61
Письмо изъ Франціи къ Д. В. Дашкову.
Изъ деревни Болонь, лежащей близь города Шомона, я поскакалъ верхомъ въ Сонкуръ, гдѣ ожидали меня баронъ де-Дамасъ и г. Писаревъ, съ которыми на канунѣ уговорился я посѣтить замокъ Сирей и поклониться тѣнямъ Вольтера и его пріятельницы. Въ окрестностяхъ Сирея назначены были квартиры нашему отряду; полки тянулись по дорогѣ, и мы ихъ опередили въ ближнемъ селеніи. Сначала погода намъ вовсе не благопріятствовала: холодный и рѣзкій вѣтеръ наносилъ снѣгъ и дождь; наконецъ небо прояснилось, и солнце освѣтило прекрасныя долины, рощи и горы. Мы проѣхали чрезъ мѣстечко Виньори, гдѣ замѣтили развалины весьма древняго замка на высокомъ утесѣ, который господствуетъ надъ селеніемъ и близь лежащими долинами:
Ein bethürmtes Schloss, voll Majestät,
Auf des Berges Felsenstirn erhöht!
«Кому принадлежитъ этотъ замокъ?» спросилъ я у старика, сидящаго на порогѣ сельскаго домика, тѣсно примыкающаго къ развалинамъ. «Какой-то старой дворянкѣ», отвѣчалъ онъ, приподнявъ красный колпакъ, старый, изношенный, и который, конечно, игралъ большую
62
ролю въ бурные годы революціи. Это замѣчаніе я сдѣлалъ мимоходомъ и продолжалъ вопросы. «Когда построенъ замокъ?» «Во время Шампанскихъ графовъ, сказывалъ мнѣ покойный дѣдъ1). Храбрые рыцари искали здѣсь убѣжища отъ народныхъ возмущеній и укрѣпили замокъ башнями, рвами, палисадами. Время и революція все разрушили. Здѣсь не одна была революція, господинъ офицеръ, не одна революція! Я на вѣку моемъ пережилъ одну; тяжелыя времена... не лучше нынѣшнихъ! Посадили дерево вольности... я самъ имѣлъ честь садить его вотъ тамъ, на зеленомъ лугу... Разорили храмы Божіи... У меня рука не подымалась на злое!.. Но чѣмъ же это все кончилось? Дерево срубили, и надписи на паперти церковной: вольность, братство или смерть мѣломъ забѣлили. Чего я не насмотрѣлся въ жизни? И непріятелей на родинѣ моей увидѣлъ, и съ офицеромъ казачьимъ теперь разговариваю! Чудеса, по совѣсти чудеса!» «Ты разорился отъ войны, добрый старичекъ?» «Много пострадалъ, а бѣдные
63
сосѣди еще болѣе. Мы всѣ желаемъ мира». «О, мы знаемъ это, но императоръ вашъ не желаетъ». «Прямой Корсиканецъ! Знаете ли, что онъ объявилъ намъ?» Здѣсь старикъ покачалъ головою, посмотрѣлъ на меня пристально и, конечно — отъ робости, заикнулся. «Говори, говори!» «Охотно, если прикажете. Императоръ» — это было сказано важнымъ и торжественнымъ голосомъ — «императоръ объявилъ намъ, что онъ не хочетъ трактовать о мирѣ съ плѣнными, ибо онъ почитаетъ васъ въ плѣну. Онъ нарочно завелъ васъ сюда, чтобы истребить до послѣдняго человѣка: это была военная хитрость, понимаете ли?.. военная хитрость, ни что иное... Но вы смѣетесь... И намъ это смѣшно показалось, такъ смѣшно, что мы префекта, пріѣхавшаго сюда съ этимъ объявленіемъ, камнями и грязью закидали. Il s’en souviendra! Но вамъ пора догонять товарищей. Добрый путь, господинъ офицеръ!»
Размышляя о странномъ характерѣ Французовъ, которые смѣются и плачутъ, рѣжутъ ближнихъ, какъ разбойники, и даютъ себя рѣзать, какъ агнцы, я догналъ моихъ товарищей.
