173

Баратынскій, Евгеній Абрамовичъ, даровитый поэтъ. Родился 19 февраля 1800 г., въ селѣ Вежлѣ (Тамбовской губ., Кирсановскаго у.), и былъ сыномъ генералъ-адъютанта Абрама Андреевича Б. и фрейлины Александры Ѳеодоровны, урожденной Черепановой. Въ дѣтствѣ у Б. дядькой былъ итальянецъ Боргезе, и мальчикъ рано ознакомился съ итальянскимъ языкомъ; вполнѣ овладѣлъ онъ также французскимъ, принятымъ въ домѣ Баратынскихъ, и лѣтъ восьми уже писалъ по-французски письма. Въ 1808 г. Б. отвезли въ Петербургъ и отдали въ частный нѣмецкій пансіонъ, гдѣ онъ выучился нѣмецкому языку. Въ 1810 г. умеръ отецъ Б., и его воспитаніемъ занялась его мать, женщина образованная и умная. Изъ нѣмецкаго пансіона Б. перешелъ въ пажескій корпусъ, но пробылъ тамъ недолго. Сблизившись съ нѣкоторыми товарищами, Б. участвовалъ въ серьезныхъ шалостяхъ, изъ которыхъ одна, граничившая съ преступленіемъ (кража), повела къ исключенію его изъ корпуса, съ воспрещеніемъ поступать на какую бы то ни было государственную службу, кромѣ военной — рядовымъ. Это происшествіе сильно подѣйствовало на юношу, которому было тогда лѣтъ 15; онъ признавался позднѣе, что въ ту пору «сто разъ былъ готовъ лишить себя жизни». Безспорно, позоръ, пережитый поэтомъ, оказалъ вліяніе на выработку пессимистическаго его міросозерцанія. Но было бы ошибкой придавать случайному событію слишкомъ большое значеніе въ духовной жизни Б. Изъ его дѣтскихъ и юношескихъ писемъ видно, что онъ духовно созрѣлъ очень рано и съ первыхъ лѣтъ сознательной

174

жизни уже былъ склоненъ смотрѣть на весь міръ сквозь мрачное стекло. 8-лѣтнимъ ребенкомъ, изъ пансіона, онъ писалъ матери о своихъ школьныхъ товарищахъ: «я надѣялся найти дружбу, но нашелъ только холодную и аффектированную вѣжливость, дружбу небезкорыстную: всѣ были моими друзьями, когда у меня было яблоко или что-нибудь иное». 11 лѣтъ онъ писалъ: «Не лучше ли быть счастливымъ невѣждою, чѣмъ несчастнымъ мудрецомъ? Отказываясь отъ того, что есть въ наукахъ хорошаго, не избавляемся ли мы и отъ утонченныхъ пороковъ»? Утѣшая мать, послѣ смерти бабушки, Б. въ 1814 г. разсудительно замѣчалъ: «я понимаю вашу скорбь, но подумайте, дорогая мамаша, что это — законъ природы. Мы всѣ родимся затѣмъ, чтобы умереть, и, на нѣсколько часовъ раньше или позже, всѣмъ придется покинуть тотъ ничтожный атомъ грезы, что называется землей»! Изъ пажескаго корпуса, еще до обнаруженія печальной исторіи, онъ писалъ матери: «Существуетъ ли такое прибѣжище въ мірѣ, кромѣ предѣловъ океана, гдѣ жизнь человѣческая не была бы подвержена тысячамъ несчастій, гдѣ смерть не похищала бы сына у матери, отца, сестру? Повсюду самое слабое вѣяніе можетъ разрушить тотъ бренный составъ, что мы называемъ нашимъ существованіемъ». Конечно, всѣ эти разсужденія были почерпнуты Б. изъ книгъ, такъ какъ онъ читалъ охотно и много, но характерно, что именно такія мысли привлекали вниманіе мальчика и юноши. Въ тѣ же годы юный Пушкинъ, на лицейской скамьѣ, зачитывался Анакреонтомъ и легкомысленными французскими поэтами XVIII в. Покинувъ пажескій корпусъ, Б. нѣсколько лѣтъ жилъ частью съ матерью въ Тамбовской губерніи, частью у дяди, брата отца, адмирала Богдана Андреевича Б., въ Смоленской губ., въ сельцѣ Подвойскомъ. Изъ школы Б. вынесъ нѣкоторое знаніе математики, къ которой у него были большія способности, и которою онъ не переставалъ интересоваться до послѣднихъ лѣтъ жизни. Живя въ деревнѣ, Б. началъ писать стихи. Раньше, подобно многимъ другимъ людямъ того времени, онъ охотно писалъ французскіе куплеты, не придавая тому никакого значенія. Отъ 1817 г. до насъ дошли уже русскіе стихи Б., впрочемъ весьма слабые. Но уже въ 1819 г. Б. вполнѣ овладѣлъ техникой, и его стихъ сталъ пріобрѣтать то «необщее выраженіе», которое впослѣдствіи онъ самъ признавалъ главнымъ достоинствомъ своей поэзіи. Въ деревнѣ дяди Б. нашелъ небольшое общество молодежи, которая старалась жить весело, и онъ былъ увлеченъ въ ея забавы. «Мы здѣсь проводимъ время пріятно, всѣ поютъ, смѣются», писалъ онъ матери. Но это не мѣшало ему добавлять: «О счастіи много споримъ, но эти споры напоминаютъ споры нищихъ, разсуждающихъ о философскомъ камнѣ», и вновь говоритъ о «мракѣ, нашемъ общемъ отцѣ». Въ 1819 г. Б., по совѣту родныхъ, поступилъ рядовымъ въ гвардейскій Егерскій полкъ въ Петербургѣ. Въ это время интересъ Б. къ литературѣ настолько опредѣлился, что онъ сталъ искать знакомства съ писателями. Онъ показалъ свои стихи Дельвигу, котораго они заинтересовали, и который познакомилъ его съ Жуковскимъ, Плетневымъ, Кюхельбекеромъ и Пушкинымъ. Вліянію Дельвига надо приписать, что Б. серьезнѣе сталъ относиться къ своей поэзіи и въ «служеніи Музамъ» увидѣлъ новую для себя цѣль жизни. «Ты духъ мой оживилъ надеждою возвышенной и новой», писалъ онъ позднѣе Дельвигу. Въ 1819 г., благодаря содѣйствію Дельвига, стихи Б. появились впервые и въ печати.

