273
Конецъ пѣсни XXIII-й и начало XXIV-й1).
Кто осмѣлится занести ногу свою въ сѣти любовныя, немедленно пойманъ бываетъ; напрасно желаетъ исторгнуть ее, напрасно: въ сѣтяхъ коварныхъ и крылья оставитъ. Любовь есть забвеніе себя, вѣщаютъ мудрые. Если не каждый любовникъ доходитъ до бѣшенства Орландова, то все какъ-нибудь свое дурачество обнажаетъ, ибо не есть ли дурачество, друзья мои, забвеніе себя для гордой красавицы?
Различны послѣдствія, но дурачество одно у любовниковъ. Подобно страннику въ дикомъ и дремучемъ лѣсу, они туда, сюда, здѣсь и тамъ во мракахъ блуждаютъ и не видятъ конца своему странствію. Скажу въ заключеніе: тому, кто предается погибельной страсти, мало мученій извѣстныхъ, мало цѣпей и веригъ тяжелыхъ! Конечно, и мнѣ вы молвить въ правѣ: — Пріятель, на другихъ указываешь перстомъ, а какъ ты самъ поступаешь? — Справедливо, друзья мои! Я предаюсь мудрости на малое время; но я стараюсь исправиться, отдохнуть душею и вырваться изъ вихря любовнаго.
274
А теперь — скажу вамъ краснѣя — не могу сего сдѣлать: любовь, жестокая любовь еще управляетъ мною и день и ночь мое сердце терзаетъ...
Но возвратимся къ Орланду. Онъ два дни преслѣдовалъ Срацина. Изнуренный усталостію, останавливается на берегу кристальнаго ручья, кругомъ котораго разстилается веселая долина, испещренная яркими цвѣтами, осѣненная зеленымъ кустарникомъ. Легкое вѣяніе вѣтерка прохлаждало палящій зной полуденный и оживляло стада и пастырей, едва покрытыхъ одеждою; но Орландо подъ тяжелымъ панцыремъ, шлемомъ и щитомъ не могъ наслаждаться вѣяніемъ прохлады. Посреди прелестной пустыни утомленный витязь желаетъ укрѣпиться кратковременнымъ отдыхомъ и печальное, гибельное избралъ убѣжище въ сей день, для него стократъ злополучный! Бросая взоры свои вдоль по сѣнистому берегу, видитъ начертанія на корѣ кудрявыхъ кустарниковъ. Всматривается, и что же? Познаетъ въ начертаніяхъ сихъ руку богини своей, незабвенной Анжелики. Сіе убѣжище нерѣдко посѣщала царевна китайская съ юнымъ Медоромъ, съ счастливымъ юношей, когда обитали они въ простой хижинѣ сосѣдняго пастыря. Имена ихъ, имена Анжелики и Медора, онъ видитъ на корѣ древесъ безчисленныхъ, и каждое слово, каждая черта проницаютъ глубоко въ его сердце. Желаетъ обмануть себя, желаетъ не вѣрить ненавистнымъ свидѣтелямъ измѣны. «Другая Анжелика», повторяетъ онъ, — «другая начертала имя свое на сей корѣ предательской. Я видалъ подобныя начертанія, читалъ подобныя слова; можетъ быть, имя Медора есть вымыселъ; подъ нимъ мое имя скрывается». Такъ обманываетъ себя несчастный рыцарь, такъ питаетъ въ душѣ смутную надежду. Но, желая погасить
275
жестокую ревность, болѣе и болѣе распаляетъ свой гнѣвъ. Такъ неосторожная птица, запутавшись въ тайной сѣти, чѣмъ болѣе трепещетъ крылами, чѣмъ болѣе желаетъ выбиться, тѣмъ сильнѣе запутывается въ тенетахъ коварныхъ. Орландо слѣдуетъ по теченію ручья туда, гдѣ каменная гора, подобно луку, сгибается надъ пѣнистою влагою и пещеру скалами образуетъ. Тамъ едера и виноградникъ, переплетяся густо кривыми корнями, украсили убѣжище любви и нѣкогда своею тѣнію покрывали счастливыхъ любовниковъ. Тамъ повсюду каждый камень, каждая кора древесная имена ихъ сохранили; уголь, мѣлъ и остріе желѣза, все служило имъ орудіемъ для начертанія любовной повѣсти.
