ФЭБ: Дубшан. Из московских лет Грибоедова.

- 19 -

Л. С. Дубшан

ИЗ МОСКОВСКИХ ЛЕТ ГРИБОЕДОВА

В Москве прошла первая половина жизни Грибоедова. Даже если принять годом его рождения самый поздний из предполагающихся, 1795-й, то получится, что в 1812 г., когда он впервые надолго покинул родные места, ему было 17 лет. До 1829 г. оставалось столько же. Причем, во втором семнадцатилетии дни и месяцы пребывания его в Москве в сумме составят лишь немногим более года. По-видимому, именно опытом юношеских лет драматурга в значительной мере насыщено «Горе от ума». Но знаем мы об этом периоде чрезвычайно мало.

***
22 декабря 1803 г., как сообщали «Московские ведомости», в Университетском благородном пансионе состоялся акт, на котором Грибоедов среди прочих учеников «средних и нижних

- 20 -

классов» получил награду — «один приз» в «меньшом возрасте». Поощрения он был удостоен по результатам публичных экзаменов, проходивших 18, 19 и 21 декабря.1
В числе «известных воспитанников» Грибоедов назван знавшим его лично Н. В. Сушковым, автором книги, посвященной пансиону.2 Другими сведениями о пребывании Грибоедова в этом учебном заведении мы не располагаем. Некоторые детали можно попытаться восстановить косвенным путем.
Существовало две категории воспитанников — полные пансионеры и полупансионеры: «Из пансионеров одни совершенно отдаются в сие место для жительства, воспитания и обучения; другие, живущие в здешнем городе у своих родителей, родственников или, по крайней мере, находящиеся под чьим-нибудь надежным смотрением, приезжают только учиться и имеют обеденный стол».3 За обучение, питание и проживание в пансионе была установлена следующая плата: «Пансионеры, совсем сюда отдаваемые, взносят в год по 250 рублей, а приезжающие со стороны для учения по 150».4 Грибоедов, будучи москвичом, относился, очевидно, к категории «приезжающих со стороны».
Что означала его принадлежность к воспитанникам «меньшего возраста» и одновременно к ученикам «средних и нижних классов»? Организационная структура пансиона была довольно сложной. В учебные часы пансионеры распределялись по классам. Классов было семь: три основных («вышний», «средний» и «нижний»), каждый из которых делился еще на старшее и младшее отделение, и — подготовительный.5
О принципах комплектования классов и перевода воспитанников из одного в другой подробно писал мемуарист В. Сафонович: «Поступавший по экзамену назначался в тот класс, который по каждому предмету соответствовал его познаниям. Иногда случалось так, что в одном предмете он был очень слаб, и его помещали в самом низшем классе, седьмом, в другом же был посильнее, и его сажали в высший класс, в шестой, в пятый, смотря по тому, какой курс пригоден был для его познаний в предмете. Таким образом, например, не знающий

- 21 -

языков сидел в самом последнем классе, где преподавали только начальные правила языков, а по математике, которую знал хорошо, находился иногда в 4-м классе, где занимались уже геометрией и алгеброю».6
Во внеурочное время воспитанники делились на возрастные группы. Имелось три отделения, состоявшие в них пансионеры именовались «большие», «средние» и «меньшие».7 Можно подумать, что между «вышними», «средними» и «нижними» классами и «большим», «средним» и «меньшим» отделениями существовало прямое соответствие. На самом деле не так: все три «возраста» объединяются в газетных публикациях об актах понятием «ученики-пансионеры средних и нижних классов». Особую группу составляли «студенты-пансионеры вышних классов» — те, кто имел право параллельно пансионским занятиям слушать лекции в университете.
Границы «возрастов» были довольно свободными. Выпускник пансиона А. Степанов рассказывал: «Я рос чрезвычайно скоро и <...> на одиннадцатом году моего возраста казался лет тринадцати, что было поводом поместить меня в комнату с «большими».8 В классах же смешение воспитанников разных лет рождения, являясь прямым следствием распределения «по успехам», было особенно разительным — об этом тоже сказано в мемуарах А. Степанова: «О! Как я удивлялся тому, что иной 17-летний ученик сидит со мной вместе или в самых низших классах».9
Н. Сушков сообщает, что «меньшее» отделение должно было объединять воспитанников в возрасте от 9 до 12 лет.10 Реально же, как удалось выяснить, диапазон возрастов в этом отделении был еще шире: 8—13 лет (случалось, что в «меньшие» попадали и шестилетние, и четырнадцатилетние мальчики). Эти данные не позволяют нам, к сожалению, уточнить возраст Грибоедова в пору его принадлежности к «меньшому» отделению: в зависимости от того, какой год рождения мы признаем истинным (по имеющимся версиям он мог приходиться на период 1790—1795 гг.), в 1803 г. Грибоедову могло быть как раз от 8 до 13 лет.
Столь же неясно, когда Грибоедов поступил в пансион, когда оставил его, сколько времени он там пробыл. Согласно официальному положению, туда принимались дворянские дети «не моложе осьми и не выше четырнадцати лет».11 Если условно допустить, что Грибоедов родился в 1790 г., то, попав в пансион в 1798, он мог пройти к моменту поступления в университет

- 22 -

(январь 1806 г.) полный семилетний курс пансионского обучения. Но это весьма маловероятно. За все время обучения в пансионе им был получен только один приз. Между тем, воспитанники награждались достаточно щедро, многие из года в год, иногда не одним, а двумя-тремя призами сразу. Например, в период 1800—1807 гг. из почти 400 упомянутых в газетах воспитанников однократно названы лишь 150 человек. Скорее всего, это были те, кто провел в пансионе мало времени. Часть контингента постоянно менялась: «Срока для пребывания в пансионе не определялось: воспитанники могли выходить из него, когда вздумают родители. Иные находились по шести и более лет, другие оставались недолго»,12 — пишет В. Сафонович. Особая текучесть наблюдалась, очевидно, среди полупансионеров. Это угадывается по специальной оговорке, сделанной в положении об оплате. Там сказано, что полные пансионеры «платят вперед за год или за полгода», а полупансионеры «непременно за целый год, не делая, впрочем, никаких вычетов в деньгах, если кто-нибудь из них и не пробудет в пансионе до положенного срока».13
Не зная даты рождения Грибоедова, мы не можем судить о том, сколько времени он провел в пансионе до 1803 г. Но после получения приза он, как видно, покинул пансион довольно скоро. Во всяком случае, поступив в январе 1806 г. в университет, он не воспользовался льготой, имевшейся у пансионеров, которые, по словам М. Дмитриева, «...получали звание студента не по экзамену в университете, а объявлялись студентами на пансионском акте в конце декабря и после этого допускались к слушанию лекций.»14 О производстве того или иного воспитанника в «студенты-пансионеры» непременно сообщалось в «Московских ведомостях»; имя же Грибоедова в декабрьской публикации 1805 г. отсутствует. Кроме того, чтобы за два года (с декабря 1803 по декабрь 1805 г.) попасть в «студенты-пансионеры» из воспитанников «меньшего» отделения, нужно было бы все время достигать высоких учебных результатов. Некоторым пансионерам, товарищам Грибоедова в 1803 г. по «меньшему» возрасту, это удалось, и их успехи в 1804—1805 гг., когда они получали по два приза, отмечались в газетных отчетах.
Та единичная награда, которую Грибоедов получил в 1803 г., не знаменовала, вопреки мнениям многих биографов, каких-то особых успехов. Произведем простой расчет. В 1803 г. в пансионе училось примерно 200 человек.15 В «меньшом» возрасте

- 23 -

пребывало около четверти учащихся, т. е. 50-60 человек (остальные относились к отделениям «средних», «больших» и «студентов-пансионеров»). Из них, как нам известно по отчету в «Московских ведомостях», призы получил 31 воспитанник.16 Таким образом, одновременно с Грибоедовым награждено было около половины его товарищей по «меньшему» возрасту.
Скорее всего, к поступлению в университет Грибоедов готовился дома. Не случайно Ф. Булгарин, рассказывая о его занятиях, пансион не упоминает вовсе: «Он получил первоначальное воспитание в Москве, в доме родительском. Лучшие профессора Московского университета и частные учителя преподавали ему уроки. После он стал посещать университетские публичные лекции». Ф. Булгарин не был свидетелем ранних лет Грибоедова, тот, возможно, сам рассказывал ему о них, не упомянув при этом пансион, пребывание в котором, было, очевидно, незначительным эпизодом в его биографии.

***
Выйдя из пансиона, Грибоедов сохранил, видимо, знакомства с некоторыми из своих товарищей. Во всяком случае, биографии более десятка пансионеров так или иначе соприкасаются с его судьбой. Правда, примерно половина пансионеров, ставших знакомыми Грибоедова, учились впоследствии в университете, так что с кем-то отношения могли сложиться и там, а также в армии, в Петербурге и т. д. Перечислим, однако, всех тех, чье знакомство с Грибоедовым отразилось в документальных или мемуарных материалах. Фамилии даются в алфавитном порядке. В случае неполной уверенности в том, что пансионер и будущий знакомый Грибоедова — одно лицо, делаются соответствующие оговорки.
Бобарыкин Дмитрий (в 1805 г. в «меньшом возрасте» — один приз) — может быть, Дмитрий Александрович (р. ок. 1795), который упоминается в связи с Грибоедовым в «Записках» Н. Н. Муравьева-Карского, 6 февраля 1822 г. Описан инцидент, возникший между А. Грибоедовым и Н. Муравьевым-Карским на почве якобы имевшего место злословия Грибоедова о Муравьеве. Д. А. Бобарыкин выступил здесь в роли осведомителя Н. Муравьева. Н. Муравьев, в частности, сообщает: «Он (Грибоедов. — Л. Д.) извинился передо мною и просил, чтобы я забыл сие; но Бобарыкин, имея старые причины на него сетовать (разрядка моя. — Л. Д.), продолжал спорить с ним (Восп. С. 48—50). Не относится ли появление этих причин еще к пансионскому времени или университетским годам, когда Бобарыкин тоже мог встречаться с Грибоедовым?