175

Въ слѣдующемъ, 1820 г., Б. былъ произведенъ въ унтеръ-офицеры и переведенъ въ Нейшлотскій полкъ, расположенный въ Финляндіи, въ укрѣпленіи Кюмени и его окрестностяхъ. Пятилѣтнее пребываніе въ Финляндіи оставило глубочайшія впечатлѣнія въ Б. и ярко отразилось на его поэзіи. Впечатлѣніямъ отъ «суроваго края» обязанъ онъ нѣсколькими лучшими своими лирическими стихотвореніями («Финляндія», «Водопадъ») и прекрасной поэмой «Эда». Первоначально Б. велъ въ Финляндіи жизнь очень уединенную, «тихую, спокойную, размѣренную». Все общество его ограничивалось двумя-тремя офицерами, которыхъ онъ встрѣчалъ у полкового командира, полковника Лутковскаго, стариннаго друга семьи Б. и ихъ сосѣда по имѣнію, который принялъ къ себѣ въ домъ юнаго унтеръ-офицера. Впослѣдствіи онъ сблизился съ Н. В. Путятой и А. И. Мухановымъ, адъютантами финляндскаго генералъ-губернатора, А. А. Закревскаго. Дружба его съ Путятой сохранилась на всю ихъ жизнь. Путята описалъ внѣшній обликъ Б., какимъ онъ его увидѣлъ въ первый разъ: «Онъ былъ худощавъ, блѣденъ, и черты его выражали глубокое уныніе». Осенью 1824 г., благодаря ходатайству Путяты, Б. получилъ разрѣшеніе пріѣхать въ Гельсингфорсъ и состоять при корпусномъ штабѣ генерала Закревскаго. Въ Гельсингфорсѣ Б. ожидала жизнь шумная и безпокойная. Къ этому періоду его жизни относится начало его увлеченія А. Ѳ. Закревской (женой генерала А. А. Закревскаго), той самой, которую Пушкинъ назвалъ «беззаконной кометой въ кругу расчисленномъ свѣтилъ», и къ которой рѣдко кто приближался безъ того, чтобы поддаться очарованно ея своеобразной личности. Эта любовь принесла Б. немало мучительныхъ переживаній, отразившихся въ такихъ его стихотвореніяхъ, какъ «Мнѣ съ упоеніемъ замѣтнымъ», «Фея», «Нѣтъ, обманула васъ молва», «Оправданіе», «Мы пьемъ въ любви отраву сладкую», «Я безразсуденъ, и не диво», «Какъ много ты въ немного дней». Впрочемъ, у Б. страсть всегда уживалась съ холодной разсудительностью, и не случайно онъ одинаково любилъ математику и поэзію. Въ одномъ стихотвореніи (правда, заимствованномъ у Парни) онъ, напримѣръ, даетъ совѣтъ: «близъ любезной укротимъ желаній пылкихъ нетерпѣнье», потому что «мы ими счастію вредимъ и сокращаемъ наслажденье». А въ письмѣ къ Путятѣ Б. пишетъ прямо: «Спѣшу къ ней. Ты будешь подозрѣвать, что я нѣсколько увлеченъ: нѣсколько, правда; но я надѣюсь, что первые часы уединенія возвратятъ мнѣ разсудокъ. Напишу нѣсколько элегій и засну спокойно». Надо, однако, добавить, что самъ Б. тутъ же писалъ: «Какой несчастный плодъ преждевременной опытности — сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся въ толпѣ безпредѣльныхъ желаній! Таково положеніе М. и мое». Изъ Гельсингфорса Б. долженъ былъ вернуться къ полку въ Кюмень и туда, весной 1825 г., Путята привезъ ему приказъ о производствѣ его въ офицеры. По словамъ Путяты, это Б. «очень обрадовало и оживило». Вскорѣ послѣ того Нейшлотскій полкъ былъ назначенъ въ Петербургъ держать караулы. Въ Петербургѣ Б. возобновилъ свои литературныя знакомства. Осенью того же года Б. возвратился съ полкомъ въ Кюмень, ѣздилъ не надолго въ Гельсингфорсъ, затѣмъ вышелъ въ отставку и переѣхалъ въ Москву. «Судьбой наложенныя цѣпи упали съ рукъ моихъ», писалъ онъ по этому поводу. Въ Москвѣ, 9 іюня 1826 г., Б. женился на Настасьѣ Львовнѣ Энгельгардъ; тогда же онъ поступилъ на

