- 337 -

КОММЕНТАРИИ

- 338 -

- 339 -

ОТ РЕДАКТОРОВ

Настоящее издание представляет собой полное собрание стихотворных произведений Баратынского в двух томах. Первый том — стихотворения, второй том — поэмы.

Расположение стихотворений строится на основе воспроизведения прижизненных сборников стихотворений Баратынского. Состав и расположение сборника 1827 г. и «Сумерек» воспроизводится полностью.1 Издание 1835 г. (лирика) представлено в той части, в которой оно дополняет сборник 1827 г.2 Стихотворения последних лет жизни поэта напечатаны непосредственно после «Сумерек». Стихотворения, не включенные Баратынским в сборники, печатаются в конце тома, приблизительно в хронологическом порядке.

Поэмы расположены по изданию 1835 г.

В выборе текстов мы руководились принципом последних редакций, учитывая и поправки, сделанные автором после выхода в свет его произведений и сохранившиеся в его архиве (в пометках на экземплярах изданий и в копиях жены). Для критического установления текстов нами был произведен пересмотр всего прижизненного печатного и рукописного наследия Баратынского (включая и посмертные публикации текстов и редакций, не сохранившихся в автографах или не напечатанных при жизни поэта). Пересмотр этот окончательно привел нас к выводу о необходимости выбора последних редакций в противоположность академическому изданию 1914 г., остановившемуся на ранних редакциях.3

Для ознакомления же читателя с характером и направлением работы Баратынского над своими произведениями во втором томе, в виде приложения, дан отдел первоначальных редакций произведений, подвергшихся наибольшей переделке и наиболее характерных в этом отношении и законченных вариантов. Необходимые сведения о них даны в примечаниях к основному тексту.

Тексты печатаются по новой орфографии; в отступление от нее сохранены окончания именительного падежа прилагательных мужского рода на «ой» в рифме со словами на «ой», так как замена

- 340 -

этих окончаний через современное «ый» нарушила бы принцип точной графической рифмы Баратынского (а для прилагательных с основой на «к», «г» и «х» нарушила бы и созвучие в рифме). Не считаем нарушением орфографии сохранение в рифме форм «ея» и «оне», воспроизводящих действительное произношение Баратынского, обусловившее рифму. Пунктуация по возможности воспроизводит пунктуацию изданий, вышедших при жизни Баратынского. Отступления от системы этой пунктуации объясняются главным образом изменением значения знаков препинания со времени Баратынского. Другой причиной отступления является недостаточная и непоследовательная расстановка знаков препинания у самого Баратынского. Поэтому нет уверенности, что пунктуация изданий не принадлежит корректорам и соответствует намерениям автора. По той же причине приходилось расставлять знаки препинания в произведениях, печатаемых с автографов.

Примечания носят справочный характер и содержат необходимые для понимания того или другого произведения и для истории его создания историко-литературные, биографические и реальные сведения. Кроме того в примечаниях дана полная библиография прижизненных печатных текстов и в нужных случаях — рукописных.

Все примечания отнесены во второй том, за исключением комментария общего характера к основным разделам первого тома. В этом комментарии дана история издания воспроизведенных в томе сборников, охарактеризованы принципы их построения и суммированы отзывы современников.

Значительное затруднение в комментировании представлял тот факт, что для точной датировки стихотворений отсутствуют достаточные, а иногда и какие бы то ни было данные. Это является одной из причин, по которым расположение стихотворений Баратынского в хронологическом порядке представляет непреодолимые затруднения.1

В настоящем издании принята орфография имени поэта «Баратынский». В последние годы получила распространение другая форма: «Боратынский», на том основании, что таково историческое начертание фамилии предков поэта и так же пишут свою фамилию его потомки. Между тем, кроме сборника «Сумерки», подписанного «Евгений Боратынский», всегда, как до этого сборника, так и после него, поэт подписывался «Баратынский». Так же называли его в печати и в письмах его современники и друзья. В быту Баратынский писал свою фамилию и через «а» и через «о», отдавая предпочтение первой форме. Так, например, в деле о разделе тамбовского имения между братьями все братья именуются Баратынскими. Визитная карточка жены поэта дает форму «Баратынская».

- 341 -

Форма «Баратынский» употреблялась на протяжении всего XIX века, также и в посмертных изданиях сыновей поэта.

И. Медведевой принадлежит работа по подготовке текстов и комментированию стихотворений 1818 — 1827 гг. (сборник 1827 г. и стихотворения, в него не вошедшие), а также стихотворений, написанных Баратынским совместно с другими поэтами и приписываемых Баратынскому, и поэм: «Переселение душ», «Телема и Макар», «Пиры», «Эда» и «Бал». Е. Купреяновой принадлежит работа над текстом и комментарием стихотворений 1828 — 1844 гг. (стихотворения из сборника 1835 г., «Сумерки» и стихотворения, не включенные в них и позднейшие) и поэмы «Цыганка».

Редакторы выражают благодарность за любезное предоставление материалов по Баратынскому заведующему Мурановским музеем Н. И. Тютчеву, администрации Пушкинского Дома, Гос. Театрального музея имени Бахрушина, Московского Исторического музея, Литературного музея, библиотеки имени Ленина, а также Е. П. Населенко, А. А. Прокуратову и всем лицам, содействовавшим настоящему изданию указаниями и советами; особенную благодарность редакторы выражают К. В. Пигареву, поделившемуся собственными изысканиями и материалами.

- 342 -

СБОРНИК СТИХОТВОРЕНИЙ 1827 Г.

В «Литературных листках» 1824 г. (ч. 1, № 5, март — цензурное разрешение 15 января 1824 г., стр. 134 — 195, из отдела «Литературные новости») сообщается: «Многие любители поэзии давно уже желают иметь собрание стихотворений Е. А. Баратынского, которого прекрасные элегии, послания, воспоминания о Финляндии и Пиры снискали всеобщее одобрение. К. Ф. Рылеев, с позволения автора, вознамерился издать его сочинения, и это будет истинный подарок для просвещенной публики».

13 апреля 1824 г. П. А. Муханов пишет Рылееву: «Из «Литературных прибавлений» Булгарина я вижу, что ты Баратынского печатаешь; поздравляю тебя с сей покупкой» (Собр. соч. Рылеева, 1872 г., стр. 339). Весной 1824 г. Баратынский пишет из Кюмени: «Милые собратья Бестужев и Рылеев! Извините, что не писал к вам вместе с присылкою остальной моей дряни, как бы следовало честному человеку, — я уверен, что у вас столько же добросердечия, сколько во мне лени и бестолочи. Позвольте приступить к делу. Возьмите на себя, любезные братья, классифировать мои пьесы. В первой тетради они у меня переписаны без всякого порядка — особенно вторая книга элегий имеет нужду в пересмотре. Я желал бы, чтобы мои пьесы по своему расположению представляли некоторую связь между собою, к чему они до известной степени способны. Второе, уведомьте, какие именно стихи не будет пропускать честная цензура — я, может быть, успею их переделать». «О други и братья! Постарайтесь в чистеньком наряде представить деток моих свету — книги, как и людей, часто принимают по платью» (автограф письма в Пушк. Доме Акад. Наук).

