ПРИМЕЧАНИЯ

1—12. «Добрыня и змей»

Всего известно 107 записей, включая отрывки, пересказы, разного рода контаминации и тексты, в которых Добрыня заменен другим героем (Оксенышком, Дюком, Ильей Муромцем и др.). Из них 16 вариантов записано на Кенозере, по 15 вариантов — в Заонежье и на Пудоге, 11 вариантов — на Зимнем берегу Белого моря, 10 вариантов — на Мезени, 7 вариантов — на Печоре, по 4 варианта — на Карельском берегу Белого моря, на р. Кулое и р. Пинеге, по 3 варианта — на притоках Ангары и среднем течении и в низовье р. Индигирки, 2 варианта — на Терском берегу Белого моря и по одному варианту — в Краснобоярском р-не Архангельской обл., в Ставропольском у. Самарской губ., в с. Станичном Симбирской губ., в Саратовской губ., у донских казаков и казаков-некрасовцев, на Алтае, близ г. Барнаула, в низовье р. Колымы и в Венгеровском р-не Новосибирской обл. Точное место записи текста из сб. Кирши Данилова неизвестно.

Варианты: Кирша Данилов, 1958, стр. 235—239; Мордовцева — Костомаров, стр. 7—8; Киреевский, 2, стр. 40—43 (конт.); Рыбников, 1, № 25, 25 бис (повт. Гильфердинг, II, № 148 — все три конт.), 40 (повт. Гильфердинг, II, № 93); Рыбников, II, № 193 (конт.); Гильфердинг, I, № 5 (конт.), 59, 64; Гильфердинг, II, № 79, 123, 157 (конт.), 191; Гильфердинг, III, № 228 (конт.), 241 (конт.), 289; Гуляев, 1939, № 3; Садовников, 1884, стр. 1—18 (проза, конт.); Ляцкий, стр. 140—146; Миллер, БН и НЗ, № 21 (ср. будто бы ту же запись от того же лица — Богораз. Словарь, стр. 180—182); Марков. Из истории рус. былевого эпоса, стр. 45—48 (конт.), 48—49, 51—53 (конт.); Марков, № 5, 73, 100 (конт.), 110 (конт.), 112 (конт.); Марков — Маслов — Богословский, I, № 12 (конт.) и II, № 26; Ончуков, № 59; Григорьев, I, № 19 (конт.), 16 (52) — конт., 51 (87), 78 (114) — повт. Кривополенова, 1916, стр. 53—55; Григорьев, II, № 1 (213) — конт., 16 (228) — конт., 57 (269), 89 (301) — конт.; Григорьев, III, № 35 (339) — конт., 38 (342) — конт., 47 (351) — конт., 66 (370), 104 (408); Ск. и п. Белоз. края, стр. 302—305 (проза, конт., книжн.); Макаренко, № 2; И. Г. Рябинин-Андреев, № 4 и прилож., № 4; Коргуев, кн. 2, № 40 (проза, конт., книжн.) и прилож., стр. 463—472 (конт.); Парилова — Соймонов, № 6 (конт.), 21 (повт. архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 8, № 29), 34 (конт.), 54 (повт. — там же, колл. 20, № 76, проза); Крюкова, I, №№ 20, 21; Астахова, БС, 1, № 23, прилож., № 3 (проза), 60; Астахова, БС, II, № 148; Соколов — Чичеров, № 7 (конт.), 10, 80 (повт. Конашков, № 5), 98 (повт. Астахова, БС, II, № 133; Я. И. Рябинин-Андреев, № 4), 239 (проза, конт.), 271 (конт.), 273 (конт.); Тумилевич, 1947, № 2; Листопадов, № 22; Шуб, стр. 218—222; Копержинский, стр. 242—244 (оба вар. отчасти проза); Былины Печоры и Зимнего берега, №№ 45, 45-а, 68, 75 (проза, конт., книжн.), 98 (конт., книжн.), 160 (конт.); Песенный фольклор Мезени, № 204, 212 (конт.), 213 (конт.); Сидельников, 1968, № 351; архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 2, № 3 (конт.), 67—68 (конт., книжн.); десять текстов записано экспедициями МГУ 1958—1959 гг. на Кенозере (Архангельская

372

обл.); Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 240, папка № 31, № 14, л. 63.

Тема борьбы со змеем — один из самых распространенных сюжетов мирового фольклора. Он находится и в вавилонской поэме «Энум Элиш», и в индийских Ведах, и в египетском мифе о борьбе Гора с Сэтом, и в античной мифологии. Образ змея постоянно встречается в средневековых эпосах Европы и Азии. Змееборцы нередки и в славянском фольклоре. Былина о бое Добрыни со змеем является русской версией всемирно известного змееборческого сюжета.

В цикле былин о Добрыне она центральная. Победа над Змеем Горынычем — главный и первый подвиг Добрыни. Несомненно, и возникла эта былина раньше, чем все остальные былины добрынинского цикла.

Былине посвящена обширная литература2. В бое Добрыни со змеем В. Ф. Миллер находил «отголоски исторической борьбы дяди Владимира, Добрыни, с новгородским язычеством»3, преданий о сокрушении язычества. Он первый обратил внимание на то, что Добрыня побеждает змея «шапкой земли греческой» — монашеским куколем. Для Д. С. Лихачева змей — символ внешнего врага4. В. Я. Пропп рассматривал победу над змеем как победу «молодого русского государства и его новой культуры над темными силами прошлого»5.

Действительно, былина о Добрыне и змее слагалась на заре русской государственности. Она отразила и победу государственного начала над семейным, и следы эпохи «военной демократии». Поэтому фигура князя в ней менее определенна, как бы намечена пунктиром, в отличие от более поздних былин (например, о Василии Казимировиче или о Дунае), где показан абсолютный монарх, вольный казнить и миловать своих подданных. Сам Добрыня в этой былине более напоминает раннефеодального дружинника, более независимого от князя, чем впоследствии служилые люди, «верные слуги» своего повелителя.

В системе образов былины змею принадлежит одно из самых важных мест. Многие черты роднят его со змеем сказочным. Как и в сказке, его жилище расположено где-то в пещерах, на горах сорочинских, он связан со стихиями огня и воды, имеет несколько голов. Часто в былине сохраняется и такая близкая сказке деталь: змей знает, что ему суждено погибнуть от руки богатыря. Вместе с тем сравнение образа змея в сказке и былине указывает на серьезные различия, связанные с тем, что былинный образ несколько моложе сказочного. В сказке, как правило, змей похищает одного человека, с которым (вернее, которой) герой находится в кровном или семейном родстве. В былине Добрыня освобождает от змея «полоны российские» и дочь, сестру или племянницу князя, с которой богатыря не связывают родственные отношения.

Известны южнорусские сказания, где герой, подобно Добрыне, заключает со змеем договор, но затем запрягает его в плуг и проводит борозду, известную до сих пор под названием «Змиев вал», а потом убивает его6. В былине сказочный мотив договора заново переосмыслен, разработан последовательнее и глубже. Расправа с врагом мотивирована тем, что змей нарушает клятву.

Традиционный фольклорный змей-похититель приобретает в былине конкретные исторические черты, присущие половецким кочевникам — главному врагу южных русских земель7. Древнерусские летописи неоднократно описывают вероломство половцев,

373

нарушение ими клятв и несоблюдение договоров. Важной чертой былинного змея является и то, что он противник христианства. Недаром в первый раз Добрыня побеждает его «шапкой земли греческой» — монашеским куколем8, а во время второго боя со змеем он обращается с молитвой к Спасу, иногда слышит ободряющий «глас с неба».

Таким образом, в облике «нехристя» змея сочетались конкретные черты «поганых» (т. е. язычников) половцев и аллегорические черты дьявола, врага христианства. Такое сочетание было характерно для мировоззрения древнерусского человека. Владимир Мономах в своей речи по поводу победы над половцами говорил: «господь избавил ны есть от враг наших... и „скруши главы змиевыя, и дал еси сих брашно людем“ русьскым»9. Змей в качестве символа внешнего врага изображен в Радзивиловской летописи на л. 155, где рассказывается о победе над половцами на р. Сольнице в 1112 г. Сравнение половцев со змеем выходит за пределы русских источников. Древний армянский историк Матвей Эдесский рассказывает о половцах как о каком-то народе — «змее»10.

Следует обратить внимание на пол противника Добрыни. В большинстве текстов богатырь сражается со змеей, а не со змеем. Это соответствует южнославянскому материалу, где также противником героя-мужчины является змея, а противником героини — змей (ее любовником, похитителем).

Стремясь установить исторические корни былины «Добрыня и змей», ее героя часто сопоставляют с летописным Добрыней, дядей Владимира Святославича (см. об этом подробнее в приложении (стр. 329—336). Географические приурочения в былине «Добрыня и змей» намного слабее, чем в других былинах. В этом ее близость к сказке, герой которой обычно живет в «тридевятом царстве, в тридесятом государстве». В отличие от сказочного молодца, Добрыня уже связан с определенным местом. Он — русский богатырь, который спасает племянницу киевского князя Владимира. Но в сравнении с другими былинами, более поздними, его прикрепление к определенному месту менее четко и строго.

В большинстве текстов Добрыня, отправляясь на подвиг, едет на Пучай-реку. Исследователи связывают это название с киевской рекой Почайной, притоком Днепра, которая протекала по восточной окраине Подола и играла важную роль в жизни древнего Киева. По мнению киевских краеведов, «устье ее представляло собою как бы залив Днепра, весьма удобный для судоходной пристани... Она была всегда наполнена большими и малыми судами, проходившими по Днепру»11. М. А. Максимович считает, что на берегу Почайны находилась Божница или церковь Турова, в которой в 1146 г. происходило народное вече12. В былине Пучай-река теряет свою реальность как река, протекающая в Киеве. Она — обиталище змея. Чтобы искупаться в ней, Добрыне надо отправиться в далекое путешествие. Для киевлянина такое представление о Почайне было бы просто невозможно. Поэтому следует предположить, что былину сложили люди, которые что-то слыхали о реке Почайне, сознавали какую-то ее связь с Киевом, но ясно представить себе ее географическое местоположение не могли. Таким образом, наличие в былине Пучай-реки является косвенным свидетельством того, что былина сложена не в столице древнерусского государства. Весьма возможно, что в первоначальном виде в былине даже не было упоминания Киева как родины или места жительства Добрыни. В ее сюжет этот город не входит органически, в отличие от былин «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Добрыня и Маринка», «Добрыня и Алеша», «Добрыня и Дунай» и других, действие в которых развертывается в хоромах киевского князя или на киевских улицах. Единственное,

374

органически присущее сюжету о Добрыне и змее упоминание Киева относится к тому месту, в котором рассказывается, что змей унес из Киева племянницу Владимира.

Вопрос о месте возникновения былины остается спорным. Упоминание рязанского происхождения Добрыни — как в летописи, так и в некоторых былинных текстах — дает основание для предположений, что она возникла в пределах Рязанской земли. Существуют глухие известия о бытовании на Рязанщине преданий о богатырях, в частности, упоминающих имя Добрыни13. Среди этого крайне скудного материала не найдется ничего сходного с сюжетом былины о бое Добрыни со змеем. Эти предания доказывают лишь то, что Рязанский край знал богатыря Добрыню, но сами по себе не подтверждают предположение о рязанском происхождении былины. Это предположение находит себе некоторое подтверждение в следующем рассуждении. Былина «Добрыня я змей», отразившая борьбу с кочевниками, скорее всего могла быть сложена не в северной, а в южной Руси, т. е. в областях, где борьба с кочевыми племенами была наиболее активной. Рязанская земля, расположенная на границе Руси со степью, на всем протяжении XI—XII вв. находилась под угрозой половецкого нападения. Половцы заходились постоянно в орбите политики рязанских князей. Долгое время не теряла своей актуальности в Рязанской земле и тема борьбы с язычеством, отразившаяся з былине. Находясь на окраине русской территории, Муромо-Рязанская земля на протяжении XI—XII вв. была объектом «миссионерской» деятельности русских князей, сохраняя элементы двоеверия, характерные и для былины. Особенностью политической жизни рязанцев было отсутствие сильной княжеской власти. «Князья очень вынуждены были считаться с теми, кого летописец называет „рязанцами“, и действовали последние очень самостоятельно»14. Мы уже указывали на слабую конкретизацию образа князя в былине, на его слабую роль в развитии действия. Не отразилась ли в этом рязанская политическая ситуация?

Версия о рязанском происхождении былины приходит в противоречие с предположением, очень основательным, что далеким прототипом былинного Добрыни был новгородский воевода Добрыня. Не может ли пролить свет на историю возникновения былины следующий исторический факт? По сообщению летописи, князь Ярослав за что-то «разгневался» на сына Добрыни Коснятина, новгородского посадника, которого он «повеле... убити в Муроме на реце на Оце»15. Крупный феодал, Коснятин Добрынич, вероятно, прибыл в Муромо-Рязанскую землю со свитой. Не были ли его «люди» распространителями преданий о Добрыне, послуживших поводом для прикрепления к традиционному змееборческому сюжету имени новгородского посадника а некоторых деталей, напоминавших его судьбу? Возникшая на Рязанской земле былина вошла в общерусский фольклор, как песня о рязанском герое. Это нашло свое отражение в прозвище Добрыни — «Рязанич».

1. Добрыня и змей. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 79. Записано от Трофима Григорьевича Рябинина (1792(3?) — 1885) 24 ноября 1871 г. во время его пребывания в Петербурге по приглашению Отделения этнографии Русского географического общества. Т. Г. Рябинин, крестьянин д. Середка (Кижская волость), один из лучших сказителей. Его тексты, в частности настоящий, неоднократно перепечатывались в различных научных и популярных изданиях.

В рябининском варианте былины «Добрыня и змей» богатырь дважды встречается со змеем. Такая композиция характерна для всех онежских текстов и, видимо, более ранняя по сравнению с текстами, где герой встречается со змеем один раз. Первая встреча происходит в реке: когда змей налетает на безоружного купающегося богатыря, Добрыня повергает его «шапкой земли греческой», но не убивает, а заключает

375

с ним договор. Вторая битва происходит после похищения змеем племянницы князя Владимира. Победив его, Добрыня освобождает Забаву Путятичну и «полоны российские». Таким образом, подвиг совершается не в личных интересах (как в большинстве сказок), а в интересах общественных, что типично для героических былин.

Одна из особенностей текста Рябинина — «девушки-портомойницы», которые предупреждают богатыря, что в Пучай-реке нельзя купаться «без рубашечки». Это довольно редкий вариант. Он встречается только в заонежской традиции: помимо Рябинина (и его потомков), у К. И. Романова (Гильфердинг, II, № 93), В. П. Щеголенка (Гильфердинг, II, № 123) и у пудожского сказителя И. Т. Фофанова (Парилова — Соймонов, № 21), текст которого тоже тяготеет к заонежской традиции. Близкий эпизод мы находим на Пинеге у М. Тотолгиной (Григорьев, I, № 52).

Аналогичный эпизод с запрещенным купанием (в Ердань-реке) чаще встречается в былине о Василии Буслаевиче, где он выглядит более органично.

Другая особенность заонежской традиции, отраженная в тексте Рябинина, заключается в том, что уже с первых стихов былины говорится об антагонизме змея и Добрыни, который еще до встречи с «Горынищем» ездит к горам сорочинским и топчет «малых змеенышей».

В целом текст Рябинина, как всегда у него, логически стройный и художественно выразительный, в нем умело сочетаются творческая индивидуальность сказителя и многовековая эпическая традиция.

2. Добрыня и змей. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, I, № 59. Записано 28 июля 1871 г. на Шальском погосте Пудожского уезда от Ивана Фепонова, 50 лет. В тексте большую роль играет образ матери. В первой части былины она предупреждает Добрыню об опасности, предостерегает от купания в Пучай-реке, во второй части своими подарками — чудесным платком и плеткой помогает богатырю одержать победу над змеем. Образ матери богатыря — мудрой волшебницы — имеет большое значение в идейном содержании былины. Этот образ как бы олицетворяет семейное начало, отражает еще не порванную связь древнерусского человека с родом, зависимость его от рода. В былине «Добрыня и змей» это семейное начало представлено в виде «доброй» силы, не враждебной человеку и тем не менее пасующей и отступающей на второй план перед началом государственным. Добрыня отправляется на подвиг вопреки воле матери, но нарушение запрета не влечет за собой наказания, наоборот — нарушитель оказывается победителем. Самый же подвиг — освобождение дочери князя и полонов — носит уже не семейный, а общегосударственный характер.

В тексте Фепонова обращает на себя внимание имя дочери князя — Марфида Всеславна. Чаще она (дочь или племянница) носит имя Запава (Забава) Путятична. Но еще в двух текстах она названа Марья Дивовна (Кирша Данилов, 48) и Марфа Дмитриевна (Марков, 73). При всем различии этих трех имен, в них нетрудно заметить некоторое звуковое сходство. Не являются ли они переосмыслением более древнего имени героини? Не наблюдаем ли мы здесь случай народной этимологии, в основе которой лежит непонятное в позднейшие века имя Мальфредь, упомянутое в летописи, имя, принадлежащее, по А. А. Шахматову16, матери Владимира, сестре воеводы Добрыни? Что касается имени Запавы, то оно могло попасть в былину о Добрыне из былины «Соловей Будимирович», вследствие того, что и там и здесь рассказывается о племяннице Владимира.

Наряду с древними традиционными чертами текст И. Фепонова изобилует более поздними элементами. Таковы некоторые мотивировки, которыми сказитель стремится дополнить повествование. Так, первый выезд Добрыни к Пучай-реке объясняется неудачной охотой богатыря, безоружность Добрыни во время первого боя со змеем мотивируется испугом слуги, в страхе убежавшего от змея и унесшего с собой лук Добрыни.

3. Добрыня и змей. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, III, № 289. Записано 16 августа 1871 г. на Кенозере от Андрея Тимофеевича Гусева, 70 лет. Текст очень короток. Всего 46 стихов. При этом сохраняются почти все важнейшие

376

эпизоды былины. Вместо одного врага, с которым богатырь сражается дважды, в тексте Гусева обнаруживаются две змеи: одну Добрыня убивает во время купания, а с другой сражается из-за того, что она уносит к себе в пещеры людей.

В тексте отсутствует образ князя. Добрыня спасает не дочь и не племянницу Владимира, а неизвестную девицу, выступая благородным защитником всех слабых и обиженных. Текст оканчивается освобождением пленных. Плач девицы о своей косе — из свадебных причитаний.

4. Добрыня купался — змей унес. Печатается по тексту сборника: Кирша Данилов, № 48. В тексте отсутствует ряд важных деталей сюжета, отчего он выглядит сбивчивым и путаным. Тем не менее он представляет интерес как самая первая публикация былины о бое Добрыни со змеем. Долгое время (до публикаций Киреевского и Рыбникова) это был единственный текст, по которому судили об этой былине. Отсюда те недоуменные вопросы, которые задавал В. Г. Белинский17: кто такая тетушка Марья Дивовна, как попала она к змею и т. д. В настоящее время, когда нам известны более полные тексты, эти вопросы отпадают сами собой.

Текст начинается зачином о Рязани. Так же начинаются некоторые былины, записанные на Алтае, Печоре и в Архангельском крае18. Такое вступление отсутствует у всех онежских былин о Добрыне и змее. После слов о Рязани говорится об отце Добрыни — Никите Романовиче. Очевидно, обе части вступления надо рассматривать как единое целое. Образ Никиты Романовича, очень популярный в песнях об Иване Грозном, не мог появиться раньше XVI—XVII вв. Вероятно, отчество Добрыни дало повод отождествить отца богатыря с шурином Ивана Грозного. Это могло произойти не ранее XVII в. Поэтому следует предположить, что вступление о Рязани и Никите Романовиче перенесено в эту былину из другой, а именно из былины о бое Добрыни с Ильей Муромцем, которая также, как правило, начинается таким же зачином.

Другая особенность текста — Добрыня назван племянником князя Владимира. Эти родственные отношения между князем и богатырем не знает ни один другой текст из многочисленных более поздних записей. Вероятнее всего, и здесь это родство — результат дефектности текста, неполного и путаного. Но гипноз первой публикации был так велик, что многие исследователи, уже знавшие сборники Гильфердинга, Маркова, Григорьева и других, продолжали называть Владимира дядей, а Добрыню племянником. Об имени Марьи Дивовны см. примечание к былине № 2.

В тексте отсутствует второй бой. Добрыня расправляется со змеем в первой же встрече. Это тоже привело к многочисленным противоречиям, отмеченным Белинским.

5. Добрыня Никитич и отец его Никита Романович [Бой со змеем]. Печатается по тексту сборника: Гуляев, № 3. Записано в 60-х годах XIX в. в г. Барнауле от крестьянина д. Ересной Леонтия Гавриловича Тупицына (род. в сер. 10-х годов XIX в.), который перенял былины от отца и деда. Таким образом, репертуар Тупицына восходит к сер. XVIII в. Его тексты отличаются особой художественной силой.

Текст, подобно предыдущему, начинается зачином о Рязани и «отце» Добрыни — Никите Романовиче (см. примечания к тексту № 4). Рассказ об уходе отца богатыря в монастырь составляет обязательную сюжетную часть былины о Михаиле Даниловиче и, вероятно, оттуда перенесен в тупицинскую версию о Добрыне и змее. Следует предполагать, что и бумажные крылья змея — деталь, перенесенная из былины об Алеше Поповиче и Тугарине. По тексту Тупицына победа Добрыни над змеем предопределена, предсказана «святыми отцами», о чем сообщает сам змей. Этот мотив встречается и в других текстах19.

Характерной особенностью текста является то, что Добрыня отправляется на второй бой со змеем по собственному почину. Такая версия, кроме Алтайского края, где записан текст Тупицына, встречается также на Белом море (Марков, № 73).

377

В Онежских былинах второму бою предшествует традиционный пир у Владимира, на котором князь сообщает, что змей унес его племянницу (дочь), и спрашивает, кто бы мог ее спасти. Как правило, охотников не находится, а Алеша Попович или Семен Карамышецкий называет Добрыню способным освободить похищенную, так как змей — его «крестовый брат». Владимир отдает Добрыне приказ, и богатырь, опечаленный, уходит с пира. Семен (Иван) Карамышецкий (Карамышевич) — герой исторических песен XVII в. Имя Алеши Поповича как недруга Добрыни Никитича отсылает нас к былине «Добрыня и Алеша», которая, без сомнения, сложилась позднее «Добрыни и змея». Сразиться со змеем — подвиг, достойный эпического героя, и нежелание Добрыни его совершить не согласуется со всем его характером. Очевидно, пир, приказ Владимира и печаль богатыря по поводу приказа — традиционные «общие места», привнесенные в былину позднее из других многочисленных произведений русского героического эпоса, а более древней является версия Тупицына, по которой Добрыня отправляется на бой со змеем по собственной воле.

Следует также обратить внимание на конец былины. Добрыня отказывается от руки спасенной, чем подчеркивается «бескорыстие» подвига богатыря.

6. Добрыня и змея. Печатается по тексту сборника: Марков, № 73. Записано 22 августа 1898 г. на Зимнем берегу Белого моря, в Нижней Золотице, от Гаврилы Леонтьевича Крюкова (род. в 1821 г.), снискавшего себе славу лучшего сказителя Зимней Золотицы.

Текст начинается традиционным пиром в Киеве у князя Владимира. Такой зачин, характерный для многих былин, не свойствен былине «Добрыня и змей».

Главной особенностью текста является сказочная завязка: Добрыня отправляется на Пучай-реку за ключевой водой для князя и княгини, чтобы им «умытисе, помолодитесе». В отличие от других текстов, по которым Добрыня Никитич очень молод, по тексту Г. Л. Крюкова, он женат. Об имени спасенной им племянницы князя см. примечание к былине № 2.

Подобно предыдущему тексту на второй бой со змеем Добрыня идет не по приказу Владимира, а по собственной воле (см. примечание к былине № 5).

7. Старина про Добрыню Микитьевича (Добрыня и змей). Печатается по тексту сборника: Миллер, БН и НЗ, № 21. Записано В. Г. Богоразом от мещанина Михаила Соковикова по прозвищу Кулдаря на заимке Черноусовой в обл. Нижней Колымы.

Текст представляет интерес как свидетельство бытования былины «Добрыня и змей» в северо-восточной Сибири. Текст носит отрывочный полузабытый характер, начинается с упоминания отца Добрыни Микиты. Надо предполагать, что это отрывок зачина, полностью приведенного в №№ 4 и 5. Второй бой отсутствует. Добрыня окончательно расправляется со змеем сразу, во время первого боя. Сказителю уже непонятно выражение «шапка земли греческой». Поэтому он дает собственную интерпретацию этому мотиву: Добрыня бьет змея песком и землей греческой, набранной в «шляпу-белоеломку». Греческая земля оказалась у Добрыни под рукой потому, что третья струя отнесла его на «море Греческое», и бой со змеем происходит на берегу этого моря. Характерен конец текста, знаменательный для нижнеколымского жителя: Добрыня возвращается в Киев на корабле. (Ср. данный текст с текстом от того же сказителя, приведенным В. Г. Богоразом в «Областном словаре колымского русского наречия». — СПб., 1901, стр. 180—182).

8. Добрыня и змея. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 59. Записано в 1902 г. от Игнатия Васильевича Торопова (род. в 1833 г.) в д. Рощинский Ручей Усть-Цилемской волости.

В тексте отсутствует ряд важных мотивов: Добрыня сражается со змеем только один раз, змей не похищает княжеской племянницы и т. д. Тем не менее сказитель придал всему повествованию законченный характер, использовав для этого сказочные детали. Главная особенность текста — мирная развязка20. Добрыня не убивает змея, а змей за то, что ему сохранена жизнь, дарит богатырю золотую казну, доброго коня и красную девицу. Помилование лютого врага — этнического противника — черта для

378

русского героического эпоса совершенно не характерная. В финале враг обязательно должен быть уничтожен. Примирение с ним возможно в середине повествования, как в текстах онежской группы, но никак не в конце. Поэтому следует предположить, что отсутствие окончательной расправы над змеем в печорских текстах свидетельствует о том, что на Печоре в свое время знали оба боя, из которых сохранился только первый — с мирным исходом. То же следует сказать о мезенских текстах архангельской группы, в которых также представлен только один бой. Хотя Добрыня не заключает в них «перемирия» со змеем, но «переговоры» с ним ведет: то он просит змея отнести его на берег, и змей выполняет его просьбу (Григорьев, III, №№ 38 (342), 47 (351), то он просит у змея сроку собраться, и змей дает ему три часа или один час (Григорьев, III, № 66 (370), Астахова, БС, I, 23), то он просит уже во время боя у змея отдыха, и враг дает ему часовую передышку (Григорьев, III, № 47 (351)). В свою очередь змей тоже часто молит о пощаде и обещает Добрыне различные подарки (Григорьев, III, №№ 35 (339), 38 (342), 47 (351), 104 (408); Астахова, БС, I, № 23, прилож. № 3). В таких случаях богатырь чаще всего оставляет змея сначала в живых и убивает после того, как тот выполнит свои обещания. Реже убивает сразу, не веря змею. Эти «переговоры» напоминают нам остатки «заповедей великих», которые кладут между собой Добрыня и змей после первого боя в текстах онежских и алтайских.

9. Добрыня и змей. Публикуется впервые. (Из собрания Государственного Литературного Музея, сектор фольклора, к. п. № 20, коробка № 9. «Былины, записанные А. В. Марковым и др.», № 4—4 об.). Записано в 1909 г. А. В. Марковым в с. Гридине Кемского у. Архангельской губ. от крестьянина Ивана Матвеевича Мяхнина.

Текст начинается с наказов матери, которая предостерегает Добрыню не только от встречи со змеем, но и от игры в шахматы, и от знакомства с «девками». Два последних предостережения, видимо, попали сюда из былин «Добрыня и Василий Казимирович» и «Добрыня и Маринка».

Во второй части текста, прозаической, переплетаются некоторые мотивы данной былины со сказочными мотивами.

Былина сохраняет старую композицию с описанием двух боев со змеем. Но волшебная плетка, которая обычно появляется во время второго боя, здесь употребляется уже в первом бою, заменив собой традиционную «шапку земли греческой». После первого боя Добрыня не заключает со змеей никакого договора. Но вероломство змеи проявляется в том, что она обманывает Добрыню, пообещав ему средство для увеличения силы, от которого он чуть было не лишился силы вообще. Вместо родственницы князя змея уносит простую девицу чернавицу.

10. Добрыня и змей. Печатается по тексту сборника «Былины Печоры и Зимнего берега», № 68. Записано Н. П. Колпаковой в д. Калюши под Нарьян-Маром 9 августа 1956 г. от Андрея Федоровича Пономарева, 72 года. Многие былины А. Ф. Пономарева отличаются композиционным своеобразием и большими художественными достоинствами.

Настоящий текст является единственной записью былины о бое Добрыни со змеем с Нижней Печоры. Как и в других печорских и архангельских текстах, богатырь одерживает окончательную победу над змеей уже в первом бою (второй бой отсутствует). Подобно некоторым другим текстам с Пинеги и Печоры (Григорьев, I, №№ 51 (87), 78 (114); Ончуков, № 59; Былины Печоры и Зимнего берега, № 45), данная былина описывает мольбу змеи сохранить ей жизнь и попытку откупиться подарками. Но в отличие от текста Ончукова, № 59, богатырь не слушает обещаний змеи и сразу убивает ее.

