1

Введеніе.

Предпринимая изданіе новой серіи пѣсенъ, собранныхъ П. В. Кирѣевскимъ, Общество Любителей Россійской Словесности продолжаетъ уплачивать долгъ памяти не только знаменитаго собирателя, но и многочисленныхъ его сотрудниковъ. Дѣло собиранія памятниковъ народнаго творчества, которое уже съ начала 30-хъ годовъ было въ „надежныхъ рукахъ“ (выраженіе Пушкина) П. В. Кирѣевскаго, привлекло къ дѣятельному участію не только московскихъ писателей и ученыхъ, не только людей близко знакомыхъ съ П. В. Кирѣевскимъ, но нашло чрезъ ихъ посредство откликъ на всемъ пространствѣ Россіи, иногда даже въ отдаленныхъ захолустьяхъ. Въ статьѣ проф. М. Н. Сперанскаго „П. В. Кирѣевскій и его собраніе пѣсенъ“ (стр. XLV—XLIX) читатель найдетъ длинный списокъ лицъ изъ разныхъ мѣстъ Россіи, которыхъ записи былинъ, духовныхъ стиховъ, лирическихъ пѣсенъ, сказокъ, заговоровъ, обрядовъ нашлись въ огромномъ собраніи П. В. Кирѣевскаго. Имена нѣкоторыхъ его сотрудниковъ принадлежатъ поэтамъ и писателямъ, другія связаны съ изслѣдованіемъ нашей исторіи и народности въ 30-хъ, 40-хъ и 50-хъ годахъ. Таковы: А. С. Пушкинъ, Н. В. Гоголь, Н. М. Языковъ, А. В. Кольцовъ, В. И. Даль, И. М. Снегиревъ, С. П. Шевыревъ, М. П. Погодинъ, Вад. Пассекъ, П. И. Якушкинъ, А. Ѳ. Вельтманъ, А. Х. Востоковъ, кн. Н. А. Костровъ, Д. А. Валуевъ, С. А. Соболевскій и др.. Но въ числѣ около 50 вкладчиковъ въ „Собраніе“ есть много именъ частныхъ лицъ, не оставившихъ слѣдовъ въ литературѣ и наукѣ, но глубоко сочувствовавшихъ этому дѣлу національнаго значенія. Имя П. В. Кирѣевскаго, крайне рѣдко выступавшаго въ печати, было однако въ 30-хъ, 40-хъ и 50-хъ годахъ хорошо извѣстно въ русскомъ передовомъ обществѣ. Его собраніемъ интересовались не только въ Россіи, но и у западныхъ славянъ (Шафарикъ, Ганка). Появленія его сборника въ печати съ нетерпѣніемъ ждали его сотрудники (Погодинъ, Гоголь) и нерѣдко торопили медлительнаго и педантичнаго собирателя, который тратилъ много времени и кропотливаго труда на научную (какъ ему

2

казалось) обработку текстовъ пѣсенъ для печати. Дѣйствительно, просмотръ наслѣдія, оставленнаго Кирѣевскимъ въ его рукописяхъ, даетъ намъ возможность судить о томъ, какое количество труда было имъ вложено въ это дѣло. Въ его бумагахъ, какъ извѣстно, сохранилась совершенно приготовленная къ печати еще въ 1838 году и снабженная разрѣшительною подписью цензора Снегирева Часть I-я: „Пѣсни свадебныя“, въ которой мы можемъ наблюдать предпринятую К—имъ реконструкцію пѣсенъ на основаніи сличенія варіантовъ. Такія попытки возстановленія разбитой мозаичной картины посредствомъ подбора отдѣльныхъ кусковъ, сохранившихся въ другихъ картинахъ того же самаго сюжета, конечно, должны были требовать кропотливой работы и всеже часто оставлять реставратора неудовлетвореннымъ. Едва ли результаты работы удовлетворяли вполнѣ и самого П. В. К—го. Приготовленная имъ къ печати Часть I-я свадебныхъ пѣсенъ въ печати не появилась, и вошедшія въ нее пѣсни только въ нынѣ издаваемомъ вып. I-мъ выходятъ въ свѣтъ, пролежавъ болѣе 70 лѣтъ подъ спудомъ...

