426
CCV.
——
И я, и братъ мой, и всѣ мои благодаримъ за стараніе твое, хотя безплодное. Я съ моей стороны исполнилъ долгъ мой; я не желалъ упустить случая быть полезнымъ хорошему родственнику, не желалъ упустить случая тебѣ дать поводъ къ доброму дѣлу, зная, что это для тебя праздникъ. Итакъ, смиряясь передъ судьбою, къ намъ всѣмъ довольно строгою, продолжаю отвѣчать на письма твои.
427
Благодарю Жуковскаго за предложеніе трудиться съ нимъ: это и лестно, и пріятно. Но скажи ему, что я печатаю самъ и стихи, и прозу въ Петербургѣ и потому теперь ничего не могу удѣлить отъ моего сокровища, а что̀ впередъ будетъ — все его, въ стихахъ, разумѣется. По пріѣздѣ въ деревню я заплатилъ шесть тысячъ. Чахотка въ карманѣ. Въ виду — ни гроша почти на весь годъ, если не удадутся мнѣ нѣкоторые обороты. А жить надобно, какъ говоритъ Шатобріанъ. (Ей, ей, онъ это написалъ! Какова ситація?) Вотъ почему я долженъ взяться за работу, скучную, но полезную. Собираю италіянскіе переводы въ прозѣ, отборныя мѣста, и хочу выдать двѣ книжки. Можетъ быть, продамъ ихъ за двѣ тысячи. Итакъ, ты ясно и самъ видишь, могу ли разсѣять мою работу въ періодическомъ изданіи? У меня книга готова. Взялъ контрибуцію съ Данте, съ Аріоста, съ Тасса, съ Маккіавеля и бѣднаго Боккачіо прижалъ къ стѣнѣ. Всѣмъ досталось! Доберусь и до новѣйшихъ. Чѣмъ болѣе вникаю въ италіянскую словесность, тѣмъ болѣе открываю сокровищъ истинно классическихъ, испытанныхъ вѣками. Не знаю только, хорошо ли это будетъ въ русской прозѣ: вотъ отъ чего не рѣдко у меня руки опускаются. Пишу около пятнадцати лѣтъ для русской публики (c’est tout dire), а отъ совѣсти отучиться не могу! Но я согласенъ съ тобою на счетъ Жуковскаго. Къ чему переводы нѣмецкіе? Добро — философовъ. Но ихъ-то у насъ читать и не будутъ. Что касается до литературы ихъ, собственно литературы, то я начинаю презирать ее. (Не сказывай этого!). У нихъ все каряченье и судороги. Право, хорошаго немного. Не давно я бросилъ съ досады Іоганна Миллера. Говоря о вѣкѣ Екатерины, онъ говоритъ только о Минихѣ, потому
428
что онъ былъ Нѣмецъ; глубокомыслія пучина, а гдѣ разсудокъ? Слогъ Жуковскаго украситъ и галиматью, но польза какая, то-есть, истинная польза? Удивляюсь ему. Не лучше ли посвятить лучшіе годы жизни чему-нибудь полезному, то-есть, таланту, чудесному таланту или, какъ ты говоришь, писать журналъ полезный, пріятный, философскій. Правда, для этого надобно ему переродиться. У него голова вовсе не дѣятельная. Онъ все въ воображеніи. А для журнала такого, какъ ты предполагаешь, нуженъ спокойный духъ Адиссона, его взоръ, его опытность, и скажу болѣе, нужна вся Англія, то-есть, земля философіи практической, а въ нашей благословенной Россіи можно только упиваться виномъ и воображеніемъ: по крайней мѣрѣ до сихъ поръ такъ. Но полно мнѣ умничать. Поговоримъ о старостѣ, отъ котораго я получилъ письмецо въ маленькой прозѣ и въ маленькихъ стихахъ. Онъ все тотъ же! А мы старѣемся. Это меня бѣситъ. Я очень смѣялся Шаликову и Ильину. Съ какою коварною радостно воображалъ тебя за однимъ столомъ съ ними — за грѣхи, конечно. Жихареву мой поклонъ. Что дѣлаетъ онъ у васъ? Его бы въ члены: онъ не ударитъ лицомъ въ грязь. Поговоримъ о стихахъ. Сожалѣю крайне, что не могъ прислать Переходъ черезъ Рейнъ и Омира съ Гезіодомъ: переписывать не могу. Боль въ груди отрываетъ меня отъ письменнаго стола, и это пишу стоя. Какъ и стоя писать?... Нога болитъ. Лежа не могу, а писать хочется. Изобрѣтите новый способъ вы, люди умные! Недавно началъ элегію Умирающій Тассъ. Кажется мнѣ, лучшее мое произведеніе. Стиховъ полтораста готово. Теперь перо выпало изъ рукъ, и я ни съ мѣста. Эти переводы меня утомляютъ: прибавь къ этому кой-какое горе, отъ котораго нигдѣ не
429
уйдешь. Все вредитъ стихамъ и груди моей. Богъ съ нею, только бы хорошо писалось! Но Тассъ.... а вотъ что̀ Тассъ: Онъ умираетъ въ Римѣ. Кругомъ его друзья и монахи. Изъ окна видѣнъ весь Римъ и Тибръ, и Капитолій, куда папа и кардиналы несутъ вѣнецъ стихотворцу. Но онъ умираетъ и въ послѣдній желаетъ еще взглянуть на Римъ,
...на древнее Квиритовъ пепелище.
