651

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТАМ*

ПОМОРЬЕ

Первая поездка Григорьева-собирателя по Архангельско-Беломорскому краю оказалась наименее продуктивной. Летом 1899 года он обследовал 9 населенных пунктов, расположенных на южном и юго-западном побережье Онежской губы — от города Онеги и его окрестностей до села Колежма неподалеку от Сумского Посада. Эту часть Поморья, на востоке граничащую с Летним берегом, а на западе — с Карельским берегом, местные жители называют Онежским берегом. Былинная традиция здесь клонилась к закату. Эпические песни он обнаружил всего в 5 деревнях, почти две трети опубликованных записей составили исторические песни, баллады и духовные стихи (народные песни религиозного содержания), причем значительную их часть Григорьев не включил в свой сборник. Среди 18 исполнителей было всего четверо мужчин. Единственным сказителем с относительно большим репертуаром оказалась Авдотья Лупентьевна Коппалина — от нее записано 6 былин, 4 баллады и 2 исторические песни.

Все 4 варианта былины «Илья Муромец и Сокольник» относятся к архангельско-беломорской версии сюжета: кратко описывается богатырская застава под Киевом, в редуцированном виде представлен второй сюжетный план (взаимоотношения «нахвальщика» с матерью); в одном из текстов сын Ильи Муромца назван «Подсокольником» (№ 26). Несмотря на очевидные признаки разрушения традиции (пропуск ряда эпизодов, сбивчивое повествование, переход с песенно-стихотворного строя на прозаический пересказ) в онежских записях встречаются оригинальные поэтические формулы и архаичные детали, свидетельствующие о недавнем бытовании местной модификации сюжета. Большинство сказителей, видимо, считали мать «нахвальщика» русской (имя — «Федосья», «Марья», «Омельфа», отчество — «Тимофеевна»). Два исполнителя полагали, что их варианты занесены на Онежский берег со стороны (№№ 2 и 8), третий заявил, что усвоил старину из книги (№ 8). Однако анализ позволяет считать тексты местными по происхождению.

Оба варианта былины «Две поездки Ильи Муромца» (название, вероятно, дано собирателем) записаны в дер. Колежма. Они местами совпадают почти дословно и представляют собой продукт распада более сложной по структуре эпической песни «Три поездки Ильи Муромца». Не случайно в обоих текстах сохранился мотив трех дорожек и исправление богатырем надписи на «сером валючем камне». В такой же редакции первая часть «Трех поездок Ильи» зафиксирована на Карельском берегу, на Выгозере (в былине Ф. Никитина конспективно рассказывается и о третьей поездке героя — Гильф., № 171). Всюду сказители использовали устойчивую формулу для характеристики раздумий богатыря на распутье, упоминали «Индею богатую» и «Корелу проклятую». (В других районах русского Севера эти топонимы чаще встречаются в былине о Дюке, но в записях из Поморья и с Выгозера их нет — Гильф., № 180; РПКП, № 193). В деталях повествования онежские варианты несколько отличаются от записей с Карельского берега. На Илью нападают 40 разбойников (в других поморских текстах — 40 тысяч); словесная перепалка с ними не дробится на несколько составляющих; богатырь избивает нападающих «шоломом»; обе певицы назвали разбойников «тотаринами». В рассказе о второй поездке сохранены разные элементы прототекста. В обоих вариантах формула отказа Ильи ложиться «ко стенке спать» оригинальна: «Дорожные люди не у стенки спят».

652

Онежские записи «Добрыни в Алеши» — особая редакция, композиционно-стилистически близкая к другим архангельско-беломорским модификациям сюжета. В них не развернут эпизод узнавания Добрыни матерью; о предстоящей свадьбе своей жены и Алеши Поповича богатырь узнает случайно от «калики перехожей»; поменявшись с ним платьем, он отправляется на свадебный пир. Как в ряде мезенских и кулойских вариантов, жена по игре на гуслях начинает догадываться, что гостей развлекает переодетый Добрыня. Оба текста завершаются иронической формулой северо-восточных регионов русского Севера: Ищо столько Олёшенька жонат бывал, ищо столько Поповиць с жоной сыпал». Онежские певицы не описывают поездку Добрыни, главный герой оказывается на несколько лет выключенным из повествования. Не исключено, что это — результат упрощения более сложной по составу эпической песни. На Зимнем берегу, Мезени и Кулое былину о неудавшейся женитьбе Алеши Поповича часто соединяли с сюжетом «Добрыня и змея». Следы контаминации есть и в тексте А. Коппалиной (№ 19). Мать предупреждает богатыря о возможной встрече со «змеей семиглавой». Мотив не получает развития. Полузабыт смысл опускания именного перстня в чару с вином. В обоих вариантах этого достаточно для восстановления супружеских прав Добрыни, что ослабляет эмоциональный заряд повествования. (Обычно богатырь велит жене: «Пей до дна — увидишь добра, а не пьешь до дна — не увидишь добра», после чего следуют драматические объяснения троих участников интриги.)

Григорьев первым из собирателей зафиксировал бытование былинного новообразования «Дунай и Настасья-королевична», обратил внимание на его генетическую связь с балладой «Молодец и королевична» и тенденцию к объединению с классической былиной «Дунай-сват» (см. подстрочное примечание собирателя на с. 108). Вскоре на Карельском и Терском берегах были записаны контаминированные тексты, в которых эти сюжеты объединены в одно произведение (Мил., №№ 62—64; ММБ, II, №№ 27—29). В Прионежье, на Выгозере и Кенозере эта эпическая песня тяготеет к балладному жанру, герои в ней безымянны («Молодец и королевична», «Молодец и худая жена»). Впрочем, и в Западном Поморье втягивание сюжета в орбиту героического эпоса свелось к использованию былинных имен. Дунай лишен каких-либо богатырских качеств, наказан за нарушение запрета и хвастовство. От А. Коппалиной записаны два произведения о Дунае, но в ее сознании они явно связывались друг с другом (см. примечания к № 18).

Историческая песня «Гнев Ивана Грозного на сына» записана Григорьевым в трех вариантах одного сюжетно-композиционного типа. Близкие на формульно-лексическом уровне, они, видимо, родственны по происхождению (исполнительницы — из дер. Колежма). В двух текстах отсутствуют начальные сцены, а в третьем кратко пересказаны финальные эпизоды. Местная редакция сюжета — модификация основной версии, активно бытовавшей в Прионежье, на Выгозере, Карельском берегу и в ряде других регионов Севера. В онежских вариантах не описываются события, вызвавшие у Грозного подозрения в «изменушке великой», не конкретизируется, в чем она. Царь велит казнить сына и принести его голову «на золотом блюде». В других районах этот мотив редок (см. ИП, 1960, № 233 — Карельский берег; № 257 — Московская губерния; № 259 — Зимний берег). Обычно Иван Грозный требует «вынуть сердце со печенью» или показать ему орудие казни — окровавленную саблю. Онежские певицы вкладывают оригинальную формулу в уста «Малютушки Скурлатова»: оправдываясь, он ссылается на царскую волю: «Да как это дело не на́шоё, да как наше-то дело поднацельноё, подначальноё дело повелённоё». (Ср. один из алтайских вариантов — ИП, 1960, № 235). В обоих онежских текстах на пиру царевич-доносчик не сразу решается назвать «изменщика». Как и в ряде записей из Прионежья, с Выгозера и Кенозера, он сокрушается: «Мне на братця сказать, да мне-ка брата жаль, на себя мне-ка сказать, да головы отстать» и все же предпочитает указать «на молодого на Фёдора Ивановица». На онежских вариантах сказалось балладное влияние. Используются развернутые троекратные повторы, нужные не для эпического замедления повествования, а для большей драматизации действия. Трижды царь вызывает желающих казнить царевича; трижды царица рассказывает «Миките Романовичу» о случившемся, но брат только с третьего раза понял, что от него требуется. Наибольшие разночтения — в финальных сценах. Лишь в одном варианте упоминается «Микитина вотчина» (село, укрывшись в котором,

653

любой становится «неприкосновенным» — № 16). В том же тексте Микита Романович заменяет на плахе царевича «холопом», в другом — более редкий мотив: убивает самого палача (№ 22).

Основной ареал бытования баллады «Дмитрий и Домна» — Пинега и Поморье. Все 4 онежских варианта принадлежат к одной редакции сюжета, позднее зафиксированной в окрестностях Сумпосада, на Карельском берегу и на Выгозере. Здесь характерна трагическая развязка — либо Домну казнит оскорбленный ею жених, либо она предпочитает самоубийство нежеланному браку. Сестра Дмитрия объясняет мнимое отсутствие брата тем, что он ушел охотиться на водоплавающих птиц и «за куницами да за лисицами, за цёрныма соболями сибирскима». В пинежских записях охота на пушных зверей не упоминается. В развитии действия важную роль играет вещий сон матери Домны, в трех вариантах она названа по имени: «Софья Микулицьна (Меркульицьна)». В остальном местные певицы не отступают от типовой сюжетной схемы. Оригинально, с использованием областных слов и местных реалий оформляются язвительные насмешки героини над внешностью Дмитрия («сутул-горбат да наперёд покляп», «жолты кудри заонезьския», «рець да корельския» и т. п.).

Онежский берег и окрестности Сумпосада (на границе с Карельским берегом) — основной район бытования баллады «Князь, княгиня и старицы». Севернорусская версия популярного в Европе сюжета об оклеветанной жене отличается устойчивой композицией, эпичностью повествования, стабильностью описаний и диалогов. Ряд оригинальных деталей и подробностей выделяет онежскую редакцию сюжета (к ней близки выгозерские и водлозерские записи). Исполнители не называют героя по имени, княгиню именуют «Катеринушкой» (южнее Сумпосада — «Агриппиной»; в других регионах героиня безымянна, а ее муж иногда получает какое-нибудь условное имя). В зачине подчеркивается разрыв в возрасте супругов («Женился князь да в девяносто лет, уж взял княгинушку да девяти годов»); в иных редакциях сюжета оба супруга — малолетки (№ 4). Видимо, под влиянием волшебных сказок местные певицы изменили традиционную развязку баллады: князь казнит одну из клеветниц, а вторая оживляет его жену (или обещает это сделать). Упоминаются старинные одежда и головные уборы («летник», «повойник», «кокошник»), средневековые реалии, связанные с княжеским бытом («кольчужный двор», «конюшон двор», «терема», «покои» и «новы горенки», «золоты ларцы», «сладкие меды»). Изредка мелькает лексика более поздних эпох («чаи-меды», «сладка водочка», «сладки пряники», «кореты»). Ряд оригинальных образов навеян старообрядческим бытом (описание вышивки: «Во пялах всё шито там по-Божьёму, <...> да всё по-книжному, <...> да по-уцоному» (№№ 13, 15 и др.). Возможно, со старообрядческими монастырями и «пустынями» связано то, что в севернорусских записях баллады в роли клеветниц выступают «две старицы, две монашицы»; по негативной роли и созвучию с «черноризницами» их нередко называют «чернокнижницами».

Оба онежских варианта баллады «Мать князя Михайла губит его жену» принадлежат к основной архангельско-беломорской версии сюжета с устойчивой композицией. Особенно близки они к записям соседнего Карельского берега. Имя героини в них отсутствует или сильно варьируется (на Пинеге ее обычно называют «Катериной»); об убийстве жены герою сообщают слуги или «соседи порядовные» (в пинежских текстах обычно — «нянюшки»); иные реалии используются в диалоге сына с матерью, оттягивающей момент узнавания и развязку. Вылавливание из моря «колоды белодубовой» с телом княгини имеет поэтическое развитие: князь отпускает в море «рыбину в пятьсот рублей», «в целу тысищу», которые попадают в сети при забрасывании первой и второй «тони».

***

№ 1. Граф Паскевич и смерть генерала. Поздняя, лиро-эпическая историческая песня, отражающая события кавказских войн до половины XIX века.

«Граф Аскевич» — И. Ф. Паскевич (1782—1856), с 1827 года — «командующий Кавказским корпусом и управляющий Кавказским краем» (Путилов, с. 385).

«Большая измена» Паскевича — домысел или перенесение из других исторических песен.