При жизни П. В. Кирѣевскаго, какъ извѣстно, только ничтожная часть его богатаго собранія появилась въ нѣкоторыхъ научныхъ изданіяхъ. Капитальное значеніе для изученія русской народной словесности получилъ его сборникъ лишь по смерти собирателя († 1856 г.), благодаря издательской дѣятельности Общества Любителей Россійской словесности. Былины и историческія пѣсни составили часть содержанія десяти выпусковъ, изданныхъ подъ редакціей секретаря Общества П. Безсонова въ теченіе 60-хъ и 70-хъ годовъ. Духовные стихи изъ собранія П. В. К—го вошли цѣликомъ въ изданіе П. Безсонова „Калѣки перехожіе“ (М. 1861—64); бѣлорусскія пѣсни К—го — въ сборникъ, изданный Безсоновымъ въ 1871 г. на средства Общества Л. Р. С.. Нечего и говорить, какъ плодотворно для науки было появленіе въ печати этой части наслѣдія Кирѣевскаго. Для изслѣдователей народной словесности — былинъ, историческихъ пѣсенъ, духовныхъ стиховъ — эти изданія представили драгоцѣнный матеріалъ, котораго научная разработка далеко еще не закончена. Однако бо̀льшая часть собранія К—го — народныя лирическія пѣсни — еще до сихъ поръ не изданы. Подробную опись всѣхъ матеріаловъ Кирѣевскаго, хранящихся въ Московскомъ Публичномъ Музеѣ въ отдѣльномъ шкафу, читатель найдетъ въ статьѣ проф. М. Н. Сперанскаго и въ ней же исторію мытарствъ, перенесенныхъ ими до ихъ перехода въ распоряженіе Общества Л. Р. С.. Но это наслѣдіе, какъ иногда случается съ наслѣдствами общественными и коллективными, не всегда твердо держалось въ памяти наслѣдниковъ. Послѣ перехода Безсонова изъ Москвы въ Харьковскій университетъ въ концѣ 70-хъ годовъ и перемѣны личнаго состава служащихъ въ Румянцовскомъ Музеѣ (за смертью Е. Ѳ. Корша, А. Е. Викторова, Г. Д. Филимонова и ухода Е. В. Барсова) память о передачѣ рукописей П. В. К—го его наслѣдниками въ распоряженіе Общества Л. Р. С. и затѣмъ о перенесеніи ихъ на храненіе въ Моск. Публичный музей порвалась. Заглохла она временно и въ Обществѣ Л. Р. С., которое въ 80-хъ и 90-хъ годахъ было занято другими литературными предпріятіями. Когда во второй половинѣ 90-хъ годовъ, читая курсъ народной словесности въ Московскомъ университетѣ, я заинтересовался судьбою „шкафа“ съ рукописями К—го, заказаннаго для нихъ, по словамъ Безсонова (Пѣсни собр. К—имъ, в. 8, Замѣтка стр. L), С. А. Соболевскимъ и поставленаго на

3

храненіе въ Московскій Публичный Музей, то въ первое время о существованіи этого шкафа не могли мнѣ дать точныхъ свѣдѣній, и только внимательные поиски открыли его въ полной сохранности. Познакомившись съ содержаніемъ собранія К—го и убѣдившись въ его научномъ интересѣ, я переговорилъ съ тогдашнимъ предсѣдателемъ Общества Л. Р. С. незабвеннымъ Н. И. Стороженкомъ и получилъ въ принципѣ его согласіе на изданіе этихъ матеріаловъ Обществомъ при благопріятныхъ обстоятельствахъ. Тогда же по моей просьбѣ нѣкоторые изъ моихъ учениковъ А. В. Марковъ, В. В. Пасхаловъ и другіе, привлеченные ими, добровольцы начали заниматься просмотромъ и перепиской пѣсенъ для будущаго изданія. До 1898 года было ими переписано на отдѣльныхъ листахъ до 1800 пѣсенъ. Но благопріятное время для изданія пришло только тогда, когда во главѣ Общества сталъ А. Е. Грузинскій, знатокъ и любитель народной словесности, обогатившій ее образцовыми изданіями сказокъ Аѳанасьева (3-е изд.) и пѣсенъ Рыбникова (2-е изд.). Отнесясь съ полнымъ сочувствіемъ къ задуманному предпріятію, А. Е. внесъ предложеніе о немъ въ Общество и исходатайствовалъ средства для подготовки изданія и печатанья. Подробное изученіе рукописей К—го, ихъ опись, переписка пѣсенъ для печатанія, сличеніе съ первоначальными записями — всѣ эти подготовительныя работы начались въ концѣ 1908 года. Въ засѣданіяхъ пѣсенной комиссіи, состоявшей подъ моимъ предсѣдательствомъ изъ членовъ О. Л. Р. С. А. Е. Грузинскаго, М. Н. Сперанскаго, С. О. Долгова, А. В. Маркова, В. В. Каллаша и приглашенныхъ лицъ Е. Н. Елеонской и В. В. Пасхалова, былъ установленъ планъ изданія и выработаны правила, соблюдавшіяся затѣмъ при изготовленіи пѣсенъ для печати. Считаю нелишнимъ привести здѣсь же нѣкоторыя постановленія редакціонной комиссіи:

1. Порядокъ печатанія пѣсенъ установленъ географическій — по губерніямъ, уѣздамъ, селамъ, — начиная съ сѣвера.

