мирза Якуб Маркарьян. Умный и образованный человек, к тому же с сильным характером, ходжа пользовался большим влиянием. Родом из Эривани, где отец его служил садовником у правителя этой провинции, Маркарьян в юности был схвачен персами, оскоплен, насильно обращен в ислам и увезен в Тегеран. Там молодого евнуха определили в один из столичных сералей, откуда впоследствии он перешел на службу к шаху, на которой весьма выдвинулся. По поручению шаха он представлял ему годовые отчеты о состоянии шахской казны, причем сумел настолько упростить эти сведения, что «шах сам читал отчет, распределял суммы и быстро охватывал все данные»1. Живя в Иране более двадцати лет и внешне соблюдая все обряды мусульманской религии, Маркарьян тем не менее оставался верен христианству и мечтал о возвращении на родину.

Мирзе Якубу было известно, что по условиям Туркманчайского договора он получил право на беспрепятственное возвращение в Эривань, ставшую русским владением. Знал он также, что русский министр с первых же дней своего пребывания в иранской столице деятельно

218

занялся вопросом о возврате пленных, что, охраняя права и интересы соотечественников, Грибоедов внимательно рассматривал многочисленные ходатайства о возврате из плена, поступавшие в миссию. Мирза Якуб воспользовался присутствием в Тегеране русского посланника и решил отдаться под покровительство императорской миссии.

Вечером того дня, когда в дом миссии были доставлены подарки шаха, к Грибоедову явился мирза Якуб и заявил о желании возвратиться на родину в Эривань. Посланник очень осторожно отнесся к этой просьбе. Он отказался принять мирзу Якуба тайком и сказал ему, что «ночью прибежища себе ищут только воры; министр российского императора оказывает покровительство свое гласно, на основании трактата, и что те, которые имеют до него дело, должны прибегать к нему явно, днем, а не ночью»1.

На следующий день мирза Якуб вновь явился в миссию с той же просьбой. Грибоедов и на этот раз действовал осмотрительно, уговаривая ходжу остаться в Тегеране, где он, занимая второе место в шахском гареме, пользуется и властью и почетом, а в России «совершенно ничего значить не может». Но никакими убеждениями посланник не мог поколебать шахского евнуха в его решимости вернуться в свое отечество. Убедившись в твердом намерении мирзы Якуба ехать в Эривань, Грибоедов вынужден был принять просителя в дом миссии, чтобы вывезти его с собою в Тавриз, а оттуда отправить в Армению.

Принятие евнуха под покровительство русской миссии крайне осложнило отношения между посланником и шахским двором, хотя вовсе не говорило о какой-либо опрометчивости Грибоедова, якобы проявленной им в деле мирзы Якуба. Когда посланнику приходилось защищать лиц, отдающихся под покровительство России, он строго следовал принципам, изложенным им же самим в «Проекте инструкции ***, посылаемому в Персию». Принципы эти покоились на справедливости, строжайшем соблюдении трактатов и уважении суверенитета государств Востока.

219

«Искатель вашей помощи, — писал Грибоедов, — хотя бы усердствовал прежде русским, но последующим поведением навлекший на себя справедливое взыскание туземных законов, ни под каким видом не может опереться на российское покровительство в уважение прежних заслуг своих. И вы хотя бы защищали в нем самое человечество, которое так часто оскорбляется в Азии обычаями и постановлениями, но должны иметь в виду, что чужестранное влияние в домашних делах государства всегда ненавистно и вас могло бы поставить в самое неприятное положение. С другой стороны, если явно нарушено будет условие, обоюдно утвержденное, и невинный будет тесним и угрожаем казним, единственно за то, что по силе трактата должно быть предано забвению: то в таком случае вооружитесь всею торжественностию помянутого Акта, для чести Русского имени и в защиту угнетаемого просителя»1. Оставаясь на почве Туркманчайского трактата и данной ему министерством инструкции, Грибоедов и не имел права отказать мирзе Якубу в русском покровительстве.

В русскую миссию мирза Якуб явился, имея при себе лишь сундучок с принадлежащими ему драгоценностями и золотыми монетами. Поэтому Грибоедов послал человека взять ковры и иное имущество, оставшееся в помещении евнуха в гареме шаха. Вещи мирзы Якуба были уже нагружены на мулов, когда пришли слуги Манучехр хана, главы шахских евнухов, и увели мулов вместе с вьюками к своему господину.

Отдача мирзы Якуба под покровительство российского министра вызвала гнев Фетх-Али шаха. Негодование шаха легко объяснимо. По убеждению шаха, русский посланник мог получить от мирзы Якуба весьма ценные сведения. В особенности волновало шаха то обстоятельство, что мирза Якуб, занимая ответственный пост казначея и главного хранителя всех бриллиантов и драгоценных камней гарема и составляя отчет по доходам и расходам Ирана, прекрасно знал богатства шаха и мог сообщить Грибоедову самые подробные и точные сведения о

220

состоянии финансов Ирана. Это, несомненно, затруднило бы шаху отказ в уплате русским двух последних куруров контрибуции.

Пришел в возбуждение и весь шахский двор, будто случилось величайшее народное бедствие. В русскую миссию по двадцать раз в день приходили посланцы от шаха с различными нелепыми представлениями, требуя выдачи мирзы Якуба. Но Грибоедов отвечал, что мирза Якуб «на основании трактата теперь русский подданный и что посланник русский не имеет права выдать его, ни отказать ему в своем покровительстве»1.

Приближенные шаха, увидев, что они ничего не добьются от Грибоедова своими необоснованными претензиями, прибегли к другому средству. На мирзу Якуба были возведены огромные денежные требования. Было заявлено посланнику, что ходжа отпущен быть не может, так как обворовал шахскую казну. Дом его по повелению шаха был опечатан, и мирзе Якубу предложено возвратить в казну около 40 тыс. туманов (до 160 тыс. руб. серебром).

Для выяснения истины посланник направил мирзу Якуба вместе с переводчиком Шахназаровым к Манучехр хану. В дело, таким образом, официально вступил Манучехр хан, один из самых влиятельных сановников шаха. Враждебная России позиция Манучехр хана, на которую он встал в возникшем конфликте, не могла способствовать мирному урегулированию возникших разногласий. Определялась эта позиция главного евнуха тем, что он, бывший русский подданный, весьма опасался, как бы его не заподозрили в сочувствии русским, а также его приверженностью к англичанам, на что указывают русские источники2.

Из попытки разрешить конфликт при посредстве Манучехр хана ничего не вышло. Мирза Якуб и переводчик Шахназаров лишь подверглись оскорблениям. Комната Манучехр хана была полна ходжей, которые ругали мирзу Якуба и плевали ему в лицо. «Точно, я виноват, — говорил мирза Якуб Манучехр хану, — виноват, что первый

221

отхожу от шаха, но ты сам скоро за мною последуешь»1. Манучехр хан тоже имел право на возвращение в Россию. Как и Маркарьян, он был родом из русских владений и в плен попал вместе с мирзой Якубом в 1804 г.

После этой неудачной попытки разрешить дело у Манучехр хана Грибоедов с негодованием указывал секретарю тавризского мехмендаря, что, оскорбляя мирзу Якуба, ходжи наносили оскорбление русскому представителю. Последовали переговоры с шахом, а по некоторым сведениям, даже частная аудиенция Грибоедова у шаха. Посланник согласился на выраженное шахом желание, чтобы дело разобрал духовный суд. Суд должен был состояться под председательством мирзы Месиха, тегеранского муджтехида2, одного из англофильских деятелей Ирана.

Грибоедов, действовавший в полном соответствии со статьями коммерческой конвенции, вместе с мирзой Якубом и переводчиком Шахназаровым направил в дом духовного суда в качестве представителя русского министра секретаря миссии И. С. Мальцова. Однако мирза Месих уклонился от рассмотрения дела, и переговоры с представителями русской миссии вел все тот же Манучехр хан.

Мальцов объявил Манучехр хану, что не стерпит каких-либо оскорблений в своем присутствии, в противном же случае немедленно прекратит переговоры и уведет с собою мирзу Якуба, и иранцы его никогда более не увидят.

Тогда Манучехр хан заявил о «долге» мирзы Якуба шахскому казначею и прибавил: «Неужели теперь эти деньги должны пропасть?» Последовали объяснения Мальцова о том, что мирзою Якубом объявлено посланнику, что он, мирза, никому не должен ни гроша. Поэтому Манучехр хану следует в подтверждение справедливости возводимых на Маркарьяна требований представить законные документы, векселя, засвидетельствованные в свое время у хакима. Если такие документы будут представлены, то мирза вынужден будет удовлетворить претензии Зограб хана, личного казначея шаха.

222

«Таких документов нет, но есть расписки, свидетели», — возразил Манучехр хан. На это Мальцов сказал: «На основании трактата известно в[ашему] высокост[епенству], что такие расписки и словесные показания, буде сам должник не признает их справедливыми, в денежных делах не имеют никакой силы». Затем Мальцов пояснил Манучехр хану, что мирза Якуб и в самом деле получал деньги от шахского казначея, но, будучи казначеем в гареме, тратил их на различные поручения от шаха, что и мог доказать имевшимися в его доме бумагами и расписками1.

Когда же Манучехр хан стал отрицать наличие в трактате подобных статей, Шахназаров по приказанию Мальцова прочитал ему соответствующие статьи коммерческой конвенции, отмеченные секретарем миссии. Все присутствовавшие, прослушав статьи, которые полностью подтверждали слова Мальцова, буквально остолбенели от изумления. «Если так, — заявил Манучехр хан, — то духовного суда по этому делу быть не может; пусть все останется, как есть».

И на этот раз посланник проявил исключительную сдержанность. На другой день он посетил шаха. На аудиенции было решено разобрать дело мирзы Якуба с мирзой Абдул-Вехабом и мирзой Абул-Хасан ханом, министром иностранных дел Ирана. Но английский пенсионер мирза Абул-Хасан хан отнюдь не стремился к мирному исчерпанию конфликта между русским посланником и шахом. Трудно было ожидать миролюбия и от мирзы Абдул-Вехаба. Этот сановник, носивший высокий титул Муэтемид-эд-Доуле — «опоры правительства», — был хорошо известен как «нетерпимый мусульманин», считавший осквернением поддерживать сношения с неверными.2 Он несомненно полагал, что мирзу Якуба следует

223

покарать смертью. Понятно, что оба вельможи отлагали назначенное совещание со дня на день, пока наступившие события не сделали его и ненужным и невозможным.

Между тем Грибоедов не оставлял своих стараний об освобождении русских пленных, находившихся в иранской столице. За время его пребывания на посту полномочного министра к нему поступило множество ходатайств о возврате из плена родственников просителей. Грибоедов еще в бытность свою в Тавризе просил Аббас мирзу написать шаху о содействии русским в деле возврата пленных. Последовал приказ шаха Манучехр хану и полицеймейстеру Тегерана, обязывавший их направлять своих людей за пленниками в случае указания русскими местожительства пленных и после публичного опроса последних и подтверждения ими желания возвратиться на родину обязательно передавать их родственникам.

Однако это распоряжение повлекло лишь принятие иранскими вельможами новых мер к укрытию русских пленных. Пленных стали переводить из одной части столицы в другую, а иногда, заметая следы, даже высылать из Тегерана. Много русских пленниц было сокрыто иранскими вельможами в тиши своих гаремов.

Шахские сановники полагали, что Грибоедов смог деятельно заняться отысканием русских пленных лишь благодаря помощи и указаниям мирзы Якуба. Евнуху шахского гарема и в самом деле было открыто многое, сокровенное для прочих тегеранцев. Окружение шаха с возрастающим озлоблением смотрело на пребывание мирзы Якуба в русской миссии и стремилось вырвать евнуха из-под покровительства русского флага, чтобы покарать отступника и заставить его молчать.

В числе лиц, пожелавших вернуться из иранского плена на родину в российские пределы, оказались две пленные армянки, которые были приведены к Грибоедову из гарема видного вельможи Аллаяр хана. Посланник допросил их в присутствии первого секретаря миссии

224

И. С. Мальцова и, проявив свою обычную осторожность, оставил их во дворце посольства лишь после того, как эти женщины объявили о своем желании вернуться на родину. С должной осмотрительностью и осторожностью эти женщины были препоручены посланником попечениям и надзору евнуха мирзы Якуба и помещены в комнатах, смежных с его отделением. Для охраны к их помещению был поставлен караул и даже не из состава казачьего конвоя посланника, а из солдат иранской охраны миссии. Никакая опасность женщинам в русской миссии не угрожала и никакой обиде они не подвергались. По свидетельству Мальцова, само пребывание в миссии женщин совсем не повлияло на отношения миссии с иранским правительством.

3

Твердая линия на претворение в жизнь положений Туркманчайского договора, принятая Грибоедовым за основу его деятельности, вызвала негодование тегеранских сановников, придворной камарильи, высшего шиитского духовенства, да и самого шаха. Иранская реакция была раздражена и требованиями посланника о выплате контрибуции и его настояниями о возвращении русских пленных. Иранская реакция и по другим основаниям не прощала Грибоедову Туркманчайский трактат. Среди тегеранских вельмож, например, было много врагов Аббас мирзы, которые вовсе не желали укрепления его авторитета. Они с явным озлоблением встретили и мирный трактат, которым Аббас мирза признавался наследником престола, и стремление русского министра включить принца в фарватер императорской политики. К таким вельможам относился и Зилли-Султан, губернатор Тегерана, который впоследствии, после смерти Фетх-Али шаха, сам выступил претендентом на престол. Этих лиц вполне устраивал отказ Ирана от Туркманчая, даже за счет разрыва с Россией.

Сам Фетх-Али шах был весьма недоволен Грибоедовым и желал его устранения с поста русского дипломатического агента в Иране. Шах был убежден, что другое

225

лицо на этом посту будет уступчивее во всех спорных вопросах. Он «был очень сердит на посланника», по свидетельству Мальцова, и грозил Грибоедову, что Аббас мирза поедет в Петербург и будет на посланника «лично жаловаться императору»1.

Фетх-Али шах не прощал Грибоедову десять куруров туркманчайской контрибуции и твердое требование русских о внесении иранцами половины контрибуционных сумм перед подписанием мирного договора. Эти пять куруров туманов были выплачены из шахского казнохранилища, и Фетх-Али шах расстался с ними с большой неохотой и раздражением. Для него не было тайной, что во время переговоров в Туркманчае позиция русского главнокомандующего в озлоблявшем шаха вопросе взимания контрибуции во многом определялась советами Грибоедова, секретаря по политической части при генерале Паскевиче. Шах к тому же не желал простить Грибоедову и принятия им под свою защиту мирзы Якуба.

Несомненно также, что враги России постарались восстановить шаха против Грибоедова. В «Сведениях Сулейман-хана Меликова» сообщается, что сановники иранского правительства «возбудили Фетх-Али шаха против Грибоедова и все вместе каждый день говорили шаху, что русский посланник не только в делах, касающихся русско-поданных и вообще России, неумолим, строг, взыскателен и нагл, но и по отношению к его шахскому величеству он не упускает ни одного случая, чтобы не нанести явного оскорбления и непочтения августейшей особе его величества. Мало-помалу они восстановили и шаха против Грибоедова. Шах, убежденный в необходимости отделаться от такого невыносимого посланника, изъявил свое согласие на изыскание средств к обузданию этого неукротимого человека»2.

226

Положением в Иране не были довольны и английские резиденты. Грибоедов в письме к Нессельроде очень точно обрисовал политическую обстановку, которая сложилась к концу 1828 г. в Иране и которая весьма тревожила английскую дипломатию на Среднем Востоке.

«Сколько я заметил, — писал посланник, — влияние англичан здесь уже не так исключительно, как бывало прежде. На умы персиян сильно подействовала энергия, выказанная нашим правительством в двух последовательных войнах, равно как и победы русских армий. Какая-нибудь угроза или изъявление расположения от имени государя императора уже не ставятся постоянно на весы с мнением англичан и их тремя миллионами фунтов стерлингов, которые они до сих пор потратили в Персии, со времени посольства Малькольма»1.

Английское влияние в Иране, пошатнувшееся после Туркманчайского мира, нуждалось в укреплении, но пребывание на посту русского дипломатического представителя в Иране Александра Сергеевича Грибоедова препятствовало этому.

Находясь на своем посту в Иране, Грибоедов вел борьбу против агрессивных замыслов английской дипломатии. «Я... чрезвычайно занят, — писал он еще из Тавриза. — Наблюдаю, чтобы отсюда не произошла какая-нибудь предательская мерзость во время нашей схватки с турками»2. Эта, по замечанию А. В. Фадеева, «тактика

227

активной обороны»1, принятая Грибоедовым, весьма раздражала английских политиков.

Особенно тревожило их нежелание Грибоедова «поступать круто и ссориться» с Ираном. Такая политика могла повлечь за собою лишь укрепление дружественных отношений между Россией и Ираном и, следовательно, значительное усиление влияния России на Среднем Востоке, чего англичане не могли допустить.

Русские «намерены, следовательно, управлять в Персии путем влияния. Однако имеется за Евфратом доброе мусульманское и антирусское чувство», — отмечал в своем дневнике за 1829 г. лорд Элленборо, председатель Контрольного совета по делам Индии, лицо, осуществлявшее надзор за дипломатическими сношениями Великобритании с Ираном2.

Кое-кто из русофобски настроенных английских политиков полагал, что лучшим средством для поддержания падающего британского авторитета в Иране и одновременно для ослабления возрастающего влияния России было бы возбуждение антирусских беспорядков в Иране. Это казалось тем более целесообразным, что в конце 1828 г. Россия вела трудную войну с Турцией и руки у нее были связаны. Эванс, например, прямо заявлял, что, обещая Фетх-Али шаху и Аббас мирзе вернуть «все ранее отторгнутые у них владения», не трудно вовлечь их в новый конфликт с Россией3.

На эту точку зрения встал и лорд Элленборо. Едва этот завзятый русофоб4 получил назначение председателем Контрольного совета, как он уже заносил в свой

228

«Политический дневник»: «Наша политика в Европе и в Азии должна быть совершенно одинаковой — ниспровергать русское могущество». «В Персии, как и повсюду, я приложил бы старания к тому, чтобы изыскать средства поднять при первом удобном случае весь свет с оружием в руках против России»1. Английский историк Филипс замечает: «Он надеялся противодействовать русскому влиянию в Персии путем организации в этой стране волнений против России»2. Интересна одна деталь. Запись графа Элленборо в его «Дневнике» о желании восстановить Иран против России датирована октябрем 1828 г., как раз тем периодом, когда Александр Сергеевич Грибоедов начинал в Иране свою деятельность полномочного министра России.

Все это вызвало усиленную активность антирусской группировки в Тегеране, тесно связанной с английскими резидентами.

