- 133 -
Н. В. Гуров
«ТОТ ЧЕРНОМАЗЕНЬКИЙ...»
(«ИНДЕЙСКИЙ КНЯЗЬ» ВИЗАПУР
В КОМЕДИИ «ГОРЕ ОТ УМА»)«Искусство живого изображения у Грибоедова таково, что исследование его отодвинуло все остальные моменты». Эти слова Ю. Н. Тынянова1 как нельзя лучше определяют одну из самых характерных черт литературной истории «Горя от ума» — живой и долговременный интерес читателей и исследователей к реальным прообразам грибоедовских героев.
В современном литературоведении по вопросу о прототипах «Горя от ума» более или менее общепринятой является точка зрения, сформулированная еще в 1946 г. Н. П. Анциферовым: «Основные персонажи комедии не имеют какого-либо определенного прототипа среди людей грибоедовской Москвы, напротив,
- 134 -
второстепенные персонажи связаны с совершенно определенными лицами».2
Об одном из таких второстепенных персонажей «Горя от ума» (точнее — о его возможном прототипе) и пойдет речь в предлагаемой заметке. При существующей неполноте и фрагментарности данных о жизни и творчестве А. С. Грибоедова любое, пусть даже самое незначительное свидетельство, относящееся к творческой истории «Горя от ума», может, как нам кажется, оказаться полезным для дальнейших исследовательских поисков.
В обширной галерее нарисованных Грибоедовым портретов жителей Москвы персонаж, о котором пойдет речь, появляется одним из первых (д. 1, явл. 7):
Чацкий
А этот, как его, он турок или грек?
Тот черномазенький, на ножках журавлиных,
Не знаю, как его зовут,
Куда ни сунься: тут как тут.
В столовых и в гостиных.Появление «черномазенького» в монологе Чацкого непосредственно вслед за Фамусовым и «отпрыгавшим свой век» дядюшкой — факт, не только сам по себе знаменательный, но и (как, впрочем, и все в грибоедовской комедии) ситуативно обусловленный.
...Только что переступивший порог фамусовского дома Чацкий всячески стремился сломать лед отчужденности, накопившейся за время разлуки между ним и Софьей. Задавая бесчисленные вопросы о Москве и москвичах, он пытается направить разговор в круг общих воспоминаний, заставить Софью вспомнить то, о чем они «болтали и шутили» три года назад. Люди, о которых спрашивает Чацкий, — не просто старые знакомые: это своего рода «московские знаменитости» (вроде «нашего солнышка» — театрала П. А. Позднякова), бывшие прежде постоянной темой городских толков и пересудов. Прототипы персонажей, упоминаемых Чацким в явлении седьмом первого действия (в том числе, стало быть, и «черномазенького»), нужно искать, следовательно, среди людей, пользовавшихся в Москве 1810—1820-х гг. определенного рода «светской известностью».
Это обстоятельство давно уже учли ранние исследователи и комментаторы «Горя от ума». П. А. Вяземский, указав на некоего
- 135 -
«дворянина Сибилева» как на возможный прототип грибоедовского завсегдатая «столовых и гостиных», особо подчеркивал, что «это был в Москве <...> всем и каждому известный господин».3 Спустя сорок с лишним лет М. О. Гершензон, отметив, что наименование «турок или грек» едва ли может быть отнесено к русскому дворянину Сибилеву, предложил считать «вероятным прообразом» этого персонажа «бессарабско-венецианского грека Метаксу», бывавшего «во всех домах Корсаковского и Грибоедовского круга». М. О. Гершензон также цитирует при этом написанное в 1816 г. письмо, в котором один из современников говорит о Метаксе: «Весь мир знает его».4
Следует подчеркнуть, что в ранней редакции «Горя от ума» характеристика интересующего нас персонажа существенно отличается от окончательного варианта:
Чацкий
А этот, как его, он Турок или Грек,
Известен всем, живет на рынках?
Князь? или Граф? Кто он таков?
Опустошитель всех столов
На свадьбах и поминках?Портретные характеристики Грибоедова отмечены, как это уже неоднократно подчеркивалось, исключительной точностью всех, даже самых незначительных на первый взгляд, деталей. Упоминание о титуле «Турка или Грека» сразу же ставит под сомнение и версию П. А. Вяземского, и версию М. О. Гершензона: ни «бессарабский грек» Метакса, ни провинциальный дворянин Сибилев никогда, насколько известно, не претендовал ни на графское, ни тем более на княжеское достоинство. Установить, кого имел в виду в данном случае автор комедии, может помочь, как нам кажется, одна запись в «Дневнике студента» С. П. Жихарева. В литературе, связанной с «Горем от ума» и творчеством Грибоедова, эта запись до сих пор никак не учитывалась.