2. Отдѣльныя небольшія коллекціи или записи одного лица обозначаются второй цифрой (въ скобкахъ), слѣдующей за № пѣсни.

3. Указанія на мѣстности записей и на лица почерпаются изъ черновиковъ и чистовыхъ П. В. К—го и его корреспондентовъ.

4. Если есть черновыя, первыя записи, — пѣсни печатаются по нимъ; если ихъ нѣтъ, то по копіи П. В. К—го.

5. Измѣненія, вносившіяся П. В. К—имъ въ черновую или точнѣе первую запись, отмѣчаются въ примѣчаніяхъ; сюда же вносятся замѣчанія собирателей и редакціонныя.

6. Варіанты П. В. К—го даны по принятой системѣ; вносимыя П. В. К—имъ измѣненія, вставки, реконструкціи стиховъ отмѣчаются внизу въ варіантахъ; пѣсня печатается по основной записи безъ измѣненій.

7. Пѣсни вносятся въ варіанты только въ томъ случаѣ, если онѣ не нашлись въ отдѣльномъ видѣ въ рукописяхъ; нашедшіяся же въ нихъ печатаются отдѣльно на соотвѣтствующихъ мѣстахъ подъ своимъ №-омъ и изъ варіантовъ-сводокъ К—го исключаются.

8. Малограмотныя въ орѳографическомъ отношеніи записи печатаются съ соблюденіемъ обычнаго правописанія.

9. Ударенія на словахъ проставляются тамъ, гдѣ они представляютъ особенность сравнительно съ обычными, прозаическими, либо имѣютъ значеніе

4

для стихотворнаго ритма. Въ этихъ случаяхъ сохраняется удареніе, поставленное либо первымъ лицомъ, записавшимъ пѣсню, либо П. В. К—имъ въ его листахъ.

10. Порядокъ печатанія пѣсенъ слѣдующій: А — пѣсни точно опредѣляющіяся по мѣстностямъ; Аа — пѣсни, записанныя изъ устъ народа, но безъ точнаго обозначенія мѣстностей; порядокъ опредѣляется послѣдовательностью въ чистовыхъ переписанныхъ листкахъ К—го; Аб — пѣсни уже напечатанныя, переписанныя для собранія К—го изъ научныхъ изданій; порядокъ этихъ изданій опредѣляется черновою записью; Ав — пѣсни, извлеченныя К—имъ изъ народныхъ старинныхъ печатныхъ пѣсенниковъ; порядокъ — хронологическій самыхъ пѣсенниковъ, а въ каждой группѣ — порядокъ каждаго пѣсенника (№ пѣсни въ немъ — въ скобкахъ при общемъ №).

Въ I вып. постановлено было включить пѣсни обрядовыя: А. Свадебныя; Б. Пѣсни обрядовыя праздничныя; В. Колыбельныя; Г. Хороводныя; Д. Игорныя и плясовыя. Для облегченія пользованія сборникомъ особенно въ научныхъ цѣляхъ вып. I. снабжается указателями: а) малопонятныхъ, мѣстныхъ, нелитературныхъ словъ съ объясненіями; б) алфавитнымъ съ параллелями.

