Работа Боратынскаго надъ стихотвореніями.
„Ты самъ свой высшій судъ“ — говорилъ Пушкинъ поэту, строго относившемуся къ своему вдохновенію. Такимъ поэтомъ былъ самъ Пушкинъ; такимъ поэтомъ былъ его сверстникъ — Боратынскій.
„Взыскательный художникъ“, „свой высшій судъ“ или, по выраженію Боратынскаго, „самъ судія и подсудимый“, поэтъ постоянно стремился къ художественному совершенству и лелѣялъ плоды любимыхъ думъ; какъ истинный талантъ, онъ не дорожилъ каждымъ написаннымъ стихомъ, выбрасывая порою и алмазы, казавшіеся ему недостаточно совершенно отточенными.
Но чѣмъ строже относится къ себѣ взыскательный художникъ, тѣмъ менѣе строго судитъ его произведенія потомство, подбирая оброненные истиннымъ талантомъ колосья, поражаясь красотѣ и этихъ колосьевъ, признанныхъ негодными (часто въ силу случайныхъ причинъ) жнецомъ-художникомъ.
Богатый міръ художественныхъ образовъ и мыслей, процессъ художественнаго творчества, ростъ поэта и поэтическаго произведенія — все это раскрывается передъ изслѣдователемъ черновиковъ избраннаго имъ поэта. Только черновыя, испещренныя и исчирканныя записи поэта даютъ возможность угадать сокровенное души художника въ высшіе моменты его жизни, въ тѣ моменты, когда онъ творитъ; только черновики даютъ возможность увидѣть, какъ подымается, возникаетъ ростокъ въ душѣ художника, какъ питается ростокъ таинственными соками творческаго души, какъ возвышается и ростетъ растенье. Посредствомъ черновиковъ можемъ мы услышать „таинственныхъ травъ прозябанье“ — ростъ художественнаго творчества.
И эта таинственная лабораторія учитъ насъ тому, что каждое созданіе стоитъ своему творцу большихъ „мукъ творчества“, большихъ трудовъ и усилій. Ослѣпляющій своимъ свѣтомъ алмазъ пріобрѣтаетъ свой блескъ только послѣ трудной и долгой шлифовки, но объ этой шлифовкѣ не думаешь, когда смотришь на сіяющій камень.
Лабораторія Боратынскаго для насъ почти недоступна, потому что черновики поэта за единичными исключеніями пропали; но и по этимъ единичнымъ исключеніямъ мы можемъ сказать, что Боратынскій принадлежалъ къ художникамъ типа Пушкина, къ художникамъ, долгимъ и упорнымъ трудомъ достигающимъ совершенства. Незначительное число черновиковъ Боратынскаго свидѣтельствуетъ тѣмъ не менѣе о томъ непрерывномъ трудѣ жизни, какимъ являлось для поэта его художественное творчество. Въ сохранившихся черновикахъ передѣлки, напр. „Признанія“, обнаруживается, что каждая строфа
280
уже написаннаго стихотворенія требовала большого труда отъ взыскательнаго художника; и, принявъ во вниманіе массу переработокъ и различныхъ редакцій стихотвореній, печатавшихся при жизни поэта, съ большимъ трудомъ можно представить себѣ этотъ колоссальный трудъ жизни. Этой особенностью творчества Боратынскаго должно объясняться и малое количество произведеній, написанныхъ поэтомъ. Боратынскій безпрестанно возвращался къ старымъ стихотвореніямъ и подвергалъ ихъ коренной переработкѣ; вслѣдствіе громаднаго труда, сопряженнаго съ созданіемъ каждаго самаго мелкаго произведенія и съ переработкой уже созданнаго, поэтъ не успѣвалъ много (количественно) создавать, несмотря на то, что работалъ непрерывно и напряженно, несмотря на то, что поэзія была для него „не себялюбивымъ наслажденіемъ“, а дѣломъ жизни.
Вслѣдствіе такой особенности творчества Боратынскаго значительно усложняется и работа редактора, принужденнаго выбирать изъ массы даже не всегда однороднаго матеріала одну редакцію.
Какъ передѣлывалъ Боратынскій свои произведенія? — Частичный отвѣтъ находимъ мы въ письмѣ поэта къ его другу, Н. В. Путятѣ. Послѣдній неодобрительно отзывался о переправкахъ, и поэтъ оправдывался: „Замѣчанія твои справедливы въ частности; но ежели бы мы были вмѣстѣ, я, быть можетъ, доказалъ бы тебѣ, что нѣкоторыя изъ моихъ перемѣнъ хороши для цѣлаго. Впрочемъ, я никакъ не ручаюсь за справедливость своего мнѣнія. Поэты, по большей части, дурные судьи своихъ произведеній. Тому причиной чрезвычайно сложныя отношенія между ими и ихъ сочиненіями. Гордость ума и права сердца въ борьбѣ безпрестанной. Иную пьесу любишь по воспоминанію чувства, съ которымъ она написана, — переправкой гордишься потому, что побѣдилъ умомъ сердечное чувство“. Это признаніе Боратынскаго о характерѣ своихъ переработокъ имѣетъ большую цѣнность и должно приниматься во вниманіе при выборѣ основной редакціи произведеній поэта. Боратынскій въ своихъ переправкахъ часто „побѣждалъ умомъ сердечное чувство“ и для приданія цѣльности собранію своихъ произведеній жертвовалъ многими лирическими отдѣлами, не гармонировавшими одно съ другимъ, а такъ же неподходящими къ тому новому настроенію, которому поэтъ подчинялъ свое старое вдохновеніе. Кромѣ того, поэтъ постоянно стремился къ сжатости, къ сокращенію, и въ исправленіяхъ своихъ исключалъ выраженіе лирическихъ настроеній, характерныхъ для музы поэта начала 20-хъ годовъ. Издатели сочиненій Боратынскаго, принявшіе въ текстъ только послѣднія редакціи его произведеній, тѣмъ самымъ представили его творчество въ значительно сокращенномъ объемѣ и въ одностороннемъ освѣщеніи послѣдней эпохи — 1835-1842 г.г. Намъ казалось несправедливымъ игнорированіе творчества Боратынскаго въ Александровскую эпоху, и потому мы возстановили первое чтеніе произведеній поэта.