Несчастный графъ Анжерскій сошелъ съ коня своего и увидѣлъ при входѣ въ пещеру новыя слова, Медоромъ написанныя въ счастливыя минуты любви и наслажденія. На языкѣ арабскомъ изъясняли они свое блаженство, въ стихахъ прелестныхъ — безъ сомнѣнія, ибо любовь — вы знаете — всегда краснорѣчива:
«Древа тѣнистыя, долины злачныя, ручьи студеные, и ты, хладная пещера, обильная тѣнями гостепріимными, гдѣ Анжелика, дочь Галафрона, втунѣ обожаемая моими соперниками, въ моихъ объятіяхъ покоилась! Чѣмъ можетъ воздать вамъ бѣдный Медоръ? Хвалою вѣчною и вѣчной признательностію.
«Счастливые любовники, рыцари смѣлые, дѣвы прелестныя, жители сихъ долинъ счастливыхъ, и вы, прохожіе, волей или случаемъ сюда завлеченные! Умоляю васъ, скажите, скажите, привѣтствуя сіе убѣжище: Травы и тѣни зеленыя, источники мирные, пещера тѣнистая, да будутъ вамъ благодатны солнце и мѣсяцъ небесный, и нимфы полевыя да удалятъ пастуховъ съ стадами шумными отъ сихъ убѣжищъ завѣтныхъ!»
276
Къ несчастно, ученый витязь понималъ языкъ арабскій совершенно, какъ языкъ латинскій. Сіе знаніе было нѣкогда полезно и въ землѣ Срациновъ избавляло его отъ многихъ встрѣчъ непріятныхъ, а нынѣ — гибельное знаніе, горькій плодъ ученія! Три раза, четыре и шесть и болѣе все перечиталъ несчастный ревнивецъ, желая находить не то, что ясно было начертано; но истина при новомъ чтеніи ярче и ярче блистала, и сердце его сжималось льдяною рукою. Безмолвенъ, мраченъ, вперилъ неподвижныя очи въ хладный камень; горесть несказанная, какъ свинецъ, лежала на сердцѣ, и всѣ чувства замерли. О вы, испытавшіе подобное несчастіе, вы знаете, сколь оно горестно! Ахъ, вы знаете, что оно всѣ муки адскія превышаетъ!
О Орландо, нѣкогда столь гордый и мужественный! Что съ тобою сдѣлалось? Чело твое поникло на грудь, уста скованы горестію, и ни одна слеза не облегчаетъ ее! Такъ вода, заключенная въ широкомъ сосудѣ, но имѣющемъ узкое горло, съ силою будучи внезапно опрокинута, съ силою желаетъ вырваться, но съ трудомъ протекая чрезъ тѣсное отверстіе, рѣдкими каплями упадаетъ на землю. Снова прибѣгаетъ къ разсудку рыцарь нашъ, снова себя вопрошаетъ и старается заглушить голосъ истины. «Можетъ быть», мечтаетъ онъ, — «кто-нибудь желалъ повредить имени моей любезной, можетъ быть, тайный соперникъ желаетъ обрушить на меня все бремя свинцовой ревности и сокрушить мое сердце? Такъ, злодѣйская рука подражала начертаніямъ Анжелики!» Слабый лучъ надежды проницаетъ въ его душу и даетъ ей новую силу. Графъ садится на вѣрнаго Златогрива и быстро удаляется.
Солнце уступало мѣсто задумчивой сестрѣ своей. Недалече отъ полей пагубныхъ путешественникъ видитъ
277
курящійся дымъ гостепріимныхъ хижинъ, слышитъ протяжный лай псовъ, мычаніе стадъ и къ селу приближается. Тамъ покидаетъ вѣрнаго Златогрива на руки попечительнаго слуги и самъ въ глубокой печали желаетъ сбросить съ себя тяжелыя латы. Ласковый хозяинъ и дѣти его обезоруживаютъ высокаго гостя: кто снимаетъ златыя шпоры, кто прахъ съ тяжелаго шлема и щита его сметаетъ. Но гдѣ находился онъ? Подъ тѣмъ кровомъ, гдѣ Медоръ лѣчилъ рану свою въ объятіяхъ царевны прекрасной. Орландо, снѣдаемый тоскою, бросается на мягкое ложе, но покой очей его убѣгаетъ. Все умножаетъ горесть. Опять имена ненавистныя всюду начертаны, и двери, и окна, и стѣны ими исписаны. Желаетъ спросить, и невольно уста его сжимаются: страшится обнаружить страшную тайну и въ туманахъ неизвѣстности ее заключаетъ. Но къ чему обманывать себя? Каждый готовъ открыть всѣмъ извѣстное. Гостепріимный пастырь, видя гостя своего столь пасмурнаго и печальнаго, желая развеселить его веселою повѣстью — о двухъ любовникахъ, безъ злаго умысла начинаетъ разсказывать: какимъ образомъ, по просьбѣ Анжелики прекрасной, онъ принялъ раненаго Медора въ свою хижину, какимъ образомъ она вылѣчила его тяжелую рану въ короткое время: но любовь и ее сразила: любовь воспламенила ея сердце, и ничто не могло затушить ея страсти. Наконецъ, увлеченная, ослѣпленная любовію, она забываетъ высокое рожденіе свое, забываетъ, что она дочь перваго, сильнѣйшаго царя на востокѣ, и отдаетъ руку свою — кому же? бѣдному неизвѣстному юношѣ. Пастухъ въ заключеніе своего разсказа приноситъ показать драгоцѣнный перстень, который, отъѣзжая, вручила ему Анжелика въ знакъ своей благодарности.
