402
CXCIII.
——
Крайне сожалѣю, любезная тетушка, о томъ, что вы были нездоровы, и надѣюсь на Божью милость, что болѣзнь ваша пройдетъ. Теперь время осеннее, и надобно беречь себя. Вы писать изволите, что мнѣ московскій воздухъ вреденъ, что въ деревню ѣхать не зачѣмъ и не должно, чтобы я не ѣздилъ также и въ Петербургъ съ больной головою. Бога ради, разрѣшите мое сомнѣніе: гдѣ же мнѣ жить прикажете? Я не могу подняться на облака, какъ въ Аристофановой комедіи дѣйствующія лица. Не ожидалъ отъ васъ, милая и любезная тетушка, столь строгаго приговора человѣку, который нѣсколько лѣтъ скитается изъ края въ край. Что касается до Тургенева обѣщаній, то это одни замки на пескѣ: я давно до нихъ не охотникъ. Просить и кланяться въ Петербургѣ не буду, пока будетъ у меня кусокъ хлѣба. Кланяться, чтобы отказали! Въ Италію желаю не для честолюбія, а для здоровья только: вы представить себѣ не можете, какъ оно у меня разстроилось. Но мѣста въ Италіи нѣтъ: я здѣсь узналъ это чрезъ Сѣверина. Тургеневъ по этой части ничего сдѣлать не въ силахъ; ѣхать мнѣ для пустяковъ не хочется; итакъ, отложимъ все и, если можно, устроимъ путешествіе на Кавказъ, куда меня лѣкаря посылаютъ. Оно тѣмъ кстати, что вы мнѣ запретили въѣздъ въ Петербургъ, въ Москву и въ деревню. Я писалъ къ вамъ обстоятельно. У меня имѣнія, кромѣ Ярославской и Вологодской губерній, нѣтъ: вы это знаете. Вотъ каково
403
себѣ сдѣлать репутацію безтолковаго человѣка! Мало цѣлой жизни на то, чтобы исправить ее. Но я лучше умру съ ней и съ дружбою вашею, которая для меня всего драгоцѣннѣе.