- 139 -

Жизнеописание Аввакума

<(л. 188 об.) ¹Аввакум протопоп² понужен³ бысть житие свое⁴ написати иноком⁵ Епифанием, — ⁶понеж отец ему духовной инок⁷, — да не забвению предано будет дело божие; и сего ради понужен бысть отцем духовным на славу Христу богу нашему. Аминь⁸.>

(л. 189) Всесвятая троице боже и содетелю всего мира! Поспеши и направи сердце мое начати с разумом и кончати делы благими, яже ныне хощу глаголати аз недостойный; разумея же свое невежество, припадая, молю ти ся и еже от тебя помощи прося: управи ум мой и утверди сердце мое приготовитися на творение добрых дел, да, добрыми делы просвещен, на судище десныя ти страны причастник буду со всеми избранными твоими. И ныне, владыко, благослови, да, воздохнув от сердца, и языком возглаголю Дионисия Ареопагита о божественных (л. 189 об.) именех, что есть богу присносущные имена истинные, еже есть близостные, и что виновные, сиречь похвалные. Сия суть сущие: сый, свет, истинна, живот; толко четыре свойственных, а виновных много; сия суть: господь, вседержитель, непостижим, неприступен, трисиянен, триипостасен, царь славы, непостоянен, огнь, дух, бог, и прочая по тому разумевай.

Того ж Дионисия о истинне: себе бо отвержение ⁹истинны испадение есть¹⁰, истинна бо сущее есть; аще бо истинна сущее есть, истинны испадение сущаго отвержение есть; (л. 190) от сущаго же бог испасти не может, и еже не быти — несть.

Мы же речем: потеряли новолюбцы существо божие испадением от истиннаго господа, святаго и животворящаго духа. По Дионисию: коли уж истинны испали¹¹, тут и сущаго отверглись. Бог же от существа своего испасти не может, а еже не быти, несть того в нем: присносущен истинный бог наш. Лучше бы им в символе веры не глаголати господа, виновнаго имени, а нежели истиннаго отсекати, в нем же существо божие содержится. Мы же, правовернии, обоя имена исповедаем: и в духа святаго, господа истиннаго и животворящаго све (л. 190 об.)та нашего, веруем, со отцем и с сыном поклоняемаго, за него же стражем и умираем, помощию его владычнею. Тешит нас Дионисий Ареопагит, в книге ево сице пишет: сей убо есть воистинну истинный християнин, зане истинною разумев Христа, и тем богоразумие¹² стяжав, изступив убо себе,

- 140 -

не сый в мирском их нраве и прелести, себя же весть трезвящеся и изменена всякаго прелестнаго неверия, не токмо даже до смерти бедъствующе истинны ради, но и неведением¹³ скончевающеся всегда, разумом же живуще, и християне суть свидетельствуемы. Сей Диони(л. 191)сий научен вере христове от Павла апостола, живый во Афинах, прежде, даже не приитти в веру христову, хитрость имый ищитати беги небесныя; егда ж верова Христови, вся сия вмених быти яко уметы. К Тимофею пишет в книге своей, сице глаголя: «Дитя, али не разумееш, яко вся сия внешняя бл.дь ничто же суть, но токмо прелесть и тля и пагуба? Аз пройдох делом и ничто ж обретох, но токмо тщету». Чтый да разумеет. Ищитати беги небесныя любят погибающий, понеже любви истинныя не прияша, воежа спастися им; и сего ради послет им бог действо льсти, воеже (л. 191 об.) веровати им лжи, да суд приимут неверовашии истинне, но благоволиша о неправде. Чти Апостол, 275.

Сей Дионисий еще не приидох в веру христову, со учеником своим во время распятия господня быв в Солнечнем граде, и видев¹⁴: солнце во тму преложися и луна в кровь, звезды в полудне на небеси явилися черным видом. Он же ко ученику глагола: «Или кончина веку прииде, или бог-слово плотию стражет»; понеже не по обычаю тварь виде изменену: и сего ради бысть в недоумении. Той же Дионисий пишет о солнечнем знамении, когда затмится: есть на небеси (л. 192) пять звезд заблудных, еже именуются луны. Сии луны бог положил не в пределех, яко ж и прочий звезды, но обтекают по всему небу, знамение творя или во гнев, или в милость, по обычаю текуще. Егда заблудная звезда, еже есть луна, подтечет под солнце от запада и закроет свет солнечный, то солнечное затмение за гнев божий к людям бывает. Егда ж бывает от востока луна подтекает, то по обычаю шествие творяще закрывает солнце.

А в нашей Росии бысть знамение: солнце затмилось в 162 году, пред мором за месяц или менши. Плыл¹⁵ Волгою рекою архиепископ Симеон сибирской, и в полудне тма бысть, (л. 192 об.) перед Петровым днем недели за две; часа с три плачючи у берега стояли; солнце померче, от запада луна подтекала. По Дионисию, являя бог гнев свой к людям: в то время Никон отступник веру казил¹⁶ и законы церковныя, и сего ради бог излиял фиал гнева¹⁷ ярости своея на Рускую землю; зело мор велик был, неколи еще забыть, ¹⁸вси помним¹⁹. Потом, минув годов с четырнатцеть, вдруго-ряд²⁰ солнцу затмение было; в Петров пост, в пяток, в час шестый тма бысть; солнце померче, луна подтекала от запада же, гнев божий являя, и протопопа Аввакума, беднова горемы (л. 193) ку, в то время с прочими остригли в соборной церкви власти и на Угреше в темницу, проклинав, бросили. Верный разумеет, что делается в земли нашей за нестроение церковное. Говорить о том полно; в день века познано будет всеми; потерпим до тех мест.

Той же Дионисий пишет о знамении солнца, како бысть при Исусе Наввине во Израили. Егда Исус секий иноплеменники, и бысть солнце противо Гаваона²¹, еже есть на полднях, ста Исус крестообразно, сиречь разпростре руце свои, и ста солнечное течение, дондеже враги погуби. Возвратилося солнце к востоку, сиречь назад отбежало, и паки потече, и бысть во

- 141 -

дни том и в нощи тридесеть (л. 193 об.) четыре часа, понеже в десятый час отбежало; так в сутках десять часов прибыло. И при Езекии царе бысть знамение: оттече солнце вспять во вторый-на-десять час дня, и бысть во дни и в нощи тридесять шесть часов. Чти книгу дионисиеву, там пространно уразумееш.

Начало «Жития» Аввакума со вступительной заметкой Епифания (в круге); автографы; Библиотека Академии наук СССР

Он же Дионисий пишет о небесных силах, росписует, возвещая, како хвалу приносят богу, разделяяся деветь чинов на три троицы. Престоли, херувими и серафими освящение от бога приемлют и сице восклицают благословенна слава от места господня! И чрез их преходит освящение на вторую троицу, еже есть господства, начала, власти; сия троица, славословя бога, (л. 194) восклицают: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя! По алфавиту, аль — отцу, иль — сыну, уйя — духу святому. Григорий Ниский толкует аллилуйя — хвала богу; а Василий Великий пишет: аллилуйя — ангельская речь, человечески рещи — слава тебе, боже! До Василия пояху