К 1824 г. была написана большая половина стихотворений, вошедших в сборник 1827 г. Говоря о «некоторой связи между собою» его стихотворений, Баратынский имеет в виду, вероятно, свои «унылые» элегии и почти законченный к тому времени цикл любовных элегий.

Все эти стихотворения и ряд других: «Ропот», «Размолвка», «Ожидание», «Утешение», «Поцелуй», «Возвращение» и знаменитое «Признание» — как бы составляют единый элегический цикл (любовные перипетии романа), столь характерный для элегиков конца XVIII, начала XIX века. У Баратынского были образцы элегий Парни, обращенных к Элеоноре, элегий Бертена и др. В некоторых из названных стихотворений — образ прекрасной возлюбленной приобретает характер реальности, как бы приближает нас к биографии

- 343 -

поэта, к какой-то «единственной» любви его. Таковы: «Оправдание» и «Признание», дающее заключительный мотив романа.

Любовные элегии Баратынского, за исключением «Не искушай меня без нужды» («Разуверение»), были переработаны поэтом для сборника 1827 г. В первоначальной редакции часть из них шла с заглавиями: «Элегия», остальные уже имели перечисленные, столь характерные для любовных элегий названия.

В сборнике 1827 г. мы находим, в сущности, три линии любовных элегий: роман с героиней возвышенной и чистой, любовное увлечение легкомысленной кокеткой (стихотворения, связанные с С. Д. Пономаревой) и эпикурейскую эротику, типа послания Делию («Где ты, беспечный друг»). Переплетение или выделение этих линий могло составлять задачу плана сборника 1824 г. Весьма возможно, что Баратынский, в то время еще невышедший из-под непосредственного влияния своих литературных учителей — французов, предполагал расположить свои элегии в том порядке, как они расположены в книгах элегий Парни или Бертена, т. е. в порядке развертываемого романа с его перипетиями. Мы обращаем внимание на этот тип элегий, вероятно, центральный для проектируемого сборника, так как в начале 20-х годов в восприятии современников Баратынский был поэт по преимуществу «эротический».

Пушкин писал Вяземскому: «Каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова — если впредь зашагает, как шагал до сих пор — ведь 23 года счастливцу! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасения нет» (письмо от 2 января 1822 г.).

Весьма возможно, что цикл унылых элегий был представлен в предполагаемом сборнике гораздо полнее, чем мы это имеем в сборнике 1827 г. Переломным годом, когда Баратынский пересматривал свои литературные позиции, был 1824 г. Основной проблемой этого времени (особенно в декабристских литературных кругах) является проблема национальной самобытности и борьбы с подражательной литературой. В связи с этим на смену элегии и прочим мелким жанрам выдвигались другие жанры. Резко нападали на унылую элегию.

Характернейшей «унылой» элегией Баратынского, подражателя послереволюционных французских элегиков (Мильвуа и др.), является «Уныние». Литературный образ безвременно угасающего юноши, которому уже недоступны радости жизни, сливается с образом самого Баратынского 20-х годов. Путята пишет о нем: «Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние» (изд. 1884 г., стр. 517). Кроме «Уныния», тем же знаком «печальной» элегии отмечены «Бдение», «Падение листьев», «В альбом» («Прощание»). В элегиях этих постоянным мотивом являются воспоминания «о днях минувших», о приметном увядании и т. п. «Унылые» элегии Баратынского были постоянной мишенью насмешек враждебных журналов. Кюхельбекер в своей статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» («Мнемозина» на 1824 г., ч. 2, — вышла в конце 1825 г.) обрушивается на элегию, считая ее мелочным родом поэзии. В IV главе «Евгения Онегина»

- 344 -

(январь 1826 г.), строфа XXXII, Пушкин излагает мысли Кюхельбекера:

            Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий,
И нашим братьям рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать
И всё одно и то же квакать,
Желеть о прежнем, о былом и т. д.

Свое отношение к «унылой» элегии Пушкин высказывает в стихотворении «Соловей и кукушка» (1825 г.):

Но бестолковая кукушка,
Самолюбивая болтушка,
Одно куку свое твердит,
И эхо вслед за нею то же.
Накуковали нам тоску!
Хоть убежать. Избавь нас, боже,
От элегических куку.

В ответ на эти стихи Баратынский пишет Пушкину (1826 г.): «Как ты отделал элегиков в своей эпиграмме! Тут и мне достается — да и поделом; я прежде тебя спохватился и в одной ненапечатанной пьесе говорю, что стало очень приторно

Вытье жеманное поэтов наших лет».
                              (Изд. 1884 г., стр. 505.)

Строка эта несомненно взята из недошедшей до нас редакции «Послания Богдановичу»; она совпадает с этим посланием ритмически и по теме:

В печаль влюбились мы. Новейшие поэты
Не улыбаются в творениях своих,
И как-то в мире сем всё очень не по них...
У всех унынием оделося чело,
Душа увянула, и сердце отцвело.

Баратынский читал друзьям это послание в 1824 г. (см. письмо Дельвига Пушкину. Переписка Пушкина, т. I, стр. 130). Уже к 1824 г. «унылая» элегия для Баратынского пройденный этап, дань юношескому увлечению модой. В послании к Богдановичу поэт резко выражает отношение к своему литературному прошлому (см. примечания к посланию «Богдановичу»), хотя продолжает быть для читателя певцом «Пиров» и грусти томной.

Одно из основных мест в сборнике занимают альбомные стихотворения и эпиграммы. Разнообразие и своеобразие Баратынского в эпиграмматическом жанре было отмечено Пушкиным в его «Набросках статей о Баратынском»: «Эпиграмма, определенная законодателем французской пиитики un bon mot de deux rimes orné,1

- 345 -

скоро стареет и, живее действуя в первую минуту, как и всякое острое слово, теряет всю свою силу при повторении. Напротив, в эпиграмме Баратынского сатирическая мысль приемлет оборот то сказочный, то драматический и развивается свободнее, сильнее. Улыбнувшись ей, как острому слову, мы с наслаждением перечитываем ее, как произведение искусства». Баратынский понимал жанр эпиграммы шире обычного применения этого термина, почти так, как эпиграмма определялась в античных литературах, и не связывал эпиграмму обязательно с сатирическим заданием. Так он называет эпиграммой (в журнальной редакции) свое стихотворение «Перелетай к веселью от веселья».

В сборник 1827 г. вошел целый ряд альбомных стихов; многие из них, вероятно, и предназначались для определенных альбомов и были в эти альбомы записаны; другие — представляют собой чистую форму альбомных стихов, представляющую возможность замены имен и адресатов для вписывания в любой альбом. Эти стихи Баратынского постоянно переписывались современниками в различные альбомы и альбомные сборники, часто без указания автора.

Слава Баратынского как альбомного поэта отмечена Пушкиным в IV главе «Евгения Онегина»:

Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстова кистью чудотворной,
Иль Баратынского пером.