Часъ отъ часу дорога становилась пріятнѣе: холмы, одѣтые виноградникомъ и плодоносными деревьями, между коими мелькали пріятные сельскіе домики, напоминали намъ Саксонію, благословенныя долины Дрездена, мѣста очаровательныя! Разговаривая съ товарищами и любуясь красотою видовъ, мы непримѣтно проѣхали нѣсколько миль; каждый замокъ, каждое мѣстечко мы принимали за Сирей и смѣялись своей ошибкѣ. Наконецъ, поворотя вправо съ большой дороги, вдоль по рѣчкѣ Блезъ, мы увидѣли жилище славной нимфы Сирейской, которой одно имя рождаетъ столько пріятныхъ воспоминаній...
64
Во ста шагахъ отъ селенія возвышается замокъ на высокомъ уступѣ; кругомъ рощи и кустарники. Все просто, но природа все украсила.
Къ замку примыкаетъ англійскій садъ и нѣсколько тѣнистыхъ аллей, къ которымъ никогда не прикасались ножницы, даже въ тѣ времена, когда безжалостный Ленотръ остригалъ боскеты версальскіе, когда послѣдній провинціяльный дворянинъ разсаживалъ по шнуру смиренныя акаціи и овощи въ своемъ огородѣ. Вольтеръ, говоря о замкѣ Сирейскомъ, описывая красоты его окрестностей, кажется — въ письмѣ къ королю Прусскому, прибавляетъ:
Trop d’art me révolte et m’ennuie:
J’aime mieux ces vastes forêts!
Эти лѣса и понынѣ украшаютъ Сирей своею дикостію. Замокъ сохранилъ древнюю наружность; можно отличить новыя постройки и балконы. Они принадлежатъ къ Вольтерову времени. На крутой кровлѣ (à la mansarde) я замѣтилъ нѣкоторыя украшенія и высокія продолговатыя трубы, обложенныя лѣпными изображеніями, похожія на трубы замка Pont-sur-Seine, принадлежащаго Летиціи, матери Наполеона. Мы вошли въ Сирей и удивились обширнымъ заламъ, убраннымъ въ новѣйшемъ вкусѣ. Наружность того не обѣщала.
Замокъ принадлежитъ г-жѣ де-Семіанъ, женщинѣ весьма умной, нѣкогда прекрасной. Онъ былъ разграбленъ въ революцію, и послѣ того времени все строеніе возобновлено1). Къ сожалѣнію, мы нашли мало слѣдовъ прежней обладательницы и ея славнаго друга, который,
65
какъ говоритъ Лебрюнъ, утомилъ стогласную Славу.
Въ столовой нѣсколько картинъ, изображающихъ звѣрей и охоту. Эта живопись, довольно пріятная, существовала уже при маркизѣ, и мы смотрѣли на нее съ большимъ удовольствіемъ. Пройдя нѣсколько покоевъ, въ правомъ флигелѣ замка намъ отворили дверь въ залу Вольтерову.
Здѣсь мы нашли большой мраморный каминъ, тотъ самый, который согрѣвалъ Вольтера, нѣсколько новыхъ мебелей: клависинъ, маленькій органъ и два комода. Окны до полу. Двѣ круглыя стеклянныя двери въ садъ; одна изъ нихъ украшена надписями, на камнѣ высѣченными. На фронтонѣ мы прочитали Виргиліевъ стихъ: Deus nobis haec otia fecit, изъ первой эклоги; на косякѣ нѣсколько стиховъ изъ Попе, котораго Вольтеръ всегда любилъ, и наконецъ:
Asile des beaux arts, solitude où mon coeur
Est toujours occupé dans une paix profonde,
C’est vous qui donnez le bonheur
Que promettoit en vain le monde —
стихи, написанные Вольтеромъ въ счастливую минуту наслажденія душевнаго, въ глазахъ божественной Эмиліи, единственной женщины, которую онъ любилъ наравнѣ со славою, которой онъ былъ обязанъ всѣмъ, и которая достойно гордилась дружбою творца Заиры1). Изъ оконъ сей залы видны ближнія деревни и два ряда
66
холмовъ, заключающихъ прелестную долину, по которой извивается рѣчка Блезъ. Въ глубокомъ молчаніи и я, и товарищи долго любовались пріятнымъ видомъ отдаленныхъ горъ, на которыхъ потухали лучи вечерняго солнца. Можетъ быть, совершенная тишина, царствующая вокругъ замка, печальное спокойствіе зимняго вечера, зелень, кое-гдѣ одѣтая снѣгомъ, высокія сосны и древніе кедры, осѣняющіе балконъ густыми, наклоненными вѣтвями и едва колеблемые дыханіемъ вечерняго вѣтра, наконецъ сладкія воспоминанія о жителяхъ Сирея, которыхъ имена принадлежатъ исторіи, которыхъ имена отъ дѣтства намъ были драгоцѣнны, погрузили насъ въ тихую задумчивость.
