Полевой К. А. О жизни и сочинениях А. С. Грибоедова: (В сокращении) // А. С. Грибоедов в русской критике: Сборник ст. / Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. — М.: Гослитиздат, 1958. — С. 80—92.

http://feb-web.ru/feb/griboed/critics/krit/krit11_1.htm

- 80 -

О ЖИЗНИ И СОЧИНЕНИЯХ А. С. ГРИБОЕДОВА

(В сокращении)

Имя Грибоедова принадлежит к числу немногих драгоценных имен в нашей литературе. Оно известно каждому русскому, который читал что-нибудь на своем языке. Тем удивительнее такая огромная, блистательная слава, что Грибоедов писал немного, не заботился печатать своих

- 81 -

сочинений, и даже не издал лучшего из них, «Горе от ума», которое явилось в печати уже после его смерти. Можно сказать, что для Грибоедова будто не существовало изобретение Гуттенбергово, и он, как древние поэты в Греции и Риме, имел в России читателей для своей рукописи. Явление едва ли не беспримерное с тех пор, как существуют типографские станки, и по нем можно судить, какая поэтическая сила заключалась в человеке, столь рано похищенном у отечества, и как близок был он к русскому сердцу, которое так хорошо понимало его, которое он понимал, чувствовал, угадывал так хорошо. Грибоедов, прежде всего, был человек русский, в полном смысле сего слова: оттого дарование его понятно и близко нашему сердцу. Иначе нельзя объяснить и даже нельзя понять беспримерной его славы...

...Первые опыты его были не иное что, как предвестия дарования необыкновенного. Больше сказать об них нечего. Грибоедов, поэт в душе, сам это чувствовал, и притом видел недостаточность своего образования, блестящего, многостороннего, но больше светского, нежели ученого. Как человек с сильною волею, он решился преобразовать себя. Для того вырвался он из вихря света, покинул все обольщения столицы и удалился от всех развлечений. В глуши Азии, в уединении, углубился он в изучение любимых им предметов и всего больше в мысль о России. Справедливо говорят, что предметы становятся явственнее и понятнее в некотором отдалении. В Таврисе и в Грузии Грибоедов понял свое отечество, увидел прекрасные его стороны, почувствовал и некоторые недостатки русского общества лучше, нежели иной мог бы узнать и почувствовать в самом средоточии русской жизни. Главный недостаток наш: слабое сознание в своих силах и оттого привязанность к иностранному. Привычка делает нас невнимательными к тому, но оглянитесь: много ли в нас русских подробностей? Любовь к отечеству и все основные силы великого народа у нас неизмеримы, но чего не переняли мы у иностранцев для общественного быта нашего! Образ жизни, одежда, привычки, даже язык в лучших обществах нисколько не напоминают России. В гостиных, украшенных французскими тканями, коврами, бронзами, французскими картинами и эстампами, посреди французского разговора, где господствуют парижские и лондонские

- 82 -

новости, взятые из французских газет, в таких гостиных Франция душит и давит вас со всех сторон, и вам невольно становится грустно при мысли, что мишурную Францию видите вы в России!.. Во Франции я наслаждался бы теми же подробностями, потому что видел бы в них истинную жизнь народа, который дошел до нее своею опытностью, самобытным образованием, словом: своею историею, но в России они наводят тоску. Всякое явление прекрасно, когда оно выражает свою внутреннюю мысль. А что значит оболочка без мысли? Что значит наше подражание французам? Детская игра, кукольная комедия, которую разыгрываем мы на театральных подмостках. Мы не должны, да и не можем быть французами; зачем же до такой рабской подражательности перенимаем мы их внешнюю жизнь? Таков ли признак истинного просвещения и образованности? Нет, это не он, но игра, противная и просвещению и патриотическому чувству. Возьмем в пример самих французов: подражают ли они англичанам, которые старше и опытнее их в общественной жизни? Напомнит ли вам английская гостиная Францию и французская Англию? С первого шага вы чувствуете там атмосферу страны, в которой находитесь. В русской гостиной, напротив, можно всегда повторить похождение Аладдина, обладателя волшебной лампады, и уверить кого угодно, что он находится во Франции, но такое обольщение пройдет так же скоро, как Аладдиново. Французская оболочка наша не закроет русской души, русского ума, которые могли бы из себя развить жизнь и усвоить себе стихии просвещения, не подражая французам.

