340
CLV.
——
11-го августа 1815 г. Каменецъ.
Вчерашняя почта была счастлива для меня. Я получилъ ваши письма отъ 6-го и 15-го іюня, письмо отъ сестрицы и наконецъ отъ Гнѣдича. Всѣ, слава Богу, здоровы, и мое безпокойство изчезло. Но никогда въ жизни моей я столько не страшился и не мучился въ безвѣстности. Слишкомъ два мѣсяца прошли, что ни отъ васъ, почтенная и милая тетушка, ни отъ сестрицъ не было писемъ. Два мѣсяца — два вѣка. Я хотѣлъ даже послать нарочнаго въ деревню. Генералъ предложилъ мнѣ на то унтеръ-офицера. Къ счастію, эта почта привезла мнѣ пріятнѣйшія извѣстія и избавила меня отъ убытка. Теперь я спокоенъ. Веселъ ли? Это не ваше дѣло, мое. Сто разъ цѣлую ручки ваши, милая тетушка, за извѣстіе о Никитѣ. Онъ, конечно, въ Парижѣ и наслаждается
341
плодами искусствъ. Вы сами желали, чтобы онъ увидѣлъ этотъ городъ; вотъ случай прекрасный увидѣть его во время пребыванія государя и быть при немъ. Такія мысли могутъ отчасти облегчить ваше безпокойство, а надежда на Промыселъ, который видимымъ образомъ покровительствуетъ слабымъ и невиннымъ отъ мала до велика, лучшею опорою вашею. Не мало я безпокоился и за Никиту. Вы себѣ представить не можете, какъ я его люблю и уважаю. Конечно, сбудутся мои надежды: изъ него будетъ человѣкъ, достойный своихъ родителей. Въ такихъ людяхъ имѣетъ нужду общество. Съ радостію я воображаю минуту вашего свиданія и желалъ бы ускорить ее цѣною моей жизни, которая только вами и дышетъ. Новые совѣты ваши и заботы о печальномъ странствователѣ меня тронули до слезъ. Я не достоинъ ихъ, и еще бы болѣе былъ не достоинъ, еслибъ убѣдился вашею снисходительною логикою. Вы меня критикуете жестоко и вездѣ видите противурѣчія. Виноватъ ли я, если мой разсудокъ воюетъ съ моимъ сердцемъ? Но дѣло о разсудкѣ: я правъ совершенно. Ни отсутствіе, ни время меня не измѣнили. Если Всевышній не отниметъ отъ меня руки Своей, то я все буду мыслить по старому, не пожертвую никѣмъ для собственныхъ выгодъ и остаюсь при старомъ моемъ письмѣ. Если Михайло Никитичъ любилъ меня, какъ ребенка, если онъ поручалъ меня вамъ, то онъ же не требуетъ ли отъ меня еще строже пожертвованій? Нѣтъ, не пожертвованій, но исполненія моего долга, по всей силѣ! Шестью тысячами жить не возможно въ столицѣ. Если бы и возможно было, то я не могу и долженъ огорчить батюшку и навлечь на себя его гнѣвъ. Я знаю, что онъ будетъ противиться моему намѣренію. Но и это въ сторону: важнѣйшее препятствіе въ томъ, что я не долженъ
342
жертвовать тѣмъ, что мнѣ всего дороже. Я не стою ея, не могу сдѣлать ее счастливою съ моимъ характеромъ и съ маленькимъ состояніемъ. Это — такая истина, которую ни вы, ни что на свѣтѣ не побѣдитъ, конечно. Всѣ обстоятельства противъ меня. Я долженъ покориться безъ роптанія волѣ святой Бога, которая меня испытуетъ. Не любить я не въ силахъ. И послѣднія строки ваши меня огорчили. Это путешествіе мнѣ не нравится, милая тетушка. Я желалъ бы видѣть или знать, что она въ Петербургѣ, съ добрыми людьми и близко васъ. Простите мнѣ мою суетную горесть. Съ вами, единственная женщина на свѣтѣ, съ вами только я чистосердеченъ, но и вамъ я боюсь открыть мое сердце. Право, очень грустно! Жить безъ надежды еще можно, но видѣть кругомъ себя однѣ слезы, видѣть, что все