«Здѣсь фернейскій мудрецъ», такъ воскликнулъ г. Р-нъ, житель Сирея, прервавъ наше молчаніе, — «здѣсь славнѣйшій мужъ своего вѣка, чудесный, единственный, который, какъ говорятъ, вырѣзывалъ на мѣди для потомства1), который все зналъ, все сказалъ2), который имѣлъ доброе, рѣдкое сердце, умъ гибкій, обширный, блестящій, способный на все, и наконецъ, характеръ вовсе несообразный ни съ умомъ его, ни съ сердцемъ, — здѣсь онъ жилъ, сей Протей ума человѣческаго; здѣсь во цвѣтѣ лѣтъ своихъ наслаждался онъ уединеніемъ и свободою, которымъ зналъ цѣну, и долго не покидалъ ихъ для коронованной сирены, для рукоплесканій и для прихожей г-жи Помпадуръ. Странный человѣкъ! Онъ многое предвидѣлъ, многое предсказалъ въ политикѣ; но могъ ли онъ предвидѣть, что, нѣсколько десятковъ лѣтъ спустя, вы придете въ замокъ Эмиліи съ оружіемъ въ рукахъ, съ толпою жителей береговъ Волги и людей, піющихъ воды сибирскія, и что тамъ,
67
гдѣ маркиза прекрасною рукою поливала макъ, розы и лилеи, кормила голубей ячменемъ, вотъ у этой самой голубятни, что тамъ, гдѣ она любила отдыхать подъ тѣнью древнихъ кедровъ, у входа въ Заирину аллею1), гдѣ Вольтеръ у ногъ ея въ восторгѣ читалъ первые стихи безсмертной трагедіи и искалъ похвалъ и одобренія въ голубыхъ глазахъ своей Ураніи, въ божественной ея улыбкѣ, — тамъ, милостивые государи, тамъ вы разставите часовыхъ съ ужасными усами, гренадеръ и козаковъ, которые приводятъ въ трепетъ всю Францію...?»
Мы засмѣялись словамъ г. Р-на, и онъ продолжалъ, понизивъ немного свой голосъ.
«Здѣсь долгое время былъ счастливъ Вольтеръ въ объятіяхъ музъ и попечительной дружбы. Тамъ, гдѣ я обитаю, земной рай, писалъ онъ къ пріятелю своему Теріо. Не мудрено! Представьте себѣ лучшее общество, ученѣйшихъ людей во Франціи, придворныхъ, остроумныхъ поэтовъ, такихъ, напримѣръ, какъ Сенъ-Ламберъ, который умѣлъ соединять любезность съ глубокими свѣдѣніями, философію съ людкостію, и въ кругу такихъ людей маркизу, которая умѣла все одушевить своимъ присутствіемъ, всему давала неизъяснимую прелесть, — и вы будете имѣть понятіе о земномъ раѣ Вольтера. Она чудо во Франціи, говорилъ Вольтеръ2). Умъ необыкновенный, лице прекрасное, душа ангела, откровенность ребенка и ученость глубокая, все было очаровательно въ этой волшебницѣ! Она, вопреки г-жѣ Жанлисъ, вопреки журналисту Жоффруа и всѣмъ врагамъ
68
философіи, была достойна и пламенной любви Сенъ-Ламбера, и дружбы Вольтера, и славы вѣка своего. Здѣсь маркиза кончила жизнь свою, на лонѣ дружества. Всѣ жители плакали о ней, какъ о нѣжной, попечительной матери. У бѣдныхъ память въ сердцѣ: они еще благословляли прахъ ея, когда литераторы наши начали возмущать его спокойствіе клеветами и постыднымъ ругательствомъ. Но Вольтеръ былъ неутѣшенъ. Вы помните его письмо, въ которомъ онъ изъ Баръ-Сюръ-Оба увѣдомляетъ о болѣзни и потомъ о смерти маркизы. Безпорядокъ этого письма доказывалъ его глубокую горесть. И могъ ли онъ не сожалѣть объ утратѣ единственной женщины, о которой и вы, иностранцы, непріятели, говорите съ любовію, съ уваженіемъ?»