№ 2. Наезд на богатырскую заставу и бой сына Ильи Муромца с отцом. Вариант примыкает к архангельско-беломорским редакциям сюжета (развернутый мотив богатырской

654

заставы под Киевом; демонстрация «нахвальщиком» необыкновенной силы; описание его взаимоотношений с матерью; ее наказ низко кланяться «старому да седатому» и др.). Свою единственную старину исполнитель усвоил от отца, бывшего незаурядным сказителем, владевшим классическим формульным стилем. Оригинальные поэтические образы связаны с реалиями промыслового быта поморов: «А-й не лёд трещит, не bглы сыплются» (ст. 120); «Еще батюшко синё море да сколыбfитсё» (ст. 125); «Как не рыбинка да стрепетнеласе» (ст. 166; аналогичное сравнение есть в одной из мезенских былин — Аст., № 20, ст. 129). В тексте есть и признаки разрушения традиции. В финале былины «нахвальщик» нападает на Илью Муромца в Киеве — обычно он пытается убить спящего богатыря в шатре; вместо «трубки долговидной» (то есть подзорной трубы) упоминается «полотенце долговидноё»; «копье бурзамецкое» («буржамецкое») превратилось в «бургоминское»; на богатырской заставе оказываются персонажи исторических песен «Никитушка Романович» и «Кострюк-Демрюк».

№ 3. Отъезд Добрыни и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Вариант содержит черты местной редакции сюжета. С архангельско-беломорской традицией его роднит еще одна деталь: Алеша Попович именуется «князем первобрачным», а жена Добрыни — «княгиней другобрачной». Илье Муромцу отведена необычная для него роль активного участника сватовства. Но это — не домысел исполнительницы, а традиционный, хотя и редкий мотив архангельско-беломорских редакций сюжета (ср. Григ., № 3 228, 342, 361, 371; Онч., № 95). Другая формула «Уж он бьет челом да во праву ногу» частично совпадает с аналогичным стихом в былине А. Коппалиной (№ 19). В тексте есть схождения и с записями из Прионежья, но мотивы не развернуты или дефектны («два голуба» воркованием «спровоцировали» возвращение богатыря домой; мать не узнает Добрыню, заявляя, что ее сын выглядел иначе).

№ 4. Князь, княгиня и старицы. Примыкая к онежской редакции сюжета, текст содержит детали, роднящие его с записями из других регионов русского Севера. Княгиня не названа по имени; возраст князя — двенадцать лет; возвратившись домой, он в гневе ударяет копьем «в широки ворота» — ср. кенозерские варианты (Гильф., № 253; МГУ-1958, т. 12, № 6). Единственный онежский текст, не говорящий об оживлении княгини.

«Меци-кладенци», видимо, попали в балладу из волшебных сказок.

№ 5. Бой Ильи Муромца с сыном. Вариант необычен. Это, вероятнее всего, результат индивидуального творчества исполнительницы или ее учителя. В былине описывается бой Ильи Муромца с «нахвальщичком Добрынюшкой Микитушкой», оказывающимся его сыном. Застава под Киевом не упоминается, поединок — случайная встреча героев в чистом поле, «стар казак» сразу побеждает своего противника. С сюжетом «Илья и Сокольник» связаны демонстрация силы и ловкости обоими соперниками до начала боя, ход поединка, расспросы о «роде-племени» побежденного богатыря, выявление кровного родства, связывающего обоих героев. Второй сюжетный план, типичный для северо-восточных редакций былины, практически отсутствует. Однако в прототексте предыстория «нахвальщика», видимо, излагалась (отсюда — немотивированное убийство героем своей матери. Имя и отчество у нее чисто русские — «Марья Тимофеевна». В тексте встречаются стереотипы былинной традиции Онежского берега: описание богатырской поездки; формула «сходилисе они да на кулачный хват»). Даже искажение «полотенце долговидное» есть в варианте другого местного сказителя (№ 2).

№ 6. Вдова, ее дочь и сыновья-корабельщики. Севернорусская обработка популярного у восточных славян сюжета о встрече неузнанных сыновей с матерью, что едва не приводит к инцесту. Текст, как и другие поморские варианты, содержит немало примет поморского быта. Мать пускает «дубоцик» с младенцами во «сине море солоное» (в других регионах — «на Дунай-реку») и просит его убаюкать, воспоить и воскормить ее детей; отправляется с дочерью «Богу молитисе» (в записях с Терского берега — «во темны леса» — ММБ, II, с. 90); сыновья становятся корабельщиками.

№ 7. Оника-воин. Один из «старших» духовных стихов, восходящий к христианской письменности раннего средневековья. Особенно популярен среди старообрядцев северных регионов, поскольку утверждает греховность гордыни и бессилие человека (даже непобедимого воина) перед лицом смерти. Текст дефектен, крайне беден эпическими формулами. Исполнитель, не владея песенно-стихотворной формой произведения,

655

часто сбивался на прозаизмы и немотивированные повторения. О возможной генетической связи варианта Полузёрова с рукописным прототекстом свидетельствует книжная лексика Сбивчивый рассказ о безуспешных попытках «Оники» поднять «ядрышко» — не механическое перенесение из былины «Святогор и тяга земная» (на Онежском берегу она собирателям не встретилась), а начало одной из севернорусских версий духовного стиха об Анике-воине.

№ 8. Получение Ильей Муромцем силы, связь его с женщиной и бой с сыном. По словам исполнителя, он усвоил былину, когда ее читал по книге один из его земляков (Григ., I, с. 41). Если это утверждение и справедливо, то лишь в конспективном пересказе «Исцеления Ильи Муромца». Стихотворную часть старины («Илья и Сокольник») А. Поташов пропел; она примыкает к архангельским редакциям сюжета. К некоторым типовым эпизодам и формулам можно найти близкие параллели в трех архангельских вариантах, опубликованных в сборнике П. В. Киреевского (ср. Кир., I, с. 46; Кир., IV, с. 6 и 12). Однако здесь еще более традиционных мотивов и образов, роднящих его с былинами Онежского берега (№№ 2, 5, 26) и отсутствующих в более ранних по времени архангельских записях. Ни в одной из трех архангельских публикаций XIX века не говорится об убийстве «нахвальщиком» своей матери, а в двух вариантах она вообще не упоминается. В былине Поташова этот мотив имеется; говорится в ней и о том, что сверстники попрекают юного богатыря безотцовщиной. Оригинально и выразительно подчеркивается уверенность нахвальщика в своих силах: он просит «поединьщичка» у чистого поля, а «не дашь, дак я силко́м возьму!» (ст. 1—3, 32—34). Удачно переосмыслена формула длительного поединка. Обычно богатыри бьются «со добрых коней не слезаючи». Сказитель пропел последний стих: «У своих добрых коней не быва́юцись», поскольку его герои «боролисе-возилисе», сойдя с коней (ст. 133—135).

№ 9. Князь, княгиня и старицы. Текст содержит элементы местной редакции сюжета (включая и упоминание «кольчужного двора»). «Чаи-мёды» в ст. 29 — пример срастания архаичных и поздних бытовых реалий (см. также № 35).

№ 10. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Местная редакция сюжета. Окончание баллады певица вспомнить не смогла.

№ 11. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Несмотря на скомканный финал, это один из лучших поморских вариантов баллады в сборнике Григорьева. Содержит не только все основные элементы местной редакции сюжета, но и некоторые детали и формулы, характерные для пинежских записей. Отправляясь на «собраньицо» к сестре Дмитрия, Домна одевает наряды трех типов, в том числе «платьицо самомертвоё». (У старообрядцев широко распространен обычай заранее готовить «смерётную одёжу».) Мать девушки не только пересказывает содержание своего вещего сна, но и толкует его: «Я совсем тебя, дитятко, потеряю». Прозаическая развязка не совсем обычна: мать Домны «убилась», упав на камень; после самоубийства героини на эти же три ножа «пал» и «князь Митрей».

№ 12. Иван Грозный и его сын. Певица не припомнила, но сохранившиеся эпизоды изложены обстоятельно, с использованием большого количества чеканных формул.

№ 13. Князь, княгиня и старицы. Онежская редакция сюжета сочетает эпическую размеренность и обстоятельность повествования с напряженным драматизмом; охотно использует повторы, традиционные стереотипы, архаичную лексику.

14. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Один из самых полных текстов поморской редакции сюжета. Использован сравнительно редкий вариант развязки: Домну казнит жених-неудачник (обычно повествование завершается самоубийством героини). Оригинален насмешливый отзыв девушки о сне матери: «Куды ноць прошла, да туды сон пройдёт» — ст. 76. (Типовая формула русской эпической поэзии звучит иначе: «Сама ты спала, сама себе сон видела».)

№ 15. Князь, княгиня и старицы. Один из лучших вариантов местной редакции сюжета. Идеализирующая деталь «Добры конюшки да по колен в шолку» (ст. 69) семантически противопоставлена клеветническим словам стариц: «Добры конюшки да по полен в назьму» (в навозе — ст. 39). Аналогичный поэтический образ см. в № 13, ст. 86, а у землячки исполнительницы А. Коппалиной кони стоят «по колен в серебру» (№ 35, ст. 83). «Глубок терём» в ст. 61 — случайная оговорка певицы (см. стих 31 — «во глубок погрёб»).

656

№ 16. Иван Грозный и его сын. Самый полный онежский вариант этой исторической песни. Правда, в конце исполнительница перешла с пения на пересказ, который Григорьев, скорее всего, зафиксировал не дословно. (Об этом свидетельствуют следующие фразы: «Голову казненного холопа принесли на царские очи», «был неприкосновенным», «царь позволил»). Это — единственная запись с Онежского берега, в которой хотя бы вскользь упоминается «Микитина вотчина» (село, в котором нарушители закона могут укрыться от преследований). Вместо царевича Никита Романович «всунул» под саблю палача «холопушка верного» (в варианте № 22 срубает голову самому Малюте). Вместе с тем в данном варианте отчетливы признаки разрушения: старшим сыном царя оказывается «Добрынюшка Ивановиць» (имя былинного богатыря, видимо, мало что говорило исполнительнице); город «Опсков» (от словосочетания «повывел измену изо́ Пскова») превратился в «Лопский». Индивидуальным домыслом является объяснение смысла словосочетания «курёва стоит»: «Курёва — то есь народы, люди добрые». На самом деле областное слово «курева» означает облако пыли, поднявшееся в воздух; севернорусские сказители часто использовали его при описании богатырской скачки.

№ 17. Дунай и Настасья-королевична (Молодец и королевична). А. Коппалина придерживалась типовой для этого произведения композиционной схемы, использовала традиционные образы и формулы. Представления певицы о королевстве, где служил Дунай, путаны: герой «загулял» «к королю в Литву»; в другом месте король назван «шаховинским; в былине «Дунай-сват», исполнявшейся как естественное продолжение данного произведения, богатырь ищет невесту для князя Владимира «во той ли земли да шеховинския, у того ли у короля да леховинского» (то есть польского — № 18), но в той же Литве. В обоих текстах это государство устойчиво осознается как иноземное: слуги короля именуются «пановьями-улановьями», «злыми погаными тотаринами».

№ 18. Дунай. Вариант органично связан с предыдущей эпической песней «Дунай и Настасья». Об этом свидетельствуют имена собственные, наименование иноземного королевства то «Литвой», то «землей шеховинской», а короля — «леховинским» (польским), как и в предыдущем тексте. Сам Дунай напоминает королю о своей прежней службе ему. Но «Дунай-сват» — классическая эпическая песня; в ней герой в полной мере проявляет свои богатырские качества. Сам вызывается добыть невесту для князя Владимира, и хотя берет с собой «две дружиночки <...> да супротив меня» (то есть достойных его самого спутников), практически действует в одиночку. Исключительная сила Дуная косвенно подтверждается тем, что под тяжестью принесенного им «ерлыка» (грамоты, письма) «дубовая дощечка пригибаласе». (Этот поэтический образ изредка используется для характристики вражеского посла в былинах о татарском нашествии.) Добрыня, обычно сопровождающий Дуная-свата, в варианте не упоминается. Вторая часть сюжета, нередко отсутствующая в архангельско-беломорских записях, конспективно изложена прозой (в пересказе собирателя — см. заключенные в кавычки слова исполнительницы). Примечательно, что невесту и свою дружину богатырь отправляет в Киев морем на кораблях, а сам едет «горой», где и встречает Настасью-поляницу. Это еще один мотив, связывающий обе старины о Дунае. (В финале предыдущего текста Настасья уехала из родного города «во чисто полё»). В других вариантах былины плавание на кораблях не упоминается.