Как и эпиграммы, альбомные стихи Баратынского своеобразны своей двупланностью: в них конкретное отношение к определенному лицу и характеристика этого лица замаскированы характером отвлеченности, общности. Только узнав, к кому адресовалось стихотворение, узнаешь остроту направленности его. К кому относил Баратынский то или иное из альбомных стихотворений, мы узнаем по его автографам в альбомах. Характер стихотворений позволяет Баратынскому в печати проставлять в заглавии ложные имена; так было с стихотворением «Слепой поклонник красоты», адресованным Пономаревой и имеющим в печати заглавие «Л-ой».

Связующими мотивами сборника являлись темы философской лирики: «Истина», «Две доли», «Стансы» — уже были написаны к 1824 г. Присутствовали и финляндские мотивы: стихи на тему одиночества поэта в изгнании «среди глухих лесов и скал моих унылых». К 1824 г. уже написаны: «Финляндия», «Послание к Гнедичу», «Отъезд» («Прощай, отчизна непогоды»). Таким образом, состав предполагаемого сборника в основном совпадал с осуществившимся сборником 1827 г., отличаясь от него, вероятно, несколько иным составом и распределением элегий.

Издание сборника почему-то задержалось. Однако и в 1825 г. Рылеев, повидимому, не оставил мысли издать стихи Баратынского. Во всяком случае слухи о готовящемся издании продолжали ходить. Декабрист Бригген, состоявший в переписке с Рылеевым, писал

- 346 -

ему в октябре 1825 г: «Не забудьте выслать мне один экземпляр сочинений Баратынского, если это правда, что они вами издаются». Декабрьские события воспрепятствовали окончательно осуществлению проекта.

Вскоре после этого Баратынский обратился с изданием своего сборника к Дельвигу. Уже в марте 1826 г. Дельвиг писал Баратынскому: «Пришли поскорей свои тетради: нужно очень спешить с изданием». Речь шла об издании стихотворений, причем очевидно предполагался издателем Плетнев, о котором в этом же письме Дельвиг пишет как об издателе «Эды» и «Пиров»: «Настоящий издатель твоих сочинений тот же, кто и Пушкина: Плетнев. Лучше корректора трудно найти». План издания сборника обсуждался несомненно с Дельвигом и Плетневым — ближайшими литературными советчиками Баратынского. Характерно, что на экземпляре сборника 1827 г., принадлежавшем Пушкину (Библиотека Пушкина в Пушк. Доме Акад. Наук), надпись Баратынского — «От Баратынского и компании». Сборник неразрывно связан с петербургско-финляндским периодом жизни поэта, с петербургским литературным кругом: Дельвигом, Кюхельбекером, Плетневым, Гнедичем, кружком Пономаревой и др. В одном из посланий к Дельвигу подчеркивается эта неразрывная литературная с ним связь:

Ты ввел меня в семейство добрых муз

(см. у Дельвига: «Певца Пиров я с музой подружил» — сонет «Н. М. Языкову»).

Должно быть, чисто внешние условия заставили Баратынского отказаться от мысли издать свои сочинения в Петербурге. Весной 1826 г. он переезжает в Москву. В июне этого же года он окончательно связывает себя с ней женитьбой на москвичке Н. Л. Энгельгардт. Перед отъездом к матери в Мару (Тамбовской губ.) Баратынский поручает издание сборника, уже вполне сконструированного, Н. Полевому, к литературной деятельности которого он в то время относится вполне положительно.

«Стихотворения Евгения Баратынского» вышли в свет в начале ноября 1827 г.: 9 ноября в «Московских Ведомостях» была объявлена продажа сборника в конторе «Московского Телеграфа». Баратынский писал Полевому из Кирсанова (Тамбовской губ.): «Получил я, любезный Николай Алексеевич, Дива1 Онегина и мои стихотворения. Не могу сказать, как я вам обязан. Издание прелестно. Без вас мне никак бы не удалось явиться в свет в таком красивом уборе. Много, много благодарен». «Пошлите б. А. А. Дельвигу 600 экз. на Б. Миллионной в дом г-жи Эбелинг. Между нами особые счеты и отношения. Остальным не откажитесь располагать по вашему рассмотрению». «При выпуске изд. сделайте одолжение доставьте моему тестю 12 экз., в том числе 1 на Алекс, бумаге. Это для раздачи моим Московским родным. Вас же, любезный Ник. Алексеевич, прошу доставить по экземпляру кн. Вяземскому, Дмитриеву и Погодину — попросите вашего братца принять от меня

- 347 -

на память мои мелочи, а ваш крепостной экземпляр удостойте поставить в вашей б-ке между Батюшковым и В. Л. Пушкиным» (письмо от 25 ноября 1827 г., Кирсанов. Напечатано в «Русском Архиве», 1872, стр. 351).

Полевой поместил в «Московском Телеграфе» (1827, ч. XVII, стр. 224 — 252) рекламную рецензию на сборник за подписью «W»: «Издание стихотворений Баратынского исполняет давнишнее желание публики: иметь собранными в одну книгу все мелкие стихотворения певца Финляндии, Пиров и Любви. Многие песни доныне не были еще известны публике, и собрание их доказывает разнообразие, оригинальность (переводных пьес всего только одна) и богатство дарований поэта, который обещает нам в будущем поэта высокой степени. Издание стихотворений Баратынского прекрасно. Пожелаем, чтобы наконец дурные издания остались у нас на долю дурно переведенных романов, сборников и новейших способов делать сургуч и ваксу, а изящные творения и ученые книги издаваемы были достойным образом». К рецензии — сноска: «Стихотворения Баратынского продаются в Москве, в конторе Телеграфа, и в Санктпетербурге, в книжных лавках Смирдина и Сленина. Цена 10 рублей ассигнациями. Г-да иногородные, адресуясь в контору Телеграфа, или к вышеозначенным книготорговцам, могут получить сию книгу без всякой платы за пересылку. Изд. Телеграфа».

В «Русском Инвалиде» 1827 г. (№ 316) сообщалось: «В сей книге, которая была бы принята с восторгом и в других просвещенных государствах Европы, напечатано 29 элегий; в смеси 41 пьеса в стихах; Телема и Макар — сказка, подражание Вольтеру, и 13 посланий».

Сборник 1827 г. отчасти воспроизводит план «Опытов» Батюшкова (1817 г.). У Баратынского, однако, отдел посланий перенесен в конец, тогда как в «Опытах» он идет непосредственно за «Элегиями». Кроме того «Элегии» у Баратынского разбиты на три «книги». Близость плана сборника плану «Опытов» сказалась в подборе начального и концевого стихотворений, перекликающихся друг с другом. Эта система (очень распространенная у французских поэтов) создает как бы особый фон, на котором даются стихотворения сборника. Таким фоном у Баратынского является его финляндское «изгнание».