278
Сей ударъ былъ послѣдній ударъ жертвѣ отъ руки жестокаго Амура. Орландо желаетъ скрывать мученія, но печаль превышаетъ его усилія; она противъ воли вырывается изъ груди его глубокими вздохами, и невольныя слезы заструились изъ очей грознаго паладина.
Пастухъ удаляется. Орландо, находясь безъ свидѣтелей, предается всей тоскѣ, и слезы снова частымъ градомъ падаютъ на грудь его. Рыдая какъ младенецъ, ищетъ постели своей, повергается на нее; но покой убѣгаетъ его: мягкое ложе кажется ему тверже голаго камня, острѣе дикаго тернія.
Ахъ, онъ воображаетъ, что на немъ покоилась неблагодарная въ объятіяхъ любовника своего! Встревоженный сею мыслью, вскакиваетъ съ постели быстрѣе селянина, который, желая отдохнуть на зеленой полянѣ, легъ нечаянно на змію ядовитую.
И ложе, и домъ, и пастырь ему столь противны, столь ненавистны, что, не дождавшись мѣсяца или зари утренней, хватаетъ оружіе, вскакиваетъ на коня и удаляется въ густоту угрюмаго лѣса. Тамъ ужасные крики и вопль отчаяннаго раздаются по всей обширности дикой пустыни. Всю ночь, весь день продолжаетъ стенать; убѣгаетъ селеній и слѣдовъ человѣческихъ; ночью на хладную землю повергается и самъ дивится себѣ, что очи его столько слезъ, сердце столько горести вмѣщаетъ; самъ себѣ говоритъ несчастный: «Нѣтъ, не вздохи вылетаютъ изъ груди моей, а пламень, разженный любовію. Жестокая любовь, зачѣмъ не прерываешь жизнь мою, зачѣмъ продолжаешь мои страшныя мученія!... Нѣтъ, нѣтъ, я не то, чѣмъ кажусь: Орландо погибъ уже; онъ въ землѣ, несчастный! Его погубила жестокая своею невѣрностію; она, она его
279
умертвила! Я — духъ злополучнаго Орланда, низверженнаго въ мрачный тартаръ, я — духъ безплотный, но долженъ служить примѣромъ для живыхъ, для тѣхъ изъ смертныхъ, которые на любовь полагаютъ надежды свои!»
Въ теченіи всей ночи онъ скитался по излучинамъ мрачнаго лѣса, и судьба привела его на разсвѣтѣ къ источнику, надъ коимъ Медоръ вырѣзалъ гибельную надпись. Ужасное зрѣлище! Оно вдругъ уничтожило весь разсудокъ его, всѣ чувства, кромѣ ненависти, гнѣва, ярости. Мечъ засверкалъ въ рукѣ, и надпись, и твердый гранитъ отъ ударовъ сильныхъ и быстрыхъ въ дребезги разлетаются.
Несчастная пещера, убѣжище сладострастія, исполненное Медора и Анжелики! Ты не будешь укрывать въ тѣни своей ни пастырей, ни стада ихъ! Источникъ прохладный и ясный, какъ лазурь небесная, изчезнетъ вся прелесть твоя! Вѣтви и камни, и кочки, и глыбы земныя повергаетъ въ него неистовый; возмущаетъ отъ дна до поверхности и всю ясность его уничтожаетъ. Силы его не могутъ выдержать всей тягости мрачнаго гнѣва, кипящей ярости, ненависти несказанной; онѣ истощаются. Внѣ себя, покрытый холоднымъ по̀томъ, повергается на сырой дернъ и, устремя на небо смутные, неподвижные взоры, отъ глубины сердца вздыхаетъ.