—————

Выше я сказалъ, что, издавая пѣсни Кирѣевскаго Общество Л. Р. С. уплачиваетъ свой долгъ его памяти. Спрашивается однако, не обезцѣнено ли собраніе лирическихъ пѣсенъ К—го въ настоящее время, когда протекло уже 55 лѣтъ со дня его смерти? Вѣдь за это время было издано немало сборниковъ великорусскихъ народныхъ пѣсенъ изъ разныхъ областей Россіи. Не упоминая многихъ, напомню только о капитальныхъ и многотомныхъ изданіяхъ, каковы: „Великорусскія народныя пѣсни“, изд. подъ редакціей А. И. Соболевскаго въ 7 томахъ въ Спб. (1895—1902 г.), и сборникъ П. В. Шейна „Великоруссъ“ (Спб. 1898—1900). Я увѣренъ однако, что все обиліе изданныхъ до сихъ поръ пѣсенныхъ матеріаловъ нисколько не обезцѣниваетъ сборника, надъ составленіемъ котораго К. трудился съ 30-хъ годовъ до конца своей жизни. Вспомнимъ, что собранныя имъ пѣсни были записываемы изъ устъ народа въ Николаевское время, когда устои народной жизни еще не были расшатаны реформой 19 февраля и послѣдующими, когда въ народномъ быту хранилось еще много старины въ обычаяхъ, обрядахъ, вѣрованіяхъ и пѣсняхъ. Хотя съ своей эстетической точки зрѣнія, со своимъ любовнымъ отношеніемъ къ старинѣ и преданію К. жалуется въ одномъ мѣстѣ (см. стр. 108 примѣч. къ пѣснѣ № 336), что „нѣкоторые стихи сложены уже въ новѣйшее время, когда начали проникать между крестьянами лакейскіе нравы и лакейскіе вкусы“, но въ общемъ, какъ увидитъ читатель, пѣсни свадебныя и другія обрядовыя мало затронуты этимъ осуждаемымъ К—имъ вѣяніемъ и производятъ впечатлѣніе патріархальной старины, крѣпко державшейся въ крестьянской и мѣщанской средѣ.

Въ наше время этнографъ, изучающій отраженіе быта и понятій народа въ его пѣсняхъ, не будетъ уже презрительно относиться къ новѣйшимъ, быть можетъ, малохудожественнымъ произведеніямъ фабричной и сельской музы, какъ слафянофилы 40-хъ годовъ; онъ будетъ внимательно относиться и къ эфемернымъ „частушкамъ“, возникающимъ ежедневно и отражающимъ иногда самыя послѣднія переживанія, испытываемыя народомъ въ наше время. Но съ такимъ же вниманіемъ отнесется онъ и къ пѣснямъ, ходившимъ въ народѣ въ

5

30-хъ и 40-хъ годахъ прошлаго столѣтія. Онъ убѣдится, что ихъ настроеніе, ихъ бытовая и поэтическая сторона тѣсно связаны съ народной жизнью, какъ этихъ десятилѣтій, такъ и многихъ предшествующихъ, когда ея теченіе не нарушалось тѣми существенными потрясеніями, которыя она испытала во второй половинѣ прошлаго столѣтія и въ наше время. Въ этомъ отношеніи дѣйствительно свадебныя пѣсни сборника К—го сохраняютъ еще много поэтической старины XVIII и даже XVII вѣка. Какъ многія черты простонародной и мѣщанской свадебной обрядности были перенесены въ эту среду изъ высшаго класса, который всюду и всегда вліялъ на низшій, какъ вся повидимому пышная обстановка свадьбы съ ея князьями, боярами старшими и младшими, тысяцкими и дружками представляетъ копію княжескихъ и боярскихъ старинныхъ свадебъ, такъ и нѣкоторыя, сопровождающія обряды, пѣсни были сложены когда то въ боярскихъ хоромахъ и теремахъ и съ теченіемъ времени перешли въ крестьянскую среду, которая оставалась и послѣ Петровской реформы вѣрной хранительницей старины, отжившей въ высшемъ классѣ, и продолжала перепѣвать и развивать старыя свадебныя пѣсни. Для хронологіи нѣкоторыхъ пѣсенъ (напр. №№ 15, 59) можетъ послужить тотъ фактъ, что онѣ упоминаютъ о сентябрѣ, какъ первомъ мѣсяцѣ года. Нѣкоторыя — даютъ яркія картины княжескаго и боярскаго быта. Вотъ молодая боярыня ходитъ по сѣничкамъ съ двумя серебряными блюдами съ яхонтами и алмазными запонами (№ 10, 115, ср. № 619); вотъ выѣзжаетъ женихъ на конѣ въ пятьсотъ рублей: „уздила, стремена въ полтораста рублей, въ правой рукѣ плеточка шелковая, въ лѣвой — копье въ 50 рублей“ (№ 9); конь подъ нимъ будто лютый звѣрь, самъ на конѣ, какъ соколъ на рукѣ (соколиная охота); грива у коня златомъ перевита (№ 111), по сторону пятьдесятъ человѣкъ, а по другую еще пятьдесятъ (№№ 213, 306). Иногда у жениха конь бахматъ (№ 87), хорошо извѣстный былинамъ. Коня привязываютъ во дворѣ у дубоваго столба къ серебряному кольцу (№ 86). Одна пѣсня (№ 78) переноситъ насъ въ „государство Московское“, въ бѣлокаменныя палаты и изображаетъ боярскій пиръ (ср. также № 708):

Тутъ стояли столы да дубовые,
На столахъ то столешники кедровые,
Исподерганы скатерти шиты браныя,
Изнаставлены яства все сахарныя,
Изналиваны питья да все медвяныя.
Что за тѣми за столами, за дубовыми
Тутъ сидѣли, посидѣли князья, бояра.
Посередь же ихъ сидѣлъ да добрый молодецъ,
На колѣничкахъ держалъ звончаты гусли...