Разбивка элегий на три книги по характеру элегий, как мы увидим ниже, не вполне удается. Первая книга элегий состоит из ряда философских медитаций на темы об истине, зле, борьбе, судьбе человека и проч. Вторая — из специального подбора печальных элегий, в который входит и часть, в сущности связанных друг с другом, любовных элегий (другая часть их в книге третьей). Книга вторая заканчивается прощанием с «печальной страной» («Отъезд»), а книга третья открывается стихами:

Свободу дав тоске моей,
Уединенный, я недавно

- 348 -

О наслажденьях прежних дней
Жалел и плакал своенравно.
                              («Утешение»)

В этой книге мы видим уже нарушение разбивки элегий по их эмоциональному тону. Многие стихи по настроению ничем не отличаются от вошедших в книгу вторую, хотя общий тон и задан первым стихотворением третьей книги: «Утешение».

Отдел «Смеси» — чрезвычайно пестр и обилен. Сюда, кроме эпиграмм, надписей, мадригалов, песен и альбомных стихотворений, помещен ряд медитаций, близких первой книге элегий. Таковы «Стансы», «Безнадежность», «Дельвигу» («Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти»). В этом же отделе находятся такие стихотворения, как «Любовь», «Как много ты в немного дней» и др. Размер и разнообразие этого отдела свидетельствуют о том, что поэзия Баратынского переросла жанровые рамки. Это тем более очевидно, что и первая книга элегий по существу слабо выдерживает жанровое единство. Так «Истина» — стихотворение одическое, «Две доли» — стансы. С трудом укладываются в представление об элегии «Рим» и «Череп». Если прибавить к этому неудавшуюся разбивку элегий третьей книги по настроениям, вопреки традиционному плану французских элегиков, — окажется, что система сборника, внешне очень гладкая, разрушается внутренними противоречиями. Так произведения, написанные в традиции французских классических элегий, с трудом укладываются в новые гнезда разбивки в духе изданий ламартиновских медитаций, и, наоборот, философская лирика не выдерживает жанровой классификации. Система сборника вскрывает расхождения новых поэтических путей Баратынского со старыми, его движение от классицизма к романтизму, уничтожающему жанровые границы. Это было характерно для всей молодой пушкинской группы. Борьба с приглаженной жанровой разбивкой уже заметна на сборнике пушкинских стихотворений 1826 г. В издании стихотворений 1829 г. Пушкин вовсе отказывается от батюшковской традиции. Совершенно уже хаотичен в этом смысле сборник стихотворений Дельвига (1829 г.). Пушкин в 1829 г. избирает путь хронологии; Дельвиг располагает свои стихи по принципу наибольшего разнообразия.

Сборник 1827 г. был встречен современниками восторженно: это было долго ожидаемое издание вполне признанного и модного поэта. Он нашел отклик во множестве журнальных и газетных рецензий, в основном дифирамбических.

Булгарин в «Северной Пчеле» (1827, № 145, 146, 147) писал: «По совести сказать: мы не знаем на Руси поэта (разумеется, исключая А. С. Пушкина), который бы написал столько прекрасных Элегий, как г. Баратынский. Каждая его Элегия исполнена мыслей и сильных чувствований, каждая написана прелестными стихами, из которых многие при первом прочтении остаются на душе и врезываются в памяти». «Мне невозможно по недостатку места разбирать порознь каждое стихотворение и делать выписки. Каждая Элегия имеет свой особый характер, написана хорошо и

- 349 -

изобилует памятными стихами (vers á retenir)». «В «Смеси» помещены мелкие стихотворения, эпиграммы, надписи, мадригалы, стихи в Альбом и т. п. Этот разряд г. Издатель мог несколько очистить. Здесь много посредственного, которое поэт писал по принуждению, без вдохновения, и, верно, не напечатал бы, если бы сам был издателем. Не лучше ли было бы заменить часть этой смеси прекрасными поэмами «Пиры» и «Воспоминания»? «Талант г. Баратынского гибок и применчив ко всем родам поэзии, но мне кажется, что он более развернут в Элегии. Г. Баратынский бесспорно принадлежит к малому разряду отличных элегических поэтов не только в России, но и в других странах». «Характер поэзии г. Баратынского — мысли и чувствования. Некоторые молодые поэты (разумеется какие!) только бренчат на лирах, бренчат в полном смысле слова: г. Баратынский говорит уму и душе. Издание богатое и красивое». «Поздравляем читающую русскую публику с сим прекрасным подарком: такие собрания стихотворений не часто появляются в свет».

Сомов в «Сыне Отечества» 1827 г. (ч. 116, стр. 78) восторженно писал: «Стихотворения Баратынского удовлетворяют всем требованиям самых разборчивых любителей и судей поэзии; в них найдешь все совершенства, достающиеся в удел немногим истинным поэтам: и пламенное воображение, и отчетливость в создании, и чистоту языка, и прелестную гармонию стихов».

Иную оценку дал сборнику Шевырев («Московский Вестник», 1828, № 1, стр. 70 — 71).

«Достоинства и характер поэта яснее определяются, когда мы вдруг смотрим на все его произведения в одном полном их собрании. Посему, хотя Стихотворения Баратынского и прежде были известны публике, но до его собрания она не знала еще определенной его физиономии. По нашему мнению, г. Баратынский более мыслит в Поэзии, нежели чувствует, и те произведения, в коих мысль берет верх над чувством, каковы, например, «Финляндия», «Могила», «Буря», стоят выше его «Элегий». В последних встречаем чувствования, давно знакомые, и едва ли уже не забытые нами. Сатиры его (в которых он, между прочим, обвиняет и себя, нападая на плаксивость наших поэтов) часто сбиваются на тон дидактический и не столько блещут остроумием, сколько щеголеватостью выражений. Это желание блистать словами в нем слишком заметно, и поэтому его можно скорее назвать поэтом выражения, нежели мысли и чувства. Часто весьма обыкновенную мысль он оправляет в отборные слова и старательно шлифует стихи, чтобы придать глянцу своей оправе. Он принадлежит к числу тех Русских поэтов, которые своими успехами в мастерской отделке стихов исключили талант и глубокость слова из числа важных достоинств поэзии. Но, несмотря на сии достоинства в слоге г. Баратынского, он однообразен своими оборотами и не всегда правилен, обличая нередкими галлицизмами заметное влияние французской школы».

Мы воспроизводим в нашем издании полностью порядок стихотворений сборника 1827 г., сохраняя заглавия сборника за исключением

- 350 -

заглавий к стихотворениям «Череп», «Послание к барону Дельвигу», «О своенравная София» и «Лутковскому». Следуя общему принципу издания — давать последние редакции стихотворений, мы сохраняем этот принцип и по отношению к сборнику 1827 г.

Кардинальная переработка стихотворений сделана Баратынским до сборника 1827 г. Мы не можем согласиться с М. Гофманом (издание сочинений 1914 г.), считающим, что переработка эта была сделана специально для сборника в течение 1826 — 1827 гг. Баратынский непрерывно работал над своими уже законченными произведениями. Мы видим это по вариантам журнальных редакций. Стихотворение иногда печаталось в разных журналах в течение одного года, каждый раз с новыми поправками. Несомненно, что тетради, посылавшиеся Рылееву для проектировавшегося издания 1824 г., содержали уже переработанные тексты ранних стихотворений.