Индивидуальная черта текста — подробный наказ умирающего Микиты, в котором излагается вся последующая борьба Добрыни со змеей.

Другая особенность текста — рассказ о плеточке из полынь-травы, растения, не встречающегося на севере, а на юге являющегося, по повериям, одним из самых действенных средств от змей.

Перенесение действия на Оку-реку — черта несомненно поздняя.

11. Добрыня Микитич и Змеище Тугарыще. Печатается по тексту, опубликованному в «Русском фольклоре», т. II. М. — Л., 1957, стр. 242—243. Записано К. А. Копержинским

379

10 августа 1943 г., в д. Березник Нижнеилимского р-на Иркутской обл. от Акулины Ивановны Моисеевой.

Текст представляет интерес как одна из самых поздних записей. Имя традиционного противника Добрыни заменено именем традиционного противника Алеши Поповича. Второй бой отсутствует. Тем не менее, несмотря на все утраты, сказительнице удалось сохранить основной настрой произведения. Очень интересны ее реплики по ходу сказывания былины. Забыта шапка «земли греческой». Вместо нее «пуховый колпак», про который Моисеева замечает: «Ну стало быть, не простой же колпак — отбить сразу-те головы».

Так же, как в ончуковском тексте, змей молит о пощаде и сулит Добрыне подарки, но у Моисеевой Добрыня расправляется с ним.

12. Добрыня и змея, Добрыня и Маринка. Публикуется впервые. Архив Кафедры фольклора МГУ, запись 1959 г., тетр. 22, № 2. Записано Г. Григорьевой и Н. Карцевой летом 1959 г. в д. Зехново на Кенозере от Авдотьи Григорьевны Болозневой, 82 лет, грамотной; с 1930 г. живет в Ленинграде, а на Кенозере проводит лето.

13—17. «Добрыня Никитич и Василий Казимирович»

Былина «Добрыня Никитич и Василий Казимирович» принадлежит к числу редких русских эпических произведений. Всего известно 23 записи: восемь вариантов записано в Заонежье (в том числе семь — от Т. Г. Рябинина и его потомства), четыре варианта — на Печоре, по три варианта — на Пудоге (все на Купецком озере) и на Мезени, два варианта — в Шенкурском уезде Архангельской губ., по одному варианту — на Зимнем берегу Белого моря, в с. Павлово Нижегородской губ., на Алтае, близ г. Барнаула.

Варианты: Гуляев, 1939, № 4; Киреевский, в. 2, стр. 83—92; Рыбников, I, № 8 (повт. Гильфердинг, II, № 80 — оба конт.); Ончуков, № 11 (конт.), 65; Марков — Маслов — Богословский, I, № 16; Григорьев, III, № 48 (352), 54 (358), 115 (419); Леонтьев, № 8; Соколов — Чичеров, № 9, 39 (конт.), 97 (повт. Астахова, БС, II, № 134; П. И. Рябинин-Андреев, № 5 — все три конт.), 102, 108 (конт.); И. Г. Рябинин-Андреев, прилож., № 6; Былины Печоры и Зимнего берега, № 69; архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 2, № 39 (конт.). Своеобразной обработкой былины является казачий рассказ о пребывании на Яике Добрыни Никитича и Василия Касберыча в книге: И. И. Железнов. Уральцы. Очерки быта уральских казаков, т. II. СПб., 1888, стр. 248—262. О более широком распространении былины в пределах Русского Севера свидетельствуют ее фрагменты, включенные в виде вставок в былины «Добрыня и змей», «Добрыня и Алеша», «Михайло Потык» и др., см., например, Рыбников, I, № 28 (повт. Гильфердинг, II, № 150 и стр. 486—488); Рыбников, II, № 113 (повт. Гильфердинг, I, № 6); Гильфердинг, I, № 40 и т. II, № 79; Марков, № 100 и др. Этими вставками певцы мотивировали отлучку героя (Добрыни, Потыка и др.) и описывали ее.

Малое число текстов сочетается с повышенной вариативностью в деталях. Это, вероятно, явилось следствием того, что былина подверглась разрушительному действию времени основательнее, чем некоторые другие произведения русского былевого эпоса. В текстах Марков — Маслов — Богословский, т. 1, № 16, и Леонтьев, № 8, имя Василия Казимировича заменено Дунаем, а в тексте Григорьев, III, № 115 (419) — Васькой Пьяницей.

Трусливой и нерешительной политике князя, посылающего татарскому князю «дани-выходы», в былине противопоставляется смелость и решительность богатырей, их сознание собственной силы, культурного и военного превосходства над врагом1.

По приказу князя Василий Казимирович отправляется с «данями-выходами» для царя Бутеяна Бутеяновича. Несмотря на унизительность такого посольства, Василий проявляет личное мужество и перед татарским царем не теряет собственного достоинства

380

русского богатыря. Царь хочет погубить посла. Для этого он предлагает ему состязания: игру в шахматы, стрельбу и борьбу. По его мнению, русские обязательно должны потерпеть поражение. Но Василий полон веры в русскую силу, он надеется на своего спутника богатыря Добрыню Никитича, который выходит победителем во всех состязаниях. Былина дополняет ранее сложившийся образ Добрыни: он замечательно играет в шахматы, метко стреляет из лука, является отличным борцом. Состязание переходит в открытый бой. Богатыри избивают вражеское войско. Испуганный царь отказывается от права на дань и, в свою очередь, соглашается платить дань Владимиру.

Описания подобных состязаний нередки в сказках и героическом эпосе, когда рассказывается о борьбе за невесту. Здесь этот мотив приобретает совершенно новое, политическое звучание.

К моменту создания былины Добрыня — победитель змея — уже стал известным эпическим героем. В былине о Василии Казимировиче используется его образ в качестве символа той военной и народной силы, на которую опирается политик и дипломат Василий Казимирович. Этой силе противостоят бояре, «воры-подмолвщики, толстобрюхие подговорщики» (Ончуков, № 65), с которыми советуется князь.

Образ Добрыни, победителя в состязаниях, близок по своей композиционной роли сказочным «чудесным помощникам». В былине в фантастической форме отражены события, связанные с прекращением выплаты дани и окончательным освобождением Руси от татаро-монгольского ига. В образе Василия Казимировича отразились некоторые черты новгородского посадника и военачальника Василия Казимира, жившего в XV в. и испытавшего на себе опалу князя Ивана III2.

13. Добрыня и Василий Казимиров. Печатается по тексту сборника: Рыбников, 1, № 8. Записано от Т. Г. Рябинина в мае — июне 1860 г.

В тексте повествуется о состязаниях Добрыни Никитича с татарами. Этот эпизод является центральным в сознании онежских певцов XIX—XX вв., и только сравнительный анализ всех имеющихся текстов приводит к выводу, что в первоначальном виде основным содержанием былины было противопоставление трусости князя и бояр, желающих поскорее выплатить «долг» татарскому царю, смелой политике Василия Казимировича, не желающего везти врагу дани и в конце концов заставившего врага самого платить «дани-выходы» русскому князю. Последующие поколения не могли понять конфликта между князем и героем, требующим от князя решительных действий. Конфликт устарел, забылся и до нас дошел только в виде отдельных реликтов, а центр тяжести в былине был перенесен на состязание Добрыни с татарами. Следует отметить мотив «страха» Добрыни перед каждым состязанием, чем подчеркивается трудность задачи, которую он выполняет. Так в этой былине интерпретируется эффект «предварительной недооценки героя», открытый А. П. Скафтымовым3.

В тексте Т. Г. Рябинина былина о Василии Казимировиче соединена с былиной «Добрыня и Алеша». Такое соединение двух былин характерно для певцов Заонежья и Купецкого озера на Пудоге.

14. Василий Казимерский. Печатается по тексту сборника: Гуляев, № 4. Записано от Леонтия Гавриловича Тупицына из д. Ересной под Барнаулом, в 60-х годах XIX в.

Характерной чертой текста является изменение задачи самими богатырями еще до отправки к татарскому царю. Они едут не выплачивать, а получать с него «дани-выходы». Кн. Владимир не спорит с богатырями и беспрекословно выполняет их просьбу: пишет царю ярлыки с требованием от него даней-пошлин за двенадцать лет. Такое поведение князя встречается только в этом тексте. Образ Добрыни здесь носит подчеркнуто сказочный характер «чудесного помощника», особенно вначале, когда богатырь трижды забегает перед Василием Казимировичем, чтобы узнать, отчего последний закручинился.

381

15. Василий Касимирович отвозит дани Батею Батеевичу. Печатается по тексту сборника: Григорьев, III, № 54 (358). Записано в 1901 г. в д. Печище на р. Мезени от Ермолая Васильевича Рассолова, 50 л. В этом тексте очень решительно противопоставляются позиции князя и богатырей относительно выплаты дани. Былина начинается с традиционного описания пира, на котором два молодца (очевидно, Василий Касимирович и Добрыня) «не пьют, не кушают». Последняя деталь, вероятно, случайна, так как не имеет никакого сюжетного развития. Князь Владимир налагает на Василия Касимировича службу отвезти в Большую Орду царю Батею Батеевичу дани. Василий понимает всю сложность такого поручения: многие ездили туда, но никто не вернулся назад. Тем не менее он отказывается от княжеской «силы-армии» и просит в спутники одного крестового «брателка» Добрыню Никитича — мотив, подчеркивающий значение Добрыни как воина и посла.

Несмотря на то, что Владимир приказал им отвезти дани, Василий, приехав в Большую Орду, сразу объявляет Батею Батеевичу, что он ничего не привез. (Подобный эпизод встречается во всех мезенских текстах: Григорьев, III, №№ 48 (352), 54 (358), 115 (419)). Этим Василий Касимирович нарушает княжеский приказ, не выполняет поручения Владимира, противопоставив политике князя свою собственную политику, опирающуюся на силу и «вежество» Добрыни. Царь, чтобы погубить послов, предлагает состязания, но Добрыня оказался в них победителем. Состязания перерастают в бой, очень красочно описанный. Потерпев поражение и в состязаниях, и в бою, Батей просит богатырей «укротить ретивы сердца» и обещает сам выплачивать киевскому князю «дани-пошлины».

Освободительная тема борьбы с татарами сочетается в былине с антикняжеской темой, с обвинением князя в нерешительности и трусости. Надо полагать, такое сочетание присутствовало в былине уже во время ее возникновения в конце XV — начале XVI в., когда требование от князя решительной, наступательной внешней политики было очень популярным.

16. Василий Касимирович. Печатается по тексту: Былины Печоры и Зимнего берега, № 69. Записано 9 августа 1956 г. Н. П. Колпаковой в д. Калюши, под Нарьян-Маром, от А. Ф. Пономарева. Это четвертая запись данной былины на Печоре. Все печорские тексты сильно разнятся друг от друга. Так, в тексте Ончуков, № 11, вместо Василия Казимировича действует Василий Буслаевич, а его помощниками (вместо Добрыни Никитича) выступают Потанюшка Хромой и Микитушка Широкий, они же (Потаня Вахромый и Микита Приширокий) выступают помощниками Василия Казимировича в тексте Ончуков, № 65. В тексте, записанном от В. П. Тарбарейского (Леонтьев, № 8), Василий Казимирович снова заменен на этот раз Дунаем, а в роли помощников — Добрыня Никитич и Алеша Попович.

Наконец, приведенный здесь текст, записанный от Пономарева, отец которого был товарищем Тарбарейского, — наиболее полный и последовательный из всех записанных на Печоре. Главное действующее лицо здесь — Василий Казимирович, а его помощники Добрыня Никитич, Алеша Попович и «дружинушка хорошая», которая встречается в былине впервые, так как богатыри, как правило, отказываются от «силы-армии», управляясь с врагами и его «силушкой» вдвоем или втроем.

В тексте А. Ф. Пономарева (как и в тексте В. П. Тарбарейского) много сказочных деталей. Одной из них является узнавание судьбы героя по ножу, который начинает ржаветь, когда его владелец попадает в «неволюшку». В отличие от большинства онежских текстов и даже усть-цилемских, где в центре внимания — состязания богатырей с вражеским царем, в текстах с Нижней Печоры (Пономарева и Тарбарейского) мотив состязания отходит на второй план: вместо обычных трех состязаний у Пономарева — только одно — игра в шахматы, которую к тому же предлагает не царь, как обычно, а сам Василий.

Несмотря на большое количество разночтений, всем печорским текстам свойственна одна общая черта — отказ царя взять у богатырей привезенные ими дани-пошлины «без бою, без кроволития». Создается странная и непонятная картина: царя упрашивают взять дань, а он не хочет. Победами в состязании или бою богатыри как бы завоевывают возможность отдать царю дань. Недоброжелательство царя к героям и стремление погубить их, оправданное логически и композиционно в текстах (например,

382

алтайском и мезенских), где богатыри приезжают к нему с целью или убить его, или заставить платить дань князю Владимиру, — совершенно не оправдано в печорских текстах, где богатыри просят его принять дорогие подарки. И тем не менее «печорскую концепцию» надо признать самым старым вариантом. Царь разговаривает с послами Владимира как господин с рабами, как победитель с побежденными. Отказываясь от дани, он тем самым выражает недовольство своими подданными, каковыми он считает Владимира, его послов и весь русский народ. Чем вызвано это недовольство? Сам царь ничего об этом не говорит. Но Владимир, посылая к царю богатырей, почти во всех текстах указывает на большую «задолженность» татарам: дани-выходы надозаплатить за двенадцать лет. Следовательно, уже двенадцать лет Владимир не платил даней-выходов. Не в этом ли причина гнева татарского царя?

Обращаясь к истории, мы находим аналогичную картину в описании событий: 1480 г., когда Иван III, пытаясь начать переговоры с ханом Ахматом, «послал... царю тѣшь велику»4. Ахмат отнесся к княжеским подаркам точно так же, как былинный царь к даням-выходам, посланным Владимиром. «Царь же тѣшу не прия, а молвит так: „Не того дѣля яз сѣмо пришол. Пришол яз Ивана дѣля, а за его неправду, что ко мне не идет, а мнѣ челом не бьет, а выхода мнѣ не дает девятой год“»5. Длительная задолженность Владимира в былине таким образом находит себе историческую параллель.

Ахмат хотел видеть политическое унижение своего врага. Иван III должен был лично приехать к татарскому хану с повинной и челобитьем. Таким образом, отказ татарского царя от дани в былине является отголоском, фантастическим воспоминанием действительных исторических событий. Как и в былине, татарский хан не хотел брать даров «без бою, без кроволития». Как известно, Иван III не приехал.

В тексте Пономарева очень красочно описано возвращение богатырей с победой, знаменующей прекращение военной зависимости от татарского царя.

17. Добрыня и Василий Казимирович. Печатается по тексту сборника: Соколов — Чичеров, № 108. Записано С. П. Бородиным, Ю. А. Самариным, Ю. М. Соколовым в Сенной Губе (Кижи) 9 июля 1926 г. от Павла Семеновича Семенова, крестьянина с. Леликова (1865 г. р.). Выучился былинам в детстве от старушки Ирины Сидоровны Семеновой, которая в свою очередь «поняла» былины от своей родной тетки по матери. «Обои они — природные Леликовские». Таким образом, текст в своей основе восходит к местной традиции XVIII в. По своей композиции и содержанию основных эпизодов он очень близок к тексту Т. Г. Рябинина. На фоне этой близости еще ясней выявляются отличительные черты данного текста, связанные с попыткой по-новому мотивировать поступки героев в связи с утратой прежних мотивировок. Так, например, в тексте утрачен смысл выражения «гулять по чисту́ полю́», которое здесь интерпретируется в значении «прогуливаться», «веселиться». Отсюда и рассуждения богатырей, что нечего им торопиться «во темну орду», и примечание сказителя: «Они не скучали». По дороге Василий Казимеров с товарищами заезжают в г. Ярославль, где была «золота казна у них да поистрачена». Приехав в орду налегке, они издевательски разговаривают с Ботияном, требующим у них даней-выходов, которые они прогуляли в Ярославле. Так сложный конфликт богатырей, привезших дань, и царя, эту дань не берущего «без драки, без кроволития», в тексте Семенова снят и заменен более простым и понятным — царь требует денег, богатыри не дают их, потому что деньги растрачены.

Одержав победу над Ботияном, заставив его самого заплатить русскому князю дани-выходы, русские богатыри относятся к князю Владимиру очень непочтительно. «А не поедем мы ко князю ко Владимиру, все одно он нам не делат угощения». Не доехав до Киева, они разбили шатер и снова начали «гулять», как и в начале своего посольства. Вторая часть былины, посвященная неудавшейся женитьбе Алеши Поповича, носит на себе ярко выраженный антикняжеский характер. Жена Добрыни вынуждена идти замуж за Алешу Поповича по требованию князя Владимира, который приказал:

383

того, «кто Добрыню вспомнит, так убить-повесить». Вернувшись домой, Добрыня больше всех винит за попытку отдать замуж его жену «Князя Владимира стольне-кеевского».

18—21. «Добрыня и Дунай»

Былина о Дунае 66 раз записывалась в виде текста, содержащего обе части (сватовство Дуная за князя Владимира и женитьбу самого Дуная на Настасье королевичне), 40 раз собиратели записывали только первую часть былины и 12 раз — только вторую. Однако лишь в отношении Алтая и р. Кены, где записывали только вторую часть былины, без каких-либо намеков на первую, можно допускать, что былина попала туда в неполном виде.

Всего известно 118 записей: 29 вариантов записано в Заонежье, 25 вариантов — на Мезени, 13 вариантов — на Пудоге, по 10 вариантов — на Зимнем берегу Белого моря и на Печоре, 9 вариантов — на Кулое, 5 — на Карельском берегу Белого моря, 3 — на Терском берегу Белого моря, по 2 варианта — на Кенозере, в Кирилловском у. вологодского края на Пинеге и на Алтае, по одному варианту — на р. Кене, в низовье р. Онеги, в Шенкурском у. Архангельской губ., у терских и донских казаков. Точное место записи варианта из сборника Кирши Данилова неизвестно.

Варианты: Кирша Данилов, 1958, стр. 67—69; Киреевский, в. 3, стр. 52—56, 58—69; Гуляев, 1939, № 32; Рыбников, I, № 9 (повт. Гильфердинг, II, № 81 и стр. 754—755), 23, 42 (повт. Гильфердинг, II, № 94), 70 (повт. Гильфердинг, II, № 102), 83 (повт. Гильфердинг, II, № 108); Рыбников, II, № 121 (повт. Гильфердинг, I, № 50); Гильфердинг, I, № 22 (конт.), 34; Гильфердинг, II, № 125 (повт. Барсов, стр. 569—572), 139; Гильфердинг, III, № 214, 272; Шахматов, № 9, 10 (конт.); Тихонравов — Миллер, отд. II, № 32—36; Харламов, стр. 140—141; Миллер, БН и НЗ, № 61 (повт. Соколов — Чичеров, № 149; Астахова, БС, II, № 110), 62 Б, 63 (конт.), 64 (конт.), 65; Ончуков, № 45, 86; Марков, № 9, 10, 75, 109; Марков — Маслов — Богословский, II, № 27—29 (все конт.); Григорьев, I, № 18, 1 (37), 27 (63); Григорьев, II, № 5 (217), 8 (220), 10 (222), 15 (227), 33 (245), 70 (282), 72 (284), 86 (298), 88 (300); Григорьев, III, № 5 (309), 41 (345), 45 (349) — конт., 58 (362), 63 (367), 73 (377), 80 (384), 94 (398), 99 (403), 116 (420); Ск. и п. Белоз. края, стр. 197—199 (проза, конт.), 305—306; И. Г. Рябинин-Андреев, № 6; Крюкова, 1, № 44, 45; Парилова — Соймонов, № 7, 33 (конт.), 44; Астахова, БС, I, № 3, 18, 27, 34, 38, 41, 45, 46, 65, 72, 76, 85 (конт.); II, № 106, 158, 164, 185 и прилож. I, № 3; Соколов — Чичеров, № 16, 79 (повт. Конашков, № 13), 112, 116, 119, 132, 214; Былины Печоры и Зимнего берега, № 23 (проза), 26, 33 (конт.), 63, 102, 127, 135, 150; Песенный фольклор Мезени, № 228—234; Сидельников, 1968, № 361; архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 21, № 134 (повт. — запись Ю. Смирнова в 1963 г., оба проза); запись 1962 г. на р. Кене Н. Изрядновой и Ю. Смирнова в составе экспедиции МГУ (проза).

«Дунай» — одна из самых распространенных русских былин. Ее популярность сочетается с удивительным постоянством текста. В отличие от многих других произведений русского героического эпоса, «Дунай» по существу не знает вариантов. Различия в сюжете даже между записями из разных районов очень незначительны, причем в большинстве случаев одни тексты не противоречат другим, а дополняют друг друга.

По справедливому замечанию В. Я. Проппа, «эта устойчивость свидетельствует о том, что народ дорожил этой былиной в том виде, в каком она существует»2.

Многие исследователи, начиная с В. Ф. Миллера3, видели в ней «механическое»

384

соединение двух произведений: «Добывание невесты для кн. Владимира» и «Женитьба Дуная на Настасье». В. Я. Пропп убедительно доказал, что в народном сознании песня о женитьбе Владимира и Дуная — одна цельная песня.

По своему сюжету былина относится к классу многочисленных в мировом и русском эпосе произведений о сватовстве, о добывании невесты.

Мотив сватовства, в котором главную роль играет не сам жених (царь, князь), а его слуга, встречается в русском сказочном репертуаре по Указателю сказочных сюжетов Андреева-Аарне четыре раза: в №№ 515 («Волшебный мальчик»), 519 («Слепой и безногий»), 653 («Семь Симеонов») и 725 («Нерассказанный сон»). Сватовство царя в этих сказках не исчерпывает всего их содержания, являясь всегда одним из эпизодов, хотя и центральным.

Русские сказки о сватовстве имеют множество параллелей в славянском, скандинавском, немецком и других фольклорах, например в сербской песне «Душанова свадьба», болгарской песне «Вълко», скандинавской «Эдде», немецких «Гудрун» и «Песне о Нибелунгах» и др. Во всех этих произведениях сватовство связано с большими трудностями и риском. Самому жениху эти трудности не под силу, и преодолеть их берется его слуга со своими товарищами. Невеста всегда обладает способностями, отличающими ее от простых людей, и, чтобы лишить ее волшебных свойств, превратить в обыкновенного человека, в первую брачную ночь к ней необходимо применить силу, победить в борьбе, ударить, иногда даже убить и затем оживить. Все эти мотивы находятся в былине о Дунае и Добрыне, но в измененном и переработанном виде. Если в русских сказках и эпических произведениях других народов за невестой отправляется сам жених в сопровождении слуги, то в былине князь Владимир не участвует в сватовстве совсем. В большинстве эпических произведений слуга и жених меняются ролями и задачи, заданные невестой, выполняет слуга, переодетый женихом. Невеста вводится в обман, считая жениха ловким, смелым, сильным и находчивым. В былине Дунай и Добрыня не выдают себя за женихов, а действуют открыто в качестве сватов и как сваты дерутся за княжескую невесту. Одной из героинь былины является дева-богатырка, знакомая по русским сказкам, по скандинавскому и германскому эпосу. Но в былине она невеста не князя, а его свата Дуная. В невесте же князя нет ничего сверхъестественного и волшебного. Эти качества перешли к ее сестре.

Большое влияние на былину оказали устные предания о женитьбе Владимира Святославича, известные по летописным и житийным рассказам о добывании им двух невест: Рогнеды, полоцкой княжны, и Анны, сестры византийских императоров. Письменные источники, посвященные этим эпизодам (статьи «Повести временных лет» 980 и 988 гг., статья Лаврентьевской летописи 1128 г., Житие кн. Владимира), имеют много точек соприкосновения с былиной: речь идет о женихе с одним и тем же именем, невеста — чужестранка, ее добывают с боем, отказ Владимиру мотивируется его социальным положением, обязательные участники сватовства — послы. Вместе с тем рассказ былины сильно отличается от рассказа летописей и жития. В былине главная роль принадлежит послам Владимира Дунаю и Добрыне, сам князь не принимает участия в добывании невесты. В письменных источниках князь, узнав об отказе, собирает войско и идет добывать невесту сам или со своим дядей Добрыней; послы здесь играют не самостоятельную, а только вспомогательную роль: их посылают со свадебным предложением; получив отказ, они добросовестно сообщают ответ тем, кто их послал, и на этом их миссия исчерпывается. В былине на послов возложена задача не только передать волю Владимира, но и выполнить его желание — добыть ему невесту любыми средствами. Роль Добрыни — дяди Владимира в летописи (см. приложение, стр. 329—330), где он является самым главным героем, коренным образом отлична от роли Добрыни в былине, где князь поручает привести невесту Дунаю, дав ему Добрыню в помощники. Роль летописного Добрыни — устроителя свадьбы Владимира — принципиально отличается и от роли былинного свата Дуная. Летописный Добрыня сам посылает послов и руководит поступками князя, своего племянника, который вместе с ним идет на Полоцк. Сват Дунай — слуга и посол Владимира — действует по приказу князя. Таким образом, в летописи действуют сам князь и его наставник Добрыня, в былине подвиг совершают слуги князя: посол Дунай и его помощник Добрыня.

385

Не похожа и былинная невеста на летописных. Последние более активны в отношении своей судьбы. Рогнеда сама отказывает Владимиру; за Анну решают ее братья, но им приходится уговаривать свою сестру, которая плачет и не желает ехать в Киев. У Опраксии никто ничего не спрашивает: король отказывает, не считаясь с ней, Дунай увозит ее, не интересуясь ее согласием.

Отличие письменных источников от былины выражено и в характере мотивировки отказа жениху: в летописи невеста и ее родные отказывают и оскорбляют отказом только Владимира, самого по себе, как определенную, отдельную личность. Анну и ее братьев не устраивает, что Владимир язычник. Они ставят ему условие креститься самому, не требуя замены религии в масштабах всей Руси (как это уже было при Ольге). Рогнеда противопоставляет Владимиру-робичичу Ярополка. Это противопоставление носит несомненно социальный характер. Тем не менее предпочтение одного князя другому, его брату, является свидетельством личных симпатий и антипатий Рогнеды, конфликт как бы остается в рамках одной семьи. В былине Владимир выступает не как частное лицо, а как самодержавный государь, женитьба которого — важное государственное дело, вопрос о взаимоотношении двух государств. Значительность этого сватовства только усугубляется тем, что оно осуществляется не самим князем, а его послами. Отказ Владимиру, оскорбления в его адрес, попытка заточить посла в тюрьму, бой богатырей со слугами короля носят характер конфликта между двумя государствами. Дунай и Добрыня не только добыли невесту князю Владимиру, но и отстояли честь государства, во главе которого стоит их господин.

Сравнение письменных рассказов о женитьбе Владимира с былиной приводит к выводу об отсутствии между ними прямой взаимосвязи. Источником летописных известий, вероятно, послужил действительный исторический факт, сохранившийся в народной памяти и дважды, в двух различных версиях, записанный летописцами. Существование таких преданий, обраставших по мере удаления от события фантастическими и гиперболическими деталями, является плодородной почвой для возникновения былины, но отождествлять такие предания с былиной нет никаких оснований.

Сопоставление былины с другими эпическими произведениями о сватовстве и летописью показало много общего между ними и коренные отличия в сюжете и ряде деталей, связанные, на наш взгляд, с тем, что былина о Дунае и Добрыне «моложе» и летописного рассказа, и сказок, и эпоса других народов. Вероятно былина о Дунае в том виде, как она дошла до нас, была создана в конце XV — начале XVI в. как песня о далеком прошлом. Рассказывая о событиях эпохи эпического князя Владимира, вобрав в себя старинные сказочные мотивы, былина вместе с тем отразила эпоху, в которую была создана: эпоху укрепления на Руси централизованного государства, усиление самодержавной власти, возвышение Москвы, ее постоянные войны с Литвой, которые, однако, не мешали русским князьям жениться на литовских княжнах и отдавать за литовских князей своих дочерей.

Главным героем былины является Дунай. Добрыня, как и в былине о Василии Казимировиче, выполняет функции «чудесного помощника», побивающего враждебную силу.

18. Дунай. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, № 94. Записано 3 июля 1871 г. в дер. Леликово (Кижи) от Кузьмы Ивановича Романова, 80 лет. Он научился былинам от Ильи Елустафьева, у которого выучился петь и Т. Г. Рябинин.

Текст Романова, как и текст Д. В. Суриковой, типичен для онежской группы. В отличие от текстов с Пинеги, Кулоя, Мезени и Зимнего берега Белого моря, которые начинаются с рассказа об опале Дуная, в текстах онежской группы Дунай с самого начала находится на пиру у князя Владимира. На вопрос князя о невесте он сам вызывается сватать ему Опраксу королевичну. В тексте Романова подчеркнуто государственное значение выбора для князя невесты, с которой Владимир мог бы вместе «дума думати» и которой все бы могли «поклонятися». Собираясь в путь за невестой, Дунай отказывается от «силы сорок тысячей», а взамен просит одного только «любимого товарища» Добрыню Никитича.

Отказ литовского короля выдать Опраксу за Владимира мотивируется тем, что нельзя младшую сестру выдавать замуж раньше старшей. Такая мотивировка, нередкая

386

среди онежских былин4, очень хороша с точки зрения архитектоники всего произведения. Слова короля как бы вскользь напоминают о героине, которая станет главной во второй части былины. От этого обе части крепче соединяются в единое целое. С другой стороны, такая мотивировка находит себе подтверждение в исторической действительности древней Руси. Великокняжеский, а позднее царский быт (не говоря уже о быте крестьянском) знает несколько случаев, когда сватовство отвергалось по такой причине.

О бое Дуная и Добрыни с литовским королем см. комментарии к тексту Д. В. Суриковой (№ 19 наст. изд.).

19. Дунай. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 139. Записано 4 июля 1871 г. в д. Леликово (Кижи), от Домны Васильевны Суриковой, 40 лет. По словам собирателя, она пела «очень складно и отчетливо».

Здесь, как и в других полных и хорошо сохранившихся текстах, роли Дуная — свата и Добрыни — помощника дифференцированы. Дунай всегда идет в палаты к королю один, оставив товарища (или товарищей) у входа и договорившись с ним, чтобы он помог ему, когда это понадобится. После отказа короля Дунай начинает бой в королевских палатах, а помощник действует снаружи. Побивая на дворе татар ляховинского короля, Добрыня помогает Дунаю заставить короля отдать свою дочь за князя Владимира. Очень красочно и эмоционально в тексте само описание боя.

20. Дунай сватает невесту князю Владимиру. Печатается по тексту сборника: А. Марков, Беломорские былины № 9. Записано 27 июня 1899 г. в Нижней Золотице от Аграфены Матвеевны Крюковой, 45 лет, которая пропела собирателю 60 старин.

Очень поэтичны и образны традиционные характеристика и портрет Опраксии королевичны — невесты князя Владимира.

В роли «чудесных помощников» Дуная у Крюковой выступают Добрыня Никитич и Алеша Попович. Владимир предлагает Дунаю «золотой казны» и «силы» «сколько надобно» для выполнения порученной ему задачи. Но Дунай вместо казны и силы просит «тольки два брателка крестового». Интересна мотивировка отказа Ляхоминского короля выдать свою дочь за князя Владимира из-за его «черного», неблагородного происхождения. Подобная мотивировка нередко встречается в записях беломорских и архангельских былин5. Так, в тексте из г. Кеми Владимира называют «русским ярыжником» (Миллер, № 62), в кулойских текстах князя сравнивают с «нищим» и «убогим» (Григорьев, II, № 5 (217)), «каликой перехожей» (там же, № 33 (245)), «нищим сиротою» (там же, № 70 (282)). Очень выразительны характеристики князя Владимира в мезенской традиции (см. текст № 21 наст. изд.), иногда король называет его «конюхом» (Григорьев, III, № 5 (309)), «мошенником», «вором» и «разбойником» (там же, № 73 (377)). В одной из записей короля не устраивает не сам Владимир, а его княжество: «Его мала земля ныне и бедно же» (Астахова, БС, I, № 3). В тексте из Варзуги король презрительно отзывается о русской вере:

Не отдам... Опраксии...
А за вашу-то веру поганую
За поганую, да за котельнюю

Марков — Маслов — Богословский, II, № 29.

Ср. причину отказа Владимиру, которую выдвигает Рогнеда в «Повести временных лет»: «Не хочю розути робичича», т. е. сына рабыни (разувание жениха входило в свадебный обряд).

387

Вторую часть о женитьбе Дуная сказительница выделяет в особую былину, хотя поет сразу после предыдущей. Так как во 2-й части Добрыня и Алеша отсутствуют, этот текст здесь не приводится.

21. Дунай сватает невесту князю Владимиру. Печатается по тексту сборника: Григорьев, III, 58 (362). Записано в д. Печище на р. Мезени в 1901 г. от Е. В. Рассолова.

Характерной особенностью текста является опала Дуная. Во время пира в Киеве, с которого начинается былина, он находится в заточении. Такая деталь известна записям, сделанным на Пинеге, Кулое, Мезени и Зимнем берегу Белого моря6. Возможно, она восходит к первоначальному виду былины, так как подчеркивает «грозу» великого князя, отображая суровую действительность Московского государства XV—XVI вв. Поэтому интересно, как в данном тексте рисуется «гражданское мужество» Добрыни, не побоявшегося указать, что единственным исполнителем воли князя является человек, не угодный князю. Былина рисует и недовольство князя таким смелым поведением Добрыни.

22—23. «Бой Добрыни с Дунаем»

Былина «Бой Добрыни с Дунаем» является редкой. Ее записывали только в северо-восточных районах Русского Севера, в прошлом тесно связанных между собой водными путями и волоками. Всего известно 19 записей: по 6 вариантов записано на р. Кулое и в районе Усть-Цильмы на Печоре, 5 вариантов записано на Мезени и 2 — на Зимнем берегу Белого моря.

Варианты: Марков, № 99; Ончуков, № 7; Григорьев, II, № 14 (226), 21 (233), 34 (246), 41 (253) — конец прозой, 69 (281), 74 (286); Григорьев, III, № 6 (310), 17 (321), 37 (341), 108 (412), 112 (416); Крюкова, I, № 19; Астахова, БС, I, № 49, 52 (конец прозой), 66, 82; Былины Печоры и Зимнего берега, № 42.

Очень близким соответствием этой былине выступает сюжет «Бой Добрыни с Алешей Поповичем», который пудожскими исполнителями рассматривался как начальная часть былины «Добрыня и Алеша». Сюжет «Бой Добрыни с Алешей» отмечен записями только 6 раз: 5 вариантов записано на Купецком озере, в северо-западной части Пудоги, и один вариант — в д. Ранина Гора на южной Пудоге.

Варианты: Гильфердинг, I, № 49; Парилова — Соймонов, № 22; Соколов — Чичеров, № 12, 42; архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 4, № 55 (проза); запись Г. Г. Григорьевой 1961 г. на Купецком озере, любезно предоставленная собирательницей в наше распоряжение.

По мнению большинства исследователей1 — это поздняя былина, возникшая не ранее XVI—XVII вв. Основной замысел ее — дополнить «биографию» двух богатырей, уже известных (по предыдущей былине) своей дружбой и совместными подвигами, занимательным рассказом о их первой встрече, начавшейся с враждебного столкновения. Былина рисует обоих героев одинаково мужественными, одинаково по-богатырски благородными. Добрыня не может перенести, чтобы его кто-нибудь считал трусом. Дунай отстаивает свои права, отстаивает их как богатырь в честном поединке, не ищет легкой победы, не нападает на спящего противника и тем самым соблюдает «богатырский этикет».

Бой во всех текстах описан почти одинаково: силы абсолютно равны, ни один из богатырей не может победить другого. Такая ситуация — очень редкая в героическом

388

эпосе, потому что, как правило, физическая сила, ловкость и мужество всегда на стороне героя. Ему противостоит смертельный враг, победа над которым, может быть, очень трудна, но необходима морально и неотвратима сюжетно. То, что в этой былине никто не может победить, означает отсутствие и в ней непримиримых врагов. Противники равны не только физически, но и нравственно: они оба мужественны, оба рыцарски благородны, оба русские богатыри.

Идею произведения выразил Илья Муромец:

Те спасибо нонь Дунай да сын Ивановиц,
Не оставляшь свой шатер без угроз ты молодецкиих,
Те спасибо — ле Добрынюшка Микитич млад,
Не боишься ты угроз да молодецкиих.

Ончуков, № 7.

В отличие от более ранних былин, где сила и удаль богатыря проявлялись в поступках, обязательно имевших какую-нибудь благородную цель: освободить русские полоны, освободить родную землю от даней-выходов чужеземному царю, добыть невесту князю, в этой былине мужество и сила — самоцельны, абстрагированы от подвига. Они представляют собой качества воина, ценные сами по себе, независимо от цели их применения. Это, несомненно, кризис жанра, отражающий новое время, новую обстановку. Ряд деталей сближает данную былину с рыцарскими повестями XVII в., где также будущие друзья и соратники (Бова Королевич и Полкан, Еруслан Лазаревич и князь Иван) при первой встрече вступают в бой, потом братаются, с теми же словами, что и Дунай, отказываются убить спящего противника.

Некоторые тексты оканчиваются осуждением Дуная за вызывающие надписи и его заточением. Такой конец характерен для текстов Кулоя и Мезени, где былина о женитьбе князя Владимира начинается с сообщения, что Дунай находится в погребе глубоком (см. текст № 21). По справедливому предположению А. М. Астаховой, «этот начальный мотив былины о Дунае повлиял на изменение развязки новой былины, которая раньше оканчивалась братанием»2.

22. Бой Добрыни и Дуная. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 7. Записано в 1902 г. в с. Замежном Усть-Цилемской волости от Анкудина Ефимовича Осташева, 78 лет. В тексте сохранена более старая, мирная концовка былины, характерная для всех печорских текстов. Важная композиционная деталь, находящаяся почти во всех записях с Печоры и Мезени, — черный цвет шатра Дуная, вводящий Добрыню в заблуждение.

Ошибочное предположение, что владелец шатра — не русский богатырь, и послужило основой конфликта. В тексте большой художественный интерес представляют образы Ильи Муромца и Алеши Поповича, которые как бы комментируют все действие.

23. Бой Добрыни с Дунаем. Печатается по тексту сборника: Григорьев, III, № 6 (310). Записано в 1901 г. в с. Дорогая Гора (р. Мезень) от Василия Яковлевича Тяросова, 55 лет.

Данный текст — типичный для мезенско-кулойской группы. В зачине — поездка Добрыни мотивируется поиском «супротивника». Как правило, русский богатырь не ищет себе врага. По основной схеме русских былин нападающей стороной всегда является противник: Змей Горыныч, Тугарин, царь Батуй, требующий дани, и т. д. Богатырь же выступает в большинстве случаев освободителем, спасителем, защитником. Искать супротивника ради поединка, искать боя ради боя — не в характере русского богатыря старых, «классических» былин. Разгром в шатре Дуная Добрыня произвел под влиянием опьянения, очень красочно описанного. В тексте дана развернутая, полная художественных деталей сцена боя Добрыни и Дуная, в котором никто не может победить. В самый разгар боя появляется Илья Муромец, выступающий как богатырская

389

совесть. Его авторитетом подкрепляется вывод былины, что русские богатыри не должны драться между собой. Услышав шум боя, еще не зная, кто с кем бьется, Илья Муромец рассуждает, как надо поступить, если дерутся два русских, русский с «неверным» или два нерусских. Если оба богатыря — русские, их надо помирить («надо разговаривать») — этой мыслью певцы очень дорожат.

Последняя часть былины, в соответствии с мезенской традицией, носит характер судебного разбирательства: Дунай и Добрыня представляют свои доводы, а судьи (сначала Илья Муромец, потом Владимир) решают, кто виноват. Илья Муромец не одобряет поведение Добрыни «во хмелю». Вместе с тем он осуждает Дуная за надпись на шатре. Северному крестьянину, знающему цену приюта в пустынном месте, специально оставляющему припасы в охотничьих и рыбачьих домах для заблудившегося путника, «подрези» Дуная должны были казаться преступлением. Его точку зрения и выражает Илья Муромец. Былина в соответствии с мезенской традицией заканчивается заточением Дуная в «темный погреб».

24—25. «Бой Добрыни с Ильей Муромцем»

Былина «Бой Добрыни с Ильей Муромцем» принадлежит к числу редких русских эпических произведений. На Русском Севере ее записывали только в северо-восточных районах, в прошлом тесно связанных между собой. Всего известно 24 записи, из них 9 сделано на Зимнем берегу Белого моря, 5 — на р. Кулое, 4 — на Пинеге, 3 — на Мезени. Особая версия этой былины, где Добрыня выступает в качестве врага, наехавшего из Царьграда на Киев, была записана в г. Коломне Московской губ. Фрагменты этой былины, включенные в сводные тексты о Добрыне, были известны астраханским казакам.

Варианты: Тихонравов — Миллер, отд. II, № 15; Миллер, БН и НЗ, № 20; Догадин, I, №№ 5 (конт.), 6; Марков, № 46 (конт.), 71, 108; Григорьев, I, № 77 (113) — повт. Кривополенова, стр. 46—52; № 93 (129) (конт.), 150 (186); Григорьев, II, № 1 (213) (конт.), 17 (229), 23 (235), 42 (254), 54 (266); Григорьев, III, № 47 (351) (конт.), 87 (391); Марков — Маслов — Богословский, I, № 11; Крюкова, I, № 17; Астахова, БС, I, № 26; Былины Печоры и Зимнего берега, № 99, 133, 142 (отчасти проза).

В русском героическом эпосе Добрыня и Илья всегда выступают как крестовые братья, горячо любящие и уважающие друг друга. Эта былина посвящена тому, как возникла эта дружба, как богатыри побратались. Былина, вероятно, появилась очень поздно, когда были одинаково известны оба богатыря, когда по своей популярности Илья Муромец занял первое место, и поэтому историческое старшинство образа Добрыни уже не осознавалось. К этому времени каждый богатырь прочно вошел в сознание певцов и слушателей со своим эпитетом: старый казак Илья Муромец и молодой (млад) Добрыня Никитич. Поэтому первая их встреча должна была произойти при условиях, соответствующих возрасту каждого: старый казак Илья Муромец, уже известный богатырь, узнает о появлении нового, молодого богатыря Добрыни.

Как и былина «Бой Добрыни с Дунаем», эта былина должна была «дополнить» биографию известных богатырей новыми занимательными деталями. Как и там, богатыри знакомятся в бою, оканчивающемся их братанием. Многие детали позаимствованы у былины «Бой Ильи Муромца с сыном». В описании боя в различных текстах победу одерживает иногда Илья1, иногда Добрыня2. Отсутствие одного постоянного победителя, вероятно, объясняется тем, что для сказителей важно не кто победит, а то, что бой оканчивается мировой, братанием. Былина, как правило, начинается

390

зачином о Рязани. Предполагаем, что этот зачин возник вместе с этой былиной3.

24. Бой Добрыни с Ильей Муромцем. Печатается по тексту сборника: Марков, № 71. Записано в 1898 г. в Нижней Зимней Золотице на Зимнем берегу Белого моря от Гаврилы Леонтьевича Крюкова. Беломорские тексты этой былины наиболее стилистически и логически выдержанные. Встреча Добрыни с Ильей происходит по инициативе Ильи, до которого дошла слава про нового «сильного, могучего богатыря». Встрече Ильи с Добрыней предшествует его встреча с матерью Добрыни, которая оказывается в родственных с ним отношениях. Она просит Илью «помиловать» ее сына. Бой Ильи с Добрыней идет с переменным успехом и оканчивается братанием и пиром у матушки Добрыни.

25. Молодость Добрыни и бой его с Ильей Муромцем. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 77 (113). Записано в 1901 г. в Шотогорке от Марии Дмитриевны Кривополеновой. В ее описании молодости Добрыни многие детали являются общим типическим местом, которое может прикрепляться к разным героям, в частности к Василию Буслаеву (см. также описание молодости Еруслана Лазаревича: «И как будет Еруслан Лазаревич четырех лет по пятому году, и стал ходить на царев двор и шутить шутки не гораздо добры: кого схватит за руку — у того рука прочь, кого хватит за голову — у того голова прочь, кого хватит за ногу — у того нога прочь». И как в былине «доходили эти жалобы велики» до матери Добрыни, так в повести о Еруслане Лазаревиче князья, бояре и иные гости жалуются на молодого богатыря царю). Сказительница подчеркивает уважение богатырей Ильи и Добрыни друг к другу. Бой произошел лишь по неведению, по ошибке. Конец настоящего текста перенесен из былины «Бой Ильи с сыном».

26—31. «Добрыня и Маринка»

Былина «Добрыня и Маринка» получила широкое распространение в разных районах России. Всего известно 70 записей: 16 вариантов записано на Кенозере, 9 вариантов — на Пудоге, 7 вариантов — в Заонежье, 6 вариантов (из них 5 в районе Усть-Цильмы) — на Печоре, по 4 варианта — на Моше, Мезени и у донских казаков, 2 варианта — на р. Сояне, левом притоке Кулоя, и по одному варианту — на Каргопольщине, р. Онеге в среднем течении, в вологодском крае в Шенкурском у. Архангельской губ., на Зимнем берегу Белого моря, в Москве, в с. Николаевка Мензелинского у. Уфимской губ., в д. Александровка Корсунского у. Симбирской губ., у терских, уральских и оренбургских казаков, у казаков-некрасовцев, в с. Верхне-Кужебарское Минусинского округа Енисейской губ., в с. Суховское под Иркутском, в низовье р. Индигирки и Колымы. Точное место записи вариантов из самых ранних сборников — Кирши Данилова и М. Суханова — неизвестно. Варианты: Кирша Данилов, 1958, стр. 52—59; Суханов, стр. 25—27 (конт.); Шейн. ЧОИДР, стр. 9—16 (конт.), 16—17; Киреевский, в. 2, стр. 40—48; Рыбников, II, № 143, 188 (конт.) и прим. к нему на стр. 575, 192; Гильфердинг, I, № 5, 17; Гильфердинг, II, № 78, 122, 163; Гильфердинг, III, 227, 241 (конт.), 267, 288, 316; Тихонравов — Миллер, отд. II, № 23 (конт.), 24—26 и прилож. III в; Миллер, БН и НЗ, № 22 (конт.), 23—25 и прилож., № 6; Егоров, стр. 138—139; Ончуков, № 21, 35; Григорьев, II, № 37 (249), 59 (271); Григорьев, III, № 55 (359). 75 (379); Пруссак, стр. 38—39; Крюкова, II, № 70 (книжн.); И. Г. Рябинин — Андреев, № 5; Парилова — Соймонов, № 35; Астахова, БС, I, № 7 (проза), 17, 61 (конец прозой); 73; II, № 113 (отчасти проза), 186; Соколов — Чичеров, № 11, 81 (повт. Конашков, № 6), 210, 212 (отчасти проза), 266, 271 (конт.), 273 (конт.), 280; Тумилевич, 1947, № 9; Листопадов, 1949, № 20, 21; Шуб, РФ, III, стр. 358

391

(конт.): Былины Печоры и Зимнего берега, № 14 (отчасти проза), 75 (проза, конт., книжн.); 9 вариантов, записанных участниками экспедиции МГУ в 1956—1959 гг. в Заонежье, на Кенозере и Моше; запись Ю. Смирнова, сделанная в 1963 г. на Купецком озере (Пудога).

Исследователи1 неоднократно отмечали, что былина «Добрыня и Маринка» «соткана» из сказочных мотивов, «местами только переставленных, измененных или, правильнее, искаженных» (Н. Ф. Сумцов. Былина о Добрыне и Маринке. — «Этнограф. обозр.», 1892, № 2—3, стр. 144). Мировому фольклору хорошо известны произведения о том, как злая колдунья или волшебница обращает героя в животное, после различного рода перипетий герою возвращается человеческий облик усилиями еще более могущественного колдуна. Этот бродячий сюжет встречается и в индийских сказаниях, сказках «1001 ночи», монгольской «Гэсэриаде», в немецких сказках, нартском эпосе. Русскую версию этого сюжета мы находим в сказках, помещенных в указателе Андреева-Аарне под № 449. Былина о Добрыне и Маринке существенно отличается от большинства произведений о вынужденных оборотнях. Эти отличия возникли, в первую очередь, от того, что сюжет о волшебницах и оборотнях был перенесен в стихию героического эпоса. То, что Маринка обратила в тура прославленного богатыря, накладывает на весь рассказ особый отпечаток пародийности. Многие мотивы сюжета былины «Добрыня и Маринка» перекликаются с аналогичными мотивами в былине «Добрыня и змей». В обоих произведениях мы встречаемся с матушкой Добрыни, князем Владимиром, извечным врагом богатыря Змеем Горынычем (иногда замененным Тугарином, Идолищем или Татарином). Композиционные схемы былины очень близки друг другу: в обоих произведениях мать предостерегает сына от опасной встречи, вопреки воле матери сын идет навстречу опасности, побеждает змея, попадает в затруднительное положение, из которого он выходит с посторонней помощью. Но сходство лишь подчеркивает контраст между этими двумя былинами. Если в былине о бое со змеем богатырь служит князю, спасает от лютого змея его племянницу (или в былинах о Дунае и Василии Казимировиче он выполняет дипломатические поручения), то в былине о Маринке он прислуживает у княжеского стола. Если в былине «Добрыня и змей» богатырь просит материнского благословения, чтобы отправиться «поляковать» в чистое поле, то в былине «Добрыня и Маринка» описываются сборы богатыря, отправляющегося погулять по городу, а мать предостерегает его теперь не от встречи с чудовищным змеем, а от встречи с блудницей «злой еретицей халтурной» (Тихонравов — Миллер, № 25). В былине о бое со змеем победа над этим чудовищем является славным героическим подвигом, требующим напряжения всех физических и нравственных сил богатыря. В былине «Добрыня и Маринка» убийство змея не представляет никакой трудности. Он убит случайно, выстрелом, предназначенным для голубей. Да и сам Змей Горыныч, страшное многоголовое чудо, низведено до положения любовника Маринки, милого дружка. Легко победив змея, богатырь оказывается беспомощным перед чарами самой Маринки; и с влюбленным богатырем Маринка может делать, что угодно. Влюбленного Маринка превращает в златорогого тура, и Добрыня бессилен что-либо предпринять. Богатырь, победитель змея, ...плачет.

Следует предположить, что былина, в той композиции, в которой она нам известна, возникла в XVII в., когда пародия становилась одним из излюбленных поэтических средств как в фольклоре, так и в литературе. Это было время, когда подвергались переоценке все старые ценности, когда рушились все традиционные представления и даже такие понятия, как «царь» и «бог», не избежали общей участи. То, что вчера было свято и незыблемо, сегодня подвергалось осмеянию и пародированию. Былина о Добрыне и Маринке показывала, как в новых условиях невозможно сохранять старые представления о подвиге, человеческом достоинстве,

392

о службе князю. Дух времени отразился в былине еще и в том, что в ней проявляется интерес к внутреннему миру человека, его чувствам и переживаниям. Исследователи давно обратили внимание на сходство образа героини с Мариной Мнишек.

26. Добрыня и Маринка. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, III, № 267. Записано в 1871 г. на Кенозере от Игнатия Григорьевича Третьякова, 58 лет. Текст начинается традиционным для этой былины зачином о службе Добрыни князю: богатырь шесть лет прислуживал у княжеского стола сначала с блюдом («стольничал»), потом с чашей («чашничал») и три года служил «приворотником». Во всех текстах, как и в настоящем, Добрыня «у ворот стоял» последние три года. Если учесть, что стольниками и чашниками были боярские и дворянские дети, а приворотниками посадский люд, то получается, что Добрыня не поднимался, а опускался по служебной лестнице. Возникает особый комический эффект, подчеркивающий незначительность такой службы.

На десятый год Добрыня отправляется гулять по Киеву. Увидав на доме Маринки целующихся голубей, он стреляет в них, но, промахнувшись, убивает милого дружка Маринки. Почему Добрыня стреляет в голубей? Ясной и точной мотивировки нельзя найти ни в одном известном тексте. Вероятно, ее и не существовало. Этим подчеркивается, что выстрел случайный: случайно выстрелил, случайно промахнулся, случайно убил дружка Марины. Здесь он назван Тугарином, в других текстах Змеем Горынычем или Кощеем. Таким образом, как бы он ни назывался, имя взято из былины, где победа над ним, страшным чудовищем, составляет героический подвиг, здесь он убит стрелой, предназначенной для голубя.

Комичным выглядит поведение Добрыни у «потравницы» Маринки:

Посидели они летний день до вечера,
Они друг-то с другом слова не промолвили.

В былине о бое Добрыни со змеем отказ богатыря жениться на племяннице князя воспринимался как бескорыстность героя. В былине «Добрыня и Маринка» «не поддающийся» на женские ласки характер Добрыни уже переосмысливается комически, как бесчувственность. Маринка прибегает к колдовству и ворожбе. Былина дословно воспроизводит заговор-присушку с характерной для таких заговоров формулой горения. Влюбленного богатыря Маринка обращает туром. В этом тексте Добрыню выручает его мать.

27. Добрыня и Маринка. Печатается по тексту сборника: Рыбников, II, № 143. Записано для П. Н. Рыбникова в 1863 г. в д. Пирзаковской Пудожского уезда от Трофима Романова (возраст неизвестен, ум. в 1870 г.). По мнению Рыбникова, Романов перенял былины у девяностолетнего колодозерского старика, «первостепенного сказителя» (Рыбников, LXXXVII), имени которого не сохранилось. В отличие от предыдущего текста здесь спасение Добрыне приходит от бабушки-задворенки. Такой вариант финала более распространен, чем предыдущий. Но обычно бабушка приказывает Маринке вернуть Добрыне человеческий облик. В тексте Романова она находит, «отварачивает» Добрыню сама. Бабушка обладает силой натянуть и выстрелить из «Добрынюшкиного тугого лука» — деталь, больше нигде не встречающаяся. Иногда Добрыню спасает его сестра. Независимо от того, кто спасает Добрыню, смысловая нагрузка эпизода не меняется. Помощь приходит от слабого. В народном творчестве этим приемом нередко пользуются в целях снижения, «заземления», комического переосмысления, пародирования возвышенного и героического. В тексте много деталей позднего происхождения: родиной Добрыни называется Вшивая Горка в Москве; чтобы расколдовать Добрыню, его мать ищет по Москве и Киеву докторов.

28. Три года Добрынюшка стольничал. Печатается по тексту сборника: Кирша Данилов, стр. 52—59. Один из самых поэтических текстов былины. Очень красочно описаны ворожба Маринки и переживания влюбленного богатыря, ревнующего Маринку к своему сопернику Змею Горынычу. Текст содержит также развернутую комическую характеристику самого Змея. В большинстве текстов последовательность событий былины следующая: Добрыня стреляет в голубей и попадает в любовника Маринки;

393

Маринка требует, чтобы Добрыня заменил ей убитого им дружка, Добрыня отказывается, Маринка ворожит и присушивает богатыря. В тексте Кирши Данилова такой порядок несколько сбит. Добрыня встречает змея у Маринки, когда он приходит к ней уже во второй раз, после того, как она присушила его. Следует предполагать, что вариант Кирши Данилова — более поздний.

29. Добрыня и Маринка. Печатается по тексту сборника: Астахова, БС, 1, № 7. Записано Астаховой в 1928 г. в д. Лебская Лешуконского района от Ефрема Матвеевича Лешукова (ок. 70 лет). Текст прозаический. Поездка Добрыни к Маринке представлена как сознательный героический подвиг: «Задумал улицу вычищать у Маринки, злой безбожницы».

Обращенного в тура богатыря находят две девушки, ходившие по ягоды. Характерная деталь, повторяющаяся во многих текстах: на тура обращают особое внимание, потому что он плачет. Этот текст являет собой пример трансформации былины-песни в прозаическую сказку.

30. Про богатыря. Публикуется впервые. Из собрания Государственного литературного музея, сектор фольклора, к. п., № 131, п. 8, т. 4-а, № 60, стр. 12—15. Записано С. И. Минц 11 июля 1950 г. на хуторе Диченском Каменского р-на Ростовской области от Неонилы Тихоновны Щербаковой и Евдокии Ивановны Любченко (обеим по 50 лет).

Образец бытования былины в казачьей среде. В первой части былины описание детства Добрыни и его силы (как он «шуточки шутил») — мотив, более часто встречающийся в былине «Бой Добрыни с Ильей Муромцем». Сообщение о том, что Добрыня ходил в школу и изучал русский и немецкий языки, — интересная поздняя деталь, изображающая современную, сегодняшнюю школу.

По казачьей традиции Добрыня сам ищет встречи с Маринкой. Описание ее двора более подробно в тексте: Листопадов2, № 21 (станица Екатерининская, ныне Красно-Донецкая), 1898—1902.

А Маринкин-то двор частоколом обнесен,
А Маринка живет на семидесять верстах,
На семидесять верстах, на семидесять столбах.
А на каждом столбочку есть по маковочке,
Есть по маковочке, по буйной голове,
На одном-то столбочке нет ни маковочки,
Нет ни маковочки, ни булдовочки,
Ну и быть тут Добрыниной головочке.

В донском варианте использован «бродячий» сказочный мотив изображения двора злых и опасных волшебников. Ср. Афанасьев, №№ 225, 575.