Под 12 февраля 1805 г. С. П. Жихарев вносит в свой «дневник» рассказ об одном курьезном происшествии в московской церкви: «Ездили в голицинскую больницу к обедне. Певчие хороши, но все не то, что колокольниковские у Никиты-мученика. <...> Отлично поют также и Дмитрия Солунского. Черномазый Визапур — не знаю, граф или князь, — намедни пришел в такой восторг, что осмелился зааплодировать. Полицеймейстер Алексеев приказал ему выйти».5
Текстуальные совпадения между записью Жихарева и «портретом» грибоедовского персонажа заметны с первого взгляда.
- 136 -
Примечательно также, что близкие жихаревской записи элементы текста у Грибоедова «разнесены» по разным редакциям комедии:
Жихарев:
Грибоедов:
«Черномазый Визапур»
«Не знаю, граф или князь...»
«Тот черномазенький...»
(Окончательный текст)
«Князь? или Граф? Кто он таков?»
Грибоедов, таким образом, как бы дважды цитирует Жихарева, и притом каждый раз по-разному. Уже одно это обстоятельство почти полностью исключает возможность случайного совпадения. Можно предположить либо, что запись в «Дневнике» С. П. Жихарева является непосредственным источником грибоедовского «портрета» (нет, однако, никаких данных, свидетельствующих о возможности знакомства Грибоедова с «Дневником студента»), либо (и это более вероятно) что запись Жихарева и грибоедовская характеристика данного персонажа восходят к некоему общему источнику. Таким источником, скорее всего, мог быть чей-нибудь устный рассказ о происшествии в церкви Дмитрия Солунского, рассказ, добросовестно зафиксированный Жихаревым (запись об этом происшествии сделана явно с чужих слов) и хорошо запомнившийся юному Грибоедову. Общих знакомых у Жихарева и Грибоедова, учившихся в одно и то же время в Московском университете и Университетском пансионате, было, очевидно, немало.
Наше предположение о том, что в монологе Чацкого и в записи Жихарева имеется в виду одно и то же лицо, подтверждается характеристикой «черномазого Визапура» в переписках современников и позднейших мемуарах, рисующих жизнь Москвы в 1800—1810 гг. Таких свидетельств современников набирается не так уж мало. О Визапуре вспоминают в своих записках бывший режиссер французской труппы в Москве Арман Домерг и известный в то время поэт князь И. М. Долгоруков, Е. Ф. Тимковский и «бабушка» Е. П. Янькова; его имя встречается в письмах А. А. Перовского (будущего «Антония Погорельского») к П. А. Вяземскому, М. А. Волковой к В. И. Ланской.
«Выкрещенный индеец», носивший княжеский титул и претендовавший на родство с каким-то «правившим в Азии» родом, отставной лейб-гусар, имевший чин статского советника и время от времени исполнявший какие-то таинственные поручения «по части иностранных дел», он появился в Москве примерно в середине 1804 г. и сразу же оказался в центре внимания московского общества. Внимание москвичей привлекали не
- 137 -
только «экзотическая» наружность Визапура6 и его происхождение, но и — в гораздо большей степени — стиль и манера его поведения, в которых педантичное следование принятому в обществе этикету сочеталось с утрированием (или, напротив, отрицанием) некоторых этикетных норм. Странными и необычными казались, например, жителям Москвы аффектированная галантность Визапура и его подчеркнутая доброжелательность к людям посторонним и мало знакомым. Тот же С. П. Жихарев несколько позднее, 15 ноября 1805 г., рассказывая в своем «Дневнике» о вошедших в моду в Берлине «александровских букетах», замечает: «Непременно закажу такой букет и приподнесу востроглазой Арине Петровне на коленях à la Visapour и при мадригале à la Schalikoff».7
Некоторые поступки Визапура выглядели в глазах московской публики откровенно экстравагантными. Из Петербурга, где прежде жил Визапур, доходили в Москву причудливые рассказы о его попытке совершить первый в России полет на воздушном шаре,8 о каких-то серьезных неприятностях по службе, которые ему пришлось претерпеть при Павле I, о его странном поведении на заседании военного суда. Много разговоров в «старой столице» вызвала недавняя женитьба Визапура на богатой московской невесте — дочери бывшего камердинера Екатерины II «статского генерала» А. И. Сахарова.9
- 138 -
Из всего сказанного следует, что Визапур к 1805 г., по свидетельствам современников, уже успел занять свое место в галерее «московских знаменитостей», чудаков и оригиналов. Слова Чацкого «Известен всем...» могут быть, таким образом, отнесены к нему с тем же основанием, что и к другим прототипам «черномазенького турка или грека» — Сибилеву и Метаксе. В то же время свидетельства современников рассказывают не об одних только чудачествах и экстравагантностях «индейского князя». Изучение этих свидетельств (а также связанных с именем князя Визапура архивных материалов) лишний раз заставляет подумать о том, насколько сложным и неоднозначным бывает подчас соотношение образа литературного героя с его реальным прототипом. Персонаж, которому в комедии Грибоедова уделено всего пять строчек текста, в живой исторической действительности оказывается человеком со сложной и весьма примечательной биографией.