176

службу въ Межевую канцелярію, но скоро вышелъ въ отставку. Еще до женитьбы, изъ Москвы Б. писалъ Путятѣ: «Въ Финляндіи я пережилъ все, что было живого въ моемъ сердцѣ. Ея живописныя, хотя угрюмыя горы походили на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но, по крайней мѣрѣ, довольно обильную въ отличительныхъ краскахъ. Судьба, которую я предвижу, будетъ подобна русскимъ однообразнымъ равнинамъ...». Въ значительной степени Б. оказался правъ, и его жизнь, послѣ 1826 г., становится однообразной. Его жена не была красива, но отличалась умомъ яркимъ и тонкимъ вкусомъ. Ея непокойный характеръ причинялъ много страданій самому Б. и повліялъ на то, что многіе его друзья отъ него отдалились. Въ мирной семейной жизни постепенно сгладилось въ Б. все, что было въ немъ буйнаго, мятежнаго; онъ сознавался самъ: «Весельчакамъ я заперъ дверь, я пресыщенъ ихъ буйнымъ счастьемъ, и замѣнилъ его теперь пристойнымъ, тихимъ сладострастьемъ». Только изъ немногихъ стихотворныхъ признаній Б. мы узнаемъ, что не всегда онъ могъ всей силой своего разума побѣдить свои страсти. По стихотвореніямъ 1835 г. мы видимъ, что въ эту пору онъ пережилъ какую-то новую любовь, которую называетъ «омраченіемъ души болѣзненной своей». Иногда онъ пытается убѣдить себя, что остался прежнимъ, восклицая: «свой бокалъ я наливаю, наливаю, какъ наливалъ!» Замѣчательно, наконецъ, стихотвореніе «Бокалъ», въ которомъ Б. разсказываеть о тѣхъ «оргіяхъ», которыя онъ устраивалъ наединѣ съ самимъ собой, когда вино вновь будило въ немъ «откровенья преисподней». Внѣшняя его жизнь проходила безъ видимыхъ потрясеній. Онъ жилъ то въ Москвѣ, то въ своемъ имѣніи, въ сельцѣ Мурановѣ (неподалеку отъ Талицъ, близъ Троицко-Сергіевской лавры), то въ Казани, много занимался хозяйствомъ, ѣздилъ иногда въ Петербургъ, гдѣ въ 1839 г. познакомился съ Лермонтовымъ, въ обществѣ былъ цѣнимъ какъ интересный и иногда блестящій собесѣдникъ и въ тиши работалъ надъ своими стихами, придя окончательно къ убѣжденію, что «въ свѣтѣ нѣтъ ничего дѣльнѣе поэзіи». Проводя много времени въ Москвѣ, Б. сошелся здѣсь съ кружкомъ московскихъ писателей, съ И. В. Кирѣевскимъ, Языковымъ, Хомяковымъ, Соболевскимъ, Павловымъ. Извѣстность Б., какъ поэта, началась послѣ изданія, въ 1826 г., его поэмъ «Эда» и «Пиры» (одной книжкой, съ любопытнымъ предисловіемъ автора) и, въ 1827 г., перваго собранія лирическихъ стихотвореній. Въ 1828 г. появилась поэма «Балъ» (вмѣстѣ съ «Графомъ Нулинымъ» Пушкина), въ 1831 г. — «Наложница» («Цыганка»), въ 1835 г. — второе изданіе мелкихъ стихотвореній (въ двухъ частяхъ), съ портретомъ. Современная критика отнеслась къ стихамъ Б. довольно поверхностно, и литературные непріятели кружка Пушкина (журналъ «Благонамѣренный» и др.) довольно усердно нападали на его будто бы преувеличенный «романтизмъ». Но авторитетъ самого Пушкина, высоко цѣнившаго дарованіе Б, былъ все же такъ высокъ, что, несмотря на эти голоса критиковъ, Б. былъ общимъ молчаливымъ согласіемъ признанъ однимъ изъ лучшихъ поэтовъ своего времени и сталъ желаннымъ вкладчикомъ всѣхъ лучшихъ журналовъ и альманаховъ. Но Б. писалъ мало, долго работая надъ своими стихами и часто кореннымъ образомъ передѣлывая уже напечатанные. Будучи истиннымъ поэтомъ, онъ вовсе не былъ литераторомъ; для того, чтобы писать что-либо, кромѣ стиховъ, ему нужна была внѣшняя причина. Такъ, напр., по дружбѣ къ юному А. Н. Муравьеву, онъ написалъ прекрасный