Изслѣдованіе работы Боратынскаго надъ его произведеніями важно еще и въ томъ отношеніи, что способствуетъ выясненію характернаго для каждаго періода его творчества, т. к. Боратынскій перерабатывалъ стихотворенія сообразно съ новыми настроеніями, съ новыми мыслями и поэтическими пріемами.
Мы различаемъ три различныхъ рода исправленій у Боратынскаго: 1) работу надъ стихотвореніемъ послѣ чернового наброска и до появленія
281
въ печати, 2) почти непрерывную работу надъ напечатаннымъ уже стихотвореніемъ и 3) переработку стихотворенія при включеніи его въ сборникъ произведеній. Мы знаемъ весьма немногое о работѣ перваго рода, такъ какъ имѣемъ черновые наброски въ очень рѣдкихъ случаяхъ, но и по этимъ немногочисленнымъ случаямъ можемъ судить о большой работѣ, продѣланной поэтомъ съ цѣлью художественной шлифовки. Проанализируемъ первое посланіе Н. И. Гнѣдичу, извѣстное намъ въ копіи и въ первомъ печатномъ видѣ.
Первые три стиха копіи —
Нѣтъ, въ одиночествѣ душой изнемогая,
Средь каменныхъ пустынь противнаго мнѣ края,
Для лучшихъ чувствъ души еще я не погибъ —
замѣнены въ печати однимъ стихомъ:
Столицей шумною въ изгнаньи позабытъ,
что можетъ быть объяснено желаніемъ исключить личный, автобіографическій элементъ, а также стремленіемъ поэта къ сокращенію.
„Почтенный Аристипъ“ замѣнено „любимцемъ Аонидъ“, „шумная суета“ — „праздной суетой“, „благодарный трудъ“ — „дѣятельнымъ трудомъ“ и т. п. Подобныя исправленія могутъ объясняться только желаніемъ найти болѣе подходящія слова для выраженія мысли.
Приведенныя ниже сопоставленія говорятъ объ исканіи большей образности. —
Въ первоначальной копіи:
Какъ бѣденъ, кто, больной бездѣйствіемъ своимъ,
Занятья добраго цѣны не постигаетъ,
За часомъ часъ другой глазами провожаетъ,
Скучаетъ въ городѣ и бѣдствуетъ въ глуши,
Употребленія не вѣдая души,
И плачетъ, сонныхъ дней снося насилу бремя,
Что жизни краткое въ нихъ слишкомъ длится время.
Въ печати:
Какъ бѣденъ страждущій бездѣйствіемъ своимъ!
Печальный, жалкій рабъ тупого усыпленья,
Не постигаетъ онъ души употребленья;
Въ дремоту грубую всечасно погруженъ,
Отвыкнулъ чувствовать, отвыкнулъ мыслить онъ;
Клянетъ онъ дни свои, и ропщетъ онъ украдкой,
Что длятся для него мгновенья жизни краткой.
Они въ углу моемъ не длятся для меня.
Въ копіи:
И сердцу уступилъ — влюбился я въ искусство
Въ печати:
Тамъ, очарованный, влюбился я въ искусство и т. п.
282
Особенно заботился поэтъ о музыкальной сторонѣ своихъ произведеній, и въ этомъ отношеніи очень характерна перестановка словъ и слѣдующій пріемъ, часто и сознательно употреблявшійся поэтомъ и ясно проступающій въ слѣдующей параллели.
Въ копіи:
И часто, грустію невольною объятъ,
Увидѣть бы хотѣлъ я пышный Петроградъ;
Вести желалъ-бы вновь свой вѣкъ непринужденной
Въ кругу друзей искусствъ и нѣги просвѣщенной;
Апелла, Фидія порою навѣщать;
Съ тобой желалъ-бы я бесѣдовать опять...
Въ печати:
И тихой грустію повременно объятъ,
Увидѣть бы желалъ я пышный Петроградъ;
Вести желалъ бы, вновь мой вѣкъ непринужденной
Въ кругу друзей искусствъ и нѣги просвѣщенной:
Апелла, Фидія желалъ бы навѣщать;
Съ тобой желалъ бы я бесѣдовать опять...
Этотъ пріемъ — правильное ритмическое чередованіе отдѣловъ стихотворенія посредствомъ повторенія одного и того же слова — обычно встрѣчается у Боратынскаго, но подобные примѣры (а ихъ мы имѣемъ очень много) указываютъ на сознательное употребленіе этого пріема.