К сожалению, биография эта до сих пор во многом остается для нас загадкой. В формулярных списках князя Александра Ивановича (по другим источникам — Андреевича) Порюс-Визапурского (так полностью именовался в официальных документах князь Визапур) говорится, что «происходит из Индейских князей и состоит в вечном подданстве Российском».10 Однако когда и при каких обстоятельствах оказался в России этот единственный представитель титулованного русского дворянства, ведущий свой род из Индии,11 остается до сих пор неизвестным; можно только утверждать, что это произошло не позднее конца 1782 г., — 1 января 1783 г. Визапур был уже зачислен на службу.12 Столь же неясным и загадочным представляется его индийское прошлое.13 Странным кажется и то, что
- 139 -
после смерти Визапура, именовавшегося в России князем на протяжении сорока лет (в том числе — во многих официальных актах), ни в его личном архиве, ни в Департаменте герольдии не оказалось никаких документов, подтверждающих его права на княжеский титул.14
Визапура легко можно было бы заподозрить в самозванстве (в царствие Анны Иоанновны в Петербурге уже подвизался некий авантюрист — не то немец, не то голландец, — выдававший себя за Гин Ахмета, внука Великого Могола),15 если бы не два весьма существенных обстоятельства. Первое — он родился в 1773—1774 гг. и попал в Россию, когда ему не было и десяти лет,16 второе — его имя... Имя, которое он получил не при рождении, а при обращении в христианство, — Александр Порюс-Визапурский.
Основанная на рационалистической философии европейская культура XVIII в. тяготела (как это неоднократно отмечалось уже в работах исследователей-культурологов) к «непосредственной мотивированности» всякого (в том числе и языкового) знака.17 Отсюда — увлечение этимологией и характерное для того времени тяготение к «значащим именам». Этим, очевидно, следует объяснить стремление европейского общества наделять «инокультурных выходцев», прежде всего африканцев и азиатов, попадавших в XVIII в. в Европу, своего рода «именами-ярлыками», ассоциировавшимися с творениями античных авторов и в то же время с «прародиной» этих выходцев (страной или частью света). Вот почему молодой эфиоп, воспитанный
- 140 -
при дворе Петра I, получает в 1720-х гг. имя Ганнибал,18 вот почему шестьдесят лет спустя в новом имени очутившегося в Европе (или в России) мальчика-индийца появляется «Порюс» — произнесенное «на французский манер» латинское Porus, имя сражавшегося с Александром Македонским царя Индии.
Семантика имени индийского выходца оказывается, однако, по сравнению с именем «арапа Петра Великого» гораздо более сложной. Важную роль в его вторичном значении играет не только имя Пора, но и само соединение двух имен царей-противников — Пора и Александра. Имя «выкрещенного индейца» представляло собой, таким образом, своеобразный текст, — зашифрованный, но легко поддающийся расшифровке и указывавший на «предполагаемую функцию» носителя имени:
Александр
Порюс
Визапурский
«Открыватель пути в Индию»;
«Из природных индийских князей»;
«Владетель города Виджапура — княжества Виджапурского».
Где бы и когда бы ни получил свое новое имя князь Визапур, ясно одно: если он и был самозванцем, то — самозванцем «невольным». Те, кто назвали его так, либо сами верили в его «царское» происхождение, либо стремились убедить в нем других.
Следует помнить, что как раз на стыке 1770-х и 1780-х гг., — в то самое время, когда Визапур (предположительно) появляется в России, — восточная политика правительства Екатерины II отличается особенной активностью. В частности, ведется интенсивная разработка проекта установления регулярных торговых связей между Россией и Индией. В рамках этого проекта в 1781—1782 гг. к южным берегам Каспия была послана экспедиция М. И. Войновича, пытавшегося основать торговую факторию в Астрабадском заливе.19
«Основание торговли с Индией», наряду с ликвидацией османских владений в Европе и упорядочением русско-китайских отношений, оставалось, как известно, одной из главных внешнеполитических целей Екатерины II на протяжении всей ее жизни.20 Появление в России — чуть ли не одновременно с отправлением эскадры Войновича — индийского выходца со столь красноречивым именем вряд ли можно считать случайным, как
- 141 -
нельзя считать случайным имевший место в это же время массовый набор греков в русскую армию и русский флот.
В свете всего сказанного становится отчасти понятным, почему биография Визапура, насколько она нам сейчас известна, конечно, вызывает иногда впечатление своеобразной «запрограммированности», «заданности извне». Попав в Россию, Визапур 1 января 1783 г. зачисляется на службу сержантом Киевского гренадерского полка21 и, оставаясь еще «малолетним», регулярно повышается в чине и даже (что со сверхкомплексными офицерами и солдатами бывало уж крайне редко) переводится из одной воинской части в другую. Объяснить это можно только тем, что у Визапура были какие-то достаточно влиятельные покровители, внимательно следившие за его карьерой.