Публикуемый текст представляет собой только первую часть былины — до встречи Добрыни с Маринкой. Отрывочность текстов — характерная черта всех записей этой былины в среде казаков. Тем не менее другие опубликованные тексты (Листопадов, №№ 20, 21) имеют продолжение: стрельбу Добрыни из лука и убийство Маринкиного любовника. Ниже приводится окончание текста (Листопадов, № 20, станица Усть-Быстрянская, 1902):

Не попал он в голубей, попал в стеночку,
Он разбил-то, разбил стену каменнаю, ...
Он убил-то, убил змея лютова,
Что Маринкина друга, дружка милова.
Как и тут-то Маринка не случись у двора,
А Маринка была в бане, парилася.
Вот приходя Маринка кы свому-то двору,

394

Как кричит-то Маринка громким голосом:
«Ой што ето такое за невежа пришел,
Да невежа пришел не очеисливой!
А и я тебе, Добрыня, как хочу, ворочу,
Да и сделаю Добрыню серым заюшкой,
Серым заюшкой, горностаюшкой!»
«Врешь ты, шельма-Маринка, облыгаисся,
Небыльными словами выражаисси:
Вот я сделаю тебе все кабылишшай,
Все кабылишшай, водовозишшай».

Такая концовка показывает, что в прошлом на Дону сюжет былины о Добрыне и Маринке был известен в более полном виде, чем это представлено во всех имеющихся казачьих текстах: в реликтовом состоянии, в виде бессвязных намеков, все же сохраняются мотивы оборачивания Добрыни зверем, окончательной расправы Добрыни с Маринкой. В отличие от северных текстов Добрыня здесь более активен, он сам грозит Маринке обернуть ее кобылою, т. е. берет на себя функцию, выполняемую в других текстах его матерью, сестрой, бабушкой-задворенкой. Следует предположить, что в данном случае казачья версия — более поздняя.

31. [Добрыня и Малиновка]. Записано Ю. Смирновым летом 1963 г. в д. Климово на Купецком озере (Пудога) от Варвары Никитичны Ремизовой, 60 лет, неграмотной, которой помогал петь или подсказывал ее брат Иван Никитич Ремизов, 54 лет, грамотный. Запись хранится в личном архиве собирателя, публикуется впервые.

Исполнители — дети известного пудожского певца 30-х годов Никиты Антоновича Ремизова. Обращение к ним собирателя было для них неожиданностью. Не имея постоянной практики в исполнении былины, они не сразу смогли пропеть «ста́рину». Первую часть текста (ст. 1—17) они поначалу сбивчиво рассказывали. Инициативой в основном владела Варвара Никитична. Правда, она хорошо не знала былинной лексики, но напев помнила твердо и легко подгоняла под него даже явные прозаические обороты или усеченные стихи.

Сестра и брат пропели былину «Добрыня и Маринка» в той версии, которую знал их отец (Парилова — Соймонов, № 35). У них былина получилась вдвое короче текста отца, что они и признавали с большой горечью. Сами себя они сказителями не считают, но гордятся отцом и усвоенной от него «ста́риной».

В этой версии традиционный сюжет былины «Добрыня и Маринка» почти полностью исчез (его следы в большей степени заметны в тексте отца) и заменен сюжетом типа «Илья и королевна» из былины «Три поездки Ильи Муромца»3. Эта замена, судя по записям, произошла примерно в начале XX в. «Модная» версия довольно быстро распространилась на территории от Онежского озера до Кенозера. В исполнении Н. А. Ремизова она сильно модернизирована, а Маринка превращена в Малиновку. Его дети — добросовестные передатчики его текста.

32. «Добрыня и Настасья (женитьба Добрыни)»

Былина о женитьбе Добрыни на полянице (богатырше) бытовала только на Русском Севере, что уже служит косвенным доказательством ее очень позднего происхождения. Всего известно 30 записей, причем половина — в прозаических пересказах. 24 варианта этой былины записаны в контаминации с другими произведениями о Добрыне. По существу все ее исполнители, включая и тех, кто передавал ее собирателям

395

в виде самостоятельного произведения, связывали ее с былиной «Добрыня и Алеша» и пели или рассказывали ее непосредственно перед исполнением собственно былины «Добрыня и Алеша». Такая связь обнаружилась при самых первых записях сюжета о женитьбе Добрыни — П. Н. Рыбниковым и А. Ф. Гильфердингом от А. Е. Чукова, А. Ф. Гильфердингом от И. Касьянова. Лишь недавно была вполне определенно доказана «плагиаторская» зависимость былин о Добрыне, записанных от И. Касьянова, от напечатанных несколько ранее текстов А. Е. Чукова1. А между тем именно былина И. Касьянова в характерной контаминации «Добрыня и змея + Добрыня и Настасья + Добрыня и Алеша» почти постоянно перепечатывалась в различных изданиях, получивших широкое распространение на Русском Севере. По меньшей мере 8 из 30 записей былины о женитьбе Добрыни являются заимствованиями через книгу версии Чукова — Касьянова.

Из 30 записей 10 вариантов было собрано на Пудоге, по 4 варианта — в Заонежье и на Печоре, 3 варианта записано на Кенозере, по 2 варианта — на Карельском и Зимнем берегах Белого моря, по одному варианту — на р. Кене, в Кирилловском у. вологодского края, на Кулое, на Пинеге и в Воронеже.

Варианты: Рыбников, I, № 25, 25 бис (повт. Гильфердинг, II, № 148 — все три конт.); Гильфердинг, I, № 5 (конт.) и т. II, № 157 (конт.); Марков, № 62 (конт., книжн.); Григорьев, 1, № 16 (52) и II, № 68 (280) — оба конт.; Ск. и п. Белоз. края, стр. 302—305 (проза, конт., книжн.); Коргуев, кн. 2, № 40 (проза, конт., книжн.); Парилова — Соймонов, № 34 (конт.), 56 (повт. архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 20, № 74 — проза); Былины Печоры и Зимнего берега, № 2 (конт.), 75 (проза, конт., книжн.), 81, 81 а, 98 (конт., книжн.); Королькова, 1969, стр. 33—37 (проза, конт., книжн.); архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 2, № 67—68 (конт., книжн.); там же, колл. 35, № 4 (проза, конт., книжн.); 7 записей участников экспедиций МГУ 1957—1962 гг. на Пудоге, Кенозере и р. Кене (все проза, 4 — конт.), две записи Ю. Смирнова в 1963 г. на Пудоге (проза, конт.).

Былина стремится восполнить «пробелы в биографии» богатыря. Невеста Добрыни, великанша Настасья Никулична, своими размерами и силой напоминает Святогора, которого встречает Илья Муромец. Сходство образов и ситуаций былин о Святогоре и Настасье Никуличне (оба великана не реагируют на удары богатырей, которых они сажают в карман, одинаковые обращения коней к великанам) наводит на мысль о их генетическом родстве. При этом вероятнее зависимость этой былины от былины о Святогоре, чем наоборот, так как последняя не исчерпывается одним эпизодом встречи богатыря и великана, как былина о женитьбе Добрыни. Сами по себе эпические произведения о великанах, намного превосходящих размером и силою известных богатырей, широко представлены в мировом фольклоре: Тор и Скрюмер в Эдде, Амирани и Амбри в грузинском эпосе, Сослан и Уаиг в сказаниях о нартах и т. д. Основная идея этих произведений — относительность всякой силы2. Против всякой силы всегда найдется еще большая. Поэтому никогда нельзя хвастать своим могуществом. Эта идея, последовательно и глубоко разработанная в Святогоровом цикле, в былине о женитьбе Добрыни на Настасье Микуличне выглядит очень случайно. Вероятно, прав М. Н. Сперанский, считавший, что в данном случае «имя Добрыни... придется признать уже внесенным в чужой сюжет...»3

32. Женитьба Добрыни. Отрывок. Печатается по тексту сборника Гильфердинг, II, № 148 («Добрыня и змей»). Записано в 1871 г. в Петрозаводске от Абрама Евтихиевича Чукова. Чуков — уроженец Пудоги, но перенял былины от отца, проведшего свою молодость в Кижском крае. Поэтому он поет былины, как кижане. Текст находится в контаминации с текстом «Добрыня и Змей», являясь как бы его продолжением. Этот эпизод как бы служит «объяснением», почему богатырь не женился на спасенной им племяннице князя.

396

33—34. Сводные былины о Добрыне Никитиче

Сказители неоднократно пытались создать из былин о Добрыне Никитиче единое произведение, заключающее всю его биографию. Так возникают контаминированные тексты, соединяющие в себе различные сюжеты, связанные с именем этого богатыря. Чаще других соединяются два произведения — «Бой Добрыни со змеем» и «Добрыня и Алеша». Реже к этим двум присоединяются «Добрыня и Маринка», «Женитьба Добрыни». При создании цельного жизнеописания Добрыни сказитель сталкивается с целым рядом трудностей, с необходимостью устранить противоречия между отдельными былинами, возникшими, как известно, в разное время. Эти задачи решаются более или менее удачно в зависимости от личного таланта певца, его воображения, фантазии и знания эпического материала. Некоторые такие сводные былины представляют собой простое механическое соединение нескольких былин; иногда, наоборот, сказитель на основе известных былинных сюжетов создает произведение, качественно отличное от всех его составных компонентов, с включением ряда дополнительных (чаще всего сказочных) деталей.

33. Купанье, бой со змеей, женитьба на избавленной девице и стояние Добрыни на заставе и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Печатается по тексту сборника: Григорьев, II, № 89 (301). Записано на р. Кулой в 1901 г. от Феклы Константиновны Шуваевой, 48 лет. Название былины, данное ей собирателем, уже говорит о ее составе. Былина начинается рассказом о Рязани, месте рождения Добрыни, и его родителях. В повествование о бое со змеей внесено много сказочных элементов: подарки побежденной змеи, женитьба богатыря на спасенной девице.

34. Про Добрынюшку. Текст публикуется впервые. Записано С. Ожеговой и Ю. Смирновым летом 1958 г. от Ивана Андреевича Абрамова, 75 лет, грамотного, в д. Зехново на Кенозере (Плесецкий р-н Архангельской обл.). Архив кафедры фольклора МГУ, 1958, тетр. 5, № 1.

Исполнитель перенял «старину» от своей жены Н. С. Абрамовой, умершей за три года перед этим (ср. запись этой же былины от нее: Соколов — Чичеров, № 273). И. А. Абрамов, довольно твердо зная напев, почти не помнил слов былины. Отсутствие практики в исполнении былины и неожиданность обращения к нему собирателей явились, по-видимому, непосредственными причинами того, что текст получился у него крайне стяженным и со множеством лакун.

Оригинальная сводная былина о Добрыне Никитиче, включающая сюжеты «Добрыня и змея», «Добрыня и Маринка» и «Добрыня и Алеша», впервые была отмечена записями в 20-е гг. XX в. Она известна лишь в деревнях южной части Кенозера, где интерес к Добрыне Никитичу, по сравнению с другими эпическими героями, постоянно преобладал. И несомненно здесь же кем-то из местных жителей была сделана попытка соединить три сюжета, объяснив поступки Добрыни его непослушанием и мотивировав его долгую отлучку колдовством Маринки. Сводная история о любимом герое закрепилась в местной традиции южной части Кенозера, но, судя по результатам экспедиций МГУ 1958—1962 гг., не получила распространения даже в других частях Кенозера, где, кстати сказать, традиционно преобладал интерес к былинам об Илье Муромце. В д. Зехново летом 1958 г. о Добрынюшке, как его здесь постоянно величают, мог что-то рассказать едва ли не каждый житель. Все о нем слыхали, могли цитировать и отрывки былины, но хорошо спеть полностью былину уже никто не мог. Иван Андреевич пел в переполненной народом избе, и надо было видеть, как все старались — словом, жестом, взглядом, мимикой — и не могли помочь ему. Та же сноха певца, реплики которой приведены в тексте, сама спела текст еще хуже.

35—44. «Алеша Попович и Тугарин»

Былина принадлежит к числу редких произведений русского эпоса. Всего известно 40 записей, однако 10 из них представляют собой прозаические пересказы, 16 других текстов дают только одну часть произведения (начало, середину, конец), а почти все остальные варианты, при сохранении всей фабулы, довольно фрагментарны. Из 40 записей

397

восемь являются книжными заимствованиями и прямо или опосредованно восходят к версии из сб. Кирши Данилова.

По 5 вариантов записано на р. Пинеге и у донских казаков, 4 варианта — в Заонежье, по 3 варианта — на Мезени, Печоре, Зимнем берегу Белого моря и у оренбургских казаков, по одному варианту — в Белозерском у. вологодского края, в Шенкурском у. Архангельской губ., в Сузунском заводе (Алтайский край), в Бухтарме, на р. Ангаре, р. Лене, р. Колыме, у терских и астраханских казаков, у казаков-некрасовцев. Точное место записи двух самых ранних текстов неизвестно. Фрагмент XVII в. (сб. Тихонравов — Миллер, отд. I, стр. 59—60), как полагает А. П. Евгеньева, был записан «в области сильного аканья»1. Вариант из сб. Кирши Данилова обычно условно привязывается к Уралу или Западной Сибири.

Варианты: Кирша Данилов, 1958, стр. 125—135; Гуляев, 1939, № 40 и прилож., стр. 153—154 (проза); Афанасьев, 1957, т. 3, № 312 (проза); Рыбников, т. I, № 24, 27; Гильфердинг, II, № 99; Егоров, № 4; Тихонравов — Миллер, отд. I, стр. 59—60 (= Был. в зап. и переск. XVII—XVIII вв., № 27, проза); отд. II, № 29 и прилож. IVа, стр. 280—281; Миллер, БН и НЗ, № 39 (ср. будто бы ту же запись от того же лица — Богораз. Словарь, стр. 183—186), 40—42 и Прилож., № 11; Марков, № 47 (книжн.); Ончуков, № 64, 85; Григорьев, I, № 7 (43), 14 (50), 176 (212) и III, № 30 (334); Макаренко, 1907, стр. 31, № 7 (проза); Листопадов, 1949, № 23, 25; Догадин, т. I, № 3; Шишков, стр. 73—74; Соколовы. Ск. и п. Белоз. кр., стр. 301 (проза); Крюкова, т. I, № 29 (книжн.); Парилова — Соймонов, № 5 (книжн., конт.); Тумилевич, 1947, № 6; Соколов — Чичеров, № 13 (проза); Астахова, БС, II, № 125, 198, 212 (все три — проза, конт., книжн.); Шуб., 1956, стр. 213—217; Бахтин и Молдавский, 1965, стр. 86—91 (проза, конт., книжн.); МГУ, 1957, пудожский маршрут, тетр. 1, № 2 (книжн.).

Былина рано привлекла внимание исследователей2. Ученые пытались разыскать ее аналоги в письменных памятниках, объяснить ее характер в связи с различными эпохами в диапазоне примерно от начала нашей эры (Б. Мериджи, В. Я. Пропп) до XV в., определить ее отношение к другим эпическим песням, в особенности к былине «Илья и Идолище», и к рукописному «Сказанию о киевских богатырях, как ходили во Царьград...». При этом из поля зрения ученых ускользала история самой былины в ее версиях и вариантах, требующая прежде всего текстологического анализа. Только определив эволюционное положение версий и вариантов относительно друг друга, допустимо переходить к иным изысканиям.

Суммируя результаты анализа, вкратце приведенного в комментариях к публикуемым текстам, можно сказать, что в качестве основных исходных записей нам известны печорские и индигирские. Их мы принимаем за отправную точку эволюции былины.

Характер текстов показывает, что первоначально былина только приспосабливалась к эпической эпохе князя Владимира. «Киевизация» ранних версий минимальна. Герои изображаются бродячими воинами, легко меняющими место своего пребывания, ищущими только подвига и независимыми в своих поступках. Больше того, Алеша Попович и его паробок приезжают в Киев, в котором еще нет богатырей. Иными словами, былина первоначально была довольно непроницаемой со стороны так называемого «Владимирова цикла». Это обстоятельство имеет большое значение для датировки

398

былины, ибо «киевизация» русских эпических песен началась вместе с формированием централизованного Московского государства, т. е. не ранее XIV—XV вв.

Несколько немотивированных исторических реалий, удержавшихся в былине, дают ту же датировку, если судить по их верхней временной границе, когда они были еще актуальными в реальной действительности. Описание того, как Тугарина несут на золоченой доске (носилки, паланкин) или даже на золотом блюде, по-видимому, соответствует тому, что реально видели русские в своих городах в пору властвования татарских баскаков3. Термин «паробок», определяющий в былине социальное положение Екима Ивановича, еще в XV в. активно употреблялся в значении «оруженосец, слуга»4.

Не однозначным и, следовательно, поздним выглядит образ Тугарина. Он часто называется змеевичем или змеем, но, как правило, не наделяется атрибутами змея. Исключений этому немного, и все они выглядят перенесениями. К их числу относится постоянно употребляемая формула — угроза сжечь или проглотить Алешу Поповича. Она явно перенесена из былины «Добрыня и змей», причем приводится в поздней форме, чаще в виде угрозы воина5.

Тугарин иногда также назван идолищем (задолищем), чудовищем, чудищем, зверищем в совершенно нарицательном смысле, без какого-либо соответствующего описания. Певцы уже не могли мифологизировать образ Тугарина, но не могли и удержаться от того, чтобы не подчеркнуть его небывалость и громадность, ибо этого требовали эпические каноны и без этого победа Алеши Поповича не казалась бы славной.

В некоторых случаях певцы называют Тугарина «поганым татарином», просто «поганым» или отмечают: «не нашей веры был». Короче, все певцы осознавали иноэтническую принадлежность Тугарина и выделяли ее в зависимости от традиционных оценок.

Вид Тугарина, однако, не соответствует тем эпитетам, которыми он щедро награждается. Это — великан или богатырь, как его часто именуют в тех же самых текстах. Его описание в тех случаях, когда оно дается или подразумевается, по существу не отличается от описания других этнических противников в русском эпосе. Оно — нарицательно.

Также нарицательной является прожорливость Тугарина. Но по форме описания его прожорливости на пиру у князя Владимира, если ориентироваться на рукописный фрагмент XVII в., отличаются от описаний прожорливости змея («Добрыня и змей») или Идолища («Илья и Идолище») и в эволюционном плане занимают промежуточную позицию между ними.

Подобно змею, Тугарин обладает способностью летать по поднебесью. Но, в отличие от змея, о крыльях которого часто вообще ничего не говорится, Тугарин для этого подвязывает себе бумажные крылья либо имеет коня с такими крыльями. Бумажные крылья упорно упоминаются почти во всех вариантах, где описана встреча Тугарина с Алешей в поле6. Без них певцы явно не представляли себе, каким образом заставить Тугарина пасть на землю. Однако для действия, в котором христианский бог сделан deus ex machina, бумажные крылья не обязательны. Теоретически они могли быть сделаны из любого другого материала или быть натуральной частью плоти Тугарина. И все же выбор создателей былины остановился на крыльях бумажных, а такой эпитет несомненно нельзя отнести к домонгольской Руси. Бумага появилась на Руси в XIV в. Ее необычность и качества (летучесть, промокаемость) привлекли внимание создателей былины и побудили обыграть их в тексте.

Имя «Тугарин» имеет различные этимологические истолкования7. Едва ли не общепризнанным

399

среди фольклористов и историков является мнение, что это имя — производная форма от имени половецкого вождя XI в. Тугор-кана. Однако с точки зрения лингвистов (С. Б. Бернштейн, В. А. Дыбо и др.), к которым мы обращались за консультацией, такая этимология практически недоказуема, ибо неясно, каким образом единичная форма «Тугор-кан» могла преобразоваться в общую форму «Тугарин» (ср. — татарин, Казарин и др.). Эту лингвистическую сторону исследователи обычно не замечали, хотя только ее раскрытие могло бы подтвердить отождествление этих двух имен.

В имени «Тугарин» слышится отзвук общеславянского корня «туг-» в значении «горе, печаль, обида, гнет и т. п.», на что обращал внимание ученых В. Каллаш8, а вслед за ним и Т. Н. Кондратьева. Тем самым имя «Тугарин» можно истолковать как «обидчик, насильник, угнетатель», что не противоречит содержанию былины.

Наконец, нельзя не учитывать того, что имя Тугарин, наряду со многими другими эпическими именами (Богатырь, Добрыня, Дунай, Залешанин, Казарин, Пересвет, Рахман, Салтан, Соловей, Сухан, Тороп, Хотен и др.), было собственным «некалендарным»9 именем у русских вплоть до конца XVII в.10 Оно пользовалось определенным распространением среди низших и средних слоев населения центральных районов Московской Руси, в частности у «служилого сословия». Лингвистически нельзя объяснить бытование этого имени влиянием былинного образа. Лингвистически мог происходить лишь обратный процесс. Неизвестно, какое значение вкладывали русские в имя «Тугарин» в XVI—XVII вв. Более вероятным кажется, что оно было для его носителей своего рода оберегом, предохраняющим от сглазу, нечистой силы и т. п. Выбор нарочито «дурного» имени в качестве оберега известен как обычай у многих народов, в том числе и у славян.

Итак, можно допустить, что имя «Тугарин» имело нарицательное значение «обидчик, насильник, угнетатель». Создатели былины использовали его и отразили в его носителе обобщенный тип татарского наместника. Тяготясь беспомощностью князей и грозным бесчинством баскаков, создатели былины предложили свое эпическое решение: выдающийся герой Алеша Попович с помощью христианского бога мгновенно решает то, что долгое время были бессильны сделать князья.

Былина, несомненно, создавалась в пределах Ростовской земли, так как в пору раздробленности Руси, еще не освободившейся от татарского ига, вряд ли жители других районов могли выдвинуть героя с ростовской родословной. И, конечно, нельзя считать случайностью то, что имя отца Алеши Поповича — Леонтий или Федор — совпадает с именем того или иного ростовского епископа, сыгравшего важную роль в истории города. Эти имена и такая идеальная родословная Алеши Поповича для его роли в былине могли быть использованы только ростовскими жителями.

Затем былина получила распространение в центральных районах и вместе с миграционными потоками ушла на окраины страны (см. карту 1). Характерно, что записями отмечается ее бытование на былых порубежьях Московского государства XVI—XVII вв.: у казаков Дона, нижней Волги, Терека и среднего течения Урала, на нижней Печоре, в низовье р. Индигирки и р. Колымы. А это значит, что к XVI—XVII вв. былина уже бытовала.

Приблизительно в это же время у былины «Алеша и Тугарин» появляется эпический преемник — «Илья Муромец и Идолище».

400

Не имея возможности провести здесь текстологический анализ былины «Илья и Идолище», известной почти в 130 вариантах, значительная часть которых восходит к лубочным и книжным сводам об Илье Муромце, считаем допустимым сослаться на мнение, впервые обоснованное В. Ф. Миллером11, о генетической зависимости былины «Илья и Идолище» от былины «Алеша и Тугарин». Аргументация этого мнения ныне требует изменений и поправок, но основа его представляется правильной.

Былина «Илья и Идолище» распространена на Русском Севере вне зависимости от времени заселения тех или иных мест, а это, при прочих равных условиях для сравниваемых былин, служит показателем более позднего возникновения былины. В ряде пунктов отмечено бытование обеих былин12 и наложение былины «Илья и Идолище» на былину «Алеша и Тугарин»13. Былина «Илья и Идолище» явно вытесняла былину «Алеша и Тугарин».

Примечательно, что сборник Кирши Данилова не знает былины «Илья и Идолище». Она не записывалась и на Алтае14. И, самое главное, ее не знают казаки Дона, Терека, Волги, Урала и казаки-некрасовцы, ушедшие в XVIII в. с р. Дона в Турцию. Отсюда можно заключить, что былина «Илья и Идолище» создавалась и распространялась уже после того, как прошли основные миграции русского населения — носителя эпической традиции — в северном, восточном и юго-восточном направлениях. Она, вероятно, создавалась в северных районах России, так как ее знают поселенцы Индигирки и Колымы, живущие там примерно с XVII в. в условиях значительной изоляции15, поначалу была узколокализованным явлением, ибо не переносилась в Уральские горы и в Западную Сибирь и, конечно, не могла попасть с Севера к казакам.

Любопытна также некоторая отграниченность былины «Алеша и Тугарин» от былины «Добрыня и Маринка», где иногда Добрыня тоже убивает Тугарина. Пункты записи этой версии былины «Добрыня и Маринка»16 не совпадают с местами записи былины «Алеша и Тугарин». Видимо, определенное время певцы ощущали алогизм убийства одного и того же противника в разных былинах (ср. версию былины «Алеша и Тугарин» в сб. Кирши Данилова) и стремились этого избежать, делая выбор между былинами. Убийство Тугарина Добрыней в былине «Добрыня и Маринка» представляется перенесением из былины «Алеша и Тугарин». Приписывая Маринке связь с Тугарином, чей образ стерся и осознавался уже по эпитету (змеевич, змей), певцы тем самым сильнее подчеркивали вредоносность магии Маринки и ее самой. Но благодаря такому перенесению былина «Добрыня и Маринка», видимо, вытесняла из бытования былину «Алеша и Тугарин» в названных пунктах записи.

В отношении Идолища такого ограничения не наблюдается. В одном и том же поселении, даже одним и тем же певцом допускалось убийство Идолища или весь

401

сюжет «Илья и Идолище» в самых разных текстах17. Такая неразборчивость в выборе шаблона и эпического противника русских героев — несомненно поздний признак качества соответствующих эпических песен.

35. Олеша Попович, Еким паробок и Тугарин. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 85. Записано Н. Е. Ончуковым в 1902 г. в д. Бедовая Пустозерской волости на Нижней Печоре от Павла Григорьевича Маркова, 76 лет.

В этом, одном из лучших, варианте былины обращает на себя внимание упоминание града Суздала (Суздали). Наряду с традиционными Черниговом и Киевом такое немотивированное упоминание, а также точное употребление слова «смерд» оставляют впечатление древности соответствующих частей текста. Характерно, что Алеша и Еким приезжают к князю Владимиру как лица, известные только понаслышке.

Алогичным представляется отказ Алеши Екиму идти на бой из-за того, что у Екима силы вдвое больше (ст. 125—127).

Эпизод с названым братом Гурьюшком выглядит поздней вставкой: богатырю Алеше Поповичу, судя по содержанию самого текста, не было никакой необходимости в том, чтобы переодеваться и занимать оружие у Гурьюшка. Вероятно, певец не знал или забыл, как выразить «недоумение» Алеши, которому предстоял бой с великаном на летающем коне. Силой Алеши оказались его молитва, которую считаем изначально содержавшейся в тексте, и его вёрткость. Молитва помогла Алеше лишить Тугарина возможности напасть с неожиданной позиции; вёрткость, обрисованная как обычный воинский прием, позволила нанести Тугарину неожиданный удар.

Обращение Алеши Поповича к христианскому богу за помощью — важный эволюционный сдвиг по сравнению с другими русскими эпическими песнями, где исход поединка решался воинской силой и умением. Такое обращение возможно лишь при условии достаточной христианизации создателей и передатчиков былины, что, судя по различным источникам, произошло не ранее XIV—XV вв., эпохи становления централизованного Русского государства.

С публикуемым текстом сходны шенкурская запись из сб. А. Н. Афанасьева и вторая печорская запись Н. Е. Ончукова.

36. Алеша Попович и Тугарин. Печатается по тексту сборника: Тихонравов — Миллер, отд. II, № 29. Записано И. А. Худяковым на рубеже 60—70-х годов XIX в. от уроженца д. Русское Устье в низовье р. Индигирки (Верхоянский округ Якутской обл.). Судя по сбитому ритму многих мест, текст, по-видимому, большей частью диктовался исполнителем.

По сравнению с предыдущим в тексте имеется ряд эволюционных изменений. Диалог героев о выборе пути дополнен надписями на камне — видоизмененным сказочным мотивом, получившим особенно широкое распространение в былинах об Илье Муромце. Забывчивостью исполнителя надо объяснить упоминание о дорогах к Тугарину (I) и на Вуяндину. Князь Владимир здесь уже без расспросов узнает Алешу Поповича. Более того, в конце текста выясняется, что князь приходится герою дядей, а неназванная его жена — тетушкой: стремление сделать какого-нибудь героя (героиню) племянником (племянницей) князя Владимира в недавнем прошлом было свойственно многим певцам. Развитием линии Тугарин — жена Владимира является заключительная часть, где жена Владимира выражает надежду на то, что убитым в поединке окажется Алеша Попович.

Вместе с тем здесь есть несколько архаичных деталей, неизвестных предыдущему печорскому тексту. Богатыри вносят Тугарина в дом так, как носили в реальной действительности татарских, шире — степных владык и их приближенных, не дозволяя им касаться земли. Этот обычай, имевший строго ритуальное значение18, несомненно,

402

поражал воображение русских. По датировке этого явления, которое наблюдали русские, можно было бы датировать до известной степени и саму былину, так как в других эпических песнях сходное описание практически не встречается. Последними, кого торжественно носили на глазах у русских, были, по-видимому, татарские вельможи и баскаки.

В более ранней форме, чем в печорском тексте, здесь передана сцена на пиру у князя Владимира, что подтверждается и рукописным фрагментом из сб. Тихонравова — Миллера.

Неясно, что подразумевал исполнитель под выражениями «круг Тугарина змеи огненные оплетаются» и «из дыры те головни выскакивают», но они не кажутся его личным домыслом.

Помимо названного рукописного фрагмента с публикуемым текстом сходны, естественно, обе индигирские записи Т. А. Шуба, а также все три пинежские записи А. Д. Григорьева, ангарская запись А. А. Макаренко, колымский вариант, явно правленный В. Г. Богоразом, и один донской вариант в записи А. М. Листопадова (Миллер, БН и НЗ, прилож., № 11).