Не будемъ касаться другихъ случаевъ обработки Боратынскимъ стихотвореній для печати, сводящейся къ большей отчетливости и художественности (въ болѣе рѣдкихъ случаяхъ обработки касаются исключенія злободневности, собственныхъ именъ и приспособленія къ условіямъ цензуры), и упомянемъ только о небольшомъ стихотвореніи, посвященномъ А. А. Воейковой.
Второй стихъ (первый — Очарованье красоты) въ черновикѣ первоначально былъ набросанъ: Въ тебѣ не странно намъ. Поэтъ не удовлетворился смысломъ этого стиха и передѣлалъ его:
Твоей во благо намъ —
болѣе отвѣчающій его мысли, но нескладно выраженный, и болѣе подходящая музыкальная форма была подсказана первоначальнымъ наброскомъ. Въ результатѣ мы имѣемъ одинаково звучащій съ первымъ и приблизительно того же смысла, что въ исправленіи, стихъ —
Въ тебѣ не страшно намъ.
Шестой стихъ былъ сперва набросанъ —
И при тебѣ душа полна.
Въ поискахъ за выраженіемъ болѣе тонкаго оттѣнка своей мысли поэтъ передѣлалъ —
Съ тобой какъ ты душа полна,
283
но не удовлетворился этимъ исправленіемъ и вернулся къ первому чтенію. Точно такъ же поступилъ поэтъ и съ послѣднимъ стихомъ, который читался сперва Священной, потомъ Святою, потомъ Прекрасной, потомъ Высокой, и въ окончательномъ видѣ опять
Священной тишиной.
Мы привели этотъ примѣръ, который указываетъ на то, что первое вдохновеніе часто находило для себя наиболѣе подходящую форму, и что Боратынскій бывалъ принужденъ возвращаться къ первой редакціи. Подобные случаи — и въ гораздо болѣе широкихъ размѣрахъ — намъ не разъ еще встрѣтятся, когда мы будемъ говорить о болѣе позднихъ передѣлкахъ, которымъ подвергалъ поэтъ свои стихотворенія. Еще болѣе разнообразія въ исправленіяхъ находимъ мы въ тѣхъ случаяхъ, когда стихотвореніе уже было напечатано. И послѣ этого, и послѣ появленія стихотворенія въ свѣтъ, поэтъ не переставалъ отдѣлывать его, добиваясь большей точности, сжатости (въ рѣдкихъ случаяхъ — развитія), образности и музыкальности. Не будемъ останавливаться на исправленіяхъ подобнаго рода, такъ какъ всѣ они напоминаютъ или работу перваго рода, или переработку при включеніи стихотворенія въ собраніе сочиненій.
Обратимся къ послѣднему, къ переработкѣ стихотвореній. Боратынскій три раза издавалъ сборники своихъ стихотвореній — въ 1827, въ 1835 и въ 1842 годахъ, и соотвѣтственно съ этимъ мы имѣетъ три различныя по характеру работы поэта.
Общее при переработкѣ стихотвореній во всѣхъ трехъ періодахъ — забота о художественномъ совершенствѣ и о точной передачѣ мысли и чувства, а такъ же о правильности строя рѣчи. Общее находимъ мы и въ тѣхъ случаяхъ когда стихотвореніе въ первоначальной редакціи кажется поэту мало удачнымъ и внушаетъ желаніе переработать его. При этой переработкѣ слѣдуетъ различать двѣ различныя возможности: или поэтъ соединяетъ два настроенія — когда стихотвореніе создавалось и когда оно перерабатывалось, — мало подходящія одно къ другому, или же поэтъ, увлеченный передѣлкой и осѣненный новымъ вдохновеніемъ, пишетъ новую варіацію на старую тему, которую и приходится разсматривать, какъ новое самостоятельное стихотвореніе (ср., напримѣръ, „Доридѣ“ и „Деліи“).
Обратимся къ переработкѣ стихотвореній, вышедшихъ въ 1827 году. Въ этомъ году, разбирая „Тавриду“ Муравьева, поэтъ замѣтилъ, что „лирическая поэзія любитъ простоту выраженій“. Соотвѣтственно съ этимъ взглядомъ на лирическую поэзію, высказаннымъ въ 1827 году, Боратынскій значительно измѣняетъ и свои старыя стихотворенія, постоянно заботясь о простотѣ выраженій и о конкретности. Приведемъ наиболѣе яркіе примѣры:
Скука томно дни прядетъ... | Исправлено. Хладно день за днемъ идетъ....
Всѣхъ смертныхъ ждетъ судьба одна...
А ты прибудешь въ домъ отцовъ, |
284
Съ полей побѣды возвращенный, | А ты узришь поля родныя |
Еще болѣе строго отнесся поэтъ къ усвоенному имъ тону мечтательно-романтическому и сантиментальному, осмѣянному имъ въ 1824 году въ посланіи къ „Богдановичу“. Въ этомъ посланіи поэтъ говоритъ, что у новѣйшихъ маракъ
Душа увянула и сердце отцвѣло,
но въ свое время заплатилъ весьма обильную дань увлеченію унылостью и условнымъ элегизмомъ и самъ Боратынскій. И если можно замѣтить, что замѣна менѣе простыхъ выраженій болѣе простыми часто бываетъ въ ущербъ цѣльности и стильности стихотворенія, то этотъ упрекъ еще болѣе примѣнимъ къ тѣмъ переработкамъ, въ которыхъ поэтъ побѣждаетъ умомъ свое старое, „сердечное чувство“, отчего стихотвореніе становится болѣе сухимъ и менѣе непосредственно-вдохновеннымъ. Такъ, въ стихотвореніи „Къ Дельвигу“ строфа —
Трудно, вѣрь, съ душой унылой
Счастье, радость воспѣвать;
Въ караулѣ трудно, милой,
Объ Аркадіи мечтать!