Визапур занимался литературой, и не без успеха. А. Домерг через тридцать лет вспоминает «изящный экспромт», сочиненный Визапуром в честь его сестры, актрисы Авроры Бюрсе.22 И. М. Долгоруков, достаточно известный в то время поэт, постоянный сотрудник московских журналов и альманахов, восхищенный мадригалом Визапура Е. С. Обресковой,23 перевел его стихи на русский язык. Перевод был опубликован в апрельском номере журнала «Аглая» за 1810 г. (4.10. С. 27).24 Характерно, что А. А. Перовский, направляя из Владимира стихи Долгорукова П. А. Вяземскому для публикации в журнале, сопровождает их (в письме от 26 февраля 1810 г.) следующим примечанием: «Тебе, я думаю, известны стихи к Лизавете Семеновне (Обресковой): Être bonne, indulgente et belle...»25
Визапур был автором книги «Croquis de Petersbourg» («Петербургские наброски»), вышедшей около 1804 г. и представлявшей собой своеобразный путеводитель по русской столице.26
- 142 -
Небольшая книжка Визапура, при всей ее подражательности и, быть может, недостаточной серьезности, несомненно является ценным (и до сих пор неизвестным даже специалистам) источником для истории Петербурга в эпоху «дней Александровых прекрасного начала». Описания в ней неизменно отмечены своеобразным «эффектом личного присутствия», стремлением всячески подчеркнуть свою сопричастность жизни петербургского «большого света». Это стремление определилось, по-видимому, не столько индивидуальными качествами Визапура, сколько его оппозицией «инокультурного выходца», желанием как можно полнее адаптироваться в новом культурном окружении. Подобно «арапу Петра Великого» Визапур, очевидно, также мечтал, говоря словами А. С. Пушкина, «перестать быть пришельцем в новом отечестве своем». Так или иначе главная поведенческая характеристика «черномазенького» в монологе Чацкого («Куда ни сунься: тут как тут, В столовых и в гостиных»; «Опустошитель всех столов На свадьбах и поминках».) оказывается, как видно, вполне пригодной и для предложенного нами прототипа.
Действительная военная служба Визапура началась в 1791 г., в сентябре 1800 г. — он уже полковник.27 8 февраля 1802 г. Визапур «по поданному прежде 1 Генваря сего года прошению» отставляется от службы «Статским Советником для определения в Иностранную Коллегию».28 О том, какая служба ожидалась от зачисленного «до определения к должности» статского советника, свидетельствует заведенное в июне 1803 г. Департаментом коммерции дело «О предпринимаемом статским советником князем Визапуром вояже в Индию».29 Из дела этого видно, что в начале 1803 г. Визапур представил Александру I разработанный им план установления прочных торговых связей между Россией и Индией.
Осенью 1804 г. Визапур оказывается в Москве, где 7 октября женится на Н. А. Сахаровой. В Москве он остается и в последующие годы, не без успеха играя взятую на себя роль «светского льва», непременного завсегдатая московских балов
- 143 -
и собраний. Положение Визапура в Москве — «жестоком и снисходительном», по выражению Ф. Ф. Вигеля, городе — во многом напоминало с замечательной точностью описанное А. С. Пушкиным положение «арапа Петра Великого» в Париже. Среди окружавших его было немало таких, кто сумел оценить «быстрые и остроумные ответы» «индейского князя», его «изумительную память», его разговор, «который был, смотря по обстоятельствам, то важным, то шутливым, то легким и поучительным и всегда оригинальным».30 Для некоторых, однако, он подобно пушкинскому Ибрагиму, оставался подобием «какого-то редкого зверя, творения особенного, чужого, перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего».31 М. А. Волкова, писавшая своей корреспондентке, что Визапур — «не что иное, как Мулат, явившийся бог знает откуда и годный только стоять на запятках у кареты вместо негра»,32 была, вероятно, не одинока в своем мнении.
В 1812 г., во время нашествия Наполеона на Россию, имя Визапура появляется вдруг в совершенно новом, неожиданном контексте. А. Домерг рассказывает в своих записках (очевидно, со слов жены и сестры, оставшихся в Москве), что примерно в конце сентября — начале октября 1812 г. Визапур, выехавший ранее из Москвы со своей семьей, возвратился в занятый французами город и потребовал аудиенции у Наполеона.33 Полная безнаказанность Визапура впоследствии может означать только одно: что он попал в Москву с ведома соответствующих петербургских «инстанций» и по их поручению.