- 142 -

во церкви ангельския речи: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя! Егда же бысть Василий, и повеле пети две ангельския речи, а третьюю — человеческую, сице: аллилуйя, аллилуйя, слава тебе боже²²! У святых согласно, у Дионисия и у Василия; трижды воспевающе, со ангелы славим бога, а не четыржи²³, по римской бл.ди: мерско богу четверичное воспе (л. 194 об.) вание сицевое: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже! Да будет проклят сице поюще. Паки на первое возвратимся. Третьяя троица, силы, архангели, ангели, чрез среднюю троицу освящение приемля, поют: свят, свят, свят, господь Саваоф, исполнь небо и земля славы его! Зри: тричислено и сие воспевание. Пространно пречистая богородица протолковала о аллилуйи, явилася ученику Ефросина Пъсковскаго, именем Василию. Велика во аллилуйи хвала богу, а от замудръствующих досада велика, — по-римски святую троицу в четверицу глаголют, духу и от сына исхождение являют; зло и проклято се мудрование богом и святыми. Правоверных (л. 195) избави боже сего начинания злаго, о Христе Исусе, господе нашем, ему же слава ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Афанасий Великий²⁴ рече: иже хощет спастися, прежде всех подобает ему держати кафолическая вера, ея же аще кто целы и непорочны не соблюдает, кроме всякаго недоумения, во веки погибнет. Вера ж кафолическая сия есть, да единаго бога в троице и троицу во единице почитаем, ниже сливающе составы, ниже разделяюще существо; ин бо есть состав отечь, ин — сыновень, ин — святаго духа; но отчее, и сыновнее, и святаго духа едино божество, равна слава, соприсносущно величество; яков отец, таков сын, таков и дух святый; вечен отец, ²⁵вечен сын²⁶, вечен (л. 195 об.) и дух святый; не создан отец, не создан сын, не создан и дух святый; бог отец, бог сын, бог и дух святый — не три бози, но един бог; не три несозданнии, но един несозданный, един вечный. Подобие: вседержитель отец, вседержитель сын, вседержитель и дух святый. Равне: непостижим отец, непостижим сын, непостижим и дух святый. Обаче не три вседержители, но един вседержитель; не три непостижимии, но един непостижимый, един пресущный. И в сей святей троице ничтоже первое или последнее, ничтоже более или мнее, но целы три составы и соприсносущны суть себе и равны. Особно бо есть отцу нерождение, сыну же рождение, а духу²⁷ святому исхождение; обще же им божество и царство. (Нужно бо есть побеседовати (л. 196) и о вочеловечении бога-слова к вашему спасению). За благость щедрот излия себе от отеческих недр сын-слово божие в деву чисту богоотроковицу, егда время наставало, и воплотився от духа свята и Марии девы, вочеловечився, нас ради пострадал, и воскресе в третий день, и на небо вознесеся, и седе одесную величествия на высоких и хощет паки приитти судити и воздати комуждо по делом его, его же царствию несть конца. И сие смотрение в бозе бысть прежде, даже не создатися Адаму, прежде, даже не вообразитися. (Совет отечь). Рече отец сынови: «Сотворим человека по образу нашему и по подобию». И отвеща другий: «Сотворим, отче, и преступит бо». И паки рече: «О, единородный мой! О, свете мой! О, сыне и слове! О, си (л. 196 об.) яние славы моея! Аще промышляеши созданием своим, подобает ти облещися в тлимаго человека, подобает ти по земли ходити, апостолы²⁸ восприяти, пострадати и вся совершити». И отвеща

- 143 -

другий: «Буди, отче, воля твоя!» И по сем создася Адам. Аще хощеши пространно разумети, чти Маргарит: «Слово о вочеловечении»; тамо обрящеши. Аз кратко помянул, смотрение показуя. Сице всяк веруяй в онь не постыдится, а не веруяй осужден будет и во веки погибнет, по вышереченному Афанасию. Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим²⁹ живу и умираю.

Рождение же мое в Нижегороцких пределех, за Кудмою рекою, в селе Григорове. Отец ми бысть священник Петр, мати — Мария, инока Марфа. Отец же (л. 197) мой прилежаше пития хмелнова; мати же моя постница и молитвеница бысть, всегда учаше мя страху божию. Аз же некогда видев у соседа скотину умершу, и той нощи, возставше, пред образом плакався доволно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть; и с тех мест обыкох по вся нощи молитися. Потом мати моя овдовела, а я осиротел молод, и от своих соплеменник во изгнании быхом. Изволила мати меня женить. Аз же пресвятей богородице молихся, да даст ми жену помощницу ко спасению. И в том же селе девица³⁰, сиротина ж³¹, безпрестанно обыкла ходить во церковь, — имя ей Анастасия. Отец ея был кузнец, именем Марко, богат³² гораздо; а егда умре, после ево вся истощилось. Она же в скудости живяше и моляшеся богу, да же сочетается за меня совокуплением брачным; (л. 197 об.) и бысть по воли божий тако. Посем мати моя от[ъ]иде к богу в подвизе велице. Аз же от изгнания преселихся во ино место. Рукоположен во дьяконы двадесяти лет з годом, и по дву летех в попы поставлен; живый в попех осм лет и потом совершен в протопопы православными епископы, — тому двадесеть лет минуло; и всего тридесят лет, как имею священъство.

А егда в попах был, тогда имел у себя детей духовных много, — по се время сот с пять или с шесть будет. Не почивая, аз, грешный, прилежал во церквах, и в домех, и на распутиях, по градом и селам, еще же и в царствующем граде, и во ³³стране Сибиръской³⁴ проповедуя и уча слову божию, — годов будет тому с полтретьяцеть.

Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими (л. 198) грехми обремененна, блудному делу и малакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелъся, внутрь жгом огнем блудным, и горко мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение, и, отпустя девицу, сложа ризы, помоляся, пошел в дом свой зело скорбен. Время же, яко полнощи, и пришед во свою избу, плакався пред образом господним, яко и очи опухли, и моляся прилежно, да же отлучит мя бог от детей духовных: понеже бремя тяшко, неудобь носимо. И падох на землю на лицы своем, рыдаше горце и забыхся, лежа; не вем, как плачю; а очи сердечнии при реке Волге. Вижу: пловут стройно (л. 198 об.) два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы, и все злато; по единому кормщику на них сиделцов. И я спросил: «Чье корабли?» И оне отвещали: «Лукин и Лаврентиев». Сии быша ми духовныя дети, меня и дом мой наставили на путь спасения и скончалися богоугодне. А се потом вижу третей корабль, не златом украшен, но разными пестротами —

- 144 -

красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо, — его же ум человечь не вмести красоты его и доброты; юноша светел, на корме сидя, правит; бежит ко мне из-за Волъги, яко пожрати мя хощет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидяй на нем отвещал: «Твой корабль! Да³⁵, плавай на нем з женою и детми, коли докучаеш!» И я вострепетах и, седше, разсуждаю: (л. 199) «Что се видимое? И что будет плавание?».

А се по мале времени, по писанному, обьяша мя болезни смертныя, беды адавы обретоша мя: скорбь и болезнь обретох. У вдовы началник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери; и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и болши, и паки оживе божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом ³⁶научил ево дьявол: пришед во церковь³⁷, бил и волочил меня за ноги по земле³⁸ в ризах, а я молитву говорю в то время.

Таже ин началник, во ино время, на мя разсвирепел, — прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки огрыз³⁹ персты, яко (л. 199 об.) пес, зубами. И егда наполнилась гортань ево крови, тогда руку мою испустил из зубов своих и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же, поблагодаря бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на меня он же паки со двема малыми пищалми и, близь меня быв, запалил ис пистоли⁴⁰, и божиею волею на полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила⁴¹. Он же бросил ея на землю и из другия⁴² паки запалил так же, и божия воля учинила так же — и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, идучи, молюсь богу, единою рукою осенил ево и ⁴³поклонился ему⁴⁴. Он ⁴⁵меня лает⁴⁶, а я ему рекл: «Благодать во устнех твоих, Иван Родионович, да (л. 200) будет!». Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всево ограбя, и на дорогу хлеба не дал.