Сличая журнальные тексты со сборником 1827 г., мы видим существенную разницу. Как правило, Баратынский сокращает свои стихотворения, устраняет личный, полемический и биографический элементы.

После выхода в свет издания 1827 г. Баратынский продолжает исправлять тексты стихотворений, но в противоположность работе до выхода сборника — коренной переделки уже нет (некоторое исключение составляет послание «Гнедичу, советовавшему сочинителю писать сатиры»). Баратынский ограничивается чисто стилистической правкой, не дающей обильных вариантов. Таким образом, давая поздние редакции, мы не вводим чужеродного элемента в систему сборника 1827 г., а лишь вносим позднейшие, в общем незначительные поправки к этим текстам.

План сборника нарушен нами только изъятием поэмы «Телема и Макар» (см. т. II) и включением двух стихотворений: «Послание к Кюхельбекеру» и «Признание». Послание к Кюхельбекеру кажется нам настолько органически связанным с прочими посланиями Баратынского и столь значительным и центральным для характеристики литературных связей и позиции Баратынского в 20-х годах, что мы сочли необходимым ввести его в сборник, тем более, что причина исключения этого послания вполне ясна. Имя Кюхельбекера, конечно, но могло фигурировать в сборнике после декабрьских событий.

Несколько сложнее обстоит дело с «Признанием». Стихотворение это пользовалось большим успехом у современников. Пушкин писал о нем: «Баратынский прелесть и чудо; «Признание» — совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий, хотя бы наборщик клялся мне Евангелием поступать со мною милостивее» (письмо к Бестужеву от 12 января 1824 г.). Стихотворение несомненно связано с рядом любовных элегий Баратынского и является завершением их. Если предполагать за стихотворениями «Разлука», «Ожидание» и проч. реальную женщину, то «Признание», равно как и «Оправдание», относится к ней же.

- 351 -

Баратынский мог не включить это стихотворение в сборник по двум причинам: во-первых, потому, что стихотворение к 1827 г. не было переработано. В нем еще сохранились все недостатки раннего стихотворения. Вторая причина могла быть биографическая. В 1826 г. Баратынский женился, и ему могло казаться невозможным печатание стихотворения, где говорится о «браке обдуманном» и невозможности между ним и женою «обмена тайных дум».

Весьма вероятно, что именно о «Признании» говорит Л. Пушкин в своем письме к Соболевскому: «Для поэзии он умер; его род, т. е. эротический, не к лицу мужу, и теперь из издаваемого собрания своих сочинений он выкидывает лучшие пьесы по этой самой причине» (напечатано в «Русском Архиве», 1878, кн. 3, стр. 397 — 398). Поэма «Телема и Макар» очевидно была введена в сборник по соображениям техническим (столь небольшая поэма не могла быть издана отдельным изданием). В сборнике 1835 г. Баратынский поместил «Телему и Макара» в отделе поэм.

Целый ряд стихотворений, написанных до 1827 г., не был включен в сборник. Можно с уверенностью сказать, что отбор этот был в основном сделан Баратынским еще для проектируемого в 1824 г. сборника. К этому времени уже подражательные ранние элегии были неприемлемы для Баратынского. К 1826 г. позиции были пересмотрены, об этом свидетельствует послание к «Богдановичу» и письмо к Пушкину об элегиках. Баратынский вводит в сборник 1827 г. только часть своих «унылых» элегий — такие стихотворения, как «Больной», «Нет, не бывать тому, что было прежде» и др., не вошли в сборник (см. Стихотворения, не включенные в сборники). Вероятно, по той же причине было отброшено послание «Креницыну». В числе отброшенных оказались и многие из альбомных стихотворений, носящих явные следы влияния французской мадригальной поэзии. Верный своему принципу удаления из поэзии элементов личных и имеющих злободневный характер, Баратынский исключил из сборника многие эпиграммы. Несомненно не цензурные условия заставили его исключить такие произведения, как «Леда» и «Хотите ль знать все таинства любви»: цензура была значительно снисходительнее к эротическому вольномыслию, чем к политическому, — «Леда» прошла цензуру очень легко (см. примечания к «Буре» и «Леде»). Такие произведения были несовместимы с высоким представлением об искусстве — это была домашность, шалость пера.

ИЗ СОБРАНИЯ СТИХОТВОРЕНИЙ 1835 Г.

В настоящем разделе помещены стихотворения из второго прижизненного собрания стихотворений Баратынского.

Пушкин писал П. В. Нащокину 2 декабря 1832 г.: «Скажи Баратынскому, что Смирдин в Москве и что я говорил с ним о издании полных стихотворений Евг. Баратынского. Я говорил о 8 и о 10 тысячах, а Смирдин боялся, что Баратынский не согласится. Следственно Баратынский может с ним сделаться. Пусть он попробует» (Пушкин, Переписка, т. II, 1908, стр. 398).

- 352 -

Сам Баратынский в письме того же года писал Вяземскому: «Я не пишу ничего нового и вожусь со старым. Я продал Смирдину полное собрание своих стихотворений» («Старина и Новизна», кн. 5, 1902, стр. 53).

7 марта 1833 г. «Полное собрание стихотворений» получило цензурное разрешение, летом пошла корректура, и по расчетам Баратынского к концу года издание должно было быть отпечатано. Однако уже 4 августа 1833 г. Баратынский писал И. Киреевскому: «Если увидишь Ширяева, скажи ему, что я весьма неисправно получаю корректуру. Лист должен оборачиваться в три недели, а он оборачивается в пять. Ежели все так пойдет, я не напечатаюсь и к будущему году» («Татевский сборник», стр. 50). Не только в 1833 г., но даже и в следующем году «Полное собрание стихотворений» не успело выйти из печати. Эти годы Баратынский почти полностью провел в Казанской губернии. Трудность пересылки корректуры туда и обратно очевидно и явилась основной причиной задержки издания. Наряду с этим непрекращавшаяся в корректуре работа Баратынского над стихом также очевидно тормозила издание. «Мне нужно, — писал Баратынский тому же И. Киреевскому, — твое пособие в сношениях моих с Ширяевым. Вот уже два месяца, как я не получаю корректуры. Я предполагаю, что для скорости он решился печатать по моей рукописи, не заботясь о том, что я могу сделать несколько поправок. На всякий случай посылаю тебе давно мной исправленную «Эду» и «Пиры», но только теперь приготовленные к отсылке» («Татевский сборник», стр. 55).1 Насколько значительны были вносимые Баратынским в корректуру «поправки», свидетельствует его письмо (ноябрь 1834 г.) к С. Л. Энгельгардт: «Вот тебе, моя душенька, корректура. Похлопочи обо мне.. Вот тебе еще поручение: в 4-й главе «Наложницы» я было уничтожил последнюю тираду со стиха «Елецкий проводив гостей». Я ее возобновлю и пишу об этом в типографию, но боюсь, что меня не поймут. Прежде нежели мне пошлют корректуру, взгляни на нее, и ежели мое желание не исполнено, отошли назад и вели им растолковать, в чем дело» (Мурановский сборник, 1928, в. 1, стр. 30).2

«Стихотворения Евгения Баратынского» (см. воспроизведение титульного листа на стр. 50) с портретом автора, часть первая — стихи, часть вторая — поэмы, вышли в свет во второй половине апреля 1835 г. (объявление о продаже в № 32, от 20 апреля, «Московских Ведомостей»).