милое и драгоцѣнное сердцу страдаетъ, это — жестокое мученіе, которое и вы испытывали: вы любили! Я долженъ бы отвѣчать съ нѣкоторымъ порядкомъ на ваше письмо, но лучшій отвѣтъ — мое первое, которое я писалъ изъ деревни. Теперь скажу только то, что́ вы сами знаете, что не имѣть отвращенія и любить — большая разница. Кто любитъ, тотъ гордъ. Что касается до службы, до выгодъ ея, то Богъ съ ними, съ ней! Для чего я буду теперь искать чиновъ, которыхъ я не уважаю, и денегъ, которыя меня не сдѣлаютъ счастливымъ? А искать чины и деньги для жены, которую любишь? Начать жить подъ одною кровлею въ нищетѣ, безъ надежды?.. Нѣтъ, не соглашусь на это, и согласился бы, еслибъ я только на себѣ основалъ мои наслажденія! Жертвовать собою позволено, жертвовать другими могутъ одни злыя сердца. Оставимъ это на произволъ судьбы. Жизнь не вѣчность, къ счастію нашему: и терпѣнію есть конецъ. Не знаю, будетъ ли конецъ моей разлукѣ съ вами. Я
343
чувствую нужду быть при васъ и иногда отдалъ бы все, что имѣю, за нѣсколько минутъ, за нѣсколько словъ вашихъ. Вовсе не знаю, что со мною будетъ. Ни одного плана въ головѣ; живу день за день и говорю себѣ: я дѣлаю, что должно. Если это не утѣшаетъ, то поддерживаетъ, по крайней мѣрѣ. Меня здѣсь ничто не удерживаетъ: могу ѣхать, куда хочу, и остаться на мѣстѣ. Такъ цѣлые дни проходятъ, безъ книгъ, безъ общества. У васъ иначе: теперь Сашенька занимаетъ васъ и мысль о Никитѣ. Радуюсь, что вы на дачѣ, что Жуковскій возмется кончить начатое дѣло, и благодарю васъ за Эмиліевы письма. Мнѣ больше не надобно экземпляровъ: и тѣ книги, которыя съ собою имѣю, мнѣ въ тягость; занимаютъ много мѣста, и читаю рѣдко; все перечиталъ, что было со мною, а здѣсь ничего нельзя сыскать, кромѣ календаря. Я познакомился съ губернаторомъ, графомъ Сенъ-Пріестомъ: онъ человѣкъ честный и добрый, какъ мнѣ кажется. У него есть и книги: постараюсь воспользоваться. Разсѣянія никакого! Мы живемъ въ крѣпости, окружены горами и Жидами. Вотъ шесть недѣль, что я здѣсь, а ни одного слова ни съ одной женщиной не говорилъ. Вы можете судить, какое общество въ Каменцѣ. Кромѣ совѣтниковъ съ женами и съ дѣтьми, кромѣ должностныхъ людей и стряпчихъ, двухъ или трехъ гарнизонныхъ полковниковъ, безмолвныхъ офицеровъ и цѣлой толпы Жидовъ, — ни души. Есть театръ; посудите, каковъ онъ долженъ быть: когда идетъ дождь, то зрители вынимаютъ зонтики; вѣтеръ свищетъ во всѣхъ углахъ и съ прекрасными пьяными актерами и скрипкою оркестра производитъ гармонію особеннаго рода. Все играютъ трагедіи dans le grand style, рѣдко оперы. Вотъ вамъ Каменецъ, въ которомъ я сижу и думаю о васъ, милая и любезная тетушка. Всѣ мои радости
344
и удовольствія въ воспоминаніи. Настоящее скучно, будущее Богу извѣстно, а протекшее — наше. Простите, любите меня хотя не много. Сашеньку обнимаю отъ всей души. Къ Николаю Ивановичу писать буду. Бога ради напомните Алексѣю Николаевичу обо мнѣ. Я желалъ бы рѣшиться на что-нибудь и рѣшусь, конечно, въ сентябрѣ, не дождавшись перевода въ гвардію, которое награжденіе я оставлю для полученія моимъ внукамъ, если буду имѣть. Я исполнилъ мой долгъ во всей силѣ слова, теперь имѣю право выбирать, что хочу: итакъ — отставку. Простите еще разъ, цѣлую ручки ваши. Константинъ.