№ 19. Купанье Добрыни и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Вариант не выходит за рамки местной редакции сюжета. Немногочисленные разночтения с былиной другой онежской певицы А. Каменевой (№ 3) не носят принципиального характера. В данном тексте сохранились следы контаминации сюжетов «Добрыня и Алеша» и «Добрыня и змея», известной и в ряде других регионов Архангельско-Беломорского края. Ложные слухи о гибели Добрыни распускает не Алеша Попович, как обычно, и не Илья Муромец, как у Каменевой, а безымянная «калика перехожая». Небольшая по объему старина Коппалиной открывается оригинальным лирическим по характеру запевом (ст. 1—3), отличается стройной композицией, насыщена развернутыми эпическими формулами и повторами. Замена Киева «Новым-городом» в ст. 82—83 — случайная оговорка исполнительницы (см. стихи 85, 92, где назван Киев).

657

№ 20. Мать князя Михайла губит его жену. Текст занимает промежуточное положение между пинежскими модификациями сюжета и редакцией, бытовавшей на Карельском берегу. С поморскими вариантами его роднит еще одна специфическая деталь — Михайло называет свою жену «белой беляной». Необычна роль слуг: сначала они обманывают хозяина, а потом говорят правду о судьбе его жены. Баллада Коппалиной гораздо эпичнее варианта ее землячки (№ 31). В ней использованы классический былинный стих (11—15 слогов в строке), архаичная песенно-поэтическая лексика («хрупщатая камочка», «валючьё каменье», «невода шелковые», «пшеница болопшонная», «слуги верны, безызменны» и др.).

№ 21. Две поездки Ильи Муромца. Текст того же композиционного типа, что и другая запись Григорьева в дер. Колежма. Рассказ о первой поездке богатыря почти идентичен в обоих вариантах, разночтения — в частных деталях. У Коппалиной искажено название «Индеи богатой» («Гнея богатая»), чуть полнее перечень и характеристика ценностей, которыми обладает Илья. Во второй поездке — традиционный мотив: Илья выпускает из погреба пленников коварной девицы. С вариантом Выгозера Ф. Никитина совпадает оригинальная формула «Сама летит!», сопровождающая падение хозяйки в подстроенную ею ловушку — «глубок погрёб».

№ 22. Иван Грозный и его сын. Несмотря на пропуск ряда эпизодов, вариант превосходит по объему другие онежские записи Григорьева: повествование обстоятельно, обильно развернутыми повторами. В композиционно-стилистическом плане текст близок к № 16. К редким мотивам относится убийство палача царским шурином. Имя Малюты Скуратова в тексте слегка искажено — «Мальгута Скурлатов сын». Упоминание Литвы в ст. 178 («Приехал Микита в свою Литву») — нарицательное имя существительное, обозначающее вотчину, край или страну («Поехали молодцы по своим ордам, по своим Литвам»).

№ 23. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Образец поморской редакции сюжета, художественно превосходящий варианты землячек А. Коппалиной. К сожалению, исполнительница не смогла пропеть балладу до конца, а прозаический пересказ финальных сцен Григорьев не счел нужным записать. В ст. 15—16 — логическая неувязка: Домна хулит внешность Митрия, но называет его «заонежскии кудри» «молодецькими».

№ 24. Мать продает Ивана Гостиного сына. Баллада записана только в Западном Поморье и на соседнем Выгозере. Вариант, видимо, принадлежит к древнейшей редакции сюжета (см. также Гильф., № 172 и Черн., № 53). В большинстве других записей эта самодостаточная эпическая песня дополняется перенесениями из других произведений (купцы отдают героя «во солдатики»; сюжет контаминируется с балладой «Горе»; вносятся мотивы лирических песен — три ласточки у тела убитого на чужбине воина). Обилие вариаций — косвенный признак их позднего возникновения. Впрочем, и в данном тексте есть прозаический «постскриптум», навеянный волшебными сказками. Имя «Ивана, гостиного сына», скорее всего, позаимствовано из былины об этом герое. Встречается только в двух вариантах (см. также Гильф., № 172 — Выгозеро), в других герой назван «Иванушком» или вообще безымянен. Вряд ли он изначально принадлежал к купеческому сословию («гость» — купец; Коппалина называет его еще и «князюшком»). Иван торгуется с купцами, выговаривая самые выгодные для матери условия сделки. Приводимая в других текстах мотивировка заставляет сомневаться в сравнительно высоком социальном статусе героя (чтобы «до гробной доски ей да не скитатисся»; «не ходила бы старуха бедна по миру, не сбирала бы ломтей резаных...»). Использованы две формулы, отсутствующие у Никитина (описание того, как Ивана заковали в кандалы, и точная в деталях картина отплытия корабля). «Купцы-вавилоняна» фигурируют еще в варианте выгозерского певца, а искаженно — и в записи с Карельского берега («купец Павел Павилонович» — Черн., 53).

№ 25. Козарин. Единственный вариант былины из Онежской губы; в соседних регионах Поморья, на Пинеге и Мезени относится к числу наиболее популярных. Текст отлично скомпонован, в основе композиции — принцип повторов, чаще всего троекратных. Исполнительница владела былинной фразеологией, обладала богатым набором постоянных формул и эпитетов. Использован развернутый плач русской полонянки, отсутствующий или редуцированный в большинстве записей Архангельско-Беломорского края. Однако сюжет старины А. Коппалиной предельно прост. Нет

658

предыстории Козарина, эпизода с вещим вороном, не рассказывается об угрожавшем инцесте, возвращении дочери к родителям. Имя героя названо в самом конце былины. Имя «Елисафия» — эхо духовного стиха «Егорий и змей».

№ 26. Наезд на богатырскую заставу и бой Подсокольника с Ильей Муромцем. Коппалина помнила старину нетвердо, пропустила или скомкала некоторые важные эпизоды; запамятовала имена большинства богатырей, стоящих на заставе; опустила рассказ о выезде Добрыни против «нахвальщичка», не упомянула о кровном родстве Ильи и Подсокольника, о чем позволяет догадываться лишь немотивированное убийство Омельфы Тимофеевны. Но текст богат редкими деталями и формулами. Некоторые сближаются с вариантом Архангельского уезда (Кир., IV, с. 12). Соперника Ильи зовут «Подсокольником» (в сборнике Киреевского — «Сокольником»), его мать — «Омельфой Тимофеевной» («Амелфой Тимофеевной»). О своей родословной юный богатырь говорит: «Я-й от батюшка от камешка от ладыря, я-й от матушки Омельфы Тимофеёвной». Видимо, сказители с Онежского берега переосмыслили традиционную формулу, сохранившуюся в более ранней архангельской записи и обозначавшую пространственные понятия («От моря я от Студеного, от каменя я от Ла́тыря, от той от бабы Лата́горки»). Эти схождения не свидетельствуют о прямой генетической связи данных вариантов. В былине Коппалиной немало других элементов, отсутствующих в тексте Архангельского уезда и зафиксированных Григорьевым в Онежской губе.

№ 27. Князь, княгиня и старицы. Типовой онежский вариант, не выходящий за рамки местной редакции сюжета. Единственное отклонение от нее — княгиня не названа по имени. В финальной сцене использована оригинальная «формула невозможного»: живая и мертвая вода находится под «камешком плавучим» (ср. № 35, в котором фигурирует «сер камешек»).

№ 28. Нашествие французов в 1812 году [Смерть Лопухина]. Григорьев ошибочно определил сюжетную принадлежность произведения. На самом деле это песня о гибели генерала В. А. Лопухина (1757 г.), участника Семилетней войны. Лишь отдельные строки связаны с темой войны 1812 года (упоминание «френцуза», его угрозы пройти «Русеюшку» и зайти в «камянну Москву»). Традиционный сюжет песни о Семилетней войне передан достаточно полно; правда, Лопухин превратился в «Лопухова», а в финальном эпизоде его заменил безымянный персонаж, один из умирающих русских воинов. Упоминание «сударушки» — результат искажения воспринятого на слух текста. Обычно умирающий Лопухин хочет написать «государю самому» о беспорядках в армии. В обращении «Вы казаки, вы поляки, удалые молодцы» слово «поляки», видимо, ассоциировалось с «полем», а не с «Польшей».

№ 29. Нашествие французов в 1812 году [Смерть Лопухина]. Текст почти дословно повторяет предыдущий и, вероятно, восходит к тому же источнику. Совпадают даже искажения («вы казаки, вы поляки...», «мелкой пещёрской силы» вместо «солдатской») и фонетические аномалии («френцуз», «лист-бумажку со ярбом», то есть гербом).

№ 30. Братья-разбойники и их сестра. Баллада чрезвычайно популярна во многих областях России, композиционно стабильна; варьирование касается отдельных формул и деталей повествования. Влиянием поморского быта правомерно объяснить то, что братья разбойничают на море (ст. 16—21); в большинстве других регионов — на суше или на большом озере («на шумячем, на гремячем на Онегушке»). Финальная сцена опущена, но драматическое узнавание родственников подразумевается. Смена повествования от третьего лица на рассказ от имени героини (со ст. 8) характерна для этой баллады.

№ 31. Мать князя Михайла губит его жену. Запись, как и № 20, частично перекликается с поморскими записями, частично — с пинежскими. Только традиционная деталь «востра сабля переломилась» заменена индивидуальной новацией: «у коня дуга сломилась».

№ 32. Две поездки Ильи Муромца. Текст на всех уровнях близок к варианту А. Коппалиной из той же деревни (№ 21). Исполнительница не называет стоимость ценных вещей из снаряжения богатыря, зато использует идеализирующие эпитеты («седёлышко неседлано», «плётоцька несвистана»). Словосочетание «убить-склонить», видимо, результат разрушения эпической формулы «под меч склонить». Во второй части сюжета описывается угощение Ильи Муромца хозяйкой; не говорится о ее

659

пленниках, но подчеркивается, что и вторую часть подписи на камне богатырь опроверг: «Во дороженьку съездил, жона́той не стал».

№ 33. Туры. Обособившийся запев былины «Василий Игнатьевич и Батыга»; большинство ее записей приходится на долю Западного Поморья, известна она и в казачьих областях. Старина о Василии Игнатьевиче в Поморье не зафиксирована собирателями, самые близкие районы ее бытования — Онего-Каргопольский край, Мезень; один вариант найден на Пинеге. Эпический запев, предвещающий нашествие татар на Киев, поморы обычно переосмысляли, воспринимая его как символическую картину крушения истинной веры (см. стихи 20—27).

№ 34. Соловей (Будимирович). Былина известна только в севернорусских записях, основной район ее бытования — Онего-Каргополье; в других регионах, в том числе и в Поморье, найдены единичные варианты. Текст почти не имеет отклонений от общерусского стандарта. В зачине былины описывается лишь корабль «Соловеюшка» (обычно упоминаются тридцать судов, среди которых богатством убранства выделяется корабль заезжего «гостя»). Ст. 16 позаимствован из духовного стиха «Голубиная книга», а ст. 53—56 — из местной редакции исторической песни о гневе Ивана Грозного на сына, входившей в репертуар певицы (Григ., I, с. 118). Описание швартовки парусника (ст. 18—21) навеяно реалиями повседневного быта поморов, занимавшихся охотой на морского зверя, рыболовством и торговлей. Видимо, певица смутно представляла себе статус «солнышка Владымёра славнокиёвска»: Забава — «доць купецеска» (ст. 29) называет его «родным батюшкой» (ст. 65). Необычна развязка былины — воспользовавшись неосмотрительностью Забавы, Соловей увозит ее на своем корабле. Здесь можно усмотреть влияние популярных баллад о похищении девушек. Но не исключено, что в Поморье сохранилась память об архаичном обычае «умыкания невест» (не случайно герой ведет переговоры только о торговых делах, а не о сватовстве; ср. одну из печорских записей — БП (Свод), № 165).

№ 35. Князь, княгиня и старицы. Текст содержит все детали и подробности местной редакции сюжета. Как и в других вариантах из дер. Колежма, «старици, монашици» не были в доме князя. Идеальный порядок в княжеском дворе подчеркнут гиперболой — «добры кони <...> по колен в серебру стоят» (ср. №№ 13 и 15 — «добры кони да по колен в шолку»). В тексте встречаются отдельные неточности и незначительные искажения. Слово «кубыль» употреблено вместо «колыбели»; возможно, это — вариант диалектного слова «кубель» (короб, берестяная котомка). «Без повойницька, в одной кокошницку» (ст. 22) — должно быть «без платочика, в одном кокошничке» (или «повойничке», как в №№ 15 и 27). Дело в том, что эти головные уборы не одевали одновременно (повойник носили в будние дни, кокошник — по праздникам, а сверху их повязывали платками). В ст. 71 механическое соединение характеристик, относящихся к разным объектам, привело к алогизму: «платьицо <...> исчищоно да позаплесняло».