замѣнена строфой —
Вамъ, свободные Піиты,
Пѣть, любить; меня же врядъ
Иль Камены, иль Хариты
Въ караулѣ навѣстятъ.
Приведемъ еще нѣсколько параллельныхъ мѣстъ.
Первоначальное чтеніе: Не вспыхнетъ жизнь въ крови остылой..
Ропотъ. Ужели близокъ часъ свиданья! | Исправленное: Всесильнымъ собственною силой...
Ропотъ. Онъ близокъ, близокъ день свиданья! |
285
Что-жъ сердце вѣщее груститъ? | Въ больной душѣ моей бужу. |
Точно такъ же относился поэтъ и ко всему условно-классическому и мелодраматическому, и съ цѣлью исключенія всего подражательнаго и условнаго, вызваннаго настроеніями его въ началѣ 20-хъ годовъ, перерабатывалъ стихотворенія и значительно сокращалъ ихъ. Въ этомъ отношеніи очень показательна переработка стихотворенія „Лидѣ“, въ которомъ поэтъ вовсе исключилъ 9 стиховъ (5—14), написанныхъ въ стилѣ Парни. Несмотря на то, что Боратынскій оставилъ много стиховъ безъ измѣненія, онъ кореннымъ образомъ передѣлалъ всю пьесу, ея тонъ, исключивъ легкій тонъ Парни и измѣнивъ окончаніе, которое стало гораздо болѣе сосредоточенно-серьезнымъ и контрастирующимъ съ первою частью.
Въ то же время Боратынскій исключалъ и многое личное и касающееся его отношеній къ друзьямъ и недругамъ, а также заботился о художественной сторонѣ безпрестанно подправляемаго стихотворенія. Мы не имѣемъ возможности слѣдить за всѣми измѣненіями, которымъ подвергалъ поэтъ свои произведенія, но остановимся на одномъ примѣрѣ, кажущемся намъ весьма характернымъ для переработки стихотвореній, созданныхъ въ первомъ періодѣ лирики Боратынскаго. Начавъ передѣлывать „Финляндію“, поэтъ, повидимому, предполагалъ исключить личный элементъ, подражаніе Батюшкову и современной элегическо-романтической модѣ, но въ началѣ работы увлекся, и новое вдохновеніе создало новые образы и краски. При продолженіи поэтъ нѣсколько остылъ и, удаляя личное и элегическое, измѣнялъ стихи иногда въ ущербъ музыкальности, а такъ же количеству и яркости образовъ.
Первые 8 стиховъ такъ читаются въ первоначальной редакціи:
Громады вѣчныхъ скалъ, гранитныя пустыни!
Вы дали страннику убѣжище и кровъ;
Ему нужнѣй покой обманчивыхъ даровъ
Слѣпой, взыскательной и вѣтреной богини.
Забытый отъ людей, забытый отъ молвы,
Доволенъ будетъ онъ угломъ уединеннымъ;
286
Онъ счастье въ немъ найдетъ, онъ будетъ, какъ и вы,
Въ премѣнахъ рока неизмѣннымъ.
Начало это кажется поэту и музыкально-однообразнымъ и бѣднымъ по краскамъ, и онъ создаетъ иную музыкальную и зрительную картину:
Въ свои разсѣлины вы приняли пѣвца,
Граниты финскіе, граниты вѣковые,
Земли ледянаго вѣнца
Богатыри сторожевые.
Онъ съ лирой между васъ. Поклонъ его, поклонъ
Громадамъ, міру современнымъ:
Подобно имъ, да будетъ онъ
Во всѣ годины неизмѣннымъ!
Такой же характеръ носитъ исправленіе и въ слѣдующихъ 6 стихахъ. Послѣ этого въ первоначальной редакціи читаемъ:
Все тихо! все молчитъ! и блѣдный сводъ небесъ
Слился съ безбрежнымъ океаномъ.
Здѣсь все бесѣдуетъ съ уныніемъ моимъ:
И сосенъ шумъ глухой, и волнъ неясный лепетъ
Какъ будто бы знакомъ, какъ будто внятенъ имъ
Младого сердца томный трепетъ.
Здѣсь, окруженный тишиной
Природы, дремлющей подъ кровомъ ночи звѣздной,
Люблю сидѣть одинъ надъ сумрачною бездной,
Молчать и въ даль летѣть душой.
Здѣсь въ думу важную невольно погруженной,
Люблю воспоминать о сильныхъ прежнихъ дней,
О бурной жизни ихъ средь копій, средь мечей,
Безумствамъ громкимъ посвященной.
Ничто не прочно на земли:
Ложатся грады въ прахъ, и рушатся державы.
Не здѣсь-ли нѣкогда съ побѣдой протекли
Сыны Оденовы, любимцы бранной славы?