Долго скрываемое иранскими вельможами озлобление против Грибоедова и его соотечественников вырвалось наружу. Министр иностранных дел Ирана мирза Абул-Хасан хан, сановник, состоявший на английском жалованьи, высказал мысль о желательности возбуждения антирусских беспорядков, которые явились бы основанием для удаления из Ирана Грибоедова.

Однажды вечером большое общество собралось у вельможи Эмин-эд-Доуле. Разговаривали о дневных происшествиях и толковали о средствах, при помощи которых наиболее удобно было бы избавить шаха от «докучливого гостя», каким оказался Грибоедов. Мирза Абул-Хасан хан предложил «образовать род возмущения». «Мы заставим народ сильно кричать, — говорил он, — и после напишем в Петербург: вы прислали нам человека, который не умеет себя вести у нас, — смотрите, чего он придерживается, как бы не случилось великого несчастия. Отзовите его, если желаете сохранить доброе согласие

229

между двумя странами. Поверьте мне, — прибавил он, — я знаю Европу и особенно Россию: он будет отозван»1.

Совет, данный Абул-Хасан ханом, не имел немедленных последствий. Однако, как указывал Симонич, русский посланник в Иране в 30-х годах, «идея была дана», и многочисленная прислуга, которая обычно присутствует на всех собраниях иранской знати, все слышала.

В свою очередь шах заявил, что он не против того, чтобы поднять народ против Грибоедова, и «желал бы проучить немного этого человека»2. Волнения эти дали бы возможность одновременно устранить и мирзу Якуба, чего так упорно добивался шах.

Враждебная посланнику группировка была подкреплена вступлением в нее видного шахского сановника Аллаяр хана, который, подобно мирзе Абул-Хасан хану, был близок к английским резидентам. Аллаяр хан, «главный зачинщик» последней войны Ирана с Россией, после Туркманчайского мира мог лишь еще более озлобиться против русских, так как в результате военных неудач он потерял пост садр-азама и был преизрядно бит по пяткам.

Реакционные вельможи умело использовали совершенно легальное и отнюдь не оскорбительное для иранцев пребывание в русской миссии русских подданных — двух пленных армянок из гарема Аллаяр хана, отдавшихся под русское покровительство. Люди Аллаяр хана и других русофобски настроенных вельмож Тегерана, а также муллы стали распространять по столице слухи, порочащие русскую миссию и самого посланника.

В заговор против русской миссии вступило и реакционное шиитское духовенство. Было доведено до сведения муджтехида Тегерана мирзы Месиха измышленное противниками России сообщение о том, что мирза Якуб ругает ислам. «Как! — говорил муджтехид, — этот человек 20 лет был в нашей вере, читал наши книги и теперь поедет в Россию, надругается над нашею верою? Он изменник, неверный и повинен смерти»3. Мирзе Месиху сообщили, что женщин, укрывшихся в посольстве, якобы

230

принуждают отступиться от мусульманской веры. Мирза Месих направил к губернатору Тегерана Зилли-Султану представителей духовенства с просьбой доложить шаху о требовании духовенства вернуть иранцам пленных, укрывшихся в посольстве, так как иначе народ вырвет их силою. Зилли-Султан никаких мер к мирному исчерпанию конфликта не принял, хотя на него, как губернатора Тегерана, в первую очередь падала обязанность защиты миссии.

Муллы, возвращаясь от Зилли-Султана, призывали народ утром собираться в мечети: «Там услышите наше слово!»

Грибоедов о многом происходившем в Тегеране знал и потому «не почитал себя в совершенной безопасности». Во всяком случае вечером, накануне разгрома, миссии, он велел первому секретарю Мальцову написать ноту министру иностранных дел мирзе Абул-Хасан хану, которая заключалась словами: «Нижеподписавшийся, убедившись из недобросовестного поведения персидского правительства, что российские подданные не могут пользоваться здесь не только должною приязнью, но даже и личною безопасностию, испросит у великого государя своего всемилостивейшее позволение удалиться из Персии в российские пределы»1. Но посланник, вероятно, не представлял, сколь велика была на самом деле грозившая миссии опасность!

4

30 января 1829 г. (11 февраля по новому стилю, 6 шаббана 1244 г. по персидскому календарю) в Тегеране произошли горестные события.

В русской миссии этот день начался с того, что тавризский мехмендарь Назар-Али хан ранним утром получил

231

приглашение принца Зилли-Султана немедленно прибыть к нему но весьма важному делу. Трудно сказать, какова была цель этого таинственного свидания губернатора столицы и мехмендаря посольства. Во всяком случае на тавризского мехмендаря также падала ответственность за безопасность посольства, но мехмендарь покинул миссию и более в нее не вернулся.

Рано утром у главной мечети города вновь собрались муллы. Базар был закрыт. Муллы приказали правоверным идти в русский квартал и добиться силою выдачи мирзы Якуба и пленных: «Идите в дом русского посланника, отбирайте пленных, убейте мирзу Якуба и Рустема», грузина, находившегося в услужении у посланника.

В ночь перед этим Манучехр хан, глава шахских евнухов, направил к Грибоедову своего племянника, князя Сулеймана (Соломона)-хана Меликова, чтобы передать посланнику сведения о заговоре против него. Сулейман-хан должен был уговорить Грибоедова покинуть вместе с русскими помещение миссии, так как «иначе все будут избиты толпой, которая завтра должна сделать нападение на русскую миссию»1.

По одним сведениям, Сулейман-хан явился в русское посольство поздно, когда толпа уже штурмовала миссию, и прибытие его не могло изменить ход событий. По другим свидетельствам, князю Меликову удалось повидать Грибоедова прежде, чем посольство подверглось нападению. Если на самом деле Манучехр хан хотел указать Грибоедову путь к спасению, предлагая через своего племянника посланнику бежать из помещения миссии, то он не учел все обстоятельства.

Грибоедов не мог покинуть свой пост. Министр великой державы не мог уронить достоинство представляемого им государства своим бегством из посольства, пусть даже в соседнюю армянскую церковь. Всякие намеки на это он должен был с презрением отвергнуть. Не понял Манучехр хан и характера Грибоедова, смелого человека, которого нельзя было заставить отклониться с прямого пути и воспользоваться чьим-либо одолжением. Если верить «Сведениям

232

Сулейман-хана Меликова», Грибоедов с негодованием отверг предложение Манучехр хана.

Действия Манучехр хана обычно трактуют как запоздалую попытку спасти посланника и его свиту. Но главный начальник шахских евнухов во всех этих событиях играл слишком сомнительную роль, чтобы приписать ему благородное душевное движение. Действовал лишь один холодный расчет. Сулейман-хан Меликов, как сообщал секретарь тавризского мехмендаря, был шахским гонцом, который должен был «откровенно сообщить» русскому посланнику «о настоящем положении дел и просить его немедленно отказаться от покровительства беглецам, выдачи которых требует неистовствующая чернь»1. Таким образом, направление князя Меликова к Грибоедову было всего лишь новой попыткой шаха запугать русского министра, чтобы под угрозой разгрома миссии добиться выдачи мирзы Якуба. Манучехр хан же мог впоследствии выставить направление им своего племянника в русскую миссию как нелицеприятную и даже для самого Манучехр хана рискованную попытку спасти посланника и его свиту от грозящей им опасности.

Как только муджтехид мирза Месих после проповеди дал народу приговор о смерти Грибоедова, фанатичная толпа, потрясая палками и обнаженными саблями, устремилась к жилищу посланника.

Помещения иностранных миссий в Иране являлись неприкосновенным убежищем для преследуемых (бестом). Даже преступника удалить оттуда был не властен ни суд, ни сам государь. Нападение на русское посольство означало нарушение безусловно священного для всех персов обычая беста2 и свидетельствовало об исключительном возбуждении толпы.

Дом, занимаемый русской миссией, был весьма обширен и имел три внутренних двора, в которые выходили

233

двери окружавших их строений. Грибоедов занимал помещение, примыкавшее к третьему, последнему двору. Оно сообщалось с помещением, отведенным мирзе Якубу.

Тысячи народа с кинжалами в руках ворвались во дворы русской миссии. Словно град, падали каменья. Толпа усыпала все крыши и лютыми криками изъявляла свое торжество. Пехотная стража, приданная тегеранскими властями посольству, не предприняла никаких усилий к защите миссии и при первом же натиске толпы рассеялась. Ружья этих сарбазов были растащены нападавшими.

Упорно отстреливался небольшой конвой посланника. Презирая опасность, казаки обнаружили непоколебимую твердость, стремясь спасти своего начальника. Они отважно сражались и дорогою ценою отдавали свою жизнь. Редкое присутствие духа и замечательную отвагу обнаружили и слуги посольства. Курьер миссии Хачатур Шахназаров с саблей в руке бросился на осаждавших. Сбив двух из них, он вынудил остальных отступить. Шахназарова стали закидывать камнями. Уже готовый упасть, он вновь находил в себе силы, бросался вперед и отбивался от нападавших, пока не переломилась его сабля. Тогда, безоружный, он был мгновенно растерзан толпою на части. Одним из первых погиб и мирза Якуб.

Сперва Грибоедов считал, что народ желал только вырвать пленных. Кое-кто из очевидцев утверждал, что посланник пытался обратиться к народу, но безуспешно. Посреди ужасающего шума никакой человеческий голос не мог быть услышан. Тогда Грибоедов велел стоявшим у него на часах казакам выстрелить холостыми, чтобы образумить толпу. Так как стрельба холостыми не принесла результатов, а нападавшие стали уже резать людей миссии, посланник велел заряжать ружья и пистолеты пулями,

Мужественно защищался состав миссии и слуги, собравшиеся в комнате посланника и в соседних помещениях. Осажденные даже предприняли попытку очистить двор и заставили передних из нападавших отступить. Но другие, разместившиеся на крышах и стенах, продолжали стрелять и бросать камни и кирпичи в окна комнат, где находились Грибоедов и его свита.

Особенно бесстрашно сражался медик посольства Мальмберг. Сначала он ободрял товарищей, призывая сражаться

234

до последнего, а потом, убедившись, что нет надежды на спасение, храбро выбежал во двор, угрожая ворвавшимся туда своей небольшой европейской шпагой. На одно мгновение нападавшие отступили. Но какой-то человек ударом сабли отрубил Мальмбергу левую руку. Движимый той же отчаянной отвагою, невзирая на ужасное ранение, Мальмберг вернулся в комнату, сорвал занавес с двери, обернул тканью изувеченную руку и вновь выпрыгнул в окно и скоро погиб в неравной схватке с многочисленными врагами.

Мужественно держался и сам посланник. Одетый в парадное платье, с орденами и в треуголке, чтобы толпа могла легче обратить на него внимание, он пытался образумить ее, но тщетно. Когда осажденные были оттеснены со дворов во внутренние покои, Грибоедов, скрестив на груди руки, медленно прохаживался взад и вперед; лоб его был окровавлен от удара камнем. Затем посланник сам принял участие в обороне миссии, и, как говорили, перебил из ружья немало нападавших.

О начале волнений в столице сразу был поставлен в известность Фетх-Али шах, но никаких мер к спасению русской миссии он не принял. Действительная позиция шаха в тегеранских событиях января 1829 г. ярче всего проявилась в том, что во время резни русской миссии муджтехид мирза Месих, главный подстрекатель толпы к злодеянию, сидел у самого шаха!

Тегеранской толпе была дана шахом полная возможность беспрепятственно закончить свое страшное дело. Сотня сарбазов была прислана фактически после умерщвления миссии, да и у этого вспомогательного войска не было патронов; оно имело приказание «...употреблять одно красноречие, а не штыки, и потому было спокойным свидетелем неистовства»1.

Когда нападавшие убедились, что не могут пробиться в покои Грибоедова, они взломали крышу над комнатой посланника и через сделанное в потолке отверстие ружейными выстрелами и камнями перебили многих из сотоварищей Грибоедова. Только тогда нападавшим удалось

235

ворваться в его комнату. Там в последней схватке был убит и русский посланник.

Ярость тегеранской толпы была необычайна. Муллами был объявлен джихад — священная война против неверных. «Казалось, в этот день были выпушены злые духи из ада, чтобы понудить население Тегерана к совершению жестокостей, от которых, я полагал, с ужасом отвращается человеческая природа, — рассказывал о неистовствах нападавшей толпы секретарь тавризского мехмендаря. — Не довольствуясь отвратительным подлым убийством, не успокоившись тем, что руки свои смочили в крови стольких беззащитных лиц, худшие, нежели демоны, они без разбору приступили к грабежу». Трупы были выброшены из комнат на двор одни поверх другого и «образовали пирамиду из человеческой плоти, спаянную кровью, сочившейся из ран»1.

Но и этого убийцам было мало. Зная, что несколько русских укрылись в помещениях британской миссии, озверелая толпа вторично нарушила святой обычай беста. «Системы истребления придерживались столь строго, что толпа вторглась в помещения британского дворца; там умертвили семь или восемь русских, проживавших при конюшнях, и увели всех лошадей, принадлежавших посланнику»2. Следует уточнить рассказ секретаря мехмехмендаря. Русские не проживали в помещениях британской миссии, а бросились туда, ища защиты, так как конюшни ее часто служили для беста3.

Одна очень важная деталь этого эпизода тегеранских событий заставляет особенно задуматься. Дело в том, что Уотсон в своей «Истории Персии» подчеркивает, что нападавшие на дворы британской миссии не причинили ни

236

малейшего ущерба чему-либо из британского имущества1. Это же обстоятельство — «разъяренная толпа не нанесла ни малейшего ущерба чему-либо, являвшемуся британской собственностью», — отмечает и Джон Макниль2. Ярость и озлобление тегеранской толпы были необычайны, если она дважды подряд нарушила столь священный обычай беста! Как же совместить с этим утверждения доктора Макниля и бывшего атташе британского посольства в Иране Уотсона? Многотысячная толпа, в полном смысле слова потерявшая всякий человеческий облик, омывшая руки в крови защитников миссии, штурмом берет дворы британского посольства, убивает русских, грабит русское имущество в британской миссии и одновременно бережно относится к имуществу, составлявшему британскую собственность, и не наносит этому имуществу ни малейшего ущерба! Мыслимо ли вообще представить, чтобы сами обезумевшие фанатики во время резни русских четко отличали бы «дружественное» — британское от «вражеского» — русского, если бы не было среди них подстрекателей и вожаков, надлежащим образом наставленных организаторами разгрома русской миссии. Недаром Макниль писал своей жене в феврале 1829 г.: «Я не сомневаюсь, что был бы в Тегеране в такой же безопасности, как и везде»3.

Одновременно с убийством русских шел грабеж имущества. Погромщики выносили на двор добычу и с криком и дракою делили ее между собою. Все было разграблено: деньги, бумаги и журналы миссии.

Русские «дрались, как львы, но бой был слишком неравен, и вскоре все пространство представило взору одну массу убитых, изрубленных, обезглавленных трупов»4. Всего погибло 37 человек из русской миссии: Александр Сергеевич Грибоедов, второй секретарь миссии Карл Федорович Аделунг, врач Мальмберг, переводчик штабс-капитан Шахназаров (мирза Нариман), дворянин Соломон Кобулов (Кобулашвили), канцелярист, служащий посольства

237

Рустем Бежанов, переводчик и казначей Грибоедова Василий Дадашев, камердинер посланника Александр Грибов, переводчик Мальцова П. Калатозов (Калатозишвили), Г. Мамацев (Мамацашвили), курьеры Исаак Саркисов, Хачатур Шахназаров, Симеон Шахпулов и др. Погиб и весь конвой казаков.

Когда все утихло и в разоренном доме русской миссии оставались одни только сарбазы, за час до захода солнца «пришел шахский чиновник, который четырем стенам прочел громогласно фирман, повелевающий народу под опасением шахского гнева удалиться спокойно из (посольского. — С. Ш.) дома и воздержаться от всякого бесчинства»1.

5

В силу случайных обстоятельств спаслись первый секретарь миссии Иван Сергеевич Мальцов и курьеры Арутюн Гасратов и Ибрагим бек.

О своем спасении Мальцов рассказывал так. «Я обязан чудесным спасением своим как необыкновенному счастью, так и тому, что не потерялся среди ужасов, происходивших перед глазами моими. Я жил рядом с табризским мехмендарем нашим Назар-Али-ханом Авшарским на самом первом дворе; кроме меня, русских там не было, а жили еще приставленный от шаха мехмендарь Мирза-Абул-Гуссейн хан и караульный султан. Когда народ с криком волною хлынул мимо окон моих, я не знал, что думать, хотел броситься к посланнику и не успел дойти до дверей, как уже весь двор и крыши усыпаны были свирепствующей чернию. Я пошел в балахане (мезонин. — С. Ш.) свой, и не прошло пяти минут, как уже резали кинжалами перед глазами моими курьера нашего Хаджатура (Хачатура Шахназарова. — С. Ш.). Между тем народ бросился на 2-й и 3-й двор; там завязалась драка, началась перестрелка. Увидев, что некоторые из персиян неохотно совались вперед, я дал одному ферашу моему 200 червонцев и приказал ему раздать оные благонадежным людям, ему известным, собрать их к дверям моим и говорить народу, что здесь квартира

238

людей Назар-Али-хана. Я сидел таким образом более трех часов в ежеминутном ожидании жестокой смерти, видел, как сарбазы и фераши шахские спокойно прогуливались среди неистовой черни и грабили находившиеся в нижних комнатах мои вещи. Неоднократно народ бросался к дверям, но, к счастию, был удерживаем подкупленными мною людьми, которые защищали меня именем Назар-Али-хана»1.

Когда неистовство толпы начало утихать, Мальцов увидел серхенга (полковника), с которым был давно и коротко знаком. Он попросил его к себе. Серхенг был очень удивлен и не понимал, как мог спастись Мальцов, когда посланник и все чиновники миссии убиты. Серхенг приставил к помещению Мальцова караул и обещал вечером его посетить. Действительно, в 9 часов вечера он пришел с вооруженными слугами и отвел Мальцова и его людей во дворец Зилли-Султана, губернатора Тегерана.

239

Такую же картину спасения первого секретаря русской миссии рисовали и английские мемуаристы1. Секретарь тавризского мехмендаря также подтверждал, что Мальцов спасся в комнатах Назар-Али хана. Мальцову и там грозила большая опасность, так как городская толпа упорно разыскивала укрывшихся членов русской миссии и каждый закоулок дома был ею осмотрен даже со свечами.

Рассказ И. С. Мальцова о том, как он спасся, некоторыми исследователями гибели русской миссии был подвергнут сомнению. Многим казалось особенно странным, что во время опасности, грозящей миссии, секретарь ее оказался не вместе с посланником. Но имеются свидетельства, подтверждающие достоверность мальцовского донесения Паскевичу.