- 24 -

Бурцов Иван Григорьевич (1795—1829). Назван М. В. Нечкиной в числе декабристов, вышедших из пансиона.17 Встречался с Грибоедовым в Тифлисе в 1828 г. Автор «Мнения о составленном Грибоедовым и Завилейским „Проекте устава Российской Закавказской кампании“».
Дашков Дмитрий Васильевич (1788—1839, в 1803 г. студент-пансионер). Упомянут Грибоедовым как знакомый в письме к С. Бегичеву (июнь 1824 г.).18
Дурново Алексей (в 1803 г. — в «большом возрасте» — один приз). Весьма вероятно, что это Алексей Михайлович (1792 — около 1849), — будущий зять Грибоедова, муж Марии Сергеевны Грибоедовой. О пансионском А. Дурново есть у С. Жихарева: «Дурново, отлично играющий на скрипке и флейте и вообще величайший охотник до музыки, с энтузиазмом рассказывал об изобретении каким-то парижским часовщиком Лораном необыкновенной флейты из хрусталя, издающей такие очаровательные звуки, что, слушая их, какие бы кто крепкие нервы не имел, а непременно разразится рыданием».19
А. И. Колечицкая писала о грибоедовском зяте: «Мария Серг. вышла за Дурново, талантливого музыканта-любителя...» (Восп. С. 348). Сам Грибоедов упоминает А. М. Дурново в своих письмах дважды: в адресованном С. Бегичеву от 9 декабря 1826 г. из Тифлиса, где он просит сообщить, как развиваются отношения сестры и ее жениха («Что об этом знаешь? Конечно или вновь завязалось?») — (Соч. С. 585) и А. Жандру от 24 июня 1828 г. из Новороссийска, где рассказывает, как проездом на Кавказ был в гостях у сестры, уже замужней («Она с мужем бог знает в какой глуши, капусту садит, но чисто, опрятно, трудолюбиво и весело. Зять мой великий химик, садовник, музыкант, успешно детей делает и сахар из свеклы») — (Соч. С. 614).
Жихарев Степан Петрович (1788—1860, в 1804 г. — ученик-пансионер «большого возраста»). О знакомстве его с Грибоедовым см. упоминание у Д. Смирнова в предисловии к публикации материалов «Черновой тетради».20
Свиньин Павел Петрович (1787—1839, в 1802 г. — студент-пансионер). Встречался с Грибоедовым в Крыму в 1826 г. (Восп., С. 160, 385) и в Петербурге в 1828 г. (Восп. С. 374). Сохранился стихотворный экспромт Свиньина, адресованный Грибоедову.21
Соковнин Сергей Михайлович (1785—1868, в 1803 г. — студент-пансионер). Согласно списку штаб- и обер-офицеров Московского

- 25 -

гусарского полка от 1 декабря 1812 г.,22 числился там поручиком в одно время с Грибоедовым, который находился в чине корнета.
Тургенев Борис Петрович (1792 — около 1840; в 1802 г. — в «меньшом», а в 1804 г. — в «среднем» возрасте). Двоюродный брат А., Н. и С. Тургеневых. В письмах из Тифлиса от 27 января 1819 г., адресованных Я. Н. Толстому и Н. В. Всеволожскому, Грибоедов передает «усердный поклон» в числе прочих знакомых «Тургеневу Борису» (Соч. С. 511).
Языков Александр Семенович (1793—1843(?) в 1805 г. — в «меньшом» возрасте).
Языков Дмитрий Семенович (1793—1856, в 1802 г. — в «меньшом» возрасте, а в 1804 г. — в «среднем» возрасте).
Обоим Языковым Грибоедов передает «усердный поклон» в письме С. Бегичеву от 4 сентября 1817 г. из Петербурга (Соч. С. 501).
Якубович Александр Иванович (1792—1845). В списках награжденных пансионеров не значится, но М. В. Нечкина указывает на его принадлежность к этому учебному заведению.23 Упомянут Грибоедовым в путевом письме к С. Бегичеву от 7 декабря 1825 г. (Соч. С. 574), а кроме того, во многих мемуарах, касающихся участия его в петербургском и тифлисском эпизодах «четверной дуэли».
Кроме названных, среди знакомых Грибоедова были и другие лица, учившиеся в пансионе, правда, несколько раньше или немного позднее, чем он. К числу первых относится А. А. Вельяминов (1785—1838), бывший начальником штаба кавказского корпуса при Ермолове; к числу вторых — В. Д. Вольховский (1798—1841), М. А. Дмитриев (1796—1866), П. Г. Каховский (1797—1826), Н. Н. Раевский (1801—1843), Н. В. Сушков (1796—1871). Сведения о характере их отношений с Грибоедовым нетрудно найти в документальных и мемуарных источниках.

***
Поступление Грибоедова в Московский университет датировано в пиксановской «Летописи» (со ссылкой на сенатский архив) 30-м января 1806 г. Каким документом располагал Н. Пиксанов, неизвестно, но дата, по-видимому, верна. В воспоминаниях В. И. Лыкошина рассказано, что в 1805 г. он, тогда тринадцатилетний подросток, сдавал вступительный экзамен в университет. «Это было, — пишет В. Лыкошин, — во время Аустерлицкой кампании» (Восп. С. 33). Итак, в конце 1805 г.24

- 26 -

Лыкошин был принят в число студентов, а «скоро после того» (Восп. С. 34); (разрядка моя. — Л. Д.), сообщает он, стал приходить на лекции и Александр Грибоедов. Таким образом, между данными, указанными Н. Пиксановым, и рассказом В. Лыкошина нет противоречия.
Если верить В. Лыкошину, вступительные экзамены были не слишком тяжелыми. Лыкошин сдал их вдвоем с братом как бы между прочим, у себя дома, во время обеда, которым угощали университетских профессоров. «За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу (гувернеру братьев Лыкошиных. — Л. Д.) сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет» (Восп. С. 33).
В каком же возрасте стал студентом Грибоедов? С. Бегичев указывает: «Тогда еще не были назначены лета для вступления в университет, и он вступил студентом тринадцати лет» (Восп. С. 23).
Годом рождения Грибоедова С. Бегичев твердо считал 1795 (Восп. С. 23, 334), относя, значит, поступление его в университет к 1808 г. Но поскольку нам известно, что это случилось в январе 1806 г., мы должны поправить С. Бегичева: либо он все же ошибается в дате рождения своего друга (что не исключено), либо был неточен в указании возраста поступления его в университет. Могло, конечно, оказаться, что в 1806 г. Грибоедов стал 11-летним студентом. Такой случай не был бы уникальным.25

***
В грибоедовскую пору в университете было четыре отделения: этико-политическое, физико-математическое, медицинское и словесное. Судя по тому, что в 1808 г. Грибоедов сделался кандидатом словесности, именно на словесное отделение он и поступил в 1806 г.
О тематике курсов, читавшихся на отделении, можно составить представление по ежегодно выпускавшимся печатным каталогам лекций. На титульных листах таких изданий значилось: «Объявление о публичных учениях в Императорском Московском университете».26 Слово «публичный» в заголовке не

- 27 -

означало, что лекции имели общедоступный, популярный характер и адресовались широкой публике (хотя и такие читались и тоже назывались публичными). Здесь имелись в виду именно академические лекции для студентов, названные так, чтобы отличить их от «приватных» занятий, которые велись с желающими за особую плату.
Принадлежа к словесному отделению, Грибоедов не был обязан слушать непременно всех читавших там профессоров, но на ком он остановил свой выбор, неизвестно. При этом он вполне мог посещать лекции других отделений — этико-политического или физико-математического.
В дневнике Н. Тургенева, в следственном деле И. Якушкина, в воспоминаниях В. Лыкошина, А. Боровкова, И. Снегирева и других выпускников Московского университета перечисляются имена профессоров не менее, чем двух, а то и трех отделений, причем в ряде случаев ясно, что речь идет именно о параллельном посещении их лекций. Причиной тому была не только широта научных интересов студентов. Этого прямо требовал университетский устав 1804 г., в § 112 которого говорилось: «Между науками, в университете преподаваемыми, находятся такие, которым необходимо должны учиться все, желающие быть полезными себе и Отечеству, какой бы род жизни и какую службу они ни избрали, и для того тот только может перейти в главное отделение наук, соответствующих будущему состоянию, кто прослушал науки приуготовительные».27 Такой пропедевтический курс был, видимо, введен из-за неравномерности уровня подготовки поступавших в университет.
Таким образом, находящееся в следственном деле Грибоедова показание о том, что он «учился правам, наукам математическим и языкам» (Восп. С. 282), совсем не обязательно является свидетельством универсальной одаренности. Подобный «энциклопедизм» был в ту пору рядовой чертой учебной жизни многих студентов.
В 1808 г. Грибоедов был возведен в кандидатское достоинство. Возможность достижения степени определялась § 114 университетского устава: «Если кто из студентов по выслушании приуготовительных курсов, в которой-нибудь из наук, к Отделениям принадлежащих, до того достигнет, что в состоянии будет представить на испытание и доказать в оной знания, соответствующие степеням, на которые Университет возводить имеет право, тот может требовать испытания и получить степень, какую заслужил своими успехами».28
Судя по воспоминаниям В. Лыкошина, Грибоедов вовсе не собирался в 1808 г. сдавать кандидатский экзамен, но вынужден