177

разборъ сборника его стиховъ «Таврида», доказавъ, что могъ бы стать интереснѣйшимъ критикомъ. Затронутый критикой своей поэмы «Наложница», онъ написалъ «антикритику», нѣсколько сухую, но въ которой есть весьма замѣчательныя мысли о поэзіи и искусствѣ вообще. Когда, въ 1831 г., И. В. Кирѣевскій, съ которымъ Б. сошелся близко, предпринялъ изданіе «Европейца», Б. сталъ писать для него прозой, написавъ, между прочимъ, разсказъ «Перстень» и готовясь вести въ немъ полемику съ журналами. Когда «Европеецъ» былъ запрещенъ, Б. писалъ Кирѣевскому: «Я вмѣстѣ съ тобой лишился сильнаго побужденія къ трудамъ словеснымъ». Люди, лично знавшіе Б., говорятъ согласно, что его стихи далеко не вполнѣ «высказываютъ тотъ міръ изящнаго, который онъ носилъ въ глубинѣ души своей». «Изливъ свою задушевную мысль въ дружескомъ разговорѣ, живомъ, разнообразномъ, невѣроятно-увлекательномъ, исполненномъ счастливыхъ словъ и многозначительныхъ мыслей,.. Б. часто довольствовался живымъ сочувствіемъ своего близкаго круга, менѣе заботясь о возможно-далекихъ читателяхъ». Такъ, въ сохранившихся письмахъ Б. разсыпано не мало острыхъ критическихъ замѣчаній о современныхъ ему писателяхъ, — отзывовъ, которые онъ никогда не пытался сдѣлать достояніемъ печати. Очень любопытны, между прочимъ, замѣчанія Б. о различныхъ произведеніяхъ Пушкина, къ которому онъ, когда писалъ съ полной откровенностью, далеко не всегда относился справедливо. Б., конечно, сознавалъ величіе Пушкина, въ письмѣ къ нему лично льстиво предлагалъ ему «возвести русскую поэзію на ту степень между поэзіями всѣхъ народовъ, на которую Петръ Великій возвелъ Россію между державами», но никогда не упускалъ случая отмѣтить то, что почиталъ у Пушкина слабымъ и несовершеннымъ (см., напримѣръ, отзывы Б. о «Евгеніи Онѣгинѣ» и пушкинскихъ сказкахъ въ письмахъ къ Кирѣевскому). Позднѣйшая критика прямо обвиняла Б. въ зависти къ Пушкину и высказывала предположеніе, что Сальери Пушкина списанъ съ Б. Есть основаніе думать, что въ стихотвореніи «Осень» Б. имѣлъ въ виду Пушкина, когда говорилъ о «буйственно несущемся ураганѣ», которому все въ природѣ откликается, сравнивая съ нимъ «гласъ, пошлый гласъ, вѣщатель общихъ думъ», и въ противоположность этому «вѣщателю общихъ думъ» указывалъ, что «не найдетъ отзыва тотъ глаголъ, что страстное земное перешелъ». Извѣстіе о смерти Пушкина застало Б. въ Москвѣ именно въ тѣ дни, когда онъ работалъ надъ «Осенью». Б. бросилъ стихотвореніе, и оно осталось недовершеннымъ. Въ 1842 г. Б., въ то время уже «звѣзда разрозненной плеяды», издалъ тоненькій сборникъ своихъ новыхъ стиховъ: «Сумерки», посвященный князю П. А. Вяземскому. Это изданіе доставило Б не мало огорченій. Его обидѣлъ вообще тонъ критиковъ этой книжки, но особенно статья Бѣлинскаго. Бѣлинскому показалось, что Б. въ своихъ стихахъ возсталъ противъ науки, противъ просвѣщенія. Конечно, то было недоразумѣніе. Такъ, напримѣръ, въ стихотвореніи: «Пока человѣкъ естества не пыталъ» Б. только развивалъ мысль своего юношескаго письма: «Не лучше ли быть счастливымъ невѣждою, чѣмъ несчастнымъ мудрецомъ». Въ поэмѣ «Послѣдній поэтъ» онъ протестовалъ противъ того матеріалистическаго направленія, какое начинало опредѣляться тогда (конецъ 30-хъ и начало 40-хъ годовъ) въ европейскомъ обществѣ, и будущее развитіе котораго Б. прозорливо угадалъ. Онъ протестовалъ противъ исключительнаго стремленія къ «насущному