Другая — описываетъ старинныя матеріи — мелкотравчатую, узорчатую камку, дорогой штофъ на золотѣ (№ 46) и заморскія хрустальныя зеркала (№ 59). Установленное старинной пѣсней сравненіе представлаетъ встрѣчу жениха съ невѣстой, какъ встрѣчу скатной жемчужины съ яхонтомъ на золотомъ блюдѣ (№ 67). Въ одной пѣснѣ (№ 72) боярыня будитъ мужа, спящаго на перинѣ пуховой, на подушкѣ парчевой, подъ соболинымъ одѣяломъ, и напоминаетъ ему

6

о службѣ государю, повидимому, выѣхавшему на охоту. Мужъ успокаиваетъ боярыню:

— Не тужи, моя умная,
Не печалься, разумная,
Будетъ Богомъ исправлено:
И кони пообъѣздятся,
Молодцы поснарядятся,
Оружья приготовятся.
Ужъ мы заднихъ то сустижемъ,
А середнихъ перестижемъ,
А съ передними равны будемъ.
Государю коня подведемъ,
На рукѣ сокола поднесемъ...

Въ пѣснѣ № 807 бояре дивуются роскошной жениховой шапкѣ и спрашиваютъ, гдѣ она ему досталась. Женихъ объясняетъ:

— Не дивуйтеся, бояре!
Самъ царь въ орду ѣздилъ,
За себя царевну бралъ,
Мнѣ шапочка въ даръ пришла
За мою за выслугу,
За походушку частую,
За поклоны низкіе,
За погляды веселые.

Одна святочная пѣсня (№ 1061) сохранила, повидимому, поэтическое сравненіе еще изъ московскаго великокняжескаго періода:

Вился, вился яровой хмѣль
Около тычинки серебряныя:
Такъ бы вилися бояра, князья
Около князя великаго.

Если въ этихъ чертахъ пѣсенъ звучатъ еще отголоски московскаго періода, то въ другихъ можно указать уже черты XVIII-го вѣка. Женихъ одѣвается уже по модѣ этого времени: завиваетъ кудри, надѣваетъ шелковые чулки, обуваетъ башмаки съ пряжками (№ 179). Упоминаются золоченыя кареты съ кучерами въ голубыхъ кафтанахъ (№№ 26, 58). Иногда такихъ каретъ полонъ (крестьянскій!) дворъ (№ 302). Иногда старинная обстановка замѣняется новой, болѣе элегантной, но при этомъ, какъ часто въ народной пѣснѣ, дѣло не обходится безъ несообразностей. Такъ въ старинной пѣснѣ, попавшей въ печатный пѣсенникъ (см. стр. 107 варіанты), изображаются стоящіе у брода „кони вороные съ чепраками золотыми“, а въ варіантѣ изъ Моск. г. № 331 у брода „стоитъ нова колясочка, шестерней запряжёна, ужъ какъ всѣ кони убраны подъ коврами“.