37. Змей Тугарин и княгиня Омельфа. Печатается по тексту сборника: Миллер, БН и НЗ, № 40. Записано примерно в 80-е годы XIX в. Г. П. Никулиным в Донской обл.

Текст является эволюционным развитием версии типа индигирской в казачьей среде. В нем сняты начало, описывающее приезд Алеши Поповича в Киев, и концовка. Казачьих певцов более привлекла линия отношений Тугарина и княгини, которая в ряде других казачьих вариантов совсем вытеснила линию Алеши Поповича.

По-видимому, казачьим нововведением можно считать сцену, где только конь Алеши не испугался ржания Тугаринова коня и свиста самого Тугарина. Сходная сцена встречается иногда в былине «Иван Гостиный сын», но не в казачьих ее вариантах, где вместо этой сцены описывается довольно современное состязание в скачке между князем Владимиром и Иваном Гарденовичем.

С данным текстом сходны почти все другие казачьи варианты, за исключением бухтарминского и записи А. М. Листопадова, названной в предыдущем комментарии.

38. Алеша Попович освобождает Киев от Тугарина. Печатается по тексту сборника: Григорьев, III, № 30 (334). Записано А. Д. Григорьевым в 1901 г. в д. Дорогая Гора на р. Мезени (Архангельской губ.) от Анны Васильевны По́труховой, 35 лет, перенявшей старину в этой же деревне от родственников.

По словам собирателя, А. В. Потрухова слыхала и знала еще старину «Поездка Алеши Поповича с Екимом Ивановичем в Киев», но «теперь» не помнит (там же, стр. 130). Для 35-летней женщины такая забывчивость выглядит странной. Видимо, сам собиратель не настаивал на записи текста, как и во многих других случаях, и ограничился этим сообщением. Тем не менее сообщение важно для оценки публикуемого текста, выступающего как последующая эволюционная ступенька по отношению к версии типа индигирской.

В нем отсутствует именно та часть, которую А. Д. Григорьев назвал отдельной стариной «Поездки Алеши Поповича с Екимом Ивановичем в Киев». Таким образом, перед нами довольно свежий случай устранения этой части и замены ее наездом Тугарина на Киев. Описание наезда перенесено А. В. Потруховой или ее родственниками из былины «Илья и Сокольник»: в Дорогой Горе от родственников и соседей певицы А. Д. Григорьев несколько раз записывал былину о Сокольнике со сходным описанием выезда и похвальбы этого героя (там же, стр. 158—159, 20, 88—89 и др.). Сказанное позволяет отвести предположение Б. А. Рыбакова о том, что данное и единственное описание выезда Тугарина с волками и воронами навеяно половецкими набегами на Русь (Рыбаков. Древняя Русь, стр. 103). Взятое само по себе, это описание старше половецких набегов, ибо его аналоги встречаются в южнославянских эпических традициях и — как заимствование от славян — в эпике румын и молдаван19.

403

Вероятным перенесением из былины «Добрыня и Алеша» выглядит мотив игры на гуслях. Для Алеши Поповича это необычно, но мотив применен здесь удачно.

39. Алеша Попович и Тугарин. Печатается по тексту сборника: Рыбников, I, № 27. Записано П. Н. Рыбниковым 29 июня 1863 г. в Петрозаводске от Абрама Евтихиевича Чукова (Чуккоева), 51 года, крестьянина д. Горка Пудожгорского погоста Римской вол. Повенецкого у. Олонецкой губ. Старины перенимал от отца родом из Заонежья.

Текст представляет собой очень позднюю и стяженную форму, производную от версии типа печорской. Снят приезд Алеши Поповича в Киев: для певца Алеша — явно уже киевский богатырь, в отличие от предыдущих вариантов. Вместо описания приезда Алеши А. Е. Чуков очень кратко сообщает о наезде Тугарина, не рискуя его уподоблять другим традиционным эпическим противникам.

В тексте снята линия отношений Тугарина и княгини, что нельзя объяснить почтительностью певца к князю Владимиру и княгине Апраксее, так как в других былинах он относится к ним иронически.

Неясно, почему у А. Е. Чукова скомкана концовка и снятая здесь встреча Алеши и Тугарина в поле связана с Ильей Муромцем и Идолищем (см. след. текст). Странности с его текстами лучше всего объяснить усвоением их в столь поздней форме, ибо другие былины, записанные у А. Е. Чукова, принадлежащего к числу лучших северных певцов, обычно обстоятельны и каноничны.

В публикуемом тексте внимание привлекает выражение «гагара безногая» — эпитет, которым Алеша Попович награждает Тугарина. Он по существу не имеет аналогий: только в одной пинежской записи вместо имени Тугарин употреблена форма Гогарин (Григорьев, I, № 176). Этим эпитетом выражено презрительное сравнение змея с гагарой.

40. Илья и Идолище. Печатается по тексту сборника: Рыбников, I, № 24. Записано П. Н. Рыбниковым от А. Е. Чукова в тот же день, когда была сделана предыдущая запись.

По форме текст близок к публикуемой выше печорской записи Н. Е. Ончукова. Однако и здесь встреча Ильи, заменившего Алешу Поповича, со старчищем и переодевание не мотивированы. Вместе с тем, в отличие от Алеши Поповича, для Ильи Муромца переодевание — традиционный прием, необходимый для того, чтобы появиться неузнанным. Ни одной такой былины об Илье Муромце от А. Е. Чукова не записывалось, поэтому невозможно утверждать, что это именно он допустил подобное перенесение мотива переодевания.

Мотив подбрасывания палицы Идолищем также является перенесением20.

41. Алеша Попович и Тугарин змей. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 99. Записано А. Ф. Гильфердингом 6 июля 1871 г. в Кижах (Олонецкая губ.) от Терентия Иевлева, лет 50, крестьянина с соседнего Волкострова, перенявшего старины от своего деда.

Название текста, видимо, дано собирателем, так как в самом тексте Тугарин не назван змеем и не имеет атрибутов змея.

Текст прямо сопоставим с заключительной частью версии типа печорской и с предыдущим вариантом А. Е. Чукова. Больше того, он отражает более раннюю их форму. Алеша Попович здесь не прибегает к переодеванию и выезжает на бой, как подобает русскому богатырю. Реалистично и точно описан поединок. Тугарин изображается великаном, что в эпосе типично для традиционных «исторических» противников. Не слабость Алеши Поповича, а чрезмерная громадность «главища» Тугарина подчеркивается в эпизоде, где Алеша просит пособить поднять ее на плечо.

Выражение «служки панюшки, верны нянюшки» явно вытеснило упоминание Алешиного паробка или каких-то других мужских персонажей. В русских эпических песнях и сказках этим выражением обычно называется женское окружение эпической героини.

Большой интерес вызывает концовка текста. Ею особенно отмечается презрительное отношение героя к своему противнику. Она исключает линию отношения

404

Тугарина к княгине, развитую в версии типа индигирской. Она также показывает независимое положение Алеши Поповича, не состоящего на службе у князя Владимира и не стремящегося к ней. Иными словами, текст отразил самый ранний этап своей эволюции, когда его только начинали приспосабливать к так называемому «Владимирову циклу».

42. Алеша Попович и Еким Иванович. Печатается по тексту сборника: Гуляев, 1939, № 40. Записано в первой половине XIX в. в Сузунском заводе (Алтайский край) от неизвестного старика-нищего. Судя по сбитому ритму, текст диктовался собирателю, что всегда затруднительно для певца и приводит к пропускам и неточностям, которые здесь довольно заметны.

Текст является развитием версии типа печорской. В нем Алеша Попович заранее знает, что змей Тугаретин завладел дочерью князя Владимира. Этой деталью и змеиными атрибутами Тугаретина текст сближается с былиной «Добрыня и змей».

Любопытен эпизод с «ковришком волокитным» (ср. эпизод с «лучонком завозным» в былине «Женитьба князя Владимира»). Нарочитой небрежностью, с которой герои стелят его за печью, т. е. в самой грязной части помещения, подчеркивается, что Алеша и Еким ни от кого не зависят и прекрасно знают себе цену.

Несомненной виной исполнителя надо считать то, что Алеша и Еким здесь поменялись ролями. Встреча Екима с Тугаретином в поле подверглась изменению: боя нет; Еким сразу, как нередко и Добрыня, убивает змея, едва он пал на землю.

Вставкой выглядит эпизод, в котором Алеша нападает на Екима. Здесь он стяжен, между стихами 176 и 177 ощущается пропуск. Примечательна его реалистическая мотивировка: минул срок, назначенный Екимом; Алеша в тревоге спешит на выручку; он настолько встревожен, что не видит света белого и солнца красного, и потому слепо нападает на Екима. Этим эпизодом его создатели отметили взаимозаменяемость и взаимовыручку героев. Но тем самым они уравнивали Алешу Поповича и его паробка (оруженосца), что явно противоречит и средневековым воинским нормам, и более ранним формам былины «Алеша Попович и Тугарин».

По происхождению эпизод нападения Алеши на Екима, как представляется, восходит к песням о нечаянном столкновении братьев в бою, почти забытым к XIX в. русскими (ср. былину «Королевичи из Крякова»). У южных славян имеется довольно много таких песен. Перенесение эпизода произошло благодаря переосмыслению социальных ролей Алеши и Екима: они стали осознаваться только как названые братья.

Заключительная часть текста сохранила старинный момент действия — герои отказываются даже разделить трапезу с князем Владимиром и уезжают. Однако здесь это дано в форме, обычно характерной для былин «Женитьба князя Владимира» и «Иван Годинович», где русские богатыри «на отъезде» отказываются принять подобное приглашение иноэтнического, чужого короля (князя или купца). В этой же форме отказ Алеши Поповича и его слуги дан в пинежском (Григорьев, т. I, № 176) и печорском (Ончуков, № 64) вариантах.

С публикуемым текстом сходен бухтарминский вариант, данный в кратком изложении Г. Н. Потанина (Гуляев, 1939, прилож., стр. 153—154), и вариант из сб. Кирши Данилова.

43. Алеша Попович. Печатается по тексту сборника: Кирша Данилов, 1958, стр. 125—135. Записано во второй половине XVIII в. Место записи неизвестно. Сбитый ритм во многих местах, употребление деепричастий и прозаизмов свидетельствует о том, что текст записывался не с пения и подвергался по меньшей мере стилистической правке.

В тексте соединены обе основные — печорская и индигирская — версии былины в их поздних редакциях: типа заонежской записи «Илья и Идолище» от А. Е. Чукова (ср. с нею в основном стихи 58—102) и типа алтайской записи (ср. с нею ст. 1—35, 131—140, 156—214, 226—255, 271—273, 286—344). Тот, кто сделал это соединение, несомненно, имел перед собой две различные записи от уроженцев разных мест и не хотел ни помещать их в виде отдельных «неисправных» списков, ни жертвовать каким-либо из них. В результате получился алогичный, с повторами текст, в котором Тугарина убивают дважды.

405

Соединение все же проводилось не механически. Тот, кто его осуществил, заполнял стыки переходными местами, краткости или недоговоренности записей украшал вставками.

Выезд героев из Ростова, видимо, тоже принадлежит сводчику, так как этого упоминания нет ни в одном тексте, не зависимом от варианта из сб. Кирши Данилова. Сводчик этот сделал исходя из родословной Алеши Поповича.

Первая ночевка героев у Сафат-реки (ст. 36—57) не имеет аналогов среди независимых вариантов, за исключением ленской записи В. Шишкова, независимый характер которой не вполне ясен из-за того, что она обрывается как раз на описании ночевки героев.

Притворная глухота Алеши Поповича и последующие моменты действия (ст. 103—124) также не имеют аналогов. Скорее всего это — личное творчество, заменившее традиционное описание встречи Алеши и Тугарина в поле (ср. здесь же ст. 296—321): допуская двойное убийство Тугарина, сводчик, видимо, хотел избежать тавтологии. Эта часть текста явно снижает образ Алеши Поповича. Своей хитростью и корыстолюбием здесь он более напоминает казака, живущего на рубеже Московского государства.

Бегство Екима с каликой от переодетого Алеши (ст. 125—129) логически мотивировано, но оно заменило более естественный эпизод, в котором герой спешит на выручку другому (ср. алтайскую запись).

Сожаление Екима (ст. 141—143), по-видимому, традиционно. Исцеление же Алеши (ст. 144—146) выглядит нововведением.

Вставкой из былины «Молодость Чурилы» является эпизод, где княгиня Апраксеевна порезала руку, заглядевшись на Тугарина. В варианте «Молодость Чурилы» в сб. Кирши Данилова сохранился лишь намек на сходную ситуацию (см. стр. 113), сама же она там снята. Между тем в кенозерских записях былины «Молодость Чурилы» этот эпизод несет сюжетную нагрузку (Рыбников, II, стр. 531; Гильфердинг, III, стр. 179). Для былины же «Алеша и Тугарин» и в том месте, где он помещен, этот эпизод излишен. Но сводчику, видимо, важно было полнее выразить свое отношение к князю и княгине.

Также вставкой является и эпизод, в котором Алеша бьется с Тугарином о велик заклад (ст. 256—270). Он перенесен из былины «Иван Гостиный сын» и в сходных выражениях описан в варианте этой былины в сб. Кирши Данилова (стр. 49, ст. 47—59). Однако не вполне идентичное описание эпизода в обоих случаях заставляет подозревать, что в них либо проводилась редакторская правка, либо эти части обеих былин записывались от разных лиц одной местности.

На нововведение похож и укор княгини Апраксеевны (ст. 274—278) и вторая ночевка героев у Сафат-реки (ст. 279—285).

Текст былины «Алеша и Тугарин» из сб. Кирши Данилова неоднократно перепечатывался в различных популярных изданиях. Помимо аутентичной перепечатки, была совершена также лубочная, по мнению А. М. Астаховой, переработка текста. Составителей «лубочного» свода былины об Алеше Поповиче, куда вошли сюжеты «Алеша и Тугарин», «Алеша освобождает сестру», «Алеша и сестра Бродовичей», не устраивала алогичность версии сб. Кирши Данилова. Поэтому они заставили Алешу Поповича встречаться с разными противниками: до приезда в Киев — с Неодолищем, а в Киеве — с Тугарином.

О широком распространении и влиянии как аутентичного текста из сб. Кирши Данилова, так и его «лубочной» обработки свидетельствуют записи, в библиографии вариантов названные «книжными».

44. Про Алешу Поповича. Текст публикуется впервые. Записано М. Соломиной летом 1960 г. от Александры Андреевны Никоновой, 73 лет, грамотной, в д. Коково Песчанского с/с Пудожского р-на Карельской АССР. Рассказчица родом из д. Авдеево на Купецком озере, живет в Кокове 50 лет.

Ее рассказ близок к начальной части сводных былин: об Алеше Поповиче, записанной в 30-е годы XX в. от пудожской певицы А. М. Пашковой21, и былины об

406

Алеше Поповиче и Илье Муромце, записанной в 70-е годы XIX в. в г. Мезени22. У А. М. Пашковой Киев осаждают татары во главе с Тугарином, в мезенской записи — из орды великой сила неверная во главе с Василием Прекрасным. Во всех трех случаях рассказ о встрече Алеши с Тугарином в Киеве вытеснен историей о том, как Алеша погубил силу под Киевом, еще не будучи в этом городе, оставаясь неизвестным князю Владимиру и его окружению. Эта история навеяна соответствующими мотивами из былин об Илье Муромце («Илья и Соловей-разбойник», «Илья и Калин-царь»).

45—57. «Алеша Попович и сестра Петровичей-Бродовичей»

Былина принадлежит к числу сравнительно редких произведений русского эпоса. Всего известно 32 записи, из них 13 вариантов записано в деревнях на р. Пинеге, 6 — на Зимнем берегу Белого моря, по 2 — в Малоархангельском у. Орловской губ. и Смоленском у. и губ.; по одному варианту — в Алексинском у. Тульской губ., в Москве, в Слонимском у. Гродненской губ., Пыталовском р-не Псковской обл., в Калгалакше на Карельском берегу Белого моря, в Шенкурске, на нижнем течении р. Пижмы (левый приток Печоры) и р. Мезени, на среднем течении р. Онеги. По меньшей мере 3 из них (см. указания ниже) являются книжными по происхождению.

Варианты: Киреевский, в. 2, стр. 64—69; Шейн. Материалы для изучения, I, стр. 428, № 526 (= Шейн. Белорусские песни, стр. 258—259, № 453); Григорьев, I, № 18 (54), 36 (72), 42 (78), 45 (81), 47 (83) — проза, 49 (85), 61 (97), 64 (100), 68 (104), 82 (118), 92 (128), 137 (173); Добровольский. Смоленский этногр. сб., ч. IV, стр. 599; Ончуков, № 3; Марков, № 7, 93; Крюкова, I, № 33; Астахова, БС, I, № 21 и II, № 198 (проза, конт., книжн.); Былины Печоры и Зимн. берега, № 108, 124, 148 (проза); Бахтин и Молдавский, 1965, стр. 86—91 (проза, конт., книжн.); Архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. I, колл. 56, № 103 (зап. И. Этиной в 1935 г. в Калгалакше от Х. И. Костиной, 76 лет, неграмотной); запись Н. П. Карцевой в 1962 г. в д. Ручьевской на р. Онеге от А. И. Елисеевой (проза, конт., книжн.)1.

Большинство ученых рассматривало былину только как результат снижения образа Алеши Поповича, как довольно позднее его изображение всего лишь «бабьим прелестником»2. Специально былина исследовалась А. Н. Веселовским (Южнорусские былины, XI, стр. 381—401) и В. Я. Проппом (указ. соч., стр. 419—427). Для объяснения былины А. Н. Веселовский привлекал русские сказки и западноевропейские параллели о похвальбе женой и о верности жены, что, как представляется, не имеет прямого отношения к конфликту между Алешей Поповичем и братьями из-за сестры. В. Я. Пропп категорически отвергал традиционную оценку былины, подчеркнув, что и в ней, как в былине «Алеша и Тугарин», Алеша Попович является «во всем блеске своего богатырства».

Севернорусские варианты былины единообразны по ряду признаков. Место действия в них — Киев. Действие, как правило, начинается с пира у князя Владимира, где два брата Петровича-Бродовича3 хвалятся — чаще всего без чьего-либо вызова — тем, что их сестра Олена (Елена)4 надежно укрыта от ветра, солнца и людей. Их похвальбу опровергает обычно Алеша Попович (Алеша поповский сын)5. Он прямо говорит о своей интимной связи с их сестрой.

407

Пристыженные братья обычно не предпринимают никаких действий против оскорбителя. Здесь, вероятно, сама фигура богатыря и известного эпического героя определяла бездействие братьев.

Бродовичей удовлетворяет предложенный Алешей способ испытания недосягаемости их сестры, и они спешат устроить проверку, в которой иногда участвует и Алеша. Братья или даже сам Алеша кидают ком снега в окошко и тотчас слышат, как Олена зовет Алешу в дом, или видят, как она выходит на крыльцо в одной рубашке без пояса, в одних чулочках без чоботов, что в эпических песнях служит символическим обозначением любовного чувства женщины. В немногих вариантах сохранилась древняя деталь сюжета: Олена спускает из окна длинную ленту полотна, по которой Алеша Попович поднимается к ней в терем.

Убедившись в правоте Алеши, братья намерены казнить Олену. Причина их намерения в подавляющем большинстве вариантов не дается певцами. Она как бы подразумевается предшествующим ходом действия, который может пониматься слушателями в зависимости от их собственных моральных установок. Олена обычно безропотно ждет казни. В двух пинежских записях она даже несет к месту казни плаху и саблю. Но едва Бродовичи собрались казнить сестру, как к ним подъехал Алеша Попович, подхватил девушку и увез в церковь к венцу. Так кратко дается концовка во многих вариантах. Только таким лихим увозом девушки на глазах у ее братьев и мог бы быть прославлен «напуском смелый» Алеша Попович. Этой концовкой былина совсем порывает со своими эволюционными предшественниками. Вызов средневековым моральным устоям братьев со стороны Алеши Поповича очевиден, он повторен дважды: опровержение похвальбы и увоз девушки. Зато пассивность братьев озадачивает; возможно, она также следствие забвения (см. московский вар.). Не будь этой пассивности, поступок Алеши Поповича был бы поистине героическим.

Можно предположить, что былина создавалась как своеобразный эпический ответ на былину «Добрыня и Алеша», обеляющий Алешу Поповича.

Увоз девушки, несомненно, не принимался многими певцами. Поэтому в ряде вариантов имеются другие решения конфликта: Алеша Попович покупает сестру у Збродовичей за три сотенки; просит отдать замуж; сразу, без каких-либо пояснений, венчается с нею; сватается с помощью Ильи Муромца.

Белорусский и среднерусские варианты не имеют заметного эпического фона, хотя герой в них как будто тот же: Алеша Попович; сын (сударь) Попович; «попович, из-за моря ракович» (?). Они носят балладный характер, действие в них приземлено к данной местности. Это свидетельствует о их долгом и независимом от севернорусских текстов бытовании.

Подобно другим эпическим песням, былина «Алеша Попович и сестра Бродовичей» претерпела значительную эволюцию.

Ее древнейшими прототипами были произведения, в которых термином «братья» наделялись молодые люди одного поколения с девушкой («сестрой»), принадлежащие к одному «роду-племени», в отличие от молодца, происходящего из другого, но не эндогамного «рода-племени». Суть конфликта в этих произведениях заключалась в том, что «братья» выступали защитниками эндогамных установлений и не позволяли «сестре» любить чужака из того «рода-племени», который не был традиционно эндогамным. В этом убеждают славянские и в особенности многочисленные болгарские параллели к былине «Алеша Попович и сестра Бродовичей». Различные трагические решения конфликта — братья губят сестру; братья губят ее и молодца; братья губят молодца, а сестра закапывается с убитым в могиле; братья запирают сестру в башню; молодец губит или пленяет братьев — и последующие благополучные решения свидетельствуют о том, что прототипы создавались в переломную эпоху, когда эндогамные отношения претерпевали кризис и заменялись отношениями, свойственными раннему феодальному обществу. Множественность решений была обусловлена также позицией создателей: если событие описывалось как происходившее в своем «роду-племени», «сестра» и молодец осуждались; если же местом действия избирался чужой «род-племя», где герой певца хотел добыть себе девушку, то событие воспевалось, возвеличивалось до уровня подвига, а осуждению подвергались «братья».

408

На русской почве сколько-нибудь отдаленных предшественников былины «Алеша Попович и сестра Бродовичей» не сохранилось. Однако она не одинока в русской эпической традиции.

Очень важной, генетически более ранней параллелью к ней и особенно близкой к болгарским песням является баллада «Иван Дудорович и Софья Волховична», известная всего в трех записях с Терского берега Белого моря (Миллер, БН и НЗ, № 96; Марков — Маслов — Богословский, II, № 42, 43). Иван Дудорович пускает стрелу в окошко (на терем, в сад) Софьи Волховичны и приходит за стрелой6. Софья принимает его как своего избранника и оставляет ночевать. Утром, выходя из дома, Иван Дудорович сталкивается с двумя братьями волховичами (волховниками, волшебниками)7. Узнав, что он «обручился» с их сестрой, братья увозят его в чистое поле и убивают. Они привозят домой его голову и просят Софью узнать, чьего она туловища. Разгневанные укором сестры, братья губят и ее. Торжество средневековых моральных представлений особенно подчеркивается пассивностью гибнущих героев.

Как переходное звено от этой баллады и как ближайший предшественник былины «Алеша Попович и сестра Бродовичей», по-видимому, выступает баллада «Федор Колыщатой»8, чудом уцелевшая среди русских, поселившихся в XVII в. в низовье р. Индигирки. В ней, известной лишь в двух записях, также действуют два брата «волховичи» («волховники») и их сестра Софья Волховнишна (волшебница). Как и Бродовичи, волховичи хвалятся своей сестрой на пиру у князя Владимира, и так же оказываются пристыженными. Федор Колыщатой уезжает к Софье и говорит ей о своей похвальбе. Она предвещает недоброе. И тотчас к дому подъезжают братья, они вызывают Федора на крыльцо («в доме кровянить не хотим»). Федор выходит и без сопротивления гибнет на копьях (ножах) братьев. Софья закалывается.

Эволюционная последовательность названных произведений и былины «Алеша Попович и сестра Бродовичей» очень эффектно оттеняется параллельным бытованием былины «Хотен Блудович», известной в 33 вариантах. В ней конфликт между главным героем и братьями девушки отстранен на задний план или вовсе перечеркнут спором между матерями героев и конфликтом между самой девушкой, подражающей своей матери, и Хотеном. Это смещение — несомненный результат долгого и независимого от указанной эволюционной последовательности развития. Хотен представлен настоящим богатырем, легко побивающим девять братьев, а то и целое войско. Моральная сторона здесь резко выражена через социальное. Благочиние сватовства и социальное неравенство сторон здесь заменили «незаконную» связь молодца и девушки.

Характерно, что пункты бытования названных четырех произведений не совпадают, за двумя исключениями. Одно из них — Нижняя Зимняя Золотица, где от членов семейства Крюковых записывались былины «Хотен Блудович» и «Алеша Попович и сестра Бродовичей»: это подтверждает смешанность их эпического репертуара, о чем говорили и сами певицы. Другой пункт — Калгалакша на Карельском берегу, где в разное время от разных лиц записывались обе былины. Калгалакшский вариант былины «Алеша Попович и сестра Бродовичей» довольно близок к золотицким текстам, что, видимо, можно объяснить его занесением с Зимнего берега. Распространение и независимость обеих былин позволяют утверждать, что они создавались в разное время, в различных исходных районах и заносились на Север разными миграционными потоками.

Былина «Алеша Попович и сестра Бродовичей» была распространена на Севере именно в тех районах, от р. Онеги на восток, где лингвистами и историками отмечалась мощная волна так называемой «московской колонизации», с XV в. перекрывшая собою «новгородскую» волну. Это обстоятельство наряду с фактом бытования того же произведения в средней полосе России и даже в Белоруссии дает основание полагать, что былина «Алеша Попович и сестра Бродовичей» была создана в центральных районах России (см. карту 2).

409

45. Алеша Попович и сестра Петровичей-Збродовичей. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 49 (85). Записано А. Д. Григорьевым в 1900 г. в д. Ма́твера на р. Пинеге (Архангельская губ.) от Аксиньи Антоновны Юдиной, 78 лет, перенявшей старины от своей матери родом из д. Ча́кола.

Во второй половине текста имеются пропуски. Поэтому остается неясным, какова подоплека неожиданной просьбы Олены вывезти ее на торг: обусловлена ли она опущенным советом Алеши Поповича или, скорее всего, вызвана желанием Олены таким способом известить Алешу о грозящей ей беде. Можно лишь предположить, что последующие стихи, упоминающие о погосте, намекают на то, что братья хотят заживо похоронить Олену. Вместе с тем, отработанный, формулический характер этих темных мест свидетельствует, что текст в этой версии бытовал довольно долго.

В другом варианте из д. Чакола (там же, № 45 (81)) нет упоминания о погосте. В нем сразу после того, как на торгу над Оленой кто наплакался, кто спокаялся, наезжает Алеша Попович и увозит Олену. Любопытно, что Алеша наезжает «из далеча, далеча из чиста поля, да от синего моря», т. е. как чужак для места событий (ср. белорусское определение героя: «попович, из-за моря ракович»).

Еще три пинежские записи А. Д. Григорьева (№ 100, 128, 173), ведущие свое происхождение из Чаколы, содержат лишь формулу о реакции людей на «позор» Олены, поэтому их прямое отнесение к чакольской версии не бесспорно.

Чакольскую версию не вполне определенно подтверждает только белорусский вариант. Если бы имелось еще хотя бы одно контрольное подтверждение, это дало бы возможность допускать, что чакольская версия сохранила наиболее древние моменты действия, для которых само имя Алеши Поповича еще было «инородным телом», вставкой, которую допустили жители средней полосы России.

Значительный интерес представляет описание запертой в тереме девушки. Это типическое место в разных формах встречается еще в 14 вариантах этой былины, в 7 вариантах былины «Хотен Блудович», в обеих записях баллады «Федор Колыщатой», а также в ряде записей былин «Женитьба князя Владимира», «Иван Годинович» и др. Каждый раз оно несет строгую функциональную нагрузку. Им певцы подчеркивали чистоту и скромность девушки.

В этом же значении сходные типические места встречаются в болгарских песнях. Так, в одной из них об увозе девушки юнак спрашивает у молодицы, есть ли в их селе красивые девушки. Молодица отвечает, что всех их чума погубила,

Лю е една останала
золва ми кадун Божана.
И теа ванка не излева,
да га види ясно слънце,
и темната йоблачина,
и ясната месечина9.

Близость русских и болгарских описаний запертой девушки побуждает говорить об их генетическом родстве и, следовательно, общем и древнем происхождении. В описаниях подчеркивается изоляция девушки от ветра, солнца (светил) и людей, что удивительнейшим образом совпадает с изученными Д. Фрэзером табу у многих народов мира, применявшимися в отношении девушек, когда у них появлялись первые признаки половой зрелости10. На славянской почве такого рода запреты в идентичной форме не фиксировались. Тем большую ценность приобретает это древнее типическое описание, первоначальное значение которого в эпической поэзии славян, конечно, забыто.