Согласно «Сведениям Сулейман-хана Меликова», Грибоедов, будучи уже извещен о нависшей над миссией опасности, не только наотрез отказался ее покинуть, но даже тогда, когда уже были слышны крики и шум разъяренной толпы, направлявшейся к русской миссии, не согласился и на такую меру, как сбор всех русских чиновников на том дворе, где жил сам посланник, с тем чтобы все вместе общими силами оказали бы сопротивление толпе. Сведения Сулейман-хана Меликова говорят за Мальцова и когда сообщают: «Толпа народа ... ворвалась также в самый двор, где жил покойный Грибоедов ... при нем никого не оставалось», кроме Сулейман-хана Меликова, гонца Манучехр хана2.

Таким образом, отсутствие Мальцова при посланнике в роковые часы, если верить «Сведениям» Меликова, перестает быть подозрительным и не должно быть ему инкриминируемо: ведь и другие чины миссии в это страшное время оказались не вместе с Грибоедовым.

Достоверность рассказа Мальцова о том, что от буйной толпы он укрылся в помещении, которое занимал Назар-Али хан, подтверждает и один интересный, но до сих пор

240

не публиковавшийся документ. 28 марта 1830 г. на имя Паскевича подал прошение марагинский житель Арутюн Гасратов. «Находился я у покойного Полномочного Министра при Персидском дворе Грыбаедова, курьером, — писал со слов Гасратова рядовой Яков Васильев в прошении главнокомандующему, — и когда посольство следовало в Персидцкую столицу Тегрань, тогда был я отправлен от города Казвани (Казвина. — С. Ш.) с чиновником, находящимся при покойном Грабоедове Дадашевым в город Килань (Гилян. — С. Ш.) для приемки с судна Государственных подарков, присланных к Персидцкому Шаху, для доставления оных в Тегрань; а отсюда был послан сим же Дадашевым с бумагою к покойному Грибоедову и, обратно приехав в Килань, откуда с выше упомянутыми подарками отправился вместе с Дадашевым в город Тигрань. Но по прибытии моем на другой день произошло ужасное происшествие, случившееся в Тигране с Грибоедовым, отчего испугавшись бежав в квартиру Назарали хана, бывшего главным приставом при посольстве, и спрятался в постелю под видом больного; где ханский человек спас жизнь мою; но только что лишился я всего моего имущества, кроме имевшей на себе одежды». За «всю сию страдательную... службу и долгое терпение» по приказу Паскевича казначей выдал Гасратову шестьдесят рублей1.

Если в комнатах Назар-Али хана мог укрыться курьер Гасратов, то почему не мог там же укрыться и секретарь миссии Мальцов?

Курьер Ибрагим бек (Амбарцум бек) принимал непосредственное участие в защите миссии, получил 18 ран, но спасся! По его словам (сохранилась запись рассказа Ибрагим бека о тегеранских событиях), он спас свою жизнь тем, что толпа сочла его убитым, когда, упав под ударами, он лежал среди мертвых. Вероятно, спасению Ибрагим бека способствовало и то, что он был одет в платье иранского курьера2.

241

6

После разгрома русской миссии иранское правительство очутилось перед необходимостью информировать русские власти Закавказья о событиях в Тегеране.

Но, прежде чем определить, что именно сообщить русскому правительству о тегеранской катастрофе, шаху пришлось решить еще один, более частный, вопрос: оставить ли в живых Мальцова или приказать убить нежелательного свидетеля. Жизнь грибоедовского секретаря вновь оказалась в опасности.

Мальцова привели во дворец в ночь на 31 января. В отведенной ему комнате находился губернатор Тегерана Зилли-Султан, который выразил ему свои «горесть и отчаяние» и пояснил, что он поехал было усмирять народ, но вынужден был вернуться, чтобы разъяренная чернь не бросилась во дворец шаха. На выраженное Мальцовым желание ехать в Россию последовало обещание Зилли-Султана отправить его через три дня.

На другой день Зилли-Султан пешком пошел к муджтехиду, мирзе Месиху. Мальцов немедленно послал за ним одного преданного ему ферраша подслушать, что будут говорить в доме мирзы Месиха. Посланец принес ему весьма неутешительное известие: муджтехид советовал шаху хорошо содержать Мальцова в Тегеране, оказывая ему всевозможные почести, затем отправить в Россию и в дороге убить1.

Не зная, что делать с Мальцовым; задержать ли его, отправить, убить ли в Персии, или отпустить в Россию, шах просил совета у Аббас мирзы, от которого через 17 дней прибыл курьер в Тегеран с письмом шаху. Наследник писал, что Мальцова необходимо немедленно отправить на родину. Шах согласился с мнением Аббас мирзы.

На решение шаха отпустить секретаря миссии в Россию, несомненно, повлияло и поведение Мальцова после гибели русского министра. Оно всецело определялось единственным стремлением спасти свою жизнь во что бы то ни стало. В течение трех недель пребывания в шахском дворце, на всех встречах с шахскими сановниками, во всех

242

с ними разговорах, на аудиенции у самого шаха Мальцов притворялся вполне убежденным в том, что ни шах, ни иранское правительство не повинны в гибели русского посланника и его свиты. «Я отвечал персам хитростью на хитрость», — писал Мальцов Паскевичу о принятой им линии поведения в сношении с иранскими властями.

Своим беспрерывным притворством Мальцов сумел убедить приставленных для наблюдения за ним чиновников в том, что он будет «сильным адвокатом в пользу шаха» перед императорским правительством. Мальцов даже принял жалкие подарки, присланные ему шахом, так как решил, что иначе шах заключил бы, что на самом деле Мальцов затаил против него, шаха, злобу, считает его повинным в убийстве посланника и в таком свете все представит своему правительству. «Тогда бы приносимый мне к ужину плов, — замечал в своем рапорте Мальцов, — приправили, без всякого сомнения, такою пряностию, которая в 24 часа отправила бы меня в сообщество товарищей моих, погибших в Тегеране»1.

Перед отъездом Мальцова в Россию ему была дана прощальная аудиенция, во время которой шах заставил секретаря миссии повторить все то, что последний думал о случившемся происшествии. «Здесь, — признавался Мальцов, — более чем когда-либо должно мне было заливать в душе своей пламя праведного негодования холодною струей) благоразумной осторожности. Я повторил шаху то, что прежде говорил его визирям, и речь свою унизал отборным бисером восточных комплиментов»2.

Фетх-Али шах был очень доволен поведением Мальцова, утверждал, что с ним ему тягостно расставаться, и высказывал надежду, что скоро вновь увидит его в своей лучезарной столице. Уверившись в «здравомыслии» первого секретаря русской миссии, шах писал Паскевичу: «Из показаний Мальцова, который сам был очевидным свидетелем несчастного сего происшествия, вы ...узнаете достоверность обстоятельств»3.

243

Шах, однако, глубоко ошибался, выставляя от иранской стороны в качестве свидетеля тегеранского преступления секретаря грибоедовской миссии. Шах ошибался, потому что именно донесения И. С. Мальцова Паскевичу послужили неопровержимым свидетельством о виновности и самого шаха и всех тегеранских властей.

Информируя русское правительство о страшных тегеранских событиях, иранские власти встали на путь прямой фальсификации рассказа о гибели русского посольства. В сообщенных русскому командованию в Закавказье шахском фирмане на имя Аббас мирзы и письме губернатора Тегерана Аббас мирзе миссию ложно обвиняли в насильственном и недостойном удержании в помещении миссии пленных женщин, в дурном поведении посольской прислуги, в частности в драке с тегеранцами, что якобы эти опрометчивые поступки и послужили причиною внезапно вспыхнувшего возмущения, закончившегося разгромом миссии1.

Эти утверждения иранских властей абсолютно ни на чем не основаны. Паскевич, который был в курсе событий больше, чем кто-либо из русских властей, указывал, что именно обстоятельству насчет двух женщин, содержавшихся в посольстве, иранское правительство дало ложный оборот.2 Прекрасным доказательством справедливости мнения Паскевича служит разговор Мальцова с каймакамом.

И. С. Мальцов доносил Паскевичу о том, что пребывание в доме миссии двух пленных армянок было настолько малозначительным обстоятельством, что и распространяться о нем нечего. «Только после убиения посланника начали о них толковать», — писал Мальцов главнокомандующему. «Я это представил в Тавриз каймакаму, — сообщал он далее, — утверждавшему, что женщины были главной причиной убиения посланника. В[аше] высокост[епенство], сказал я ему, имеете в руках своих всю переписку посланника с Тегеранским министерством; там много говорено о ходже Мирза-Якубе, но есть ли хотя одно слово о женщинах? — Точно, о женщинах нигде не упоминается,

244

но они были удержаны вами насильственно против своей воли». На это Мальцов возразил каймакаму, что женщины при нем объявили посланнику о своем желании возвратиться в свое отечество и что посланник никогда никого насильно не брал, что лучшим доказательством этого хорошо известный каймакаму случай с казвинскими женщинами1.

«Ложный оборот», о котором писал Паскевич вице-канцлеру, состоял в том, что обвинением миссии в насильственном удержании женщин в посольстве выхолащивалась политическая сторона событий и вина за гибель посольства в значительной мере возлагалась на самого посла, на его свиту и на раздраженную несоблюдением со стороны русских восточных обычаев взбунтовавшуюся тегеранскую толпу. При этом «обороте» иранское правительство оказывалось повинным лишь в том, что не смогло защитить посольство во время стихийно разыгравшегося мятежа столичного простонародья.

В донесениях И. С. Мальцова генералу Паскевичу совершенно не упоминается о каких-либо столкновениях слуг русской миссии с иранцами, столкновениях, которые, вызывая озлобление тегеранского населения, послужили бы одной из причин мятежного выступления 30 января 1829 г. Однако в фирмане Фетх-Али шаха на имя наследного принца Аббас мирзы указывается, что дурное поведение людей русского посольства вызвало внезапно вспыхнувшее возмущение тегеранской толпы.

По всей вероятности, иранское правительство, очутившееся в связи с умерщвлением русской миссии в весьма затруднительном положении, а также, очевидно, и его иностранные советчики, вспомнили о когда-то имевшем место убийстве в случайной драке в Бомбее иранского посла Хаджи Халиль хана и решили, что тегеранский инцидент может быть представлен русскому правительству как случай аналогичного порядка2.

245

Ложная версия о дурном поведении слуг русского посольства и о столкновении между ними и иранским простонародьем, как основной причине нападения столичной черни на миссию, была не случайно выдвинута иранским правительством. Это была чрезвычайно удобная версия, полностью опровергающая политический характер инцидента и переводящая последний в границы, хотя и варварского, но все же случайного и непредвиденного конфликта. В последнем к тому же, возможно, не менее иранцев были повинны и сами русские, даже не сам посол (следовательно, устранялась и тень политики), а окружавшие его дурные люди конвоя и прислуги.

Эта «удобная версия» была изложена и в заключительном письме иранского шаха на имя русского императора, врученном Николаю I Хосров мирзою. «Хотя драка между людьми посланника и чернью, — говорилось в этом письме, — столь внезапно возникшая, что невозможно было оказать никакой помощи, была причиною сего ужасного происшествия, однако же правительство наше пред вашим покрыто пылью стыда и лишь струя извинения может обмыть лицо оного»1.

7

Как ни старалось шахское правительство возложить всю вину в тегеранском преступлении на самого посланника и на людей русской миссии, ему не удалось обелить шаха и его министров.

«В Персии секретных дел почти нет, — писал Мальцов, — среди важных государственных занятий и прений, визири пьют кофе, чай, курят кальяны и многочисленные их пишхадметы (прислуга) всегда находятся при них в компании. Визири рассуждают громогласно, при открытых окнах, и толпы феррашей, стоящих на дворе, слышат слова их и чрез два часа разносят государственные тайны по всему базару. Как же могло персидское правительство не знать ни слова о деле, в котором участвовал целый Тегеран?

246

Муллы проповедовали гласно в мечетях; накануне были они у Шахзады Зилли-Султана, накануне велели запирать базар, и есть даже слухи, что в самое время убиения посланника муштеид Мирза Масси (Месих. — С. Ш.) сидел у шаха»1.

Даже если на миг предположить, что сам шах не принимал участия в заговоре против русской миссии, то и тогда он должен был знать о готовившемся нападении на русских. На самом деле Шах действительно знал о заговоре, но смотрел на преступную деятельность Аллаяр хана, мирзы Месиха и других организаторов разгрома русского посольства поощрительно. Шаху, несомненно, была известна обстановка, сложившаяся в Тегеране, хотя бы из ноты, направленной вечером 29 января 1829 г. Грибоедовым министру иностранных дел Ирана мирзе Абул-Хасан хану, в которой посланник сообщал, что «не почитал себя в совершенной безопасности».

Знало о готовившемся преступлении и правительство Фетх-Али шаха. Даже иранский историк Мохаммед-Хасан хан в своей «Истории Каджаров» утверждал, что дело это было в руках государственных вельмож и улемов и лишь в самый момент нападения стотысячной толпы на дом посланника оно «вышло из рук» сановников2.

Шах знал и о начавшемся штурме миссии. Тегеран был в ту пору сравнительно небольшим городом, и шум осады русского посольства многотысячной толпой тегеранцев должен был быть слышен и во дворце. Расстояния в старом Тегеране, городе, сжатом крепостными стенами, были не столь велики, чтобы помешать властям оказать своевременную помощь русским. Ведь нельзя считать попыткой спасти миссию присылку к ее зданию после умерщвления русских сотни сарбазов с приказом употребить против вооруженной и свирепствующей толпы одно лишь красноречие.

Действительную позицию Фетх-Али шаха в тегеранских событиях помогает уяснить один любопытный факт, который сообщает в своей работе Д. П. Костелло, современный

247

английский исследователь гибели А. С. Грибоедова. Д. Костелло приводит свидетельство того, что Фетх-Али шаху фактически было чуждо понятие о дипломатическом иммунитете и он мало считался с неприкосновенностью личности посланников, аккредитованных при его дворе. Уиллок, английский поверенный в Иране, сообщал в 1822 г. в своем донесении министерству иностранных дел, что ему, Уиллоку, по поручению шаха было заявлено, что если он в срок не оплатит шаху вексель, выданный одним из иранских вельмож на Уиллока, то ему, Уиллоку, отрубят голову. По убеждению Фетх-Али шаха, высказанному им каймакаму, если бы он, шах, «умертвил британского поверенного в делах, это не явилось бы поводом к разрыву между двумя государствами»1.

В правительственных кругах Ирана накануне разгрома русской миссии шли толки о возможном разрыве между Россией и Ираном, но Фетх-Али шах, так же как и его окружение, был уверен, что заговор против русской миссии вообще останется безнаказанным, так как Россия, связанная войной с турками, войны Ирану не объявит. Не будь у шаха этой уверенности, он не допустил бы заговора против дипломатического агента России.

Подлинное отношение Фетх-Али шаха к тегеранскому злодеянию хорошо показывает письмо шаха к его сыну Али-Наги мирзе в Казвин. Из письма явствует, что шах не только не спешил наказать преступников, повинных в умерщвлении миссии, но, наоборот, брал их под свою защиту. «И перед богом, и перед людьми хорошо, что мы не согласимся выдать в руки неверных, под именем убийц и преступников, некоторых людей, будь они чернь и уличные безобразники», — писал шах сыну2. Потребовалось несколько месяцев и длительная переписка с русскими властями, прежде чем шах приступил к запоздалому наказанию некоторых из виновников разгрома миссии.

В целях оправдания шаха англо-иранские источники представляли резню русского посольства как движение «народа», внезапное восстание, даже не имеющее вождей,

248

восстание, с которым шах оказался бессильным бороться. Это — намеренная фальсификация фактов: серьезный политический конфликт — умерщвление в результате заговора посольства великой державы — преподносился ими как стихийно возникший бунт простого народа. О действительном отношении народов Ирана к русским наглядно свидетельствовали иные факты.

«По ту сторону Аракса я был принят с большим почетом.., — писал А. С. Грибоедов Нессельроде по прибытии в Иран в качестве полномочного министра. — Но всего более понравилась мне та добрая память, которую оставили наши войска в сельском народе. Войско михмандара, присланное ко мне от имени шаха (речь идет о вооруженной охране, направленной к Грибоедову иранскими властями с мехмендарем. — С. Ш.), раздражало крестьян своими притеснениями и грубым обращением; бедные люди громко упрекали этих солдат в их несходстве с русскими, которые и справедливы, и ласковы, так что народ очень был бы рад их возвращению»1.

Тегеранская толпа была лишь орудием и руках шаха, реакционного шиитского духовенства, феодалов и вельмож, объединенных ненавистью к России и тесно связанных с английскими резидентами. Привести ее в состояние религиозной экзальтации муллам не составляло особого труда. Лживые рассказы о русской миссии, распространяемые хорошо оплаченной и хорошо проинструктированной агентурой, могли легко возбудить фанатизм толпы и направить его по определенному руслу. Для целей антирусской агитации организаторами и подстрекателями нападения на русскую миссию могла быть использована и туркманчайская контрибуция: русских могли выставлять виновниками тяжелого налогового гнета.

Любопытный факт, подтверждающий причастность иранского правительства к тегеранской трагедии, остался до сих пор незамеченным исследователями. В 1837 г., в период охлаждения англо-иранской «дружбы», когда, несмотря на сопротивление английской дипломатии, Иран

249

пытался овладеть Гератом, хаджи мирза Агасси, визирь Мохаммед шаха, заявил в присутствии государя и многих лиц: «Если его величество не овладеет Гератом или встретит сильное сопротивление, то это должно приписать проискам англичан; но по прибытии в Тегеран он (первый министр) найдет возможность отомстить им, возмутив против них народ, подвергнув их таким образом участи, которую претерпела Русская Миссия в 1829 году»1.

Это была угроза и в то же время самопризнание иранского правительства в его причастности к тегеранскому преступлению. В ответ на выпад хаджи мирзы Агасси британский посланник сэр Джон Макниль потребовал от иранского правительства извинений.

Над действительной ролью иранских властей в тегеранском злодеянии заставляет задуматься и другое обстоятельство, тоже оставленное без внимания исследователями гибели русской миссии. Речь идет о полном отсутствии каких-либо писем и донесений как от самого Грибоедова, так и от кого-либо из состава посольства после его отъезда из Казвина в Тегеран.

Трудно допустить, чтобы за 36 дней, прошедших после выезда Грибоедова из Казвина (24 декабря 1828 г.) до дня гибели миссии (30 января 1829 г.), посланник не направил бы в Россию с дороги или из Тегерана, где он находился более месяца, ни одного донесения ни Нессельроде, ни Паскевичу и ни одного делового письма в Тавриз генеральному консулу Амбургеру. Если учесть, что обстановка в Закавказье была немирной, шла война с Турцией, и что в Тегеране возникли серьезные осложнения с шахскими властями, молчание Грибоедова становится просто невероятным.

