46
XXX.
——
19-го сентября 1809 г. (Деревня).
Я радуюсь, что письмо мое тебя утѣшило. Могло ли произвесть иное дѣйствіе на сердце, способное раздѣлять въ полнотѣ чувство дружества? Могъ ли бы я тебя любить, еслибъ душа твоя не отзывалась согласно на голосъ моей дружбы? Чѣмъ болѣе живу, тѣмъ болѣе люблю тебя; всѣ даже маловажныя происшествія связываютъ тѣснѣе союзъ дружества. Оно ростетъ съ годами, ибо мы гораздо болѣе привязаны другъ къ другу теперь, нежели назадъ тому годъ и болѣе. Любовь совсѣмъ не такъ: эта горячка любви, эти восторги, упояющіе душу, изчезаютъ. Гдѣ истинная любовь? Нѣтъ ея! Я вѣрю одной вздыхательной, петраркизму, то-есть, живущей въ душѣ поэтовъ, и болѣе никакой. Въ дружбѣ моей девизъ — истина и снисхожденіе. Истину должно говорить другу, но столь же осторожно, какъ и самолюбивой женщинѣ; снисходительному должно быть всегда. Ради сего послѣдняго пункта и въ силу этого условія, я могу болтать до устали, — не правда ли?
Я твоей загадки не понимаю, да и не силюсь понять.
47
Ты хочешь заняться Гомеромъ, и совѣтую. Разстанься, удались отъ писателей. Повѣрь мнѣ, это нужно. Я знаю этихъ людей: они вблизи гораздо болѣе завидуютъ. Хорошо съ ними водиться тому, кто ищетъ одной извѣстности, а не славы. Ты въ первой не имѣешь нужды, а послѣднюю ничѣмъ пріобрѣсть нельзя, какъ трудами. Позволишь ли дать совѣтъ? Перечитывая твой переводъ, я болѣе и болѣе убѣждаюсь въ томъ, что излишній славянизмъ не нуженъ, а тебѣ будетъ и пагубенъ. Стихи твои, и это забывать тебѣ никогда не должно, будутъ читать женщины, а съ ними худо говорить непонятнымъ языкомъ. Притомъ, кажется, что славянскіе слова и обороты вовсе не нужны въ иныхъ мѣстахъ: ты самъ это чувствовалъ. Но и здѣсь соблюсти середину — подвигъ во истину трудный! Кто хочетъ писать, чтобъ быть читаннымъ, тотъ пиши внятно, какъ Капнистъ, вѣрнѣйшій образецъ въ слогѣ, я не говорю — переводчику Иліады. Повѣрь мнѣ, что еслибъ Костровъ жилъ въ свѣтѣ, то не осмѣлился бы написать сицѣ для колесницы, а свѣтъ или еще значительнѣе слово — urbanité — не послѣдняя для тебя выгода; и я думаю, что вечеръ, проведенный у Самариной или съ умными людьми, наставитъ болѣе въ искусствѣ писать, нежели чтеніе нашихъ варваровъ. Я слогъ ихъ сравниваю съ рѣкой, въ которую нельзя погрузиться, не омочивъ себя. Мнѣ кажется, что гораздо полезнѣе чтеніе Библіи, нежели всѣхъ нашихъ академическихъ сочиненій, ибо въ первой есть поэзія, а Кондильякъ сказалъ: «On peut raisonner sans s’éclairer, mais on ne peut pas remuer mon âme d’une manière nouvelle ou agréable, qu’aussitôt je ne sente le beau». Вотъ преимущество стихотворнаго языка. Я не знаю, поймешь ли меня, но мнѣ кажется, что лучше прочесть страницу
48
стихотворной прозы изъ Марѳы Посадницы, нежели Шишкова холодныя творенія.
Подумай, можетъ быть, я сказалъ правду. Какъ мнѣ Беницкаго жаль! Я читалъ нынѣ Умнаго и дурака въ Таліи. Онъ какъ предвидѣлъ конецъ свой. Все, что ни написано, сильно, даже ужасно, слишкомъ сильно напитано желчью. Живъ ли то онъ?
Увѣдомь меня, какъ Семенова приняла рѣчь мою за Архія? Я теперь перевожу отъ скуки Тибулла въ стихи, Тасса въ прозу и перемарываю старые грѣхи. Много прибавилъ и, что важнѣе — все переписалъ. Я бы послалъ тебѣ что-нибудь, но берегу до случая, когда могу все отправить вмѣстѣ; хочу велѣть переписать копіи три. Если время будетъ, то пришлю и съ этимъ письмомъ. Въ Цвѣтникѣ и губить нечего. Отправь кресты, Бога ради, отправь... Я, можетъ быть, поѣду вскорѣ въ Москву. Хорошо бы и тебѣ туда заглянуть, а? Какая Аглая у Самариной? Не Шаликова ли журнала обчесавшаяся муза? Англичанка не сдѣлала ли развязку романа немного поспѣшно? Жаль, что я не успѣлъ для нея застрѣлиться холостымъ выстрѣломъ. Напрасно говоришь, что я пишу на какого-то издателя Лукницкаго. Я этихъ ословъ плетьми сѣчь не хочу. Пришли книги, объ которыхъ писалъ прежде, да пиши поболѣе объ дурачествахъ. Еслибъ ты зналъ, какъ мнѣ скучно! Я теперь-то чувствую, что дарованію нужно побужденіе и ободреніе; бѣда, если самолюбіе заснетъ, а у меня вздремало. Я становлюсь въ тягость себѣ и ни къ чему не способенъ. Не знаю, въ прокъ ли то раннія несчастія и опытность. Бѣда, когда разсудка не прибавятъ, а сердце высушатъ. Я пилъ горести, пью и буду пить. Сегодня читалъ я, что Богъ сотворилъ человѣка, и размыслилъ (смотри Моисеевы книги въ началѣ). И впрямь, гдѣ счастіе?
49
Я его иногда нахожу въ краткихъ напряженіяхъ души и тѣла, ибо тѣло отъ души разлучать не должно, но тѣмъ болѣе отъ напряженія органы изнемогаютъ, и горесть тутъ какъ тутъ.
Книги, Бога ради, пришли: Цвѣтникъ, Державина и Драматическій Вѣстникъ.