Вот мысли, которые, как видно, долго волновали русскую душу Грибоедова. Он вполне понимал следствия чужеземного воспитания и видел вред французской мишуры, которая во многих семействах составляет весь их европеизм, мешая образованию ума и нравственности. Мысль глубокая и сильно почувствованная всегда опережает обыкновенные понятия современников, и вот отчего Грибоедов, прежде реформы в нашей эстетике, сбросил с себя все оковы французского классицизма. В 1823 году уже было написано «Горе от ума», а у нас еще господствовали на сцене французские трагедии и комедии, в книгах французские теории, а в журналах только начинались споры о непогрешительности Горация и Буало. Не думая быть

- 83 -

преобразователем, Грибоедов сделался им и дал новое направление русской драме. Человек, который не боялся быть странным, осмеивая в комедии своей модные фраки и напоминая о величавой одежде наших предков, который соглашался лучше писать старинным языком летописей, нежели подражать лепетанью русских французов, такой человек, конечно, не мог следовать условным размерам и приличиям французской драмы. Глубокую мысль свою о ложном блеске общества он вставил в раму, достойную самобытного дарования.

Основными стихиями «Горя от ума» были: негодование русской души против смешных недостатков современного общества и противоположность их — независимый дух русского человека. В Чацком выражено все, чего желал поэт от молодого поколения нашего, и мы не назовем лица его идеалом: Чацкий не идеал, а человек, каким, может быть, чувствовал себя Грибоедов. Он так противоположен всем и всему окружающему его, что при каждом обстоятельстве, при каждой встрече должен невольно ссориться с людьми, их мнениями, их обычаями и привычками. При таком плане комедии были невозможны мольеровские размеры. Тут не могло быть ни искусственной любви, которая служила бы завязкою пьесы, ни резонера дяди, ни ветреника юноши, ни плута слуги. Поэт взял свои лица из окружавшего его общества, а не из прежней теории комедии, и оттого все они носят свой, самобытный образ. Язык их также не мог быть подражанием каким-нибудь образцам, потому что одушевление поэта было чисто русское. Таким образом, главное и величайшее достоинство «Горя от ума» в глубокой самобытности комедии. Вся сила, все красоты ее вышли из чистого, свежего источника и останутся навсегда образцом для будущих наших комиков. Пусть только они, как Грибоедов, узнают свое отечество, почувствуют его, полюбят в душе, как он, приготовятся к творчеству непрерывным изучением человека и общества, и такой же неувядаемый венок славы будет их наградою. Пример великий и разительный! Прежде всего, надобно быть сыном своей страны: здесь заключены все силы и средства дарования, которому иначе не поможет никакая образованность и ученость. Но при таком условии вам понятными будут слова Грибоедова, что предметы

- 84 -

для комедии всегда вокруг нас: умейте только понимать и чувствовать их по-русски.

Посмотрим, однако ж, каким образом наш поэт, идя своим путем, руководствуясь своим вдохновением, стал наряду с величайшими комиками всех веков.