№ 36. Туры. Позднее эпическое новообразование. Синицина припомнила лишь начальные строки произведения. «Башня да треугольняя» — искажение «башни наугольной» (см. № 33, ст. 6).

***

ПИНЕГА

В отличие от Западного Поморья, где былина «Илья Муромец и разбойники» воспринималась как часть старины о трех доездках богатыря, на Пинеге бытовала самостоятельная эпическая песня о встрече «старого казака» со станичниками. Все записи сделаны на средней Пинеге только от мужчин. Некоторые из них осознавали ее как песню, а не старину, и утверждали, что раньше ее пели хором (Григ., I, с. 471, 598). Тексты стабильны и сюжетно-композиционно, и лексически. Лишь в некоторых варьируется развязка — богатырь не устрашает разбойников, как обычно, а уничтожает их (№ 208) или просто уезжает, доказывая, что за его конем никому не угнаться (№ 206). Местные певцы использовали целый ряд оригинальных деталей и формул. Герой едет по дороге, ширина которой «три сажени печатные», а глубина — «доброму коню до черева, <...> добру молодцу до стремени булатного»; станичники «хотят они старого ограбити, полишити свету белого, укоро́тать века долгого». Перечисляя свои ценности,

660

богатырь особо выделяет чудесные пуговицы на куньей шубе; упоминает о «чаре винной, похмельной», для покупки которой у него припасены деньги; подчеркивает достоинства своего коня: он «уносит меня от ветру, от вехоря, он уносит меня от грому, от молнии, он уносит меня от стрелы каленое» (№ 162 и др.). Все пинежские варианты отличаются предельной краткостью (от 28 до 62 стихов). Ни в одном из них главный герой не назван по имени, это — «стар матёр человек (муж)».

Одна из самых популярных на соседней Мезени былина «Илья Муромец и Сокольник» от пинежан записана Григорьевым лишь в двух вариантах. В них опущены важные эпизоды, однако на принадлежность текстов к архангельско-беломорской версии сюжета указывают специфические детали и второй сюжетный план (взаимоотношения Ильи Муромца с матерью юного богатыря — см. примечания к №№ 40, 129).

Былина «Дунай-сват», одна из самых популярных в северо-восточных регионах европейской части России, занимает скромное место в эпическом репертуаре Пинеги. Она записана здесь от двух сказителей; один из них вторую часть сюжета пересказал прозой (№ 37), второй смог припомнить лишь начальные эпизоды (№ 63). По композиции и стилю тексты обычны для архангельско-беломорской традиции.

Несмотря на многочисленные признаки кризиса эпической традиции, на Пинеге записано три варианта архаичной и сравнительно редкой былины «Алеша Попович и Тугарин». В этом регионе бытовала редакция, близкая к сюжету «Илья Муромец и Идолище». В чертах Тугарина-великана нет ничего змеиного; не описывается поединок богатыря с ним, конфликт разрешается в палатах князя Владимира (№ 50) или в чистом поле под Киевом, куда Алеша велит «волоци» своего противника. Пинежские сказители сохранили немало архаичных мотивов и деталей повествования (см. примечания к №№ 50, 212).

Пинежский край — основной центр бытования севернорусской баллады «Дмитрий и Домна». Григорьев записал ее здесь в 18 вариантах (все — от женщин). Схема сюжета стабильна, тексты разнятся лишь степенью сохранности и второстепенными деталями повествования. Местная редакция сюжета, частично смыкаясь с поморской, имеет ряд своеобразных элементов. Насмехаясь над неприглядной внешностью жениха, Домна обызвает его «кутырой боярской». А. Д. Григорьев не без оснований видел в этом искажение мини-формулы «тур боярский», имеющейся в двух вариантах (№№ 62, 101) и в дефектном виде — еще в двух балладах («походка <...>, как у тыры боярьскоё» — №№ 127, 174). Отличаются от поморских записей и другие портретные детали («голова, как пивной котёл», сравнение Дмитрия с «кошкой ордастой», «собакой горластой» и т. п.). В трех вариантах Домна уподобляет жениха «сове заонеськой» (№№ 62, 101, 127; ср. записи из Западного Поморья и с Выгозера). Говоря о мнимом отъезде брата на охоту, сестра героя не упоминает пушных зверей. Прямо противоположна онежской редакции роль, отведенная матери героини. Она не только не предупреждает девушку об опасности, но сама велит ей отправиться на «бесёду» к сестре Дмитрия. Домна же убеждена: «Мне не зов идёт — омман идёт». Как только она приходит в дом жениха, по его приказу запирают двери и ворота; Дмитрий подносит невесте чару с вином, иронизируя над ее насмешками, а потом силой увозит ее к венцу. Большинство текстов завершается самоубийством героини. Отчество сестры Дмитрия устойчиво — «Михайловна», а имя варьируетя («Овдотья», «Федосья», «Ульяна», «Олена»). Почти во всех текстах Домна берет на «беседу» «платьё венцельнеё, друго заруцельнеё», «третье свадебно», а в трех вариантах, предчувствуя беду — «платьицё да умёршо» (№№ 62, 177, 203). Пытаясь вырваться на свободу, девушка просит жениха отпустить ее на могилу отца, чтобы «попросить бласловленьиця»; при этом иногда упоминается старинное название гроба «крепко домовищицё» (№№ 127, 135, 151, 182, 184). В двух пинежских текстах очевидны следы индивидуального творчества певиц. (Традионного князя Дмитрия заменяет былинный персонаж «цярь Кощавиць» — № 91; вопреки уговорам матери героиня отвергает брак с Дмитрием и уходит в монастырь — № 134). Один из вариантов не укладывается в рамки местной традиции, близок к поморским записям и занесен на Пинегу со стороны (№ 91).

Не меньшей популярностью пользовалась в этих краях и баллада «Мать князя Михайла губит его жену». Григорьев записал 32 варианта и не раз отказывался от

661

записи ввиду высокой стабильности текстов. Все они принадлежат к основной севернорусской версии сюжета; в большей мере смыкаются с записями из Западного Поморья, с Мезени и Зимнего берега, в меньшей — из Прионежья и Кенозерско-Каргопольского края. Некоторые оригинальные формулы и детали повествования характерны для всех местных модификаций сюжета и зафиксированы по среднему и нижнему течению Пинеги. Имя княгини обычно «Катерина» («Екатерина»); мать Михайла заявляет, что невестка находится в горнице, ушла в церковь, реже — к соседям на «бесёду»; о свершившемся преступлении герою рассказывают «нянюшки» (23 варианта), изредка — слуги (2 варианта). В текстах доминирует необычный способ самоубийства: князь бросается в море (15 вариантов против 6, в которых он «подкалывается» на ножах). Почти все певцы использовали развернутое описание примет, символизирующих несчастье в доме: «Его добрый конь подпнулся, со кудрей шляпа свалилась, востра сабля переломилась». Ненависть свекрови к невестке ничем не мотивируется (в Прионежье и Кенозерско-Каргопольском крае обычно говорится, что князь Михайла «женился — не спросился, обвенчался — не сказался»). В каждом втором пинежском тексте нарушается хронологическая последовательность событий (сначала — тревожные предчувствия героя, а потом — действия его матери).

Другие мотивы встречаются либо в записях с нижней Пинеги, либо в среднепинежской редакции сюжета. На средней Пинеге (выше дер. Шотогорка) и ее притоке Покшеньге отлучка героя мотивируется его отъездом «на грозну службу велику», а в понизовских деревнях — поездкой в чистое поле или за море (лишь в № 55 — «на грозную царскую службу»). Наказ Михайлы матери поить-кормить его жену «медами-сахарами» певцы с нижней Пинеги нередко дополняют или заменяют пожеланием не будить ее к заутрене, а будить к обедне. (Столь необычная просьба, видимо, связана с тем, что Катерина беременна.) В записях из этого района устойчиво повторяется навет свекрови: «Она слуг всех притомила, коней добрых да заморила». Особый интерес представляет замена «серого горючего камешка», которым свекровь «выжигает» младенца из утробы невестки, «лисоугольем» или «живоугольем», «угольем горецим» и т. п. (17 вариантов, все со средней Пинеги). Имеется в виду древесный уголь, заготовки которого составляли важную статью дохода северян. В понизовской модификации сюжета оригинальные элементы встречаются в 2—4 вариантах. Мать Михайлы все делает вопреки наказу сына (№№ 80, 95), демонстративно готовит баню, чтобы извести невестку («нет ни пару, нет ни жару...» — №№ 55, 64, 106, 110); в финале двух вариантов она тоже бросается в море и погибает (№№ 47, 55).

Все восемь вариантов баллады «Братья-разбойники и сестра» записаны Григорьевым в низовьях Пинеги. За исключением одного текста, генетически связанного с традицией Зимнего берега (№ 67), они принадлежат к местной редакции сюжета, где типовая композиционная схема соединена с оригинальными деталями повествования. В разбойники уходят не все братья: одного из них «вода взяла», второго — «земля взяла», третьего сдали «во солдатики» и т. п. Сестру выдают замуж за «поморина богатого» (обычно — «за морянина»). Супруги отправляются в гости в лодке, разбойничьему нападению они подвергаются на берегу. В двух вариантах традиционный сюжет дополняется личными домыслами исполнителей, мотивами из других баллад (№№ 75, 77).

На Пинеге хорошо сохранились не только старинные баллады, но и созданное на их основе местное новообразование «Чурильё-игуменьё». Это произведение генетически восходит к популярной балладе «Василий и Софья» (Балашов, с. 381). В нем использованы те же сюжетные ходы, имена молодоженов «Василий» и «Снафида». Все четыре варианта записаны Григорьевым в нижнем течении реки, где баллада о Василии и Софье не зафиксирована, в то время как на средней Пинеге ее не забыли (см. № 131). Другие детали позаимствованы из сатирической песни «Чурилья-игуменья»: действие перенесено в монастырь Благовещения, роль отравительницы (отравителя) отведена «Чурилье-игуменье», в трех вариантах отчество Снафиды — «Давыдьевна». О длительном бытовании этого балладного новообразования свидетельствует высокая стабильность текстов, а также наличие ряда оригинальных мотивов и формул (добывание яда у «змеи серопегой»; характеристика монастырского вина; отказ Снафиды пить его раньше Василия: «Уши не живут выше головы, жёны боле не живут мужовьей»; чудесным

662

образом появившиеся на руках надписи, предвещающие «пресветлой рай» невинно погубленным героям баллады и «кромешной ад» их отравительнице).

К скоморошинам примыкают небылицы («шутовые песни») — небольшие по объему песенки юмористического содержания, состоящие из серии формул невозможного и повествующие о невероятных событиях и явлениях (песенно-стихотворный аналог сказок-небылиц). На Пинеге общий набор типовых мотивов достаточно широк, но каждый исполнитель комбинировал и компоновал их по-своему, нередко перемежая тирады стихов шутливыми рефренами. Иногда небылицы соединялись с пародиями, а в одном из текстов — даже с «серьезной» стариной «Илья Муромец и Идолище» (№ 138).

№ 37. Дунай. Типовая редакция сюжета с наличием нестандартных деталей. Алеша Попович характеризует неосведомленность киевлян уникальной формулой, противопоставляя им бывалого Дуная («Наш народ не бывальщина, наш народ не ежжальщина»). Раздосадованный поведением Алеши, Дунай обзывает его «злым лихим наговорщичком», «котельной пригариной» (последнее прозвище встречается в двух шенкурских вариантах старины о Василии Буслаеве — Кир., VII, с. 3 и 8). Оригинален поистине богатырский способ передачи информации на расстояние: герой пускает в шатер первую стрелу — и его спутники пробуждаются «от крепкого сну», стреляет второй раз — седлают коней, третий — бьют вражескую силу. (В некоторых версиях сюжета «Илья Муромец и Калин-царь» богатырь посылает одну стрелу, наказывая ей поразить не ко времени разоспавшегося Самсона Самойловича; в «Наезде литовцев» и старине о царе Соломане герои «мобилизуют» свои дружины троекратными звуковыми сигналами.) Изображая «царство леховинское», сказитель смешивает атрибуты западного и восточного миров, проявляя удивительную для северянина историческую осведомленность (не только «тотарин», «пановья-улановья», «жалеза немецкие», «тележка ордынская», но и «кони ногайские»). Как и в записях с Мезени, отец невесты пренебрежительно отзывается о князе Владимире, он, мол, не стоит «одного персна мизенного» его дочери (ст. 99—100). Есть в тексте отдельные отступления от традиции. Алеша Попович не только указывает на Дуная как на потенциального свата, но и характеризует дочерей иноземного короля; состязаясь в стрельбе из лука, богатырь оказывается искуснее своей жены. Неудачны индивидуальные новации сказителя (король созывает войско, заиграв в гусли «по-военному»; на берегах реки, образовавшейся от крови богатыря, будут жить «донски казаки»).