- 28 -

был уступить пожеланию матери: «Анастасия Федоровна Грибоедова непременно хотела, чтоб и сын ее вместе со мной экзаменовался, и как он ни отговаривался, она настояла на своем» (Восп. С. 37), То, как Лыкошин рассказывает о ходе самого испытания, заставляет думать, что оно было проведено с заметным нарушением § 99 устава университета, указывавшего на то, что испытуемый в назначенный день должен «предстать собранию», состоящему из профессоров данного отделения29.
Здесь же все было значительно проще. «Нас обоих, — пишет мемуарист, — в конференц-зале экзаменовал тогдашний ректор Гейм в присутствии наших гувернеров — Мобера и Петрозилиуса; без хвастовства скажу, что я гораздо лучше Грибоедова отвечал» (Восп. С. 37).
Не блестящий, по-видимому, ответ Грибоедова, объясняется тем, что он сдавал экзамен чуть не экспромтом, тогда как Лыкошин, как говорит он сам, стал готовиться к кандидатскому испытанию «полтора года по вступлении в университет» (Восп. С. 37). Если учесть, что Лыкошин вступил в университет в конце 1805 г., то начало его подготовки приходится на лето 1807 г., когда до экзамена оставался целый год. Но, возможно, дело было не только в разной степени подготовленности; по словам Лыкошина, Грибоедов вообще «в ребячестве <...> учился посредственно» (Восп. С. 38). Этому, правда, противоречит заявление Ф. Булгарина о том, что Грибоедов «учился прилежно, страстно», однако больше оснований верить Лыкошину: он был товарищем Грибоедова по университету; Булгарин же мог говорить о времени учения лишь с чьих-то слов или просто домыслил эти обстоятельства в соответствии с общим восторженным тоном своих воспоминаний.
Утверждение Грибоедова в степени кандидата отнесено Н. Пиксановым со ссылкой на сенатский архив, к 3 июня 1808 г.,30 причем соответствующим документом мы сегодня не располагаем, как и документом о зачислении Грибоедова в университет в 1806 г.
Диплом, свидетельствующий о присвоении Грибоедову кандидатского достоинства, датирован 29 июня 1808 г.31
30 июня 1808 г. в торжественном собрании Московского университета были провозглашены кандидатами девять человек. Кроме Грибоедова ими стали Сергей Соковнин (род. 1785), Алексей Фрезе (род. 1789), Элиазар Татарчуков (род. ?), Сергей Бахтин (род. ?), Владимир Лыкошин (род. 1792), Андрей Сидорацкий (род. 1788), Алексей Черняев

- 29 -

(род. ?), Василий Ромодановский (род. 1783)32. Обратим внимание на то, что в этом списке Грибоедов едва ли не самый младший из тех, чьи годы рождения удалось установить.

***
С самого начала студенческих лет Грибоедова (а может быть и раньше) до 1810 г. его гувернером был Иоганн-Бернард Петрозилиус. «Московский некрополь» сообщает, что родился Петрозилиус в Брунсвике, а умер в Москве 8 сентября 1846 г. в возрасте 72 лет.33 Годом его рождения, согласно этим данным, должен быть 1774-й. Однако в «Русском биографическом словаре» назван другой год рождения — 1776-й.34 Там же кратко излагается его служебная биография. В 1810 г. он занял должность учителя немецкого языка и словесности Московской практической академии коммерческих наук, прослужив там до 1836 г. Кроме немецкого языка он преподавал некоторое время и латынь. С 1814 по 1824 г. Петрозилиус параллельно вел занятия по тем же предметам в учрежденном при Московской губернской гимназии воспитательном учреждении для благородных, а с 1829 по 1837 г. состоял помощником библиотекаря в Московском университете. В 1831 г. он уже издал трехтомный каталог книг университетской библиотеки — труд, явившийся главной научной заслугой.
Где и чему Петрозилиус обучался, когда и по каким причинам оказался в России, мы не знаем. К моменту, когда его подопечным оказался Грибоедов, Петрозилиус был уже энциклопедически образованным человеком. Можно предположить, что он давал своему воспитаннику уроки латыни и немецкого. Нельзя не отметить, что Петрозилиус владел версификацией: «Русский биографический словарь» сообщает данные о пяти изданных им в 1808—1833 гг. немецких стихотворениях, посвященных, как правило, официальным событиям.35
В 1810 г. Петрозилиус оставил службу у Грибоедовых, но личное знакомство его с воспитанником сохранилось: об их встрече много лет спустя, в 1828 г., сообщает К. Ф. Аделунг, сотрудник персидской миссии Грибоедова (Восп. С. 171).
Уяснить круг дружеских связей Грибоедова в университетскую пору жизни отчасти позволяет записка, посланная им кн. И. Д. Щербатову.36 Это самый ранний из дошедших до нас

- 30 -

грибоедовских текстов и единственный, относящийся к периоду до 1812 г.: «Крайне огорчен, князь, быть лишенным удовольствия присутствовать на Вашем собрании, тому причина мое недомогание. Рассчитываю на Вашу любезность, надеюсь, что Вы доставите мне удовольствие отужинать у нас сегодня вечером. Вы меня обяжете, согласившись на мое приглашение, так же, как Ваши кузены Чаадаевы, члены собрания и т. д., г. Буринский, который, конечно, доставит мне удовольствие своим присутствием. Преданный Вам Александр Грибоедов» (Восп. С. 349; оригинал на французском).
Д. П. Шаховской в работе «Грибоедов и Чаадаев»37 датирует записку 1810 г. или первыми месяцами 1811-го, принимая в расчет то обстоятельство, что адресат, кн. И. Д. Щербатов, в марте 1811 г. выехал из Москвы в Петербург для поступления в Семеновский полк. Определяя верхней границей возможного срока написания 1810 г., Д. П. Шаховской, очевидно, ориентируется на стиль и тон текста, составленного из уверенно употребленных, привычных автору формул светской вежливости. Если Д. П. Шаховской полагал годом рождения Грибоедова 1795-й, то, очевидно, по его ощущению, автору записки никак не могло быть меньше 15 лет.
Авторы комментария к сборнику «А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников» дают более осторожную датировку — до 1812 г., не делая предположений о максимально ранней дате (Восп. С. 349).
Однако до сих пор не было обращено внимание на то, что упоминаемый в тексте З. А. Буринский, магистр философии и поэт, скончался в 1808 г.38 Можно и еще точнее определить нижнюю границу вероятного времени написания, ибо известен самый день смерти Буринского — 4 июня. Довольно неожиданным является источник для этого уточнения. Титульный лист отдельного издания одного из немецких стихотворений И. Б. Петрозилиуса выглядит в русском переводе следующим образом: «На смерть Захария Буринского, магистра философии. Друзьям умершего посвящается Бернардом Петрозилиусом. Он умер 4-го июня на 24 году жизни. Москва. Издано в университетской типографии, 1808».
Факт знакомства, может быть, и дружба Буринского с Петрозилиусом дополнительно освещает личность последнего. Заметим, что по возрасту дружеские отношения между обоими могли быть вполне естественны: гувернер Грибоедова был лишь четырьмя годами старше Буринского.
З. Буринский не может нас не интересовать, будучи одним из весьма немногих лиц, чье знакомство с Грибоедовым в период до 1812 г. надежно подтверждено. Судя по дневниковым

- 31 -

и мемуарным свидетельствам, Буринский, обладавший поэтическим даром и личным обаянием, был заметен и популярен в культурных кругах Москвы начала века. В жихаревских «Записках» имя Буринского соседствует с именами его приятелей: П. В. Злова — актера и певца-любителя; преподавателя пансиона П. В. Богданова, поэта А. Ф. Мерзлякова.39 Среди гостей, присутствовавших на званом обеде у инспектора Пансиона А. А. Прокоповича-Антонского, Жихарев снова рядом с З. Буринским называет А. Ф. Мерзлякова и П. И. Богданова, а также профессоров университета П. И. Страхова, И. Т. Буле, И. А. Двигубского.40
В дневнике Н. И. Тургенева (запись от 23 декабря 1806 г.) мы застаем З. Буринского в окружении пансионских воспитанников Н. Сушкова, С. Соковнина, П. Аржевитинова и других. Передавая впечатления от торжественного акта, состоявшегося накануне, Н. Тургенев помечает: «Буринский славно сказывал стихи, но нехудо и шалил за ужином».41
В. И. Саитов сообщает, что в пору обучения Буринского в Московском университете его ближайшими товарищами были М. В. Милонов, Р. Ф. Тимковский и Н. Ф. Кошанский: «Они устраивали литературные беседы и занимались чтением греческих и римских классиков».42
Сохранилось письмо З. Буринского Н. И. Гнедичу от 4 мая 1806 г., знаменательное пристальной сосредоточенностью автора на событиях душевной жизни, столь характерной для сентименталистского сознания людей поколения Жуковского и Батюшкова: «Ах! мой друг, я имел горестный опыт узнать, что те люди, с которыми дружбу я почитал всегдашнею, те, которые взросли со мною в одних стенах, в глазах друг у друга, которых целых девять лет беспрестанного общения и тесной связи учили быть друзьями — эти люди для первого сорванца, с которыми они знакомы только три месяца, могли охолодеть, перемениться, позабыть и пр., и пр. — так больно договаривать».43
Идейная основа творчества З. Буринского была противоречивой: культ чувства совмещался в ней с просветительским прославлением разума, воспевание «души, собою полной»44 с утверждением высшего смысла человеческого бытия как бытия

