49

XXXI.

Н. И. Гнѣдичу.

——

(Сентябрь — октябрь 1809 г. Деревня).

Послушай, мой другъ, что я хочу тебѣ сказать: не что иное, какъ предположеніе, но если ничего никогда не предположишь, то и не выполнишь. Притомъ же слова мои пусти на воду, если не годятся. Именно: ты знаешь, что мнѣ 22 отъ роду; кончить вѣкъ свой въ моемъ чинѣ стыдно и глупо; ты знаешь еще, что никогда я ни у кого ничего не просилъ, но тебѣ открыться можно. Еслибъ я чувствовалъ, что ни къ чему не способенъ, то вѣрно, ни слова не вымолвилъ. Ты скажешь: зачѣмъ я перемѣнилъ службу? Но нѣтъ, ты этого не скажешь: ты знаешь мои обстоятельства. Служить мнѣ надобно, но гдѣ и какъ? Вотъ въ чемъ дѣло. Не можешь ли мнѣ посовѣтовать и прочистить дорогу чрезъ кого-нибудь въ иностранную коллегію, по дипломатикѣ (какъ говоритъ Крыловъ); и я что-нибудь да стою, то-есть, могу быть полезнымъ, ибо знаю языки. Но это не хитрость. Гнить не могу и не хочу нигдѣ. А желаю, если возможно, быть посланъ въ миссію; поговори объ этомъ съ людьми умными: нѣтъ ли способа? Я знаю на опытѣ, что иногда слово кстати отъ неважнаго

50

человѣка значительнѣе, нежели сильная протекція. Знаю, что если кто умѣетъ немного цѣнить дарованія, тотъ болѣе склонитъ слухъ къ просьбѣ твоей, нежели какого-нибудь генерала. Посовѣтуйся съ Анной Петровной. На этотъ случай женщины всегда лучше насъ, ибо видятъ то, что мы не видимъ, ибо если захотятъ что, то сдѣлаютъ. Но я желалъ бы нѣчто вѣрное, ясное, а не надежду, ибо ея гораздо болѣе въ моихъ піитическихъ мечтахъ, нежели въ словѣ завтра. Вотъ въ чемъ моя просьба состоитъ. Уважить или нѣтъ — отъ тебя зависитъ. Я бы согласился и безъ жалованья въ Италію, а это важное условіе. Не правда ли? Старайся, если можно. Оленина и просить не хочу, ибо я ему многимъ, очень многимъ одолженъ. Есть, правда, средство черезъ Баранова, и сильное, но ты знаешь, чего мнѣ стоитъ просить за себя!... Гдѣ Михайло Никитичъ!...

Кстати скажу тебѣ, что черезъ мѣсяцъ ѣду въ Москву. Катерина Ѳедоровна сильно приглашаетъ во всякомъ письмѣ, да и мнѣ ее увидѣть хочется.

Не можно ли поговорить съ Гагаринымъ объ этомъ дѣлѣ? Вся сила состоитъ въ томъ: frappez juste, mais frappez fort, то-есть... Да я слишкомъ заболтался! Итакъ, чтобъ ты не назвалъ мечтой мои желанія. Но если, мой другъ, ты войдешь въ мое состояніе, то вѣрно, вѣрно пожалѣешь. Съ моею дѣятельностью и лѣнью я буду совершенно несчастливъ въ деревнѣ и въ Москвѣ, и вездѣ. Служилъ всегда честно: это засвидѣтельствуетъ тебѣ совѣсть моя. Служилъ несчастливо: ты самъ знаешь; служилъ изъ креста и того не получилъ, и упустилъ все, даже время, невозвратное время! Теперь, съ совершенной пустотой душевной, съ пагубной для меня, я рѣшился: если не пойду служить по этой части, то поѣду путешествовать, хотя бы это стоило десяти

51

тысячъ, что меня разоритъ совершенно; но гнить въ ничтожествѣ не могу. И впрямь, когда мы посмотримъ на баловней фортуны... Правда, я имъ не завидую.

Риѳма на пря, моря есть: не укоря. Да риѳмы искать, не читавъ стиховъ, все то же, что лѣчить заочно больнаго. Не правда ли, что риѳмы — занятіе преполезное? Какъ ты думаешь? Но риѳмы, скажу безъ смѣху, чѣмъ новѣе, тѣмъ лучше, тѣмъ разительнѣе, напримѣръ, у меня:

Се третій шествуетъ Алкастій гордъ и страшенъ,
Какъ древле Капаній у твердыхъ ѳивскихъ башенъ.

Этого письма, надѣюсь, не будешь читать Самариной.