№ 38. Первая поездка Ильи Муромца. Единственный традиционный по корням пинежский вариант былины (текст Екатерины Александровны — продукт индивидуального творчества певицы; см. примечание к № 180). Сравнительно небольшой по объему, он содержит практически все основные эпизоды, характерные для архангельско-беломорской редакции. Некоторые детали повествования в других записях крайне редки или вообще уникальны. Илья Муромец освобождает от осады «Малый Киев» («Малый Киевец» или просто «Киевец» упоминается в двух вариантах старины «Чурила и князь» — КД, № 18; Рыбн., № 168); в награду за это просит выдать ему «грамоту торханную» («несудимую», предоставляющую определенные льготы). Отношение к спесивому Чуриле выражено емким постоянным эпитетом «пустохвальщишшо»; оригинальная гипербола использована для характеристики плененного Ильей чудовища: «Взглянул Соловей не по-хорошему — тут Чюрило пустохвальщишшо на корачки пал». Вместе с тем в былине Иконникова очевидны и признаки разрушения традиции. В зачине действие приурочено к городу Мурому, с королем которого Илья бется «о велик заклад» — между заутреней и обедней доехать до Киева, что органично лишь для старины «Иван Гостиный сын». К тому же «королями» в русском эпосе именуют иноземных правителей. Необычна и развязка — богатырь отпускает Соловья на свободу. Избиение вражеского войска осью тележной, видимо, перешло из былин о Василии Буслаеве (безоружный Илья, как правило, сражается дубом, вырванным с корнями).

№ 39. Василий Буславьевич. Единственная былина о Василии Буслаеве, записанная Григорьевым на Пинеге, где объединены оба сюжета о богатыре. В первой части эпически обстоятельно описаны этапы конфликта Василия и его названых братьев с новгородцами и примкнувшим к ним «старишшем Макаришшем». Второй сюжет

663

изложен конспективно, не всегда логично. Не рассказывается о посещении героем Иерусалима, о глумлении над человеческим черепом; Василий перепрыгивает через роковой камень на коне, что вызвало у сказителя затруднения. В описании поездки «на горы Сионскиё» полностью выветрились христианские мотивы паломничества ко святым местам, она продиктована стремлением «посмотреть <...> сильних и храбрых богатырей». Держась стилистики эпической поэзии, В. Шибанов иногда использовал чуждую фольклору лексику («генерал», «бал», «чернявой вяз» вместо «червленого»).

№ 40. Бой Ильи Муромца со своим сыном Сокольником. В тексте отсутствуют финальные эпизоды (убийство Сокольником матери и вероломное нападение на спящего Илью Муромца). Сюжетно вариант примыкает к мезенским редакциям. Уезжая от беременной сожительницы, богатырь оставляет ей крест и перстень, чтобы в будущем можно было опознать своего сына или дочь. Противник Ильи именуется «Сокольником», в разгар поединка герой видит на нем свой «чуден крест» и узнает сына. В уста Ильи вложена редкая формула: он ищет в поле «поединщиков, супротивников» (ср. один из поморских вариантов: аналогичный вызов чистому полю бросает молодой «нахвальщичек» — № 8). Сказитель варьировал имя матери Сокольника, называя ее то «Марьей Бурдуковной» (ст. 3), то «бабушкой Бурдуковной» (ст. 65), то «бабушкой Златыгоркой» (ст. 62).

№ 41. Терентий муж. Типичный образец былины-скоморошины — эпической песни юмористического, балагурного характера. В отличие от других произведений такого рода («Ловля филина», «Усы»), она не оригинальна по сюжету: это переделка популярной бытовой сказки о разоблачении и наказании неверной жены и ее любовника. Ориентация на эпическую поэзию проявилась не только в песенно-стихотворном строе скоморошины, использовании былинных формул и словосочетаний, но и в том, что главные герои наделены именами собственными, а само действие приурочено к Новгороду. Сказитель четко осознавал жанровое своеобразие произведения, называя его не «стариной», а «перегудкой» (Григ., I, с. 164). Возможно, этот народный термин связан с гудком — смычковым музыкальным иснтрументом, упоминаемым в былине М. Кривополеновой «Вавила и скоморохи» (там же один из персонажей назван «Перегудой» — № 121). Комический эффект усиливает соседство высокой эпической и сниженно-бытовой лексики («люди вежливыя, оцесливыя»; «гусельки звончаты» — «саноцки за собой волокут», «шапка малиновка», «кафтан василькового сукна» и др.).

№ 42. Братья-разбойники и их сестра. Нижнепинежская редакция сюжета. Как и в № 49, обычно безымянная сестра разбойников названа «Марфушкой». Популярный мотив запоздалого раскаяния братьев дополнен обещаниями поить-кормить и холить овдовевшую сестру.

№ 43. Поездка Алеши Поповича в Киев. Певица смогла припомнить лишь начало былины (до появления богатыря в палатах князя Владимира). Текст близок к № 50 и, вероятнее всего, восходит к тому же источнику. Ростовский поп назван «Федором», слуга Алеши — «Васильюшком»; в надписи на придорожном камне совпадают названия всех трех городов, включая необычный для былин сибирский топоним «Тобольско». В обеих былинах богатырь велит слуге седлать только одного коня («...бери коня себе белого» или «доброго»), что выглядит нелогично. Алеша и Василий едут «ко грыни («гридни») ко киевской». Единственное расхождение носит частный характер: нетрадиционное отчество «Клеменьевна» при имени княгини Опраксеи.

№ 44. Сорок калик со каликою. По композиции и стилистическому оформлению вариант примыкает к архангельско-беломорским модификациям сюжета. Особенно близок он к кулойско-мезенским записям, уступая лучшим из них в детализации повествования. В тексте доминирует героизация образов «калик перехожих» (бродячих исполнителей духовных стихов и паломников). Их громогласное пение характеризуется яркими гиперболическими образами (князь Владимир «не мог <...> на коне сидеть, <...> на земли стоять»; в Киеве «россыпаласе стена да белокаменна»). С язвительным комизмом описано унизительное наказание, которому паломники подвергли неучтивого Алешу Повоича. Другая небычная гипербола косвенно указывает на психологическое состояние разгневанной княгини Опраксеи (она с такой силой хлопнула дверью, что из стены «кирпицьё выпало»). Как и во многих других севернорусских текстах, невиновность героя доказывается посредством чуда, но конкретная реализация мотива

664

необычна: воскресший Михайла встречает паломников в церкви (то же в двух печорских вариантах — БП (Свод), №№ 171, 174). Певица изменила имена некоторых персонажей. Место Добрыни Никитича занял «Никитушка Романович», популярный герой песен об эпохе Ивана Грозного. К традиционному имени княгини Опраксеи добавлено отчество «Клементьевна» (как и в былине «Алеша и Тугарин — № 43). В основном не выходя за рамки эпического лексикона, Сивкова иногда употребляла не характерные для него слова и формы («господа калики да переложил», «Опраксеи <...> Миша пондравился»).

№ 45. Чурило и неверная жена Племяши. Единственный пинежский вариант былины, заметно отличный от мезенских и кулойских записей. Примыкает к редакции сюжета, известной на Зимнем берегу, в дер. Зимняя Золотица. Но оригинальных мотивов и деталей меньше, спутаны или искажены некоторые имена. На тайный визит Чурилы к жене «Племяши» указывает их крестовый брат «Омелюшка» (в золотицкой традиции — Алеша Попович). Служанка принимает сторону хозяйки и пытается выгородить ее (в ст. 40—42 использованы мотивы, характерные для пинежских записей баллад «Мать князя Михайла губит его жену» и «Князь Роман жену терял»). Появление в доме чужих вещей жена объясняет тем, что их оставили «бабкины ребятушка». Как и в золотицких вариантах, перечень чурилиных вещей далек от идеального эпического мира: «синь кафтанчик», «черна шляпа». Нет в тексте и аллегорических иносказаний, которыми богаты записи из других регионов (опять-таки исключая Зимний берег). В финале обманутый муж казнит обоих любовников. Как и в некоторых золотицих записях, жена перед этим пытается отравить постылого мужа. Певица назвала Племяшу «Епленковичем», хотя традиционно это отчество для Чурилы («Чурила Пленкович»). Оригинальные элементы: действие приурочено к церковному празднику Воздвиженья (14 сентября по старому стилю), когда не вовремя «выпадала пороха снегу белого». Супружеская измена трактуется как своеобразное наказание за хвастовство молодой женой. Чурила пеняет Племяше: «Лучшо хвастал бы золотой казной». На редкость выразительна единственная в былине иносказательная формула в устах Екатерины: она притворно хвалит мужа, сравнивая убийство Чурилы с уничтожением «лихой травы» в чистом поле (ст. 71—75).

№ 46. Братья-разбойники и их сестра. Текст содержит все основные композиционно-стилистические элементы местной редакции сюжета. Несколько иначе характеризуется судьба братьев, не ставших разбойниками (одного из них мать отдала «в роботушку», второго — в солдаты, третьего «в полон взяли». Певица уточнила, что на привале не спал тот разбойник, которого «в караул поставили» (ср. № 77).

№ 47. Мать князя Михайла губит его жену. Один из двух вариантов, где традиционная развязка дополняется самоубийством матери Михайла (ср. № 55). Необычна и нелогична мотивировка отлучки героя. В церковь не принято брать боевое оружие, да и верховая поездка туда не занимает много времени.

№ 48. Платов в гостях у француза. Самая популярная «младшая» историческая песня; до революции ее знал или слышал чуть ли не каждый мужчина, служивший в армии. В этом вымышленном сюжете отразилось любовное отношение народа к одному из героев Отечественной войны 1812 года атаману казачьего Войска Донского М. И. Платову. Сравнительно позднее происхождение песни отразилось на ее лексическом составе («чай-кофий», «графин водки», «патретик» и др.).

«Француз» — Наполеон Бонапарт.

№ 49. Братья-разбойники и их сестра. Текст не выходит за рамки пинежской редакции сюжета, отклонения касаются частных деталей повествования (сестра разбойников названа «Марфушкой» — ср. № 42; они уводят ее «в свою хижинку»).

№ 50. Приезд Алеши Поповича в Киев и убиение им Тугарина. Большая часть повествования (ст. 1—63) до мельчайших деталей совпадает со стариной Сивковой из соседней деревни (см. примечания к № 43). Можно говорить о генетическом родстве вариантов, но Лемехова усвоила прототекст гораздо лучше: эпизоды и формулы у нее полнее и живописнее. (См., например, характеристику городов, в которые ведут разные дороги, и причины, по которым богатырь и его слуга отказываются ехать в Чернигов и «во Тобольскоё» — ст. 18—30). Реальным отголоском средневекового феодального этикета правомерно считать редкий в былинах мотив: Алеша «выговариваёт» своему слуге, который вяжет коня к золотому кольцу — оно предназначено для коня

665

«самого» князя Владимира (ст. 43—48). Заключительный эпизод конспективен по характеру (певица припомнила его его с трудом, по просьбе собирателя). В облике Тугарина отсутствуют явные атрибуты змея или змеевича, подчеркнута лишь сверхъествественная природа («цюдо цюдное», «зверищо Тугары́нище») и невероятное обжорство. Однако способ расправы с врагом (Алеша велит рассечь его на куски, сжечь их «на жарко́м огнЬ» и развеять пепел) заставляет вспомнить аналогичные действия по отношению к драконам и многоглавым змеям в сказках, мифологических сказаниях и духовных стихах. (Если ограничиться отсечением голов, чудовище может воскреснуть.) Такая же казнь «Гогарина» описана в другом пинежском варианте (№ 212).

№ 51. Небылица. Текст — комбинация наиболее популярных на Пинеге «формул невозможного», дополненная юмористической зарисовкой семейно-бытового содержания.