Солнце въ сіяніи потухаетъ за Римомъ и жизнь поэта.... Вотъ сюжетъ. Пожелай, чтобы хорошо кончилъ. Перечиталъ все, что писано о несчастномъ Тассѣ, напитался Іерусалимомъ. Что будетъ — не знаю и когда кончу. Болѣзнь мучитъ иногда, а безпрестанное уединеніе и дурная погода, и усильные труды и послѣднее здоровье уносятъ. Я часто сержусь, какъ Шаховской на развалинахъ Рима. Римъ и Шаховской! Онъ въ Капитоліи, онъ въ Колизеѣ, онъ у Везувія, онъ въ Баіи, онъ, онъ, онъ, вездѣ онъ! Я далъ бы сію минуту пять рублей за то, чтобы взглянуть на Шаховскаго въ то время, когда онъ проѣзжалъ воротами счастія. Зачѣмъ не повстрѣчался онъ съ Козловскимъ? Этого не доставало! Двѣ классическія каррикатуры въ классической землѣ. Посмотримъ, какова будетъ комедія его, писанная въ Римѣ. Но мнѣ, признаюсь тебѣ, понравилось его желаніе славы. Въ этихъ строкахъ видѣнъ поэтъ, что не говори! И у него что-то въ животѣ шевелится.
Но скажи мнѣ, милый другъ, что дѣлаетъ твоя княгиня и скоро ли разрѣшится? Желаю душевно, чтобы ты и дѣти твои были здоровы. Поцѣлуй твою Машу и скажи ей, что дуракъ велѣлъ поцѣловать. Увѣдомь меня о Карамзиныхъ. Изъ Петербурга очень давно
430
писемъ не имѣю и не знаю, здоровы ли они. Не знаю, почему все утро думалъ о Карамзинѣ. Желалъ бы прочитать его Исторію здѣсь въ тишинѣ: впечатлѣніе ея было бы живѣе на мой бѣдный умишко. Кстати о книгахъ. Пришли мнѣ Сисмонди. Я обратно перешлю. Онъ мнѣ очень нуженъ. Ты со мною поступаешь по варварски. Какъ не прислать Пѣвца Жуковскаго? И его бы возвратилъ немедленно. Мнѣ пишутъ, что Левушка покинулъ Бахметева, или онъ его. Нѣтъ ли Левушки въ Москвѣ, и когда этого Левушку произведутъ въ Львы Васильевичи? Скажи, что дѣлается на Парнассѣ, то-есть, въ лужѣ? Это, конечно, тебя мало занимаетъ. У васъ и безъ того много новостей, но признаюсь тебѣ, до нихъ небольшой охотникъ. Настоящее право не весело. Живи въ книгахъ, пока можно! Но здѣсь, просидѣвъ около трехъ мѣсяцевъ, начинаю грустить. Дорого бы далъ за одинъ часокъ, съ тобой проведенный. Я живу въ такомъ уединеніи, о какомъ ты понятія не имѣешь. У меня есть птичка, три горшка цвѣтовъ какихъ-то и горшокъ подъ постелью. Вотъ все мое добро. И право можно жить, если бы здоровье не измѣняло. У меня книгъ много, задалъ себѣ работу, и весна съ цвѣтами на дворѣ. И умирая, буду твердить: moriatur anima mea mortem philosophicorum, а ты посмѣиваешься надо мной!
Я очень боленъ,
Но собой доволенъ;
Я неволенъ,
Но мнѣ, музы,
Ваши узы
Такъ легки,
Какъ сіи стишки.
По нимъ ты можешь судить, какіе быстрые успѣхи дѣлаю въ поэзіи. Обнимаю тебя отъ всего сердца, тебя,
431
мою любовницу. Спрашиваю себя: за что тебя любить? Прости. Будь веселъ и люби, и не забывай твоего пустынника, который морщится, говоря тебѣ прости: ибо съ тобою веселѣе калякать, нежели переводить длинные періоды Боккачіо и мрачный Адъ; Нарочно оставлю страницу; прибавлю еще что-нибудь. Почта уходитъ завтра.
Представь себѣ: Женгене умеръ, пишутъ въ газетахъ. Вѣришь ли? Это меня очень опечалило. Я ему много обязанъ и на томъ свѣтѣ, конечно, благодарить буду.
Три Пушкина въ Москвѣ, и всѣ они — поэты.
Я полагаю, всѣ одни имѣютъ лѣты.
Талантомъ, можетъ быть, они и не равны;
Одинъ другаго больше пишетъ,
Одинъ живетъ съ женой, другой и безъ жены.
А третій объ женѣ и вѣсточки не слышитъ:
(Послѣдній — промежь насъ я молвлю — страшный плутъ,
И прямо въ адъ ему дорога!)
Но дѣло не о томъ: скажите, ради Бога,
Котораго изъ нихъ Бобрищевымъ зовутъ?
Успокой мою душу. Я въ страшномъ недоумѣніи. Задай это Арзамасу на разрѣшеніе. Прочитай это Сонцеву и болѣ никому. Въ худой часъ Василій Львовичъ разсердится: у него бываютъ такія минуты, какъ и у меня грѣшнаго.