Слѣды минувшаго исчезли въ сихъ мѣстахъ,
Отзывы праздные не вторятъ пѣснѣ Скальда,
Молва умолкнула о спутникахъ Роальда,
О древнихъ сильныхъ племенахъ;
Развѣялъ бурный вѣтръ торжественные клики,
Забыли правнуки о подвигахъ отцовъ,
Померкла слава ихъ, — и въ прахѣ ихъ боговъ
Лежатъ низверженные лики.
Приведенный нами отрывокъ имѣетъ несомнѣнную близость къ Батюшкову, и въ немъ явственно проступаетъ личный лирическій элементъ. Въ передѣлкѣ ослаблено и вліяніе Батюшкова, и раздумье поэта, ставящаго теперь выше всего конкретность:
287
Ужъ поздно, день погасъ; но ясенъ неба сводъ,
На скалы финскія безъ мрака ночь нисходитъ,
И только что себѣ въ уборъ
Алмазныхъ звѣздъ ненужный хоръ
На небосклонъ она выводитъ!
Такъ вотъ отечество Одиновыхъ дѣтей,
Грозы народовъ отдаленныхъ!
Такъ эта колыбель ихъ безпокойныхъ дней,
Разбоямъ громкимъ посвященныхъ!
Умолкъ призывный щитъ, не слышенъ Скальда гласъ,
Воспламененный дубъ угасъ,
Развѣялъ буйный вѣтръ торжественные клики;
Сыны не вѣдаютъ о подвигахъ отцовъ,
И въ дольномъ прахѣ ихъ боговъ
Лежатъ низверженные лики!
Характерно также и слѣдующее исправленіе, въ которомъ Боратынскій стремится отъ неопредѣленности романтизма къ простотѣ, даже въ ущербъ музыкальности стиха.
Въ первоначальной редакціи читаемъ:
И все вокругъ меня въ глубокой тишинѣ:
Не слышенъ стукъ мечей, давно умолкли бои.
Куда вы скрылися, полночные герои!
Мой взоръ теряется въ бездонной вышинѣ:
Не вы-ли, блѣдныя вперивъ на звѣзды очи,
Плывете въ облакахъ туманною толпой?
Не вы-ль?... отвѣтствуйте! вамъ слышенъ голосъ мой,
Одушевите сумракъ ночи.
Въ исправленной редакціи:
И все вокругъ меня въ глубокой тишинѣ!
О вы, носившіе отъ брега къ брегу бои,
Куда вы скрылися, полночные герои?
Вашъ слѣдъ исчезъ въ родной странѣ.
Вы-ль, на скалы ея вперивъ скорбящи очи,
Плывете въ облакахъ туманною толпой?
Вы-ль? Дайте мнѣ отвѣтъ, услышьте голосъ мой,
Зовущій къ вамъ среди молчанья ночи.
Въ слѣдующемъ за этимъ отрывкѣ мы не находимъ измѣненій, кромѣ одного стиха, въ которомъ исправленіе вызвано музыкальными требованіями. Въ первоначальной редакціи:
Зачѣмъ печальны вы? и я-ли прочиталъ...
Въ исправленной:
Зачѣмъ печальны вы? зачѣмъ я прочиталъ...
288
Но въ заключительной строфѣ мы находимъ опять значительныя измѣненія, при чемъ поэтъ главнымъ образомъ освобождается отъ элегическаго тона и юношеской мечтательности.
Въ первоначальной редакціи:
Но я, въ безвѣстности для жизни жизнь любя,
Могу-ль себя томить гадательной тоскою?
Пусть все разрушится, пусть все умретъ со мною:
Не вѣчный для временъ, я вѣченъ для себя.
Златые призраки, златыя сновидѣнья,
Желанья пылкія, слетитеся толпой!
Пусть жадно буду пить обманутой душой
Изъ чаши юности волшебство заблужденья...
Въ исправленной редакціи:
Но я, въ безвѣстности, для жизни жизнь любя,
Я, беззаботливый душою,
Вострепещу-ль передъ судьбою?
Не вѣчный для временъ, я вѣченъ для себя:
Не одному-ль воображенью
Гроза ихъ что-то говоритъ?
Мгновенье мнѣ принадлежитъ,
Какъ я принадлежу мгновенью!...
Не переставалъ поэтъ работать надъ своими стихотвореніями и послѣ 1827 года, и даже многія стихотворенія, вошедшія въ собраніе сочиненій 1827 года въ переработанномъ видѣ, вновь подверглись передѣлкѣ и еще болѣе отошли отъ первоначальной основы.
Подобно тому, какъ поэтъ перерабатывалъ свои произведенія для изданія 1827 года не только съ цѣлью достичь большаго художественнаго совершенства, но и для приданія общей цѣльности сборнику, подобно этому и другому собранію сочиненій, вышедшему въ 1835 году, предшествовала долгая работа поэта, исключавшаго цѣлые отдѣлы въ стихахъ и подчинявшаго старыя настроенія настроенію новой минуты.
На основаніи такихъ переработокъ мы можемъ судить о нѣкоторыхъ характерныхъ особенностяхъ творчества Боратынскаго второго періода, къ числу которыхъ слѣдуетъ отнести: исключеніе злободневнаго и временнаго, случайнаго, сжатость, силу и точность выраженій и образовъ, большую сосредоточенность мысли, стремленіе къ реализму и развитіе психологіи.