Основная мысль пьесы, как мы уже сказали, очень проста: противоположность самобытного русского человека с окружающими его искусственными, испорченными нравами общества. Но чтобы выразиться понятно, сильно, осязаемо для всякого, надобно было создать характеры, оттенить каждый характер яркими его признаками и заставить действовать в данном положении. Такова теория всех великих драматиков, и она принадлежит не Аристофану, не Шекспиру, не Мольеру, а самому искусству, потому что без нее нет драмы. Все названные нами и другие великие комики создавали характеры, которые можно назвать вечными первообразами. Например, Шекспиров Фальстаф и Мольеров Тартюф заключают в себе известный, определенный смысл: они идеи, одушевленные, вечные, так что стоит лишь назвать Фальстафа, и перед вами полный образ хвастуна, труса, развратного негодяя, словом — Фальстафа; имя его принято в языки всех народов, и его можно определить, как всякое другое слово. Вот что называем мы первообразами в драме, и вы найдете такие характеры во всех истинных комедиях. Даже произведения второстепенные живут и остаются для потомства именно такими характерами. Что не устарело в комедии Бомарше? Характер Фигаро, удивительный своею верностью и силою, и характеры лиц, окружающих его. Да и самые комедии Мольера, чем долговечны они, если не характерами Тартюфа, Гарпагона, Альсеста, Аргана и других созданных им лиц? Надобно заметить, что истинный поэт не списывает, а создает такие лица, соединяя в них главные, неуловимые, но понятные всякому черты их. Они ярки и сильны оттого, что в них, как в фокусе, соединены все лучи света, какие только может соединить искусство. Вот отчего резки и сильны характеры истинной комедии, и в «Горе от ума» они одно из величайших достоинств. Поэт так умел очертить свои лица, что мы, кажется, видим их перед собою. Многие хотели отыскивать их в обществе и называли по именам некоторых известных людей, будто бы изображенных Грибоедовым. Труд тщетный, но,

- 85 -

однако ж, он служит доказательством верности изображений. Никого не списывал поэт, но он соединил под одним именем самые яркие черты задуманного, созданного им лица и взял только идею его из общества. Забавно, что в Москве, где происходит действие его комедии, называли Фамусовым, Скалозубом, Репетиловым то одно, то другое лицо, и нам случалось слышать даже споры, где один утверждал, что Грибоедов изобразил такого-то, а другой доказывал, что, напротив, такого-то. Ошибались и тот и другой. Какова, однако ж, верность кисти живописца? Его лица кажутся живыми!

Лицо, главное по действию и по тому, что на нем отражаются все противоположности, — конечно, Чацкий. Поэт невольно, не думая, изображал в нем самого себя. Всякий раз, когда надобно изобразить добро, благо, человек обращается к самому себе, потому что в каждом есть больше или меньше добра и он любит высказывать его. Но вместе с тем переходят в его изображение и недостатки оригинала. Кто, однако ж, не пожелал бы иметь другом Чацкого? Кто не согласился бы переносить его излишней пылкости, нетерпеливости, чтобы согревать душу пламенем его благородства, любви к прекрасному, к истине? Просвещенный, умный, благородный Чацкий брошен в круг людей, близких к нему только потому, что он родился и воспитался с ними. Но если такой человек, увлеченный в иную сферу нравственного мира,

.....................враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным,
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!!

Больше нежели мечтателем — сумасшедшим, потому что взгляд его, мысли, чувства будут противоположны всему окружающему. Софья не выдумала, что Чацкий сумасшедший в кругу Фамусовых, Горичевых, Хлестовых, Тугоуховских; среди них только Молчалины бывают гениями. Мысль комедии была так верна истине, что поэт даже не заботился о завязке пьесы: она явилась из сближения характеров, между которыми ум Чацкого был настоящим бедствием — горем. Вот что можно назвать

- 86 -

истинным творчеством! В сем отношении Грибоедов далеко превзошел автора «Недоросля», другой бессмертной комедии нашего театра, превосходной изображением современных ей нравов. Но у Фон-Визина вовсе нет завязки, оттого что он почитал необходимым для комедии условия и приличия французского театра: все клонится у него к тому, чтобы женить Милона и заставить добрых высказать несколько нравственных истин. Гораздо больше поучения в «Горе от ума», где нет резонерства, но где заменяет его самое действие. Как неожиданно, смело и сильно заключается мысль, выражаемая автором от начала до конца!

Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.

При этих стихах, почти окончательных в пьесе, вы совершенно сочувствуете Чацкому и соглашаетесь с ним. Автор вполне достиг своей цели, потому что пламенными чертами означил противоположность выведенных им лиц, истины и лжи, добра и зла. Завязка и развязка его пьесы в самом действии ее. Так творил величайший из всех драматиков, Шекспир.

