334

CLII.

Е. Ѳ. Муравьевой.

——

1-е августа 1815 г. (Каменецъ-Подольскій).

Вотъ три недѣли какъ я въ Каменцѣ и ни одной, строчки отъ васъ не получилъ, ни отъ васъ, ни отъ

335

сестры. А вы — все, что есть драгоцѣннаго у меня въ мірѣ. Къ симъ тремъ недѣлямъ прибавьте еще мѣсяцъ, что я въ дорогѣ провелъ, и посудите сами о моемъ безпокойствѣ, почтенная тетушка. Вѣрите ли, какъ мнѣ грустно, особливо здѣсь, на краю свѣта и съ людьми незнакомыми, съ которыми ни о себѣ, ни о васъ говорить не могу. Бога ради, напишите ко мнѣ хоть одно слово, здоровы ли вы, здоровъ ли братецъ, и гдѣ онъ. Я полагаю въ Парижѣ, и вотъ къ нему письмо: я далъ слово писать къ нему изъ Каменца и хочу сдержать его. Долго ли я здѣсь останусь, и зачѣмъ я здѣсь — не знаю. Генералъ мнѣ самъ предлагалъ ѣхать, куда хочу, и дастъ мнѣ бумагу для прожитья въ Москвѣ или въ Петербургѣ. Ни на что не рѣшусь, и право не знаю, на что рѣшиться, тѣмъ болѣе, что я отвѣта еще не имѣю отъ Алексѣя Николаевича. Онъ вѣрно забылъ меня наравнѣ съ прочими. Напомните ему, милая тетушка. О Гнѣдичѣ ни слова: я полагалъ, что если не сердце, то по крайней мѣрѣ разсудокъ можетъ шепнуть ему на ухо: не оскорблять друзей своимъ молчаніемъ. Но Богъ съ ними со всѣми! Останетесь вы, моя добрая, почтенная изъ всѣхъ женщинъ на свѣтѣ. Любите меня и не забывайте. Право, я достоинъ вашей снисходительной дружбы; я ее умѣю цѣнить и, что еще лучше, чувствовать вполнѣ.