В то же время родился сын мой Прокопей, которой сидит с матерью в земле закопан. Аз же, взяв клюшку, а мати — некрещенова младенца, побрели, амо же бог наставит, и на пути крестили, яко же Филипп каженика древле. Егда ж аз прибрел к Москве, к духовнику протопопу Стефану и к Неронову протопопу Иванну, они же обо мне царю известиша, и государь меня почал ⁴⁷с тех мест знати⁴⁸. Отцы ж з грамотою паки послали меня на старое место, и я притащилъся: ано и стены разорены моих храмин. И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвиг ⁴⁹на меня бурю⁵⁰. Приидо (л. 200 об.) ша в село мое плясовые медведи з бубнами и з домрами: и я, грешник, ⁵¹по Христе ревнуя⁵², изгнал их, и хари⁵³, и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, — одново ушиб, и паки ожил, а другова о[т]пустил в поле. И за сие меня Василей Петровичь Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на⁵⁴ судно и браня много, велел благословить сына своево Матфея бритобратца⁵⁵. Аз же не благословил, но от писания ево и порицал, видя блудолюбный образ. Боярин же, гораздо⁵⁶ осердясь, велел меня бросить в Волъгу и, много томя, протолкали. А опосле учинились добры до меня: у царя на сенях со мною прощались; а брату моему меншому бояроня⁵⁷ Васильевна и дочь духовная была. Так-то бог строит сво (л. 201) я люди!

- 145 -

На первое возвратимся. Таже ин началник на мя разсвирепел: приехав с людми ко двору моему, стрелял из луков и ис пищалей с приступом. А аз в то время, запершися, молился с воплем ко владыке: «Господи, укроти ево и примири, ими же веси судбами!» И побежал от двора, гоним святым духом. Таже в нощ ту прибежали от него и зовут меня со многими слезами: «Батюшко-государь! Евфимей Стефановичь при кончине и кричит неудобно, бьет себя и охает, а сам говорит: „Дайте мне батка Аввакума! За него бог меня наказует!“» И я чаял, меня обманывают; ужасеся дух мой во мне. А се помолил бога сице: «Ты, господи, изведый мя из чрева матере моея (л. 201 об.) и от небытия в бытие мя устроил! Аще меня задушат, и ты причти мя с Филиппом, митрополитом московским; аще зарежут, и ты причти мя з Захариею пророком; а буде в воду посадят, а ты, яко Стефана Пермъскаго, паки свободиш мя!» И моляся, поехал в дом к нему, Евфимию. Егда ж привезоша мя на двор, выбежала жена ево Неонила и ухватила меня под руку, а сама говорит: «Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!» И я сопротив тово: «Чюдно!. ⁵⁸Давеча был бл.дин сын, а топерва — батюшко⁵⁹! Болшо⁶⁰ у Христа-тово остра шелепуга-та: скоро повинилъся муж твой!» Ввела меня в горницу. Вско(л. 202)чил с перины Евфимей, пал пред ногама моима, вопит неизреченно: «Прости, государь, согрешил пред богом и пред тобою!» А сам дрожит весь. И я ему сопротиво: «Хощеши ли впредь цел быти?» Он же, лежа, отвеща: «Ей, честный отче!» И я рек: «Востани! Бог простит тя!» Он же, наказан гораздо, не мог сам востати. И я поднял и положил ево на постелю, и исповедал, и маслом священным помазал, и бысть здрав. Так Христос изволил. И наутро отпустил меня честно в дом мой; и з женою быша ми дети духовныя, изрядныя раби христовы. Так-то господь гордым противится⁶¹, смиреным же дает благодать.

Помале паки инии изгнаша мя от места того вдругоряд⁶². Аз же сволокся к Москве, и божиею волею государь меня велел в про(л. 202 об.)топопы поставить в Юрьевец-Поволской⁶³. И тут пожил немного — толко осм недель. Дьявол научил попов и мужиков и баб — пришли к патриархову приказу, где я дела духовныя делал, и вытаща меня ис приказа собранием, — человек с тысящу и с полторы их было, — среди улицы били батожьем и топтали; и бабы были⁶⁴ с рычагами. Грех ради моих, замертва убили и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежали и, ухватя меня, на лошеди умчали в мое дворишко; и пушкарей воевода около двора поставил. Людие же ко двору приступают, и по граду молва велика. Наипаче ж попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: (л. 203) «Убить вора, бл.дина⁶⁵ сына, да и тело собакам в ров кинем⁶⁶!» Аз же, отдохня, в третей день ночью, покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве. На Кострому прибежал, — ано и тут протопопа ж Даниила изгнали. Ох, горе! Везде от дьявола житья нет! Прибрел к Москве, духовнику Стефану показался; и он на меня учинилъся печален: на што-де церковь соборную покинул? Опять мне другое горе! Царь пришел к духовнику благословитца ночью; меня увидел тут, — опять кручина: на што-де город покинул? — А жена, и дети, и домочадцы, человек з дватцеть, в Юрьевце остались: неведомо — живы, неведомо — прибиты! Тут паки горе.

- 146 -

Посем Никон, друг наш, привез (л. 203 об.) ис Соловков Филиппа митрополита. А прежде его приезду Стефан духовник, моля бога и постяся седмицу з братьею, — и я с ними тут же, — о патриаръхе, да же даст бог пастыря ко спасению душ наших; и с митрополитом казанским Корнилием, написав челобитную за руками, подали царю и царице — о духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах. Он же не восхотел сам, и⁶⁷ указал на Никона митрополита. Царь ево и послушал, и пишет к нему послание навстречю: преосвященному митрополиту Никону и новгороцкому и великолуцкому и всеа Русии радоватися, и прочая. Егда ж приехал, с нами, яко лис: челом да здоро́во! Ведает, что быть ему в патриархах, и чтобы откуля⁶⁸ помешка какова не учинилась. Много о тех кознях гово(л. 204)рить! Егда поставили патриархом, так друзей не стал и в Крестовую пускать! А се и яд отрыгнул. В пост великой прислал память х Казанъской к Неронову Иванну. А мне отец духовной был; я у нево все и жил в церкве: егда куды отлучится, ино я ведаю церковь. И к месту, говорили, на дворец к Спасу, на Силино покойника место; да бог не изволил. А се и у меня радение худо было. Любо мне, у Казанъские тое держалъся, чел народу книги. Много людей приходило. В памети Никон пишет: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и тремя персты бы есте крестились». Мы же задумалися⁶⁹, сошедшеся (л. 204 об.) между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали⁷⁰. Неронов мне приказал церковь, а сам един скрылся в Чюдов — седмицу в полатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» Он же мне, плачючи, сказал; таже коломенъскому⁷¹ епископу Павлу, его же Никон напоследок огнем жжег в новогороцких пределех; потом — Данилу, костромскому протопопу; таже сказал и всей братье. Мы же з Данилом, написав ис книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю; много писано было; он же, не вем где, скрыл их; мнитмися, Никону отдал.

После тово вско(л. 205)ре схватав⁷² Никон Даниила, в монастыре за Тверскими вороты, при царе остриг голову и, содрав однорятку, ругая, отвел в Чюдов в хлебню и, муча много, сослал в Астрахань. Венец тернов на главу ему там возложили, в земляной тюрме и уморили. После Данилова стрижения взяли другова, темниковскаго Даниила ж протопопа, и посадили в монастыре у Спаса на Новом. Таже протопопа Неронова Иванна — в церкве скуфью снял⁷³ и посадил⁷⁴ в Симанове монастыре, опосле сослал на Вологду⁷⁵, в Спасов Каменной монастырь, потом в Кольской острог. А напоследок, по многом страдании, изнемог бедной — принял (л. 205 об.) три перста⁷⁶, да так и умер. Ох, горе! Всяк, мняйся стоя⁷⁷, да блюдется, да ся не падет! Люто время, по реченному господем, аще возможно духу антихристову прелстити и избранныя. Зело надобно крепко молитися богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец.

