72

С. Есенин. В первый
раз рисовал в своей жизни
по Лику Дид Ладо

Рисунок и подпись под ним.

Воспроизводится по оригиналу (РГАЛИ, ф. 190, оп. 1, ед. хр. 139).

Датируется 1919—1920 (?) гг. — временем общения Есенина с портретируемым (см. ниже).

Опубликована: журн. «Огонек», М., 1960, № 22, с. 32 (в заметке В. Земскова «Рисунок Сергея Есенина»).

Дид Ладо. — Возможно, что за этим псевдонимом скрывался Алексей Станиславович Белевский (1859—1919?), писатель и публицист, автор вышедших в Москве под псевдонимом «Белоруссов» книг «Из пережитого» (1906) и «В старом доме» (1908). Под тем же псевдонимом А. С. Белевский особенно много печатался в начале XX в. (журналы «Путь», «Вестник Европы», «Лебедь», «Русское Богатство», «Северные Записки» и газета «Час»). В последней он и обозначился как «Дид Ладо» в 1907 г. Не исключено, впрочем, что аналогичным псевдонимом мог воспользоваться и другой человек, настоящее имя которого неизвестно.

Есенин познакомился с Дид Ладо, видимо, в начале 1919 г. в Москве. Тот, как и имажинисты, был завсегдатаем кафе поэтов «Домино». Вместе с ним Есенин и Мариенгоф ездили в Петроград в июле 1919 г. (см. Мой век, с. 322—324).

Театральный художник В. Комардёнков вспоминал:

«Бывал в „Союзе“ художник, называвший себя Дид Ладо. Этот человек в годах, с бородкой, по манерам напоминал Луку из пьесы М. Горького „На дне“. За небольшую мзду он рисовал на четвертушке бумаги портреты посетителей,

73

рисовал плохо, но похоже» (Комардёнков В. Дни минувшие. М.: Сов. художник, 1972, с. 67).

Основанием для ориентировочной датировки рисунка Есенина может послужить событие, описанное в воспоминаниях В. Шершеневича «Великолепный очевидец»:

«Среди нас в кафе „Домино“ был художник, фамилию его я не знал. Звали его псевдонимом Дид Ладо. Он был веселый парень и, несмотря на свои сорок-пятьдесят лет, держался так, что возраст его забывался. Он был схож с теми художниками, которые на улицах и на бульварах пишут мгновенные портреты. Карандаш Дид Ладо не знал задач искусства, но и не знал препятствий. За вечер в „Домино“ Ладо успевал зарисовать десяток матросов, которые хотели оставить свою памятку продажным спутницам, пяток поэтов, чтоб для рекламы разложить эти рисунки под стекло столиков, выпить десять стаканов кофе, и все это балагуря и словно развлекаясь, а не работая <...>.

Однажды Устинов, который жил в гостинице на Тверской (тогда она, кажется, называлась „Люкс“), пригласил к себе нас и Ладо. <...>

Мы сидели у Устинова и тихо ужинали. Столетнего вина не было. Дид Ладо осушал жидкость, недавно выкачанную из зазевавшегося автомобиля.

Беседа носила дружественный и мирный характер.

Устинов жаловался на напряженное положение на фронте. Кусиков, как всегда, бренчал гитарой и шпорами.

Устинов сказал:

— Того и гляди, они займут Воронеж.

Вдруг неожиданно для всех Дид Ладо, уже вместивший в себя больше влаги, чем может вместить бак „форда“, с явно несоображающими глазами ляпает:

— Вот тогда им по шее накладут!

Есенин не понял:

74

— Чего ты, Ладушка, плетешь чушь?! Если отнимут Воронеж, так, значит, не им, а нам наклали.

— Я и говорю: большевикам накладут, слава богу!

Устинов встает. Хмель выскочил у всех, кроме Ладо, который так и не соображает, что он сказал.

Устинов подходит к столу, вынимает оттуда наган и мерными, спокойными шагами направляется к художнику. При виде дула тот тоже трезвеет и начинает пятиться к стене, пока, смешно дрыгнув ногами, не падает на кровать, оказавшуюся за его спиной. <...>

Медленно поднимается наган. Кусиков и я бросаемся между ними. Одно мгновенье, и Ладо стоит на коленях, прося прощения, а мы с Кусиковым летим куда-то в угол:

— Будете защищать — и вас заодно!

И вдруг вырывается Есенин. Он, кажется, никогда не был таким решительным. Он своим рязанским умом лучше нас всех оценил создавшееся положение. Он подлетает к стоявшему на коленях художнику: раз по морде! два по морде! Дид Ладо голосит, Есенин орет, на шум открываются двери и из коридора сбегаются люди. Стрелять Устинову уже трудно. Да и картина из трагической стала комичной: Есенин сидит верхом на Ладо и колотит его снятым башмаком.

Затем Устинов берет Ладо за шиворот и, спрятав револьвер, выводит гостя в коридор. Там легкий толчок, от которого Ладо головой открывает дверь противоположного номера; еще один толчок — и Ладо быстро сосчитывает абсолютно все ступени из бельэтажа.

Больше Ладо в кафе не появлялся» (Мой век, с. 590—591).

Рисунок мог быть исполнен Есениным до происшествия в гостинице «Люкс», которое произошло в дни надвигающейся угрозы взятия деникинцами Воронежа. Предвестником приветствуемого Дидом Ладо события стало, по всей

75

видимости, занятие 21 июня 1919 г. белогвардейцами городов Валуйки и Калач — от них было рукой подать до Воронежа.

Впрочем, после указанной даты Дид Ладо (вопреки словам Шершеневича) продолжал бывать в кафе Всероссийского союза поэтов (ВСП). Его имя, в частности, стояло на афишах ВСП 7 и 13 авг. 1919 г. (ГЛМ), так что Есенин мог зарисовать художника и позже «эпизода с Устиновым».

И. В. Комардёнков, и В. Шершеневич делают акцент на возрасте самодеятельного художника: «человек в годах». Об этом же свидетельствует в «Романе без вранья» и А. Мариенгоф:

«По паспорту Диду было за пятьдесят, по сердцу — восемнадцать. <...>

Дид с нами расписывал Страстной монастырь, переименовывал улицы, вешал на шею чугунному Пушкину плакат: „Я с имажинистами“.

В СОПО читал доклады по мордографии, карандашом доказывал сходство всех имажинистов с лошадьми: Есенин — вятка, Шершеневич — орловский, я — гунтер.

Глаз у Дида был верный» (Мой век, с. 322—323).

Да и у Есенина глаз был тоже верный: на его рисунке изображен человек, которому «по паспорту...за пятьдесят» и который напоминает «по лику» горьковского Луку.