Немыслимо допустить, чтобы за эти недели Грибоедов не писал в Тавриз и горячо любимой супруге, о здоровье

250

которой все время тревожился (она ожидала ребенка) и которой за первые две недели после отъезда из Тавриза он отослал девять писем!

Возникает естественное предположение, что корреспонденция русского посланника из Тегерана перехватывалась, а если это так, то виновность шахских властей в тегеранском преступлении во много раз усугубляется.

8

После получения в Тавризе известия о гибели русской миссии английский посланник Макдональд направил 9 февраля 1829 г. мирзе Абул-Хасан хану, министру иностранных дел Ирана, ноту, в которой приносил протест по поводу убийства А. С. Грибоедова. Дипломатическое приличие не позволяло поступить иначе единственному политическому агенту европейской державы в Иране.

Любопытной частью ноты является ее концовка, представляющая, по мнению одного исследователя, «поразительное признание» британского министра1. «Нижеподписавшийся с огорчением употребил в сем письме неумеренные выражения, — сообщалось в ноте Макдональда, — ибо случившееся происшествие требует, чтобы он (Макдональд. — С. Ш.) отвратил всякое сомнение на счет настоящего расположения мыслей своих, и притом персидское правительство в таком положении, в коем на то оно не должно обращать внимания»2.

Отсюда можно заключить, что Макдональд не сомневался в том, что в связи с убийством русского посланника естественно должны были возникнуть неблагоприятные для Макдональда заключения, в частности относительно расположения мыслей английского дипломата насчет умерщвления русской миссии в Тегеране. А. П. Берже, публикуя в свое время перевод ноты Макдональда, не рискнул напечатать ее концовку.

В своей ноте Макдональд давал указания, какие меры следовало бы принять иранскому правительству, чтобы

251

«показать неприкосновенность свою к учиненному преступлению»1.

В ответном письме мирза Абул-Хасан хан писал: «Так как вы уверены, что министры сего государства (т. е. Ирана. — С. Ш.) не имели участия в последнем печальном случае, касательно смерти покойного Российского министра, я в таком же смысле писал к вашему правительству»2.

Из слов мирзы Абул-Хасан хана можно заключить, что содержание письма иранского министра иностранных дел определялось указаниями британского посла. Если бы британский посланник не выразил мирзе Абул-Хасан хану свою уверенность в непричастности иранского правительства к тегеранским событиям, то и мирза Абул-Хасан хан писал бы об этих событиях английскому правительству уже иначе, возможно, открыто признал бы вину шахского правительства.

Протест Макдональда носил исключительно формальный характер; хотя английские резиденты прекрасно знали действительные обстоятельства разгрома русской миссии, тем не менее они постоянно держали сторону иранцев. Формальный характер английского протеста резко подчеркивало и то обстоятельство, что Макдональд не реагировал на нападение мятежной тегеранской толпы на помещения британского посольства в Тегеране, в которых толпа убила нескольких русских. Наглое нарушение неприкосновенности помещения британского посольства было оставлено Макдональдом без протеста! В летописях британской дипломатии случай беспрецендентный, чтобы нарушение прав и привилегий британского дипломатического агента было оставлено англичанами без последствий.

Письмо Макдональда Паскевичу от 8 февраля 1829 г., извещающее генерала о тегеранской резне, и нота английского посланника министру иностранных дел Ирана, сообщенная русскому главнокомандующему, не убедили последнего ни в благорасположении английских резидентов к Грибоедову, ни в непричастности шаха и шахских властей

252

к тегеранскому преступлению. «Англичане не вовсе были чужды участия в возмущении, вспыхнувшем в Тегеране (хотя, может быть, они не предвидели пагубных последствий оного), ибо они неравнодушно смотрели на перевес нашего министерства в Персии и на уничтожение собственного их влияния», — писал вице-канцлеру главнокомандующий1.

Заключение Паскевича было вызвано не только его знанием основ и частностей восточной политики англичан, но и донесениями с мест, в первую очередь сообщениями Мальцова, который совершенно определенно считал английских резидентов причастными к гибели русской миссии. Мальцов сообщал Паскевичу: «Англичане страшились влияния посланника нашего на персидское правительство; с самого приезда его никто на них не обращал внимания. Наиб-султан (Аббас мирза. — С. Ш.) явно говорил о неограниченной преданности своей к России; в Тегеране были оказаны такие почести г. Грибоедову, каких не могли они купить себе за истраченные ими в Персии 9 курур туманов. Все долголетние труды их и деньги пропадали разом: им надлежало дела свои поправить, или вовсе отказаться от Персии. Известно, как англичане завистливы на власть и влияние свое в Азии, и поведение их с французами в Персии дает повод к ужаснейшим заключениям...». (Надо думать, Мальцов здесь имел в виду трагическую судьбу наполеоновского посланника в Иране Ромье, внезапную смерть которого многие современники совершенно открыто приписывали англичанам2).

«Когда был в Тегеране барон Розен и потом адъютант графа Паскевича-Эриванского Фелькерзам, — писал далее Мальцов, — там находился всегда английский чиновник для наблюдения за их сношениями с двором шахским... Отчего же, когда г. Грибоедов, который был для них гораздо опаснее, поехал в Тегеран, они не отправили туда никого из своих?»3

253

Доводы Мальцова Паскевич счел настолько убедительными, что он изложил их вице-канцлеру в своем письме от 13 апреля 1829 г., в котором признавался, что у него с давних пор вызывает подозрение искренность англичан, пребывающих в Иране, что он не питает доверия к их дружеским уверениям, несмотря на то доброе согласие, которое царит между императором и королем Англии. В этом письме Паскевич обращал внимание Нессельроде и на то, что едва дошли до Тавриза сведения о преступлении, как английская миссия побудила русского генерального консула покинуть этот город, потому что в отсутствие русского дипломатического агента ей было легче вернуть себе преобладание, потерянное после Туркманчая. Амбургер без разрешения русских властей последовал советам англичан и выехал в Нахичевань и тем самым совершил серьезную дипломатическую ошибку: Аббас мирза был предоставлен всецело английскому влиянию. По мнению Паскевича, о многом говорили и домогательства англичан, чтобы Мальцов въехал в Тавриз ночью и остановился в английском посольстве и тем засвидетельствовал народу, что русские не пользуются в Иране никакой поддержкой и могут быть в безопасности лишь под защитой Англии, а также стремление английских резидентов в Иране подорвать доверие к показаниям И. С. Мальцова, единственного авторитетного свидетеля разгрома русской миссии1.

Свое письмо Паскевич заканчивал указанием, что он далек от того, чтобы подвергать сомнению искренность Англии в отношении европейских сношений России, но в Азии ее политика диаметрально меняется, становясь политикой Ост-Индской компании.

Новые донесения Мальцова могли только утвердить Паскевича в его взглядах на английскую политику в Иране. Мальцов сообщал, что по прибытии в Тавриз тела Грибоедова никто из состава английской миссии не выехал ему навстречу. По настоянию англичан тело Грибоедова не ввезли в Тавриз, а поставили в маленькой загородной армянской церкви. Никто из англичан ее не посетил. Не было оказано надлежащих почестей телу покойного

254

посланника и Аббас мирзою. Последний «так поступил в угодность Макдональду. Признаюсь, что я такой низости никогда не предполагал в английском посланнике. Неужели и в этом находит он пользу для Ост-Индской компании, чтобы мстить человеку даже после его смерти?» — замечал Мальцов1.

Но Мальцов приводил сведения и о более серьезных действиях англичан, что только дополняло общую картину их поведения. Англичане присылали иранцам ружья и пушки, их миссия из Басры переехала в Багдад, поближе к русско-турецкому театру военных действий, английские офицеры обучали курдскую конницу и установили свой контроль над всем Курдистаном, словом, вели подготовку Ирана к новой войне с Россией2. Сообщения Мальцова о военной помощи англичан Ирану, оказанной после убийства Грибоедова, были не одиноки и вполне обоснованы. О том же, например, рапортовал главнокомандующему и генерал Панкратьев из Баязета3.

Паскевич знал о многочисленных враждебных происках англичан, но считал нежелательным в период военных действий с турками обострять отношения с англичанами и только настоятельно требовал от русских дипломатических агентов в Иране «не совершенно им (англичанам. — С. Ш.) вверяться» и действовать по отношению к ним «с величайшей осмотрительностью»4.

Не только Паскевич, но очень многие на Кавказе и в Иране придерживались того же взгляда на причастность английских резидентов к гибели грибоедовской миссии.

Карабахский комендант Калачевский доносил военноокружному начальнику князю Абхазову о разгроме русской миссии в Тегеране: «Мнение основательных в Персии людей то, что происшествие сие случилось... не без участия англичан»5. Декабрист А. С. Гангеблов рассказывал, что он во время пребывания в Урмии близко сошелся с

255

французом Семино, весьма ориентированным человеком в политической жизни тогдашнего Ирана. Встретившись с Гангебловым на балу в Тифлисе после своего возвращения из Петербурга, где он побывал в свите Хосров мирзы, Семино рассказывал Гангеблову любопытные вещи о гибели Грибоедова. По его словам, тегеранская катастрофа была устроена англичанами, которые не терпели Грибоедова за гордое с ними обращение1.

Н. Н. Муравьев отмечал в своих записках, что многие полагали даже, что англичане тайно склоняли главных сановников Ирана к дерзкому поступку, видя, что Грибоедов начинает брать над английскими резидентами верх. «Нельзя полагать, чтобы они хотели довести дело до такой степени; но весьма немудрено, что они желали какого-либо происшествия, последствием коего было уничижение нашего посланника и уменьшение его влияния»2.

Для англичан не было тайной это широко распространившееся по всему Ирану, Закавказью и даже Турции убеждение в причастности английских резидентов в Иране, и в первую очередь самого посланника Макдональда к тегеранской трагедии. Не был для англичан тайной, сокрытой в канцелярии главнокомандующего, и аналогичный взгляд русских официальных кругов Закавказья.

Английскому посланнику следовало как-то реагировать на это обстоятельство и он просил в письме к генералу Паскевичу положить конец слухам, для него оскорбительным. По этому поводу Паскевич язвительно писал Нессельроде 19 июля 1829 г. из Эрзерума: «Г. Макдональд жалуется на оскорбительные слухи, которые ходили на его счет в Тифлисе; право, он слишком скромен в своей запоздалой жалобе, ибо ничто не мешало бы ему сетовать также и на слухи, ходившие в Тавризе, Баязете, Тегеране, Нахичевани и Казвине... Они ходили всюду, по всем базарам... и все они были согласны в том, что причины пагубного события были далеко не безызвестны англичанам и что они

256

старались обострить враждебное нам настроение умов в Персии»1.

Жалобы Макдональда дошли и до Лондона. В сентябре 1829 г. на заседании конференции трех держав для предварительного обсуждения условий решения греческого вопроса английский премьер-министр герцог Веллингтон пожаловался русским уполномоченным на идущие из главной квартиры Паскевича слухи о недружелюбном отношении к России британского министра в Иране Макдональда. Русские уполномоченные на конференции, не желая обострять отношения с Англией из-за событий на Среднем Востоке, предпочли не дискутировать поднятый вопрос, и один из них, граф Матушевич, прервав Веллингтона, заявил, что император имеет все основания быть удовлетворенным поведением английского министра в Иране2.

Формальная реабилитация полковника Макдональда вряд ли изменила широко распространенный на Среднем Востоке взгляд на действительное отношение английских резидентов к тегеранским событиям. Существо этого взгляда хорошо передает рассказ одного современника.

Однажды генерал Арцруни, в бытность его в 1829 г. еще поручиком при Н. А. Долгорукове, преемнике Грибоедова, разговорился с Мамед-Хусейн ханом, адъютантом Аббас мирзы, назначенным мехмендарем при князе Долгорукове. Арцруни спросил хана о том, как могли в Тегеране решиться на такой ни с чем несообразный поступок, как истребление русского посольства. В ответ на этот вопрос хан рассказал следующее:

«Однажды чертова жена с своим ребенком сидела неподалеку от большой дороги, в кустах. Вдруг они завидели идущего по направлению к ним крестьянина с тяжелою ношею на спине. Поровнявшись с местом, где сидели черти, он споткнулся о случившийся на дороге большой камень и упал, а когда приподнялся, с сердцем произнес:

257

«Будь ты, черт, проклят!» Слова эти были услышаны чертенком, который тут же, обратясь к матери, сказал: «Как люди несправедливы: они бранят нас там, где нас нет; мы так далеки от камня, а все же виноваты». — «Тс, молчи, — отвечала мать, — хотя мы и далеки, но хвост мой спрятан там, под камнем...».

«Так, — заключил Мамед-Хусейн хан, — было и в деле Грибоедова: англичане хотя и жили в Тавризе, но хвост их все же был скрыт в русской миссии, в Тегеране»1.

9

Рассказывая о гибели грибоедовской миссии, нельзя не затронуть вопрос о судьбе бренных останков жертв тегеранского преступления.

Тегеранская толпа не ограничилась убиением русских. Она предала их тела отвратительному глумлению. Изуродованный труп Грибоедова убийцы поволокли по улицам Тегерана с криками:

— Дорогу, дорогу русскому посланнику, который отправляется к шаху! Вставайте в знак почтения, кланяйтесь ему по франкскому обычаю, обнажая голову!

Затем обезображенный труп Грибоедова выставили посреди улицы, которая вела к главным воротам крепости.

Когда волнение несколько улеглось, шах приказал отобрать труп Грибоедова у толпы и препроводить его в соответствии с просьбой Мальцова сначала в Тавриз, а потом к границам России.

Медленно перевозились в русские пределы останки Грибоедова. Только 1 мая тело погибшего министра было привезено на границу России с Ираном, к Джульфской переправе через Аракс. На следующий день в торжественной траурной процессии среди безмолвных толп народа оно было встречено русскими властями в Нахичевани. Безмолвие нарушалось рыданиями многих.

11 июня, напротив крепости Гергеры, произошла памятная встреча Пушкина с телом Грибоедова.

258

«Я переехал через реку, — рассказывал поэт. — Два вола, впряженные в арбу, подымались на крутую дорогу. Несколько грузин сопровождали арбу.

«Откуда вы», — спросил я их. — «Из Тегерана» — «Что вы везете?» — «Грибоеда». — Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.

Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, пред отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия»1.

К Тифлису печальная процессия приблизилась только 17 июля: ее задержал чумной карантин.

Грибоедов любил Грузию пламенно и чисто, и Грузия высоко ценила его. Весь Тифлис встречал траурный кортеж. «В печальном шествии было нечто величественное, и неизъяснимым образом трогало душу, — рассказывал очевидец. — Сумрак вечера, озаренный факелами, стены, сплошь унизанные плачущими грузинками, окутанными в белые чадры, протяжное пение духовенства, за колесницею толпы народа, воспоминание об ужасной кончине Грибоедова — раздирали сердца знавших и любивших его!»2.

На другой день после торжественных погребальных обрядов тело Грибоедова было предано земле в монастыре Давида. Сам Грибоедов завещал похоронить себя там, неоднократно говоря жене: «Не оставляй костей моих в Персии: если умру там, то похороните меня в Тифлисе в монастыре св. Давида». На гробнице поэта и гражданина его вдовою были начертаны слова глубокие и печальные: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!»

Впоследствии в саду русского посольства в Тегеране был поставлен Грибоедову памятник.

Тела погибших товарищей Грибоедова по распоряжению иранских властей были погребены армянами в одной общей могиле за стенами Тегерана, у подошвы крепостного

259

вала. Место это было известно и армянам, и русским. Когда русское посольство было переведено из Тавриза в Тегеран, у членов его возникла мысль отдать последние почести погибшим. Серьезным препятствием мог оказаться установленный в Иране запрет ввоза мертвых тел в ограду города. Чтобы перенести останки погибших во время резни в специально приготовленный каменный склеп во дворе армянской церкви, русскому посланнику пришлось испросить на то санкцию самого шаха.

Могила А. С. Грибоедова в Тбилиси.

(С литографии Бореля.)

12 июля 1836 г. состоялась траурная церемония. Впереди процессии с крестом в руке шел армянский священник в великолепном облачении. Траурное шествие сопровождали ферраши беглер-бега, направленные для поддержания порядка. Благоразумная предосторожность оказалась излишней, так как встречавший процессию городской люд не проявлял какой-либо враждебности.

«Мы продвигались по улицам медленно в торжественном молчании, — сообщал первый секретарь русского посольства К. Боде. — Немногие, которые находились в духанах или которые встречались по дороге, пристально смотрели

260

на нас при нашем приближении, следили глазами за процессией, но оставались спокойными. Я не мог удержаться от противопоставления этой мертвой тишины буйству, которое бушевало на этих самых улицах семь лет назад. Сколь отличным было тогда зрелище!»1.

261

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИСЧЕРПАНИЕ КОНФЛИКТА

— Международная обстановка весной 1829 г. Получение в Петербурге известия о гибели русской миссии в Тегеране. — Стремление русского правительства избежать новой войны с Ираном и мирным путем разрешить конфликт. — Отношение министерства иностранных дел к убитому посланнику. — Истребование Паскевичем искупительной миссии Ирана. — Искупительная миссия Хосров мирзы. — Прием посольства Хосров мирзы в Петербурге и исчерпание конфликта. — Включение Ирана в 30-х годах XIX в. в фарватер русской политики.

1

Весной 1829 г. русское правительство стояло перед большими трудностями.

Продолжалась война с Турцией. В кампанию 1828 г. русские войска заняли Валахию, приморскую полосу вплоть до Варны, взяли и Варну, а на Кавказском театре овладели Карским, Баязетским и Ахалцихским пашалыками. Но это были всего лишь частные успехи, которые не слишком приближали Россию к решению основных задач войны. Продвижение русской армии еще не создало непосредственной угрозы собственно турецким территориям, и Порта, полагая их надежно защищенными труднопроходимым Балканским хребтом, по-прежнему не считала нужным идти на уступки России. В 1829 г. предстояла вторая кампания, требовавшая от России еще большего напряжения сил. Петербургом был принят план наступательной войны. Для решения важнейшей стратегической задачи — перехода через Балканы — следовало сосредоточить на Дунае сильную, хорошо вооруженную и хорошо снабжаемую армию. Царское правительство

262

не было способно удовлетворительно решить эту задачу. Многое осложнялось и обстоятельствами внешнеполитического порядка.