410

46. Алеша Попович и сестра Петровичей. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 82 (118). Записано А. Д. Григорьевым в 1900 г. в д. Шотогорка на р. Пинеге (Архангельская губ.) от Марии Дмитриевны Кривополеновой, 57 лет, неграмотной, родом из д. Усть-Ёжуга (при начале пинежско-мезенского тракта), где она переняла старины от своего деда.

Былина традиционна лишь в первой своей части, по 50-й стих. Далее ее содержание было развито, видимо, самой Кривополеновой. В этой обработке примечательна роль Алеши Поповича, постоянно хитрящего, подающего советы то Петровичам, то их сестре, неуклонно ведущего свою режиссуру до вполне традиционного увоза. При этом певица не заметила алогизма ситуации, когда Елена идет в церковь и возвращается из нее без сопровождения братьев. Именно в этой ситуации Алеша Попович мог бы беспрепятственно ее увезти. Однако певица помнила, что увоз по традиции должен был совершаться в иной ситуации и на глазах у братьев, и потому допустила алогизм.

47. Братья Збородовичи. Печатается по тексту сборника: Киреевский, в. 2, стр. 67—69. Записано в первой половине XIX в. в Шенкурске Архангельской губ.

В этом варианте братья, подобно Змею Тугарину или Идолищу, в гневе мечут ножи в Алешу Поповича. Былина «Илья и Идолище» в этом районе не записывалась. Зато подробный ритмизованный пересказ былины «Алеша и Тугарин» был записан почти одновременно с публикуемым текстом в Шенкурском у. (Афанасьев, 1957, т. 3, № 312). Поэтому можно допустить, что исполнителю публикуемого текста была известна былина «Алеша и Тугарин», откуда он и взял этот мотив.

Эпизод увоза здесь заменен непосредственным сватовством Алеши Поповича.

48. Олеша Попович и сестра братьев Долгополых. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 3. Записано Н. Е. Ончуковым в 1902 г. в д. Чуркина на р. Пижме (левый приток Печоры) Усть-Цилемской вол. от Федосьи Емельяновны Чуркиной, 55 лет, грамотной, родом из д. Аврамовской на той же реке, где она и «поняла» старины от своего родного дяди.

Название текста, по-видимому, дано собирателем, так как в самом тексте не встречается прозвище «Долгополые», известное по некоторым вариантам былины «Гибель богатырей» и по различным эпическим текстам книжного происхождения.

Текст исполнен в хорошей традиционной манере. В то же время он — поздний по ряду признаков (участие на пиру думных бояр, купцов, крестьян и жен купеческих, этикет на пиру, благочиние Алешиного сватовства). Описание сватовства, с разрешения князя и с участием Ильи Муромца и Добрыни Никитича, следует считать новинкой, введенной местной традицией или даже самой певицей: по мнению Н. Е. Ончукова, певица «прибавляла от себя, по кр[айней] м[ере] передавала своими словами то, что не знала, как поется» (там же, стр. 4). Столь же чинное сватовство, заменившее собой лихой увоз, встречается еще в вариантах из Нижней Зимней Золотицы.

49. Алеша Попович и сестра Петровичей-Бродовичей. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 68 (104). Записано А. Д. Григорьевым в 1900 г. в д. Городец на р. Пинеге (Архангельская губ.) от Варвары Чащиной, 58 лет, родом из д. Веегоры, где и переняла старины.

Текст подвергся местной переделке. Своеобразна льстивая похвала братьев князю Владимиру. Типическое место о запертой в тереме сестре здесь заменено описанием идеальной девичьей красоты, обычно встречающимся в других былинах («Женитьба князя Владимира», «Иван Годинович»). Здесь это описание звучит алогично по отношению к последующему возражению Алеши Поповича.

Любопытен укор Алеши Поповича в заключительных стихах. Параллели к нему обнаруживаются лишь в вариантах с Зимнего берега. Он — несомненно нововведение, возникшее в условиях постепенного бытового приземления эпоса на Севере. Совпадение в этом отношении пинежской записи с золотицкими побуждает допускать, что между этими пунктами записи в прошлом имелись какие-то прямые или опосредованные связи.

50. Алеша и сестра Збродовичей. Печатается по тексту сборника: Марков, № 93. Записано А. В. Марковым в 1899 г. в д. Верхняя Зимняя Золотица на Зимнем

411

берегу Белого моря (Архангельская губ.) от Федора Тимофеевича Пономарева, 70 лет, неграмотного.

Несмотря на поздние черты, текст в целом сохранил все основные традиционные элементы и даже момент увоза. Он осложнен нововведением — укором сестры и ее сообщением (совершенно женским самооправданием) о том, что жена старшего брата живет с Добрынюшкой, а жена младшего — с Переметушкой (старым Берьмятой из былины «Чурила и Катерина»). Это нововведение развито у певиц Крюковых из соседней Нижней Зимней Золотицы, причем у М. С. Крюковой оно приняло такие размеры, что сильно заглушило основной сюжет.

51. Алеша Попович. Печатается по тексту сборника: Киреевский, в. 2, стр. 64—66. Записано в первой половине XIX в. в Москве «от 70-летней мещанки».

Текст содержит все важные черты, характерные в целом для всех шести среднерусских вариантов, благодаря которым они выделяются в особую версию. Однако только в одном малоархангельском варианте имеется сходная концовка: братья отрубают сестре голову, и голова покатилась Алеше в ворота. Другой малоархангельский и тульский варианты этого не договаривают и кончаются угрозой братьев отрубить сестре голову за то, что она «обесчестила бороду».

Трагическая концовка, по нашему мнению, служит еще одним доказательством существования предшественников у былины «Алеша Попович и сестра Бродовичей». Среднерусские варианты, удержав трагизм концовки, сохранили тем самым незавершенность переделки текста применительно к Алеше Поповичу, когда его имя не звучало самодовлеюще для певцов.

Возможно, таким решением конфликта поначалу лишний раз (ср. «Добрыня и Алеша») подчеркивалась неудачливость Алеши в матримониальных делах. Переделка концовки, замена казни увозом совершалась такими певцами, которые видели в Алеше Поповиче героя, а не просто «бабьего прелестника». Эти певцы, вероятно, еще помнили, в отличие от исполнителей из других местностей, какие-то поистине героические произведения об Алеше Поповиче и стремились поддержать добрую славу о нем.

52. Про Алешу Поповича. Печатается по тексту сборника: Гуляев, 1939, № 42. Записано С. И. Гуляевым на Локтевском заводе (Алтайский край) со слов заводского мастерового инвалида Кузиванова. Данный текст уникален и, к сожалению, не имеет продолжения.

Чудесное рождение героя от змея и его готовность к богатырским подвигам уже с пеленок в русском эпосе приписываются лишь Волху (Вольге) и сыну Саура Васильевича. В казачьей песне о Скимене-звере этот стереотип, но без упоминания о рождении героя от змея связывается с Добрыней. В данном тексте такое упоминание тоже опущено. Следы или намеки на него видны в странном отчестве Алеши (Чудородович) и в начальных стихах «Что не стук то стучит во тереме...» Так или схожими формулами в былинах описывается появление змея11. В этом проявилась идеализация Алеши алтайскими певцами, применившими старинный стереотип о рождении змеевича к сравнительно новому герою. Поэтому нет необходимости видеть, вслед за В. Ф. Миллером, замену имени Добрыни именем Алеши12. Такой стереотип мог быть применен певцами в целях возвеличивания героя к любому богатырю, в особенности если он осознавался змееборцем. В отношении змееборца в древности срабатывала ассоциативная связь: победителем змея мог быть только герой, обладающий аналогичными («змеиными») качествами, т. е. змеевич.

53. [Рождение Алеши Поповича.] Печатается по тексту архива: Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 22, лл. 21—21 об.: «Посмертные записи русских песен из черновых тетрадей Николая Евграфовича Пальчикова». СПб., 1889, № 11. Записано Н. Е. Пальчиковым до 1888 г. где-то в Поволжье, вероятнее всего в Уфимской губ., откуда происходят его опубликованные записи. Текст публикуется впервые.

412

В связи с Алешей Поповичем текст уникален. В нем использована древняя тема рождения змеевича, известная, в частности, по былине «Волх Всеславьевич»13. Она обусловлена поздней идеализацией героя и ассоциативной связью: только рожденный от змея герой мог обладать идеальными качествами и быть победителем чудовищ (змея, Тугарина и др.).

Это не единственная в Поволжье попытка использовать древнюю тему рождения змеевича в связи с новым героем. В 30-е годы XIX в. в Симбирской губ. была записана былина «Саур и его сын», где имеется видоизмененный мотив рождения от змея14.

54. Алеша убивает Скима-зверя. Печатается по тексту сборника: Тихонравов — Миллер, отд. II, № 20. Записано Н. Е. Пальчиковым до 1888 г. в с. Николаевка Мензелинского у. Уфимской губ.

Этот уникальный текст, видимо, является новообразованием, возникшим в рамках местной традиции. Его создатели, несомненно, знали былину «Отъезд Добрыни», где в первой части описывается Скимен-зверь (см. ниже). Они использовали из нее образ Скимена-зверя. Однако текст в целом построен по канонам, близким к былине «Добрыня и змея», в особенности ко второй ее части. Создатели стремились воспеть новый подвиг Алеши, но у них уже не хватало традиционных средств и совсем не было новых, свежих красок.

Неубедительно утверждение В. Ф. Миллера (там же, прим., стр. 67), что «вместо Добрыни бой со Скименом-зверем приписывается Алеше», ибо точно таких же текстов с упоминанием Добрыни не записывалось, а сюжет «Скимен-зверь» в былине «Отъезд Добрыни» играет только роль зачина. В данном случае создатели стремились воспеть именно Алешу Поповича. В связи с этим не случайна и запись Н. Е. Пальчикова «Рождения Алеши Поповича» (см. предыдущий текст). Возможно, что оба текста записывались в одном поселении и даже от одного лица, так как они схожи по особенностям употребления повторов. И несомненно они обязаны своим созданием тем певцам, которые видели в Алеше Поповиче выдающегося эпического героя.

55. Об Алеше Поповиче. Печатается по тексту сборника: Гуляев, 1939, № 31. Записано в первой половине XIX в. учителем Д. П. Соколовым у старого жителя Сузунского завода (Алтайский край) Епанешникова.

Тема освобождения сестры из татарского плена в русском эпосе обычно связывается с именем Михайлы Казарина; один из вариантов былины — «Михайло Казарятин» — записан и на Алтае (Гуляев, № 7). Однако в силу различных побуждений певцы иногда считали возможным приписать этот подвиг Дюку, Добрыне либо, позабыв имя героя, воспевали безымянного брата (богатыря, охотника, рыбака).

В публикуемом тексте освобождение сестры приписано Алеше Поповичу в связи с общей алтайской тенденцией возвеличивания этого героя. Текст обработан вполне традиционно и мастерски певцом, знавшим былину «Алеша и Тугарин». Некоторые его детали (немотивированное упоминание Ильи Муромца, степи Саратовской и речки Саратовки, характер формул) свидетельствуют о том, что текст был создан довольно поздно, но, видимо, не стариком Епанешниковым, так как от него былину «Алеша и Тугарин» не записывали. И вместе с тем он является самой ранней и наиболее удачной записью из известных вариантов былины «Алеша Попович освобождает сестру».

Совершенно личным творчеством на основе слышанного и читаного, в том числе явно и публикуемого, текста выглядят варианты М. С. Крюковой (Марков, № 64; Крюкова, I, № 32). Сходный характер носит и сводная былина об Алеше Поповиче у пудожанки А. М. Пашковой, в которую она включила фантастическую историю об освобождении героем Марьи-королевны из заколдованного подземелья (Парилова — Соймонов, № 5). К какому-то общему и пока не обнаруженному лубочному прозаическому своду об Алеше Поповиче возводит А. М. Астахова свои пинежские записи

413

(БС, II, № 198, 212 и стр. 699—700), в составе которых также имеется сюжет «Алеша Попович освобождает сестру». К этому же источнику восходит запись Н. П. Карцевой 1962 г. в д. Ручьевская на р. Онеге от А. И. Елисеевой.

Таким образом, варианты этого сюжета создавались сугубо индивидуально в довольно близком прошлом и нигде не закрепились в традиции.

56. Алеша Попович. Печатается по тексту сборника: Былины и песни южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева. Под ред. В. И. Чичерова. Новосибирск, 1952, № 14. Записано А. И. Лазебниковым в Ордынске (Алтай) и прислано С. И. Гуляеву с письмом от 23 ноября 1870 г. Во всех предшествующих изданиях текст печатался, видимо, в редакции С. И. Гуляева или В. Ф. Миллера, причем первый стих был заменен на начальный стих «киевского» зачина: «Как во стольном городе во Киеве».

В тексте отражены реалии XVI—XVII вв. Сюжет его неясен, так как текст представляет собою лишь начало произведения.

Эпическая традиция не ограничилась популяризацией былин типа «Алеша и Тугарин» и продолжала развивать образ героя путем создания новых произведений, отражавших веяния новых исторических эпох. Публикуемый текст служит одним из аргументов в пользу такого утверждения, ибо вариантов известных былин об Алеше Поповиче со сходным началом нет.

57. Алеша Попович и Ярюк богатырь. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, III, № 319. Записано в 1871 г. А. Ф. Гильфердингом от Ивана Яковлевича Гусева, крестьянина д. Конец Усанской вол. Новоладожского у. Петербургской губ.

Текст, по-видимому, является поздним образованием. Его концовка свидетельствует о влиянии олонецкой версии былины «Добрыня и Алеша».

Ситуация, в которой герои выходят на поединок из-за жены одного из них, необычна для русского эпоса (ср. «Песню о купце Калашникове» М. Ю. Лермонтова). Другие сходные русские произведения неизвестны.

Имя Ярюк, возможно, появилось вследствие искажения имени Севрюк, фигурирующего в одной из версий исторической песни XVI в. «Кострюк». Но там Севрюк выступает противником русских героев. Здесь же Ярюк расценивается как свой герой и ему отданы симпатии певца. В то же время Алеше Поповичу приписана поздняя роль «бабьего насмешника», которую он получал всякий раз, когда сказители, забывая ранние былины о нем, пытались воссоздать его образ на основе ассоциативной связи между его прозвищем и антипоповскими сказками.

58—84. «Добрыня и Алеша»

Былина очень часто привлекала внимание собирателей и по числу вариантов занимает первое место среди русских эпических произведений. Всего известно 312 записей, включая пересказы и фрагменты, чаще всего описывающие отъезд Добрыни и его наказ жене. Из этого числа 82 варианта записано на Пудоге, 53 — в Заонежье, 27 — на Кенозере, 24 — на Мезени, 19 — у донских казаков, 12 — на Карельском берегу белого моря (Кемский у.), по 10 вариантов — на Зимнем берегу Белого моря и на притоках Ангары в ее среднем течении, 8 вариантов — на Каргопольщине, 7 — на среднем течении р. Онеги, 6 — на Печоре, по 5 вариантов — на р. Кене (левый приток Онеги в среднем течении), на Терском берегу Белого моря и на р. Кулое; по 4 варианта — в верховье р. Моши и в Саратовской губ.; по 3 варианта — в Повенецком у. Олонецкой губ., в Нижегородской губ. и у оренбургских казаков; по 2 варианта — в Кирилловском у. вологодского края, в низовье р. Онеги, на Сев. Двине, на Пинеге и у терских казаков; по одному варианту — в Кондопожской вол. Петрозаводского у., на Выгозере, в Алексинском у. Тульской губ., в Москве, в с. Головино Симбирского у. и губ., у астраханских и уральских казаков, в Бухтарме, в Минусинском округе Енисейской губ. и в Воронеже. Точное место двух записей — из сборников Кирши Данилова и Суханова — неизвестно.

Варианты: Кирша Данилов, 1958, стр. 135—140; Суханов, № 6 (конт.); Гуляев, 1939, прилож., стр. 148; Киреевский, в. 2, стр. 2—3 (конт.), 4—9, 11—14 (конт.), 14—18; Рыбников, I, № 8 (повт. Гильф., II, № 80, обе конт.), 26 (повт. Гильф., II, № 149), 41; Рыбников, т. II, № 129, 155 и прим. к нему, 160 (повт. Гильф., I,

414

№ 65, обе конт.), 178 (повт. Гильф., III, № 222), 193 (конт.), 200; Гильфердинг, I, № 5, 23, 26, 33, 38, 43, 49 (конт.); Гильфердинг, II, № 100, 107, 118 (повт. Барсов, стр. 559—568), 145, 157, 168 (повт. — прилож. на стр. 769—774, обе конт.), 187; Гильфердинг, III, № 198, 206, 211, 215, 217, прим. к № 222 на стр. 640—641, № 228, 234 (конт.), 290, 292, 306, 315; Барсов, стр. 551—559; Шахматов, № 3; Агренева — Славянская, ч. 3, стр. 127—135; Егоров, № 2, 3; Мякутин, II, стр. 14; Тихонравов — Миллер, отд. II, № 22, 23 (конт.)1, 27 (конт.); М. Е. Соколов, № 2, 3 (повт. — Гос. лит. музей, фольклорное собрание, к. п. № 6. Ф. И. Покровский. Народные песни Саратовской губ., № 68); Миллер. БН и НЗ, № 23—27, 28 (повт. Сок. — Чич., № 150; Аст., БС II, № 109, 109а), 29 (конт.), 30—38 и Прилож. № 4, 5; Листопадов, 1949, № 8, 9, 11—17; Гос. Лит. Музей, фольклорное собрание, к. п. № 5. Ф. И. Покровский. Народные песни б. Нижегородской губ., № 32, 52; Марков, № 6, 62 (конт., книжн.), 112; Марков — Маслов — Богословский, т. I, № 12 (конт.) и II, № 23—25; Марков. Из истории рус. былев. эпоса, в. II, стр. 45—48 (конт.); Ончуков, № 95; Григорьев, I, № 3, 19 (конт.), 16 (52) — конт., 73 (109) — конт.; Григорьев, II, № 16 (228) — конт., 35 (247), 68 (280) — конт., 82 (294), 89 (301) — конт.; Григорьев, III, № 1 (305), 35 (339) — конт., 38 (342) — конт., 47 (353), 57 (361), 67 (371), 83 (387), 97 (401), 105 (409), 109 (423); Макаренко, 1907, стр. 27—30, № 3 и 6 (проза); ЦГАЛИ, ф. 1571, оп. 1, ед. хр. 3558, лл. 2—4 об. (повт. Чеканинский, стр. 96—102); Чеканинский, стр. 91—95; Савельев, стр. 75—79; Гос. лит. музей, фольклорное собрание, к. п. № 4, архив А. А. Савельева, папка 14, лл. 304—310, № 55 (проза, конт.) и ед. хр. 1274—1/3, лл. 21—25, № 2 (конт.); Догадин, т. I, № 5 (конт.); Соколовы. Ск. и п. Белоз. края, стр. 301—302 и 303—305 (проза, конт., книжн.); Никифоров, Опись, Заон., № 98 (проза); Коргуев, кн. 2, № 40 (проза, конт., книжн.); Студенческие записки филологического факультета ЛГУ. Л., 1937, стр. 13; Гос. Лит. Музей, фольклорное собрание, к. п. № 240, папка № 31, лл. 64—65, № 15 (проза, книжн., запись Э. Г. Бородиной 1937 г. в Красноборском р-не Архангельской обл.); Крюкова, I, № 28 (книжн.); Астахова. БС, I, № 24 (проза), 37 и II, № 101, 104, 129, 163 (повт. Сок. — Чич., № 120), 168, 172, 178, 179 (вторая часть — проза), 180, 184 и на стр. 721 указания на 8 неопубликованных заонежских записей 30-х годов, находящихся в Рукописном хранилище Пушкинского Дома (ИРЛИ); Соколов — Чичеров, № 12 (конт.), 39 (конт.), (42), 45, 49, 54, 56, 63, 64, 66, 67, 68 (проза), 82 (повт. Конашков, № 7), 97 (повт. Аст., БС, II, № 134; П. И. Ряб.-Андр., № 5 — все три конт.), 108 (конт.), 133, 144, 161, 167, 177, 179, 185, 187, 189, 190, 213, 233, 239 (проза, конт.), 242, 249, 250, 271 (конт.), 273 (конт.), 277; Парилова — Соймонов, № 6 (конт.), 22 (конт.), 34 (конт.), 55 — книжн. (повт. Архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1, колл. 8, № 51; там же, колл. 20, № 76, последняя запись — проза); Путилов. Греб., № (190) и прим. на стр. 312; Народное творчество Дона. Ред. текстов, вст. статья и комментарии П. Т. Громова. Р н/Д., 1952, стр. 19—21; Копержинский, стр. 244—250; Был. Печоры и Зимн. берега, № 2 (конт.), 8 (проза, книжн.), 62 (книжн.), 75 (проза, конт., книжн.), 82 (книжн.), 98 (конт., книжн.), 122 (книжн.), 134, 160; Песенный фольклор Мезени, № 205—206 (повт. № 205а, 206а), 207, 208, 209 (книжн.), 210, 211, 212 (конт.), 213 (конт.); Королькова, 1969, стр. 33—37 (проза, конт., книжн.); неопубликованные записи 30—60-х годов на территории Карелии. — Архив ПИЯЛИ, разр. III, оп. 1; колл. 2, № 3 (конт.), 39 (конт.), 67—68 (конт., книжн.); колл. 4, № 55 (проза, конт.); колл. 5, № 9; колл. 6, № 50 (проза), 92; колл. 8, № 8, 20 (проза), 99, 106, 290; колл. 17, № 55, 99; колл. 21, № 108, 129 (проза) и его повт. 130; колл. 35, № 4 (проза, конт., книжн.), 180 (повт. Р. н. п. Карельск. Поморья, № 181); колл. 36, № 31 (повт. Р. н. п. Карельск. Поморья, № 200); колл. 56, № 72 (конт.), 91, 94 (конт.); Архив кафедры фольклора филологического факультета МГУ, записи экспедиций 1951, 1956—1962 гг. на территории Карелии и Архангельской обл. — по нашим подсчетам, 52 варианта (в основном прозаические пересказы); две записи Ю. Смирнова в 1963 г. на Лук-острове, близ Пудожского побережья Онежского озера (проза,

415

конт.); запись 1969 г. в Вильнюсском районе среди русских староверов (архив кафедры русской литературы Вильнюсского университета, практика 1969 г., папка XI, № 65 — проза).

За исключением работы И. Созоновича, где в духе школы заимствования былина «Добрыня и Алеша» показана на широком европейском фоне2, в дореволюционной науке былина специально не исследовалась3. Возможно, убежденность ученых в «международном»4 характере сюжета, т. е. в том, что он был заимствован с Востока или с Запада, исключала для них необходимость конкретного анализа былины. В советской науке краткий обзор различных версий былины сделала А. М. Астахова и анализ былины провел В. Я. Пропп5. В настоящее время их суждения можно в значительной степени уточнить.

Былина «Добрыня и Алеша» создавалась, несомненно, уже после того, как стали широко известными эпические песни, посвященные каждому из этих героев в отдельности. Ранее Добрыня Никитич и Алеша Попович сталкивались только с этническими противниками (змеем, Тугарином, татарами). Этот былинный канон теперь преодолевается. В былине «Добрыня и Алеша» сталкиваются два русских, два своих этнических героя. Для ее создателей борьба с чужеземными захватчиками была гораздо менее актуальной, чем конфликт между своими героями.

Распространение былины на былых порубежьях Московского государства конца XVI — конца XVII вв. свидетельствует о ее позднем возникновении. И вместе с тем примечательно, что былину «Добрыня и Алеша» совсем не записывали в Шенкурском уезде и на Алтае, в низовье Индигирки и Колымы, она непопулярна на Пинеге и на Печоре. В эпической традиции всех этих районов Алеша Попович выступает как героическая личность, именно там были записаны самые интересные варианты былин «Алеша и Тугарин», «Алеша и сестра Сбродовичей» и др. К эпической традиции этих районов примыкает и сборник Кирши Данилова, где наряду со сводным текстом «Алеша и Тугарин» имеется индивидуальная обработка былины «Добрыня и Алеша», в которой конфликт между героями почти полностью отстранен. В то же время былина «Добрыня и Алеша» очень популярна в пределах б. Олонецкой губ. и в бассейне р. Онеги, где другие эпические песни об Алеше Поповиче почти не записывались. Такие факты нельзя объяснить лишь избирательностью носителей эпической традиции.

Исходя из них, вполне вероятно допускать, что былина «Добрыня и Алеша» создавалась в том районе среднерусской полосы, где, в отличие от Ростовской земли, в эпической традиции любимым героем был Добрыня Никитич. Жители этого района столкнули своего героя с ростовским, несомненно обыграв поповскую родословную последнего: сын соборного попа нарушил церковную брачную норму. В этом можно видеть и шутку творцов, в местнических интересах вознамерившихся поддразнить ростовцев, и даже проявление оппозиции Москве, которой давно была подвластна Ростовская земля. Непосредственные причины создания былины гадательны, ибо мы не можем в точности указать район ее возникновения. Возможно, что им была покоренная в конце XV в. Москвой Новгородская метрополия, если судить по некоторым косвенным обстоятельствам: популярность в ее пределах преданий об историческом Добрыне, преимущественное распространение былины «Добрыня и Алеша» на Русском Севере от бассейна р. Онеги на запад.

Каким бы ни был исходный район, многие его жители вскоре после создания былины слились с ростовцами в общих миграционных потоках и постепенно забыли местническую направленность былины. Оба ее героя стали общерусскими и оценивались певцами в зависимости от социальных симпатий или даже одинаково нейтрально. Но там, где знали более ранние песни об Алеше Поповиче и где предки переселенцев были, по-видимому, из Ростовской земли, былина «Добрыня и Алеша» популярности не приобрела. Для того, чтобы ее петь, нужно было отказаться от передаваемых

416

отцами и дедами иных песен об Алеше Поповиче, а этого жители названных выше районов сделать не захотели.

В связь с этим, возможно, надо поставить два специфических варианта былины «Соловей Будимирович»6, где имеется продолжение в виде сюжета «Жених на свадьбе своей обручницы». Он очень близок, местами совсем совпадает текстуально с былиной «Добрыня и Алеша», однако в нем в роли Алеши Поповича выступает «молодой щап» Давыд Попов. Это добавление к былине «Соловей Будимирович», по нашему мнению, свидетельствует о том, что в некоторых северо-восточных районах Русского Севера, где высоко оценивали эпического Алешу Поповича, предпринималась попытка усвоить сюжет былины «Добрыня и Алеша», но при этом сюжет приспосабливался к иному эпическому контексту, а Алеша Попович заменялся иным персонажем.

В основу конфликта былины положено нарушение Алешей Поповичем запрета жениться на жене крестового брата, которая через мужа приходится ему родственницей7. Без внешних причин и без противопоставления двух выдающихся эпических героев это нарушение само по себе незначительно и, конечно, не достойно создания особой эпической песни. Не случайно подавляющее большинство певцов XVIII—XX вв. не придавало значения нарушению брачной нормы. Они усердно повторяли запрет в прощальной речи Добрыни, но позволяли ему наказать Алешу либо за то, что он отнял жену у живого мужа, либо за то, что он ложной вестью о смерти Добрыни вызвал горе и слезы матери.

В ранней своей форме былина «Добрыня и Алеша» подверглась киевизации в самой минимальной степени. В различных местах, причем не только на Русском Севере, были записаны тексты, где Киев лишь назван одним из мест действия, а князь Владимир и княгиня Апраксия только упоминаются как тысяцкой и сватья на свадьбе Алеши Поповича. Эта зародышевая для данной былины форма киевизации еще не вела ни к каким осложнениям действия, сосредоточенного почти исключительно на треугольнике Добрыня — Настасья — Алеша.

Последующие поколения певцов в ряде мест пренебрегли открывавшейся перед ними возможностью осложнить действие и даже не проявили интереса к киевским реалиям. Около четверти всех вариантов былины «Добрыня и Алеша» не имеют никаких упоминаний об эпическом Киеве и его иерархии. Это явление особенно заметно у казаков, в ряде мест Пудоги и Мезени, на Карельском и Терском берегу Белого моря.

В большинстве же мест певцы пошли на осложнение действия. Чаще всего это выражалось в усилении киевизации былины. Певцы, особенно олонецкие, отвели князю Владимиру роль организатора Алешиной свадьбы, используя иногда при этом мотивы из былин «Дунай», «Иван Годинович», «Алеша и Тугарин». Их не удовлетворял нулевой зачин и отъезд Добрыни без видимой мотивировки в чистое поле, и они, по-разному в различных местах, стали вводить зачин «Во славном во городе во Киеве» и мотивировку отъезда Добрыни. Если отъезд Добрыни обусловливался певцами как задача князя Владимира, то они стремились показать, что делал Добрыня в отъезде, и усложняли сюжет вставками.

