198
XCIX.
——
9-го августа (1812 г. Петербургъ).
Я долго ожидалъ писемъ отъ васъ, любезнѣйшій Дмитрій Васильевичъ, и наконецъ получилъ одно, которое меня совершенно успокоило. Вы жалуетесь на безпокойное путешествіе, на телеги и кибитки, которыя намъ, конечно, достались отъ Татаръ, а не хотите пожалѣть обо мнѣ. Я и самъ на дняхъ отправлюсь въ Москву и буду mutar ogn’ora di vettura, то-есть, поѣду на перекладныхъ по почтѣ. Тамъ-то вы найдете вашего покорнаго слугу въ домѣ К. Ѳ. Муравьевой. Еще разъ пожалѣйте обо мнѣ; я увижу и Каченовскаго,
199
и Мерзлякова, и весь Парнассъ, весь сумасшедшій домъ, кромѣ нашего милаго, добраго и любезнаго Василья Львовича, который пишетъ мнѣ, что какой-то Веневъ, городъ вовсе неизвѣстный на лицѣ земномъ, будетъ обладать его особою. Теперь поговорить ли о петербургскихъ знакомыхъ, напримѣръ, о Батыѣ, о Тамерланѣ, о Чингисханѣ-поэтѣ, который уничтожилъ Расина, Буало, Лафонтена и проч.? Сказать ли вамъ, что онъ написалъ оду на миръ съ Турками; ода, истинно ода, такого дня и года! Поговорить ли съ вами о нашемъ обществѣ, котораго члены всѣ подобны Гораціеву мудрецу или праведнику, всѣ спокойны и пишутъ при разрушеніи міровъ.
Гремитъ повсюду страшный громъ,
Горами къ небу вздуто море,
Стихіи яростныя въ спорѣ,
И тухнетъ дальній солнцевъ домъ,
И звѣзды падаютъ рядами.
Они покойны за столами,
Они покойны.
Есть перо,
Бумага есть и — все добро!
Не видятъ и не слышутъ
И все перомъ гусинымъ пишутъ!
Пишутъ, и написали, и напечатали два нумера съ вашего отъѣзда, и бѣдному доброму или бодрому Лапушнику досталось по ушамъ. Вотъ и всѣ наши новости. Все идетъ по старому. Мы часто бываемъ, мы, то-есть, Сѣверинъ, Трубецкой и Батюшковъ, мы бываемъ у Д. Н. Блудова, который даетъ намъ ужины, гулянья на шлюпкѣ, верхомъ и пр., и мы ужинаемъ и катаемся, louant Dieu de toute chose, какъ мудрецъ Гаро въ Лафонтеновой баснѣ; не достаетъ васъ, любезнѣйшій Дмитрій Васильевичъ, и мы это чувствуемъ ежедневно; не достаетъ, по крайней мѣрѣ у меня, спокойствія
200
душевнаго, и вотъ почему наши удовольствія не совершенно чисты. Но гдѣ они чисты? Развѣ въ домѣ сумасшедшихъ, или
За синимъ океаномъ
Вдали, въ мерцаніи багряномъ,
или Богъ знаетъ гдѣ! Я очень скучаю и надѣюсь только на войну: она разсѣетъ мою скуку, ибо шпага побѣдитъ тогу, и я надѣну мундиръ, и я поскачу маршировать, если... если будетъ это возможно. Но мы увидимся сперва въ Москвѣ, гдѣ я надѣюсь быть въ скоромъ времени; тамъ-то я готовъ возобновить съ докторомъ Каченовскимъ вашъ ученый споръ, если не испугаюсь его желѣзнаго самолюбія и коварно-презрительной улыбки переводчика Иліады, Одиссеи, Энеиды и г-жи Дезульеръ, если не испугаюсь словообилію Иванова и калмыцкихъ глазъ Воейкова, и Жанъ-Жако-Мерсьеровскихъ порывовъ Глинки, который недавно получилъ Владимірскій крестъ, съ чѣмъ его отъ всей души поздравляю. Простите, любезнѣйшій Дмитрій Васильевичъ, любите меня столько, сколько я васъ люблю и уважаю, и вы меня очень любить будете; пишите чаще и адресуйте письма къ Сѣверину, который перешлетъ въ Москву, если оно меня здѣсь не застанетъ. Батюшковъ.
Кланяется вамъ М. А. Салтыковъ и его жена.
Адресъ: Его высокоблагородію милостивому государю моему Д. В. Дашкову. Въ городѣ Спасскѣ, Рязанской губерніи.