Большую часть вошедших в издание стихотворений (77 из 131) составляли стихотворения предыдущего сборника 1827 г., включенного почти целиком. Основная масса остальных была написана между 1826 — 1834 гг. Из них 20 стихотворений появилось в издании впервые.

В целом первая часть издания носила характер вполне самостоятельного и законченного лирического сборника.

- 353 -

В цитированном выше письме 1834 г. к И. Киреевскому Баратынский писал: «Посылаю тебе также предисловие в стихах к новому изданию и заглавный лист с музыкальным эпиграфом. Я желаю, чтобы Ширяев согласился на гравировку или литографировку этого листа. Он может сделать это снисхождение за лишнюю пьесу, которую я ему посылаю» («Татевский сборник», стр. 55).

Эпиграф и «предисловие» в издание не вошли, и до нас дошло только последнее (см. стихотворение «Вот верный список впечатлений»). По самому характеру «предисловия» очевидно, что оно относилось не столько к изданию в целом, сколько к открывающему его и тем самым занимающему в нем центральное место лирическому сборнику, охарактеризованному следующим образом:

Вот верный список впечатлений
И легкий и глубокий след
Страстей, порывов юных лет,
Жизнь родила его — не гений.
Подобен он скрижали той,
Где пишет ангел неподкупный
Прекрасный подвиг и преступный,
Все, что творим мы под луной.
Я много строк моих, о Лета!
В тебе желал бы окунуть
И утаить их как-нибудь
И от себя и ото света...
Но уж свое они рекли,
И что прошло, то непреложно.
Года волненья протекли,
И мне перо оставить можно... и т. д.

Причины, по которым это «предисловие» не было включено в издание, нам неизвестны.

Сняв «предисловие», Баратынский однако сохранил соответствующее ему построение сборника. От жанровых подразделений сборника 1827 г. Баратынский совершенно отказался. Стихотворения шли под сплошной нумерацией, без заглавий (за единичными исключениями), как части, главки лирической автобиографии поэта. Рядом стоящие стихотворения часто контрастировали по теме и настроению.

Не считаясь с прямой хронологией и перемежая стихотворения самых отдаленных годов, Баратынский все же отразил в сборнике общую линию развития своего творчества. Так стихотворения из сборника 1827 г., преимущественно сгруппированные в начале, по мере приближения к концу постепенно вытеснялись стихотворениями последних годов. В заключение шли под ряд 22 номера стихотворений конца 20-х, начала 30-х годов. Последнее стихотворение сборника, «Бывало отрок звонким кликом», носило характер тематической концовки, подытоживающей пройденный путь поэта.

Несмотря на эту композицию, сборник не получил внутреннего единства. Принципы построения сборника противоречили его составу. Тема «верного списка впечатлений», призванная служить объединяющим

- 354 -

началом сборника, в отношении большей части его стихотворений оказалась фикцией. Нарочитая перетасовка стихотворений и отсутствие заглавий привели к полной неясности принципов расположения.

Критика встретила издание 1835 г, отрицательно. Белинский утверждал, что «поэзия только изредка и слабыми искорками блестит» в стихотворениях Баратынского. («Телескоп», 1835, ч. 27, стр. 121 — 137). Провал издания был настолько несомненен, что в «Московском Наблюдателе», органе ближайших единомышленников Баратынского, сочли за лучшее умолчать о нем.

Печатая в первом разделе нашего издания вошедшие в собрание 1835 г. стихотворения сборника 1827 г. в органически отвечающей им структуре последнего, из издания 1835 г. мы даем только извлечения, дополняющие предыдущий сборник. Таким образом, раздел в целом представляет в основном творчество Баратынского 1826 — 1834 гг. Из стихотворений этого периода Баратынский не включил в издание большинство эпиграмм.

Как правило, мы восстанавливаем журнальные заглавия стихотворений, снятые в издании 1835 г., исходя из того, что снятие заглавий являлось конструктивным приемом издания в целом, а не окончательной формой переработки каждого стихотворения в отдельности. В расположении стихотворений мы придерживаемся последовательности издания 1835 г.

СУМЕРКИ

«Сумерки» — третье пожизненное издание стихотворений Баратынского. Цензурная копия сборника (Пушк. Дом Акад. Наук, 21730) представляет собой тетрадь большого формата, из 36 листов, в бумажной обложке. На обложке надпись неизвестной рукой: «Из типографии А. Семена г. цензору Флерову». На титульном листе регистрационная пометка: «№ 14, января 14 1842 г.» Дальше рукой Баратынского: «Сумерки, Сочинения Евгения Баратынского. Москва, 1842 г. Из типографии Семена». Слово «Сумерки» вписано над зачеркнутым первоначальным заглавием: «Сон зимней ночи». Листы пронумерованы по порядку. Нумерация эта несомненно позднейшего происхождения, так как имеются следы шести вырезанных из тетради и не учтенных нумерацией листов (по два между листами 19-м и 20-м, 23-м и 24-м; между 34-м и 35-м, 35-м и 36-м — по одному).

В основном копия заполнена писарской рукой. Кроме того имеются пометки и записи, внесенные рукой Н. Л. Баратынской: на листе 10 об. после «Примет» вписана и зачеркнута первая строка стихотворения «Всегда и в пурпуре и в злате». Вслед за этим на том же листе и перед эпиграммой «Увы, творец не первых сил» вписано полностью стихотворение «Ахилл». На листе 19 об. вслед за стихотворением «На что вы дни» дважды (в разных редакциях) занесена «эпиграмма «Коттерии» (см. прим. к ней). На листе 33 об. после «Осени» вписано «Благословен» — первое слово стихотворения «Благословен, святое возвестивший».

- 355 -

Отбрасывая эти записи Н. Л. Баратынской и принимая во внимание лишь стихотворения, занесенные писарской рукой, получим в составе и расположении копии только следующие отклонения от «Сумерек»: между стихотворениями «Новинское» и «Приметы» находится отсутствующее в «Сумерках» стихотворение «Мою звезду я знаю, знаю». Стихотворения «Благословен, святое возвестивший» и «Всегда и в пурпуре и в злате» следуют друг за другом в заключении копии.

