216
CX.
——
27-го февраля 1813 г. (Петербургъ).
Виноватъ, мой милый князь, передъ тобою! Пропустилъ удобный случай писать съ Пушкинымъ, который отправился отсюда въ роковой день, на канунѣ чтенія Шаховскаго Расхищенныхъ Шубъ; я не могъ даже и видѣться съ добрымъ нашимъ Пушкинымъ, не могъ съ нимъ проститься, плакать съ нимъ (а онъ, говорятъ, заливался слезами, прощаясь съ Сѣверинымъ, Дашковымъ и Блудовымъ), не могъ, потому что болѣзнь меня замучила. И теперь пишу тебѣ на силу. Пушкинъ у васъ! Прими его на руки; онъ здѣсь замученъ подагрой и
217
Славенами; утѣшь его: скажи ему, что Шаховской читалъ самъ свои Шубы (а онъ читаетъ какъ дьячекъ), что его Шубы очень холодны; что въ его Шубахъ не одному Пушкину досталось, но всѣмъ честнымъ людямъ: Карамзину, Блудову. Признаюсь тебѣ, любезный другъ, что наши питерскіе чудаки едва ли не смѣшнѣе московскихъ. Ты себѣ вообразить не можешь того, что дѣлается въ Бесѣдѣ! Какое невѣжество, какое безстыдство! Всякое лицепріятіе въ сторону! Какъ? Коверкать, пародировать стихи Карамзина, единственнаго писателя, которымъ можетъ похвалиться и гордиться наше отечество, читать эти глупыя насмѣшки въ полномъ собраніи людей почтенныхъ, архіереевъ, дамъ и нагло читать самому!.. О, это верхъ безстыдства! Я не думаю, чтобъ кто-нибудь захотѣлъ это извинять. Я же съ моей стороны не прощу и при первомъ удобномъ случаѣ выведу на живую воду Славянъ, которые бредятъ, Славянъ, которые изъ зависти къ дарованію позволяютъ себѣ все, Славянъ, которые, оградясь щитомъ любви къ отечеству (за которое я на дѣлѣ всегда былъ готовъ пролить кровь свою, а они чернила), оградясь невѣжествомъ, безстыдствомъ, упрямствомъ, гонятъ Озерова, Карамзина, гонятъ здравый смыслъ и — что всего непростительнѣе — заставляютъ насъ зѣвать въ своей Бесѣдѣ отъ 8 до 11 часовъ вечера.
Признаюсь тебѣ, мой любезный князь Петръ, что я здѣсь провожу время довольно скучно и всякій день вспоминаю о Москвѣ; зачѣмъ я здѣсь — и самъ не знаю. Ищу друга по сердцу и не нахожу: тотъ занятъ должностью, тотъ разсѣянъ, тотъ холоденъ, и все не то, что мнѣ надобно. По счастію я живу у Гнѣдича. По счастію Блудовъ меня полюбилъ и просиживаетъ у
218
меня цѣлые дни; безъ того я пропалъ бы отъ скуки: выѣзжать не могу, лихорадка мучитъ... и Пушкина уже нѣтъ!
Я повстрѣчался здѣсь у Ивана Ивановича Дмитріева съ Сѣверинымъ и съ Дашковымъ; послѣдній уменъ и имѣетъ большія свѣдѣнія; онъ молодъ и много обѣщаетъ. Сѣверинъ очень разсѣянъ. Кстати, Галифъ Галифовичъ тебѣ кланяется. Онъ тебя очень любитъ, и я о тебѣ съ нимъ цѣлые часы говорю безъ умолку. Этотъ чудакъ мнѣ по рукѣ. Я его съ перваго разу полюбилъ и намѣренъ воспользоваться его.... охотою прогуливаться по булевару. Что дѣлаетъ у васъ Тургеневъ? Поклонись Алексѣю Михайловичу Пушкину и его супругѣ. Правда ли, что Давыдовъ женится? Не посовѣтовавшись со мною? Это непростительно.
Милоновъ у меня былъ сію минуту и написалъ къ тебѣ посланіе. Я ему прочиталъ твое письмо: это ему вскружило голову.
Пиши ко мнѣ почаще и не забудь сказать Жуковскому, что его Батюшковъ очень любитъ. Онъ, я думаю, въ Москвѣ.
Вотъ сію минуту пріѣхалъ ко мнѣ Блудовъ, про котораго Шаховской написалъ въ своихъ Шубахъ, что онъ ничего, кромѣ Mercure de France, не читаетъ. Дмитрій Николаевичъ такъ ему отвѣчалъ:
Парнасскій Славянинъ, отцовскій цензоръ строгой,
Напрасно твой Гашпаръ за лѣность мнѣ пѣнялъ!
Я, правда, мало сочинялъ,
Но ахъ, къ несчастію, читалъ я слишкомъ много:
Я... и твои стихи читалъ!
Вотъ тебѣ наши новости. Пиши ко мнѣ почаще, мой милый и добрый другъ, и будь счастливъ со всѣми тебѣ любезными людьми. Константинъ Батюшковъ.
219
Я чуть не забылъ Милоновыхъ стиховъ.
Адресуй письмо: въ домѣ Ѳедорова, въ Садовой улицѣ, въ жительствѣ его высокоблагородія Н. И. Гнѣдича. Я на время у него остановился.