Таж меня взяли от всенощнаго Борис Нелединской со стрелцами; человек со мною шестьдесят взяли: их в тюрму отвели, а меня на патриархове

- 147 -

дворе на чеп посадили ночью. Егда ж розсветало в день неделный, посадили меня на телегу, и рос тянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря, и тут (л. 206) на чепи кинули в темную⁷⁸ полатку, ушла⁷⁹ в землю, и сидел три дни, ни ел, ни пил; во тме сидя, кланялся на чепи, не знаю— на восток, не знаю — на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох доволно. Бысть же я в третий день приалъчен, сиречь есть захотел⁸⁰, и после вечерни ста предо мною, не вем — ангел, не вем — человек, и по се время не знаю, токмо в потемках молитву сотворил и, взяв меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил, и лошку в руки дал и хлебца немношко и штец дал похлебать — зело прикусны, хороши! — И рекл мне: «Полно, довлеет ти ко укреплению!» Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Дивно толко человек; а что ж ангел? Ино нечему дивитца — везде ему не загорожено. (л. 206 об.). На утро архимарит з братьею пришли и вывели меня; журят мне: «Что патриарху не покорисся⁸¹?» А я от писания ево браню да лаю. Сняли болшую чеп, да малую наложили. Отдали чернцу под начал, велели волочить в церковь. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чеп торгают, и в глаза плюют. Бог их простит в сий век и в будущий: не их то дело, но сатаны лукаваго. Сидел тут я четыре недели.

В то время после меня взяли Логина, протопопа муромскаго: в соборной церкви, при царе, остриг в обедню. Во время переноса снял патриарх со главы у архидьякона дискос и поставил на престол с телом христовым; а с чашею архимарит чюдовской Ферапонт вне (л. 207) олътаря, при дверех царских стоял. Увы, разсечения тела христова, пущи жидовскаго действа! Остригше, содрали с него однарятку и кафтан. Логин же разжегся ревностию божественнаго огня, Никона порицая, и чрез порог в олтарь в глаза Никону плевал; распоясався, схватя с себя рубашку, в олтарь в глаза Никону бросил; и чюдно! растопоряся рубашка и покрыла на престоле дискос, бытто⁸² воздух. А в то время и царица в церкве была. На Логина возложили чеп и, таща ис церкви, били метлами и шелепами до Богоявленскова монастыря, и кинули в полатку нагова, и стрелцов на карауле поставили накрепко стоять. Ему ж бог в ту нощ дал шубу новую да шапку; и на утро Никону (л. 207 об.) сказали, и он розсмеявся, говорит: «Знаю-су я пустосвятов тех!» — и шапку у нево отнял, а шубу ему оставил.

Посем паки меня из монастыря водили пешева на патриархов двор, также руки ростяня, и, стязався много со мною, паки также отвели. Таже в Никитин день ход со кресты, а меня паки на телеге везли против крестов. И привезли к соборной церкве стричь, и держали в обедню на пороге долъго. Государь с места сошел и, приступя к патриарху, упросил. Не стригше, отвели в Сибирской приказ и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне стражет же по Христе, старец Саватей, сидит на Новом, в земляной же тюрме. Спаси ево, господи! И тогда мне делал добро.

Таже послали меня в Сибирь з женою и детми⁸³. И⁸⁴ колико до(л. 208)рогою нужды бысть, тово всево много говорить, разве малая часть помянуть. Протопопица младенца родила — болную в телеге и повезли до Тобольска; три тысящи верст недель с тринатцеть волокли телегами, и водою⁸⁵, и санми половину пути.

- 148 -

Архиепископ в Тобольске к месту устроил меня. Тут у церкви великия беды постигоша меня: в полтара годы пять слов государевых сказывали на меня, и един некто, архиепископля⁸⁶ двора дьяк Иван Струна, тот и душею моею потряс. Съехал архиепископ к Москве, а он без нево, дьяволским научением напал на меня: церкви моея дьяка Антония мучить напрасно захотел⁸⁷. Он же, Антон, утече у него и прибежал во (л. 208 об.) церковь ко мне. Той же Струна Иван, собрався с людми, во ин день прииде ко мне в церковь, — а я вечерню пою, — и въскочил в церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду. А я в то время двери церковныя затворил и замкнул, и никово не пустил, — один он, Струна, в церкве вертится, что бес. И я, покиня вечерню, с Антоном посадил ево среди церкви на полу и за церковной мятеж постегал ево ременем нарочито-таки⁸⁸; а прочии, человек з дватцеть, вси побегоша, гоними духом святым. И покаяние от Струны приняв, паки отпустил ево к себе. Сродницы же струнины, попы и чернцы, весь возмутили град, да како (л. 209) меня погубят. И в полунощи привезли сани ко двору моему, ломилися в ызбу, хотя меня взять и в воду свести. И божиим страхом отгнани быша и побегоша вспять. Мучился я с месяц, от них бегаючи ⁸⁹втай: иное в церкве⁹⁰ начюю, иное к воеводе уйду, а иное в тюрму просилъся — ино не пустят. Провожал меня много Матфей Ломков, иже и Митрофан именуем в чернцах, — опосле на Москве у Павла митрополита ризничим был, в соборной церкви з дьяконом Афонасьем меня стриг: тогда добр был, а ныне дьявол ево поглотил. Потом приехал архиепископ с Москвы и правилною виною ево, Струну, на чеп посадил за сие: некий человек з дочерью кровосмешение сотворил, а он, Струна, полтину въ(л. 209 об.)зяв и, не наказав мужика, отпустил. И владыка ево сковать приказал и мое дело тут же помянул. Он же, Струна, ушел к воеводам в приказ и сказал «слово и дело государево» на меня. Воеводы отдали ево сыну бояръскому лутчему, Петру Бекетову, за пристав. Увы, погибель на двор Петру пришла. Еще же и душе моей горе тут есть. Подумав архиепископ со мною, по правилам за вину кровосмешения стал Струну проклинать в неделю православия в церкве болшой. Той же Бекетов Петр, пришед в церковь, браня архиепископа и меня, и в той час ис церкви пошед, взбесилъся, ко двору своему идучи, и умре горкою смертию зле. И мы со владыкою приказали тело ево среди улицы собакам бросить, да ж гражданя оплачют согре(л. 210)шение его. А сами три дни прилежне стужали божеству, да же в день века отпустится ему. Жалея Струны, такову себе пагубу приял. И по трех днех владыка и мы сами честне тело его погребли. Полно тово пълачевнова дела говорить.

⁹¹Посем указ пришел⁹²: велено меня ис Тобольска на Лену вести за сие, что браню от писания и укоряю ересь никонову. В таже времена пришла ко мне с Москвы грамотка. Два брата жили у царицы вверху, а оба умерли в мор и з женами и з детми; и многия друзья и сродники померли. Излиял бог на царство фиял гнева своего! Да не узнались горюны однако — церковью мятут. Говорил тогда и сказывал Неронов царю три (л. 210 об.) пагубы за церковной раскол: мор, мечь, разделение. То и збылось во дни наша⁹³ ныне. Но милостив господь: наказав, покаяния ради и помилует нас, погнав болезни душ наших и телес, и тишину подаст. Уповаю

- 149 -

и надеюся на Христа, ожидаю милосердия его и чаю воскресения мертвым.

Таже сел опять на корабль свой, еже и показан ми, что выше сего рекох, — поехал на Лену. А как приехал в Енисейской, другой указ пришел: велено в Дауры вести — ⁹⁴дватцеть тысящ и болши будет⁹⁵ от Москвы. И отдали меня Афонасью Пашкову в полк — людей с ним было 6 сот человек; и грех ради моих суров человек: безпрестанно людей жжет, и мучит, и бьет. И я ево много уговаривал, да и сам в руки попал (л. 211). А с Москвы от Никона приказано ему мучить меня.

Егда поехали из Енисейска, как будем в болшой Тунгуске реке, в воду загрузило бурею дощеник мой совсем: налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны полубы над водою, а то все в воду ушло. Жена моя на полубы из воды робят кое-как вытаскала, простоволоса ходя. А я, на небо глядя, кричю: «Господи, спаси! Господи, помози!» И божиею волею прибило к берегу нас. Много о том говорить! На другом дощенике двух человек, сорвало, и утонули в воде. Посем, оправяся на берегу, и опять поехали впредь.