Известно свыше 20 осложнений былины различными вставками — как индивидуальными, так и ставшими традиционными, т. е. передававшимися от поколения к поколению. Наиболее ранними из них, по-видимому, можно считать мотив поиска названого брата Ильи Муромца как причину отъезда Добрыни в чистое поле и мотив загадочного Невежи, на бой с которым Добрыня отправляется из Киева. В районе Кижей (Заонежье) и на Купецком озере (Пудога) былина «Добрыня и Алеша» прочно слилась с былиной «Добрыня и Василий Казимирович», сюжет которой певцы расценивали как причину отъезда и долгой отлучки Добрыни. Возможно, специально для былины «Добрыня и Алеша» были созданы олонецкими сказителями сюжеты «Добрыня и Настасья (Женитьба Добрыни)» и «Бой Добрыни и Алеши»

417

(см. о них выше). Сказители постоянно связывали их с былиной «Добрыня и Алеша» и исполняли либо непосредственно перед нею, либо в контаминации с ней.

Былина «Добрыня и Алеша» контаминировалась, переплеталась или осложнялась еще такими эпическими сюжетами, как: «Добрыня и змея», «Бой Добрыни с бабой Ягой» (типа «Бой Добрыни с бабой Горынинкой»), «Добрыня и Маринка», «Гибель богатырей», «Бой Добрыни с Ильей Муромцем», «Король бухарский» (типа «Сокольник»), «Скимен-зверь», похищение жены Добрыни черногрудым королем (типа «Князь Роман и Марья Юрьевна»), похищение жены Добрыни тремя татарами (типа «Казарин»), «Князь, княгиня и старицы» и др. Разнообразие вставок свидетельствует о том, что они делались певцами в разное время и самостоятельно в каждом районе. История былины слилась с историей эпической традиции.

У былины «Добрыня и Алеша», несомненно, имелись предшественники. Подтверждение этому мы видим прежде всего в сходных эпических песнях у других славянских народов. Эти песни обычно короче и динамичнее, чем большинство вариантов русской былины. Они, как правило, не осложнены вставками. Для их начальной части характерен очень устойчивый мотив женитьбы героя: едва герой женился, как его затребовали на войну8. Все персонажи славянских песен с сюжетом «Муж на свадьбе своей жены» обычно нарицательны, причем — и в этом принципиальное отличие русской былины — в них9 не уделяется внимания тому лицу, за которое по истечении срока жена выходит замуж. Больше того, в болгарских вариантах возвратившийся муж, чтобы не «развалить» свадьбу, великодушно женит соперника на своей сестре10. В южнославянских и польских вариантах узнавание мужа происходит по перстню, причем у южных славян эта сцена нередко изображается в соответствии со свадебным ритуалом одаривания. Только в польских текстах узнавание возвратившегося мужа происходит также по его игре на скрипке или на гуслях11. В южнославянских вариантах игру на музыкальном инструменте иногда заменяет пение возвратившегося мужа, однако чаще и оно отсутствует.

Можно допустить, что славяне издавна располагали песней «Муж на свадьбе своей жены». Ее сюжет вполне актуален для любого исторического времени. Однако обстоятельства, при которых могла повторяться и быть актуальной сходная сюжетная ситуация, с течением времени менялись. Это сказывалось на отношении певцов к песне и приводило к ее постоянным переработкам. Отсюда возникали различия между текстами с одинаковым сюжетом, бытовавшими у разных славянских народов. Произошло расщепление общего сюжета, и в песнях каждого славянского народа удержались лишь отдельные черты генетического предшественника. При этом на русской почве, в отличие от южнославянской, один извод — былина «Добрыня и Алеша» — полностью вытеснил из бытования все другие эпические изводы.

Тот факт, что в русской былине значительное внимание уделяется сопернику мужа, чего нет в славянских параллелях, заставляет искать и других ее предшественников. Они обнаруживаются в сказках.

Известным указателем Н. П. Андреева отмечено лишь 5 русских вариантов сказки «Муж на свадьбе своей жены» (Андреев, № *891). В действительности же сказок, включающих этот сюжет, записано значительно больше, и среди них можно выделить несколько типов сюжета «Муж на свадьбе своей жены», встречающегося, как правило, в виде заключительной части сложных по составу сказок.

Малопопулярен тот тип сюжета «Муж на свадьбе своей жены», где герою помогает быстро вернуться домой сверхъестественное существо (великан, леший, черт

418

и др.)12. Противопоставления мужа сопернику здесь нет. Именно этот тип сюжета прямо соотносится с западноевропейскими и восточными прозаическими параллелями и, видимо, заимствован русскими.

К другому прозаическому типу сюжета «Муж на свадьбе своей жены» относится лишь одна сказка «Маленький муж», записанная Б. М. и Ю. М. Соколовыми в с. Раменье Ферапонтовской вол. Кирилловского у. вологодского края. (Ск. и п. Белоз. края, № 81). Только в ней этот сюжет не связан никакими контаминациями. Она насыщена деталями крестьянского быта и семейных отношений. В ней обыгрываются известные по реальной действительности обстоятельства, при которых крестьяне женили малолетнего сына на девушке старше его по возрасту. Сноха второй раз идет замуж по настоянию родителей отсутствующего мужа. Образ соперника не раскрыт, для повествования он — номинальная безликая фигура. В целом эта сказка служит единственным доказательством того, что в русской народной прозе сюжет «Муж на свадьбе своей жены» ранее, как и в эпосе, тоже бытовал самостоятельно.

Самым распространенным является третий тип сюжета, встречающийся в сказках о змееборстве, о трудных задачах и предбрачных испытаниях (Андреев, № 300, 301, 401, 506 В, 530, 532 и др.). В них истинному герою всегда противопоставляется герой ложный, нередко — его братья. Истинный герой обычно еще не муж, а только обручившийся, нареченный. Ложный герой пытается жениться на его невесте, выдавая себя за победителя змея, за освободителя девушки и т. п. При этом он нередко говорит о смерти истинного героя и заставляет его невесту подтверждать эту ложь. Но истинный герой вовремя возвращается к свадебному пиру, и обман раскрывается. Узнавание истинного героя, нередко появляющегося на пиру переодетым, очень часто происходит по перстню, а также по следу на лбу от удара перстнем, по предметам, добытым в месте, где ранее жила девушка, и др.

Под непосредственным влиянием этого сказочного типа, несомненно, и происходило оформление былины «Добрыня и Алеша», в особенности в тех частях ее повествования, где проводилось противопоставление Добрыни Никитича и Алеши Поповича.

Наконец, к четвертому прозаическому типу сюжета «Муж на свадьбе своей жены» мы относим сказки третьего типа, на которых сказалось обратное влияние былины «Добрыня и Алеша». Оно выразилось либо в проникновении в сказочный текст отдельных былинных реминисценций, либо даже в некотором слиянии сказочной и былинной фабул13. Это последнее отмечено в двух случаях записями В. И. Чернышева в 1927 г. в Опочецком и Новоржевском уездах Псковской губ. Былина «Добрыня и Алеша», как известно, там не записывалась. Поэтому отражение былины в сказках этих мест, вероятно, является следствием ее забвения, как это часто случалось с различными былинами и на Русском Севере. Было бы соблазнительным видеть в записях В. И. Чернышева факт доказательства происхождения самой былины из Новгородской метрополии. Однако, строго говоря, они могут служить, как и приведенные выше, лишь косвенными доказательствами.

58. Добрыня в отъезде. Печатается по тексту сборника: Рыбников, I, № 26. Записано от А. Е. Чукова, крестьянина д. Горка Пудожгорского погоста Римской вол. (Пудога).

Вариант А. Е. Чукова типичен во многих отношениях. Характерно отсутствие зачина: былина сразу начинается речью Добрыни. Примечателен и ответ матери.

419

Упоминаемые в нем герои разных эпических песен — это свидетельство позднего сложения былины «Добрыня и Алеша». Алогично упоминание о «вежестве» Добрыни (ст. 24). Оно встречается и в других олонецких текстах и, возможно, является вставкой.

Князь Владимир здесь уже получил свою роль, однако она не гипертрофирована. Он дважды уговаривает Настасью Никуличну идти замуж, причем в такой форме (ст. 79—83, 101—105), которая позволяет ей самой сделать выбор. И она сама выбирает Алешу Поповича.

Алеша здесь назван Григорьевичем, тогда как в былине «Алеша и Тугарин», записанной от А. Е. Чукова (там же, № 27), у него отчество — Левонтьевич. Различие, вероятно, обусловлено тем, что певец перенимал былины от разных лиц.

В публикуемом тексте встреча вернувшегося Добрыни с матерью не сопровождается узнаванием, особенно популярным у пудожских певцов. Узнавание Добрыни матерью, как представляется, не было изначально присуще былине. Художественный эффект достигался именно тогда, когда Добрыня последовательно представал неузнанным перед всеми персонажами вплоть до сцены, в которой Настасья Никулична произносит свою афористичную речь «Не тот мой муж...» У А. Е. Чукова художественный эффект несколько ослаблен тем, что певец постоянно называет Добрыню по имени.

Переодевание Добрыни скоморошиной типично для олонецких вариантов. Певцы других районов обычно переодевали Добрыню каликой перехожей.

У А. Е. Чукова Добрыня не прощает Алеше только ложь о его смерти и вызванное ею горе его матери. А это значит, певцу была непонятной или безразличной церковная норма — запрет выходить замуж или жениться для лиц, находящихся между собой в каком-либо родстве, включая кумовство и крестовое братство. Как и А. Е. Чуков, многие олонецкие певцы повторяли традиционный наказ Добрыни жене не выходить замуж за крестового (названого) брата, но допускали наказание Алеши только за ложную весть о смерти Добрыни.

Формулы типа «Ухватил Алешку за желты кудри...» (ст. 320—322) употребляются в различных былинах14. К ней певцы прибегали в тех случаях, когда требовалось показать презрительное отношение героя к своему противнику, недостойному поединка.

Формула типа «Всяк-то, братцы, на веку женится...» (ст. 326—329) встречается только в олонецких вариантах этой былины.

Варианты типа записанного от А. Е. Чукова затем осложнялись различными вставками и мотивировками, призванными объяснить отъезд Добрыни, описать его пребывание в отъезде, усилить роль князя Владимира или других персонажей.

59. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 145. Записано А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. от Николая Филипповича Дутикова, крестьянина д. Конда Кижской вол. (Заонежье).

В этом варианте место традиционного диалога между Добрыней и матерью заняла иная сцена. Алогично сообщение Добрыни сразу о двух целях отъезда: о намерении поискать названого брата Илью Муромца и о задаче князя Владимира. Певец, несомненно, слышал две разные версии былины и не везде логично их соединил. Это подчеркивается еще и тем, что Добрыня оставляет мать и жену под опекой Ильи Муромца (ст. 24—25).

Поиск названого брата Ильи Муромца как цель отъезда Добрыни был отмечен записями еще в Кирилловском у. Вологодской губ., на Кенозере, в Москве, Саратове, Минусинском округе и в сб. М. Суханова. Ни в одном из этих текстов цель отъезда не реализована, поэтому остается загадочным, была ли она когда-либо развернута в особый сюжет. Возможно, поиск названого брата включен сюда только в виде мотивировки под влиянием былин типа «Королевичи из Крякова» и «Братья Дородовичи».

В тексте нет ни единого упоминания о крестовом братстве Добрыни и Алеши: Добрыня запрещает идти за него замуж только потому, что он — «бабий насмешничек». Эта очень поздняя мотивировка свойственна певцам, оценивавшим Алешу по его принадлежности к поповскому роду.

420

Неясно, что собой представляла «дружинка», с которой поехал Добрыня (ст. 53). Сопровождение героя дружиной очень редко встречается в русских былинах и совсем не характерно для Добрыни, Алеши, Ильи Муромца.

Примечателен лаконизм певца в описании того, как Настасья Никулична выходила замуж за Алешу. Лишь в конце (ст. 150) в алогичной форме сообщается, что ее сватал князь Владимир. Это, вероятно, означает, что певец усвоил тексты, где роль князя была пассивной.

Интересен эпизод встречи Добрыни с каликой Раньжей. Добрыня спрашивает его не только о событиях в Киеве, но и о самом себе. Следовательно, для калики Добрыня тоже остается неузнанным. Именно этим эпизод, почти не встречающийся в олонецких текстах15, отличается от сходных эпизодов в других вариантах былины, где роль вестников, сообщающих о свадьбе Алеши, нередко выполняют также калики (старицы).

Несомненным забвением Н. Ф. Дутикова надо считать то, что Добрыня переодевается дома в платье богатырское. Это алогично для предстоящей роли гусляра.

Певец до предела сжал сцены свадебного пира. В его трактовке Настасья и Добрыня, не спрашивая разрешения у князя Владимира, обоюдно подносят друг другу чару. Этим текст близок к обрядности крестьянской свадьбы, сохранившейся кое-где до сих пор: невеста обходит гостей с чарой, а гости, выпив ее, бросают в чару или на поднос свои подарки невесте.

60. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 107. Записано А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. от Андрея Васильевича Сарафанова, крестьянина д. Гарницы Сенногубской вол. (Заонежье). Собиратель отмечает, что исполнитель петь не может и «передает былины прозаическим пересказом» (там же, стр. 235).

Версия А. В. Сарафанова уникальна и, свидетельствуя о его импровизаторских способностях, интересна своеобразной антикняжеской трактовкой. Начальная часть былины (ст. 1—43) не имеет параллелей среди других вариантов. В ней сказитель обыграл традиционный мотив заключения богатыря (Ильи Муромца, Дуная, Сухмана) в темницу и закрепил его за Добрыней.

У А. В. Сарафанова ненависть князя и Добрыни взаимна, причем правота — на стороне Добрыни. Сказитель подчеркнул в наказе Добрыни запрет выходить замуж за Алешу Поповича тем, что Алеша — «родной племник» князя Владимира. Именно князь, по словам вещего коня, составил письмо (ст. 110—112) о ложной смерти Добрыни.

В остальном срединная часть былины довольно традиционна и типично олонецкая. Правда, сказитель употребляет искаженные слова «коморовчато», «коморошина», однако не ощущается, что при этом изменился и их смысл.

Со 182-го стиха былина опять приобретает импровизационный характер. Грозное поведение Добрыни и испуг князя и гостей в этой части не соответствуют их ролям в начале текста. И там, и здесь Добрыня знал свою правоту, но А. В. Сарафанов позволил Добрыне проявить ее грозным поведением только на свадебном пиру. В этом — уступка сказителя традиции, и в этом же заключается алогизм его импровизации.

Во многих вариантах былины именно Илья Муромец удерживает Добрыню от убийства Алеши, однако лишь здесь он накидывает «храпы». Этот мотив перенесен сказителем из былины «Илья Муромец и Калин-царь» (см. его текст — там же, № 105).

61. [Добрыня и Алеша.] Текст публикуется впервые. Архив кафедры фольклора МГУ, 1960, папка 1, тетр. 4, № 7. Записано Г. Григорьевой и Н. Карцевой летом 1960 г. от Анны Алексеевны Фалиной, 53 лет, неграмотной, в д. Данилово Медвежьегорского р-на Карельской АССР. А. А. Фалина родом из д. Якушева Гора, «стих» переняла от своей матери родом из д. Ильина Гора. Обе эти деревни находились вблизи современной трассы Беломорско-Балтийского канала, в пределах б. Повенецкого уезда. Записи эпических песен в тех местах не делались.

В тексте отражена олонецкая версия, содержание которой подверглось сокращению.

421

В частности, здесь совсем не упоминается князь Владимир. Мотивом переодевания Добрыни каликой перехожей текст перекликается с приведенной выше записью от Н. Ф. Дутикова и с вариантами, записанными в северо-восточных районах Русского Севера.

62. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, II, № 187. Записано А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. в д. Тайгиницы на р. Выг от Алексея Виссарионовича Батова, уроженца Выгозера. По словам певца, он перенял былину от отца.

Эпическая традиция Выгозера в целом осталась почти неизвестной науке. А между тем каждый текст, записанный от уроженцев Выгозера, имеет определенные особенности, выделяющие его по сравнению с записями, сделанными в соседних районах. Это позволяет предположить, что эпическая традиция Выгозера развивалась какое-то время относительно самостоятельно, в некоторой изоляции, вплоть до разгрома царскими властями в 60-х годах XIX в. знаменитой старообрядческой Выговской пустыни, закрывавшей с юга, от Повенца, «светские» пути общения.

Публикуемый текст уникален рядом дополнительных деталей, включенных в повествование версии типа олонецкой (ср. текст А. Е. Чукова). Его начало (ст. 1—21) близко к началу былины «Бой Добрыни с Ильей Муромцем», не записывавшейся в пределах б. Олонецкой губ. (см. выше). Однако ни в одном из вариантов былины «Бой Добрыни с Ильей Муромцем» отцом Добрыни не назван «пан купец сердопольский». Эта деталь — непонятно, по каким причинам, — явно перенесена из исторической песни «Гришка Отрепьев», где отцом Маринки (Мнишек) назван «пан Сердобольский»: бытование этой песни отмечалось в районах южнее Выгозера.

Примечательна и последующая часть публикуемого текста. Мать пытается женитьбой удержать Добрыню от опасных богатырских поездок, но ей это не удается. Само по себе упоминание о женитьбе Добрыни — не редкость. Оно встречается еще в 24 вариантах, записанных в самых разных местах. Но разработка этого мотива или глухая констатация женитьбы Добрыни — во всех случаях различны. Это означает, что певцы знали о традиционном требовании упомянуть о женитьбе в начале былины, но уже не располагали устойчивым описанием и потому сообщали об этом каждый по-своему. Попытка вновь унифицировать тему женитьбы Добрыни в виде сюжета «Добрыня и Настасья» была сделана, как видно, позже этих неустойчивых сообщений.

Некоторый алогизм в речи Добрыни (ст. 46—54) свидетельствует о том, что А. В. Батову ее первоначальный смысл был непонятен. Вместо Киева и князя Владимира здесь говорится о Чернигове и его управителе князе Митрии. Это — перенос реалий из былины «Иван Годинович», известной и А. В. Батову (см. там же, № 188). Вместо сватовства Алеши Поповича, иногда очень пространного, здесь лишь глухо сообщается о том, что Алеша увез Настасью в Чернигов.

Только у А. В. Батова Добрыня направляет посла к своей матери за одежкой и гуслями. Введение им нового персонажа не мотивировано. Наконец, лишь здесь имеется одновременное употребление формул «скоро женился, да не с кем спать» (ст. 182) и «только Алешенька женат бывал...» (ст. 183—184). Первая из них встречается исключительно в северо-восточных районах Русского Севера, начиная с Зимнего берега. Вторая характерна для вариантов поморских, олонецких и др.

Употребление формулы «скоро женился...» и своеобразное начало текста указывают на связи эпической традиции Выгозера и северо-восточных районов Русского Севера.

63. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, I, № 49. Записано в 1871 г. А. Ф. Гильфердингом от Никифора Прохорова, крестьянина д. Бураково Купецкой вол. (Пудога).

В этом тексте традиционная олонецкая основа осложнена различными добавлениями. Начальная его часть (ст. 1—171) — это сюжет «Бой Добрыни и Алеши», призванный объяснить, как эти герои стали крестовыми братьями. Узколокальное распространение сюжета, его исключительная закрепленность за былиной «Добрыня и Алеша» и, наконец, отсутствие в Прионежье былины «Бой Добрыни с Дунаем», явно ей предшествовавшей, свидетельствуют, по нашему мнению, о том, что этот

422

сюжет был создан очень поздно16. Уже здесь Алеша Попович показан так, чтобы у слушателя сложилось предубежденное к нему отношение.

Рассказ певца о нашествии на Киев и его отражении (ст. 172—202, 210—225) раскрывает его способность импровизировать на основе использования традиционных мотивов17. Примечательно, что Н. Прохоров не упоминает о князе Владимире18. Богатыри по собственной инициативе едут биться с врагом. В битве, однако, Алеша не участвует — этим опять подчеркивается отношение к нему певца. Алеша видит сражающегося Добрыню, но певец не позволил Добрыне увидеть Алешу, даже глядя на него (ст. 221—225). Ситуация, конечно, алогичная, однако певец, импровизируя, иначе не смог противопоставить героев.

Цель отлучки Добрыни (ст. 226—230) не соответствует описанию его пребывания за морем (ст. 262—268), что, по-видимому, можно объяснить как огрех импровизации. Игра в шахматы, вероятно, перенесена Н. Прохоровым из былины «Михайло Потык», которую от него записывали (см. там же, № 52). По происхождению же мотив игры в шахматы восходит к былине «Добрыня и Василий Казимирович», известной и на Купецком озере.

Последующее изложение былины в целом традиционно. Вопрос князя о родословной и ответ гусляра (ст. 395—405) перенесены из былины «Ставер Годинович». Также перенесением является широко распространенная в разных эпических песнях формула о пожаловании городами с пригородками (ст. 412—414, 416—418).

Для Н. Прохорова тоже не актуален конфликт из-за нарушения Алешей церковной нормы. У него Добрыня наказывает Алешу за то, что тот «отлучил» жену от живого мужа. Такая трактовка означает, что певец не был первым, кто соединил сюжет «Бой Добрыни и Алеши» с этой былиной. Между тем запись от него этой контаминации — первая по времени. Своеобразна концовка былины: Алеша Попович от стыда уезжает, видимо, навсегда из Киева. Подобную же концовку (ст. 484—486), помимо трех исполнителей с Купецкого озера, знали П. С. Семенов из Кижской вол. и А. П. Сорокин с Сумозера (Пудога).

64. Добрыня в отъезде. Печатается по тексту сборника: Рыбников, II, № 178 (ср. повторную запись — Гильфердинг, III, № 222). Записано от Ивана Павловича Сивцева из д. Поромское на Кенозере.

В публикуемом тексте версия типа олонецкой получила иную обработку. К былине прибавился своеобразный зачин, в котором раскрываются географические познания творцов о Волге (ст. 1—9). Певец отлично понимает чисто украшательское назначение этого зачина и переходит к следующему зачину, свойственному для былин, подвергшихся «киевизации». Характерна зависимость князя Владимира от богатырей и его неизменное следование за их суждениями, что говорит о ранней форме «киевизации».

Совершенно загадочен образ Невежи. Он назван богатырем, угрожающим Киеву, а летает черным вороном. Его образ, наверное, был непонятен и певцу. Неясны высказывания Ильи Муромца о Невеже: он и «бился-рубился» с ним (ст. 34), и в то же время не мог его «на очи обозрети» (ст. 36).

Выразительна формула «крестовый брат паче родного». За пределами бассейна р. Онеги и в текстах, сильно отличающихся от публикуемого, она почти не встречается. Сказанное относится и к роли вестника, в которой выступает Илья Муромец, иногда даже называемый дядей Добрыни.

И. В. Сивцев дал обрядовое, согласно этикету крестьянской свадьбы, описание подношения чары гостю и дарения подарка.

Резкий укор Добрыни князю и княгине, по-видимому, перенесен из былины «Алеша и Тугарин», где аналогичную речь произносит Алеша Попович. Здесь укор Добрыни не оправдан предшествующим содержанием.

Для И. П. Сивцева также не актуален запрет жениться на жене крестового брата.

423

Тексты типа публикуемого записывались, помимо Кенозера, еще на Каргопольщине, на р. Онеге, в среднем течении, на р. Моше, правом притоке Онеги, и в двух пунктах Терского берега Белого моря.

65. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Гильфердинг, III, № 292. Записано в 1871 г. А. Ф. Гильфердингом от Харлама Андреевича Гусева из д. Заболотье на Кенозере.

Текст представляет собой развитие версии с мотивом Невежи. В нем снят зачин о Волге. Непонятного Невежу заменила сказочная баба Яга. Вместе с нею в былину вошел сюжет «Бой Добрыни с бабой Горынинкой (Латынгоркой)», встречающийся в составе различных былин. На Кенозере вместо бабы Горынинки (ср. Змей Горынич) в этом сюжете обычно фигурирует баба Яга.

Как и в северо-восточных вариантах Русского Севера, здесь Добрыня встречает калину и переодевается в его платье. Но тут роль вестника выполняет дядя Добрыни Илья Муромец.

Алогичен вставной эпизод, в котором Добрыня избивает оставшихся на свадьбе гостей (ст. 151—163). Так обычно описывается бой богатыря с вражеским войском в чистом поле. После этого эпизода отпадает необходимость в подношении Добрыне чары, но певец, естественно, не мог отказаться от традиционного продолжения.

66. Бой Добрыни. Добрыня и Алеша. Печатается по тексту сборника: Рыбников, II, № 193. Записано от калики из Красной Ляги Краснолядского погоста (Каргопольщина).

В этом тексте отражено иное развитие версии, нежели в сходных кенозерских. Здесь князь Владимир совсем пассивно воспринимает совет Ильи Муромца и почти приказание Алеши Поповича. Примечательно, что задача назначается по жребию, который мечут между собой богатыри. Эта форма назначения задачи представляется более ранней, чем форма совета богатыря, одобренного князем, или форма приказа князя.

Этому певцу также был неясен образ Невежи, и он отождествил его со змеем. Поэтому в былину вошел сюжет «Добрыня и змей». Алогичен эпизод, в котором Добрыня стрелой сбивает с Невежи голову.

Бой со змеем певец не стал растягивать во времени. Отсюда последующая мотивировка отлучки Добрыни (ст. 127—135) для того, чтобы выдержать срок в 12 лет. Певец тут не заметил, что срок в 12 лет никто не назначал Добрыне. Однако без этой мотивировки в продолжении былины, по его мнению, не было бы необходимости.

Формула «добром не идет...» (ст. 150—151) перенесена из былины «Иван Годинович».

В публикуемом тексте, как и во многих других, Настасью Микуличну венчают с Алешей Поповичем в церкви. Это — отражение обрядности крестьянской свадьбы, в ходе которой венчание всегда предшествовало заключительному свадебному пиру в доме жениха.

67. Старина о Добрыне Никитиче. Текст публикуется впервые. Архив кафедры фольклора МГУ, 1962, папка 4, тетрадь 38, № 131. Записано С. Никитиной летом 1962 г. в д. Спирово на р. Онеге (Плесецкий р-н Архангельской обл.) от Александры Васильевны Кожевниковой, 65 лет, неграмотной, которой помогала петь «старину» ее сестра Мария Васильевна Кожевникова, 70 лет, малограмотная. Переняла старину от матери. С 30-х годов сестры живут в Караганде и изредка приезжают в родную деревню.

Текст типичен для эпической традиции бассейна р. Онеги, однако в среднем течении реки подобная запись сделана впервые. Шероховатости текста объясняются забывчивостью певиц. Собирательница, к сожалению, не выяснила, какие женитьбы еще приписываются Алеше Поповичу (см. ст. 140).

68. Алеша Попович женится. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 95. Записано в 1902 г. Н. Е. Ончуковым от Прасковьи Ивановны Шевелевой, крестьянки д. Куя Пустозерской вол., на нижней Печоре. Собиратель сообщает, что она «совсем не поет старин и спела мне женитьбу Алеши после усиленной моей просьбы, спела, кажется, в первый раз в жизни, и потому очень плохо» (там же, стр. 389).

424

Однако текст П. И. Шевелевой — почти единственный среди печорских записей былины «Добрыня и Алеша», в котором не ощущается книжное влияние. Судя по родословной певицы, он, возможно, занесен с р. Мезени.

Обращает на себя внимание чрезвычайная, в стиле казачьих вариантов, краткость начальной части (ст. 1—11). Подобный лаконизм свойствен и ряду севернорусских записей.

Трудно утверждать, что между 11-ми 12-м стихами здесь имеется пропуск. Олонецкие и другие певцы обычно допускали в этом месте вставку, описывающую отлучку Добрыни. Оригинально рассказано о сватовстве Алеши. Сцены ночного наезда в дом Добрыни и увоза его жены лишь отчасти перекликаются со сценами увоза в былинах «Иван Годинович» и «Дунай».

Уникален образ воронов «кормленыих» (домашних). Обычно вестниками являются голуби кормленые или дикий ворон. В данном же случае, возможно, произошла накладка из-за того, что в обращении одновременно имелись тексты как с вестниками-голубями, так и с вороном.

Алогичен почет, который сразу оказывается неизвестному калике на свадебном пиру. Это объясняется пропуском: певица опустила описание игры на гуслях.

Очень удачно даны иронические поздравления Добрыни каждому из основных участников свадьбы. Уместна здесь и иная, более поздняя, форма эпизода, в котором жена узнает Добрыню по перстню.

69. Неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Печатается по тексту сборника: Миллер, БН и НЗ, № 31. Записано в начале 1900-х годов А. В. Марковым от В. В. Самохваловой в с. Поной на Терском берегу Белого моря.

Версия, представленная публикуемым текстом, была известна на всех берегах Белого моря. Она очень стяжена и вместе с тем достаточно отработана, что свидетельствует о ее длительном бытовании.

Совершенно неясно, что подразумевали певцы под камнем Златырем (Алатырем) и «кружалом (кабаком) осударевым» и почему поездка Добрыни к ним должна требовать многолетнего срока. Термин «кружало» был широко употребителен в XVII в.

Лишь для этой версии характерна измененная форма наказа Добрыни матери и жене. Ничем не мотивировано согласие его жены выйти за Алешу Поповича. Князь Владимир здесь даже не упоминается. Киев заменила «каменна Москва».