7

Совершенная несуразность получилась въ записанной самимъ Кирѣевскимъ въ Верейск. у. Моск. г. пѣснѣ (№ 285), гдѣ жениху одновременно кроятъ сертукъ и кафтанъ (послѣдній изъ старой пѣсни), „чтобъ не длиненъ, не которокъ ему былъ, въ подолѣ поуструбистѣе, чтобъ можно было на коляску вскочить и ловчѣе въ стремена ноги вложить“; такимъ образомъ оказывается, что женихъ одновременно ѣдетъ въ коляскѣ и на конѣ. Въ одной пѣснѣ (№ 271), записанной Кирѣевскимъ отъ московскаго мѣщанина, замѣтно желаніе слѣдовать модѣ: зять ѣдетъ къ тещѣ „на модныхъ дрожкахъ, на манежной лошадкѣ“. Впрочемъ, такія черты встрѣчаются больше въ пѣсняхъ Московской губерніи подъ вліяніемъ городской культуры. Большинство же свадебныхъ пѣсенъ отзывается стариной, такъ что записи 30-хъ и 40-хъ годовъ почти совпадаютъ съ варіантами, попавшими вь печатные пѣсенники XVIII и начала XIX-го вѣка (см. №№ 122, 223, 266, 270, 296, 315, 327, 336, 351, 709, 946, 950 и друг.). Онѣ сохранили, напр., картину тридцати черныхъ кораблей и одного передняго, плывущихъ по морю Хвалынскому, и эпическое описаніе устройства этого сокола-корабля, на которомъ ѣдетъ женихъ (№ 66). На ряду съ Хвалынскимъ моремъ (№№ 68, 85, 601, 698, 706) упоминается „Сине море Верейское“ (Варяжское, Балтійское), извѣстное въ былевомъ эпосѣ. Пѣсни упоминаютъ Царь-Ивана, Царьгородъ (№ 1092), „московскаго воеводу“ (№ 387), прикащиковъ Строгановыхъ (№ 473), скомороховъ (№ 384), татаръ (№ 1095), литву (№ 766), сохранили эпическій мотивъ стрѣлянья гусей-лебедей на Дунаѣ (№ 37), не говоря уже о множествѣ старинныхъ эпитетовъ, въ родѣ: ковровъ сорочинскихъ, одѣялъ соболиныхъ, замко̀въ нѣмецкихъ, топоровъ литовскихъ, каменной Москвы и т. п. Встрѣчаются въ нихъ нерѣдко и старинныя слова вродѣ: комоней (коней), гридней.

Изслѣдователи народной „поэтики“ найдутъ въ пѣсняхъ К—го интересный матеріалъ въ видѣ художественныхъ сравненій изъ животнаго и растительнаго міра, олицетвореній и ряда картинъ свадебной символики, напр., наѣздъ жениха на садъ невѣсты, переходъ жениха съ невѣстой по жердочкѣ черезъ рѣку, игра ихъ въ шахматы и друг.. Нашелся въ нихъ и прелестный старинный мотивъ — свадебный олень золотые-рога (№№ 430, 518), который говоритъ жениху обычныя загадочныя слова:

Въ нѣкое время сгожусь я тебѣ:
Станешь жениться, на свадьбу приду,
Стану олень середи я двора,
Золотыми рогами весь дворъ освѣщу,
Всѣхъ твоихъ гостей развеселю,
Больше всѣхъ Степаниду (невѣсту) твою...

Изслѣдователи народныхъ вѣрованій найдутъ и для себя цѣнный матеріалъ, особенно въ записанныхъ при нѣкоторыхъ пѣсняхъ обрядахъ (см. напр. наговоры и повѣрья Костромской губ., стр. 7781). Любопытны уро̀ки, или заклинанія отъ порчи, которые произноситъ (въ Торопецк. у. Псковск. губ.) въ банѣ дружка, чтобы оберечь жениха. Съ одной стороны — символъ вѣры, съ другой — заговоръ противъ вѣдьмы: „Ажъ ты вѣдьма, ажъ ты веретевница, ажъ ты заключевница! Тогда жъ ты мою свадьбу возмешь, когда въ Русалимъ градъ

8

сходишь и Господню гробницу откроешь, самого Господа въ глаза ввидишь; и тебѣ въ Русалимѣ-градѣ не бывать и Господней гробницы не вскрывать, и Господа не видать, и потому дзѣлу у васъ не бываць. И лежиць на мырѣ, на кіанѣ, на островѣ на Буянѣ бѣлъ латырь камень, и на томъ камнѣ когда вы побудзите, и тогда вы мою свадьбу возьмице“ (стр. 49). Вѣрная блюстительнипа обряда женщина, повторяя слова дружки, влѣзаетъ на печку и открываетъ слуховое окно, чтобы не допустить колдуновъ обернуть свадебнаго поѣзда въ волковъ (стр. 50). Выборъ святыхъ, благопріятствующихъ свадьбѣ, основанъ частью на народной этимологіи. Старуха-мать, обращаясь къ Богу, говоритъ: „Ты святой боже Лука, солучи мое дитя“ (№ 93). Въ пѣснѣ изъ Псковской губ. (№ 125), помимо Луки, призывается на свадьбу святой Кузьма: „Святой Кузьма подь на свадьбу! Скуй намъ свадьбу крѣпку, тверду, долговѣшну, вѣковѣшну“ и т. д. (см. также № 828).

Въ Пермской губ. невѣста, раздавая подругамъ кра̀соты, т. е. накосныя ленты, поетъ о своей кра̀сотѣ и рисуетъ картину, которая была бы для насъ совершенно непонятна безъ поясняющаго ее обряда:

Доходила же моя красота
До божьей церкви да соборныя;
Постучалась же моя красота
Во олтарное во окошечко;
Постучавшись же, она молвила:
„Вы пустите меня, дѣвью кра̀соту,
Сохраните отъ вьюги-падеры
И отъ вѣтра меня отъ буйнаго“.