Три раза солнце всходило и садилось за черный лѣсъ, а Орландо, все безмолвенъ, безъ пищи, безъ сна, лежитъ на землѣ въ одномъ положеніи. Горесть его часъ отъ часу умножалась, и разсудокъ вовсе затмился. На третій день въ ужасномъ изступленіи сдираетъ съ груди своей крѣпкія латы. Туда сюда кидаетъ шлемъ и щитъ, и мечъ, все оружіе по рощѣ разметываетъ;
280
наконецъ, свергаетъ съ себя послѣдніе покровы и могучія плечи и мохнатую грудь свою обнажаетъ. Обуянный страшнымъ бѣшенствомъ, неслыханнымъ отъ вѣка, лишается послѣдней памяти и забываетъ огромный мечъ свой, которымъ бы много чудесъ къ чудесамъ своимъ прибавилъ. Но къ чему и мечъ, и сѣкира съ такою исполинскою силою? Десница его вырываетъ съ корнями высокую сосну, какъ слабый укропъ или злакъ огородный; исторгаетъ, одно за другимъ, то вязъ, то липу, то вѣковой дубъ: такъ птицеловъ очищаетъ отъ кустарника и камышей топкій берегъ болотный, чтобы раскинуть на немъ коварныя сѣти.
Пастухи, любопытствуя узнать причину необычайнаго шума и треска, покидаютъ стада свои посреди мрачнаго лѣса и со всѣхъ сторонъ сбѣгаются; но увидя странныя дѣла бѣшенаго, его силу чудесную, желаютъ укрыться, и страхъ удерживаетъ имъ ноги. Между тѣмъ онъ быстро за ними гонится, настигаетъ одного и срываетъ ему съ плечъ голову, какъ съ вѣтки яблоко или спѣлую сливу. Земледѣльцы, устрашенные участію товарищей своихъ, оставляютъ въ поляхъ серпы, косы и плуги и, видя, что подъ тѣнію вязовъ и липъ укрыться не можно, спасаются на кровы домовъ и храмовъ. Оттуда смотрятъ, содрогаясь отъ страха, на бѣшенство графа Анжерскаго, какъ онъ кулаками, зубами, ногтями, ногами, грудью коней и воловъ побиваетъ и раздираетъ. О счастливъ, кто могъ найдти спасеніе въ бѣгствѣ! Между тѣмъ въ сосѣднихъ селеніяхъ раздается плачъ, стонъ и вой, звукъ роговъ, сельскихъ трубъ и звонъ колоколовъ безпрестанный. Вооруженные дрекольями, древними бердышами, копьями и пращами, на звонъ шумнаго набата безчисленныя толпы селянъ спускаются съ горъ, обходятъ излучинами долины и спѣшатъ сдѣлать сельское нападеніе на бѣшенаго героя.
281
Какъ восточный вѣтеръ, въ началѣ слегка играя, съ поверхности моря медленно приближаетъ соленую волну къ песчаному берегу, поднимаетъ другую выше первой и третью еще сильнѣе, часъ отъ часу волны усиливаются, возрастаютъ и терзаютъ стонущій берегъ, — такъ усиливаются толпы возмущеннаго народа, такъ сходятъ онѣ съ горъ и наводняютъ долину. Но Орландо убиваетъ десять, еще десять изъ тѣхъ, которые въ безпорядкѣ на него нападаютъ. Печальный опытъ товарищей научалъ дѣйствовать издали; но стрѣлы и камни сыплются напрасно: Орландо неуязвимъ. Его спасаетъ благодать небесная, которая предназначила его быть нѣкогда защитникомъ святой вѣры. Безъ сей милости небесной онъ палъ бы, безъ сомнѣнія, подъ тяжкими ударами толпы разъяренной, ибо, безумный, отбросивъ оружіе свое, копье и мечъ, въ одной храбрости искалъ защиты!
Видя, что всѣ нападенія безуспѣшны, толпы начали разсѣяваться, и Орландо безпрепятственно идетъ въ ближнее селеніе. Тамъ отъ мала до велика всѣ спасались, всѣ оставили хижины свои на произволъ судьбѣ. Рыцарь, томимый голодомъ, изнуренный трудами и безсонницею, находитъ пищу сельскую: жолуди и хлѣбъ, сырое и вареное мясо поглощаетъ одно за другимъ. Вскорѣ покидаетъ опустошенное селеніе, блуждаетъ тамъ и здѣсь, нападаетъ на людей, нападаетъ на звѣрей пустынныхъ. Иногда, пробѣгая лѣсами, онъ похищаетъ на бѣгу легкихъ сернъ и оленей; часто сражается съ кровожадными медвѣдями, съ лютыми вепрями и однимъ ударомъ руки низлагаетъ ихъ и пожираетъ.
————