- 32 -

общественного. В поэзии Буринского многое только заявлено как возможность, различные варианты дальнейшего развития остались в потенции, так и не реализовавшейся из-за ранней смерти автора. Но самый масштаб его дарования расценивался современниками как, безусловно, крупный. В 1805 г. С. П. Жихарев, прощаясь с университетом и теми, кто был ему в годы учения особенно близок, записал в дневнике (20 декабря 1805 г.): «Не забуду и тебя, милый, беспечный мой Буринский, будущее светило нашей литературы, поэт чувством, поэт взглядом на предметы, поэт оборотами мыслей и выражений и образом жизни — словом, поэт по призванию!»45
Помимо поэтического творчества, З. Буринский занимался преподаванием и переводами. Переводы были источником заработка. Об этом вспоминает А. Д. Боровков: «...кандидат Буринский, знавший хорошо русский и французский языки, брал от книгопродавцев на подряд переводить романы. Он разрезывал их по листам и отдавал для перевода ученикам, платя от 5 до 10 р. асс. за печатный лист оригинала, потом сам все сплачивал и сглаживал стиль».46 Владел З. Буринский и английским; в его «послании Е. Д. Щ.» английский эпиграф, в письме Н. Гнедичу — стихотворная цитата на том же языке. Он даже собирался (о чем сообщал Гнедичу) ехать в Англию, «если удастся поворотить обстоятельства в свою пользу».47 Это намерение не осуществилось.
Какое-то, видимо, короткое время, Буринский преподавал словесность в Благородном пансионе: его имя названо в «Объявлении...» на 1808 г., однако завершить курс этого года он не успел.
Попавший со временем в разряд «забытых поэтов», Буринский все же долго был памятен тем, кто его знал. В 1816 г. в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» его имя с уважением назвал К. Н. Батюшков. В «Записках» А. Д. Боровкова сказано, что «...Буринский проявлял замечательные способности в стихотворстве; он мог бы стать в ряду лучших наших поэтов, если б ранняя смерть не стащила его ad patres».48 Е. Ф. Тимковский, вспоминая так же, как А. Боровиков, о переводческой поденщине, которой занимались бедные учащиеся, говорит и о З. Буринском и намекает при этом на реальные причины преждевременной его гибели: «...из старших студентов, помнится, один Захар Алексеевич Буринский вынесен был своим истинным поэтическим талантом из ряда обыкновенных, дюжинных писак, жаль только, что заблуждение страстей пресекло его слишком рано».49

- 33 -

Из поэтических откликов на смерть Буринского кроме стихотворения И. -Б. Петрозилиуса нам известна «Надгробная песнь З.....’ А......чу Буринскому, сочиненная в день его погребения и петая в собрании друзей его»,50 принадлежавшая А. Ф. Мерзлякову. Если друзьями Буринского был и Мерзляков, и Петрозилиус, и оба входили в один и тот же круг, не значит ли это, что именно здесь мы должны искать связи юного Грибоедова?
Вернемся к записке. Речь в ней идет о том, что Грибоедов, не будучи в состоянии принять приглашение И. Д. Щербатова, зовет его самого и его друзей к себе на ужин. Но куда приглашал его Щербатов ? По-видимому, в свой дом: Грибоедов говорит ему о невозможности присутствовать в «Вашем собрании» (разрядка моя. — Л. Д.). Те, кого хочет видеть Грибоедов, должны были прежде встретиться в щербатовском доме: кузены И. Щербатова, М. и П. Чаадаевы, З. Буринский и некие «члены собрания». Чаадаевы жили в этом доме постоянно под опекой родного дяди, кн. Д. М. Щербатова.
Близость Буринского к семейству Щербатовых подтверждается следующим фактом: адресат его послания, обозначенный инициалами Е. Д. Щ.,51 может быть определен как Елизавета Дмитриевна Щербатова, сестра Ивана Дмитриевича. Предположение это основывается еще и на том, что в тексте послания имеется обращение к Элизе.
(Заметим, кстати, что троюродный брат Грибоедова И. Д. Якушкин в более поздние годы испытывал сильнейшее, но безответное чувство к другой сестре И. Щербатова, Наталье Дмитриевне, знаком же был с ней еще с детских лет).
Похоже, что встреча в щербатовском доме имела какую-то организационную оформленность и не была единственной, а входила в ряд подобных, иначе нельзя было бы говорить о «членах собрания». И, поскольку Грибоедов приглашает участников пожаловать к нему на ужин, само «собрание» не было, вероятно, простым застольем.

***
Особенно частые встречи Грибоедова с братьями Чаадаевыми и И. Щербатовым приходятся, должно быть, на 1808—1810 гг. Их могли сближать частные уроки, дававшиеся профессором Буле. В архиве Н. К. Пиксанова сохранился конспект «Курса философии, проходимого на приватных лекциях г. Буле, профессора при имп. Московском университете, писанного 1808-го года М. Чаадаевым» (Восп. С. 339). Это были, видимо, как раз те «приватнейшие уроки» Буле, которые наряду с публичными лекциями, предложены в «Объявлении», изданном

- 34 -

Университетом на 1807/08 учебный год.52 Лонгинов сообщает, что «Чаадаев (Петр Яковлевич. — Л. Д.) всегда с глубоким уважением и признательностью вспоминал о лекциях <...> Буле».53
Грибоедов в свою очередь заявлял, что «...воспитывался <...> в Московском университете под надзором профессора Буле» (Восп. С. 282). Формулировка «...воспитывался <...> под надзором» предполагает достаточно тесную личную связь студента с профессором. Это, конечно, были домашние занятия. Тому имеются мемуарные подтверждения. В. Шнейдер рассказывал о Грибоедове: «Не довольствуясь университетскими лекциями, он частным образом слушал эстетику у проф. Буле на немецком языке» (Восп. С. 338). Особенно определенно о роли Буле в воспитании Грибоедова сказано у Ф. Булгарина: «Более всех споспешествовал к развитию способностей Грибоедова знаменитый московский профессор Буле. У него Грибоедов брал частные уроки в философских и политических науках на дому и руководствовался его советами по всем отраслям учений».54
В какой период могли происходить эти приватные занятия? Поскольку в 1806—1808 гг. Грибоедов учился на словесном отделении, а в 1810—1812 гг., как мы увидим, на этико-политическом, причем к 1809 г. Буле прекратил там преподавание,55 то самым вероятным временем будет как раз период 1808—1810 гг., т. е. тот же, когда с Буле занимались Чаадаевы и И. Щербатов. Их сверстник и друг И. Якушкин тоже ценил профессора, хотя сведений о его учебе у Буле не имеется. В позднейшем письме к П. Граббе от 21 окт. 1821 г. И. Якушкин говорит, что в деревне ему «попался Буле», и он «десять дней провел очень приятно».56
Где проходили приватные занятия? М. Гершензон полагал, что Чаадаевы и И. Щербатов брали уроки у Буле в щербатовском доме.57 Однако в объявлении о публичных учениях на 1811/12 г. имеется следующая формулировка: «Феофил Буле <...> будет преподавать лекции у себя на дому»58 (разрядка моя. — Л. Д.). Возможно, что в 1808—1810 гг. Грибоедов и его друзья ходили на занятия к самому Буле.59

- 35 -

***
Согласно традиционным утверждениям биографов, после получения в июне 1808 г. диплома на звание «кандидата свободных искусств» (или «кандидата словесности», что, по-видимому, равнозначно) Грибоедов поступил на этико-политическое отделение университета и 15 июня 1810 г. был произведен в кандидаты прав. В последние же два года пребывания в университете Грибоедов якобы занимался на физико-математическом отделении.
Однако в 1976 г. в литературе была отмечена явная, хотя и не замечавшаяся прежде несообразность такого представления. Дело в том, что в 1939 г. В. Сорокин сделал сообщение о найденной им книге регистрации студентов, относящейся к 1810/11 и 1811/12 академическим годам.60
В книге имеются две собственноручные записи Грибоедова — по одной на каждый год. Во второй из них он против своей фамилии указал, чьи курсы желал бы прослушать в 1811/12 г.: Рейнгарда, Штельцера, Шлецера и Сандунова. Все перечисленные Грибоедовым профессора читали свои лекции на этико-политическом отделении. «Нам кажется, — говорит исследователь, — что эти факты достаточно твердо позволяют судить о том, что Грибоедов вовсе не кончал в 1810 г. этико-политического отделения (иначе ему не потребовалось спустя некоторое время записываться на лекции ведущих профессоров этого отделения) и перед войной 1812 г. не занимался на математическом отделении».61
Было выражено сомнение не только в том, что Грибоедов учился в 1808—1810 гг. на этико-политическом отделении, но и в, казалось бы, хронологически точно зафиксированном факте получения им второй кандидатской степени — по правовым наукам. Веской причиной для такого сомнения служит имеющаяся в записи 1810 г. помета Грибоедова, обозначающая его звание как кандидата словесности. Если новое звание Грибоедов получил 15 июня, а занятия в университете, судя по «Объявлениям», начинались 17 августа, то к моменту начала учебного года он должен был бы рекомендоваться «кандидатом прав». Нам, правда, неизвестно, как рано начиналась предварительная запись студентов на лекции будущего года, но, естественно, думать,

- 36 -

что это происходило уже после экзаменов за предыдущий год.
Приведем дополнительные соображения, подтверждающие справедливость пересмотра ранее принятых представлений. Во-первых, надо иметь в виду, что «Московские ведомости» ежегодно публиковали полные списки всех, кто был удостоен тех или иных степеней. Производство Грибоедова в кандидаты в 1808 г., как уже говорилось, зафиксировано в «Московских ведомостях» № 54 за 1808 г., а также в журнале «Периодическое сочинение об успехах народного просвещения» (1808. Вып. 22. Отд. 2. С. 199). О получении же Грибоедовым кандидатской степени в 1810 г. ни в газете, ни в журнале сведений не дано.
Во-вторых, из имеющихся у нас сведений о более чем 750 учащихся Московского университета, числившихся там в 1803—1812 гг., видно, что случай «двойного» кандидатства был бы уникальным. Или почти уникальным: один из студентов, Семен Любимов, имел все же две кандидатские степени (по политическим и физико-математическим наукам), но получил он их одновременно — в 1812 г.62
Такое положение естественно. Рассуждая практически, следует задаться вопросом: зачем лицу, имеющему уже кандидатскую степень, а значит и привилегии, с ней связанные, спустя два года утруждать себя сдачей еще одного экзамена, ровно ничего не меняющего в социальном статусе? Не логичнее ли было бы, затратив некоторые дополнительные усилия, получить следующую степень — магистра, дававшую право уже на гражданский чин коллежского секретаря (10 класса) или же военный чин поручика?
Надо заметить, что сам Грибоедов ни разу не заявлял о себе как о кандидате тех и других наук сразу. В документах разных времен содержится указание либо на словесную, либо на правовую специализацию, но всегда лишь на одну из двух. Ниже мы частично объясним происхождение такой разноречивости в данных документов. Там же мы ответим на вопрос о происхождении даты получения Грибоедовым степени кандидата прав, которая странным образом противоречит известным теперь фактам.
В окончательном виде версия о блистательном прохождении Грибоедовым в 6 лет программ трех разных отделений впервые сложилась у Н. Пиксанова к 1911 г.63 и, видимо, следующим образом: к достоверным данным об окончании в 1808 г. словесного отделения он добавил предположение о прохождении курса этико-политического отделения в 1808—1810 гг., основанное на менее проверенной дате получения Грибоедовым