Изъ алтаря выходятъ „два ангела, два архангела“, уносятъ кра̀соту (ленту) въ церковь и кладутъ ее въ Святое Евангеліе (№ 105). Пѣсенная картина поясняется обычаемъ лучшую ленту отъ невѣсты относить въ церковь и класть въ Евангеліе (стр. 41).

Крайне мало штриховъ даютъ свадебныя пѣсни изъ крѣпостного быта, хотя онѣ записаны въ періодъ полнаго развитія крѣпостныхъ отношеній. Такъ, въ пѣснѣ № 13 въ числѣ пожеланій матери сыну упоминается: „будь уменъ, разуменъ, будь таланливъ, счастливой, господамъ — прислужливой, госпожамъ — привѣтливый, ко дѣвицамъ — пригляденъ, ко невѣстамъ счастливой“. Но въ другомъ варіантѣ той же пѣсни (№ 114) господа и госпожи замѣнены просто добрыми людьми. Въ пѣснѣ № 79 упоминается о приданомъ: именно за невѣстой даютъ „большое село́ со церквами, дѣвчоночку во ключницы и мальчишка наливать и и подавать, а другова разувать и обувать“. Слабо отразившись въ пѣсняхъ, крѣпостное право оставило кое гдѣ слѣдъ въ обрядовомъ діалогѣ при сговорѣ, напр., въ Козловск. у. Тамбовской г.. Когда отецъ парня въ обычныхъ выраженіяхъ сватаетъ за него дочь другого крестьянина, тотъ прежде всего говоритъ: „наше дѣло невольное, какъ господа позволятъ“ (стр. 140).

По содержанію въ свадебныхъ пѣсняхъ можно различить три группы. Наибольшей глубиной и искренностью чувства отличаются плачи невѣсты при разставаніи съ родительскимъ домомъ, при прощаніи съ родителями, братьями, сестрами и подругами. Скорбь невѣсты достигаетъ высшей напряженности при

9

мысли о разлукѣ съ родной семьей и переѣздѣ въ „чужедальную сторонушку“, которая „горемъ насѣяна, слезами поливана, тоской покрывана и печалью горожена“ (№ 2). Послѣдняя ночь, проводимая невѣстой въ родительскомъ домѣ, особенно тяжела. Невѣста не находитъ себѣ покоя, не спитъ, въ тревогѣ будитъ мать и дѣлится съ ней своей горькой думой: „Мнѣ не вѣкъ же у васъ вѣковати, мнѣ не годъ же у васъ годовати: одну ноченьку ночевати! Не знай: стоя мнѣ ее простояти, не знай: сижа мнѣ ее просидѣти, не знай: лежа мнѣ ее пролежати, не знай: Богу мнѣ стать помолиться, не знай: съ матушкой думу думати, съ подружками рѣчи гово̀рити?“ (№ 17).

Во вторую группу можно внести пѣсни величальныя. Тамъ, гдѣ строго блюдется старина, величаютъ въ установленномъ порядкѣ и въ гиперболическихъ выраженіяхъ всѣхъ дѣйствующихъ на свадьбѣ лицъ: жениха и невѣсту, ихъ родителей, тысяцкого, большого боярина съ женой и дѣтьми, малаго боярина, свата и сватью, всю родню обѣихъ сторонъ, присутствующаго на свадьбѣ священника съ семьей и почетныхъ гостей. Нѣкоторыя величанья отличаются красивыми образами и сравненіями, другія — довольно шаблонны. Послѣдній упрощенный отголосокъ этой пѣвучей старины можно наблюдать въ настоящее время на мѣщанскихъ и купеческихъ свадьбахъ, гдѣ за свадебнымъ столомъ шаферъ или даже старшій оффиціантъ провозглашаетъ по бумажкѣ въ установленной очереди тосты за здравіе родственниковъ обѣихъ сторонъ.

Третью группу свадебныхъ пѣсенъ составляютъ пѣсни юмористическія и сатирическія (№№ 49, 159, 160, 163, 181, 781, 841, 844 и друг.). Дѣвушки представляютъ иногда въ шутовскомъ видѣ жениха, если онъ далъ мало денегъ пѣвицамъ, издѣваются надъ его фигурой и костюмомъ (№№ 49, 163), осмѣиваютъ свата-сводника и обѣщаютъ его еще больше корить, если онъ не откупится (№ 159). Достается въ пѣсняхъ и свахѣ (№ 1020), и дружкамъ (№ 1024). Особенно интересны нѣкоторыя пѣсни этого характера, записанныя въ Опочецкомъ у. Псковск. г. Пушкинымъ. Одну изъ нихъ (№ 160) — издѣвательство надъ „безтолковымъ сватушкой“, какъ извѣстно, поэтъ внесъ почти цѣликомъ въ „Русалку“.