Неясные толки об «индийских проектах» Наполеона не могли не волновать русское правительство, нуждавшееся в точной информации о действительных намерениях французов. Визапур с его индийским происхождением, княжеским титулом и совершенным знанием французского языка был, очевидно, наиболее подходящей кандидатурой для проведения такого рода «секретного зондажа». Посылавшие его в Москву люди должны были быть вполне уверены в нем и в искренности тех слов, которыми он в 1803 г. закончил свой план экспедиции в Индию: «Жизнь для меня — невыносимое бремя, если она не потребна государству».34
- 144 -
Имя Визапура исчезает со страниц мемуаров и писем, относящихся к 1810 гг. Мы не знаем пока, как провел он последние годы жизни, где умер и где похоронен. Последняя запись в его формулярном списке свидетельствует о том, что статский советник князь Порюс-Визапурский был «исключен из службы по предложению управляющего Министерством Иностранных дел» 18 декабря 1823 г.
В литературе об А. С. Грибоедове нет прямых указаний на знакомство будущего автора «Горя от ума» с А. И. Порюс-Визапурским. В то же время есть все основания полагать, что юный Грибоедов не только слышал московские толки о чудаковатом «индейском князе», но и встречался с ним в домах общих знакомых. Одним из таких домов мог быть прежде всего дом Обресковых, с которым у князя Визапура существовали, по-видимому, давние связи. (Брат сенатора П. А. Обрескова, генерал М. А. Обресков (1759—1842) при Екатерине командовал Переяславским конно-егерским полком где в 1795—1797 гг. служил Визапур).35 По некоторым данным, с Обресковыми была хорошо знакома семья А. Ф. Грибоедова, дяди поэта. Адъютант Московского главнокомандующего В. А. Обресков (двоюродный брат М. А. и П. А. Обресковых) перед войной 1812 г. добивался руки кузины А. С. Грибоедова Е. А. Грибоедовой (в будущем — княгини Паскевич).36 Сын М. А. Обрескова, А. М. Обресков (1793—1885), профессиональный дипломат, участвовал впоследствии вместе с Грибоедовым в подготовке Туркманчайского мирного договора.37
Князя Визапура Грибоедов мог встретить также и в одном из домов, принадлежащих многочисленному московскому клану Кологривовых. Генерал А. С. Кологривов, под начальством которого Грибоедову предстояло служить в Отечественную войну, в 1796—1802 гг. числился шефом лейб-гусарского полка, куда в 1799 г. был переведен Визапур.38 Грибоедов и Визапур могли, естественно, встречаться также на привлекавших всю Москву балах, маскарадах, театральных спектаклях, ежегодных гуляньях в Сокольниках и под Новинским.
Вместе с тем вполне очевидно, что знакомство А. С Грибоедова с «индейским князем» не могло быть особенно близким — хотя бы потому что, у юноши-студента не могло быть много общего с 37-летним статским советником «на покое». Грибоедов, по-видимому, не столько знал Визапура, сколько наблюдал его в обществе. Данная устами Чацкого характеристика «черномазенького» свидетельствует именно о таком — чисто
- 145 -
«визуальном» — знакомстве автора с прототипом этого персонажа.
Характеристика «черномазенького» возникает в первом монологе Чацкого в окружении целого ряда «синхронных» портретов и зарисовок. К «допожарной» эпохе восходят и образ «ментора-немца», навеянный, как это доказывается в одной из работ С. А. Фомичева, периодом обучения А. С. Грибоедова в Университетском пансионе и в университете,39 и сам термин «трое из бульварных лиц», несомненно, связан с так называемой «Сатирой 1811 г. на Тверской Бульвар».40 Привлекавшие толпы москвичей спектакли и маскарады П. А. Позднякова (традиционно считающегося прототипом упоминаемого Чацким завзятого театрала) также имели место в основном до наполеоновского нашествия (во время пребывания Наполеона в Москве на поздняковской сцене играла французская труппа, а затем, в 1813—1814 гг., — казенные артисты).41 «Допожарными» реминисценциями проникнут и разговор Чацкого с Софьей о танцмейстере Гильоме. Толки о «вертунах залетных из-за Рейна» — проходимцах и авантюристах, пользующихся «модной галломанией», чтобы устроить в России свою карьеру и фортуну,42 возникали в русском обществе еще во времена Сумарокова и Фонвизина, но наиболее характерны были именно для периода 1790—1810 гг., от начала контрреволюционной эмиграции до нашествия 1812 г. (ср. отражение этой темы в литературе того времени — комедиях И. А. Крылова, памфлетах Ф. В. Ростопчина, статьях С. Н. Глинки и т. д.). «Допожарный материал» занимает, таким образом, в первом действии «Горя от ума» довольно значительный (свыше 30 стихов) отрезок текста, отрезок, характеризующийся хронологическим единством и вместе с тем — тематическим и стилистическим единообразием.