178

и полезному», а никакъ не противъ познанія вообще, интересы котораго именно Б. были всегда близки и дороги. Б. не сталъ возражать на критику Бѣлинскаго, но памятникомъ его настроенія той поры осталось замѣчательное стихотвореніе «На посѣвъ лѣса». Б говоритъ въ немъ, что онъ «летѣлъ душой къ новымъ племенамъ» (т.-е. къ молодымъ поколѣніямъ), что онъ «всѣхъ чувствъ благихъ подавалъ имъ голосъ», но не получилъ отъ нихъ отвѣта. Едва ли не прямо Бѣлинскаго имѣютъ въ виду слова, что тотъ, «кого измялъ души моей порывъ, тотъ вызвать могъ меня на бой кровавый» (т.-е. тотъ могъ стремиться опровергнуть именно мои, Б., идеи, не подмѣняя ихъ мнимой враждой къ наукѣ); но, по мнѣнію Б., этотъ противникъ предпочелъ «изрыть подъ нимъ сокрытый ровъ» (т.-е. бороться съ нимъ несправедливыми путями). Б. даже заканчиваетъ стихи угрозой вовсе послѣ того отказаться отъ поэзіи. «Отвергнулъ струны я», говоритъ онъ. Но такіе обѣты, если и даются поэтами, не исполняются ими никогда. Осенью 1843 г. Б. осуществилъ свое давнее желаніе — предпринялъ путешествіе за границу. Зимніе мѣсяцы 1843—44 гг. онъ провелъ въ Парижѣ, гдѣ познакомился со многими французскими писателями (А. де Виньи, Меримэ, оба Тьерри, М. Шевалье, Ламартинъ, Ш. Нодье и др.). Чтобы познакомить французовъ со своей поэзіей, Б. перевелъ нѣсколько своихъ стихотвореній на французскій языкъ. Весной 1844 г. Б. отправился черезъ Марсель моремъ въ Неаполь. Передъ отъѣздомъ изъ Парижа Б. чувствовалъ себя нездоровымъ, и врачи предостерегали его отъ вліянія знойнаго климата южной Италіи. Едва Баратынскіе прибыли въ Неаполь, какъ съ Н. Л. Баратынской сдѣлался одинъ изъ тѣхъ болѣзненныхъ припадковъ (вѣроятно, нервныхъ), которые причиняли столько безпокойства ея мужу и всѣмъ окружающимъ. Это такъ подѣйствовало на Б., что у него внезапно усилились головныя боли, которыми онъ часто страдалъ, и на другой день, 29 іюня (11 іюля) 1844 г., онъ скоропостижно скончался. Тѣло его перевезено въ Петербургъ и погребено въ Александро-Невскомъ монастырѣ, на Лазаревскомъ кладбищѣ. — Особенности поэзіи Б. всего лучше опредѣлилъ Пушкинъ, сказавъ: «Онъ у насъ оригиналенъ — ибо мыслитъ. Онъ былъ бы оригиналенъ и вездѣ, ибо мыслитъ по-своему, правильно и независимо, между тѣмъ какъ чувствуетъ сильно и глубоко». «Поэзія мысли» — вотъ, дѣйствительно, самое общее опредѣленіе, которое можно дать поэзіи Б. Самъ онъ даже считалъ это свойство отличительной чертой поэзіи вообще, жалуясь: «Все мысль да мысль, художникъ бѣдный слова»! Въ своихъ раннихъ стихахъ Б. развиваетъ то пессимистическое міросозерцаніе, которое сложилось у него съ дѣтскихъ лѣтъ. Его основное положеніе, что «въ сей жизни» нельзя найти «блаженство прямое»: «небесные боги не дѣлятся имъ съ земными дѣтьми Прометея». Согласно съ этимъ въ жизни Б. видитъ двѣ доли: «или надежду и волненье (т.-е. мучительныя безпокойства), иль безнадежность и покой» (успокоеніе). Поэтому Истина предлагаетъ ему научить его, страстнаго, «отрадному безстрастью». Поэтому же онъ пишетъ гимнъ смерти, называетъ ее также «отрадной», признаетъ безчувствіе мертвыхъ «блаженнымъ» и прославляетъ, наконецъ, «Послѣднюю смерть», которая успокоитъ все бытіе. Развивая эти идеи, Б. постепенно пришелъ къ выводу о равноцѣнности всѣхъ проявленій земной жизни. Ему начинаетъ казаться, что не только «и веселью и печали» дали боги «одинакія крылѣ» (двойственное число = крылья), но что равноправны добро и зло.

