103

1210. А. С. СУВОРИНУ

16 августа 1892 г. Мелихово.

16 авг.

Больше писать я не стану, хоть зарежьте. Я писал в Аббацию, в St. Мориц, писал раз десять по крайней мере. До сих пор Вы не присылали мне ни одного верного адреса, и потому ни одно мое письмо не дошло до Вас и мои длинные описания и лекции о холере пропали даром. Это обидно. Но обиднее всего, что после целого ряда моих писем о наших холерных передрягах Вы вдруг из веселого бирюзового Биаррица пишете мне, что завидуете моему досугу! Да простит Вам аллах!

Ну-с, я жив и здрав. Лето было прекрасное, сухое, теплое, изобильное плодами земными, но вся прелесть его, начиная с июля, вконец была испорчена известиями о холере. В то время, как Вы в своих письмах приглашали меня то в Вену, то в Аббацию, я уже состоял участковым врачом Серпуховского земства, ловил за хвост холеру и на всех парах организовал новый участок. У меня в участке 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Утром приемка больных, а после утра разъезды. Езжу, читаю лекции печенегам, лечу,

104

сержусь и, так как земство не дало мне на организацию пунктов ни копейки, клянчу у богатых людей то того, то другого. Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всею обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень. Одним словом, А. П. Коломнин должен гордиться, что учился в той же гимназии, где и я. Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, — это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московск<ом> уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается и что запятая начинает терять свою силу. Надо также думать, что она сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас. Интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег; я вижу ее каждый день и умиляюсь, и когда при этом вспоминаю, как Житель и Буренин выливали свои желчные кислоты на эту интеллигенцию, мне делается немножко душно. В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить всё, что делается. Впрочем, об этом нельзя говорить коротко.

Способ лечения холеры требует от врача прежде всего медлительности, т. е. каждому больному нужно отдавать по 5—10 часов, а то и больше. Так как я намерен употреблять способ Кантани — клистиры из таннина и вливание раствора поваренной соли под кожу, — то положение мое будет глупее дурацкого.

105

Пока я буду возиться с одним больным, успеют заболеть и умереть десять. Ведь на 25 деревень только один я, если не считать фельдшера, который называет меня вашим высокоблагородием, стесняется курить в моем присутствии и не может сделать без меня ни единого шага. При единичных заболеваниях я буду силен, а если эпидемия разовьется хотя бы до пяти заболеваний в день, то я буду только раздражаться, утомляться и чувствовать себя виноватым.

Конечно, о литературе и подумать некогда. Не пишу ничего. От содержания я отказался, дабы сохранить себе хотя маленькую свободу действий, и потому пребываю без гроша. Жду, когда отмолотят и продадут рожь, а до тех пор буду питаться «Медведем» и грибами, которых у нас видимо-невидимо. Кстати сказать, никогда я не жил так дешево, как теперь. У нас всё свое, даже хлеб свой. Думаю, что через два года все мои расходы по дому не будут превышать тысячи рублей в год.

Когда узнаете из газет, что холера уже кончилась, то это значит, что я уже опять принялся за писанье. Пока же я служу в земстве, не считайте меня литератором. Ловить зараз двух зайцев нельзя.

Вы пишете, что я бросил «Сахалин». Нет, сие мое детище я не могу бросить. Когда гнетет меня беллетристическая скука, мне приятно бывает браться не за беллетристику. Вопрос же о том, когда я кончу «Сахалин» и где буду печатать его, не представляется для меня важным. Пока на тюремном престоле сидит Галкин-Враский, выпускать книгу мне сильно не хочется. Вот разве нужда заставит, тогда другое дело.

Во всех своих письмах я назойливо задавал Вам один вопрос, на который, впрочем, Вы можете не отвечать мне: где вы будете жить осенью и не хотите ли вместе со мною прожить часть сентября и октября в Феодосии и Крыму? Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Впрочем, если Вам противно мое безделье, то я могу пообещать написать с Вами или около Вас пьесу, повесть... А? Не хотите? Ну бог с Вами.

Была два раза астрономка. В оба раза мне было с нею скучно. Был Свободин. Он становится всё лучше

106

и лучше. Тяжелая болезнь заставила его пережить метаморфозу душевную.

Видите, как я длинно пишу, хотя и не уверен, что это письмо дойдет до Вас. Вообразите мою холерную скуку, мое холерное одиночество и вынужденное литературное безделье и пишите мне побольше и почаще. Ваше брезгливое чувство к французам я разделяю. Немцы куда выше их, хотя их почему-то и называют тупыми. А франко-русские симпатии я так же люблю, как Татищева. Что-то ёрническое в этих симпатиях. Зато приезд к нам Вирхова мне ужасно понравился.

У нас уродился очень вкусный картофель и дивная капуста. Как Вы обходитесь без щей? Не завидую ни Вашему морю, ни свободе, ни хорошему настроению, какое испытывается за границею. Русское лето лучше всего. А, сказать кстати, за границу мне не особенно хочется. После Сингапура, Цейлона и, пожалуй, нашего Амура Италия и даже кратер Везувия не кажутся обольстительными. Побывав в Индии и Китае, я не видел большой разницы между заграницей и Россией.

В Биаррице живет теперь мой сосед, владелец знаменитой Отрады, граф Орлов-Давыдов, бежавший от холеры; он выдал своему доктору на борьбу с холерой только 500 руб. Его сестра, графиня, живущая в моем участке, когда я приехал к ней, чтобы поговорить о бараке для ее рабочих, держала себя со мной так, как будто я пришел к ней наниматься. Мне стало больно, и я солгал ей, что я богатый человек. То же самое солгал я и архимандриту, который отказался дать помещение для больных, которые, вероятно, случатся в монастыре. На мой вопрос, что он будет делать с теми, которые заболеют в его гостинице, он мне ответил: «Они люди состоятельные и сами вам заплатят...» Понимаете ли? А я вспылил и сказал, что нуждаюсь не в плате, ибо я богат, а в охране монастыря... Бывают глупейшие и обиднейшие положения... Перед отъездом гр. Орлова-Давыдова я виделся с его женой. Громадные бриллианты в ушах, турнюр и неуменье держать себя. Миллионерша. С такими особами испытываешь глупое семинарское чувство, когда хочется сгрубить зря.

107

У меня часто бывает и подолгу сидит поп, прекрасный парень, вдовец, имеющий незаконных детей.

Пишите же, а то беда.

Ваш А. Чехов.