- 37 -

степени кандидата прав; о математических же занятиях Грибоедова мы знаем лишь из послужных списков и из собственных его показаний следственной комиссии в 1826 г. (причем он никогда не указывает, к какому периоду эти занятия относятся). Но поскольку было известно, что Грибоедов оставался в университете до самого зачисления на военную службу в 1812 г., то интервал 1810—1812 гг. стал рассматриваться как время обучения его на физико-математическом отделении. Выше мы уже говорили о том, что математикой Грибоедов мог заниматься, как и прочие студенты, числясь на любом отделении.
Сведения, опубликованные В. Сорокиным в 1939 г., как-то не были приняты во внимание авторами позднейших работ, не только популярных, но и столь академичных, как монография академика М. Нечкиной «Грибоедов и декабристы». И даже после 1976 г. традиционная версия продолжает пользоваться доверием.
Рукописная книга регистрации студентов, найденная В. Сорокиным, хранится в научной библиотеке МГУ.64 Исследователь не дал ее подробного описания. Между тем даже не очень пристальное рассмотрение ее особенностей может добавить новые сведения к тому скромному объему фактов, касающихся юности Грибоедова, каким мы располагаем.
Структура книги такова, что записи книги каждого года состоят из двух разделов. Первым в 1810/11 академическом году идет раздел, озаглавленный «Имена своекоштных студентов, зачисленных от августа 1810 до...» (не дописано в оригинале). Там всего 49 фамилий. Название второго — «Имена получивших от Ректора письменно позволение слушать профессорские лекции от 1 сентября 1810 года». Таково было официальное название студентов, которые являлись вольнослушателями. К их числу (вопреки мнению М. Нечкиной) и принадлежал А. Грибоедов, проставивший свою фамилию под № 49 из 100, содержащихся в списке.
Заголовки разделов книги на 1811/12 академический год даны на латыни. Первый гласит: «Nomina studiosorum frequentantium hoc anna ad Septem 1811 ad d XXVI lunia anni 1812», что соответствует названию первого раздела предыдущего года и обозначает также перечень имен своекоштных студентов. Здесь уже содержится 181 номер, среди которых под № 156 записан Грибоедов. Второй раздел лишен развернутого заголовка, только в правом верхнем углу страницы имеется маленькая наклейка с надписью «Permissiskem habentium», что означает «разрешение имеющие», т. е. вольнослушатели.
В 1811/12 и своекоштные и вольнослушатели должны были вписывать в графу, озаглавленную «Nomina docentium» имена

- 38 -

тех профессоров, чьи лекции они желают посещать. Имена, названные здесь Грибоедовым, прямо свидетельствуют о его принадлежности, как своекоштного уже студента, этико-политическому отделению.
Что же касается 1810/11 г., то у нас нет данных о том, чьи курсы Грибоедов слушал тогда. Вероятно все же, что это также были профессора этико-политического отделения.

***
Каков был круг общения Грибоедова в 1810—1812 гг.?
В 1810 г. его гувернером становится Иоганн Готлиб Ион. Он занял место И. Б. Петрозилиуса после того, как тот в мае 1810 г. поступил на государственную службу. Ион был тогда молод. По данным «Московского некрополя», он родился в 1787 г. в Sonderhausen.65 Н. П. Загоскин в «Истории Императорского Казанского университета» называет, правда, другой, более ранний год рождения — 1784-й. Он сообщает также, что Ион учился в Геттингене.66
Момент появления Иона в Москве был, очевидно, отмечен в «Записке» С. Н. Бегичева, однако та часть бегичевской рукописи, где могла идти об этом речь, утрачена. Сохранившееся на обрывке листа имя Иона соседствует там с упоминанием о Буле (Восп. С. 24). Правомерно предположить, что Буле, преподававший в Геттингене как раз тогда, когда Ион был там студентом, мог оказаться тем самым, кто рекомендовал Иона семейству Грибоедовых в качестве гувернера.
В газетном отчете о состоявшемся 5 июля 1811 г. торжественном акте в Московском университете имеется список студентов, принятых с 5 августа 1810 г. по 20 июня 1811 г. Один из них, как указано в газете, — «Богдан Иона». В том же самом отчете среди награжденных золотыми медалями его имя дано и в немецком варианте — «Готлиб Ион».67
Публикация фамилии Иона в списке, а также получение им золотой медали свидетельствует о том, что в 1810/11 академическом году, когда Грибоедов, согласно данным книги записи, числился вольнослушателем, его гувернер был своекоштным студентом. Правда, в той же книге в разделе, относящемся к 1810 г., записи Иона мы не находим. Но в полном ли объеме дошел до нас список своекоштных студентов на этот год? В нем всего лишь, как уже говорилось, 49 номеров, тогда как в 1811/12 г. своекоштными записался 181 человек и там уже за № 125 значился Богдан Ион.

- 39 -

Обратим внимание на то, что сделанный им выбор профессоров (Рейнгардт, Шлецер) совпадает с тем, который сделал Грибоедов, хотя у того в списке еще два имени — Сандунова и Штельцера. Любопытно то, что Ион специализировавшийся по правовым наукам, не стал записываться к юристам, а предпочел философские дисциплины. Впрочем, В. В. Шнейдер сообщает, что Ион «всегда сопровождал своего воспитанника на лекции» (Восп. С. 338), так что не исключено, что Сандунова и Штельцера они тоже слушали вместе, хотя для Иона это не было обязательным. Судя по тому, что Грибоедов записался позднее Иона, выбор, возможно, был ему подсказан наставником.
Ион был гувернером Грибоедова два года. Они расстались после того, как Грибоедов, записавшись в Московский гусарский полк, вышел с ним 1 сентября 1812 г. из Москвы в поход.68
О встречах с Грибоедовым рассказывал его соученик В. В. Шнейдер. Некоторое время он как репетитор занимался с Грибоедовым латинской словесностью (Восп. С. 338).69 Так же, как Ион, Василий Шнейдер (тогда еще Август Вильгельм Шнейдер) был принят в университет в начале 1810/11 академического года. В книге записи на этот год он проставил свою фамилию в перечне своекоштных студентов под № 43, указав, что он избрал этико-политическое отделение. В 1811/12 г. Шнейдер снова своекоштным студентом слушал тех же (за исключением Сандунова) профессоров этико-политического отделения, что и Грибоедов, — Штельцера, Шлецера, Рейнгарда.
Располагая списками студентов, напечатанными в «Московских ведомостях» в 1806—1812 гг. и содержащимися в рукописной книге, мы имеем возможность сделать несколько дополнительных предположений об университетских связях Грибоедова. Отметим тех питомцев университета, учившихся в одно время с Грибоедовым, чье знакомство с ним в позднейшие годы более или менее подтверждается источниками.
В первую очередь следует сказать о близких друзьях Грибоедова, братьях Александре (1793—1864) и Никите (1799—1862) Всеволожских. Их имена стоят в рукописной книге в списке вольнослушателей 1810/11 г.
Короткое время (январь — ноябрь 1809 г.), до отъезда в Геттинген, Московский университет посещал П. П. Каверин (1794—1855).70 Нечкина М. В., подробно изучившая вопрос о возможных университетских отношениях Грибоедова с будущими декабристами, называет в этой связи (кроме упомянутых выше И. Якушкина, П. и М. Чаадаевых и И. Щербатова) —

- 40 -

С. П. Трубецкого (1790—1860), Артамона Муравьева (1794—1846), Никиту Муравьева (1796—1843), Михаила Муравьева (1796—1866).71
В записке к В. С. Миклашевич от 6 июня 1826 г. Грибоедов, только что освобожденный Николаем I из-под ареста вместе с другими подобными лицами, сообщает: «Нас представили в 3-м часу на Елагином острову, оттуда Муравьев, который меня и туда привез в своей карете (университетский мой товарищ, не видавшийся со мной уже 16 лет), завез к Жуковской матери на Крестовой, где я и обедал» (Соч. С. 582—583). Весьма вероятно, что здесь упоминается как раз М. Н. Муравьев, который как и Грибоедов, получил «очистительный аттестат». Обедали они у матери офицера Жуковского (по данным комментария книги «Грибоедов в воспоминаниях современников» — Михаил Петрович Жуковский) (Восп. С. 381, 426), надзиравшего за арестованными в Главном штабе и в то же время оказавшего им множество услуг. Д. И. Завалишин объясняет мягкость отношения Жуковского к арестованным и его пособничество им тем, что надзиратель был подкуплен (Восп. С. 134—135). Не исключая этого мотива, выскажем дополнительное соображение. Дело в том, что в рукописной книге среди вольнослушателей 1811/12 г. за № 44 значится некто Михаил Жуковский, записавшийся к 14 (!) профессорам различных отделений.
Если допустить, что офицер Михаил Жуковский и его тезка и однофамилец — одно лицо, станет психологически понятнее, почему только что освобожденные из-под ареста университетские товарищи, Грибоедов и Муравьев, отправились на обед к матери своего вчерашнего тюремщика (обратим внимание на фамильярность обозначения: «к Жуковской матери»). Этот факт был бы менее объясним, если поверить, что Жуковский руководствовался исключительно соображениями корысти.
Некоторые знакомые Грибоедова, учившиеся в университете одновременно с ним, не были названы М. Нечкиной, поскольку не входили в круг его декабристских связей. Среди них — Д. Бобарыкин и С. Соковнин, попавшие в университет, как и Грибоедов, после пансиона. О них речь уже шла.
Журналист М. Н. Макаров (1789—1847), записавшийся на 1810/11 г. вольнослушателем, оставил маленькое воспоминание о беседе с Грибоедовым в доме С. Д. Нечаева, (см. ниже), по-видимому, в 1826 г. (Восп. С. 375).
Д. Смирнов сообщает со слов актера И. Сосницкого, что когда в 1824 г. Грибоедов читал «Горе от ума» в доме Н. И. Хмельницкого, одним из слушателей был В. И. Соц (1788—1841), цензор, переводчик и театральный критик (Восп. С. 252). В. Соц учился в Московском университете с 1804 г.
В биографии профессора И. И. Давыдова (1794—1863) Грибоедов упомянут как его университетский товарищ. В период