Другое лицо пьесы Грибоедова, Фамусов, принадлежит к тем же первообразам, о коих говорили мы выше. В нем соединена вся ничтожность, мелочность людей, играющих на поприще света какую-нибудь роль только соблюдением форм своего положения, не думая и даже не постигая, что есть обязанности истинные. Для таких людей формы составляют все, и они плетутся по пути жизни, строго наблюдая приличия, условия общества и закрывая ничтожность свою обманом, иногда столько грубым, что надобно дивиться или дерзости, или глупости их. Комическое Фамусова заключается в том, что, воспитанный и состарившийся в обмане и лжи общественного своего положения, он действует добродушно, от чистого сердца верит превосходству отвратительной своей философии и никак не может понять зла, какое разливает вокруг себя таким образом действий. Его характер выдержан превосходно, с первого явления до последнего. Представляя из себя человека благонравного, он при первом случае волочится

- 87 -

за молоденькой служанкой; показывая себя нежным отцом, он думает, что исполнил все обязанности, когда принял мадаму, которая допустила сманить себя лишними пятьюстами рублей. Как чиновник, он боится одного смертельно, чтобы не накопилось много бумаг:

     Обычай мой такой:
Подписано, так с плеч долой!

Его теория службы, высказанная им во многих местах, вполне характеризует истинно комическое лицо. Наконец, когда он видит позор своей Софьи, что особенно тревожит и сокрушает его? Не угрызение совести за дурное воспитание единственной дочери, не скорбь отца, увидевшего гибель ее, а только одна мысль об общественных пересудах и дурной славе:

Ах! боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!

Вот внутренняя, задушевная мысль его, высказанная в минуту тяжкого огорчения! Вот полный отчет автора в значении выведенного им лица!.. Фамусов создание гениальное, достойное величайших комиков. Он был бы ужасен, если бы не был смешон, но здесь-то и видно все искусство автора, который кинул на него оттенок простодушия, искренности и тем смягчил черноту лица Фамусова. Отымите у него глупую искренность его и откровенную болтовню, которую он почитает мудростью, он был бы злодей и, следовательно, уже не комический характер.

Рядом с ним любимец и ученик его Молчалин, опять первообраз тех мелких негодяев, тех безнравственных ползунов, которые кажутся кроткими, смирными, услужливыми и сбирают дань с лености и душевного усыпления людей. Нет подлости и унижения, на которые не решился бы Молчалин, и они суть его средства в жизни. Образ мыслей его и вся мелкая душонка выражаются как нельзя лучше там, где говорит он:

Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.

- 88 -

И заметьте, что лицо его совершенно отлично от Фамусова, хотя философия у них одинакова. Фамусов образчик людей, получивших все, чего желают они в жизни: у него одна забота — сохранить приобретенное. Молчалин, напротив, первообраз коварных искателей, которые чувствуют свое ничтожество и хотят купить награды унижением и угодливостью перед всеми — даже перед собакой, если она встретится на их дороге. Молчалин молод и чувствует в себе много сил на долголетнее искательство, тогда как Фамусов задумывается иногда и вспоминает о конце жизни. Между ними еще та разница, превосходно обозначенная поэтом, что один принадлежит к старому поколению, которое отличалось современным ему взглядом и образом мыслей, между тем как другой, истинный представитель поколения более юного, которое уже понимает свое унижение, но дорожит им, как верным средством для успехов, смотрит на него как на необходимое зло, и без простодушия, с твердым намерением хочет достигнуть назначенной себе цели. Фамусов может быть смешон; Молчалин всегда презрителен, и только в отношении к другим он комическое лицо. Но в связи комедии Молчалин необходим как представитель зла своего времени и как лицо, противоположное другим, чистым шутам и глупцам. В комедии не могут все смешить, потому что не все смешно и в обществе, которое служит основанием каждой комедии.