Чем были заполнены отсутствующие ныне шесть листов копии — остается неясным, за исключением листа, заполненного стихотворением «Ахилл». Окончание этого стихотворения сохранилось вверху 20-го листа. Вписанное же Н. Л. Баратынской является несомненно позднейшими добавлениями, в одной части копирующими композицию, в другой состав самого сборника «Сумерки». Так записи начальных слов стихотворений «Всегда и в пурпуре и в злате» и «Благословен, святое возвестивший» отвечают местонахождению этих стихотворений в «Сумерках». Запись «Ахилла» восполняет вырезанный лист с этим стихотворением. Не совпадающее с расположением «Сумерек» местонахождение этой записи может быть объяснено просто наличием здесь свободного места. Неясно только происхождение дважды повторяющейся в копии эпиграммы «Коттерии». Не исключена до конца возможность, что эти записи подобно записи «Ахилла» восстанавливают текст эпиграммы, первоначально находившейся на одном из утраченных ныне листов или же добавленной к сборнику во второй (см. ниже) копии и вымаранной там цензурой. Однако наличие одновременно двух записей в разных редакциях, из которых одна черновая, заставляет думать, что Н. Л. Баратынская вписывала эпиграмму после смерти Баратынского по его рукописям.

Стихотворения, воспроизведенные в копии писарской рукой, снабжены многочисленными пометками цензора и поправками Баратынского. Некоторые поправки сделаны Баратынским независимо от требований цензуры и представляют собой стилистическую правку. В «Сумерки», однако, вошли не все. В ряде случаев Баратынский вернулся к первоначальному тексту копии.

Отсутствие на копии цензурного разрешения свидетельствует, что она не была пропущена цензурой и возвращена Баратынскому для требуемых исправлений. Сборник, несомненно, вторично представлялся в цензуру в другой копии, до нас не дошедшей. Можно заключить, что эта копия рассматривалась уже другим цензором, так как ряд непропущенных Флеровым мест вошел в «Сумерки» без изменения.

Цензурное разрешение было дано 10 марта 1842 г., и уже 20 мая того же года А. Семен в «Прибавлениях» к 40-му номеру «Московских Ведомостей» объявлял о поступлении в продажу «отпечатанного на сих днях сочинения Евгения Баратынского «Сумерки».

В отличие от своих предыдущих изданий (1827 и 1835 гг.), преследовавших цель «полных собраний», Баратынский включил в «Сумерки» только стихотворения 1834 — 1841 гг., расположив их при этом в виде развертывающего единую тему лирико-философского

- 356 -

цикла. В своем общем виде эта тема формулировалась «Последним поэтом» и «Рифмой», стихотворениями, обрамлявшими сборник.

Будучи необычным для русской поэтической и издательской практики тех лет, такого рода строение сборника, равно как и столь же необычное тематическое название его, восходило к типу сборников философской и политической лирики французских романтиков 20-х — 30-х гг. (Ламартин, Виктор Гюго, Барбье). Само название «Сумерки» близко к названию сборника стихов В. Гюго «Les chants du crepuscules» («Сумеречные песни») 1835 г. Приближение «Сумерек» к типу французских сборников философско-политической лирики не случайно. Именно в представленный «Сумерками» период своего творчества Баратынский утверждался как философский поэт. Вошедшие в «Сумерки» стихотворения еще по мере своего появления в журналах характеризовались идеологически близкими Баратынскому критиками как «произведения», «тяжкие глубокою мыслию, отвечающею на важные вопросы века» (Шевырев) и знаменующие «новый», «философский» этап в творчестве поэта (Мельгунов. Подробнее об этом см. Биографию). Сам Баратынский, проектируя в 1839 г. третье полное собрание своих сочинений (не осуществленное), отводил в нем для стихотворений 1834 — 1839 гг. отдельный «томик» (см. об этом «Е. А. Баратынский... Из Татевского сборника Рачинских», под ред. Ю. Н. Верховского, П., 1916, стр. 54).

Особенности «Сумерек» как стройного цикла философских стихотворений современники не отметили. Исключение составляет Белинский, несмотря на всю свою враждебность к идейно-философским устремлениям Баратынского, в своем отзыве о «Сумерках» не только оценивший в нем «поэта мысли», но и осветивший те условия, которые определили оказанный «Сумерками» прием.

Откликнувшись на появление сборника большой статьей, посвященной творчеству Баратынского в целом («Сумерки». Сочинение Евгения Баратынского, Москва, 1842. Стихотворения Евгения Баратынского, Москва, 1835, две части», «Отечественные Записки», 1842, декабрь), Белинский отказался в ней от своей прежней уничтожающей оценки поэта (см. вводное примечание к разделу стихотворений из собрания 1835 г.). Принято объяснять это обстоятельство эволюцией литературно-философских воззрений самого Белинского. Объяснение это недостаточно. Несомненно, что развитие позднего творчества Баратынского по пути философской идейно насыщенной лирики также сыграло свою роль. В целом отзыв Белинского как в разборе отдельных стихотворений, так и в своих общих выводах развертывался в плане критики идейно-философской позиции Баратынского.

Прием, оказанный «Сумеркам» современниками, лучше всего характеризован тем же Белинским: «Давно ли каждое новое стихотворение г. Баратынского, являвшееся в альманахе, возбуждало внимание публики, толки и споры рецензентов?.. А теперь тихо, скромно появляется книжка с последними стихотворениями того же поэта и о ней уже не говорят и не спорят, о ней едва упомянули в каких нибудь двух журналах, в отчете о выходе разных книг, стихотворных

- 357 -

и прозаических» (Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 473).

«Литературная Газета» констатировала полный «упадок таланта» Баратынского. «С грустным вниманием, — писал рецензент, — перечитали мы его брошюру и в сотый раз тяжело вздохнули об участи нашей бедной литературы, которой как будто на роду написано или оплакивать преждевременную потерю, или сожалеть о неожиданном упадке всего того, на чем основывала она самые светлые надежды своего процветания... В «Сумерках» есть несколько стихотворений, которые можно прочесть с большим удовольствием» (к ним рецензент причисляет «Алкивиада», «Ропот», «Рифму» и «Все мысль да мысль») («Литературная Газета», 1842, № 32, стр. 663 — 665).

Характерно, что единственный положительный отзыв о «Сумерках», напечатанный в «Современнике» (1842 г., т. XXVII, стр. 96 — 101) и несомненно принадлежащий Плетневу, представляет собой не анализ сборника, а общую характеристику творчества Баратынского, подкрепленную ссылкой на авторитет Пушкина.

Отношение к сборнику самих «читателей» засвидетельствовано М. Лонгиновым: «Когда в 1842 году вышла книжка «Сумерек» Баратынского, она произвела впечатление привидения, явившегося среди удивленных и недоумевающих лиц, не умевших дать себе отчета в том, какая это тень и чего она хочет от потомков» («Русский Архив», 1867, № 2, стр. 262).

«Сумерки» были последним прижизненным сборником Баратынского.

Расположение сборника сохранено нами полностью.