179

Послѣднее выражено имъ въ стихотвореніи «Благословенъ святое возвѣстившій», гдѣ этому возвѣстителю святого противополагается «какой-нибудь неправедный» (т.-е. человѣкъ), обнажающій передъ нами изгибъ сердецъ людскихъ, ибо «двѣ области, сіянія и тьмы, изслѣдовать равно стремимся мы». Эти мысли выражены въ стихахъ второго періода дѣятельности Б. и въ его замѣчательныхъ поэмахъ. Характерно, что герои поэмъ Б. — почти исключительно люди «падшіе»; такова «добренькая Эда», отдавшаяся соблазнителю-офицеру; такова Нина («Балъ»), переходившая отъ одного любовника къ другому; таковъ Елецкій («Цыганка»), составившій себѣ «несчастный кодексъ развратныхъ, своевольныхъ правилъ», и особенно его подруга «наложница»-цыганка. Найти искры живой души въ падшихъ, показать, что они способны на благородныя чувства, сдѣлать ихъ привлекательными для читателя, — такова задача, которую ставилъ себѣ Б. въ своихъ поэмахъ. Послѣдній періодъ дѣятельности Б. характеризуется его обращеніемъ къ религіи. Еще въ одномъ изъ раннихъ стихотвореній, въ полномъ согласіи со своимъ міровоззрѣніемъ, онъ восклицалъ: «О человѣкъ! увѣрься, наконецъ, не для тебя ни мудрость, ни всезнанье»! Но если «всезнанье» недоступно, стоитъ ли искать «полу-знанья»? Изъ этого вопроса возникаетъ у Б. скептическое отношеніе къ человѣческимъ истинамъ; ему начинаетъ казаться, что явленья юдольнаго міра уже «всѣ вѣдомы», что вся человѣческая мудрость можетъ открыть лишь то, что давно заключено въ «точномъ смыслѣ народной поговорки». Такой кругъ идей привелъ Б. къ «оправданію Промысла»; онъ учитъ, что въ нашей жизни лишь тотъ «невредимъ», кто пятой оперся «на живую вѣру»; онъ пишетъ молитву, въ которой молитъ Бога подать ему силы на его «строгій рай»; наконецъ, въ одномъ изъ послѣднихъ стихотвореній, написанныхъ во время переѣзда изъ Марселя въ Неаполь, многозначительно замѣчаетъ: «Много мятежныхъ рѣшилъ я вопросовъ, прежде чѣмъ руки марсельскихъ матросовъ подняли якорь, надежды символъ». Однако, намъ не пришлось узнать, чѣмъ разрѣшилось бы для Б. это «послѣднее вихревращенье» думъ и чувствъ: неожиданная смерть не дала ему довершить полнаго развитія его поэзіи. Что касается формы стиховъ Б., то, при всемъ совершенствѣ отдѣлки, она страдаетъ искусственностью. Языкъ Б. не простъ, онъ любитъ странныя выраженія, охотно употребляетъ славянизмы и неологизмы въ архаическомъ духѣ, такъ что о значеніи иныхъ выраженій Б. приходится догадываться («внутренней своей вовѣки ты не передашь земному звуки», т.-е. словами не разскажешь глубинъ души; поэтъ — «часть на пирѣ неосязаемыхъ властей», т.-е. въ мірѣ мечты, и т. п.). Тонъ Б. почти всегда приподнятъ, иногда высокопаренъ. Особенное затрудненіе представляетъ то причудливое расположеніе словъ, которое почему-то нравилось Б. (онъ писалъ, напримѣръ: «Предразсудокъ — онъ обломокъ древней правды, храмъ упалъ, но руинъ его потомокъ языка не разгадалъ», т.-е. потомокъ не разгадалъ языка его руинъ). Наконецъ, затрудняетъ и та краткость, тотъ крайній лаконизмъ рѣчи, къ которому стремился Б. (онъ говоритъ, напримѣръ, о небесахъ «безпредѣльныхъ, скорби тѣсныхъ»). Однако, если освоиться съ этими особенностями поэзіи Б., если внимательно вникнуть въ складъ его рѣчи, открывается мѣткость его выраженій, точность его эпитетовъ, энергія его сжатыхъ фразъ. У Б. мало стихотвореній, плѣняющихъ музыкой стиха; чтобы оцѣнить его музу, надо его стихи не только почувствовать,

180

но и понять; къ его поэзіи примѣнимо то, что князь П. А. Вяземскій сказалъ о немъ какъ о личности: «Нужно допрашивать, такъ сказать, буравить этотъ подспудный родникъ, чтобы добыть изъ него чистую и свѣтлую струю». Кромѣ тѣхъ изданій, въ которыхъ стихи Б. появились при его жизни (эти изданія указаны выше), его сочиненія были изданы въ 1869 г. (Казань), 1883 (М.) и 1884 (Казань). Лучшія изъ изданій — 1869 и 1884 гг., такъ какъ въ нихъ собраны чрезвычайно важные варіанты стихотвореній Б. Нѣкоторыя стихотворенія, не вошедшія въ эти изданія, перепечатаны въ изданіи «Сѣвера», въ 1894 г. (СПБ.); нѣсколько новыхъ стиховъ, на основаніи рукописей, дано въ изданіи 1900 г. (Казань). Еще нѣкоторыя стихотворенія и прозаическія статьи, остававшіяся не перепечатанными въ собраніяхъ сочиненій, даны мною въ «Русскомъ Архивѣ» 1900 г. Въ настоящее время въ изданіи «Академической библіотеки» готовится новое изданіе сочиненій Б., которое должно собрать все, имъ написанное. О Б. см. замѣтки Пушкина, Плетнева, И. Кирѣевскаго, князя П. А. Вяземскаго, Галахова («Отечественныя Записки», 1844 г.), Лонгинова, (библіографія, «Русскій Архивъ», 1864 г.), С. А. Андреевскаго, («Философскія теченія русской поэзіи», СПБ., 1896 г., и «Литературныя Чтенія»), Н. Котляревскаго, В. Брюсова («Русскій Архивъ», 1901—1903 гг.), С. Венгерова («Критико-біографическій Словарь», т. II), Бѣлинскаго (соч. подъ редакціей Венгерова, т. VII, примѣчанія редактора, стр. 626—637).

Валерій Брюсовъ.