Нашъ учтивый путеводитель продолжалъ бы болѣе рѣчь свою, если бы не позвали къ обѣду.
Столовая была украшена русскими знаменами... Но мы утѣшили пугливыя тѣни Сирейской нимфы и ея друга, прочитавъ нѣсколько стиховъ изъ Альзиры.
Такимъ образомъ примирились мы съ пенатами замка, и съ нѣкоторою гордостію, простительною воинамъ, въ тѣхъ покояхъ, гдѣ Вольтеръ написалъ лучшіе свои стихи, мы читали съ восхищеніемъ оды пѣвца Фелицы и безсмертнаго Ломоносова, въ которыхъ вдохновенные лирики славятъ чудесное величіе Россіи, любовь къ отечеству сыновъ ея и славу меча русскаго.
C’est du Nord à présent que nous vient la lumière.
Отъ сѣвера теперь сіяетъ свѣтъ наукъ.
Обѣдъ продолжался долго. Вечеръ засталъ насъ, какъ героевъ древняго Омера, съ чашею въ рукахъ и въ сладкихъ разговорахъ, основанныхъ на откровенности
69
сердечной, извѣстныхъ болѣе добродушнымъ воинамъ, нежели вамъ, жителямъ столицы и блестящаго большаго свѣта.
Но мы еще воспользовались сумерками: обошли нижнее жилье замка, гдѣ живетъ г-жа де-Семіанъ; осмотрѣли ея библіотеку, прекрасный и строгій выборъ лучшихъ писателей, составляющихъ любимое чтеніе сей умной женщины, достойной племянницы г-жи дю-Шатле: любезность, умъ и красота наслѣдственны въ этомъ семействѣ. Есть другая библіотека въ нижнемъ этажѣ; она, кажется, предоставлена гостямъ. Древнее собраніе книгъ, важное по многимъ отношеніямъ, совершенно расхищено въ революцію. Вольтеровыхъ книгъ и не было въ замкѣ со времени его отъѣзда: по смерти маркизы онъ увезъ съ собою книги, ему принадлежавшія, и нѣкоторыя рукописи. «Надобно ѣхать въ Ферней», говорилъ г. Р-нъ; — «тамъ, можетъ быть, находятся сіи драгоцѣнности». «Надобно ѣхать въ Петербургъ», замѣтилъ справедливо г. Писаревъ, — «въ Эрмитажѣ и рукописи, и библіотека фернейскія».
Стужа увеличилась съ наступленіемъ ночи. Въ Вольтеровой галлереѣ мы развели большой огонь, который не могъ насъ согрѣть совершенно. Передъ нами на столѣ лежали всѣ Вольтеровы сочиненія, и мы читали съ большимъ удовольствіемъ нѣкоторыя мѣста его переписки, въ которыхъ онъ говоритъ о г-жѣ дю-Шатле. Въ шумѣ военномъ пріятно отдохнуть мыслями на предметѣ, столь любви достойномъ. Глубокая ночь застала насъ въ разговорахъ о протекшемъ вѣкѣ, о великой Екатеринѣ, лучшемъ его украшеніи, о ссорѣ короля Прусскаго съ своимъ камергеромъ и пр., у того самаго камина, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Вольтеръ сочинялъ свои посланія къ славнымъ современникамъ
70
и тѣ безсмертные стихи, для которыхъ единственно проститъ его памяти справедливо раздраженное потомство. Г. Писаревъ былъ въ восхищеніи. Наконецъ, надобно было разстаться и думать о постелѣ. Мнѣ отвели комнату въ верхнемъ жильѣ, весьма покойную, но гдѣ съ трудомъ можно было развести огонь. Старый ключникъ объявилъ мнѣ, что въ этомъ покоѣ обыкновенно живетъ г. Монтескьу, родственникъ хозяйки, весьма умный и благосклонный человѣкъ, и что онъ, ключникъ, радуется тому, что мнѣ досталась его спальня. «Vous avez l’air d’un bon enfant, mon officier», продолжалъ онъ, дружелюбно ударивъ меня по плечу. Прекрасно; но отъ его учтивостей комната мнѣ не показалась теплѣе. Во всю ночь я раскладывалъ огонь, проклиналъ французскіе камины и только на разсвѣтѣ заснулъ желѣзнымъ сномъ, позабывъ и Вольтера, и маркизу, и войну, и всю Францію.