В цитировавшейся уже нами работе, посвященной реконструкции комедии «Дмитрий Дрянской», С. А. Фомичев высказал предположение о том, что в «Горе от ума» могли войти — в идейно переосмысленном и стилистически переработанном виде — отрывки из ранних, не дошедших до нас произведений А. С. Грибоедова.43 Он не только указал при этом на текстуальное
- 146 -
совпадение некоторых стихов первого монолога Чацкого с трагедией В. А. Озерова, которую Грибоедов пародировал, но и отметил стилистическую близость характеристики московского театрала («А наше солнышко, наш клад...») «одной из распространенных форм народной драматургии — прибаутками балаганного зазывалы».44 Общеизвестно свидетельство В. В. Шнейдера о том, что Грибоедов, будучи студентом, «читал своим товарищам стихи своего сочинения, большею частью сатиры и эпиграммы».45 Наличие в первом действии «Горя от ума» целой группы стилистически однородных портретных зарисовок «допожарного» периода дает основание поставить вопрос: не являются ли все они фрагментами еще одного юношеского произведения А. С. Грибоедова, написанного (как и позднейший памфлет на М. Н. Загоскина) в стиле раешника приблизительно в 1810—1812 гг., сатиры на московское общество?46
СноскиСноски к стр. 133
1 Тынянов Ю. Н. Сюжет «Горя от ума» // Литературное наследство. М., 1946. Т. 47—48. С. 150.
Сноски к стр. 134
2 Анциферов Н. П. Грибоедовская Москва // А. С. Грибоедов (1795—1829). Сб. статей / Под ред. И. Клабуновского, А. Сломинского. М., 1946. С. 167. См. также: Орлов В. Н. Художественная проблематика Грибоедова // Литературное наследство. Т. 47—48. С. 24—25. — С некоторыми оговорками точка зрения Н. П. Анциферова принимается в работе С. А. Фомичева «Комедия А. С. Грибоедова „Горе от ума“: Комментарий. Книга для учителя» (М., 1983. С. 70—71).
Сноски к стр. 135
3 Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1883. Т. 8. С. 223.
4 Гершензон М. О. Грибоедовская Москва. М., 1914. С. 80—81.
5 Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955. С. 25; ср.: Пыляев М. И. Полубарские затеи // Исторический вестник. 1881, № 6. С. 550—552; Записки Е. Ф. Тимковского // Киевская старина. 1894, апрель. С. 11.
Сноски к стр. 137
6 Современникам особенно запомнились «темнооливковый, почти черный» цвет кожи Визапура, его широкое лицо с небольшими глазками, плотное телосложение и «длинные, курчавые волосы», см.: Воспоминания Фаддея Булгарина. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни. СПб., 1846. Ч. 2. С. 64; Domerque A. La Russie pendant les guerres de I’Empire (1805—1815). Paris, 1835. Т. 2. Р. 102—103; Долгоруков И. М. Капище моего сердца, или словарь всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течение моей жизни. М., 1874. С. 57. В русском языке первой половины XIX в. слово «черномазый», впервые зарегистрированное в Академическом словаре 1847 г., означало прежде всего (если не исключительно) «обладающий черной или смуглой кожей». Словарь В. И. Даля, например, дает только одно значение: «весьма смуглый лицом» (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4. С. 596). Вторичные значения этого слова «темнокожий», «черноволосый»; «темнокожий», «черный», «грязный» развиваются значительно позже (Словарь современного русского литературного языка. М.; Л., 1963. Т. 17. Стб. 908).
7 Жихарев С. П. Записки современника. С. 123.
8 Воспоминания Фаддея Булгарина. С. 63—67; см. также: Франк М. Л. История авиации. СПб., 1911. Т. 1. Ч. 1. С. 33.
9 Янькова Е. П. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений. СПб., 1885. С. 459. Янькова приводит в своих воспоминаниях «стишки», сложенные по этому поводу московскими острословами (относя их ошибочно к браку А. М. Пушкиной с О. А. Ганнибалом):
Нашлась такая дура,
Что, не спросясь Амура,
Пошла за Визапура.(См. также: Телетова Н. К. Забытые родственные связи А. С. Пушкина. Л., 1981. С. 13—14). Сведения об А. И. Сахарове см.: ЦГИА, ф. 1343, оп. 29, ед. хр. 1288, л. 5—6, 8—10. Он бегло упоминается в сочинении М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России».
Сноски к стр. 138
10 Списки находятся в деле Департамента герольдии «О возведении в княжеское достоинство рода Порюс-Визапурских» (ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 15—16, 78—80). В других документах, имеющихся в том же деле, указывается, что А. И. Порюс-Визапурский «по <...> спискам показан сначала из Монгольских и Визапурских, а потом из Индейских князей» (там же. С. 55).
11 См.: Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. 2-е изд., СПб., 1895. Т. 2. С. 123—124. — В XVIII в. отмечено несколько случаев перехода в православие индийцев, живших в Астрахани и Кизляре; Русско-индийские отношения. Сборник документов. М, 1965. С. 55—57, 98—99). Однако все «новокрещенные индийцы» пополняли собой, как правило, непривилегированные сословия — купечество и мещанство.
12 ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 15, 78.
