24
Вывел Дюк Степанович коня доброго,
На коня руки накла́дыват — у коня туша гнётца;
Шапочку наложил двадцать пять пудов,
Перчаточки одел тоже двадцать пять пудов,
5 А сапожки одел — те сто пудов.
Накладыват руки на свого коня доброго,
У того туша гнётца.
Проговорил конь, туша добрая:
«Ласковой хозяин, Дюк Степанович,
10 Не сходить будет в Ярослав-город,
Не сносить будет тя, добра молодца,
Широки́ печоры хвостом не вы́крати,
А больши́ моря во скок не вы́брати,
Выкопай погреб в девять саже́нь,
15 Направь ты лестницу в девять ступень,
104
Насыпь мне пшена белоя́рова и пой, корми меня,
На девятой заре меня прока́тывай.
Слуги те у тя были неверные,
Неверные были да изменные:
20 Сеном-то кормили осо́тенным,
А водой-то поили боло́тенной».
Выкопал Дюк Степанович погреб девять саже́нь,
Направил лестницу девять ступень,
Насыпал пшена белоярого,
25 Кормил, поил, а на девятой заре прокатывал.
Шесть недель кормил, ухаживал,
Вывел своего добра́ коня
Ехать да в Ярославь-город,
Стал коня по спине потяпывать,
30 У коня спина так и здымаетце — бежать хочет.
Садился он да на добра́ коня,
Не видели поездки молоде́цкоей,
Только видели — курева́ в по́ли стоит,
Курева́ стоит, да дым столбом вали́т.
35 Приехал в Ярослав-город.
Коня завязал к церковному столбу, службу служат они господню, и он на службу встал. Отслужили и стали со службы выходить. Тут князь Владимир и кланяетце: «Пожалуйста, — говорит, — проходите ко мне, пообедайте, чего бог послал. Пошли обедать.
Дюк Степанович нижнюю корочку под стол кладет,
А верхнюю корочку на стол кладет,
Ест одну середочку.
Князю Владимиру тут нело́вко стало:
40 «Отку́ль, — говорит, — ты приехал, какая ты невежа?»
— «У моей-то, — говорит, — матушки Оме́лфы Тимофеевны
Калачики-то ешь — да пуще хоцетца,
По второму съешь — так пуще хоцетца,
А по третьему — то душа болит».
Тут они стали на спор походить, князья и бояры стали боротьца, и Дюк Степанович всех повы́метал. Стали пра́вдатьца — он всих повы́правдал: конь широки́ печоры хвостом выкрыл, больши́ моря в ускок вы́брал, солнышка батюшка Владимира вытащил с конем на́ землю из воды.
Сошлись они, съехались, сдумали у его коня отбирать. Он говорит: «Седьте, посадите кого на моего коня». Посадили Микитича Добрынюшку. Микитич Добрынюшка шапочку его не может нести, шапочку Дюкову, она весит двадцать пять пудов, перчаточки не может опять снести, тяжелы́ кажутца.
Письмо написал жены да матери, да и поехал спрове́дывать, каков дом да каково место. Сидит он, подъехал к ихному дому. Маменька говорит ро́нная: «Не наш сидит Дюк Степанович». А Добрынюшка сидел там.
Зашел пить и ись да за столом и заспа́л. Жена [Дюка] его взяла да и в свою спальню и снесла спать. Трое сутки спал, проспался да и говорит: «Надо быть я долгонько спал, трое суточки спал».
Всё высмотрел — по́дики медя́ные, а помелышки шелко́вые,
Городом назвать — так мал добре́,
А теремом назвать — так велик добре́.
105
Тут поехал он туда, где был [Дюк] посажен, в тюрьму посажен был. Поехал конё́м он обратно назад. Приехал, привез записки. Потом посмотрели да и выпустили его. Сел он на своего коня и поехал домой. Приезжал. Мать и жена срадовалися, — стрецали со слезами со горю́цима. «Не плачьте, маменька роди́ма и жена молода́, приехал я жив и здоров».
Стали жить да поживать. (И я боле ничего не знаю врать).