- 41 -

студенчества оба занимались у профессора Буле (в 1810 г. Давыдов писал под его руководством диссертацию) и могли быть хорошо знакомы.72
Рядом с Грибоедовым в университете учился поэт В. С. Филимонов (1787—1858, студент с 1805 по 1809 г.). До нас дошло стихотворное послание В. Филимонова Грибоедову — явное доказательство личных отношений.73
Степан Дмитриевич Нечаев (1792—1860) не принадлежал к собственно университетским знакомым Грибоедова. Формально его отношения с университетом ограничились тем, что, имея домашнее образование, он обязан был для служебного продвижения (согласно указу от 6 августа 1809 г.) подвергнуться испытаниям по университетскому курсу и получить аттестат. В гражданскую службу по ведомству иностранных дел он вступил 16 января 1811 г.,74 значит, испытания им были пройдены несколько раньше.
Фактически же молодой С. Нечаев был, как видно, связан с московским студенчеством. В биографии И. И. Давыдова он назван среди товарищей последнего по университету.75 В этом же перечне, как мы помним, стоит и имя Грибоедова.
Существуют и прямые свидетельства близкого знакомства С. Нечаева с Грибоедовым, относящиеся, правда, к более позднему времени. 25 мая 1825 г. С. Нечаев писал из Москвы А. А. Бестужеву: «Твое „Горе от ума“ отдал я для пересылки Ширяеву. Поклонись от меня другу Грибоедову и Кондратью Федоровичу».76 В этих двух фразах — не только знак дружеских отношений, но и несомненное доказательство общности идейной: мы видим здесь С. Нечаева товарищем тех, кто скоро выйдет на Сенатскую площадь — К. Рылеева, А. Бестужева.
С. Л. Мухина, обстоятельно проследившая общественные и литературные связи С. Нечаева,77 обратила внимание на то, что многие из его друзей и знакомых — А. И. Якубович, В. Ф. Тимковский, М. Н. Макаров, В. С. Филимонов, А. А. Бестужев, К. Ф. Рылеев, А. С. Пушкин — были знакомыми Грибоедова.
Сам же Нечаев был мужем сестры того И. С. Мальцева, который поехал с Грибоедовым в Тегеран первым секретарем русского посольства и оказался единственным, уцелевшим при разгроме миссии.

- 42 -

***
Студенческая юность Грибоедова прервалась в тот момент, когда он добровольно записался в Московский гусарский полк, 26 июля 1812 г. Первые из известных нам документов, в которых эта дата названа, — формулярные списки корнета Грибоедова за вторую половину 1813 г., а также за первую и вторую половину 1814 г., составленные соответственно 1 января 1814 г., 1 августа 1814 г. и 1 января 1815 г.78
Обстоятельства, при которых Грибоедов решился оставить университет и вступить в военную службу, изложены им в прошении об отставке, датированном 20 декабря 1815 г. Копия прошения сохранилась в собрании Н. К. Пиксанова. Вводная часть документа содержит важные автобиографические указания:
«По окончании наук в Императорском Московском университете был я произведен в Кандидаты прав сего Университета прошлого 1810 года июня 15 дня, находясь в сем звании, я был готов к испытанию для поступления в чин Доктора, как получено было известие о вторжении неприятеля в пределы отечества нашего и вскоре затем последовало Высочайшее Вашего Императорского Величества воззвание к дворянству ополчиться для защиты отечества, я решил тогда оставить все занятия мои и поступить в военную службу; а как в то время не последовал еще Высочайший Вашего Императорского Величества указ о назначении какими чинами принимать Статских чиновников в военную службу, почему и поступил я в полк, формируемый Графом Салтыковым из Кандидатов прав в Корнеты и в сем чине утвержден Высочайшим Вашего Императорского Величества приказом, отданным прошлого 1813 года августа 31 числа. По присоединении Гусарского Графа Салтыкова полка в состав Иркутского полка и по поступлении оного в Кавалерийские резервы назначен я был в должность адъютанта к Командующему сими резервами Генералу от Кавалерии Кологривову при коем в сем звании нахожусь до сего времени».79
Это самый ранний источник, дающий информацию о том, что 15 июля 1810 г. Грибоедов стал «кандидатом прав» (во всех документах, относящихся к периоду военной службы Грибоедова (1812—1815 гг.) он именуется просто «кандидат Московского университета» — без указания специализации). Здесь же впервые упомянуто о его готовности в 1812 г. поступить «в чин доктора».
Но насколько строг этот документ в изложении фактов? Определяя ученую степень Грибоедова в 1810 г. иначе, чем книга записи студентов, он расходится с ней еще в одном отношении. Первая фраза «прошения» говорит о том, что «кандидатом

- 43 -

прав» в 1810 г. Грибоедов стал «...по окончании курса наук в Императорском Московском университете»,80 тогда как нам доподлинно известно: в 1810/11 и 1811/12 гг. он продолжал посещение лекций. Забыть об этом Грибоедов не мог. Если же он сознательно деформировал некоторые факты своей студенческой биографии, то какова была при этом его цель?
Снова обратимся к тексту «прошения». Обрисовав ситуацию поступления в военную службу и кратко изложив ход этой службы, Грибоедов мотивирует далее просьбу об увольнении тем, что испытывает «жестокий ревматизм в ногах и боль в груди от ушиба лошади».81 Наконец, следует сама просьба: «Дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие прошение мое принять у меня за болезнию от военной службы уволить с определением к статским делам: а как я вступив по Высочайшему Вашего Императорского Величества воззванию к дворянству в военную службу, весьма много потерял против сверстников моих, оставшихся в ученом сословии, то осмеливаюсь предоставить сие во всемилостивейшее воззрение Вашего Императорского Величества».82
Итак, как мы видим, смысл поданного Грибоедовым документа вовсе не сводится к простой просьбе об отставке. Речь идет о том, чтобы при выходе в статскую службу получить повышение в чине. Желание это не сформулировано прямо, а выражено цепью намеков, впрочем, вполне прозрачных. Сначала Грибоедов говорит о своих академических успехах, затем о том, что добровольно прервал свою ученую карьеру, будучи, так сказать, «без пяти минут доктором», и, наконец, о том, что некие его «сверстники», не откликнувшиеся на императорское «воззвание», за то время, пока он находился в армии, успели достигнуть того, чего достиг бы и он, если бы не предпочел долг карьере. На какое же повышение он рассчитывал? Степень кандидата, имея которую Грибоедов оставил университет, соответствовала в статской службе чину губернского секретаря, т. е. 12-му классу в гражданской табели о рангах. Докторская же степень, если бы Грибоедов успел ее добиться, должна была доставить ему чин коллежского асессора 8-го класса. Расчет, таким образом, был серьезный: стать коллежским асессором, миновав сразу три ступени табели о рангах. Прошение Грибоедова было поддержано его начальником, генералом А. С. Кологривовым.83
Остается гадать, действительно ли в 1812 г. Грибоедов был столь близок к поступлению в чин доктора, достаточна ли была для этого его академическая подготовка. Очевидно одно: в

- 44 -

контексте «прошения» фраза о докторстве преследовала практическую цель — подтвердить справедливость притязаний на «чин асессорский, толико вожделенный».84
Менее понятно, зачем понадобилось Грибоедову действительно имевшееся у него звание «кандидата словесности» переменить в прошении на «кандидата прав», передвинув при этом время получения кандидатского звания с 1808 на 1810 г. Возможно, здесь играло какую-то роль то обстоятельство, что производство в коллежские асессоры строго регламентировалось именным указом от 6 августа 1809 г., первый пункт которого гласил: «С издания сего указа никто не будет произведен в чин Коллежского Асессора, хотя бы и выслужил положенное число лет в Титулярных советниках, если сверх отличных одобрений своего начальства не предъявит свидетельства от одного из состоящих в Империи Университетов, что он обучался в оном с успехом наукам, Гражданской службе свойственным».85
Имея надежду получить без выслуги лет, в порядке награждения за отмеченные Кологривовым заслуги и с учетом всех обстоятельств внеочередной чин 8-го класса, Грибоедов мог опасаться, что возникнет еще одно затруднение: его диплом кандидата словесности (или, как сказано в подлиннике, «кандидата свободных искусств») слабо, видимо, подтверждал факт прохождения им наук, «гражданской службе свойственных».
Произведенный Грибоедовым перенос даты получения кандидатской степени на 1810 г. тоже, возможно, имел практическое значение. В каком-то, не совсем ясном для нас, смысле, было выгоднее, чтобы считалось, что ученая степень получена после указа 1809 г. Судя по всему, деловая репутация кандидата свободных искусств 1808 г. и кандидата прав 1810 г. была существенно различной.
Прошение Грибоедова, подкрепленное представлением А. С. Кологривова, получило ход. До нас дошла составленная на основании этих документов и датированная 16 февраля 1816 г. официальная докладная записка с приложенной к ней справкой следующего содержания: «Генерал от кавалерии Кологривов просит, чтобы корнет Грибоедов был отставлен с чином Коллежского Асессора. Из записки у сего прилагаемой видно, что он поступил в военную службу из кандидатов, которые состоят в 12 классе. Есть ли должно его уволить от воинской службы с награждением чина, то ему следует чин 10 класса или Коллежского Секретаря. Место в приказе оставлено, каким чином приказано будет его уволить».86
Пожелания Грибоедова, как видим, существенно этим ограничены. Возможность пожалования его в чин коллежского асессора