Любопытна передѣлка посланія къ „Г[нѣди]чу“, въ которомъ поэтъ исключилъ всѣ личные намеки, все злободневное, вслѣдствіе чего оно перестало быть личной сатирой; любопытно исправленіе и „Признанія“, въ которомъ мы находимъ и новые оттѣнки мысли и новые образы.
Особенный интересъ представляетъ переработка стихотворенія „Смерть“ (1828 года), исполненная не столько художникомъ, сколько мыслителемъ съ его новымъ пониманіемъ смерти и жизни. Въ 1828 году смерть представлялась
289
поэту только пассивной, примиряющей силой, въ 1833—1834 гг. она обладаеть активной, дѣйственной силой, силой въ полномъ смыслѣ этого слова; раньше она была только „кроткой“, теперь она — „праведная и могущественная“. Въ связи съ новымъ пониманіемъ смерти, и стихотвореніе — гимнъ, посвященный ей, пріобрѣтаетъ иной характеръ и новую силу, хотя поэтъ и жертвуетъ иногда такими выразительными строфами, какъ —
И краски жизни безпокойной,
Съ ихъ невоздержной пестротой,
Вдругъ замѣняются пристойной,
Однообразной бѣлизной.
и замѣняетъ вполнѣ ясные стихи нѣсколько запутанными. Такъ, пятая строфа первоначальной редакціи читается слѣдующимъ образомъ:
И ты летаешь надъ созданьемъ,
Забвенье бѣдъ вездѣ лія
И прохлаждающимъ дыханьемъ
Смиряя буйство бытія.
Эта же строфа въ исправлейіи имѣетъ такой мало ясный смыслъ:
И ты летаешь надъ твореньемъ,
Согласье прямъ его лія
И въ немъ прохладнымъ дуновеньемъ
Смиряя буйство бытія.
Насколько въ то же время поэтъ продумываетъ свои образы и стремится къ точности, отчетливости, можно судить по исправленію седьмой строфы, которое кажется съ перваго взгляда мало существеннымъ:
Ты предстаешь, святая дѣва! | А человѣкъ! святая дѣва! |
Послѣдній разъ выпустилъ Боратынскій свои стихи отдѣльнымъ сборникомъ въ 1842 году („Сумерки“). Въ періодъ „Сумерекъ“ Боратынскій тяготился недостаточными средствами языка для выраженія поэтическихъ своихъ мыслей, чувствъ и поэтическихъ образовъ: мысль поэта отличалась такой глубиной и сложностью, что онъ не могъ найти для нея адэкватной формы. Соотвѣтственно съ этой особенностью творчества поэта третьяго періода, и исправленія, сдѣланныя въ эту пору, характеризуются такимъ, часто тщетнымъ стремленіемъ найти болѣе точное слово для передачи оттѣнка мысли и устранить неясность и запутанность. Порой исправленія Боратынскаго достигали своей цѣли; порой новый образъ передавалъ и новую мысль, и новое настроеніе, а порой неясность, которую поэтъ пытался разрѣшить, не только не уменьшалась, но еще и усиливалась. Пояснимъ сказанное нѣсколькими примѣрами.
290
Такъ, въ „Запустѣніи“ 65 стихъ
Гдѣ я наслѣдую безсмертную весну —
замѣняется мало понятнымъ:
Гдѣ я наслѣдую несрочную весну.
Такъ, „Предразсудокъ“ первоначально имѣлъ непонятную по языку первую строфу:
Предразсудокъ! онъ обломокъ
Давней правды. Храмъ упалъ,
Прагъ остался; а потомокъ
Смыслъ его не разгадалъ.
Исправленіе послѣднихъ двухъ стиховъ —
А руинъ его потомокъ
Языка не разгадалъ —
хотя и уяснило смыслъ, но все же оставило неестественную и запутанную разстановку словъ.
Въ другомъ случаѣ („Скульпторъ“) поэтъ достигъ своей цѣли — ясности, но, повидимому, принужденъ былъ придать иной оттѣнокъ своей мысли.
Въ первоначальномъ видѣ „послѣдній покровъ“ съ богини сокровенной не падетъ,
Пока невольно пламенѣя,
Подъ лаской вкрадчивой рѣзца,
Отвѣтнымъ взоромъ Галатея
Осмѣлитъ страстнаго творца.
Приготовляя свои стихи ко включенію въ „Сумерки“, поэтъ передѣлываетъ:
Покуда страсть уразумѣя
Подъ лаской вкрадчивой рѣзца,
Отвѣтнымъ взоромъ Галатея
Не увлечетъ, желаньемъ рдѣя,
Къ побѣдѣ нѣги мудреца!
Не будемъ останавливаться на любопытныхъ переправкахъ „Осени“ и заключимъ наше разсмотрѣніе измѣненій въ третьемъ періодѣ стихотвореніемъ, посвященнымъ Пушкину.
Когда-то Боратынскій записалъ въ альбомъ своей кузины слѣдующее стихотвореніе:
Какъ взоры томныя свои
Ты на пѣвцѣ остановила,
Не думай чтобъ мечта любви
Въ его душѣ заговорила!
Нетъ это былъ сей легкій сонъ
Сей чудный сонъ воображенья,
Что посылаетъ Аполлонъ
Не для любви, для вдохновенья.
291
Повидимому, въ 1837 году, подъ вліяніемъ смерти Пушкина, Боратынскій пріурочиваетъ это стихотвореніе къ Пушкину и передѣлываетъ (главнымъ образомъ) начало:
Когда поэта красота
Своей улыбкой оживила,
Не думай, чтобъ любви мечта
Его глаза одушевила...