Проснувшись довольно поздно, подхожу къ окну и съ горестью смотрю на окрестность, покрытую снѣгомъ.
Я не могу изъяснить того чувства, съ которымъ, стоя у окна, высчитывалъ я всѣ перемѣны, случившіяся въ замкѣ. Сердце мое сжалось. Все, что было пріятно моимъ взорамъ на канунѣ, и луга, и рощи, и рѣчка, близь текущая по долинѣ между веселыхъ холмовъ, украшенныхъ садами, виноградникомъ и сельскими хижинами, все нахмурилось, все уныло. Вѣтеръ шумитъ въ кедровой рощѣ, въ темной аллеѣ Заириной и клубитъ сухіе листья вокругъ цвѣтниковъ, истоптанныхъ лошадьми и обезображенныхъ снѣгомъ и грязью. Въ замкѣ, напротивъ того, тишина глубокая. Въ каминѣ пылаютъ два дубовые корня и приглашаютъ меня къ огню. На столѣ лежатъ письма Вольтеровы, изъ сего замка писанныя. Въ нихъ все напоминаетъ о
71
временахъ прошедшихъ, о людяхъ, которые всѣ изчезли съ лица земнаго съ своими страстями, съ предразсудками, съ надеждами и съ печалями, неразлучными спутницами бѣднаго человѣчества. Къ чему столько шуму, столько безпокойства? Къ чему эта жажда славы и почестей? спрашиваю себя, и страшусь найти отвѣтъ въ собственномъ моемъ сердцѣ.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ.
Ввечеру я простился съ товарищами, какъ будто предчувствуя, что ихъ долго, долго не увижу. Печаленъ.
Come navigante
Ch’a detto a dolci amici addio.
На дворѣ ожидалъ меня козакъ съ верховою лошадью. «Поздно мы пустились въ путь!» сказалъ онъ, какъ мертвецъ въ балладѣ. «Что нужды?» отвѣчалъ я, — «дорога извѣстна». Притомъ же....
Вотъ и мѣсяцъ величавой
Всталъ надъ тихою дубравой.
Топотъ конскихъ ногъ раздался по мостовой обширнаго двора. Мы удалились отъ замка... Между тѣмъ ночь становилась темнѣе и темнѣе. Съ трудомъ находили мы дорогу, пробирались по высокимъ горамъ дремучимъ лѣсомъ въ виду древняго замка Виньори, гдѣ Австрійцы расположились биваками, посреди лошадей и высокихъ фуръ, въ различныхъ положеніяхъ, достойныхъ кисти Орловскаго. Одни спокойно спали на соломѣ, которая начинала загораться; другіе распѣвали тирольскія и богемскія пѣсни вокругъ пылающаго пня, который осыпалъ ихъ искрами при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра; другіе оборачивали вертелъ съ большою частью барана, въ ожиданіи товарищей, которые толпились вокругъ маркитанта, разливающаго имъ вино
72
и водку. Одѣяніе и лица ихъ еще страшнѣе казались, освѣщенныя пламенемъ бивака, и напоминали мнѣ Валленштейновъ лагерь, описанный Шиллеромъ, или сбировъ Сальватора Розы. Изъ Виньори мы поворотили вправо по дорогѣ, проложенной по лѣсу. Поднялась страшная буря: конь мой отъ страху останавливался, ибо вдали раздавался вой волковъ, на который собаки въ ближнихъ селеніяхъ отвѣчали протяжнымъ лаемъ...