Международная обстановка в конце 1828 и в начале 1829 г. была для России неблагоприятна. Казалось вполне возможным создание мощной антирусской коалиции. Нессельроде докладывал царю в октябре 1828 г.: «В феврале текущего года я мог гарантировать государю, что ему придется сражаться только с одной Турцией, между тем как относительно похода 1829 года я в состоянии высказать по этому вопросу только одни надежды. До этого внимание России было обращено главным образом на Австрию и ее вооружения, но с тех пор наше внимание привлекают как эти вооружения, так и взрывы национальной ненависти англичан»1. Стремясь обезопасить себя от возможных врагов, царское правительство особенно боялось возобновления войны с Ираном, так как оно не желало одновременно вести две войны. Война с Ираном сама по себе затруднила бы положение России, она могла значительно осложнить и русско-английские отношения.

В этих условиях в марте 1829 г. в Петербург пришло известие о гибели русской миссии в Тегеране.

Совершенно страшное тегеранское злодеяние, неслыханное надругательство над международным правом: посол России, почти вся его свита и весь почетный конвой зверски умерщвлены в столице принявшего их государства. Нанесен тяжелый удар достоинству России. В результате предательской диверсии Россия потеряла человека, который заменял ей на Востоке «единым своим лицом двадцатитысячную армию»2. И тем не менее, учитывая сложившуюся весной 1829 г. военную и международную обстановку, царское правительство не пошло на разрыв с Ираном, а стало на путь мирного улаживания конфликта.

16 марта 1829 г., в день получения в Петербурге известия о разгроме миссии, Нессельроде в своем личном письме Паскевичу после выражения соболезнования в ужасной утрате высказывал предположение, что Грибоедов, «по

263

всей вероятности, в некоторой степени вызвал ужасную катастрофу, жертвой которой он стал». «Как бы то ни было, — писал далее вице-канцлер, — я полностью разделяю ваше мнение, что персидское правительство там не при чем»1.

В официальном отношении Паскевичу Нессельроде не только уточнял формулировку изложенных выше предположений о виновности самого Грибоедова и непричастности к событиям в Тегеране иранского правительства, но придавал этим предположениям характер категорический и императивный. «При сем горестном событии, его величеству отрадна была бы уверенность, — писал Нессельроде, — что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской; а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила шаха и в 1826 г. начать с нами войну»2. В своем письме, направленном Паскевичу тоже 16 марта, военный министр Чернышев вторил вице-канцлеру3.

Русские власти не случайно проводили взгляд, что к тегеранской катастрофе иранское правительство было непричастно. Не случайно они приняли и утверждение шаха о том, что причиной разгрома миссии была «драка между людьми посланника и чернью».

Официальная версия весьма устраивала русское правительство. Согласно этой версии, убийство Грибоедова не было политическим конфликтом, а лишь случайным «злосчастным происшествием». В таком случае у России не возникало необходимости в разрыве дипломатических отношений с Ираном, неизбежность войны отпадала, и для ликвидации острого конфликта с восточным соседом можно было ограничиться одним принятием искупительного посольства. Становясь на такую точку зрения, русское правительство сохраняло лицо и одновременно сохраняло мир с Ираном.

264

Стремление императора избежать новой войны, несомненно, укрепляли и донесения Паскевича. Паскевич указывал, что если поступок шаха будет признан неизвиняемым никакими оправданиями, то должно за неслыханное злодеяние, совершенное над нашим посланником, наказать правителя Ирана в его собственном лице, а для этого придется объявить ему войну. Но нет никакой возможности предпринять ее с надеждой на успех при теперешней войне с турками, так как войск, находящихся в Закавказье, недостает даже для ведения оборонительной войны с обоими государствами. Паскевич сообщал также о вероятности восстаний против царизма на Кавказе в случае новой иранской войны, что, несомненно, еще более осложнило бы обстановку. Паскевич настойчиво требовал «секурсы» (подкрепления)1.

Николай I понимал, что новая война с Ираном «может явиться величайшим затруднением и жестокой помехой»2, и потому петербургские министерства, и иностранных дел и военное, наставляли Паскевича избегать серьезного осложнения с Ираном, так как это повлекло бы за собою «тяжелые последствия», просили генерала «сохранять мирные отношения с Ираном, что в настоящий момент в высшей степени важно»3.

С еще большей определенностью дал Петербург соответствующее указание генералу Паскевичу в мае 1829 г. «В наших интересах было, — писал вице-канцлер, — выиграть время, успокоить, укрепить доверие Персидского правительства, соответственно казаться, что рассматриваем его, как совершенно непричастное к убийству Грибоедова, что сочтем достаточным удовлетворение, которое оно нам предлагает в лице посольства одного из сыновей Аббас мирзы»4.

265

Действия Паскевича в основном не расходились с предложениями вице-канцлера. Эти предложения вполне устраивали генерала. Он сам давал от себя русскому генеральному консулу в Тавризе Амбургеру аналогичные наставления, рекомендуя ему «политиковать» и указывая, что консулу не следует выезжать из Тавриза, так как этим случаем может воспользоваться иранское правительство, чтобы объявить войну России, и потому ему, Амбургеру, «теперь елико возможно надобно ласкать» иранские власти1.

Русское правительство, стремясь избежать каких-либо внешнеполитических осложнений, не желало придавать тегеранскому происшествию характер политической акции и потому не предприняло никаких шагов к выяснению вопроса о действительном участии и виновности шаха и иранских властей в тегеранских событиях. По тем же мотивам оно сделало вид, что и иностранных резидентов в Иране считает вне всякого подозрения в причастности к обострению враждебного русским настроения умов в Иране.

Русское правительство старалось не обострять отношений с Великобританией, боясь очутиться перед значительным ухудшением для себя всей международной обстановки. Оно, быть может, несколько переоценивало военную готовность Англии, отнюдь не любящей воевать своими руками, но ведь оно знало умение английской дипломатии сколачивать враждебные России коалиции. В то же время царское правительство, стремясь к соглашению с Англией по проблемам Ближнего Востока, полагало, что нет никакой надобности осложнять отношения с ней на Среднем Востоке.

Министерство иностранных дел не только игнорировало донесения Паскевича о том, что англичане «не без участия в тегеранских событиях», но прямо и категорически требовало «беречь англичан». «Умоляю вас беречь англичан и не давать веры слухам, которые распространяются про них», — писал вице-канцлер Паскевичу2. Отсюда стремление во что бы то ни стало изъять те ультимативные

266

письма Паскевича Аббас мирзе, в которых он, настаивая на искупительном посольстве, указывал наследному принцу Ирана: «Не полагайтесь на обещания англичан и уверения турок», чтобы, паче чаяния, эти письма не попали в руки английских резидентов, «иначе, как взглянет г-н Макдональд на эти намеки относительно политики Англии»1.

Следует, между прочим, сказать, что министерство иностранных дел больше верило сообщениям английского посла в Петербурге или английских министров в Лондоне, чем донесениям русских дипломатов и генералов. Министерство так же игнорировало рапорты Паскевича, как ранее оно игнорировало донесения Грибоедова, а до них — сообщения Ермолова и Мазаровича.

Все решения, принятые русским правительством в связи с разгромом русской миссии в Тегеране, были продиктованы прежде всего сложной внешнеполитической обстановкой. Расположение или холодность царя к Грибоедову в данном случае ровно ничего не определяли. По в процессе ликвидации злополучного тегеранского инцидента сразу же дала себя почувствовать неприязнь руководства министерства иностранных дел к Грибоедову.

Вице-канцлер упорно внушал Николаю I, что тегеранское происшествие явилось следствием «собственного неблагоразумия Грибоедова», «опрометчивых порывов усердия» посланника2. Показательно в этом отношении и письмо Нессельроде Бенкендорфу. Бенкендорф вскоре, после того как в Петербурге стало известно об убийстве Грибоедова, направил вице-канцлеру «для соображения» копию записки фон Фока «Разные рассуждения и толки между короткими друзьями Грибоедова», составленную на основании писем, полученных от Грибоедова Булгариным. В записке излагался взгляд, что «Грибоедов есть жертва политической интриги», что при шахском дворе имеется сильная партия против Аббас мирзы, которая старалась «по возможности вредить послу»3.

267

И вот, не имея еще о тегеранском деле никаких точных и проверенных данных, Нессельроде тем не менее отвечает Бенкендорфу, что друзья Грибоедова не проявляют большой прозорливости, что Грибоедов, «несмотря на пребывание в течение нескольких лет в Тавризе и непрерывные сношения с персами, ...плохо узнал и неверно судил о народе, с которым имел дело»1. Иначе говоря, вице-канцлер прямо обвинил в страшной катастрофе самого посланника.

Резко подчеркивает это неприязненное отношение вице-канцлера к Грибоедову та совершенно особая благосклонность, которая была проявлена им к первому секретарю миссии Мальцову. Посланника, павшего на своем посту смертью храбрых, вице-канцлер несправедливо упрекал в «опрометчивых порывах усердия», зато весьма одобрял поведение первого секретаря посольства Мальцова, спрятавшегося от убийц. Высочайшим указом Мальцов «во внимание к примерному усердию и благоразумию, оказанному во время возмущения в Тегеране», был пожалован орденом Владимира 4-й степени, а менее чем через год опять «во внимание к благоразумию, оказанному ...после убийства статского советника Грибоедова», — сделан кавалером ордена св. Анны 2-й степени2. Такую награду Грибоедов получил за Туркманчай.

2

Стремясь избежать войны с Ираном, императорское правительство с одобрением встретило предложение иранских властей о направлении одного из каджарских принцев с искупительным посольством в Россию.

Вопрос об искупительной миссии был поставлен уже первой депешей Амбургера, которая извещала русское правительство о тегеранском злодеянии.3 Предложение о посольстве в Россию одного из сыновей Аббас мирзы

268

содержалось и в письме статс-секретаря наследного принца мирзы Сале Паскевичу1.

Иранское правительство, однако, медлило и не отправляло в Петербург обещанную миссию, не будучи уверено, что Россия оставит безнаказанным убийство своего министра и не начнет новую войну с Ираном после окончания турецкой. Ему хотелось получить твердые гарантии в том, что эта миссия завершится успехом и принц каджарской династии не окажется простым заложником в русских руках. К тому же шах и Аббас мирза выжидали, как обернутся военные действия между Турцией и Россией. В промедлении с отсылкой искупительного посольства сказывалось и влияние английских и турецких дипломатических агентов.

Как показывает письмо Фетх-Али шаха принцу Али-Наги мирзе, известное значение имела и попытка Аббас мирзы под предлогом уплаты русским «цены крови» Грибоедова и причиненных разгромом убытков выманить у шаха солидную сумму в 170 тыс. туманов (680 тыс. руб. серебром). Шах отказывался дать эти деньги из своей сокровищницы, тянул и требовал всевозможных гарантий2. Вместе с этим и Аббас мирза медлил с отправкой в Россию искупительного посольства.

Первоначальная позиция, занятая в конфликте Паскевичем, сводилась к тому, чтобы выиграть время. После получения генералом известий о готовящихся «секурсах» она сменилась новой. Главнокомандующий стал стремиться ускорить выполнение Ираном своего обещания о направлении в русскую столицу искупительной миссии. Дальнейшее затягивание в разрешении конфликта казалось чреватым возможными осложнениями. Имели место «обсылки» турок с иранцами. Отсутствие дипломатического агента России при шахском дворе отбрасывало Иран всецело под английское влияние. Промедление в прибытии искупительного посольства сказывалось на авторитете России на Среднем Востоке. Истребовать посольство следовало у Ирана во что бы то ни стало.

269

Памятник А. С. Грибоедову во дворе
русской миссии в Тегеране.

270

Положение Паскевича крайне осложнило то обстоятельство, что русский консул Амбургер под влиянием английских резидентов самовольно оставил свой пост в Тавризе, выехал в Нахичевань и тем самым лишил русское командование в Закавказье возможности использовать для сношений с Ираном привычные дипломатические каналы.

Паскевич сначала направил в Тавриз сотника Али бека (Али Юзбаши) с весьма деликатным поручением выяснить действительные намерения наследного принца Аббас мирзы и принятые последним меры к ликвидации возникшего между Россией и Ираном конфликта. Когда Али бек поставил генерала в известность о просьбе Аббас мирзы к генералу «прислать к нему чиновника, отвечающего полною доверенностью, с которым объяснится и условиться (так в оригинале. — С. Ш.) откровенно»1, Паскевич избрал в качестве такового своего адъютанта — князя Кудашева.

В середине апреля 1829 г. Кудашев выехал в Тавриз якобы с целью встретить и сопроводить Мохаммед мирзу, старшего сына наследника, который должен был выехать в Россию с искупительной миссией, но, как было тогда известно в Тифлисе, еще не получил на то согласия шаха. Исход дипломатической поездки князя Кудашева в Тавриз был удачен. Иранские власти ускорили направление в Петербург посольства с извинениями шаха.

Сначала во главе посольства предполагал направиться сам Аббас мирза, но от этого плана в Иране отказались под предлогом необходимости присутствия принца в Тавризе для пресечения происков враждебной ему партии. Затем решили возложить эту задачу на Мохаммед мирзу, но в конечном счете избрали Хосров мирзу.

Хосров мирзе, пятому сыну наследника престола, было всего двадцать три года. Сопровождала его в Россию большая свита, среди которой выделялись: эмир низам Мохаммед хан, командующий регулярными войсками, статссекретарь Аббас мирзы мирза Сале, один из немногих иранцев, получивших образование в Париже, секретарь и главный переводчик мирза Масуд и придворный поэт Фазил хан.

271

Весьма любопытная характеристика была дана в «списке свиты» иранского принца, составленном, по-видимому, в Азиатском департаменте министерства иностранных дел, одному из спутников Хосров мирзы — его врачу мирзе Баба: «Мирза Баба в молодости учился в Англии и, вероятно, служит при посольстве шпионом англичан»1. Вероятно, английские резиденты в Иране не хотели выпускать из поля своего зрения столь важное политическое мероприятие, как посольство Хосров мирзы.

12 августа 1829 г. состоялась торжественная аудиенция в Зимнем дворце. Хосров мирза произнес извинительную речь и вручил императору шахскую грамоту. Он говорил, что дух зла «воздвиг в Тегеране толпу неистовую, совершившую ...неслыханное злодеяние, жертвою коего сделалась Российская миссия», что ужаснулось «праведное сердце Фетх-Али шаха при мысли, что горсть злодеев может привести к разрыву мира и союза» между Ираном и Россией, и просил все случившееся предать забвению.

От имени императора принцу отвечал вице-канцлер Нессельроде и лишь в заключение аудиенции император произнес: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие». Цель искупительного посольства Хосров мирзы была достигнута — убийство российского посланника и его свиты тегеранской толпой было прощено императором.

Спустя несколько дней Ирану был «подарен» один из двух остававшихся еще невыплаченными куруров контрибуции, а уплата последнего курура была отсрочена на 5 лет. Но домогательства Хосров мирзы о возвращении Ирану Талышинского ханства были категорически отклонены.

В сентябре Хосров мирза преподнес императору подарки, полученные из Ирана. Особое впечатление произвел огромный бриллиант, когда-то вывезенный Надир шахом из Индии вместе с другой добычей. Алмаз «Шах», по мнению иранцев, являлся как бы «ценою крови» Грибоедова.

272

Дальнейшее пребывание Хосров мирзы к Петербурге вылилось, в полном смысле слова, в увеселительную поездку, хотя принц старался и не забывать о дипломатических поручениях. Едва месяц прошел с того дня, как прах Грибоедова нашел упокоение на горе святого Давида в Тифлисе, а вельможные гостиные Петербурга уже торопливо распахнули пред иранским принцем свои двери. Положение Хосров мирзы, красивая наружность и изящные манеры сделали его в русской столице «львом дня». Принц оказался к тому же весьма сведущим «в искусстве флиртации», отдавал должное вину и покидал петербургские салоны нередко в очень веселом расположении духа.

Иначе реагировали на приезд в Россию Хосров мирзы простые русские люди. Один из подчиненных Бенкендорфа, сообщая генералу «сведения касательно пребывания в Москве персидского принца», доносил о распространенных среди москвичей толках, что «государь намерен за убийство Грибоедова отмстить оружием» и что «не должно пред принцем снимать шляп, ибо он прислан графом Паскевичем в залог за Грибоедова»1.

В середине октября 1829 г. посольство Хосров мирзы направилось из Петербурга в обратный путь в Иран. Дорогой к нему присоединился англичанин, капитан войск Ост-Индской компании, некто Мигнен. Мигнен был близким знакомым Кормика, доктора Аббас мирзы, одного из самых активных английских резидентов в Иране. Мигнен ехал в Иран и, вероятно, имел «некоторую политическую миссию», касавшуюся посольства Хосров мирзы2. Таким образом, и на обратном пути в Иран иранский принц оставался под известным контролем английских резидентов.

3

Искупительным посольством Хосров мирзы был ликвидирован весьма острый политический конфликт между Россией и Ираном. Направление каджарского принца к русскому императору с извинениями шаха имело целью

273

формальное разрешение инцидента; бо́льших задач перед иранским посольством и не ставилось. Однако развитие международных отношений на Среднем Востоке шло в таком направлении, что сравнительно в короткий срок последовало известное сближение России с Ираном.

Если в первое время после умерщвления русской миссии английское влияние в Иране явно доминировало над русским, то последующее десятилетие в развитии русско-иранских отношений ознаменовалось быстрым и значительным усилением русского влияния в Иране. Объяснялось это многими причинами.

На шаха и на иранское правительство значительно подействовали победы русского оружия в войне с турками и успешное окончание русско-турецкой войны 1828—1829 гг. Адрианопольским миром. Сперва Аббас мирза, а после его смерти Мохаммед мирза стали смотреть на Россию, как на гаранта их восшествия на шахский престол. Царское правительство к тому же поддержало агрессивные устремления Мохаммед шаха, стремившегося овладеть Гератом, в то время как Англия противодействовала воинственным планам Ирана. Иранские власти не могли не учесть и то обстоятельство, что британское наступление на Азию, в том числе и на Иран, год от года все усиливалось и под натиском дешевых английских фабрикатов разрушалась когда-то славная иранская ремесленная промышленность; тревожило Иран и политическое проникновение в район Центральной Азии англичан, подготовлявших захват Афганистана. Правящие круги Ирана во многом разочаровались в не оправдавшей себя ориентации на Англию.

Причина известного сближения России и Ирана заключалась и в умеренности нового курса иранской политики России: в больном вопросе взимания контрибуции российское правительство встало наконец на грибоедовскую точку зрения и простило Ирану часть контрибуции. Если бы Грибоедов не погиб, то несомненно, что имело бы место и более полное и более длительное сближение России с ее восточным соседом.

БИБЛИОГРАФИЯ

ОСНОВОПОЛОЖНИКИ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА

Маркс К. и Энгельс Ф. Восточный вопрос. Соч., т. IX, стр. 369—484.

Маркс К. Лорд Пальмерстон. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. IX, стр. 485—548.

Маркс К. и Энгельс Ф. Ост-Индия. Соч., т. IX, стр. 319—368.