Софья также вовсе не смешна, однако ж в общности она необходимое лицо пьесы, где видите вы современное общество. Самая ничтожность и безнравственность ее имеют глубокое значение, если она верно изображает те бесцветные, безжизненные существа, которые на языке служанок называются барышнями. Под их нежными формами, под их романическою чувствительностью скрываются будущие коварные, злоречивые, бесчувственные Хлестовы, Хрюмины, Тугоуховские, которые в свое время, конечно, были Софьями, но, лишенные воспитания нравственного и умственного, сделались сплетницами и губительницами молодых своих дочек, племянниц и внучек. Ум и душа, всегда праздные и погруженные в мелкие пересуды и в чванство жизни, означаемой только обедами и балами, непременно должны принести те плоды, которые собрал Фамусов в конце комедии. Представленная верно,

- 89 -

без клеветы на ее сердце и душу, Софья удивительный идеал подобных ей девиц.

Остальные лица только группируют главным и служат не для полноты действия, но для полноты картины. Поэт в немногих чертах умел выразить с изумительною верностью людей, о которых так справедливо сказал Пушкин:

Везде встречаемые лицы,
Необходимые глупцы...

Самые видные и резко обрисованные из таких лиц: Скалозуб, Репетилов, Загорецкий. Все трое они принадлежат к первообразам, которых умел открывать и выводить на сцену Грибоедов. Мало участвуя в завязке и даже действии комедии, они всегда останутся самобытными изображениями, наряду с самыми сильными созданиями великих комиков. Со времени «Горя от ума» Загорецкий, Скалозуб, Репетилов сделались нарицательными именами подобных им лиц. Повторите их имена, и вы нарисовали полный характер, со всеми его оттенками и подробностями.

И не только их лица, занимающие все-таки несколько явлений, но даже мимоходные г-н Н. и г-н Д., которые проговаривают немного слов на бале Фамусова, — какие истинные, характерные создания! Чем короче и незначительнее появление их, тем больше видно в них гениальное искусство поэта! Кто умел так резко и верно рисовать характеры, как Грибоедов, немногими чертами?

Не исчисляя по именам всех других, скажем, что в «Горе от ума» нет ни одного лишнего, ненужного, не означенного самобытностью лица. Общность их составляет такую удивительную картину, такую полноту изображения, что совсем не удивительно, если при первом появлении комедии Грибоедова не все поняли ее: она изумляет, поглощает самое напряженное внимание, и только читавши ее много раз можно дать себе отчет во всех ее подробностях или во всех красотах, что почти то же.

Одним из величайших достоинств и одною из причин успеха «Горя от ума» остается до сих пор язык комедии, совершенно разговорный. Едва ли хоть в одном месте, в одном стихе запнетесь вы в ней за книжное выражение. Это показалось многим недостатком и даже небрежностью:

- 90 -

заблуждение очень естественное и почти необходимое в то время, когда равно от всех произведений словесности требовали дипломатической точности языка. Здесь опять Грибоедов является оригинальным, самобытным писателем, который слушался только своего вдохновения и своего верного поэтического чувства. Он видел, что для комедии необходим язык разговорный, а иначе в ней не будет ни естественности, ни легкости выражения, ни даже тех средств, какие нашел он, сбросив оковы округленных периодов и книжных слов. Никто не подозревал, что в произведение словесности можно допустить сокращения слов, умолчания, неправильные обороты, необходимые в языке разговорном. Грибоедов решился на то, и, может быть, в первый раз явились у нас печатно такие слова, как: покудова, окроме, вишь, подалей, или такие обороты, как:

Позвольте, батюшка. Вот-с — Чацкого, мне друга,
Андрея Ильича покойного сынок...

Буря негодования приветствовала первые отрывки из «Горя от ума», особенно когда в них заметили и настоящие ошибки против языка. Но стоит только обдумать: правилен ли обыкновенный, вседневный язык самого образованного общества? Всегда ли выражаемся мы с точностью печатного листка? Нимало! Разговорный язык, имея неисчерпаемые пособия в изменениях голоса, в игре физиогномии, в телодвижениях, которые все дополняют и поясняют каждый намек, разговорный язык образованного общества сам делается беспрерывным сцеплением намеков, которые даже не будут понятны простолюдину, потому что ему надобно, как говорится, прибить каждое слово гвоздем. Ему непременно скажите: «это, брат, очень хорошо», вместо светского: «прелесть», «чудо!» Иначе он не поймет ваших слов. Но Грибоедов рисовал светское общество; следовательно, надобно было употребить и язык его: вот откуда все его мнимые неправильности, которые на своем месте гораздо правильнее книжной гладкости и круглости, никогда не употребляемых и даже невозможных в разговоре. Отымите такое свойство и мнимую неправильность у «Горя от ума», подбавьте на ее место дубовых и железных: идя, стуча, составляет, потому что, было бы, следовательно, с которыми и русская проза едва