Егда приехали на Шаманъской порог, на встречю приплыли люди иные к нам, а с ними две вдовы — одна лет в 60, а другая и болши: пловут пострищись в⁹⁶ монастырь. А он, Пашков, стал, (л. 211 об.) их ворочать и хочет замуж о[т]дать. И я ему стал говорить: «По правилам не подобает таковых замуж давать». И чем бы ему, послушав меня, и вдов отпустить, а он вздумал мучить меня, осердясь. На другом, Долгом, пороге стал меня из дощеника выбивать: «Для-де тебя дощеник худо идет! Еретик-де ты! Поди-де по горам, а с казаками не ходи!» О, горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галъки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята инъдейские, и бабы, и лебеди и иные дикие, — многое множество, — птицы ра(л. 212)зные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы и олени, и [и]зубри, и лоси, и кабаны, волъки, бараны дикие — во очию нашу, и взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков, со зверми и со змиями, и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал, сице начало: «Человече! Убойся бога, седящаго на херувимех и призирающаго в без[д]ны⁹⁷, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презирает и неудобъство показуеш», — и прочая: там многонько писано; и послал к нему. А се бегут человек с пятдесят: взяли мой дощеник и помчали к нему, — версты три от него стоял. Я казакам ка(л. 212 об.)ши наварил, да кормлю их; и оне, бедные, и едят и дрожат, а иные, глядя, плачют на меня, жалеют по мне. Привели дощеник; взяли меня палачи, привели перед него. Он со шпагою стоит и дрожит; начал мне говорить: «Поп ли ты⁹⁸, или роспоп?» И аз отвещал: «Аз есм Аввакум протопоп; говори: что тебе дело до меня?» Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой, и паки в голову, и збил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши по той же спине семъдесят два удара кнутом. А я говорю: «Господи, Исусе Христе, сыне божий, помогай мне!» Да то ж, да то ж безпрестанно

- 150 -

говорю. Так горко ему, (л. 213) что не говорю: «Пощади!» Ко всякому удару молитву говорил, да осреди побой вскричал я к нему: «Полно бить-тово!» Так он велел перестать. И я промолыл⁹⁹ ему: «За что ты меня бьеш? Ведаеш ли?» И он паки велел бить по бокам, и о[т]пустили. Я¹⁰⁰ задрожал, да^I—1 и упал. И он велел меня в казенной дощеник оттащить: сковали руки и ноги и на беть кинули. Осень была, дождь на меня шел, всю нощ под капелию лежал. Как били, так не болно было с молитвою тою; а лежа, на ум взбрело: «За что ты, сыне божий, попустил меня ему таково болно убить тому? Я веть за вдовы твои стал! Кто даст судию между мною и тобою? Когда воровал, и ты меня (л. 213 об.) так не оскорблял, а ныне не вем, что́ согрешил!» Бытто² доброй человек! — Другой фарисей з гов..ною³ рожею, — со владыкою судитца захотел! Аще Иев и говорил так, да он праведен, непорочен, а се и писания не разумел, вне закона, во стране варварстей, от твари бога познал. А я первое — грешен, второе — на законе почиваю и писанием отвсюду подкрепляем, яко многими скорбми подобает нам внити во царство небесное, а на такое безумие пришел! Увы мне! Как дощеник-от в воду-ту не погряз со мною? Стало у меня в те поры кости-те щемить и жилы-те тянуть, и серце зашлось⁴, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули так вздохнул да покая(л. 214)лъся пред владыкою, и господь-свет милостив: не поминает наших беззакониих первых покаяния ради; и опять не стало ништо болеть.

Наутро кинули меня в лотку и напредь повезли. Егда приехали к порогу, к самому болшему, Падуну, — река о том месте шириною с версту, три залавка чрез всю реку зело круты, не воротами што попловет, ино в щепы изломает, — меня привезли под порог. Сверху дождь и снег, а на мне ⁵на плеча⁶ накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, — нужно было гораздо. Из лотки вытаща, по каменью скована окол порога тащили. Грустко⁷ гораздо, да душе добро: не пеняю уж на бога вдругорят⁸. На ум пришли речи, пророком и апостолом (л. 214 об.) реченныя: «Сыне, не пренемогай наказанием господним, ниже ослабей, от него обличаем. Его же любит бог, того наказует; биет же всякаго сына, его же приемлет. Аще наказание терпите, тогда яко сыном обретается вам бог. Аще ли без наказания приобщаетеся ему, то выблядки, а не сынове есте». И сими речми тешил себя.

Посем привезли в Брацкой острог и в тюрму кинули, соломки дали. И сидел до Филипова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья! Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, — и батошка не дадут (л. 215) дурачки⁹! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: «Прости!» Да сила божия возбранила, — велено терпеть. Перевел меня в теплую избу, и я тут с аманатами и с собаками жил скован зиму всю. А жена з детми верст з дватцеть была сослана от меня. Баба ея Ксенья мучила зиму ту всю — лаяла да укоряла. Сын Иван — невелик был — прибрел ко мне побывать после Христова рождества, и Пашков велел кинуть в студеную тюрму, где я сидел: начевал

- 151 -

милой и замерз было тут. И наутро опять велел (л. 215 об.) к матери протолкать. Я ево и не видал. Приволокся к матери — руки и ноги ознобил.

На весну паки поехали впредь. Запасу неболшое место осталось; а первой разграблен весь: и книги, и одежда¹⁰ иная отнята была; а иное и осталось. На Байкалове море паки тонул. По Хилке по реке заставил меня лямку тянуть: зело нужен ход ею был, — и поесть было неколи, нежели спать. Лето целое мучилися. От водяныя тяготы люди изгибали, а у меня ноги и живот синь был. Два лета в водах бродили, а зимами чрез волоки волочилися. На том же Хилке (л. 216) в третьее тонул. Барку от берегу оторвало водою, — людские стоят, а мою ухватило, да и понесло! Жена и дети остались на берегу, а меня сам-друг с кормщиком помчало. Вода быстрая, переворачивает барку вверх боками и дном; а я на ней полъзаю, а сам кричю: «Владычице, помози! Упование, не утопи!» Иное ноги в воде, а иное выполъзу наверх. Несло с версту и болши; да люди переняли. Все розмыло до крохи! Да што петь делать, коли Христос и пречистая богородица изволили так? Я, вышед из воды, смеюсь, а люди-те охают, платье мое по кустам развешивая, шубы отласные и тафтяные, и кое-какие безделицы тое мно(л. 216 об.)го еще было в чемоданах, да в сумах; все с тех мест перегнило, — наги стали. А Пашков меня же хочет опять бить: «Ты-де над собою делаеш за посмех!» И я паки свету-богородице докучать: «Владычице, уйми дурака-тово!» Так она-надежа уняла: стал по мне тужить.