13 Известный советский антрополог, член-корреспондент АН СССР В. П. Алексеев, ознакомившись по нашей просьбе с описанием внешности Визапура (ср. выше, прим 6), указал, что эти описания ближе всего соответствуют антропологическим характеристикам представителей некоторых этнических групп, живущих в различных областях Южной и Центральной Индии (включая южные районы современных штатов Махараштра и Мадхья—Прадеш). По своему социальному статусу эти группы относятся, как правило, к низшим кастам или вообще стоят вне кастовой системы. «Фамильное прозвание» Визапурский (Визапур) происходит от города Биджапура, расположенного (в пределах отмеченной выше зоны) под 16048́ с. ш. и 75046́ в. д. Город Баджапут (санскр. Vijayapura «город победы») и прилегающие к нему области в период раннего средневековья находились под властью различных царских династий (Чалукья, Раштракута, Ядава), а с начала XIV в. — Делийского султаната. В середине XV в. Баджапут становится центром самостоятельного государства — Биджапурского султаната, который просуществовал до конца XVII в, когда владения султанов были разделены между Делийскими Монголами и маратхским государством Шиваджи. В окрестностях Биджапура в XVII—XVIII вв. существовало много мелких феодальных владений, управляющихся как мусульманскими, так и индусскими правителями. См.: The Imperial Caretteer of India v. Viii Oxford, 1908. Р. 173—174, 177—178, 186—187; Nilakanta Sastri K. A. History of South Oxford, 1958. Р. 250—251, 281—286, 479—480.
Сноски к стр. 139
14 Дело об утверждении рода Порюс-Визапурских в княжеском достоинстве было возбуждено в 1824 г. вдовой Визапура и его старшим сыном А. А. Порюс-Визапурским (1805—1865). После четырехлетнего рассмотрения в Сенате дело было решено Николаем I в пользу просителей на том основании, что Визапур был дважды «поименован князем» в указах Александра I. ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 57—58; см.: Санкт-петербургские сенатские ведомости. № 20 (19 мая 1828 г.). С. 692—693.
15 Русско-индийские отношения в XVIII в. С. 16—18, 123—128.
16 Приблизительная дата рождения Визапура устанавливается по формулярным спискам (ср. выше, прим. 11). В первом из них, относящемся к началу 1802 г., возраст Визапура показан 27 лет; во втором, составленном в 1822—1823 гг., — 47 лет. Дата определяется с учетом возможного в то время «переноса» возрастных данных в списки из более ранних документов.
17 Лотман Ю., Успенский Б. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Художественная культура XVIII века: Материалы научной конференции. М, 1974. С. 264—265, 272—274.
Сноски к стр. 140
18 Леец Г. Абрам Петрович Ганнибал. Таллин, 1984. С. 96—97; по мнению автора, А. П. Ганнибал получил эту фамилию во время своего пребывания во Франции.
19 История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1967. Т. 4. С. 529—534; Валишевский К. Роман Императрицы. СПб., 1911. С. 435—436; Дружинина Е. И. Северное Причерноморье в 1775—1801 гг. М, 1959. С. 50— 55; об экспедиции М. И. Войновича см.: Габлиц К. Исторический журнал бывшей в 1781 и 1782 годах на Каспийском море Российской эскадры под командою флота капитана второго ранга графа Войновича. М., 1809.
20 Высказывание Екатерины об этом несколько раз приводит в своих «Записках» и «Объяснениях» Г. Р. Державин (Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1876. Т. 6. С. 606; ср.: СПб., 1863, Т. 1. С. 430).
Сноски к стр. 141
21 ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 5, 78. Доклад Сената, направленный Александру I в связи с просьбой А. А. Порюса-Визапурского, особо отмечает, что «проситель <...> не представляет доказательств, чтоб предки его состояли в подданстве России и в службе, а находился в службе только его отец» (там же, л. 45 об., ср.: лл. 31—36). Есть основания считать, что детские годы (хотя бы частично) Визапур провел в Петербурге: в стихотворении «Послание Петербургу», которым открывается его книга «Петербургские наброски» (см. ниже), он говорит, обращаясь к городу: «Тебе я отдал дни мои с самого раннего детства» (Je te donnai mes jours dès ma plus tendre enfance).
22 Domergue A. La Russie. Р. 104.
23 Е. С. Обрескова, урожденная Волчкова (1775—1856), — жена сенатора П. А. Обрескова (1752—1814), производившего в 1810 г. ревизию Владимирской губернии (Русский биографический словарь. СПб., 1904. С. 64—65).
24 Лонгинов М. Н. Хронология некоторых стихотворений князя Ивана Михайловича Долгорукова // Русский Архив. 1865. Стб. 369. В своих записках И. М. Долгоруков упоминает также «эпистолу» Визапура к реке Клязьме, «французскими стихами очень хорошо написанную» (Капище моего сердца, или словарь всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях. С. 58).
25 Погорельский А. Избранное. М., 1985. С. 121.