Въ такомъ видѣ стихотвореніе стало неяснымъ, несмотря на то, что Боратынскій называетъ красоту, оживившую поэта, и, отдавъ уже въ печать „Сумерки“, Боратынскій снова передѣлываетъ первую строфу:
Она улыбкою своей
Поэта въ жертвы пригласила,
Но не любовь отвѣтомъ ей,
Взоръ ясный думой осѣнила.
Загадка не только осталась, но и усложнилась, такъ какъ конкретная „Красота“ замѣнилась неизвѣстнымъ — „Она“.
Еще легче прослѣдить всѣ особенности работы Боратынскаго надъ его произведеніями въ поэмахъ, имѣющихъ по цѣлому ряду чтеній.
Въ 1820 году Боратынскій написалъ свою первую поэму — „описательную поэму Пиры“ и напечаталъ ее въ 1821 году въ „Соревнователѣ Просвѣщенія и Благотворенія“. Въ 1826 году „Пиры“ были изданы отдѣльной книжкой вмѣстѣ съ „Эдой“, и мы находимъ въ редакціи этого года цѣлый рядъ существенныхъ отличій отъ первоначальнаго чтенія, подтверждающихъ сказанное нами выше объ особенностяхъ переправокъ Боратынскаго въ различныхъ періодахъ. „Пиры“ въ редакціи 1826 года отличаются меньшей непосредственностью элегизма и юношеской мечтательности, меньшимъ лиризмомъ, и въ этомъ смыслѣ любопытно сопоставить слѣдующіе отрывки изъ „Пировъ“:
Въ чтеніи „Соревнователя“.
Искалъ я счастья, какъ другой, | Въ изданіи 1826 года.
Досталось много мнѣ на часть |
Отъ лишнихъ прихотей своихъ |
Трудясь надъ смѣсью риѳмъ и словъ |
292
Потупя сумрачные взоры, | Исключено. |
И гдѣ-жъ измѣнница любовь? |
И гдѣ-жъ измѣнница любовь? |
Ужъ въ мірѣ нѣтъ отцовъ моихъ; |
Мы, тѣ же сердцемъ въ вѣкъ иной... |
Любопытно измѣненіе и обращенія къ Пушкину, соотвѣтственно съ новымъ пониманіемъ творчества Пушкина; передѣлана и вся заключительная часть „Пировъ“, мало подходившая къ настроенію 1825—1826 гг. Вторично исправилъ Боратынскій свою поэму при включеніи ея въ изданіе 1835 года, при чемъ поэтъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ возвращался къ первоначальной редакціи, въ нѣкоторыхъ же случаяхъ (напр. обращеніе къ Пушкину) измѣнялъ согласно новому пониманію и настроенію и особенно заботливо относился къ художественной отдѣлкѣ.
Большой интересъ представляетъ исторія созданія и передѣлокъ „Эды“.
Въ 1824 году поэтъ вполнѣ закончилъ свою поэму, но въ слѣдующемъ году сталъ кореннымъ образомъ измѣнять ее, сообразно съ задачей, поставленной себѣ, — написать реалистическую повѣсть. Въ первоначальной редакціи гусаръ-обольститель является нѣсколько идеализированнымъ, романтическимъ героемъ, искренно полюбившимъ „чухоночку“ Эду (какъ ее называлъ Пушкинъ), и въ повѣсти рѣзко выдѣлялся лирически приподнятый тонъ. Въ предисловіи 1826 года Боратынскій ставитъ себѣ задачей передачу мелочныхъ подробностей и говоритъ, что онъ „не принялъ лирическаго тона“, — и, дѣйствительно, въ исправленіяхъ Боратынскій старался исключать лиризмъ и вводить больше мелочныхъ подробностей, больше правдивости. Приготовляя къ печати „Эду“, поэтъ въ то же время подвергъ ее и другой переработкѣ — чисто художественной. Исправленія, сдѣланныя Боратынскимъ въ „Эдѣ“, коснулись также и типовъ поэмы. Герой повѣсти
293
въ первоначальной редакціи является идеалистически настроеннымъ юношей; во второй редакціи поэтъ назвалъ гусара „злодѣемъ“, но оставилъ ему еще старыя идеалистическія черты, и только въ окончательной редакціи поэтъ создалъ реалистическій и художественно законченный образъ гусара обольстителя. Измѣненъ нѣсколько и образъ Эды, слишкомъ идеализированный въ первой редакціи („Нежданный цвѣтъ въ пустынѣ той“, „готовность къ чувству въ сердцѣ чистомъ“, „малютка“ и т. п.), измѣнена и психологическая мотивировка. Въ изданіи 1826 года ничего не говорится о томъ, что Эда послѣ поцѣлуя поддалась страсти, — однимъ штрихомъ, но выразительно говоритъ объ этомъ поэтъ въ изданіи 1835 года:
Ужъ поздно. Дѣва молодая,
Жарка ланитами, встаетъ,
И молча, глазъ не поднимая,
Въ свой уголъ медленно идетъ.