Вотъ, скажете вы, — прекрасное предисловіе къ рыцарскому похожденію! Бога ради, сбейся съ пути своего, избавь какую-нибудь красавицу отъ разбойниковъ или заѣзжай въ древній замокъ. Хозяинъ его, старый дворянинъ, роялистъ, если тебѣ угодно, приметъ тебя какъ странника, угоститъ въ залѣ трубадуровъ, украшенной фамильными гербами, ржавыми панцырями, мечами и шлемами; хозяйка осыплетъ тебя ласками, станетъ разспрашивать о родинѣ твоей, будетъ выхвалять дочь свою, прелестную, томную Агнесу, которая потупя глаза, покраснѣетъ какъ роза, а за десертомъ, въ угожденіе родителямъ, запоетъ древній романсъ о древнемъ рыцарѣ, который въ бурную ночь нашелъ пристанище у невѣрныхъ.... и проч. и проч. и проч. Напрасно, милый другъ! Со мной ничего подобнаго не случилось. Не стану слѣдовать похвальной привычкѣ путешественниковъ, не стану украшать истину вымыслами, а скажу просто, что, не желая ночевать на дорогѣ съ волками, я пришпорилъ моего коня и благополучно возвратился въ деревню Болонь, откуда пишу эти строки въ сладостной надеждѣ, что онѣ напомнятъ вамъ о странствующемъ пріятелѣ. Сказанъ походъ; вдали слышны выстрѣлы. Простите!
————
Сноски к стр. 62
1) Французы и теперь мало заботятся о древнихъ памятникахъ. Развалины, временемъ сдѣланныя, ничего въ сравненіи съ опустошеніями революціи: бурныя времена прошли, но невѣжество или корыстолюбіе самое варварское пережили и революцію. Одинъ путешественникъ, который недавно объѣхалъ всю полуденную Францію, увѣрялъ меня, что цѣлые замки продаются на свозъ, и такимъ образомъ вдругъ уничтожаются драгоцѣнные историческіе памятники. Напрасно правительство хотѣло остановить сіи святотатства; ничто не помогало, ибо для нынѣшнихъ Французовъ ничего нѣтъ ни священнаго, ни святаго — кромѣ денегъ, разумѣется. Какая разница съ Нѣмцами! Въ Германіи вы узнаете отъ крестьянина множество историческихъ подробностей о малѣйшемъ остаткѣ древняго замка или готической церкви. Всѣ рейнскія развалины описаны съ возможною историческою точностію учеными путешественниками и художниками, и сіи описанія вы нерѣдко увидите въ хижинѣ рыбака или земледѣльца. Притомъ же Нѣмцы издавна любятъ все сохранять, а Французы — разрушать: вѣрный знакъ, съ одной стороны, добраго сердца, уваженія къ законамъ, къ нравамъ и обычаямъ предковъ, а съ другой стороны, легкомыслія, суетности и жестокаго презрѣнія ко всему, что не можетъ насытить корыстолюбія, отца пороковъ.
Сноски к стр. 64
1) По отступленіи Русскихъ, Сирей былъ снова разграбленъ Французами за то именно, что русскіе варвары его пощадили!
Сноски к стр. 65
1) Напрасно мы искали въ саду мраморнаго Амура, который нѣкогда стоялъ подъ балкономъ, съ надписью изъ Антологіи: Qui que tu sois, voici ton maître, и пр., которую перевелъ г. Дмитріевъ:
Кто бъ ни былъ ты, пади предъ нимъ:
Былъ, есть иль будетъ онъ владыкою твоимъ!
Сноски к стр. 66
1) Qui gravoit pour la postérité — выраженіе Паллисота, если не ошибаюсь.
2) Qui a tout dit: Шатобріанъ, говоря о Вольтерѣ.
Сноски к стр. 67
1) И до сихъ поръ одна аллея называется Заириною. Тамъ сочинялъ Вольтеръ свою трагедію.
2) «Madame du Châtelet sera comptée au rang des choses qu’il faut voir en France, parmi celles, qu’on y regrettera toujours», писалъ Вольтеръ къ Кейзерлингу.