Потом доехали до Иръгеня озера: волок тут, — стали зимою волочитца. Моих роботников отнял, а иным у меня нанятца не велит. А дети маленки были, едоков много, а работать некому: один бедной горемыка-протопоп нарту зделал и зиму всю волочилъся за волок. Весною на плотах по Ингоде реке поплыли на низ. Четверътое лето от Тобольска плаванию моему. Лес гнали¹¹ хо(л. 217)ромной и городовой¹². Стало нечева есть; люди учали з голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелъкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палъки болшие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие — огонь да встряска, люди голодные: лишо станут мучить — ано и умрет! Ох, времени тому! Не знаю, как ум у него отступилъся. У протопопицы моей однарятка московская была, не згнила, — по русскому рублев в полътретьяцеть и болши, по тамошнему — дал нам четыре мешка ржи за нея, и мы год-другой, тянулися, на Нерче реке живучи, с травою перебиваючися. Все люди з голоду поморил, никуды не отпускал (л. 217 об.) промышлять, — осталось неболшое место; по степям скитающеся и по полям, траву и корение копали, а мы — с ними же; а зимою — сосну; а иное кобылятины бог даст, и кости находили от волков пораженных зверей, — и что́ волк не доест, мы то доедим. А иные и самых озяблых ели волъков и лисиц, и что́ получит — всякую скверну. Кобыла жеребенка родит, а голодные втай и жеребенка и место скверное кобылье сьедят. А Пашков, сведав, и кнутом до смерти забьет. И кобыла умерла, — все извод взял, понеже не по чину жеребенъка тово вытащили из нея: лишо голову появил, а оне и выдернули, да и почали кровь¹³ скверную есть. Ох, времени тому! И¹⁴ у меня два сына (л. 218) маленьких умерли в нуждах тех, а с прочими, скитающеся по горам и по острому камению наги и боси, травою и корением перебивающеся, кое-как мучилися. И сам я, грешной,

- 152 -

волею и неволею причастен кобыльим и мертвечьим звериным и птичьим мясам. Увы, грешной душе! Кто даст главе моей воду и источник слез, да же оплачю бедную душу свою, юже зле погубих житейскими сластми? Но помогала нам по Христе боляроня, воеводская сноха, Евдокея Кириловна, да жена ево, Афонасьева, Фекла Симеоновна: оне нам от смерти голодной тайно давали отраду, без ведома ево, — иногда пришлют (л. 218 об.) кусок мясца¹⁵, иногда колобок¹⁶, иногда мучки и овсеца, колько сойдется, четверть пуда и гривенку-другую, а иногда и полъпудика накопит и передаст, а иногда у куров¹⁷ корму ис корыта нагребет. Дочь моя, бедная горемыка, Огрофена, бродила втай к ней под окно. И горе, и смех! — Иногда робенка погонят от окна без ведома бояронина, а иногда и многонько притащит. Тогда невелика была, а ныне уж ей 27 годов, — девицею, бедная моя, на Мезени, с меншими сестрами перебиваяся кое-как, плачючи живут. А мать и братья в земле (л. 219) закопаны сидят. ¹⁸Да што же делать? Пускай горкие мучатся все ради Христа! Быть тому так за божиею помощию. На том положено: ино мучитца, ино мучитца¹⁹ веры ради христовы. Любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца. Писано: не начный блажен, но скончавый. Полно тово; на первое возвратимся.

Было в Даурской земле нужды великие годов с шесть и с семь, а во иные годы отрадило. А он, Афонасей, наветуя мне, безпрестанно смерти мне искал. В той же нужде прислал ко мне от себя две вдовы, — сенныя ево любимые (л 219 об ) были, — Марья да Софья, одержимы духом нечистым. Ворожа и колдуя много над ними, и видит, яко ничто же успевает, но паче молъва бывает, — зело жестоко их бес мучит, бьются и кричат; призвал меня и поклонилъся мне, говорит: «Пожалуй, возми их ты и попекися об них, бога моля; послушает тебя бог». И я ему отвещал: «Господине! Выше меры прошение, но за молитв святых отец наших вся возможна суть богу». Взял их, бедных. Простите! Во искусе то на Руси бывало, — человека три-четыре бешаных приведших бывало в дому моем и, за молитв святых отец, отхождаху от них беси, действом и повелением бога живаго и господа нашего Исуса Христа, сына божия-света. Слезами и (л. 220) водою покроплю и маслом помажу молебная певше во имя христово, и сила божия отгоняше от человек бесы и здрави бываху, не по достоинству моему, — ни никако же, — но по вере приходящих. Древле благодать действоваше ослом при Валааме, и при Улияне мученике — рысью, и при Сисинии — оленем: говорили человеческим гласом. Бог идеже хощет, побеждается естества чин. Чти житие Феодора Едесскаго, тамо обрящеши: и блудница мертваго воскресила. В Кормчей писано: не всех дух святый рукополагает, но всеми, кроме еретика, действует. Таже привели ко мне баб бешаных; я, по обычаю, сам постилъся и им не давал есть, молебъство (л. 220 об.) вал, и маслом мазал, и, как знаю, действовал: и бабы о Христе целоумны и здравы стали. Я их исповедал и причастил. Живут у меня и молятся богу; любят меня и домой не идут. Сведал он, что мне учинилися дочери духовные, осердилъся на меня опять пущи старова — хотел меня в огне жжечь: «Ты-де выведываеш мое²⁰ тайны!» А как петь-су причастить, не исповедав? А не причастив бешанова,

- 153 -

Иллюстрация:

Башня Братского острога (фото автора)

- 154 -

ино беса совершенно не отгониш. Бес-от веть не мужик: батога не боится; боится он креста христова, да воды святыя, да священнаго масла, а совершенно бежит от тела христова. Я, кроме сих тайн, врачевать не умею. В нашей провославной вере без исповеди (л. 221) не причащают; в римъской вере творят так — не брегут о исповеди; а нам, православие блюдущим, так не подобает, но на всяко время покаяние искати. Аще священника, нужды ради, не получиш: и ты своему брату искусному возвести согрешение свое, и бог ²¹простит тя, покаяние твое видев²², и тогда с правилцом причащайся святых тайн. Держи при себе запасный агнец. Аще в пути или²³ на промыслу, или всяко прилучится, кроме церкви, воздохня пред владыкою и, по вышереченному, ко брату исповедався, с чистою совестию причастися святыни: так хорошо будет! По посте и по правиле, пред образом христовым на коробочку постели платочик и свечку зажги, а в сосудце водицы маленко, да на ложечку почерпни и ча(л. 221 об.)сть тела христова с молитвою в воду на лошку положи, и кадилом вся покади, поплакав, глаголи: «Верую, господи и исповедаю яко ты еси Христос сын бога живаго, пришедый в мир грешники спасти, от них же первый есм аз. Верую, яко воистинну се есть самое пречистое тело твое, и се есть самая честная кровь твоя. Его же ради молю ти ся, помилуй мя и прости ми и ослаби ми согрешения моя, волная и неволная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением, яже разумом и мыслию, и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых ти таинъств во оставление грехов и в жизнь вечную, яко (л. 222) благословен еси во веки. Аминь». Потом, падше на землю пред образом, прощение проговори и, возстав, образы поцелуй и, прекрестясь, с молитвою причастися и водицею запей и паки богу помолись. Ну, слава Христу! Хотя и умереш после тово, ино²⁴ хорошо. Полно про то говорить. И сами знаете, что доброе добро. Стану опять про баб говорить.

Взял Пашков бедных вдов от меня; бранит меня вместо благодарения. Он чаял: Христос просто положит; ано пущи и старова стали беситца. Запер их в пустую избу, ино никому приступу нет к ним; призвал к ним Чернова попа, — и оне ево дровами бросают, и поволокся прочь. Я дома плачю, а делать не ведаю что. Присту(л. 222 об.)пить ко двору не смею: болно сердит на меня. Тайно послал к ним воды святыя, велел их умыть и напоить, и им бедным легче стало. Прибрели сами ко мне тайно, и я помазал их во имя христово маслом; так опять, дал бог, стали здоровы и опять домой пошли; да по ночам ко мне прибегали тайно молитца богу. Изрядные детки стали, играть перестали и правилца дéржатца²⁵. На Москве з бояронею в Вознесенском монастыре вселились. Слава о них богу!

Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по лду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели (л. 223) пеши, убивающеся о лед. Страна варварская; иноземцы немирные; отстать от лошедей не смеем, а за лошедми итти не поспеем — голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится — кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалилъся: оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «Матушъка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «Что ты²⁶, батко, меня²⁷ задавил»?

- 155 -

Я пришол, — на меня, бедная, пеняет, говоря: «Долъго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя до смерти!» Она же, (л. 223 об.) вздохня, отвещала: «Добро, Петровичь, ино еще побредем».

Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робяти на пищу божиим повелением; нужде нашей помогая²⁸; бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум приидет. Ни курочка, ни што чюдо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней²⁹ плюново дело, железо! А та птичка одушевлена, божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую ис котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против тово по два яичка на день давала. Слава богу, вся (л. 224) строившему благая! А не просто нам она и досталася. У боярони куры все переслепли и мереть стали; так она, собравше в короб, ко мне их прислала, чтоб-де батко пожаловал, помолилъся о курах. И я-су подумал: кормилица то есть наша, детки у нея, надобно ей курки. Молебен пел, воду святил, куров кропил и кадил; потом в лес збродил — корыто им зделал, ис чево есть, и водою покропил, да к ней все и отслал. Куры божиим мановением исцелели и исправилися по вере ея. От тово-то племяни и наша курочка была. Да полно тово говорить! У Христа не сегодни так повелось. Еще Козма и Дамиян человеком и скотом благоденствовали и целили о Христе. Богу вся надобно: и скотинка, (л. 224 об.) и птичка во славу его, пречистаго владыки, еще же и человека ради.

Таже приволоклись паки на Ирьгень озеро. Бояроня пожаловала — прислала сковородку пшеницы, и мы кутьи наелись. Кормилица моя была Евдокея Кириловна, а и с нею дьявол ссорил³⁰, сице: сын у нея был Симеон — там родилъся, я молитву давал и крестил, на всяк день присылала ко мне на благословение и я, крестом благословя и водою покропя, поцеловав ево, и паки отпущу; дитя наше здраво и хорошо. Не прилучилося меня дома; занемог младенец. Смалодушничав, она, осердясь на меня, послала робенка к шептуну-мужику. Я, сведав, осердилъся ж на нея, и меж нами пря велика стала быть. Младенец (л. 225) пущи занемог: рука правая и нога засохли, что батошки³¹. В зазор пришла; не ведает, что делать, а ³²бог пущи угнетает. Робеночек³³ на кончину пришел. Пестуны, ко мне приходя, плачют; а я говорю: «Коли баба лиха, живи же себе одна!» А ожидаю покаяния ея. Вижу, яко ожесточил диавол сердце ея; припал ко владыке, чтоб образумил ея. Господь же, премилостивый бог, умяхчил ниву сердца ея: прислала на утро сына среднева Ивана ко мне, — со слезами просит прощения матери своей, ходя и кланяяся около печи моей. А я лежу под берестом наг на печи, а протопопица в печи, а дети кое-где: в дождь прилучилось, одежды не стало, (л. 225 об.) а зимовье каплет, — всяко мотаемся³⁴. И я, смиряя, приказываю ей: «Вели матери прощения просить у Орефы³⁵ колъдуна». Потом и болнова принесли, — велела перед меня положить; и все плачют и кланются. Я-су встал, добыл в грязи патрахель и масло священное нашол. Помоля бога и покадя, младенца помазал маслом и крестом благословил. Робенок, дал бог, и опять здоров стал — с рукою и с ногою. Водою святою ево напоил и к матери послал. ³⁶Виждь, слышателю³⁷, покаяние матерне колику силу сотвори: душу свою изврачевала

- 156 -

и сына исцелила! Чему быть? Не сегодни кающихся есть бог! На утро прислала нам рыбы да³⁸ (л. 226) пирогов, — а нам то, голодным, надобе. И с тех мест помирилися. Выехав из Даур, умерла, миленкая, на Москве; я и погребал в Вознесенъском монастыре. Сведал то и сам Пашков про младенца, — она ему сказала. Потом я к нему пришел. И он, поклоняся низенко мне, а сам говорит: «Спаси бог! Отечески твориш — не помниш нашева зла». И в то время пищи доволно прислал.

А опосле тово вскоре хотел меня пытать: слушай, за что. Отпускал он сына своево Еремея в Мунгальское царство воевать, — казаков с ним 72 человека да иноземцов 20 человек, — и заставил ино(л. 226 об.)земца шаманить, стречь гадать: удастълися им и с победою ли будут домой? Волъхв же той мужик, близ моего зимовья привел барана живова в вечер, и учал над ним волъхвовать, вертя ево много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать и, много кричав, о землю ударилъся, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: «Удастъся ли поход?» И беси сказали: «С победою великою и з богатъством болшим будете назад». И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: «Богаты-приедем!» (л. 227) Ох, душе³⁹ моей тогда горко, и ныне не сладко! Пастырь худой погубил своя овцы, от горести забыл реченное во Евангелии, егда Зеведеевичи на поселян жестоких советовали: «Господи, хощеши ли, речеве, да огнь снидет с небесе и потребит их, яко же и Илия сотвори». Обращъжеся Исус и рече им: «Не веста, коего духа еста вы; сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти». И идоша во ину весь. А я, окаянной, зделал не так. Во хлевине своей кричал с воплем ко господу: «Послушай мене, боже! Послушай мене, царю небесный-свет, послушай меня! Да не возвратится вспять ни един (л. 227 об.) от них, и гроб им там устроиши всем! Приложи им зла, господи, приложи, и погибель им наведи, да не збудется пророчество дьявольское!» И много тово было говорено. И втайне о том же бога молил. Сказали ему, что я так молюсь, и он лишо излаял меня. Потом отпустил с войским сына своего. Ночью поехали по звездам. В то время жаль мне их: видит душа моя, что им побитым быть, а сам-таки на них погибели молю. Иные, приходя, прощаются ко мне, а я им говорю: «Погибнете там!» Как поехали, лошади под ними взоржали вдруг, и коровы тут взревели, и овцы и козы заблеяли, и собаки взвы(л. 228)ли, и сами иноземцы, что собаки завыли; ужас на всех напал. Еремей весть со слезами ко мне прислал: чтоб батюшко-государь помолилъся за меня. И мне ево стало жаль. А се друг мне тайной был и страдал за меня. ⁴⁰Как меня кнутом⁴¹ отец ево бил, и стал разговаривать отцу, так со шпагою погналъся за ним. А как приехали после меня на другой порог, на Падун, 40 дощеников все прошли в ворота, а ево, Афонасьев, дощеник, — снасть добрая была и казаки все шесть сот промышляли о нем, а не могли взвести, — взяла силу вода, паче же рещи — бог наказал! Стащило всех в воду (л. 228 об.) людей, а дощеник на камень бросила вода; чрез ево льется, а в нево не идет. Чюдо, как-то бог безумных тех учит! Он сам на берегу, бояроня⁴² в дощенике. И Еремей стал говорить: «Батюшко, за грех наказует бог! Напрасно ты

- 157 -

протопова-тово кнутом-тем избил; пора покаятца, государь!» Он же рыкнул на него, яко зверь, и Еремей, к сосне отклонясь, прижав руки, стал, а сам, стоя, «господи помилуй!» говорит. Пашков же, ухватя у малова колешчатую пищаль, — никогда не лжет, — приложася на сына, курок спустил, и божиею волею осеклася пищаль. Он же, поправя порох, опять спустил, и паки осеклась пищаль. Он же и в третьи также сотво(л. 229)рил; пищаль и в третьии осеклася же. Он ее на землю и бросил. Малой, подняв, на сторону спустил — так и выстрелила! А дощеник единаче на камени под водою лежит. Сел Пашков на стул, шпагою подперся, задумався, и плакать стал, а сам говорит: «Согрешил, окаянной, пролил кровь неповинну, напрасно протопопа бил; за то меня наказует бог!» Чюдно, чюдно! По писанию: яко косен бог во гнев, а скор на послушание, — дощеник сам, покаяния ради, сплыл с камени и стал носом против воды. Потянули — он и взбежал на тихое место тотъчас. Тогда Пашков, призвав сына к себе, промолым⁴³ ему: «Прости, барте⁴⁴, Еремей, — правду (л. 229 об.) ты говориш!» Он же, прискоча, пад, поклонився отцу и рече: «Бог тебя, государя, простит! Я пред богом и пред тобою виноват!» И взяв отца под руку, и повел. Гораздо Еремей разумен и добр человек: уж у него и своя седа борода, а гораздо почитает отца и боится его. Да по писанию и надобе так: бог любит тех детей, которые почитают отцов. Виждь, слышателю, не страдал ли нас ради Еремей, паче же ради Христа и правды его? А мне сказывал кормщик ево, Афонасьева, дощеника, — тут был, — Григорей Телной⁴⁵. На первое возвратимся.