№ 52. Подвиги Добрыни и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Сводная былина о Добрыне из трех сюжетов («Добрыня и змей», «Добрыня и Настасья» и «Добрыня и Алеша») — единственный текст, записанный Григорьевым от 13-летней Маши Тотолгиной. С местной эпической традицией он не имеет точек соприкосновения и, вероятнее всего, восходит к печатному источнику. Близкие по содержанию, композиции и оформлению большинства эпизодова варианты записаны от пинежанки А. Булыгиной (1982 г.), жителей Карелии Н. Антошкова (1938), Н. Ремизова (1939) и В. Зайцева (1945). Все пять текстов компилятивны по характеру, содержат оригинальные элементы, свойственные традициям разных областей России. О единстве их первоисточника свидетельствует и тот факт, что сказители использовали целый ряд нетрадиционных мотивов и формул, явно сочиненных составителем этой «поэмы» о Добрыне. В варианте Тотолгиной события, связанные с женитьбой богатыря, изложены скупо, зато сюжеты «Добрыня и змей» и «Добрыня и Алеша» выделяются обстоятельностью изложения и особой близостью к книжному прототексту. (Добрыня бросает змею в глаза горсть песку; столкновение с Настасьей изображается как богатырский поединок; князь Владимир поручает герою получить дани «с царя Дона» и т. д. Подробнее см.: Указатель, 6, № 18; 11, № 20; 12, № 42.)

№ 53. Братья-разбойники и их сестра. Текст обычен для местной традиции, не содержит каких-либо оригинальных подробностей.

№ 55. Мать князя Михайла губит его жену. Как и в некоторых других понизовских вариантах (№№ 64, 106, 110), свекровь сразу готовит баню не для мытья, а для убийства («без жару и без пару, без теплой водицы, без холодной ключевицы»). Развязка баллады усложнена: мать Михайла не только раскаивается в содеянном, но и сама кончает жизнь самоубийством (ср. запись с нижней Пинеги — № 47).

№ 57. Братья-разбойники и их сестра. Краткий вариант. Драматичная сцена узнавания родственников опущена. В отличие от других пинежских текстов (кроме № 77) в разбой уходя все девять братьев. Их сестра выходит замуж за «торговщичка» (то же в № 77, в других записях социальное положение ее мужа не конкретизируется). Супруги с малолетним сыном плывут по воде, что дополнительно подчеркивается фразой «сели в лодочку да на серёдочку» (то же в № 75). В других вариантах об этом свидетельствует формула «на третий день приставать стали»).

№ 61. Цюрильё-игуменьё. Вариант содержит все основные мотивы и детали, характерные для этого эпического новообразования. (см. преамбулу). Игре на гуслях, которая должна утешить Снафиду, семантически противопоставлено задание «Цурилья-игуменья»: «Дайте-тко Снафиды да несушёной ржи молоть». В отличие от других пинежских записей текст хранит мотив деревьев, вырастающих на могилах влюбленных (заимствование из сюжета «Василий и Софья» — см. № 131). «Цюрилье» наливает пиво в «стокан»; другие певицы использовали более традиционные лексические средства: «рог» (№№ 65, 68), «цяра» (№ 98).

№ 62. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Помимо типовых для местной редакции сюжета, вариант содержит оригинальные детали. Домна сравнивает Дмитрия и с «туром боярьским», и с «совой заонеською» (обе формулы крайне редки в пинежских записях). Драматизм повествования усилен: мать советует дочери взять «платье цветноё» и «платьё винцяльнеё», а девушка берет еще и платьё «умёршое» (см. также №№ 177, 203). В ироническом монологе Дмитрия (ст. 121—126) использованы некоторые образы,

666

выпавшие из отзыва Домны о его внешности (ст. 9—16) — «кошка ободрастая», «собака горластая». Девичьи посиделки у сестры жениха названы «суботоцькой» (ср. № 91) и «игрищицём». В ст. 117—118 эпическая «чара» заменена обыденно-бытовым «стоканом».

«Свещи воскуяровы» (ст. 142) — «свечи воску ярого».

№ 63. Дунай сватает невесту князю Владимиру. Начало былины. Содержание фрагмента обычно для архангельско-беломорской редакции сюжета. Некоторые формулы отличаются обстоятельностью, обилием живописных подробностей (портрет красавицы-невесты в ст. 18—23, описание принятых королем предосторожностей, которые должны уберечь его дочь от всех бед — ст. 42—50). Процесс забвения традиции дал путаницу имен: главный герой назван «Здунинаем», невеста Владимира — «Парасковеей», а ее сестра — «Опраксеей».

№ 64. Мать князя Михайла губит его жену. Типичный для понизовских деревень вариант баллады. На его объеме сказалось отсутствие одного из сюжетообразующих мотивов и развернутого повтора (рассказ «нянюшек» или слуг о случившемся). Готовя баню, свекровь сразу обнаруживает свой злой умысел («да нет ни пару, да нет ни жару...»; ср. №№ 55, 106, 110).

№ 65. Цюрильё-игуменьё. Обычный для местной традиции текст. Некоторые подробности певицей опущены (добывание «зелья лютого» у змеи). Старец, предрекающий «Цюрилью» кару за содеянное, назван «Павлом» (то же в № 98). В отличие от других вариантов наказание не только предсказывается, но и свершается — убийца влюбленных «скрозь землю просел».

№ 66. Небылица. Обычный набор «формул невозможного» дополнен юмористической картиной семейно-бытового содержания. В качестве рефрена использован риторический вопрос: «Не то ли старина да побывальщина?» Текст интересен удачным использованием внутренней рифмы («Окульки в люльки», «у сметаны два Степана» и др.).

№ 67. Братья-разбойники и их сестра. Исполнительница усвоила балладу от матери, которая родилась и выросла на Зимнем берегу (Григ., I, с. 234). Вариант содержит все основные элементы золотицкой редакции сюжета, заметно отличной от пинежской (см. БПЗб, №№ 152, 155 и др.). Вдова живет в Киеве; свою дочь она выдает замуж «за того купца за мурянина» (искаженное «морянина»), героиня затем именуется «муряночкой» («моряночкой»). Супруги отправляются в поездку на лошадях, ночуют в шатре. С золотицкими записями баллады совпадает характер расправы разбойников с путниками («мурянину ссекли буйну голову, мала детишша убили о сыру землю»), а также указание на то, что до ухода в разбойники братья «лелеили» свою сестру.

№ 68. Цюрильё-игуменьё. Краткий вариант баллады с пропуском важных сюжетообразующих мотивов (ничем не мотивировано враждебное отношение «Цюрилья» к Василию и Снафиде).

№ 71. Мать князя Михайла губит его жену. Типичный образец понизовской модификации сюжета. Содержит практически все характерные для нее мотивы, выдержан в классическом формульном стиле. Особенно выразительна сцена самоубийства героя: он обращается к матери сырой земле с просьбой расколоться на все четыре стороны, а потом — «задвинуться». Возможно, мотив навеян похоронными плачами. Но не исключена его изначальность в одной из нижнепинежских обработок баллады (см. № 110, где эпизод более развернут).

№ 73. Небылица. Стандартная комбинация «формул невозможного» осложнена шутливой зарисовкой бытового характера и рефреном «Цюдо ле, братцы, да не цюдо ле?» Оригинален образ «певуна» (петуха), поющего «старину» (былину).

№ 75. Братья-разбойники и их сестра. Текст содержит элементы местной редакции сюжета, но сильно разрушен. Опущена сцена узнавания родственников, не указывается, что разбойники — братья героини. Финальные эпизоды, видимо, навеяны балладами типа «Мать продает сына», «Вдова и ее сыновья-корабельщики» (брошенный в море мальчик спасается на острове, его подбирают корабельщики и т. д.).

№ 77. Братья-разбойники и их сестра. Вариант примыкает к местной редакции сюжета, содержит ряд характерных ее мотивов (супруги плывут в лодке; разбойники нападают во время их привала; один поставлен «караульщицьком» — ср. № 46). Инидивидуальная новация певицы (или ее учителя) — замена «богатой вдовы» «христьянином».

667

Исполнительница не помнила балладу до конца, о родственных связях персонажей можно только догадываться (у героини девять братьев, столько же было и разбойников).

№ 79. Мать князя Михайла губит его жену. Исполнительница смогла припомнить лишь начало баллады, близкое к другим вариантам с нижней Пинеги.

№ 80. Мать князя Михайла губит его жену. Традиционная для Пинеги редакция сюжета с некоторыми пробелами (не рассказывается о недобрых приметах и возвращении героя с полпути, о вылавливании «белодубовой колоды» с телами княгини и младенца). Дрокина — единственная певица с нижней Пинеги, дополнившая наказ Михайла матери пожеланием давать княгине высыпаться. Однако использованные в ее формуле реалии (ст. 5—11) не имеют ничего общего со среднепинежскими записями. Как и в № 95 (тоже с низовьев Пинеги), мать князя делает все наоборот.

№ 91. Кощавич-царь и его невеста Домна. [Дмитрий и Домна.] Вариант стоит особняком среди пинежских записей Григорьева: он содержит только элементы местной редакции сюжета, известные и в других районах Архангельско-Беломорского края. Единственное исключение — упоминание «суботоцьки» (деревенских посиделок), ср. № 62. Некоторые ключевые мотивы роднят балладу Юдиной с поморской редакцией сюжета. (Мать Домны рассказывает и расшифровывает свой вещий сон, уговаривая дочь не идти в дом жениха; в финале «царь Кощавиць» срубает голову несговорчивой невесте — в других пинежских текстах она сама накладывает на себя руки.) Возможно, эта редакция баллады занесена на Пинегу из Поморья. Впрочем, в прошлом она могла бытовать здесь параллельно с основной модификацией сюжета. Некоторые детали портрета жениха (ст. 5—8), его имя «царь Кощавиць»; упоминание «другой земли», в которой он живет; немирный характер сватовства и расправа с героиней (несмотря на ее согласие подчиниться силе и выйти за него замуж), скорее всего, навеяны былинами о татарском нашествии и Идолище Поганом. Текст имеет черты индивидуального новотворчества певицы.

№ 94. Омельфа Тимофеевна выручает своих родных. Текст представляет собой эхо эпической баллады «Авдотья Рязаночка». См. также № 130. (Ред.)

№ 95. Мать князя Михайла губит его жену. Опущены мотивы недобрых примет и возвращения героя домой с полпути, устойчиво повторяющиеся во всех пинежских записях, кроме № 80. С № 80 совпадает и противопоставление наказа князя Михайла и действий его матери (ст. 4—7, 8—9), но лексически формулы певиц заметно разнятся.

№ 98. Цюрильё-игуменьё. Традиционная для Пинеги редакция сюжета осложнена типовым фольклорным мотивом благодарной змеи (она согласна дать «зелья лютого», если спасут от огня ее детей). Вероятнее всего, он заимствован из волшебных сказок. Аналогичный эпизод встречается в ряде архангельских вариантов былины о Михайле Потыке, но на Пинеге эта старина собирателями не зафиксирована. Как и в № 65, спасающий душу затворник назван «Павлом» (он предрекает «Цюрилью» адские муки).

№ 99. Мать князя Михайла губит его жену. В балладе пропущены многие сюжетообразующие мотивы (отъезд героя и наказ матери; его возвращение домой и расспросы матери; выяснение правды о судьбе жены). Традиционное описание недобрых примет заменено формулой «Его сердецюшко болело».

№ 101. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Типовой вариант местной редакции сюжета. Некоторые детали встречаются в пинежских записях довольно редко (Домна сравнивает жениха с «туром боярьским» — см. № 62 и «совой заонеськой» — см. №№ 62, 127; по приказу князя слуги запирают ворота и двери — см. №№ 62, 135 и др.). Насмешки героини над внешностью «Митрея» противопоставлены похвалам других людей (ст. 9—19; см. №№ 184, 200 и др.).

№ 106. Мать князя Михайла губит его жену. Типовой вариант, со всеми основными элементами пинежских редакций сюжета. Один из немногих текстов, где мать князя Михайла сразу обнаруживает свои намерения извести свою невестку (см. №№ 55, 64, 110) Необычна развязка баллады — князь Михайло «помёр <...> от своёй-то он от смерти». Няньки не только говорят хозяину всю правду, но и удерживают его от первой попытки самоубийства. Этот мотив нередок в записях как со средней, так и с нижней Пинеги (№№ 110, 160, 167 и др.).

