194
XCVI.
——
Іюль (первая половина) 1812 г. (Петербургъ).
Я отъ тебя давно не имѣю писемъ, мой милый другъ, и начинаю думать, что ты меня забылъ. Вотъ болѣе недѣли, какъ я боленъ и не выхожу изъ комнаты. На досугѣ что дѣлать? Писать къ тебѣ. Сѣверинъ у меня бываетъ очень часто; я люблю его отъ всей души; съ нимъ-то мы говоримъ о тебѣ, и если онъ прерветъ матерію или начнетъ мнѣ разсказывать о Москвѣ, о Пушкинѣ, то я, подобно Анжеликѣ, съ глубокимъ вздохомъ, съ глазами, отуманенными тоскою, повторяю ему: «Parle moi de Médor, ou laisse moi rêver!» Такимъ-то образомъ проводимъ мы время, имѣя мало надеждъ, но много сладостныхъ воспоминаній. Въ числѣ надеждъ Сѣверина — военная служба; къ несчастію — не моя. Если бы не проклятая лихорадка, то я бы полетѣлъ въ армію. Теперь стыдно сидѣть сиднемъ надъ книгою; мнѣ же не пріучаться къ войнѣ. Да кажется, и долгъ велитъ защищать отечество и государя намъ, молодымъ людямъ. Подожди! Можетъ быть, и я, и Сѣверинъ препояшемся мечами, если мнѣ позволитъ здоровье, а Сѣверину обстоятельства. Проворному не долго снаряжаться. Что затѣваетъ Пушкинъ? Онъ ни къ кому не пишетъ, всѣхъ позабылъ. Богъ съ нимъ! Я читалъ балладу Жуковскаго: она очень мнѣ понравилась и во сто разъ лучше его Дѣвъ, хотя въ Дѣвахъ болѣе поэзіи, но въ этой болѣе grâce, и ходъ гораздо лучше. Жаль впрочемъ, что онъ занимается такими бездѣлками: съ его воображеніемъ, съ
195
его дарованіемъ и болѣе всего съ его искусствомъ можно взяться за предметъ важный, достойный его. Пришли мнѣ его посланіе ко мнѣ, сдѣлай одолженіе — пришли. Будь здоровъ, будь веселъ и пиши поприлежнѣе. Vale et me ama! Батюшковъ.
Сію минуту Милоновъ сказалъ мнѣ, что Грамматинъ ѣдетъ въ Москву. Я посылаю это письмо черезъ него.