О другихъ отдѣлахъ I-го выпуска — пѣсняхъ праздничныхъ (Б), колыбельныхъ (В), хороводныхъ (Г), игорныхъ и плясовыхъ (Д), представленныхъ въ общемъ только 116-и №№-ми, ограничусь немногими замѣчаніями. Въ святочныхъ и подблюдныхъ, сопровождающихъ игры и гаданія и почти уже вышедшихъ въ наше время изъ народнаго оборота, читатель найдетъ немало знакомыхъ намъ изъ старинныхъ сборниковъ: тутъ и „щука изъ Новагорода, волочившая хвостъ изъ Бѣлаозера“ (№ 1059) и „мужики богатые у Спаса на Чигасахъ, гребущіе золото лопатами“ (№ 1063), и „курилка“ (1064), и „бурмитское“ зерно, прикатывающееся къ яхонту (№ 1060), и хороненье золота, и многіе другіе старинные мотивы, которые еще жили своей поэтической жизнью на народныхъ святкахъ въ 30-хъ и 40-хъ годахъ.

Въ подблюдныхъ пѣсняхъ, какъ и святочныхъ, нерѣдко встрѣчаются, какъ замѣтитъ читатель, одни и тѣже мотивы и притомъ свадебные (см. №№ 1047, 1051, 1052, 1056, 1075, 1077, 1078, 1079, 1081 и друг.).

Изъ другихъ праздничныхъ интересна сохранившаяся пѣсня, сопровождающая крестины кукушки (№ 1098), и отголосокъ татаръ въ пѣснѣ, распѣваемой на Красную горку (№ 1095).

10

Въ группу хороводныхъ пѣсенъ (№№ 1109—1149) внесены, согласно указаніямъ Кирѣевскаго и его сотрудниковъ, многія, бо̀льшей частью, женскія пѣсни, которыя поются въ другихъ случаяхъ на свадьбахъ и вечеринкахъ. Мотивы ихъ главнымъ образомъ изъ семейной жизни: всего ярче проявляется озлобленіе молодой жены противъ стараго мужа или противъ „лютаго“ свекра (№№ 1111, 1117, 1119, 1121, 1128, 1129), доходящее иногда до жестокости. Сюда же попали и нѣкоторыя свадебныя пѣсни (№№ 1127, 1140), встрѣчающіяся въ первомъ отдѣлѣ, но исполняемыя кое-гдѣ и на хороводахъ. Наконецъ, послѣдняя группа — Пѣсни игровыя и плясовыя (Д), также распѣваемыя на хороводахъ, — заинька, розочка, калина и друг., — извѣстныя изъ старыхъ сборниковъ, свидѣтельствуютъ о томъ, что въ 30-хъ и 40-хъ годахъ народный хороводъ жилъ еще во всей своей нетронутой свѣжести и не воспринялъ того городскаго вѣянія, не исключая и модныхъ танцевъ, которое проникло въ него въ наше время. Послѣдній № 1160 еще развертываетъ предъ нами картину широкой деревенской улицы, „изукрашенной гудками и волынками, веселыми скоморохами, удалыми добрыми молодцами, душима красными дѣвицами и молодыми мо̀лодцами“.

Разставаясь съ поэтической народной стариной, захватывающей насъ при чтеніи свадебныхъ и обрядовыхъ пѣсенъ, собранныхъ П. В. Кирѣевскимъ, считаю въ заключенье долгомъ принести глубокую благодарность всѣмъ лицамъ, содѣйствовавшимъ предпріятію Общества Любителей Россійской Словесности: Предсѣдателю его А. Е. Грузинскому, проф. М. Н. Сперанскому, много поработавшему надъ рукописнымъ наслѣдіемъ Кирѣевскаго, М. О. Гершензону и членамъ редакціонной комиссіи: А. В. Маркову, Е. Н. Елеонской, С. О. Долгову и В. В. Каллашу.

Редакція выражаетъ также искреннюю признательность Маріи Васильевнѣ Беэръ, давшей воозможность украсить этотъ томъ портретомъ знаменитаго собирателя.

Всеволодъ Миллеръ.

2 октября 1911 г.

———————