- 45 -

(8-й класс), ради чего и была создана версия о несостоявшемся докторстве, к рассмотрению не принята; речь идет лишь о праве Грибоедова на повышение до чина коллежского секретаря (10-го класса). Однако и этот вариант не реализовался. 25 марта 1816 г. вышел приказ, согласно которому Грибоедова уволили губернским секретарем (12-го класса). 8 мая 1816 г. Инспекторским Департаментом Главного Штаба был выдан Грибоедову «паспорт», в тексте которого имелась следующая формулировка: «...за болезнию уволен от воинской службы для определения к статским делам прежним статским чином»87 (разрядка моя. — Л. Д.).
Хлопоты, которые продолжались с декабря 1815 г., не дали результатов. Единственным «приобретением» оказалось то, что во всех известных нам документах Грибоедова (за одним исключением, о котором скажем) — вплоть до последнего послужного списка 1829 г. — стало указываться, что он окончил университет в звании «кандидата прав». Послужные списки составлялись обычно по устным показаниям, так что сохранить эту поправку к биографии для Грибоедова не составляло труда.
Безуспешность попытки добиться повышения при увольнении навела, видимо, Грибоедова на другую мысль. 9 ноября 1816 г., оставив уже военную службу, но не вступив пока в статскую, он писал из Петербурга Бегичеву: «Признаюсь тебе, мой милый, я такой же, какой был и прежде, пасынок здравого рассудка; в Дерпт не поехал и засел здесь». (Соч. С. 499). Чем мог привлечь Грибоедова университетский Дерпт? Не возможностью ли продолжать учение и добиться, быть может, более высокой ученой степени, которая открыла бы путь к следующим чинам в статской службе? Кстати, в Дерпте преподавал и был ректором как раз в эту пору знакомый Грибоедову профессор Х. Л. Штельцер. Но этот план тоже оказался неосуществленным.
В чине губернского секретаря, на который фактически имел право с момента получения в 1808 г. кандидатского диплома, Грибоедов в июне 1817 г. был принят на службу в коллегию иностранных дел. Однако и там продвижение пошло не сразу.
Столь долгая задержка в дальнейшем производстве не на шутку, видимо, его беспокоила. Имеется письмо Грибоедова к С. Бегичеву от 15 апреля 1818 г., в котором тема служебного успеха занимает главное место: «Сделай одолжение, не дурачься, не переходи в армию; там тебе бог знает когда достанется в полковники, а ты надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести» (Соч. С. 503) (курсив мой. — Л. Д.).
Начав ловким каламбуром, употребленным как бы ради красного словца, Грибоедов дальше переходит к изложению собственных дел, и тут за иронией прочитывается подлинное

- 46 -

нетерпение: «Представь себе, что меня непременно хотят послать, куда бы ты думал? — в Персию, и чтоб жил там. Как я ни отнекиваюсь, ни что не помогает, однако я третьего дня, по приглашению нашего министра был у него и объявил, что не решусь иначе (и то не наверно), как если мне дадут два чина тотчас при назначении меня в Тейран. Он поморщился, а я представлял ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко было бы мне цветущие лета свои провести между дикообразными азиятцами, в добровольной ссылке, на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещенными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен. Словом, невозможно мне собою пожертвовать без хотя бы несколько соразмерного возмездия... Мы еще с ним кое о чем поговорили; всего забавнее, что я ему твердил о том, как сроду не имел ни малейших видов честолюбия, а между тем за два чина предлагал себя в полное его расположение <...>.
<...> Кажется, однако, что не согласятся на мои требования. Как хотят, а я решился быть коллежским асессором или ничем» (Соч. С. 504).
Тактика, примененная Грибоедовым в разговоре с Нессельроде, весьма напоминает ту, которая была использована им в прошении 1815 г. Там он намекал на то, что достоин повышения, поскольку, вступив в армию добровольно, «весьма много потерял в сравнении со своими сверстниками», здесь — требует«несколько соразмерного возмездия» за то, что соглашается пожертвовать своими успехами интересам службы.
В середине июля 1818 г. вопрос решился: Грибоедов был назначен секретарем персидской миссии и тогда же произведен, наконец, в титулярные советники 9 класса. Вскоре после этого, и, видимо, как раз в связи с новым назначением, Грибоедову пришлось предъявить документальное свидетельство университетского образования. Не было иного выхода, кроме того, чтобы представить в Коллегию единственный, имевшийся в наличии диплом, — на звание «кандидата свободных искусств». К нему Грибоедов приложил «доношение» следующего содержания: «Представляя при сем полученный аттестат, данный мне от Императорского Московского Университета на звание кандидата 12 класса, покорнейше прошу внести оный в послужной список мой, а подлинный, при сличении оного с приобщаемою у сего копией, возвратить мне обратно.

Августа 5 дня
1818 г.».88
Титулярный советник Грибоедов

Назваться «кандидатом прав» у Грибоедова в возникшей ситуации не было никакой возможности, и он просто опустил

- 47 -

этот момент, обозначив свое университетское звание нейтрально: «кандидат 12-го класса». Но это и был тот единственный случай, когда ему пришлось отступить от принятой версии: уже в послужном списке 1818 г., вероятно, том самом для составления которого и потребовался аттестат, снова почему-то появилась запись «кандидат прав 12-го класса».89

***
При уточнении некоторых обстоятельств университетского этапа жизни Грибоедова оказалось необходимым выйти за хронологические рамки периода. При этом мы были вынуждены коснуться психологических причин возникновения противоречий и неувязок в фактологии, затронуть вопрос трудный и деликатный — о грибоедовском честолюбии.
Пытаться обойти эту проблему не нужно и невозможно: слишком настойчиво мемуарные свидетельства да и высказывания самого Грибоедова, содержащиеся в его письмах, указывают на реальность ее существования. Разумеется, крайние мнения на этот счет, подобные фразе Д. В. Давыдова о «бесе честолюбия», «терзавшем» якобы Грибоедова (Восп. С. 154), не должны приниматься на веру безоговорочно. Они могут быть правильно истолкованы лишь в широком контексте всех известных сведений о Грибоедове и мемуаристе и с учетом конкретной ситуации, которая такое мнение породила.
Но нельзя не видеть, что вопрос служебного статуса и — шире — общественного признания был в сознании Грибоедова одним из доминантных и всегда актуальных. В том числе и в творческом его сознании: мотив «чина» едва ли не столь же последовательно проводится в грибоедовской комедии, как и заглавный мотив «ума».
Автор дает возможность высказаться по этому поводу многим действующим лицам пьесы: центральным — Чацкому, Фамусову, Софье, Молчалину, Скалозубу, Репетилову — и второстепенным — Лизе, княгине Тугоуховской, Наталье Дмитриевне. На одном полюсе этой тематической сферы можно поставить знаменитый «афоризм» Скалозуба:

«Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы;
Об них как истинный философ я сужу».
(Соч. С. 34)

На другом — отчетливо-горькую мысль Чацкого:

«Чины людьми даются,
А люди могут обмануться».
(Соч. С. 55)

В реплике героя — опыт разочарований, со всей полнотой пережитый самим автором.

- 48 -

Понятие «чина», звание «чиновника» не имели для Грибоедова той одиозной окрашенности, какую склонны видеть мы.Они ассоциировались в его сознании с идеей государственной ответственности, служения «делу, а не лицам». Еще в юности, в статье 1814 г., посвященной А. С. Кологривову, Грибоедов заявил: «Хвала чиновнику, точному исполнителю своих должностей, радеющему о благе общем...» (Соч. С. 363). Есть основания полагать, что так он понимал дело и позднее. Хотя возникало, видимо, и искушение соблазном карьеры как таковой. Тут была и внутренняя борьба, подобная той, которую пережил Чацкий:

«И в женах, дочерях — к мундиру та же страсть
Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!
Теперь уж в это мне ребячество не впасть».
(Соч. C. 38)

Крупные и нетерпеливые притязания Грибоедова были прямо связаны с безусловно ощущавшейся им реальной мерой собственной значимости и силы. Это хорошо понял Пушкин, который в своих некрологических строках точно и емко определил важнейшее противоречие судьбы и личности Грибоедова: «Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества — все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности» (Восп.С. 265). Остановимся здесь и вдумаемся: «рожденный с честолюбием, равным его дарованиям»90 (курсив мой. — Л. Д.).

Сноски

Сноски к стр. 20

¹ Московские ведомости. 1803. 26 дек. № 103. С. 1686—1687.

² Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион. М., 1858. С. 32, 33, 81.

³ Объявление о воспитании, учении и содержании в Благородном пансионе при Императорском Московском университете. М., 1802. С. 3. То же в «Объявлении о воспитании...» 1804 г. «Объявление о воспитании..» 1803 г. найти не удалось.

⁴ Там же. С. 9. В частном пансионе в то же время брали 1200 р. ассигнациями за год (Лыкошин В. И. Из «Записок» // А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 33). — Далее ссылки на это издание даются в тексте (Восп. С.).

⁵ Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион. С. 43; Свиньин П. П. Второе письмо из Москвы //Отечественные записки. 1820. Ч. 2. № 3. С. 61; Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича // Русский архив. 1903. Кн. 1. С. 118.

Сноски к стр. 21

⁶ Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича. С. 118.

⁷ Там же. С. 119; см. также: Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион. С. 39.

⁸ Степанов А. И. Страничка из истории воспитания в России конца прошлого века // Русская школа. 1891, № 1. С. 22.

⁹ Там же. С. 23.

¹⁰ Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион. С. 39.

¹¹ Объявление о воспитании... 1802. С. 3.

Сноски к стр. 22

¹² Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича. С. 119.

¹³ Объявление о воспитании... 1802. С. 9.