Маркс К. и Энгельс Ф. Эвакуация придунайских княжеств. Соч., т. X, стр. 53—164.

Маркс К. и Энгельс Ф. Новая сессия парламента. Соч., т. X, стр. 301—308.

Энгельс Ф. Персия и Китай. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. XI, ч. I , стр. 162—167.

Энгельс Ф. Афганистан, Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. XI, ч. II, стр. 531—539.

Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 5—40.

Маркс К. и Энгельс Ф. Переписка. Соч., тт. XXI, XXII, XXIII, XXV.

Маркс К. Капитал, т. 1, гл. XXIV.

Маркс К. Хронологические выписки по истории Индии (664—1858 гг.). М., 1947.

Ленин В. И. Крах II Интернационала. Соч., т. 21, стр. 181—232.

Ленин В. И. Предложение Центрального Комитета РСДРП 2-ой Социалистической конференции. Соч., т. 22, стр. 157—167.

Ленин В. И. Финляндия и Россия. Соч., т. 24, стр. 301—304.

Ленин В. И. Война и революция. Соч., т. 24, стр. 362—385.

Ленин В. И. Внешняя политика русской революции. Соч., т. 25, стр. 67—69.

Ленин В. И. Егер. «Персия и персидский вопрос». Ленинский сборник XXIX, стр. 349—365.

СОЧИНЕНИЯ А. С. ГРИБОЕДОВА

Грибоедов А. С. Собрание сочинений, т. 1, СПб., 1889.

Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений. Под ред. Н. К. Пиксанова. Изд. Академии наук, т. I—III. СПб., 1911—1917.

Грибоедов А. С. Сочинения. Под ред. Вл. Орлова. Государственное издательство художественной литературы. М. — Л., 1959.

275

Грибоедов А. С. Персия и персияне. Донесение А. С. Грибоедова. 1827 г. «Русская старина» № 6, 1873.

Грибоедов А. С. Письма А. И. Рыхлевскому. Публикация О. И. Поповой. «Литературное наследство», т. 47—48. М., 1946.

Грибоедов А. С. Письма П. А. Вяземскому. Публикация В. Нечаевой. «Литературное наследство», т. 47—48. М., 1946.

Грибоедов А. С. Письма К. К. Родофиникину. «Русский архив» № 7—8, 1872.

Грибоедов А. С. Русская миссия в Персии. Публикация О. И. Поповой. «Литературное наследство», т. 47—48. М., 1946.

Берже А. П. Александр Сергеевич Грибоедов. Деятельность его как дипломата. 1827—1829. «Русская старина» № 11—12, 1874; № 12, 1876.

Неизданные письма А. С. Грибоедова. Сообщение Е. В. Некрасовой. «Дела и дни», кн. II. Петроград, 1921.

НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА):
фонд Госархива, Разряд III, оп. 3/I, д. 43;
фонд Госархива, Разряд XI, оп. ч. I—III, д. 1149;
фонд Госархива, Разряд XV, оп. 15/I, д. 681, ч. I;
фонд № 1252 (Абамелек — Лазаревы), оп. 1, ч. I, д. 736;
фонд № 1406 (Ермоловы), оп. 1/1, д. 610.

Центральный государственный исторический архив в Москве (ЦГИА):

фонд III Отделения, 1 экспедиция, оп. 1, 1826 г., д. 51; 1829 г., дд. 419, 422; 1830 г., д. 101; оп. 3, 1829 г., д. 147;

фонд 728, оп. 1, д. 1457.

Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (ЦГИАЛ):

фонд 652 (Всеволожские), оп. 1, дд. 108, 124, 130, 131, 188, 194;

фонд 660 (Закревский А. А.), оп. 1, д. 113;

фонд 880 (Абамелек — Лазаревы), оп. 5, д. 23;

фонд 1018 (Паскевич-Эриванский), оп. 2, дд. 76—77, 81 («Mémoirs Historiques et Secrets sur la guerre des Russes contre les Persans en 1826, 1827 et 1828»), 95, 135, 158, 160, 167, 171, 174, 178, 183, 196, 198—199, 202, 208, 221, 239—240, 256—257, 271, 287, 295, 315, 329, 336, 392, 396—397, 402—411, 416—421, 423—424, 436, 438; оп. 3, дд. 1, 8, 18—20, 25, 27—28, 30, 40, 80, 114, 130, 159, 165, 171, 186, 193—194 («Журнал гр. Паскевича»), 217, 219, 226, 233—234 («Замечания на «Записку об устройстве Компании»), 261, 395; оп. 8, дд. 2—12, 114—123, 145, 147, 150—151, 178; оп. 10, д. 1.

Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА):

фонд Военно-ученого архива (ВУА), дд. 4299, 4300 (ч. I и ч. II), 4329, 4330, 4331, 4338.

276

Отдел письменных источников Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ):

фонд 282 «Международные отношения», д. 252 («Дипломатическая переписка об убийстве русской миссии в Тегеране. 1829»);

фонд 335 (Симонич И. О.), д. 1;

фонд 381 (Похвиснев М. Н.), д. 2.

Рукописное отделение Государственной Публичной Библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина:

фонд Н. К. Шильдера, К. 10, № 1;

архив В. Ф. Одоевского, оп. 2, № 512, 998, 1003.

Пушкинский дом Академии наук СССР:

фонд 244, оп. 32, д. 53 («Записка мирзы Априама Эниколопова»);

фонд 512 (Вольховский В. Д.), д. 80;

фонд 623 (Архив Ф. В. Булгарина), д. 21;

P. I, оп. 5, д. 118 (Статья С. Н. Сыромятникова «Новое об убийстве Грибоедова»).

Центральный государственный исторический архив Грузинской ССР (ЦГИА Грузинской ССР):

фонд 2, Канцелярия Главноуправляющего Закавказским краем, оп. 1, дд. 1700, 1878;

фонд 16, Канцелярия Тифлисского Военного Губернатора, управляющего Гражданскою частью, оп. 3, дд. 3849, 4033;

фонд 11, Дипломатическая канцелярия наместника Кавказского, оп. 1, дд. 4, 5, 6, 8, 9, 11 («Дело о заключении мира с Персией в Туркменчае»), 20, 22, 26, 27, 29—31, 34, 39, 40, 149, 762, 1835, 2891.

ОПУБЛИКОВАННЫЕ МАТЕРИАЛЫ

1. ДОКУМЕНТЫ

Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Издание Архива Главного управления наместника кавказского, т. I—X. Тифлис, 1866—1886.

Архив Раевских, т. 1—2. СПб., 1908, 1909.

Материалы к биографии А. С. Грибоедова. «Кавказский сборник», т. XXX. Тифлис, 1910.

Материалы к истории персидской войны 1826—1828 гг. «Кавказский сборник», т. XXI. Тифлис, 1900.

Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем, т. I. 1825—1829. «Сборник Русского исторического общества», т. 131. СПб., 1910.

Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе, т. III, 1828 г.

Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сборник документальных материалов, Изд.

277

Архивного Управления МВД Грузинской ССР. Тбилиси, 1953.

Юзефович Т. Договоры России с Востоком. СПб., 1868.

«Foreign Office. Correspondence relating to Persia and Affghanistan. Presented to both Houses of Parliament by Command of Her Majesty». London, 1839.

Motamen ol Molk. Recueil des Traités de l’Empire Persan avec les pays étrangères. Teheran, 1908.

2. ЗАПИСКИ, ХРОНИКИ, ПУТЕШЕСТВИЯ, МЕМУАРЫ, ПИСЬМА

А. З. Подробное описание Персии, ч. 1—3. М., 1829.

«А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников». Ред. и предисловие Н. К. Пиксанова. Комментарии И. С. Зильберштейна. М., 1929.

«А. С. Грибоедов в портретах, иллюстрациях, документах». Л., 1955.

«А. С. Грибоедов. Его жизнь и гибель в мемуарах современников». Ред. и примечания З. Давыдова. Л., 1929.

Аделунг К. Ф. Письма из Персии. 1828 г. «Литературное наследство», т. 47—48. М., 1946.

Андреев В. Воспоминания из кавказской старины. «Кавказский сборник», т. I. Тифлис, 1876.

Андреев В. Ермолов и Паскевич. «Кавказский сборник», т. I. Тифлис, 1876.

Бартоломей Ф. Ф. Посольство князя Меншикова в Персию в 1826 г., «Русская старина» № 5, 1904.

Бегичев С. Н. Записка об А. С. Грибоедове. «Русский вестник» № 8, 1892.

Безменов В. О пребывании Грибоедова в Персии. «Еженедельное прибавление к «Русскому инвалиду» № 11, 1865. То же: «Сын отечества» № 64, 1865, и «Русская сцена» № 4—6, 1865.

Бенкендорф А. Х. Император Николай в 1828—1829 гг. «Русская старина» № 6—7, 1896.

Берг Н. Из рассказов С. А. Соболевского, «Русский архив» № 1, 1871.

Березин И. Путешествие по Востоку. Казань, 1849.

Бестужев А. А. Знакомство с А. С. Грибоедовым. «Отечественные записки» № 10, 1860.

Бестужев П. Памятные записки. 1828—1829 годы. «Воспоминания Бестужевых». Редакция, вступительная статья и комментарии М. К. Азадовского. АН СССР. М.—Л., 1951.

Бларамберг И. Ф. Статистическое описание Персии, составленное в 1841 году. СПб., 1853.

Боде К. К. Смерть Грибоедова. «Живописное обозрение» № 4, 1879.

Бороздна Василий. Краткое описание путешествия Российско-Императорского посольства в Персию в 1817 г. СПб., 1821.

Бриммер Э. В. Служба артиллерийского офицера. «Кавказский сборник», т. XV—XVI. Тифлис, 1895.

278

Булгаков А. Я. Из писем к брату. «Русский архив» № 11, 1901.

Булгарин Ф. В. Воспоминания о незабвенном Александре Сергеевиче Грибоедове. «Сын отечества» № 1, 1830.

Ван-Гален. Записки. «Исторический вестник», т. V—VI, 1884.

Вигель Ф. Ф. Записки, т. I. М., 1928.

Вульф А. Н. Дневники. Изд. «Круг», 1929.

Гагемейстер Ю. О европейской торговле в Турции и Персии. СПб., 1838.

Гангеблов А. С. Воспоминания. М., 1888.

Григорьев В. Н. Дополнение к статье «Воспоминание о А. С. Грибоедове»: «Описание последнего долга, отданного ему в Тифлисе; письмо из Тифлиса к Булгарину». «Сын отечества» № 2, 1830.

Давыдов Д. В. Воспоминания о 1826 годе. «Сочинения Д. В. Давыдова». М., 1860.

Давыдов Д. В. Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою непропущенные. Лондон, 1863.

Дивов П. Г. Из дневника. «Русская старина» № 3, 1898.

(Дивов П. Г.) Петербург в 1825—1826 годах (По дневнику П. Г. Дивова). «Русская старина» № 3, 1897.

(Дивов П. Г.) Петербург в 1827 году (Из дневника П. Г. Дивова). «Русская старина» № 1, 1898.

Друвиль Г. Путешествие в Персию в 1812 и 1813 годах, ч. I, М., 1826.

Дюгамель А. О. Автобиография. «Русский архив» № 2, 4—7, 10, 1885.

Ерицов А. Д. О причинах убийства Грибоедова. «Кавказская старина» № 1, 1872.

Ермолов А. П. Записки. М., 1864.

Ермолов А. П. Письма к кн. Воронцову. «Русская старина» № 12, 1885.

Ермолов А. П. Письма к А. А. Закревскому. «Сборник Русского исторического общества», т. 73. СПб., 1890.

Ермолов А. П. Письма к П. А. Кикину. «Русская старина» № 11, 1872.

Ермолов А. П. Письма к Р. И. фон дер Ховену. «Русская старина» № 10, 1877.

«Жизнеописание Ага-Магомет-Хана Каджара». СПб., 1835.

Завалишин Д. И. Воспоминание о Грибоедове. «Древняя и Новая Россия» № 4, 1879.

Извет на «Московский вестник» и его сотрудников. «Русская старина» № 1, 1902.

(И. К.) Дорожные записки по пути в Грузию в 1827. «Северная пчела» № 137—139, 1827.

(И. К.) Аббас-Мирза в Русском стане. «Северная пчела» № 147, 1827.

(И. К.) Письма из главной квартиры Российской армии, «Северная пчела» № 152, 1827.

(Каратыгин В. А.). Выдержки из писем В. А. Каратыгина к П. А. Катенину. «Русский архив» № 1, 1871.

279

Каратыгин П. А. Александр Сергеевич Грибоедов. Из моих записок. «Русская старина» № 3, 1872.

(Колюбакин Н. П.). Из записок Николая Петровича Колюбакина. 1. Поездка в Персию (в 1859 году). «Русский архив» № 1, 1903.

Командировка капитана Альбранта в Персию в 1838 году, рассказанная им самим. «Русский вестник» № 3, 1867.

Корф Ф. Воспоминания о Персии. 1834—1835. СПб., 1838.

Корф Ф. Очерки Персии. «Библиотека для чтения», тт. XVIII—XIX, 1836.

«Краткий обзор общественного мнения за 1827 и 1828 гг.». «Красный архив» № 6, 1929.

Л....в Л. Письмо к издателям «Северной пчелы» из лагеря при г. Маранде, 4-го Октября 1827. «Северная пчела» № 144, 1827.

Лачинов. Отрывок из «Исповеди». «Кавказский сборник», т. I. Тифлис, 1876.

Максимов С. В. «Печерский князь». «Русская мысль» № 12, 1887.

[Масальский] (Н. М.). Письма русского из Персии, ч. I, II. СПб., 1844.

Мальцов И. С. Выписки из писем к Сергею Александровичу Соболевскому. «Старина и новизна», кн. VII. СПб., 1904.

Мердер К. К. Записки. 1824—1834. «Русская старина» № 3, 1885.

Мориер Джемс Юст. Похождения Хаджи-Бабы из Исфагана. М., 1931.

Муравьев Н. Н. Записки. «Русский архив», 1886, кн. 11—12; 1888, кн. 5; 1889, кн. 4, 9, 11; 1891, кн. 10; 1893, кн. 11; 1894, кн. 1.

Нессельроде К. В. Письмо к графу Канкрину (о назначении пенсии вдове А. С. Грибоедова). «Русский архив» № 7 и 8, 1872.

Нессельроде К. В. Письмо к И. Ф. Паскевичу, «Исторический вестник», г. XXXIX, 1890.

Никитенко А. В. Дневник, т. I, Л., 1955.

О смерти Грибоедова (По персидским источникам). «Русский вестник», т. XXXIX, 1890.

Остен-Сакен Д. Е. Управление Азербайджаном во время последней персидской войны, «Русский инвалид» № 79, 1861.

Паскевич И. Ф. Письмо к К. В. Нессельроде (о женитьбе А. С. Грибоедова). «Русский архив» № 7—8, 1872.

Письмо из Тавриза, от 10 декабря. «Северная пчела» № 16, 1828.

Письмо неизвестного из Тегерана аштаракскому арх. Нерсесу об истреблении русской миссии в Тегеране. «Кавказская старина» № 1, 1872.

Подробности о смерти Грибоедова. «Русская сцена» № 4—5, 1865.

Полевой К. О жизни и сочинениях А. С. Грибоедова. В книге: Грибоедов А. С., Горе от ума. Второе издание. СПб., 1889.

Препровождение Мальцева, секретаря покойного Грибоедова. в Россию. «Сын отечества» № 121, 1865.

280

Путешествие по Эриванской области. «Северная пчела» №№ 21 и 22, 1828.

Пушкин А. С. Переписка. Полное собрание сочинений, т. XIII— XIV. АН СССР. М., 1937, 1941.

Пушкин А. С. Путешествие в Арзрум. Полное собрание сочинений, т. 8, М., 1948.

Пущин М. И. Записки. «Русский архив» № 3, 1908.

«Реляция происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего российского посольства в Персии», «А. С. Грибоедов. Его жизнь и гибель в мемуарах современников». Л., 1929, стр. 151—184.

Сахно-Устимович (П. М.). Пояснение к статье «Об управлении Адербижаном во время персидской войны. «Русский инвалид» № 136, 1861.

Сведения об убийстве в Тегеране... полномочного министра при дворе персидском Грибоедова, доставленные сартипом князем Сулейман-хан Меликовым. «Ученые записки Института Востоковедения». Т. VIII. Иранский сборник. М., 1953.

Сведения об убийстве А. С. Грибоедова из хроники «Раузет-эс-сефаи Насири». Газета «Кавказ» № 16 и 34, 1865.

Секретная инструкция, данная императором Николаем I полковнику Бартоломею, перед отправлением в Персию с резолюцией имп. Николая I относительно Грибоедова. «Русская старина» № 5, 1910.

Сенявин Л. Г. Письма к посланнику в Тегеране Д. И. Долгорукому. «Русский архив» № 1—3, 1916.

Симонич И. О. Смерть Грибоедова. Газета «Москва» № 145, 1867.

Смирнов Д. А. А. С. Грибоедов. 1. Черновая тетрадь Грибоедова. Статьи I и II. «Русское слово» № 4 и 5, 1859.

Смирнов Д. А. Рассказы об А. С. Грибоедове, записанные со слов его друзей. «А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников». М., 1929.

Смирнова-Россет А. Автобиография. М., 1931.

Соколов А. Е. Дневные записки о путешествии Российского императорского посольства в Персии в 1816 и 1817 гг. М., 1910.

Стурдза А. С. «Беседа Любителей Русского Слова» и «Арзамас» в царствование Александра I и мои впечатления. «Московитянин» № 21, 1851.

Сухтелен П. П. Дневник 1829 г. о пребывании Хозрев-мирзы в России. «Русский архив» № 2, 1889.

Толстой В. С. Сэр Джон Макниль. (Из служебных воспоминаний). «Русский архив» № 4, 1874.

Фонтон Ф. П. Юмористические, политические и военные письма из главной квартиры Дунайской армии в 1828 и 1829 гг., т. 1, 2. Лейпциг, 1862.

Шимановский Н. В. Арест Грибоедова. «Русский архив» № 7, 1875.

Шопен И. Исторический памятник состояния Армянской Области в эпоху ее присоединения к Российской империи. СПб., 1852.

281

Alcock Th. Travels in Russia, Persia, Turkey and Greece, in 1828-1829. London, 1831.

Alexander J. E. Travels to the Seat of War in the East, through Russia and the Crimea, in 1829, v. I. London, 1830.

Armstrong T. B. Journal of Travel in the Seat of War, during the Late Two Campaigns of Russia and Turkey. London, 1831.

Bélanger Ch. Voyage aux Indes-Orientales, v. I—II. Paris, 1838.

Binning R. B. M. A Journal of Two Years’ Travel in Persia, Ceylon, etc., v. I—II. London, 1857.