668

№ 107. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Обычная для Пинеги редакция сюжета, но с развернутой отповедью жениха «гордливой» и «пустолайковатой» невесте (ст. 60—67).

№ 110. Мать князя Михайла губит его жену. Обычный для Пинеги вариант местной редакции сюжета, содержащий лишь ряд сравнительно редких мотивов (свекровь готовит баню не для мытья, а для убийства невестки — ср. №№ 55, 64, 106; «наньки» удерживают хозяина от первой попытки самоубийства. В их рассказ о случившемся включена избыточная информация о том, что известно герою и не должно быть известно слугам — ст. 48—55. А. Чащина подробно описала смерть Михайла, по просьбе которого «раскололась мать сыра земля», приняв в свое лоно «дубову колоду» с телами князя, княгини и младенца (ср. другой нижнепинежский текст — № 71).

№ 113. Молодость Добрыни и бой его с Ильей Муровичем. За исключением финальных сцен певица не выходила за рамки традиционной сюжетной схемы. Особенно подробен рассказ о молодости Добрыни, о его обучении воинскому искусству (он учится «на тур богатырский жа» — значение этого слова собирателю выяснить не удалось). Как и в других былинах, Кривополенова охотно пользовалась развернутыми общеэпическими формулами, в ее тексте немало архаичных слов и словосочетаний, былинных оборотов речи; сказительница иногда их переиначивала («копьём шерматить» вместо «шурмовать», «стравеной мешок» вместо «травяного»). Действие приурочено к Киеву, а не к Рязани. Отец Добрыни назван «Микитой Родомановицем»; необычное отчество, возможно, навеяно сатирической балладой «Старина о большом быке», в которой рассказывается о похищении быка у боярина Ромодановского — Балашов, с. 416. Заключительный эпизод перенесен из былины «Илья Муромец и Сокольник», но в сбивчивом пересказе Кривополеновой доминируют ее личные домыслы.

№ 117. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Вариант М. Кривополеновой в основном соответствует стандартам местной традиции. Формула в ст. 72—73, вероятнее всего, позаимствована из былин, а в следующих стихах мотив насильственного сватовства получает дальнейшее развитие — слуги жениха хватают Домну «за белые рецюшьки да злацёны персни́ серебреные» и приводят ее к хозяину. Сказительница удачно детализировала сцену самоубийства героини: один нож она наставила «против серьця ретивого», а второй — «противо горла ревливого» (ст. 130—133).

№ 120. Князь Михайло губит свою первую, а его мать вторую его жену. Текст не принадлежит к числу лучших старин и «стихов» Кривополеновой. Некоторые строки и целые тирады не имеют близких параллелей в традиционном фольклоре и, видимо, сочинены исполнительницей (ст. 3—7, 30—33, 38—43). В одном произведении объединены два балладных сюжета — «Князь Роман жену терял» и «Мать князя Михайла губит его жену». Сделано это механически, первая и вторая части логически не связаны друг с другом; кроме главного героя, в них фигурируют разные персонажи. Обе жены Михайла носят одно имя «Катерина», но первая именуется «пожилой», а вторая — «молодой». Это — единственная деталь, мотивирующая поведение героя и хоть как-то связывающая воедино два самостоятельных сюжета. В первой части немало оригинальных деталей и подробностей, которые правомерно считать новациями исполнительницы (отъезд князя и княгини из дома, прощание матери с дочерью, самоубийство Настасьи). Вторая часть более традиционна. Видимо, под влиянием волшебных сказок «белодубова колода» заменена «сыродубовой боцькой» (в нее свекровь «заколотила» невестку и младенца — ср. № 55). О преступлении матери князю сообщают не няньки, как в большинстве пинежских вариантов, а слуги (ср. № 152). Способ самоубийства героя Кривополенова не конкретизировала («собе да тут смерти придал»).

№ 123. Небылица в лицах. Лучший пинежский вариант небылицы. М. Кривополенова использовала целый ряд традиционных «формул невозможного», отсутствующих в текстах ее земляков. В заключительном эпизоде доминируют пародийные элементы: о набитом дураке Гулейке рассказывается в возвышенно-эпическом стиле. Название произведения восходит к рефрену: «Небылица в лицах, небывальщина, // Небывальщина да неслыхальщина».

№ 125. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Исполнительница не помнила балладу до конца. Пропетая ею часть содержит все приметы пинежской редакции сюжета.

669

Называя героиню и «Домной Фалилеёвной», и «Катериной Михайловной», певица, очевидно, просто напутала, приписав Домне имя сестры «Митрея Михайловиця».

№ 127. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Оставаясь в русле местной традиции, текст Соболевой содержит сравнительно редкие для нее детали и подробности. В балладе приводится типовой фольклорный портрет красавца (так «люди-ты» отзываются о внешности «Митрея князя» — ср. №№ 101, 127 и др.). Домна сравнивает его с «тырой боярьской» и «совой заонеськой» (ср. № 62, 101). За героиней, которую заманили в дом жениха, запирают «двери накрепко» (ср. №№ 147, 182 и др.). В тексте рядом с архаизмом «кре́пко домови́щицё» (гроб — ст. 129) употребляется не свойственное лексикону древнейших баллад слово «бутылоцька» (ст. 102).

№ 129. Встреча Ильи Муромца с Добрыней, Святыгоркой и со своим сыном. В тексте механически соединены две старины — «Поединок Добрыни с Ильей Муромцем» и «Илья и Сокольник». Единственная композиционная скрепа, которая хотя бы формально могла связать оба сюжета («старый казак» поочередно борется с двумя младшими по возрасту богатырями), певицей не использована. Во второй части ее произведения Илья сразу узнает сына по перстню, что автоматически исключает поединок между ними. Первый сюжет исполнительница запомнила в его традиционном виде (упоминается родной город Добрыни Рязань; Илья живет в Муроме, а не в Киеве; подчеркивается не просто богатырская сила юноши, а его борцовское искусство; несмотря на победу над Ильей, он признает его старшим названым братом и др.). В рассказе о встрече отца с сыном традиционных по содержанию и стилю эпизодов почти нет; юный богатырь не назван по имени; его мать из «Златыгорки» превратилась в «Святыгорку»; Илья видит в сыне своего преемника и намерен в будущем передать ему коня, боевое снаряжение и «крест царя небесного». В большинстве описаний и монологов преобладают неумелые стилизации Кобелевой под народные эпические формулы с использованием книжной лексики («осенила его да дума черная», «обнажил» булатный нож, «прозрел» на своего сына, драгоценный камень «воссияет в ём» и др.).

№ 131. Василий и дочь князя Владимира София. Краткий вариант одной из самых популярных русских баллад; единственная фиксация этого сюжета на Пинеге. Вопреки традиции отцом Софьи оказывается былинный князь Владимир, а отравительницей влюбленных — мать Софьи, а не Василия.

№ 133. Мать князя Михайла губит его жену. Типовой образец среднепинежской редакции сюжета.

№ 134. Князь Дмитрий и его невеста Домна. В тексте О. Черемшихи традиционно только начало, но и здесь ключевое действие необычно (сестра «Митрея» сватает Домну за своего брата). Начиная со ст. 38, повествование напоминает духовные стихи об уходе девицы в монастырь, популярные в старообрядческой среде. Судя по «рубленому» стиху, обилию ничем не обоснованных повторов, почти полному отсутствию фольклорно-поэтических формул, эта часть текста — результат индивидуального творчества певицы.

№ 135. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Текст содержит все основные элементы пинежской редакции сюжета, включая и довольно редкие. Домну силой удерживают в доме жениха, запирая ворота и двери, а потом против ее воли везут венчаться; гроб по-старинному назван «домовищем».

№ 136. Мать князя Михайла губит его жену. Обычный для средней Пинеги вариант. Имеются почти все специфические элементы местной редакции сюжета.

№ 138. Небылица; Илья Муравец и Издолищо. Редкий случай использования небылицы в качестве запева к старине, повествующей о воинских подвигах богатыря. Рефрен небылицы пять раз повторяется и в рассказе об «Илье Муравице», превращаясь в художественный стержень произведения, что в какой-то мере роднит его с пародиями на былины. Текстуально этот фрагмент наиболее близок к № 73. Сюжет «Илья и Идолище» изложен конспективно; внимание сосредоточено на основных действиях богатыря, опущены характерные для этой былины диалоги.

№ 139. Мать князя Михайла губит его жену. Наряду с типовыми элементами среднепинежской редакции сюжета, текст содержит сравнительно редкий для местной традиции мотив. Михайло трижды пытается покончить с собой, «нянюшки, маленьки»

670

дважды его удерживают, но в третий раз «не схватили, <...> не сдержали» (см. №№ 143, 146, 167). Способы самоубийства во всех четырех вариантах одинаковы: князь бросается на булатные ножи, «в огоницёк гореций», «в синё морё Хвалыньско».

№ 141. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Отклонения от типовой для Пинеги редакции сюжета касаются отдельных деталей (действие прикреплено к «царству Московскому», «государству Российскому» — ср. № 161; фигурирует даже «Кремль город» — ст. 1—3 (ср. с былиной об Алеше Поповиче и Тугарине — № 212); в формуле-характеристике коня упоминается реалия позднего времени «ядро каленое» — ст. 26).

№ 142. Мать князя Михайла губит его жену. Вариант обычен для среднепинежской традиции. Единственное отступление от нее: мать князя Михайла заявляет сыну, что невестка «на три ножыцька булатны да покололась»: Видимо, это домысел исполнительницы (самоубийство Катерины не вяжется с тем, что она якобы «стала горда и спеслива»).

№ 143. Мать князя Михайла губит его жену. По композиции и стилю — среднепинежская редакция сюжета. Певица использовала сравнительно редкий мотив — главный герой тражды предпринимает попытку самоубийства (см. №№ 139, 146, 167). Образ свекрови-клеветницы дополняется еще одной удачной деталью: она приписывает невестке собственные неблаговидные деяния («она слуг всех затомила, коней да заморыла» — ст. 11—13, 51—53, 56—58).

№ 144. Мать князя Михайла губит его жену. Текст близок к другим среднепинежским вариантам, образующим местную редакцию сюжета.

№ 145. Мать князя Михайла губит его жену. В основном не отступая от традиционной для средней Пинеги композиционной схемы, певица использовала более пространную формулу наказа князя Михайла матери (ст. 6—14) и детализировала ее попытки объяснить отсутствие невестки различными отговорками. Указание на погреба глубоки, где княгиня якобы разливает «разные вина», перенесено из баллады «Князь Роман жену терял».

№ 146. Мать князя Михайла губит его жену. Типичный образец среднепинежской модификации сюжета. Один из немногих текстов, где князь Михайла трижды пытается покончить с собой, но дважды его удерживают «нянюшки» (ср. №№ 139, 143, 167).

№ 147. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Один из самых полных вариантов пинежской редакции сюжета. Певица умело нагнетает внутренний драматизм путем развернутых повторений, акцентирует внимание на немирном характере сватовства «Митрея» (запирание ворот и дверей после прихода Домны в дом жениха, насильственный увоз невесты в церковь).

«Платье потконесьнёё» (ст. 89), видимо, означает то же, что и «платьё умершоё» в некоторых других пинежских записях (см. №№ 62, 177, 203).

№ 151. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Вариант не выходит за рамки местной редакции сюжета. Единственное отклонение в том, что Домна сразу соглашается на уговоры сестры «Митрея» поехать к ней в гости. В тексте использовано старинное слово «домовищё».

№ 152. Мать князя Михайла губит его жену. Текст примыкает к другим записям баллады со средней Пинеги. Отступлений от типовой редакции сюжета немного. Опущена расшифровка недобрых примет, заставивших князя Михайла возвратиться домой (ее нет и в двух понизовских вариантах — №№ 80, 95). Мать героя объясняет отсутствие его жены тем, что она «у соборьное да вецерни» и «у соборное да обедьни» (ср. № 176). Налицо явная порча текста (эти виды церковного богослужения разделены значительным промежутком времени, к тому же обедня предшествует вечерне, а не наоборот).

№ 153. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Обычный для пинежской традиции текст. В формуле-характеристике коня использованы поздние реалии, не свойственные «эпическому времени» («пули свинцовые», «у пушки едрышко» — ст. 54—55; ср. №№ 155, 158, 206). Оригинален способ устрашения богатырем разбойников: от удара палицей «мать сыра земля потрехнуласе, сыроматеро дубищо пошатилосе».