Исключилъ поэтъ и плохую мотивировку поступковъ гусара, задумавшаго ночное свиданіе съ Эдой подъ вліяніемъ подслушаннаго разговора родителей Эды („все какъ-то злому учитъ злого“), какъ будто ему самому не могла принадлежать вся иниціатива „злого умысла“. Исправленія 1835 года сдѣлали „Эду“ и болѣе реалистической и болѣе психологической повѣстью
До какой степени Боратынскій старательно работалъ надъ своимъ стихомъ, можно судить по тому, что даже отъ небольшой переводной сказки его — „Телема и Макаръ“ — сохранилось четыре различныя редакціи, причемъ порою въ послѣднихъ редакціяхъ поэтъ возвращался къ первоначальнымъ, Исправленія „Телемы и Макара“, помимо чисто художественной стороны, шли и въ другомъ направленіи: сказка все больше и больше теряла характеръ сатиры и принимала общій, отвлеченный отъ мѣстныхъ условій, сказочный характеръ.
Мало значительны измѣненія, сдѣланныя поэтомъ въ „Балѣ“, и почти всѣ они касаются либо большаго художественнаго совершенства — картиннаго и музыкальнаго, либо поэтъ стремится къ большей точности и правильности языка и психологіи. Приведемъ нѣсколько примѣровъ подобныхъ исправленій:
Первоначальное чтеніе.
Чьи пурпуровые уста... | Изданіе 1827 года.
Чьи непорочныя уста... |
Изданіе 1827 года.
Мое унынье не вини... |
Изданіе 1835 года.
Моей печали не вини... |
294
Слѣдуетъ отмѣтить также, что, несмотря на тенденціи къ реализму, Боратынскій избѣгалъ крайностей натурализма, какъ на то указываютъ слѣдующія исправленія:
Первоначальное чтеніе.
Она страдаетъ тошнотой... | Изданіе 1827 года.
Она какъ будто не своя.... |
Изданіе 1827 года.
Глаза распухли, въ пѣнѣ ротъ... |
Изданіе 1835 года.
Глаза стоятъ и въ пѣнѣ ротъ. |
Такого же рода — преимущественно техническія — исправленія находимъ мы и въ сказкѣ „Переселеніе душъ“. Гораздо значительнѣе исправленія „Наложницы“, вышедшей въ первый разъ въ 1831 году и вошедшей въ собраніе сочиненій 1835 года подъ заглавіемъ „Цыганка“. Сверхъ этихъ двухъ редакцій поэмы, мы имѣемъ еще фрагменты первоначальной редакціи и переработку поэмы, относящуюся къ 1842 году.
Отличія первоначальной редакціи отъ текста отдѣльнаго изданія 1831 года совсѣмъ незначительны; немногимъ значительнѣе и передѣлки поэмы для изданія 1835 года, касающіяся образной и музыкальной стороны, а также сокращеніе нѣкоторыхъ мѣстъ, казавшихся поэту растянутыми и мало правдоподобными. Къ числу такихъ мѣстъ относится разговоръ дяди Вѣры съ Черноморомъ, человѣкомъ Елецкаго, или распоряженія Елецкаго о томъ, какъ завести Вѣру съ дядей къ нему. Гораздо значительнѣе исправленія 1842 года.
Въ послѣдней редакціи „Цыганки“ поэтъ исключилъ все эпизодическое и сосредоточилъ свое вниманіе на психологическомъ развитіи главныхъ героевъ поэмы.
Такъ, поэтомъ былъ исключенъ Черноморъ и его роль въ поэмѣ, вслѣдствіе чего „Цыганка“ значительно сократилась въ объемѣ. Измѣнена нѣсколько и характеристика Елецкаго, который, для большей вѣроятности чистаго увлеченія Вѣрою и возможности нравственнаго возрожденія, въ окончательной редакціи не является главой повѣсъ и циникомъ. Соотвѣтственно съ заботой о болѣе естественномъ ходѣ романа, Боратынскій вовсе исключилъ четвертую главу — описаніе невольнаго визита Вѣры и ея дяди къ Елецкому, — и вслѣдствіе этого поэту пришлось передѣлать нѣкоторыя мѣста поэмы, ходъ которой въ большой степени зависѣлъ отъ этого визита. Елецкій увидѣлся съ Вѣрой на маскарадѣ и тамъ увлекъ ее разговоромъ и въ отвѣтъ на нѣмую мольбу Вѣры „скинулъ маску“ —
Въ этотъ мигъ
Предъ нимъ лицо другое стало,
Очами гнѣвными сверкало
И дико поднятой рукой
Грозило Вѣрѣ и пропало
Съ Елецкимъ вмѣстѣ за толпой.
295
Такъ произошло знакомство Елецкаго съ Вѣрой, такъ произошла и встрѣча Вѣры съ цыганкой, наложницей Елецкаго, и потому, выпустивъ IV главу, поэтъ могъ дальше вести свою поэму почти безъ измѣненій.
Боратынскій, въ противоположность очень многимъ поэтамъ, никогда не останавливался на одномъ исправленіи стихотворенія, которое удовлетворяло его взыскательности, а продолжалъ его непрерывно измѣнять. Нетрудно замѣтить также, что въ каждый новый періодъ творчества Боратынскій какъ бы вбираетъ въ себя весь объемъ произведеній предыдущаго періода, подвергая его коренной переработкѣ; такимъ образомъ поэтическое развитіе его идетъ по отдѣльнымъ періодамъ, органически связаннымъ между собою, съ рѣзко окрашенными особенностями каждаго отдѣльнаго періода.
_______