Blaramberg von, 1. Erinnerungen aus dem Leben. B. I—III. Berlin, 1872—1875.

Bode, baron de, C. A. Travels in Luristan and Arabistan, v. I—II. London, 1845.

Brugsch H. Reise der K. Preussischen Gesandtschaft nach Persien 1860 und 1861. B. I—II. Leipzig, 1863.

Brydges, Sir Harford Jones. An Account of the Transactions of His Majesty’s Mission to the Court of Persia, v. I—II. London, 1834.

Buckingham J. S. Travels in Assyria, Media, and Persia, v. I, II. London, 1830.

Conolly A. Journey to the North of India, overland from England, through Russia, Persia, and Affghanistan, v. I—II. London, 1838.

Curzon R. Armenia: a Year at Erzeroum, and on the Frontiers of Russia, Turkey, and Persia. New York, 1854.

Drouvile G. Voyage en Perse, v. I—II. St. Petersbourg, 1819.

Dupré A. Voyage en Perse, fait dans les années 1807, 1808 et 1809, t. I, II. Paris, 1819.

Eastwick E. B. Journal of a Diplomate’s Three Years’ Residence in Persia, vol. 1, 2. London, 1864.

Ellenborough, lord. A Political Diary, v. II. London, 1881.

Flandin E. Voyage en Perse, t. I, II, Paris, 1851.

Fontanier V. Voyage dans l’Inde et dans le Golfe Persique, t. I, II, Paris, 1844, 1846.

Fontanier V. Voyages en Orient, entrepris par ordre du gouvernement francais, de l’année 1821 a l’annee 1829. Paris, 1829; 2-eme éd., Paris, 1834.

Fonton F., de. La Russie dans l’Asie Mineure. Paris, 1840.

Fowler G. Drei Jahre in Persien und Reiseabenteuer in Kurdistan. Th. 1—2, Aachen und Leipzig, 1842.

Fraser J. B. A Winter’s Journey from Constantinople to Teheran, vol I. London, 1838.

Fraser J. B. Narrative of a journey into Khorasan, in the Year 1821 and 1822. London, 1825.

Fraser J. B. Travels and Adventures in the Persian Provinces on the Southern Banks of the Caspian Sea. London, 1826.

Fraser J. B. Travels in Koordistan, Mesopotamia, &c, v. I. London, 1840.

Gamba, le chevalier. Voyage dans la Russie Méridional, et particulièrement dans les provinces au-delà du Caucase, t. II. Paris, 1826.

282

Cardane Ange, de. Journal d’un voyage dans la Turquie d’Asie et la Perse, fait en 1807 et 1808. Paris, 1809.

Gobineau A. Trois ans en Asie. Paris, 1859.

Hommaire de Hell X. Travels in the Steppes of the Caspian Sea, the Crimea, the Caucasus, &c, London, 1847.

Hommaire de Hell X. Voyage en Turquie et en Perse, t. 1—2. Paris, 1854, 1856.

Jaubert A. Voyage en Arménie et en Perse. Paris, 1821.

Johnson J. A Journey from India to England. London, 1818.

Keppel G. Personal Narrative of a Journey from India to England. London, 1827.

Кет Porter R., Travels in Georgia, Persia, Armenia, v. 1—2. London. 1828.

Kinneir J. Macdonald. Journey through Asia Minor, Armenia, and Koordistan. London, 1818.

Kotzebue M., von. Narrative of a Journey into Persia. London, 1819.

Lacy Evans, George de. On the Designs of Russia. London, 1828.

Lacy Evans, George de. On the Practicability of an Invasion of British India. London, 1829.

Lyall R. Travels in Russia, the Krimea, the Caucasus, and Georgia, v. I—II. London, 1825.

(Mac Neill J.)Progress and Present Position of Russia in the East. London, 1836.

Malcolm J. Sketches of Persia. London, 1849.

„The Massacre of the Russian Legation". „The Asiatic Journal“, 1829, v. XXVII.

Memoir of his exc. Mirza Aboo Al Hassan, Envoy Extraordinary from the King of Persia to the Court of Great Britain. „The European Magazine and London Review“, June 1810.

Memoir of the R. H. Sir John MacNeill and of his Second Wife Elizabeth Wilson by their Grand Daughter. London, 1910.

Mignan R. A Winter Journey through Russia, the Caucasian Alps and Georgia, &c, v. I, II. London, 1839.

Monteith W. Kars and Erzeroum. London, 1856.

Morier J. A Journey through Persia, Armenia, &c. London, 1812.

Morier J. A Second Journey through Persia, &c. London, 1818.

„Narrative of the Proceedings of the Russian Mission, from its Departure from Tabreez for Tehran on 14th Jummade (December 20 th, 1828) until its Destruction on Wednesday the 6th of Shabban, Febr. 11, 1829“. „Blackwood’s Edinburgh Magazine“, September 1830, No 171. Французский перевод: „Relation des évènemens qui ont précédé et accompagné le massacre de la dernière ambassade russe en Perse“ — „Nouvelles annales des voyages“, 1830, October — Décember, p. 337—367.

Rochechouart J. le comte de. Souvenirs d’un voyage en Perse. Paris, 1867.

Sercey, comte de. La Perse en 1840. „Revue Contemporaine“. Paris, 1854.

Sercey, comte de. Une ambassade extraordinaire. La Perse en 1839—1840. Paris, 1928.

Sheil, lady. Glimpses of Life and Manners in Persia. London, 1856.

283

Stocqeler J. H. Fifteen Month’s Pilgrimage Through Untrodden Tracts of Khuzistan and Persia, &c, v. 1—2, London, 1832.

Stuart. Journal of a Residence in Northern Persia. London, 1834.

„The Late Affray at Tehran“. „The Asiatic Journal“, v. XXVIII, 1829.

„The Prince of Persia at St.-Petersburgh“. „The Asiatic Journal“, v. XXVII, October 1829.

„The Royal Letter to the Most great Emperor concerning the Reparations for the Murder of the Envoy in such Wise as was Desired“. Browne E. A Litterary History of Persia, v. IV. Cambridge, 1930.

Van Helen, J. Mémoires. Bruxelles, 1827.

Wellington A. Despatches, Correspondence and Memoranda, v. V—VI. London, 1876, 1877.

ИССЛЕДОВАНИЯ (МОНОГРАФИИ, СТАТЬИ И ПР.)1

Антюхина В. Англо-французская борьба за Индию в эпоху Наполеона I. «Ученые записк и Ленинградского государственного университета» № 36. Серия «исторические науки», вып. 3, Л., 1939.

Бушуев С. К. Из истории внешнеполитических отношений в период присоединения Кавказа к России. М., 1955.

Григорян З. Т. Борьба Англии и Франции против освобождения Армении из-под турецкого ига. «Вопросы истории» № 3, 1952.

Григорян З. Т. Присоединение Восточной Армении к России в начале XIX в. М., 1959.

Ениколопов И. К. А. С. Грибоедов в Грузии и Персии. Тифлис, 1929.

Ениколопов И. К. Грибоедов в Грузии. Тбилиси, 1954.

Ениколопов И. К. Грибоедов и Восток. Ереван, 1954.

Иванов М. С. Очерк истории Ирана. М., 1952.

Игамбердыев М. А. Русско-иранская война 1804—1813 гг. «Труды Узбекского государственного университета им. А. Навои». Вып. 51. Ташкент, 1952.

Игамбердыев М. А. Русско-иранская война 1826—1828 гг. «Труды Таджикского учительского института им. С. Айни», т. III. Самарканд, 1955.

Иоаннисян А. Р. Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале XIX столетия. Ереван, 1958.

Исмаилов М. Об участии азербайджанцев в рядах русских войск в русско-иранских и русско-турецких войнах в первой трети XIX века. «Труды Института истории и философии АН Азербайджанской ССР», т. IV. Баку, 1954.

Кальма H. Коммерческие замыслы Грибоедова. «Литературное наследство», т. 19—21. М., 1935.

284

Кринский М. На месте убийства А. С. Грибоедова. «Красная новь» № 6, 1929.

Леонов Л. Судьба поэта. Сочинения, т. 5. М., 1951.

Луначарский А. В. А. С. Грибоедов. К столетию со дня смерти. «Русский язык в советской школе» № 1, 1929.

Маркова О. П. Восстание в Кахетии 1812 года. АН СССР. М., 1951.

Маркова О. П. Новые данные о «Проекте Российской Закавказской компании» А. С. Грибоедова и П. Д. Завелейского. «Исторический архив», т. VI, 1951.

Медведев М. М. Новое о Грибоедове и декабристах. «Литературное наследство», т. 60. Кн. 1. М., 1956.

Меликсет-Беков Л. Мануил Кюмюшханец о событиях вокруг убийства А. С. Грибоедова. «Труды Тбилисского государственного университета», т. X, 1939.

Нечкина М. В. А. С. Грибоедов и декабристы. М., 1951.

Нечкина М. В. Грибоедов и его эпоха. «Большевик» № 3—4, 1945.

Нечкина М. В. Следственное дело о А. С. Грибоедове. М., 1945.

Олонецкий А. А. Из истории великой дружбы. Тбилиси, 1954.

Орлов В. Н. Грибоедов. Краткий очерк жизни и творчества. М., 1954.

Парсамян В. А. А. С. Грибоедов и армяно-русские отношения. Ереван, 1947.

Пашуто В. Т. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. «Исторические записки», т. 24. М., 1947.

Петров Г. М. Новые материалы об убийстве А. С. Грибоедова. «Ученые записки Института Востоковедения», т. VIII. «Иранский сборник». М., 1953.

Петров С. М. А. С. Грибоедов. Критико-биографический очерк. М., 1954.

Петухов Е. В. О смерти А. С. Грибоедова. «Известия Крымского педагогического института им. М. В. Фрунзе», т. III. Симферополь, 1930.

Пиксанов Н. К. Творческая история «Горя от ума». М.— Л., 1928.

Полиевктов М. А. Европейские путешественники по Кавказу. 1800—1830. Тбилиси, 1946.

Попова О. И. А. С. Грибоедов в Персии. 1818—1823 гг. М., 1929.

«Присоединение Азербайджана к России и его прогрессивные последствия в области экономики и культуры». Сборник статей. Баку, 1955.

Рожкова М. К. Экономическая политика царского правительства на Среднем Востоке до второй четверти XIX века и русская буржуазия. М., 1949.

Тихонова А. А. Из истории английского проникновения в Персию в начале XIX века. «Ученые записки Ярославского государственного педагогического института им. К. Д. Ушинского». Вып. XXXII. Ярославль, 1957.

Тынянов Ю. Смерть Вазир-Мухтара. М., 1948.

Фадеев А. В. Декабристы на Дону и на Кавказе. Ростов н/Д., 1950.

285

Фадеев А. В. Кавказ в системе международных отношений 20—50-х годов XIX века. М., 1956.

Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX века. М., 1958.

Хачапуридзе Г. В. К истории Грузии первой половины XIX века. Тбилиси, 1950.

Шадури В. Грибоедов и грузинская культура. Тбилиси, 1946.

Шадури В. Декабристская литература и грузинская общественность, Тбилиси, 1958.

Шостакович С. В. Из истории английской агрессии на Ближнем и Среднем Востоке. «Ученые записки Иркутского государственного педагогического института», вып. XI, 1955.

Шостакович С. В. Из истории английской экономической экспансии в Иране. «Труды Иркутского государственного университета им. А. А. Жданова», т. XII, 1956.

Шостакович С. В. Из архивных материалов об Александре Сергеевиче Грибоедове. «Ученые записки Иркутского государственного педагогического института», вып. XVI, 1958.

Шостакович С. В. К истории искупительного посольства Хосров мирзы. «Труды Иркутского государственного университета им. А. А. Жданова», т. XXV, вып. 1, 1958.

Шостакович С. В. Новые материалы о Грибоедове. Альманах «Новая Сибирь». Иркутск, 1956.

Шостакович С. В. О секретаре грибоедовской миссии Иване Сергеевиче Мальцове. «Труды Иркутского государственного университета им. А. А. Жданова», т. XXV, вып. 1, 1958.

Шостакович С. В. Происхождение «Реляции» о гибели грибоедовской миссии. «Труды Иркутского государственного университета им. А. А. Жданова», т. XVI, вып. 3, 1956.

Щеголев П. Е. Смерть Грибоедова. «Прожектор» № 6, 1929.

——————

Алавердянц М. Я. Кончина А. С. Грибоедова по армянским источникам. «Русская старина» № 10, 1901.

Белокуров С. А. С. Грибоедов. (Новые документы к его биографии). «Русское обозрение» № 3, 1895.

Берг Н. Заметка на заметку. «Русский архив», 1871, стр. 1734—1737.

Берже А. П. Александр Сергеевич Грибоедов в Персии и на Кавказе. 1818—1828. «Русская старина» № 10, 1874.

Берже А. П. Нина Александровна Грибоедова. «Русская старина» № 6, 1883.

Берже А. П. Самсон Яковлев Макинцев и русские беглецы в Персии в 1806—1855 гг. «Русская старина» № 4, 1876.

Берже А. П. Смерть А. С. Грибоедова. Подробности трагической его кончины (1829 г.). «Русская старина» № 8, 1872.

Берже А. П. Хосров-Мирза. «Русская старина» № 6—7, 1879.

Веденеев В. Кончина А. С. Грибоедова. «Русские ведомости» № 30, 1899.

286

Вейдембаум Е. Виллок и А. С. Пушкин на Кавказских минеральных водах в 1820 году. «Русская старина» № 8, 1903.

Венюков М. И. Россия и Англия в Персии. «Русский вестник», октябрь 1877.

Веселовский Ю. Грибоедов и армяне. В книге: Веселовский Ю. Литературные очерки. М., 1900, стр. 380—391.

Дубровин Н. История войны и владычества русских на Кавказе, т. V, VI. СПб., 1878, 1887.

Ермолов Александр. А. П. Ермолов, биографический очерк. СПб., 1912.

[Ефремов П. А.] Александр Сергеевич Грибоедов. В книге: А. С. Грибоедов, Горе от ума. Изд. А. С. Суворина. СПб., 1903.

Ефремов П. А. О смерти А. С. Грибоедова в Тегеране. «Русский архив» № 7—8, 1872.

Жуковский В. Персидские летописцы о смерти А. С. Грибоедова. «Новое время», 10 апреля 1890.

Заметка о кончине Грибоедова. «Русский архив», 1871, стр. 1299—1302.

[Заметка о статье П. Ефремова о смерти Грибоедова, помещенной в «Русском архиве»]. Газета «Голос» № 149, 1872.

Зиновьев И. А. Россия и Персия. (Эпизод из русско-персидской войны 1827 года). «Русская старина» № 10, 1897.

Крымский А. Е. К вопросу о гибели Грибоедова (Сообщение о докладе Крымского). «Известия Археологической Комиссии», 1915, прибавление к вып. 49.

Мальшинский А. Н. Из жизни и отношений А. С. Грибоедова (По неизданным источникам). «Русский вестник» № 3, 1894.

Мальшинский А. Н. Неизданная записка Грибоедова. «Русский вестник» № 9, 1891.

Мальшинский А. Н. Подлинное дело о смерти Грибоедова. «Русский вестник» № 6, 7, 1890.

Мартенс Ф. Ф. Россия и Англия в царствование Николая I. «Вестник Европы» № I, II, III, 1898.

Миллер Ор. В память А. С. Грибоедова. «Древняя и Новая Россия» № 4, 1879.

Н. Б. Ш. Из последних лет жизни А. С. Грибоедова. Иллюстрированное приложение к «Новому времени», 31 января 1909.

Очерк истории Министерства иностранных дел (1802—1902). СПб., 1902.

П. Б. Александр Сергеевич Грибоедов на Кавказе. «Кавказский вестник» № 6—9, 1900.

Пиксанов Н. К. А. С. Грибоедов. СПб., 1911.

Потто В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях, т. 3. СПб., 1887.

[Розанов М. Г.] Персидское посольство в Россию в 1829 г. «Русский архив» № 2, 1889.

Риттих П. Политико-статистический очерк Персии. СПб., 1896.

Серчевскцй Е. А. С. Грибоедов и его сочинения. Спб., 1858.

Смерть А. С. Грибоедова. «Русский вестник» № 9, 1872.

287

Смирнов А. И. А. С. Грибоедов, его жизненная борьба и судьба комедии его «Горе от ума». «Варшавские университетские известия» № 6, 1895.

Смирнов Д. А. Биографические известия о Грибоедове. «Беседы в Обществе Любителей Российской Словесности». Вып. II. М., 1868.

Соловьев С. М. Восточный вопрос в 1827—1829 гг. «Древняя и Новая Россия» № 10, 1876.

Шильдер Н. К. Император Николай I, т. I—II. СПб., 1903.

Щеголев П. Е. А. С. Грибоедов и декабристы. СПб., 1905.

Щербатов А. П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. (По неизданным источникам), т. II—III. СПб., 1891.

Якушкин В. Кончина А. С. Грибоедова (30-го января 1829 г.). «Русские ведомости» №№ 30 и 34, 1904.

Afshar, Dr. La politique européenne en Perse. Quelque pages de l’histoire diplomatique. 1921.

Ancel J. Manuel historique de la Question d’Orient. Paris, 1930.

Baddeley J. F. The Russian Conquest of the Caucasus. London, 1908.

Cazales E., de. Des établissements russes dans l’Asie Occidentale, 1838.

„Comment la Russie et la Perse peuvent anéantir l’influence anglaise en Asie“. Paris, 1863.

Costello D. P. Griboedov in Persia: Two diplomatic notes. „Oxford Slavonic Papers“, vol. V. Oxford, 1954.

Costello D. P. The Murder of Griboedov. „Oxford Slavonic Papers“, vol. VIII. Oxford, 1958.

Crawley C. W. Anglo-Russian Relations. 1815—1840. „The Cambridge Historical Journal“, v. III. № I, p. 43—73.

Curzon G. N. Russian in Central Asia in 1889 and the Anglo-Russian Question. London, 1889.

Curzon G. N. Persia and the Persian Question, v. 1—2. London, 1892.

Driault Éd. La politique orientale de Napoléon, Sébastiani et Gardane. 1806—1808. Paris, 1904.

Driault Éd. La Question d’Orient depuls ses origines jusquà nos jours. Paris. 1900.

Dubeux L. La Perse. Paris, 1841.

Gaffarel P. La mission du général Gardane en Perse sous Napoléon I-er. „Revue Politique et Litteraire“ 1878. 2-e série. No 33.

Gaffarel P. La politique coloniale en France du 1789 à 1830. Paris, 1903.

Imlah A. H. Lord Ellenborough. Cambridge, 1939.

Kaye J. W. The Life and Correspondence of Major-General Sir John Malcolm, v. 1—2. London, 1856.

Kramareva O. A. S. Griboedov. Paris, 1907.