¹⁴ Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869. С. 179.

¹⁵ Точных данных на 1803 г. нет. В 1804 г. в пансионе воспитывалось «более двухсот человек» (Каченовский М. Т. Взгляд на Благородный пансион при Императорском Московском Университете // Вестник Европы, 1804. Ч. 17. № 19. С. 233.). С годами численность воспитанников росла.

Сноски к стр. 23

¹⁶ Московские ведомости. 1803. 26 декабря. № 103.С. 1686—1687.

Сноски к стр. 24

¹⁷ Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. 3-е изд. М., 1977. С. 87.

¹⁸ Грибоедов А. С. Сочинения. М.; Л., 1959. С. 546. — Далее ссылки на это издание делаются в тексте (Соч. С.).

¹⁹ Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955. С. 192.

²⁰ Смирнов Д. Черновая тетрадь Грибоедова // Русское слово. 1859. Ч. 4. С. 2.

²¹ Орлов Вл. Вокруг Грибоедова // Звезда. 1941. № 5. С. 166.

Сноски к стр. 25

²² ИРЛИ, Грибоедовское собрание Н. К. Пиксанова, № 1415.

²³ Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. С. 90.

²⁴ Аустерлицкое сражение произошло 20 ноября 1805 г.

Сноски к стр. 26

²⁵ В том же возрасте стали, например, студентами А. Н. Раевский, В. М. Прокопович-Антонский, А. И. Лыкошин.

²⁶ «Объявления о публичных учениях в Императорском Московском университете» за все годы обучения Грибоедова (1806—1812) хранятся в Отделе редких книг и рукописей научной библиотеки МГУ.

Сноски к стр. 27

²⁷ Полное собрание законов Российской империи с 1649 г. СПб., 1830. Т. 28. С. 581—582.

²⁸ Там же. С. 582 (Имелись степени «кандидата», «магистра» и «доктора»).

Сноски к стр. 28

²⁹ Там же. С. 580.

³⁰ Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. СПб.; Пг., 1911—1917. 1917. Т. 3. С. 356.

³¹ Белокуров С. А. Новые документы к биографии А. С. Грибоедова // Русское обозрение. 1895, № 3. С. 383—384.

Сноски к стр. 29

³² Московские ведомости. 1808. № 54.

³³ Московский некрополь. СПб., 1908. Т. 2. С. 417.

³⁴ Русский биографический словарь. Павел — Петр. СПб., 1902. С. 700.

³⁵ Там же.

³⁶ Щербатов Иван Дмитриевич, князь (1794—1829), внук историка М. М. Щербатова, двоюродный брат П. и М. Чаадаевых. Был судим за причастность к восстанию Семеновского полка в 1820 г. О нем см.: Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951. С. 552 и др.

Сноски к стр. 30

³⁷ Шаховской Д. П. Грибоедов и Чаадаев (ГЦТМ, ф. 104, № 41).

³⁸ Энцикл. словарь / Брокгауз и Ефрон. 1891. Т. 5. С. 38. В большинстве справочных изданий годом смерти З. Буринского ошибочно указан 1810-й.

Сноски к стр. 31

³⁹ Жихарев С. П. Записки современника. С. 185.

⁴⁰ Там же. С. 206.

⁴¹ Архив братьев Тургеневых. СПб, 1911. Вып. 1. С. 16.

⁴² Сочинения К. Н. Батюшкова. СПб., 1885. Т. 2. С. 525.

⁴³ ГПБ, ф. 197, оп. 1, № 39, л. 1. Как выясняется из дальнейшего содержания письма, «эти люди», вызвавшие своим непостоянством в дружбе прилив ревности, — Семен Васильевич Смирнов, в 1806 г. — магистр философии, породнившийся, между прочим, впоследствии с А. Ф. Мерзляковым, который женился на его сестре, Любови Васильевне.

⁴⁴ Из стихотворения З. Буринского «К к. Е. Д. Щ.» (Приглашение в деревню) // Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах Изд. 2. СПб., 1822. Ч. 5. С. 57.

Сноски к стр. 32

⁴⁵ Жихарев С. П. Записки современника. С. 143.

⁴⁶ Александр Дмитриевич Боровков и его автобиографические записки. СПб. 1899. С. 26.

⁴⁷ ГПБ, ф. 197, оп. 1, № 39, л. 2.

⁴⁸ Александр Дмитриевич Боровков и его автобиографические записки. С. 26.

⁴⁹ Воспоминания Егора Федоровича Тимковского. Киев, 1894. С. 37.

Сноски к стр. 33

⁵⁰ Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л., 1958. С. 254—255.

Сноски к стр. 32

⁵¹ См. прим. 44.

Сноски к стр. 34

⁵² Объявление о публичных учениях. 1807—1808. С. 1—2.

⁵³ Лонгинов М. Воспоминания о П. Я. Чаадаеве // Русский вестник. 1862. Т. 42. С. 121.

⁵⁴ Булгарин Ф. В. Воспоминания о незабвенном Александре Сергеевиче Грибоедове. С. 23.

⁵⁵ В 1809/10 и в 1810/11 академических годах Буле числился профессором словесного отделения, а осенью 1811 г. был уволен из университета.

⁵⁶ Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина. С. 627.

⁵⁷ Гершензон М. О. Молодость П. Я. Чаадаева // Научное слово. 1905. Кн. VI. С. 86.

⁵⁸ Объявление о публичных учениях. 1811—1812. С. 8.

⁵⁹ О Буле см.: Тихонравов Н. С. Сочинения. М., 1898. Т. 3. Ч. 1. С. 29—43; Медведева И. Н. Творчество Грибоедова // Грибоедов А. С. Сочинения в стихах. Л., 1967. С. 13—17; Никитенко А. Александр Иванович Галич. Спб., 1869: Васильчиков А. А. Семейство Разумовских... СПб., 1880. Т. 2. С. 288 и 289. В последней работе приведены письма реакционера П. И. Голенищева-Кутузова (попечителя Московского университета), содержащие чрезвычайно резкие характеристики и оценки Буле как вольномыслящего и независимого человека.

Сноски к стр. 35

⁶⁰ Сорокин В. Новые сведения о студенческих годах А. С. Грибоедова // Московский университет, 1939, 26 июля. № 49. С. 4.

⁶¹ Фомичев С. А. Реконструктивный анализ литературного произведения (Комедия А. С. Грибоедова «Дмитрий Дрянской») // Анализ литературного произведения. Л., 1976. С. 214.

Сноски к стр. 36

⁶² Московские ведомости. 1812. № 55.

⁶³ Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. СПб., 1911. Т. 1. С. IX—X. В грибоедовском собрании Н. К. Пиксанова имеется рукопись его ранней работы «Университетские годы Грибоедова» (1901 г.), где некоторые данные, установленные исследователем впоследствии, еще отсутствуют (ИРЛИ, № 1049—1052).

Сноски к стр. 37

⁶⁴ Отдел редких книг и рукописей научной библиотеки МГУ. Список студентов Московского университета с 1810 по 1815 г. (№ 254 870).

Сноски к стр. 38

⁶⁵ Московский некрополь, СПб., 1907. Т. I (А — I). С. 515.

⁶⁶ Загоскин Н. П. История Императорского Казанского университета. (1814—1819), Казань, 1902. Т. 2, ч. 2. С. 76.

⁶⁷ Московские ведомости. 1811. № 54.

Сноски к стр. 39

⁶⁸ Ион был связан с Грибоедовым и в позднейшие годы. Об их встречах см.: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980.

⁶⁹ См. также: запись других устных воспоминаний В. Шнейдера о Грибоедове: Русский архив, 1875, № 9. Т. 3. С. 43—44.

⁷⁰ Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. С. 88.

Сноски к стр. 40

⁷¹ Там же. С. 88—89.

Сноски к стр. 41

⁷² Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. Т. 1—2, М., 1855. Т. 1. С. 280.

⁷³ Филимонов В. С. Александру Сергеевичу Грибоедову // Московский вестник, М., 1828. Ч. 10. № 13.

⁷⁴ ЦГИА, ф. 1005, оп. 1. № 6, л. 1—2.

⁷⁵ Биографический словарь профессоров... Т. 1. С. 280.

⁷⁶ Русская старина. 1888. № 12. С. 593.

⁷⁷ Мухина С. Л. Безвестные декабристы // Исторические записки. М., 1975. Т. 96. С. 245—249.

Сноски к стр. 42

⁷⁸ ИРЛИ. Грибоедовское собрание Н. К. Пиксанова. № 1416.

⁷⁹ Там же. № 1414.

Сноски к стр. 43

⁸⁰ Там же.

⁸¹ Там же.

⁸² Там же.

⁸³ Там же.

Сноски к стр. 44

⁸⁴ Цитата из сатиры А. Н. Нахимова «Восплачь, канцелярист...», использованная А. С. Пушкиным в «Путешествии в Арзрум».

⁸⁵ Полное собрание законов Российской Империи с 1649 г. Т. 30. С. 1054.

⁸⁶ ИРЛИ. Грибоедовское собрание Н. К. Пиксанова. № 1414.

Сноски к стр. 45

⁸⁷ Белокуров С. А. Новые документы к биографии А. С. Грибоедова // Русское обозрение. 1895. № 3. С. 385—386.

Сноски к стр. 46

⁸⁸ Белокуров А. С. Новые документы... С. 383.

Сноски к стр. 47

⁸⁹ ИРЛИ, Грибоедовское собрание Н. К. Пиксанова. № 14768, л. 70.

Сноски к стр. 48

⁹⁰ Когда настоящая статья находилась в печати, появилась работа Н. Я. Эйдельмана «Мы молоды и верим в рай...» (Дружба народов. 1987. № 10), где пушкинское высказывание интерпретировано сходным образом. Автор благодарит за содействие научного сотрудника Отдела редких книг и рукописей научной библиотеки МГУ Г. А. Космолинскую и хранителя Кабинета-библиотеки Н. К. Пиксанова ИРЛИ АН СССР С. А. Полозкову.