- 91 -

управляется, язык будет правильнее, но лишится своей легкости, естественности и тотчас превратится в книжные фразы. Вот чего избежал Грибоедов, и подал первый пример истинного языка русской комедии. Он произвел эпоху в нашем стихосложении смелостью оборотов, рифм, намеков истинно разговорных, и одна такая заслуга могла бы доставить ему бессмертие. Но он столько велик, что здесь лишь частное достоинство его комедии. Он бессмертен созданием, высоким, поэтическим, пламенным, какого не имела Россия и каких не много найдем во всех словесностях.

Мы рассматривали достоинства «Горя от ума» в частностях, и везде должны были удивляться гению поэта. Что ж сказать об общности его создания? Оно полно, как жизнь целого общества; оно порождено глубоким чувством, выражено пламенною душою; оно оставляет в нас удивление к дарованию поэта и гордое сознание, что человек может возноситься до такой высоты, может до такой степени быть творцом и поэтом!

Любители критического порядка спросят нас: почему же не упоминаем мы ни об одном недостатке комедии Грибоедова? Неужели в ней нет никаких недостатков? Невозможно!.. Будем отвечать им: «Горе от ума» не принадлежит к тем посредственным и, если угодно, порядочным, очень порядочным произведениям, где хорошее завалено грудами дурного или где части разлагаются в химическом тигле критики на хорошее, посредственное, дурное и никуда не годное. Это свойство произведений особенного рода. «Горе от ума», напротив, создание глубокого чувства, пламенного вдохновения, — скажем короче: создание гениальное, где нераздельное единство скрепляет все части, все мысли, даже все слова. Какие недостатки откроете вы в слитке золота? Разве недостаток, что золото не похоже на алмаз, на розу, на соловья, в своем роде создания совершенные? Сравните с чем угодно комедию Грибоедова, только не с таким произведением, где можно отделять хорошее от дурного. Как произведение человека, «Горе от ума», без сомнения, имеет недостатки, и не может быть названо совершенным: совершенства нет в созданиях человеческих. Но недостатки нераздельны в нем с красотами, и вы, конечно, не станете привязываться к каким-нибудь отдельным стихам его или требовать таких

- 92 -

качеств, каких нет в нем: не будете требовать, чтобы алмаз пел соловьем, а золото пахло розой. Грибоедов не Шекспир, не Мольер; не требуйте же от него качеств сих великих драматиков и рассматривайте его, как поэта самобытного и русского. При таком взгляде вам не придут на мысль ни одна привязка, ни один грамматический крючок, которыми иногда весело воевать с посредственностью. На гранитном обелиске никто не замечает пятнышек, хотя есть пятна и в солнце.

В самом деле: какой ледяной ум станет искать мелких, незаметных ошибок в «Горе от ума»? Такое изыскание было еще сколько-нибудь возможно при первом появлении комедии и когда ее знали по отрывкам; но теперь, когда вся Россия знает ее наизусть, когда она сделалась народным достоянием, драгоценным перлом нашей словесности, мы можем только наслаждаться ею, как наслаждаются англичане произведениями своего Шекспира, а французы своего Мольера. Какое богатство ума, чувства, языка в удивительном произведении Грибоедова! Какая поэтическая грусть в самых веселых шутках его, потому что он был одушевлен высоким вдохновением и скорбел, изображая пороки и заблуждения общества! Нет! мы отказываемся находить недостатки в «Горе от ума» и говорим привязчивым судьям: в нем нет тех недостатков, которых вы ищете...