№ 155. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Как и в ряде других пинежских вариантов (№№ 153, 158, 206), в формуле-характеристике коня упомянута «пуля свинцовая». Сказитель дополнил традиционное наименование «станишников», назвав их еще и «тотарами» (ст. 15). Финальный эпизод припомнить не смог.

671

№ 158. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Певец помнил лишь первую половину этой небольшой по объему старины. Подобно некоторым своим землякам (№№ 153, 155, 206), он включил в формулу-характристику богатырского коня упоминание «пули свинцовое». Обычное в пинежских вариантах описание «дорожки широкой» отсутствует.

№ 160. Мать князя Михайла губит его жену. Текст примыкает к местной редакции сюжета, хотя и содержит некоторые не свойственные ей подробности. Сцена убийства княгини и ее ребенка дополнена натуралистической по характеру деталью (у младенца «глаза шилом колупала»); князь Михайло просит рыбаков выловить «белодубову колоду» с телами его близких (в других пинежских записях этот мотив отсутствует). Порой исполнитель выходил за рамки фольклорного лексикона («мыла камфарные», «россуждал», «обозрил»).

№ 161. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Как и в № 141, действие прикреплено к «царству Московскому», «восударству Российскому» (ст. 1—2). В описании дороги использован оригинальный образ, но построен он на поздних реалиях: «ширина дороги — ружьем перестре́лити» (ср. № 162, где фигурируют «стрелоцьки»). Необычна развязка былины — Илья, «стряхнув рукой», то ли убивает сто человек, то ли истребляет всех разбойников.

№ 162. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Вариант не выходит за рамки местной модификации сюжета. От ряда других пинежских записей он отличается более архаичной лексикой («в ширину дорога — горазну стрельцю перестрелити»; в № 161 фигурирует ружье; в другой формуле упоминаются гром и молния, «стрела каленая», которую некоторые земляки сказителя заменяли «пулей свинцовой» — №№ 153, 155, 158, 206). Необычен финал былины — богатырь мечом убивает часть разбойников, остальные смиряются.

№ 174. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Обычный для местной традиции вариант данной баллады. Сравнение походки жениха с «тырой боярьской» (ст. 18, 101) встречается еще в одном пинежском тексте (№ 127); это — искаженное «тур боярской» (см. №№ 62, 101).

№ 175. Князь Дмитрий и его невеста Домна. В тексте О. Нифантьевой пинежская редакция сюжета передана предельно кратко, почти конспективно. Исключение составляют две развернутые формулы, по содержанию связанные между собой: насмешливый отзыв Домны о внешности жениха (ст. 12—20) и не менее язвительный монолог «Митрея» в минуту его торжества над невестой — «гордливой», «спесивой», «пустограйливой» (ст. 62—70).

№ 176. Мать князя Михайла губит его жену. Схематичное изложение среднепинежской редакции сюжета. Отговорки матери князя Михайла, будто его жена ушла к вечерне и обедне — результат порчи текста (ср. № 152).

№ 177. Князь Михайла (Дмитрий) и его невеста Домна. Связь комментируемого текста с местной традицией — вне сомнений; вместе с тем на содержании и стиле сказались импровизаторские наклонности исполнительницы. Необычно и в чем-то алогично начало баллады: «кнесь Михайло» (а не «Митрей») сватается к Домне, она согласна идти с ним к венцу, а позднее издевается над его внешностью и предпочитает браку самоубийство. Многие стихи и целые тирады сочинены певицей, скорее всего, во время исполнения, что ей явно не удавалось (ст. 13—17, 47—49, 72—79, 84—86, 91—99, 105—116). С традиционными канонами средневековых баллад не вяжется сомнительная новация сказительницы: Домна пытается освободиться от постылого жениха, упрашивая отпустить ее «для ветру». С динамикой балладного повествования не гармонирует и многословная постпозиция: жених оплакивает погибшую невесту, ее одевают в «платьицё да умёршо» и отпевают в церкви. Обилие индивидуальных домыслов, личное сочинительство характерны и для других текстов Екатерины Александровны.

№ 178. Мать князя Михайла губит его жену. Сюжетная схема баллады близка к среднепинежской редакции, однако финальные сцены не имеют параллелей ни в сборнике Григорьева, ни в более поздних по времени записях. Князь Михайло не только вылавливает из моря «гробовы колоды», но и отпевает покойников в церкви; свекровь-погубительницу заключают в темницу. Нетрадиционное содержание этого

672

фрагмента потребовало и нетрадиционного стилистического оформления. Явные приметы индивидуального творчества, возможно, даже импровизации в процессе исполнения видны в ст. 52—54, 66—74. Традиционное «море Хвалынское» заменено близким по звучанию «Волынь-морем». Исполнительница не поняла смысл популярной на Пинеге формулы «на грозну службу велику» (по вариантам — «на царску грозну службу») и спутала ее с церковным богослужением. Получилось, что князь Михайло отъезжает «ко грозной большой да к обедни», туда же, по словам матери, якобы ушла и княгиня (ст. 28, 30). Такие же смысловые неувязки есть еще в двух среднепинежских вариантах (№№ 188, 202).

№ 180. Илья Муромец покупает коня, воюет с Полубелым, ловит и казнит Соловья-разбойника. По композиции, содержанию основных эпизодов и стилистическому оформлению текст не имеет точек соприкосновения с устной эпической традицией. Певица явно импровизировала, пренебрегая канонами народной поэзии. Результаты ее творчества справедливо оценены Григорьевым, который хотел прекратить запись, но исследовательское любопытство заставило его довести «эксперимент» до конца (Григ., I, сноска на с. 520).

№ 182. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Обычный для пинежской традиции текст, содержащий практически все специфические элементы местной редакции сюжета. Певица акцентировала внимание на агрессивном поведении жениха (Домну запирают в его доме, а затем насильно увозят к венцу).

№ 183. Мать князя Михайла губит его жену. Типовой пинежский вариант использует практически все характерные для местной редакции сюжета мотивы и подробности.

№ 184. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Один из лучших образцов пинежской редакции сюжета. Текст отличается четкостью и продуманностью композиции, выразительностью поэтического языка, безупречностью стихотворного строя. Исполнительница умело использовала эпические повторы, придающие повествованию внутреннее напряжение; контрастные по содержанию отзывы Домны и других людей о внешности «Митрея-князя» (ст. 12—17 и 25—30). Лишь в финальной сцене логика повествования несколько нарушена: жених не позволяет невесте сходить на могилу отца за благословением, зато отпускает ее к матери (в других пинежских текстах обычно бывает наоборот).

№ 185. Мать князя Михайла губит его жену. Текст на всех уровнях традиционен, чрезвычайно близок к варианту В. Мельниковой (№ 183), дополняя его некоторыми подробностями (наказ отъезжающего Михайла матери; его первая попытка самоубийства, от которой князя удержали «нянюшки»).

№ 186. Молодость Добрыни и бой его с Ильей Муромцем. Краткий текст А. Мельниковой по содержанию близок к первой части контаминированной былины Кобелевой (№ 129). Но поединок Ильи с Добрыней изображается скорее как спортивное состязание, а не сражение. В начале былины подчеркивается, что «боёк был Добрынюшка боротисе»; встретившись в чистом поле, богатыри сразу приступили к борьбе, не используя боевое оружие.

№ 188. Мать князя Михайла губит его жену. Типичный образец среднепинежской редакции сюжета. Исполнительница владеет богатым набором постоянных формул, охотно использует развернутые описания и повторы, иногда даже злоупотребляя ими (ст. 60—67 и 79—86). Князь Михайло уезжает из дома «ко грозной службы да великой, ко грозной да воскрисинской». Певица явно спутала военную службу и церковную (ср. №№ 178, 202). Видимо, под влиянием баллады «Князь Роман жену терял» в тексте появилось упоминание «конюшны кониной», куда якобы ушла жена Михайла. С точки зрения логики повествования эта новация неудачна (княгиня выполняет обязанности конюха — «овсу-сена да задаваё»).

№ 191. Мать князя Михайла губит его жену. Текст содержит все ключевые элементы среднепинежской редакции сюжета, примыкая к группе вариантов, в которых нарушена хронологическая последовательность описываемых событий. Характеристика крутой и своенравной хозяйки перенесена на мать князя Михайла и не используется ею для оговора невестки.

673

№ 195. Мать князя Михайла губит его жену. Вариант в основе своей традиционен. Однако поменяв местами диалоги князя Михайла с матерью и «нянюшками», певица нарушила внутренню логику повествования (герой расспрашивает мать о жене, уже зная о ее гибели). Как и у некоторых других исполнителей (см. №№ 142, 171 и др.), традиционное «море Хвалынское» по созвучию заменено «морем Волыньским».

№ 200. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Текст выдержан в традиционном духе, по содержанию и стилю особенно близок к варианту А. Мельниковой (№ 184), но уступает ему в художественном плане. В насмешливом отзыве Домны о внешности жениха использовано слово «векша» (белка), встречающееся в говорах ряда северных и северо-западных губерний России («глаза <...> да две ве́кошки серые»).

№ 201. Мать князя Михайла губит его жену. Среднепинежская редакция сюжета. Оригинально назван древесный уголь — «живоугольё». В описании недобрых примет, заставивших князя возвратиться домой с полпути, есть логическая неувязка: «бел шатёр да пошатилса» во время скачки, когда и добрый конь «подопнулса».

№ 202. Мать князя Михайла губит его жену. Текст относится к среднепинежской редакции сюжета, но преступление свекрови, являющееся одним из основных повествовательных центров в других вариантах, не описывается. «Море Хвалынское» стало «Волынь-морем» (ср. № 178, а также «море Волынское» в №№ 142, 195 и др.). Как и в двух других среднепинежских записях (№№ 178, 188), исполнительница явно спутала военную и церковную службу: князь Михайло уезжает из дома «ко цюдное к заутрени» (в большинстве вариантов из этого района — «на грозну службу велику»).

№ 203. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Текст по композиции почти индентичен балладе А. Мельниковой (родной сестры исполнительницы), заметно уступая ей по набору и выразительности деталей повествования. Обе певицы использовали необычное словосочетание «другой (третий) посол послали»; в обоих вариантах Дмитрий не позволяет невесте сходить на могилу отца за благословением, но отпускает ее к матери.

№ 206. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Обычный для пинежской традиции краткий вариант. Родина былинного Ильи Муромца город Муром превратилась в «Киев-Мурон»; в одном описании фигурирует поздняя реалия — «пуля свинцовая» (то же в №№ 153, 155, 158).

№ 208. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Текст содержит большинство специфических элементов местной редакции сюжета. В финале сказитель использовал популярный эпический стереотип, не характерный для этой былины — богатырь топчет разбойников конем и колет копьем. Упоминание «ожерельица», украшающего шею «старого», — неудачная новация исполнителя.

№ 212. Поездка Алеши Поповича в Киев и бой его с Гогарином. Самый полный пинежский вариант старины об Алеше и Тугарине. По содержанию и последовательности эпизодов близок к записям с нижней Пинеги (№№ 43 и 50), но в деталях повествования заметно от них отличается. Отец главного героя «Левонтий» (а не «Федор»); сопровождающий Алешу слуга не назван по имени; гораздо подробнее описана словесная перепалка богатыря с «Гогарином». Необычная форма имени эпического противника, возможно, связана с влиянием исторических песен о князе Гагарине (XVIII век). Подписи на «правочудном кресте» читает слуга Алеши, поскольку сам он — сын ростовского попа! — «не уцён <...> грамоты» (ср. аналогичный мотив в тексте из сборника Кирши Данилова — КД, № 20). Некоторые формулы пинежского сказителя отличаются особой художественной выразительностью, оригинальностью поэтических образов (характеристика молодого богатыря в ст. 3—8; развернутая мотивировка его решений не ехать к городам «Кре́млеву» и Чернигову в ст. 21—37; язвительные реплики Алеши, адресованные его противнику в ст. 74—79, 86, 91—96). В формуле «вылетало из фатеры три дерева» (ст. 100) имеются в виду бревна из трех венцов в стене дома. В финале былины Гогарина, как и в № 50, сжигают «на огне́вище», а пепел развеивают по чистому полю. (Согласно народным поверьям, если этого не сделать, то драконы и другие сверхъестественные существа могут воскреснуть.) «Огне́вшце» — скорее всего, «подсека», «чищо́ба» (срубленный и сожженый лес для последующего распахивания земли).