О СТИХОТВОРЕНИЯХ, ОШИБОЧНО ПРИПИСЫВАЕМЫХ
БАРАТЫНСКОМУ

Несколько стихотворений, включенных в издание сочинений Баратынского Академии Наук, под ред. М. Гофмана (1914), по нашим соображениям не заслуживают включения в издание ни как принадлежащие Баратынскому, ни как приписываемые ему:

Детское стихотворение Е. А. Баратынского (акад. изд., стр. 190, примечание — стр. 320). Стихотворение явно списано из какой-то французской хрестоматии с заменой в первом стихе мадригала собственного имени (например Aline или Céline) — словами ma mère, вследствие чего разрушена рифма между первым и третьим стихом в полном противоречии как с принципами французского стихосложения, так и со структурой остальной части стихотворения;

Je voudrais bien, ma mère,
Célébrer tes vertus,
Que de la main divine
En naissant tu reçus...

Кроме того стихотворение по своему содержанию не может относиться к матери и представляет собой какой-то романс мадригального типа.

- 358 -

Имя (акад. изд., стр. 116, примечание — стр. 282). В «Литературной Газете», 1830 г. (т. II, № 19 и 51), подпись Б *** стоит под стихотворением «Имя» и стихотворением «Генриетте Зонтаг» (С.-Петербург, 23 августа 1830 г.). В оглавлении «Литературной Газеты» после:

«Баратынского (Е. А.) Эпиграмма»

следует:

«Б *** Генриетте Зонтаг.

            Имя».

Несомненно, что Б *** автор обоих стихотворений. Но в 1830 г. Баратынский не бывал в Петербурге, и, следовательно, уже это одно снимает его авторство со второго стихотворения.

Выздоровление (акад. изд., стр. 205, примечание — стр. 327).

Подпись Б («Благонамеренный», 1821, май, стр. 14) не является подписью одного Баратынского. Так подписывались в различных журналах в том же «Благонамеренном» различные безвестные авторы. Самое стихотворение не дает никаких оснований подозревать авторство Батарынского.

Ни времени медленье (акад. изд., стр. 206 — 208, примечание — стр. 327 — 328).

Запись неизвестной рукой. Ошибочно принята за автограф Баратынского, которому на этом основании и приписывается перевод французского четверостишия.

Какая эта сторона? (акад. изд., стр. 206 — 208, примечание — стр. 328).

В оглавлении «Звездочки» («Русская Старина», 1883, кн. III) стихотворение находится перед отрывком «Бала» и без подписи. Подпись Баратынского имеется только перед отрывком из «Бала». Самое стихотворение не дает никаких оснований к приписыванию его Баратынскому. П. П. Филиппович доказывает, что стихотворение принадлежит Ф. Глинке (см. его брошюру «Об авторе стихотворения «Какая это сторона»).

В альбом (акад. изд., стр. 208, примечание — стр. 329).

Те же основания, что и в приписывании Баратынскому стихотворения «Выздоровление» (см. выше).

К NN (акад. изд., стр. 208, примечание — стр. 329 — 330).

Принадлежность стихотворения Баратынскому вполне опровергнута М. Гофманом, включившим, однако, это стихотворение в приписываемые Баратынскому. Нам неизвестно, чтобы Баратынский когда-либо подписывался — Я.

Эпиграмма — «Не то беда, Авдей Флюгарин» (акад. изд., стр. 209, примечание — стр. 330).

Эпиграмма принадлежит А. Пушкину.

Эпиграмма — «Фиглярин — вот поляк примерный!» (акад. изд., стр. 209, примечание — стр. 330).

- 359 -

Эпиграмма принадлежит П. А. Вяземскому, что и отмечено самим редактором академического издания.

Генриетте Зонтаг (акад. изд., стр. 210, примечание — стр. 330).

Стихотворение не принадлежит Баратынскому, — см. выше примечание к стихотворению «Имя». Непричастность Баратынского отмечена самим редактором академического издания.

Романс — «Не позабудь меня» (акад. изд., стр. 147, примечание — стр. 292).

Стихотворение принадлежит кн. Цертелеву и напечатано им в «Невском Альманахе» на 1825 г., стр. 52, за полной его подписью и с 5 стихами вначале, не перепечатанными в источнике, из которого оно заимствовано академическим изданием («Полный новейший песенник» Гурьянова, 1835 г.). Об этом см. статью П. П. Филипповича «Об академическом издании сочинений Е. А. Баратынского», стр. 15.

Смерть Багговута (акад. изд., стр. 111, примечание — стр. 279).

Стихотворение напечатано в «Сыне Отечества» и «Северном Архиве», 1829, ч. III, стр. 171, без подписи и с примечанием издателя: «Сочинение юноши, еще находящегося в одном из казенных учебных заведений. Талант виден». См. об этом статью П. П. Филипповича «Об академическом издании сочинений Е. А. Баратынского», стр. 16.

В статье Е. Боброва о Л. Е. Баратынском в сборнике «Дела и люди», стр. 167, помещено два стихотворения и высказано предположение о возможной принадлежности их Е. Баратынскому В действительности оба стихотворения принадлежат Бенедиктову («Природа» и «Не долго»). Ошибка была разъяснена П. Филипповичем в книге «Жизнь и творчество Е. А. Баратынского», стр. 211 (по-указанию М. Гофмана).

Стихи, написанные на манускрипте поэта (акад. изд., стр. 204, примечание — стр. 327). Стихотворение принадлежит П. А. Плетневу и находится в его рукописной тетрадке, подготовленной для издания стихотворений (тетрадь в Пушк. Доме Акад. Наук, Архив Плетнева, 10170/X, стр. 104). Стихотворение имеет там заглавие «К рукописи Б-го стихов» и имеет несколько отличную от печатной редакцию. Впервые было напечатано в «Соревнователе Просвещения и Благотворения», 1821, т. XV, стр. 340, без подписи, и рядом с стихотворением «Т-му в альбом» Баратынского. Это заставило предполагать последнего автором обоих стихотворений (см. П. Филиппович, Два неизвестных стихотворения Е. А. Баратынского. Чтения в Историческом Обществе Нестора летописца, XXIV, Киев, 1914).

Сноски

Сноски к стр. 339

¹ За исключением некоторых дополнений к сборнику 1827 г., оговоренных в статье о нем (см. стр. 350).

² Подробнее см. об этой в статье о сборнике 1835 г. (стр. 354).

³ Впрочем, этот принцип ранних редакций вызвал единодушное осуждение в критических отзывах на издание, и сам редактор издания М. Гофман отказался от него в берлинском издании 1923 г.

Сноски к стр. 340

¹ Академическое издание, расположившее стихотворения в хронологическом порядке, в действительности датировало их совершенно произвольно, главным образом относя стихотворения к году, предшествующему появлению в печати, между тем как Баратынский часто печатал свои стихотворения через несколько лет после их создания, а непрерывная правка снимала с них стилистические признаки времен создания.

Сноски к стр. 344

¹ Острое слово, украшенное парой рифм.

Сноски к стр. 346

¹ «Див и Пери» — поэма А. Подолинского, вышедшая в 1827 г.

Сноски к стр. 352

¹ Письмо не датировано, из контекста явствует, что оно написано весной. Из истории же издания следует, что это могла быть только весна 1834 г.

² Здесь письмо ошибочно отнесено к 1834 г. Основания нашей датировки см. в примечании к «Посланию Вяземскому».