Эпизод встречи со старицами навеян балладой «Князь, княгиня и старицы». В некоторых вариантах этой версии, записанных на Карельском берегу, наблюдается слияние былины с этой балладой или даже вытеснение былинного содержания балладным.

Добрыня здесь, оказывается, носит с собой платье калики (ст. 51—53). Этот момент действия показывает, что версия встречи героя со старицами возникла позже, чем версия встречи с каликой.

Свадьба Алеши Поповича здесь происходит в доме Добрыни. Это — результат стяжения текста. Такая деталь повествования встречается исключительно редко, и каждый раз ее можно объяснить забвением и небрежностью певцов.

70. Отъезд Добрыни, похищение его жены черногрудым королем и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 73 (109). Записано А. Д. Григорьевым от Варвары Чащиной в д. Городец на р. Пинеге.

В этом тексте основа повествования типа беломорской версии осложнена различными реминисценциями. На нем в большей степени сказалось влияние баллады «Князь, княгиня и старицы», известной певице (см. там же, № 72): ср. начало (ст. 1—10) и эпизод со старицей-черноризницей (ст. 66 и след.).

«Таньки, Маньки» — искаженное выражение «няньки, мамки».

Уникален образ черногрудого короля. По своим атрибутам он синтетичен: он похищает жену Добрыни, как змей племянницу князя Владимира (ср. былину «Добрыня и змей»), а относится к похищенной, как Добрыня (ср. ст. 8—10 и 34—36) и его предшественник из баллады «Князь, княгиня и старицы».

Побег Настасьи Микуличны из дома черногрудого короля описан так, как это дается в былине «Князь Роман и Марья Юрьевна», которую на Пинеге, в отличие от соседних районов, не записывали.

425

Вставная история похищения Настасьи Микуличны понадобилась ее творцам для того, чтобы заполнить назначенный Добрыней срок в 12 лет. Обычно певцы — в каждой местности по-своему — стремились описать действия Добрыни в течение назначенного срока и меньше внимания уделяли тому, что в это время делала Настасья. О ней рассказывалось только то, как она противилась сватовству Алеши Поповича и последовательно исполняла заповеди мужа и свою. Здесь же Добрыня совсем исчезает из поля зрения на 12 лет, что считаем изначальным моментом повествования (ср. олонецкую версию), а все внимание сосредоточивается на жизни Настасьи Микуличны в течение назначенного срока. Но, поскольку традиционный текст для этого почти ничего не давал, творцы публикуемого текста прибегли к созданию истории о черногрудом короле, построенной на использовании мотивов из других эпических песен.

Примечательно, что здесь Добрыня совсем равнодушен к похищению жены черногрудым королем и не стремится ему отомстить. Это явно диссонирует с отношением Добрыни к Алеше Поповичу.

Здесь мать Добрыни выдает Настасью Микуличну замуж за Алешу из опасения, что ее снова похитит черногрудый король. Поэтому алогичным выглядит убийство Алеши Поповича.

Возможно, сама певица опустила узнавание Добрыни по перстню. Для нее игра Добрыни на гуслях, по которой во многих вариантах Настасья начинает догадываться о возвращении мужа, — уже явная примета.

71. Добрыня чудь покорил. Печатается по тексту сборника: Кирша Данилов, 1958, стр. 135—140. Место записи неизвестно. Судя по сбитому стиху, текст не пелся, а сказывался.

Этот текст характерен индивидуальной обработкой версии типа тех, что бытовали в северо-восточных районах Русского Севера. В нем сняты многие традиционные части повествования: ложь Алеши Поповича о смерти Добрыни, эпизод с вестниками (ср. ст. 110 и след.), узнавание Добрыни матерью, переодевание Добрыни, игра на гуслях, подношение чары и одаривание перстнем. Для создателя этого варианта главное значение имела не история неудавшейся женитьбы Алеши Поповича, а линия отношений между Добрыней и его «дядей» князем Владимиром.

Только Добрыня вызывается сослужить важную службу, он вполне осознает свое положение «служилого человека» (ст. 73—74) и выполняет поставленную задачу. Даже при вести о том, что его жену увезли венчаться с Алешей, Добрыня спешит не туда, а «ко великому князю появитися» (ст. 133—134). Придя к князю, прежде всего отчитывается перед ним об исполнении службы (ст. 146—158)19 и получает благодарность. Казенный и несомненно современный для XVIII в. характер такой обработки былины очевиден. Современно для той эпохи и перечисление народов, совершенно фольклорное по своему значению.

Формула «Здравствуй женивши, да не с кем спать» (ст. 177) свидетельствует о происхождении традиционного предшественника этой индивидуальной обработки из северо-восточных районов Русского Севера. Возможно, что одной из непосредственных причин обработки явилось желание избежать нелестной обрисовки Алеши Поповича, который в других текстах сборника Кирши Данилова выступает как положительный герой.

72. Добрыня в отъезде. Печатается по тексту сборника: Миллер, БН и НЗ, прилож., № 5. Записано А. М. Листопадовым на хуторе Нижне-Кривском станицы Еланской Земли войска Донского (ныне Ростовская обл.).

Публикуемый текст — один из двух (см. еще Листопадов, № 14) сравнительно полных казачьих вариантов. По своему характеру он близок к записям былины из северо-восточных районов Русского Севера и выглядит их развитием в казачьей среде. Примечательно, что свадьба Алеши здесь также происходит в доме Добрыни (см. выше, прим. к № 69).

426

73. Добрыня возвращается со службы. Печатается по тексту сборника: Миллер, БН и НЗ, № 36. Записано у донских казаков.

Текст является последующей казачьей адаптацией былины. Певцов интересует только долгий срок «царской службы» героя. Начало текста (ст. 1—3) перекликается с соответствующей формулой из баллады «Муж-разбойник».

Многие другие записи от казаков Дона, Урала и других мест созвучны с этим вариантом: былина превратилась в лирическую песню.

74. Добрыня и Алеша. Текст публикуется впервые. Архив кафедры фольклора МГУ, 1960, тетрадь 13, № 152. Записано И. Геникой и Л. Станкиной летом 1960 г. от Евдокии Макаровны Левиной, 65 лет, неграмотной, в д. Большая Пога на Водлозере (Пудожский р-н). Певица родом с Великострова на том же озере.

Для текста характерна своеобразная завершенность. Спев начало, Е. М. Лёвина поспешила уверовать в подлинность смерти Добрыни. Образ «курьера молоденького», который заменил собой Алешу Поповича, видимо, попал сюда из поздней исторической песни «Смерть Александра I». Былина превратилась в лиро-эпическую песню (ср. казачьи варианты).

75. [Отъезд Добрыни.] Печатается по тексту сборника: Киреевский, в. 2, стр. 2—3. Записано в первой половине XIX в. в Алексинском у. Тульской губ.

В публикуемом тексте обращает на себя внимание некоторая равнозначность его обеих частей (бега Скипера-зверя к реке и отъезда Добрыни), подчеркнутая одинаковыми начальными стихами (ст. 1—2 и 15—16). Алогична связь между этими частями: едва Скипер-зверь зачуял рождение Добрыни, как тот собрался уезжать и делает наказ жене. Несогласованность обеих частей свидетельствует о их раздельном, самостоятельном бытовании в прошлом. Любопытно, что здесь Скипер-зверь рисуется копытным животным, хотя его имя происходит от книжного слова «скимен», означающего «молодой лев»20.

Всего известно 15 записей произведений, содержащих сюжет «Скимен-зверь»21. По 3 варианта записано на Алтае и у донских казаков, по 2 варианта — в Нижегородской губ. и у уральских казаков, по одному варианту записано в Алексинском у. Тульской губ., в Новгороде, на Кенозере, в низовье р. Онеги и в Бухтарме.

Варианты: Киреевский, в. 2, стр. 1—3, 11; Гуляев, 1939, № 2322, 41 и стр. 147—148; Гуляев, 1952, № 19; Гильфердинг, III, № 234; Тихонравов — Миллер, отд. II, № 194, 20 и прилож. IIIа; Листопадов, 1949, № 52—5423; Гос. лит. музей, к. п. № 5, лл. 59—60, 105—106: Ф. И. Покровский. Народные песни б. Нижегородской губ., № 32, 52.

Лишь в пяти случаях сюжет «Скимен-зверь» предшествует и закреплен за «Отъездом Добрыни»24. В аналогичном новгородском варианте25 не названо имя сына, который просит у матери благословения поехать искать «родного брата» Илью Муромца. Так как новгородский текст очень близок названным пяти вариантам, то можно утверждать, что в нем имя Добрыни опущено по забывчивости исполнительницы. Только в тульском и онежском вариантах упоминается о том, что зверь заслышал рождение Добрыни.

Все эти 6 вариантов по существу носят характер самостоятельного произведения. Кроме онежского варианта, в других текстах «Отъезд Добрыни» уже не имел продолжения в виде былины «Добрыня и Алеша». Поздние певцы, возможно, даже не ощущали необходимости в этом продолжении.

427

Остальные тексты, содержащие сюжет «Скимен-зверь», с именем Добрыни не связаны и, вероятно, связаны не были.

Сюжет «Скимен-зверь» происходит от зачина типа того, что имеется в былине «Волх Всеславьевич» (ср. Кирша Данилов, стр. 39—40). Там подробно описывается реакция природы, в том числе зверей, птиц и рыб, на рождение героя, зачатого женщиной от змея. Создатели «Скимена-зверя», видимо, уже не верили в такие «сказки» о рождении змеевича. Они искали реальности и обнаружили ее... в фантастических, полукнижных-полуфольклорных описаниях дивных зверей (льва, единорога) в дальних странах.

В «Скимене-звере» все природные явления вытеснены одним образом зверя, совершенно фантастического и позднего по своим атрибутам (бумажная шерсть и т. п.). Его имя, возможно, в определенной степени формировалось ассоциативным путем, ср.: змей — лютый змей — лютый зверь — лев-зверь (онежский вариант) — Скимен (Скимон, Скимер) зверь — Скипер зверь (ср. шкипер и скипетр) или Устиман (Устин) зверь. Достаточно было приписать ему рога и копыта, как казаки превратили его в единорога, в Индрика зверя.

Сюжет «Скимен-зверь» является зачином по форме. Он и предназначался для того, чтобы быть зачином. Но как зачин он известен нам лишь в связи с «Отъездом Добрыни».

76. [Отъезд Добрыни.] Текст публикуется впервые. Печатается по тексту архива: Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 5, лл. 59—60. Ф. И. Покровский. Народные песни б. Нижегородской губ., № 32. Записано Ф. И. Покровским в 1901 г. в с. Городец Балахнинского у. Нижегородской губ.

Исполнитель этого текста попытался связать обе части (см. ст. 13—15), но все же и у него Добрыня кланяется своей матушке «далече во чистом поле». Илья Муромец стал у него дедушкой, наверное, вследствие искажения в устной передаче слова «дядюшка» (см. след. текст) и буквального понимания выражения «старой казак».

77. [Отъезд Добрыни.] Текст публикуется впервые. Печатается по тексту архива: Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 5, лл. 105—106. Ф. И. Покровский. Народные песни б. Нижегородской губ., № 52. Записано Ф. И. Покровским в 1901 г. в с. Хохлома Семеновского у. Нижегородской губ. Собиратель отмечает, что «начиная со второго стиха, каждый стих поется два раза».

Именем и отчеством матери Добрыни текст перекликается с олонецкими вариантами былины «Добрыня и Алеша».

78. Сказка. Побывальщина о Добрыне. Текст публикуется впервые. Печатается по тексту архива: Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 4, архив А. А. Савельева, папка 14, лл. 304—310, № 55. В 1910-х годах А. А. Савельев отбывал ссылку в Пинчугской вол. Енисейского у. и губ., где записывал фольклорные произведения. Две свои записи из д. Ярки (Яркино) на р. Чадобце, притоке Ангары, от крестьянки А. Т. Безруких — былину «Добрыня и Алеша» и пересказ сводной былины об Илье Муромце — он опубликовал в 1928 г. (Савельев, стр. 75—81). Однако во вступительной статье к этой публикации А. А. Савельев почему-то не счел нужным упомянуть о других эпических текстах, полученных им в этом районе Приангарья. К их числу относится и приводимый здесь текст.

Он написан сравнительно грамотным лицом, но явно не самим А. А. Савельевым, в сплошную строку, почти без знаков препинания, самодельными чернилами. Теми же чернилами написан заголовок: «Сказка. От Ольги Сарановой». Выше этого заголовка карандашом рукой А. А. Савельева написано «Побывальщина о Добрыне (женитьба)». Самый текст писался поспешно, многие слова и особенно их окончания трудноразбираемы.

Для истории былины «Добрыня и Алеша» и, видимо, также для определения происхождения русских поселенцев Приангарья текст представляет значительный интерес. Его начало — женитьба Добрыни — построено по типу начальной части былины «Иван Годинович» и, помимо опубликованной записи А. А. Савельева, текстуально соотносится лишь с кенозерским (Соколов — Чичеров, № 213) и кенским (см. ниже, текст У. А. Красковой) вариантами. Однако последующее его содержание,

428

включая вставку сюжета «Добрыня и змей», перекликается только с вариантами былины «Добрыня и Алеша», реже — с Карельского и Зимнего берега Белого моря и чаще — с Кулоя и Мезени. Поэтому можно предположить, что предки исполнителей этого текста первоначально жили в бассейне р. Онеги, затем переселились в северовосточные районы Русского Севера, где произошло слияние их старой былинной версии с версией этих районов. При этом от старой версии прочно сохранилось начало. Вставкой сюжета «Добрыня и змей», возможно, компенсировалось забвение боя Добрыни с Невежей. С новым текстом, вобравшим в себя особенности разных местных традиций Русского Севера, его носители переселились в Приангарье.

В тексте загадочны слова Добрыни о том, что он из «орды переславской». На Руси было несколько городов с названием Переяславль, в том числе в Рязанской земле, которую в северо-восточных районах Русского Севера певцы считали родиной Добрыни, и в Ростовской земле, откуда, по былинам и летописям, вышел Алеша Попович. Поэтому слова Добрыни можно понимать двояко: и как правду или полуправду, которую говорит о себе Добрыня, и как ложь, которую он вынужден допустить для того, чтобы не быть преждевременно узнанным.

Необычна концовка текста: Добрыня наказывает жену. Такая концовка нигде не встречается. Только в опубликованной записи А. А. Савельева Добрыня также наказывает свою жену, прибегая к более жестокому способу («спустил он ей кожу с головы до пят»). Оба способа наказания — довольно древние, судя по описанию, но они не вяжутся с ролью, которую играет Настасья Микулична, и с общей направленностью былины. Ангарские исполнители, видимо, переносили их в эту былину из других забываемых эпических произведений.

79. Песня (Женитьба Добрыни, его отъезд, бой со змеем и возвращение). Печатается по тексту архива: Гос. лит. музей, сектор фольклора, к. п. № 4, архив А. А. Савельева, 1274—1/3, лл. 21—25, № 2. Текст публикуется впервые.

Как и предыдущий, текст написан неизвестным лицом. Но это, судя по почерку и написанию слов, был другой человек, менее грамотный26, склонный к и́канью и а́канью. Текст написан химическим карандашом, в сплошную строку, без соблюдения правил орфографии. Он писался спокойной рукой, без спешки, обдуманно, поэтому мы склонны считать, что это — самозапись. Этот же человек в качестве заголовка написал слово «Песня».

Поскольку текст осознавался «песней», мы предприняли его разбивку на стихи. В результате оказалось, что он действительно мог петься. Лишь в одном месте, при описании боя со змеем, допущен сбой на пересказ. Длинные стихи можно объяснить тем, что этот человек ленился писать повторы полустихов. Той же причиной или тем, что допускались пропуски слов, можно объяснить стяженные, короткие стихи.

В целом текст очень близок к предыдущему, анагарскому, но не идентичен ему. Различия между ними и осознание разной жанровой принадлежности («сказка» или «песня») заставляют говорить о том, что это тексты, исполненные разными лицами. Из числа различий отметим, что здесь мать сообщает Добрыне об участии князя Владимира и его жены в сватовстве Алеши Поповича.

Текст, к сожалению, не дописан до конца.

80. [Добрыня женится, Добрыня и Алеша.] Текст публикуется впервые. Архив кафедры фольклора МГУ, 1962, папка 1, тетрадь 1, № 36. Записано Н. Изрядновой и Ю. Смирновым летом 1962 г. от Устиньи Антоновны Красковой, 89 лет, неграмотной, в д. Враниковская на р. Кене (Плесецкий район Архангельской обл.), левом притоке р. Онеги. У. А. Краскова утверждала, что «это» рассказывалось, а не пелось. Переняла рассказ еще до замужества, у себя в родной д. Кухтин Наволок, что на р. Чурьеге, близ ее впадения в р. Кену. Ей доводилось слышать, как «в книге в какой-то читают», однако книжный текст она противопоставляет своему тем, что первого не запомнила. В репертуаре рассказчицы имеется еще былина «Дунай» (вторая часть), историческая песня «Иван Грозный и сын», баллады «Князь Михайла», «Моряночка»» «Муж жену губил» и два духовных стиха.

429

До фольклорных экспедиций МГУ зимой 1959 г. и летом 1962 г. эпические песни в деревнях на р. Кене не записывались. Кенская эпическая традиция была обследована слишком поздно. Многие былины, в том числе и публикуемый текст, записывались уже в виде прозаических пересказов. И все же удается выявить, что она, несмотря на очевидное взаимодействие с соседними эпическими традициями Кенозера и р. Онеги, имела свои особенности.

Так, в публикуемом тексте сохранена старая олонецкая основа, но в нем начало (женитьба Добрыни) уподоблено началу былины «Иван Годинович». По типу начала, в более стяженной форме дается описание и женитьбы Алеши Поповича.

81. [Добрыня и Алеша.] Текст публикуется впервые. Архив кафедры фольклора МГУ, 1962, папка 1, тетр. 3, № 19. Записано Н. Изрядновой и Ю. Смирновым летом 1962 г. от Авдотьи Степановны Птицыной, 92 лет, неграмотной, в д. Устьирьга (Степановекая), что у впадения р. Чурьеги в р. Кену (Плесецкий р-н Архангельской обл.). Исполнительница переняла этот «стих» от своей матери, которая была «стихарницей» и умерла полвека тому назад. Сама исполнительница петь уже не могла и, как она выразилась, «читала стих». Ее попытку ритмического сказывания мы постарались отметить путем отделения от прозы стихов, далеко не схожих между собой по форме.

Добрыниной матери здесь присвоено имя Верьмяты (Берьмяты) из былины «Чурила и Катерина», причем в той форме, которая известна по ее кенским вариантам. Это произошло вследствие забвения и созвучия имен: Омельфа — Верьмя (Верьми). Но исполнительница былину «Чурила и Катерина» не знает. На вопрос о ней отвечала: «Може, и пели, но я не застала».

В тексте отражена более ранняя, чем в предыдущем кенском варианте, форма олонецкой версии. Однако в нем совсем сняты киевские реалии, не досказан до конца эпизод узнавания Добрыни матерью. Здесь мать сама выдает свою сноху замуж за Алешу Поповича, поэтому алогичным представляется убийство Алеши. Рожок, на котором играет Добрыня, явно заменил ставшие непонятными гусли и, видимо, является местным домыслом.

82. Добрынюшка Микитинець. Текст публикуется впервые. Запись хранится в личном архиве собирателя. Записано Ю. Смирновым летом 1963 г. от Настасьи Ефимовны Сидоровой, 78 лет, неграмотной, на Лук-острове, в 3 км от д. Марнаволок на пудожском берегу Онежского озера. Н. Е. Сидорова родилась на Лук-острове и 55 лет назад была выдана замуж в Нигижму. Там, по ее словам, она слыхала этот «стих» у безногого старика Тихона Александровича Фешева, но петь сама уже не может.

При сравнении ее текста с записью от Т. А. Фешева (Миллер, БН и НЗ, № 26) выясняется, что она действительно могла слышать былину от этого певца. Основа ее текста и ряд формул совпадают с соответствующими частями текста Т. А. Фешева. Вместе с тем Н. Е. Сидорова явно слышала и другую версию, характерной особенностью которой является сюжет «Добрыня и Настасья», прикрепленный к началу былины (ср. следующую запись от ее брата А. Е. Канавина). Оба извода слились в ее рассказе.

83. (Добрыня и Настасья, Добрыня и Алеша.) Текст публикуется впервые. Запись хранится в личном архиве собирателя. Записано Ю. Смирновым летом 1963 г. от Алексея Ефимовича Канавина, 69 лет, грамотного, на Лук-острове.

А. Е. Канавин ревниво относился к тому, что́ передавали собирателю его сестра и жена, и не хотел уступить им «славу» первого исполнителя. Накануне вечером он безмолвно прослушал рассказ сестры про Добрыню, утром и днем он старательно избегал собирателя, что на Лук-острове трудно сделать, и, очевидно, репетировал свой рассказ, а вечером сам предложил записать его рассказ про Добрыню. По его словам, он рассказывал «стих», который пела 60 лет назад его бабушка Марфа Макаровна Ерохина, уроженка д. Песчаное. Когда собиратель удивился его памятливости, старик сказал: «Помнить дивья́, до смерти не забуду».

А. Е. Канавин — хороший сказочник, а петь былины не может. Поэтому и былина у него стала сказкой.

84. Сказка. Записано студентками Вильнюсского ун-та Кальвите и Винчюнайте летом 1969 г. от Корубовой, 64 лет, в д. Падвижулянка Вильнюсского р-на Литовской ССР. Архив кафедры русской литературы филологического ф-та Вильнюсского

430

ун-та, Вильнюс — 69, папка XI, № 65. Текст публикуется впервые, по копии, любезно присланной фольклористом Ю. А. Новиковым, которому составители выражают сердечную признательность.

Русские староверы, проживающие в Прибалтике, в последнее десятилетие стали объектом постоянного изучения со стороны фольклористов и этнографов. Однако да последнего времени о бытовании былин в их среде имелись лишь очень глухие сведения. Публикуемый текст можно было бы считать свидетельством бытования былины «Добрыня и Алеша» среди русских староверов Вильнюсского р-на, если бы были достаточно известны условия бытования этого текста. По содержанию текст отразил былинную версию типа олонецкой, а так как именно олонецкие варианты былины «Добрыня и Алеша» чаще других перепечатывались в различных, в том числе в массовых, изданиях, то нельзя исключать и возможность его усвоения из книги.

85—88. «Идолище сватает племянницу
(сестру) князя Владимира»

Былина принадлежит к числу редких русских эпических произведений. Ее бытование собиратели обнаружили лишь в начале XX в. Всего известно 11 вариантов, из них 6 записано на Зимнем берегу Белого моря, по 2 варианта — в низовье р. Мезени и р. Печоры, один вариант — на р. Пинеге.

Варианты: Григорьев, I, № 33 (69); Григорьев, III, № 100 (404), 107 (411); Ончуков, № 73; Марков, № 49, 65 — конт. (повт. Крюкова, I, № 48), 79; Марков — Маслов — Богословский, I, № 14; Былины Печоры и Зимнего берега, № 83, (100) — конт.

Былина, по всей вероятности, была создана уже на Русском Севере, и довольно поздно. Возможно, что при этом был использован какой-то не дошедший до нас эпический предшественник. Своей сюжетной схемой она, как антитеза, противостоит былине «Соловей Будимирович». Мотивом увоза на корабле она перекликается с балладой «Гостиный сын увозит девушку», с былинами «Царь Соломан» и «Князь Роман и Марья Юрьевна». Мотивом ультиматума этнического противника (отдать в жены намеченную женщину или подвергнуться погрому) былина близка к эпическим песням о нашествии («Илья и Калин-царь» и др.).

Здесь приводятся тексты, по которым можно проследить проникновение в былину образов Добрыни Никитича и Алеши Поповича.

85. Гремит Манойлович, Идол Жидойлович и Анна, племянница князя Владимира. Печатается по тексту сборника: Ончуков, № 73. Записано Н. Е. Ончуковым в 1902 г. от Николая Петровича Шалькова, слепого старика старше 80 лет, в д. Великая Виска Пустозерской вол. на Нижней Печоре.

«Турецкие» реалии текста свидетельствуют о позднем его сложении. Его начало (ст. 1—74) по существу перенесено из былины «Дунай», а это означает, что вариант сложился позже этой былины. Здесь княжеская племянница, известная по другим былинам как пассивная фигура, стремящаяся всего лишь поскорее выйти замуж, выступает подлинной героиней. Анна спокойно жертвует собой ради князя Владимира и едет с Идолом в турецкую землю. Почувствовав, какая непривычная жизнь ее ожидает, Анна прибегает к хитрости. Она спаивает Идола и сонному отрубает ему голову. С точки зрения богатырской этики, сонного убить — что мертвого. Но не богатырю, а беззащитной девушке создатели этого варианта позволили это сделать.

Однако поступок Анны несколько алогичен, ибо неясно, почему создатели варианта заставляют ее действовать в море, на чужом корабле, а не в Киеве, среди соотечественников.

86. Про Василия турецкого [Идойло сватает племянницу князя Владимира]. Печатается по тексту сборника: Былины Печоры и Зимнего берега, № 83. Записано Н. П. Колпаковой в 1956 г. от Тимофея Степановича Кузьмина, 68 лет, грамотного, в д. Тельвиска, находящейся в 5 км от г. Нарьян-Мара (нижняя Печора).

В этом тексте Василий турецкий без всяких околичностей приказывает Идойлу ехать в Киев. Только здесь встречается любопытный эпизод: Идойло обращается к колдунам и колдуницам с целью узнать, счастливая ли дорога ему предстоит. Этот эпизод можно было бы считать достаточно древним и даже изначально присущим

431

былине, если бы существовала уверенность, что среди русских и ненцев Нижней Печоры не бытовал подобный обычай. К сожалению, об этом нам ничего не известно.

В отличие от предыдущего печорского варианта, здесь появляются богатыри Добрыня Никитич и Алеша Попович. Они выступают исполнителями воли Анны Путятичны, заранее все предусматривающей, энергичной и волевой девушки.

Певец осложнил сцену спаивания1 Идойла мотивом его отравления (ст. 58, 102 и след.). Этот мотив заимствован из довольно популярных песен типа «Скопин», «Девушка отравляет молодца» и др.

Концовка былины, видимо, переосмыслена данным певцом. У него богатыри убивают Идойла не по приказу Анны, что соответствовало бы ее роли в первой части текста. Они используют как повод поведение Идойла после отравления. И это выглядит отступлением от богатырской этики или, что то же, очень поздним пониманием богатырских подвигов. Здесь Добрыня Никитич и Алеша Попович выглядят уже не богатырями, а ловкими слугами, с полуслова понимающими свою хозяйку. Иначе нельзя объяснить, почему и в этом тексте даже богатыри не губят Идойла в Киеве (ср. «Алеша и Тугарин», «Илья и Идолище»), а принимает участие в его убийстве на море.

87. Сватовство царя Гремина на сестре князя Владимира. Печатается по тексту сборника: Григорьев, III, № 107 (411). Записано А. Д. Григорьевым в 1901 г. от Терентия Ивановича Попова, 41 г., в д. Тигляева Юромской вол. (Мезень).

Особенностью этого и второго мезенского вариантов является то, что главная героиня Марфа — сестра князя Владимира. Эта деталь необычна для русского эпоса. Возможно все же, что она не домысел мезенских певцов, а след предшественника былины, в котором «киевские» реалии совсем отсутствовали.

В отличие от своего соседа (Григорьев, III, № 100), Т. И. Попов снял сцену спаивания царя Гремина. У него богатыри без слов и приказов поняли Марфу и принялись расправляться с Гремином и всей неверной силой. Такое истолкование выглядит удачнее, но оно — более поздняя ступенька в истории былины. Т. И. Попов, не будучи мастерским певцом, не смог придать своему истолкованию свежих и ярких красок, не смог по-настоящему изобразить действия богатырей как их очередной и не менее значительный подвиг.

88. Сватовство царя Вахрамея на племяннице князя Владимира. Печатается по тексту сборника: Григорьев, I, № 33 (69). Записано А. Д. Григорьевым в 1900 г. от Аксиньи Федосеевны Новоселовой, 45 лет, в д. Почезерье на р. Пинеге. Певица переняла старину от своей матери, которая была взята на Пинегу замуж из Зимней Золотицы на Зимнем берегу Белого моря, где выучилась старинам от какого-то старика.

Текст подвергся стяжению, но в нем сохранились все основные моменты сюжета. Только в нем замечается своеобразное «разделение труда» между богатырями: Алеша Попович губит царя Вахрамея, видимо, на его же корабле (прямо об этом не сказано), а Добрыня Никитич подводит свой корабль для того, чтобы Марфа и Алеша Попович могли на него пересесть. В других вариантах певцы, за исключением А. М. Крюковой, не могли последовательно и разнообразно показать действия всех персонажей. Поэтому у них богатыри (иногда даже трое) действуют как одно лицо, с одинаковыми функциями.

Публикуемый текст важен также как контрольная запись для сравнения с вариантами, записанными непосредственно на Зимнем берегу Белого моря. В отличие от них, он свободен от импровизационных добавлений.