26 Полное заглавие книги. Croquis de Petersbourg par le P... de V... cidevant Colonel aux Cardes St. Petersbourg, chez Bouvat libraire, Perspective de Newsky № 76; de l’lmrimerie du l-r Corps des Cadets. Авторство Визапура и дата публикации устанавливается в каталоге ГПБ (Bibliothèque Impèrial Publique de St. Pétersbourg Catalogue de la section de «Russica», ou écrits sur la Russie en langues étrangères. T. 2. St. Pétersbourg, 1873. Т. 2. P. 491). Внутренняя хронология текста свидетельствует о том, что книга была написана в основном не позднее начала 1803 г.; Г. Н. Геннади ошибочно приписывает ее А. А. Порюс-Визапурскому (Русский архив. 1867). (Стб. 973).
Сноски к стр. 142
27 ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 15—16; Croquis de Petersbourg. P. 29; Всевысочайшие приказы, отданные E И В Государя Императора 1799 года. СПб., 1800. С. 220, 279, 281.
28 Санктпетербургские ведомости. № 13. 14 февраля 1802 г. С. 285; ср.: ЦГИА, ф. 1346, оп. 46, ед. хр. 676, л. 14, 27.
29 ЦГИА, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 87; ф. 1329, оп. 3 ед. хр. 279, № 228; О «Миссии Визапура» рассказывает вкратце в своей статье О. Ф. Соловьева (К вопросу об отношении царской России к Индии в XIX — начале XX века // Вопросы истории. 1958. № 6. С. 98).
Сноски к стр. 143
30 Domergue A. La Russie. Р. 103.
31 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л., 1938. Т. 8. С. 5.
32 Частные письма 1812 г. От Марии Аполлоновны Волковой к Варваре Ивановне Ланской // Русский архив. 1872. Стб. 2416—2417.
33 Domergue A. La Russie. Р. 108—109.
34 ЦГИА, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 87, л. 3. Предлагаемая реконструкция «миссии» Визапура в Москву остается, естественно, лишь гипотезой до тех пор, пока не будут найдены и обнародованы относящиеся к этому эпизоду архивные материалы. Вероятность предложенной интерпретации косвенно подтверждается рассказанной в записках Ф. Ф. Вигеля историей эмигранта-швейцарца Ф. Кристина (Вигель Ф. Ф. Записки М., 1928. Т. 2. С. 167—168) Дезинформация противника посредством «мнимой измены» некоего лица, предпочтительно — иностранца на русской службе, была, по-видимому, излюбленным приемом российской тайной дипломатии того времени.
Сноски к стр. 144
35 О М. А. Обрескове см.: Русский биографический словарь (Обезьянинов — Очкин). СПб., 1904. С. 65—66.
36 Переписка М. А. Волковой // Вестник Европы, 1874, август. С. 653; сентябрь. С. 151, 156, 167.
37 Грибоедов А. С. Сочинения. М.; Л., 1959. С. 444.
38 Манзей К. История лейб-гусарского полка. СПб., 1857, Т. 1. С. 165—167.
Сноски к стр. 145
39 Фомичев С. А. Реконструктивный анализ литературного произведения ( Комедия А. С. Грибоедова «Дмитрий Дрянской») // Анализ литературного произведения. Л., 1976. С. 223—224.
40 Русская старина. 1897. № 4. С. 67—72. — На эту связь указывает в своем комментарии к комедии Грибоедова С. А. Фомичев (Комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума»: Комментарий. С. 77—78).
41 Всеволодский-Гернгросс В. Н. Театр в России в эпоху Отечественной войны. СПб., 1912. С. 164—165, 176.
42 С. А. Фомичев справедливо сопоставляет слова Чацкого о Гильоме со слухами о «скандальной» женитьбе эмигранта И. С. Лаваля на А. Г. Козицкой (Комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума»: Комментарий. С. 80); ср. аналогичные рассуждения о карьере отца и сына Рибопьеров у Ф. Ф. Вигеля. (Записки. Т. 1. С. 310—312).
43 Фомичев С. А. Реконструктивный анализ литературного произведения. С:. 216—217.
Сноски к стр. 146
44 Там же. С. 223—224.
45 А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1929. С. 329. По предположению М. В. Нечкиной, В. И. Штейнгель, называя в своих показаниях Следственному комитету фамилию Грибоедова среди писателей, способствовавших развитию в нем «либеральных понятий», имел в виду не «Горе от ума», а не дошедшие до нас «мелкие вольнодумные стихотворения» (Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. М., 1977. С.495).
46 Говоря об интересе А. С. Грибоедова к Индии, упоминают обычно о его примечаниях к «Запискам» Дементия Цикулина. Между тем, по свидетельству С. Н. Бегечева, Грибоедов во время пребывания в Тебризе в 1818-1823 гг. «начал также учиться санскритскому языку, но учение это не кончил» (А. С. Грибоедов в воспоминания современников. М., 1980. С. 27). Если это свидетельство верно, А. С. Грибоедов был одним из первых русских, обратившихся к изучению санскрита.