321

4.

Д. А. Кавелинъ В. А. Жуковскому.

Симферополь. 13-го февраля (1823 г.).

Пріѣхавши сюда, любезный Жуковскій, первый мой визитъ былъ Батюшкову. Случайно остановился я въ одномъ съ нимъ трактирѣ. Меня предупредили, что онъ никого не принимаетъ, кромѣ доктора Мюльгаузена, и даже на своего человѣка онъ разсердился и не велѣлъ ему ходить за собою (за то, что онъ впустилъ къ нему полицеймейстера, которому приказано было отъ губернатора, во время его отсутствія, навѣдываться къ больному). Прежде нежели идти къ нему, я написалъ ему, что я пріѣхалъ сюда по службѣ и имѣю письмо отъ Жуковскаго, то велитъ ли прислать его, или захочетъ видѣться со мною. Онъ прислалъ меня звать. Я нашелъ его лежащаго въ халатѣ на постелѣ, въ чрезвычайно холодной комнатѣ. Принялъ онъ меня ласково, распрашивалъ о тебѣ, о Катеринѣ Ѳедоровнѣ Муравьевой, о Никитѣ Муравьевѣ и объ Олениныхъ; говорилъ очень хорошо, пока не коснулся гоненій, son idée fixe: будто бы онъ кѣмъ-то гонимъ тайно, будто всѣ окружавшіе его на Кавказѣ и здѣсь суть орудія, употребленныя его врагами, чтобъ довесть его до отчаянія, будто даже человѣкъ его подкупленъ ими и дѣлалъ разныя грубости и непослушанія. Онъ не велѣлъ ему показываться къ себѣ, а обѣдъ и что̀ нужно приноситъ ему служанка, съ которою впрочемъ онъ никакихъ другихъ сообщеній не имѣетъ.

Лицомъ онъ не худъ и мнѣ кажется даже полнѣе, нежели я видѣлъ его года четыре тому назадъ, но блѣденъ, и видно, что онъ разстроенъ. Говоритъ очень дѣльно, пока не дойдетъ до гоненій; тогда слезы навертываются на глазахъ, и уже замѣтно разстройство; выраженія его на этотъ счетъ, сколько я могъ запомнить: „Я перенесъ то, что̀ не многіе перенесть могутъ; меня захаркали, заплевали; я весь разбитъ; я былъ въ сильной горячкѣ, былъ почти полуумный, изъ меня дѣлали сумасшедшаго; я нѣсколько разъ хотѣлъ зарѣзаться“. Я перервалъ его: „Вы никогда не были безбожникомъ; очень увѣренъ, что вы страдаете невинно, но Богъ милостивъ!“ „Я это очень знаю, вѣра меня и удержала отъ преступленія“ (а въ другое свиданіе сказалъ онъ мнѣ: „Я не зарѣзался отъ того, что врагамъ моимъ этого хотѣлось“). Я сказалъ ему: „Отъ чего вы думаете имѣть много враговъ? Я увѣряю васъ, что всѣ васъ уважаютъ; вы имѣете такихъ друзей, которые для васъ всѣмъ пожертвуютъ, и я бы совѣтовалъ вамъ, когда почувствуете себя лучше, ѣхать въ Москву или въ Петербургъ, чтобы быть ближе къ друзьямъ вашимъ и роднымъ, чѣмъ жить въ такомъ мѣстѣ, гдѣ вы никого не знаете“. „Я не сойду съ постели, изъ Симферополя не выѣду; если выгонятъ изъ дому, я буду бивуакировать на площади; письма друзей вы видите передо мной (и точно, они лежали распечатанныя передъ нимъ); я всѣмъ имъ буду отвѣчать; теперь еще не могу; для меня все кончено; я убитъ, но не желаю лучшаго состоянія; Богъ видитъ мою душу, въ ней нѣтъ надежды, въ этомъ свѣтѣ я

322

не хочу ее имѣть; я въ немъ былъ слишкомъ наказанъ, гонимъ; на тотъ свѣтъ предстану очищеннымъ; впрочемъ, совѣсть не упрекаетъ меня ни въ какихъ важныхъ преступленіяхъ. Si on m’avait enfermé, enchainé, je serais peut-être plus utile, je me serais occupé de quelque science, de l’Évangile, et je pourrais être un homme comme il faut; mais on m’interrompt, on me persécute, en affectant de me traiter avec un certain respect“. Наконецъ помолчавши, прощаясь съ нимъ, сказалъ я: „Надѣюсь, что вы не будете церемониться со мною; когда вы захотите меня видѣть, пришлите за мной, а когда нѣтъ — то не принуждайте себя, я бы не хотѣлъ быть вамъ въ тягость“. Онъ поблагодарилъ. „Что велите вы сказать Жуковскому? Лучше ли вы себя чувствуете?“ „Что вы хотите, кланяйтесь отъ меня, я буду писать къ нему, но не знаю что; скажите ему о мнѣ, что вы хотите, mais en tout cas ne me compromettez pas“. На другой день докторъ Мюльгаузенъ былъ у него; я запросилъ его къ себѣ и распрашивалъ о болѣзни. Онъ подтвердилъ, что постоянная мысль его — гоненіе, что теперь онъ гораздо лучше, но что мѣсяцъ тому назадъ былъ онъ очень худъ, и къ несчастію, во время болѣзни его самого, то-есть, доктора; что онъ требовалъ духовника и объявилъ ему, что хочетъ зарѣзаться; по выздоровленіи доктора послалъ за нимъ и объявилъ ему то же; бросилъ всѣ книги въ огонь, кромѣ Евангелія, и сказалъ ему, что „прошу васъ быть свидѣтелемъ, что я, кромѣ по сію пору напечатанныхъ моихъ сочиненій, ничего не писалъ, что если что-нибудь послѣ смерти моей и окажется, то это навѣрно фальшивое“. Мюльгаузенъ сталъ его уговаривать, и какъ онъ къ нему имѣетъ большую довѣренность, то наконецъ....

(Конца не сохранилось).