Lacoin de Vilmorin, A. La politique étraneere en Perse. Paris, 1894.

288

Lang D. M. Griboedov’s Last Years in Persia. „The American Slavic and East European Review“, vol. VII. № 4, December 1948.

Markham Cl. R. A General Sketch of the History of Persia. London, 1874.

Marriott J. A. R. The Eastern Question. Oxford, 1947.

Philips C. H. The East India Company. 1784—1834. Manchester, 1940.

Siassi, Ali Akbar. La Perse au contact de l’Occident, Paris, 1931.

Schlechta-Wssehrd O., von. Die Kampfe zwischen Persien and Russland in Transkaukasien. — „Sitzungsberichte der K. Akademie der Wissenschaften“. Bd. XLVI. Wien.

Sykes P. A. History of Persia, v. 1, 2. London, 1915.

Temperley H. The Foreign Policy of Canning. London, 1925.

„The Cambridge History of the British Empire“, vol. IV. Cambridge, 1929.

„The Cambridge History of Britich Foreign Policy“, vol. II. Cambridge, 1923.

Watson R. G. A History of Persia. London, 1866.

Webster C. K. The Foreign Policy of Castlereagh. London, 1950.

Widerszal L. Sprawy kaukaskie w polityce europejskiey w latach 1831—1864. Warszawa, 1934.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Аббас II (шах) — 10.

Аббас-Кули ага — см. Бакиханов.

Аббас мирза — 14, 18, 24, 33, 35, 38—45, 47, 48, 56, 57, 58, 60, 62, 64, 65, 68, 69, 70, 77, 80, 90, 93, 94, 101—104,106, 108, 123, 124, 126—128, 130—133, 136—138, 140, 143, 145, 147, 148, 152, 153, 166—169, 171, 172, 178, 184, 188, 192, 199, 201—209, 211, 212, 223—226, 227, 241, 243, 252, 253, 255, 264, 266, 267, 268, 270, 272, 273.

Абул-Гуссейн хан, мирза — 237.

Абул-Касим, мирза — 133, 199, 200.

Абул-Хасан хан, мирза — 19, 22, 141—144, 146—148, 152, 185, 186, 222, 228—230, 246, 250, 251.

Абдул-Вехаб, мирза — 222, 223.

Абхазов И. Н. — 100, 121, 254.

Агалобек — 57.

Ага-Мир-Феттах — 116.

Ага-Мохаммед Каджар (шах) — 47, 48, 108, 185.

Агасси, хаджи мирза — 249.

Аделунг К. Ф. — 163, 164, 191, 196, 211, 236.

Аделунг Ф. П. — 163.

Адриан (император) — 121.

Александр царевич, сын Ираклия II —190.

Александр Македонский —179.

Александр I (император) — 22, 30, 67, 82.

Алопеус — 164.

Али-бек (Али Юзбаши) — 270.

Али-Наги мирза — 216, 247, 268.

Али-Шах — см. Зилли-Султан.

Аллаяр хан — 128, 147, 186, 187, 209, 223, 229, 246.

Амбарцум бек — см. Ибрагим бек.

Амбургер А. К. — 37, 78, 133, 163, 164, 191, 203, 210, 249, 253, 265, 267, 270.

Андреев В. — 81.

Анна Иоанновна (императрица) — 13.

Аракчеев А. А. — 26.

Аргиропуло К. М. — 165.

Арцруни И. Е. — 256.

Аслан-Султан Шадилинский — 112.

Аузли Гор — 17, 19, 22, 131, 179, 186.

Ахвердова П. Н. — 83, 113, 161.

Баба мирза — 271.

Баба хан — см. Фетх-Али шах.

Багир-хан Челобиянский — 198.

Бакиханов, Аббас-Кули ага — 83, 133.

Бегер А. Ф. — 165.

Бегичев С. Н. — 27, 28, 38, 61, 75, 95, 123, 191.

Бегляров Шамир — 37, 107.

Бежанов Рустем — 237.

Бежан хан — 130.

290

Беланже Шарль — 57.

Бенкендорф А. Х. — 31, 266, 267, 272.

Берже А. П. — 238, 250.

Бестужев П. — 118.

Бизюрк, мирза — 24, 33, 43, 44, 199.

Боде К. К. — 165, 260.

Бруннов — 164.

Булгарин Ф. В. — 97, 100, 122, 166, 192, 266.

Бурцов И. Г. — 96, 115, 117.

Бутурлин — 99.

Бюцов Е. К. — 165.

Бэкон, майор — 189.

Васильев Я. — 240.

Ваценко Я. К. — 80, 89, 185.

Веллингтон Артур Уэлсли — 177, 256.

Видершаль Людвик — 181.

Виллок — см. Уиллок.

Влангали Г. М. — 133, 164.

Вольховский В. Д. — 96, 121, 141.

Всеволожский А. В. — 120.

Всеволожский Н. В. — 120.

Гангеблов А. С. — 254, 255.

Гардан Альфред — 7, 15, 16.

Гарт, майор — см. Харт, майор.

Гасратов Арутюн (Асратов) — 209, 237, 240.

Гирс Н. К. — 165.

Грибов Александр — 237.

Грибоедов С. И. — 25.

Грибоедова Н. А. (Чавчавадзе) — 193, 258.

Григорьев В. Н. — 258.

Гут — 165.

Давыдов Д. В. — 67, 94, 120.

Дадашев В. (Дадаш-бек) — 211, 237, 240.

Дебассейн де Ришмон — 57.

Де ла Фосс — 38.

Деманж, проф. — 28.

Джонс Харфорд — 16, 17, 43, 179, 188.

Дибич И. И. — 98, 99, 107, 109, 121, 137, 189.

Димитрий Самозванец — 59.

Долгоруков Н. А. — 42, 189, 256.

Дюгамель А. О. — 165, 185.

Ениколопов Априам — 83.

Ениколопов И. К. — 214.

Ермолов А. П. — 7, 21—24, 28, 30—33, 35, 36, 43, 46, 50, 52, 54, 55, 57, 61, 63, 67, 69, 70—75, 77, 78, 80, 81, 83—85, 89, 92—95, 100—102, 104—106, 112, 120, 161, 170, 184, 185, 187, 189, 200, 266.

Ефремов П. А. — 230, 238.

Жобер Амедей — 50.

Завадовский А. П. — 27.

Завелейский П. Д. — 193, 194.

Земан шах — 11.

Зилли-Султан (Али-Шах) — 187, 224, 230, 231, 238, 241, 246.

Зограб хан — 221.

Ибрагим бек (Амбарцум бек) — 209, 237, 240.

Ибрагим, хаджи — 185.

Ивановский — 165.

Истомина Е. И. — 27.

Калатозов П. (Калатозишвили) — 237.

Калачевский — 254.

Кальма Н. — 100.

Каннинг Джордж — 130.

Каподистрия И. — 26, 67, 81, 164.

Карганов И. О. — 121.

Кастальди — 37.

Катенин П. А. — 44, 46.

Келб-Али хан Нахичеванский — 108.

Кельб-бей — 145.

Кемпбелл Джон — 130, 166.

Керзон, лорд — 21.

Керим хан Зенд — 8, 9, 10, 155.

Киннейр, Джон Макдональд — см. Макдональд Джон.

Киселев Н. Д. — 133.

Клендс — 84.

Кобулов С. (Кобулашвили) — 211, 236.

291

Коваль С. Ф. — 254.

Кологривов А. С. — 25.

Кормик Джон — 57, 65, 272.

Косоговский — 226.

Костелло Д. П. — 246, 247.

Котляревский П. С. — 18.

Ксенофонт — 179.

Кудашев, князь — 121, 270.

Курций Руф — 179.

Кутузов М. И. — 30.

Кюхельбекер В. К.— 26, 75, 83, 84.

Кэстльри Роберт Стюарт — 186.

Лайолл Роберт — 84.

Ласи Эванс — см. Эванс Джордж де Ласи.

Ливен Х. А. — 69, 130.

Мадатов Г. В. — 83, 89, 94.

Мазарович С. И. — 23, 26, 36—39, 44, 57, 63—65, 69, 70, 78, 80, 81, 100, 101, 163, 164, 189, 266.

Макинцев С. Я. — 61.

Макдональд Джон — 130, 131, 132, 148, 149, 179, 180, 184, 200—202, 203, 207, 210, 250—251, 254—256, 266.

Макниль Джон — 141, 147, 160, 173,179—183, 188, 195, 202, 203, 236, 249.

Малькольм Джон — 11, 12, 16, 28, 56, 156, 179, 184, 226.

Мальмберг — 164, 211, 233, 234, 236.

Мальцов И. А. — 163.

Мальцов И. С. — 163, 191, 199, 209, 211, 214, 216, 217, 221—222, 224, 225, 230, 237—245, 252—254, 257, 267.

Мальшинский А. Н. — 264.

Мамацев Г. (Мамацашвили) — 237.

Мамед-Али мирза (Мохаммед-Али мирза) — 33, 39, 102.

Мамед-Риза мирза (Мохаммед-Риза мирза) — см. Риза мирза.

Мамед-Хусейн хан — 256, 257.

Манучехр хан — 147, 148, 219, 220, 221, 222, 223, 231, 232.

Маржерет Жак — 59.

Маркарьян Якуб, мирза — 209, 217—225, 229, 231—233, 243.

Маркова О. П. — 194.

Мартин — 84.

Мартирос хан — 226.

Масуд, мирза — 133, 270.

Матушевич, граф — 256.

Медем А. И. — 166.

Меликов Сулейман (Соломон)-хан (племянник Манучехр хана) — 231, 232, 239.

Меншиков А. С. — 92, 93, 185.

Месих, мирза — 221, 229, 230, 232, 234, 241, 246.

Мехмед-Али, мирза — 133.

Мехти-Кули хан Карабахский — 106—109.

Мигнен Роберт — 272.

Мирза Якуб — см. Маркарьян Якуб, мирза.

Монтис Уильям — 56, 57, 199.

Мориер Джемс Юстиниан — 179, 186.

Мохаммед мирза (с 1834 г. Мохаммед шах) — 94, 249, 270, 273.

Мохаммед Земан хан — 50.

Мохаммед хан, эмир низам — 270.

Мохаммед-Хасан хан — 246.

Муравьев Н. Н. — 83, 109, 113, 128, 255.

Муркрофт — 189.

Муэтемид-эд-Доуле — см. Абдул-Вехаб.

Наги хан Карапапахский — 112.

Надир шах — 8, 271.

Назар-Али хан Авшарский — 211, 230, 237—240.

Наиб-Султан — см. Аббас мирза.

Наполеон I Бонанарт — 10, 11, 14, 15, 18.

Насер-эд-Дин (шах) — 187.

Негри А. Ф. — 164.

292

Нессельроде К. В. — 28, 37, 41, 69, 70, 71, 77, 97, 98, 101, 107, 108, 109, 111, 112, 126, 133, 150, 152, 157, 158, 164, 170, 180, 189, 192, 201, 202, 205, 226, 248, 249, 253, 255, 262, 263, 266, 267, 271.

Нечкина М. В. — 86.

Низам-эд-Доуле — 52.

Николай I (император) — 85, 87, 92, 94, 96, 98, 109, 119, 136, 158, 162, 170, 183, 207, 245, 264, 266.

Оболенский Е. П. — 86.

Обрезков А. М. (Обресков) — 77, 119, 120, 122, 123, 129, 133, 138, 139, 142, 143, 146, 150—152, 157—159.

Огурлу хан (Угурлу хан) — 90.

Олеарий Адам — 28.

Орлов В. Н. — 104.

Остен-Сакен Д. Е. — 114, 115, 117, 118, 121.

Павел I (император) — 24.

Пальмерстон Генри Джон Темпл — 182.

Панкратьев Н. П. — 254.

Паскевич И. Ф. — 70, 77, 86, 94—104, 106—108, 110—115, 117—121, 123, 124, 126—134, 136—143, 145—150, 152, 153, 157—159, 161, 185, 191, 193, 196, 198—202, 204—208, 211, 214, 216, 225, 227, 238—240, 242—244, 249, 251—256, 262—266, 268, 270, 272.

Петр I — 13, 26, 105.

Пиксанов Н. К. — 104.

Попова О. И. — 100.

Портер Роберт — 58.

Поццо-ди-Борго — 164.

Пушкин А. С. — 5, 26, 30, 67, 75, 118, 257.

Пущин М. И. — 96.

Раевский В. Ф. — 26.

Раевский Н. Н. — 96.

Ребров А. Ф. — 120.

Ренненкампф П. Я. — 73, 200.

Риза мирза (Мамед-Риза мирза) — 104.

Рикард — 164.

Рихтер — 164.

Родофиникин К. К. — 170, 171, 181, 191—193, 198, 201, 202.

Розен Р. Ф. — 252.

Ромьё — 252.

Ртищев Н. Ф. — 19, 22.

Рылеев К. Ф. — 67, 86.

Рыхлевский А. И. — 161.

Саади — 178.

Сааков Сафраз — 107.

Садык — 55.

Садык хан — 50.

Сале (Салех), мирза — 268, 270.

Саркисов Исаак — 238.

Сахно-Устимович П. М. — 114.

Семино — 255.

Серчевский Е. — 211.

Серсей де, граф — 215.

Симонич И. О. — 90, 165, 229.

Смирнов Д. А. — 104, 109, 123.

Соллогуб Н. Л. — 119.

Стурдза А. С. — 26, 27, 164.

Стюарт — 200.

Суворов А. В. — 30.

Сухтелен — 164.

Сыромятников С. Н. — 226.

Типу-Саиб (Типу-Султан) — 11.

Толстой В. С. — 180, 181.

Толстой Ф. И. — 75.

Торнау — 165.

Трубецкой С. П. — 86.

Уваров С. С. — 44.

Угурлу хан — см. Огурлу хан.

Уиллок Генри — 35, 55, 64, 65, 69, 78, 187, 199, 212, 247.

Уиллок Джордж — 212.

Уиллок Эдуард — 55, 64, 65, 66.

Уотсон Роберт Грант — 235, 236.

Уркварт Давид — 182.

Устимович П. М. — см. Сахно-Устимович П. М.

293

Фадеев А. В. — 226.

Фазил хан — 270.

Фелькерзам И. Е. — 252.

Фетх-Али хан — 48, 58, 116, 133.

Фетх-Али шах — 11, 14, 16, 24, 35, 39, 43, 47—51, 53, 60, 91, 93, 102, 104, 137, 148, 184, 187, 204, 216, 217, 219, 224, 225, 227, 234, 242, 244, 246, 247, 268, 271.

Филипс Ч. — 228.

Фируз, мирза — 186.

Фландэн Эжен — 187.

Фон Фок М. Я. — 166, 266.

Фрезер Дж. Бейли — 68, 174.

Халиль хан, хаджи — 244.

Хафиз — 178.

Харт, майор — 58, 65, 199, 203.

Хасан-Али мирза — 142, 207, 208.

Хасан-Кули хан — 50.

Ховен Р. И. — 83, 84.

Хосров мирза — 208, 245, 255, 261, 270, 271, 272.

Хусейн хан, мирза — 213.

Хусейн хан, сардарь Эриванский — 47, 50, 111, 216.

Цицианов П. Д. — 105.

Чавчавадзе А. Г. — 83.

Чавчавадзе Г. — 83.

Чавчавадзе Н. А. — см. Грибоедова Н. А.

Чернышев А. И. — 263.

Шардэн Жан — 35.

Шахназаров (мирза Нариман) — 211, 217, 220, 221, 222, 236.

Шахназаров Хачатур — 233, 237.

Шахпулов С. — 237.

Шэйл, леди — 235.

Шереметев В. В. — 27.

Шефи, мирза — 45, 52.

Ши — 199.

Шляпкин И. А. — 104.

Эванс Джордж де Ласи — 177, 178, 227.

Эксан хан — 108, 109, 110.

Элленборо Эдуард Лоу, лорд — 177, 189, 227, 228.

Эллис Генри — 20.

Эльтон Джон — 9.

Эмин-эд-Доуле — 228.

Энгельс Ф. — 40, 164, 172.

Эристов Г. Е. — 130.

Этье Теодор — 38.

Ягча мирза (Яхья мирза) — 104, 216.

Якубович А. И. — 27.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие	3
Глава I. Иран и соперничество великих держав на Среднем Востоке в начале XIX в.	7
Глава II. Вступление А. С. Грибоедова на дипломатическую службу. Пребывание в русской миссии в Тавризе (1819—1821 гг.)	24
Глава III. Деятельность А. С. Грибоедова во время русско-иранской войны 1826—1828 гг. и мирных переговоров России с Ираном	77
Глава IV. Деятельность А. С. Грибоедова после Туркманчайского мира. А. С. Грибоедов — полномочный министр России в Иране (1828 г.)	160
Глава V. Пребывание А. С. Грибоедова в Тегеране. Гибель русской миссии	209
Заключение. Исчерпание конфликта	261
Библиография	274
Указатель имен	289

295

Шостакович Сергей Владимирович
Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова


Редактор Е. Ровинская

Оформление художника В. Еремина
Художественный редактор В. Кузяков
Технический редактор Р. Москвина
Корректор З. Лобова

Сдано в набор  14 декабря 1959 г.  Подписано в печать
15  апреля  1960 г.  Формат  бумаги  84 × 108¹/₃₂.
Бумажных листов 4,655 (с вклейкой).  Печатных листов
15,26 (с вклейкой).  Учетно-издательских листов  14,76.
Тираж 10000 экз. А00584. Цена 8 р. 40 к. Заказ № 3853

Издательство социально-экономической литературы
Москва, В-71, Ленинский проспект, 15

Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова
Московского городского совнархоза.
Москва, Ж-54, Валовая, 28

<Список иллюстраций>

1.	А. С. Грибоедов. С портрета И. Крамского. Фронтиспис.
2.	С. 29. А. С. Грибоедов. С акварели В. И. Мошкова.
3.	С. 41. Аббас-Мирза. Наследник иранского престола.
4.	С. 49. Фетх-Али шах.
5.	С. 79. Формулярный список о прохождении службы статским советником А. С. Грибоедовым.
6.	С. 125. Сдача иранской крепости Аббас-Абад 7 июля 1827 г. На сером коне справа — Грибоедов. Литография с картины В. И. Мошкова.
7.	С. 135. Свидание И. Ф. Паскевича с Аббас Мирзой в Дей-Каргане (пятый справа — А. С. Грибоедов). Литография с картины В. И. Мошкова.
8.	С. 151. Заключение мира в Туркманчае (второй справа — А. С. Грибоедов). Литография с картины В. И. Мошкова.
9.	С. 259. Могила А. С. Грибоедова в Тбилиси. С литографии Бореля.
10.	С. 269. Памятник А. С. Грибоедову во дворе русской миссии в Тегеране.