Отнеле же отошли, поехали⁴⁶ на войну. Жаль стало Еремея мне: стал владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их с войны, — (л. 230) не бывали на срок. А в те поры Пашков меня и к себе не пускал. Во един от дней учредил застенок и огнь росклал — хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы проговорил; ведаю ево стряпанье, — после огня-тово мало у него живут. А сам жду по себя и, сидя, жене плачющей и детям говорю: «Воля господня да будет! Аще живем, господеви живем, аще умираем, господеви умираем». А се и бегут по меня два палача. Чюдно дело господне и неизреченны судбы владычни! Еремей ранен сам-друг дорошкою мимо избы и двора моево едет, и палачей вскликал и воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришел, яко пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает: как во(л. 230 об.)йско у него побили все без остатку, и как ево увел иноземец от мунгальских людей по пустым местам, и как по каменным горам в лесу, не ядше, блудил седм дней, — одну сьел белку, — и как моим образом человек ему во сне явилъся и, благословя ево, указал дорогу, в которую страну ехать. Он же, вскоча, обрадовалъся и на путь выбрел. Егда он отцу розсказывает, а я пришел в то время поклонитися им. Пашков же, возвед очи свои на меня, — ⁴⁷слово в слово что медведь морской белой⁴⁸, жива бы меня проглотил, да господь не выдаст! — вздохня, говорит: «Так-то ты делаеш? Людей-тех погубил столко!» А Еремей мне говорит: «Батюшко, поди, государь, домой! Молъчи для Христа!» Я и пошел.

(л. 231) Десеть лет он меня мучил, или я ево — не знаю; бог розберт

- 158 -

в день века. Перемена ему пришла, и мне грамота: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял; умышлял во уме своем: «Хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы». Он в дощениках со оружием и с людми плыл, а слышал я, едучи, — от иноземцов дрожали и боялись. А я, месяц спустя после ево, набрав старых, и болных, и раненых, кои там негодны, человек з десяток, да я з женою и з детми — семнатцеть нас человек, в лотку седше, уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, амо же бог наставит, ничево не бояся. Книгу Кормъчию дал прикащику, и (л. 231 об.) он мне мужика кормщика дал. Да друга моего выкупил⁴⁹, Василия, которой там при Пашкове на людей ябедничал и крови проливал и моея головы искал: в ыную пору, бивше меня, на кол было посадил, да еще бог сохранил! А после Пашкова хотели ево казаки до смерти убить. И я, выпрося у них Христа ради, а прикащику выкуп дав, на Русь ево вывез, от смерти к животу, — пускай ево беднова! — либо покаятся о гресех своих. Да и другова такова же увез замотая. Сего не хотели мне выдать; и он ушел в лес от смерти и, дождався меня на пути, плачючи, кинулъся мне (л. 232) в карбас. Ано за ним погоня! Деть стало негде. Я-су, — простите! — своровал: яко Раав блудная во Ерихоне Исуса Наввина людей, спрятал ево, положа на дно в судне, и постелею накинул, и велел протопопице и дочери лечи на нево. Везде искали, а жены моей с места не тронули, — лишо говорят: «Матушка, ⁵⁰опочивай ты⁵¹, и так ты, государыня⁵², горя натерпелась!» А я, — простите бога ради! — лгал в те поры и сказывал: «Нет ево у меня!» — не хотя ево на смерть выдать. Поискав, да и поехали ни с чем; а я ево на Русь вывез. Старец да и раб христов, простите же меня, что я лъгал тогда. Каково вам кажется? Не (л. 232 об.) велико ли мое согрешение? При Рааве блуднице, она, кажется, так же зделала, да писание ея похваляет за то. И вы, бога ради, поразсудите: буде грехотворно я учинил, и вы меня простите; а буде церковному преданию не противно, ино и так ладно. Вот вам и место оставил: припишите своею рукою мне, и жене моей, и дочери или прощение, или епитимию, понеже мы за одно воровали — от смерти человека ухоронили, ища ево покаяния к богу. Судите же так, чтоб нас Христос не стал судить на страшном суде сего дела. ⁵³Припиши же⁵⁴ что-нибудь, старец⁵⁵.

<(. 233) Бог да простит тя и благословит в сем веце и в будущем, и подружию твою Анастасию, и дщерь вашу, и весь дом ваш. Добро сотворили есте и праведно. Аминь.>⁵⁶

Добро, старец⁵⁷, спаси бог на милостыни! Полно тово.

Прикащик же мучки гривенок с тритцеть дал, да коровку, да овечок пять-шесть, мясцо иссуша; и тем лето питалися, пловучи. Доброй прикащик человек, дочь у меня Ксенью крестил. Еще при Пашкове родилась, да Пашков не дал мне мира и масла, так не крещена долго была, — после ево крестил. Я сам жене своей и молитву говорил, и детей крестил с кумом⁵⁸ — с прикащиком, да дочь моя болшая — кума, а я у них поп. (л. 233 об.) Тем же обрасцом и Афанасия сына крестил и, обедню служа на Мезени, причастил. И детей своих исповедывал и причащал сам же, кроме жены своея; есть о том в правилех — велено так делать. А что запрещение то отступническое⁵⁹, и то я о Христе под ноги кладу, а клятвою тою, — ⁶⁰дурно молыть!

- 159 -

— гузно тру⁶¹. Меня благословляют московские святители Петр и Алексей, и Иона, и Филипп, — я по их книгам верую богу моему чистою совестию и служу; а отступников отрицаюся и клену, — враги оне божии, не боюсь я их, со Христом живучи! Хотя на меня каменья (л. 234) накладут, я со отеческим преданием и под каменьем лежу, не токмо под шпынскою воровскою никониянъскою клятвою их. А што много говорить? Плюнуть на действо-то и службу-ту их, да и на книги-те их новоизданныя, — так и ладно будет! Станем говорить, како угодити Христу и пречистой богородице; а про воровство их полно говорить. Простите, барте⁶², никонияне, что избранил вас; живите, как хочете. Стану опять про свое горе говорить, как вы меня жалуете-подчиваете: 20 лет тому уж прошло; еще бы хотя столко же бог посо(л. 234 об.)бил помучитца от вас, ино бы и было с меня, о господе бозе и спасе нашем Исусе Христе! А затем сколко Христос даст, толко и жить. Полно тово, — и так⁶³ далеко забрел. На первое возвратимся.

Поехали из Даур, стало пищи скудать, и з братиею бога помолили и Христос нам дал изубря, болшова зверя, — тем и до Байкалова моря⁶⁴ доплыли. У моря русских людей наехала станица соболиная, рыбу промышляют; рады, миленькие, нам, и с карбасом нас, с моря ухватя, далеко на гору несли Тереньтьюшко с товарищи; плачют, миленкие, глядя на нас, а мы на них. Надавали пищи, сколько нам надобно: осетроф с сорок свежих перед меня привезли, а сами говорят: «Вот, батю(л. 235)шко, на твою часть бог в запоре нам дал, — возми себе всю!» Я, поклонясь им и рыбу благословя, опять им велел взять: «На што мне столко?» Погостя у них, и с нужду запасцу взяв, лотку починя и парус скропав, чрез море пошли. Погода окинула на море, и мы гребми перегреблись: не болно о том месте широко — или со сто, или с осмъдесят веръст. Егда к берегу пристали, востала бури ветренная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утесы каменные и зело высоки⁶⁵, — дватцеть тысящ веръст и болши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно. Лук на них (л. 235 об.) ростет и чеснок, — болши романовскаго луковицы, и слаток зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, — по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем — осетры и таймени, стеръледи и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы⁶⁶ великия в нем: во окиане море болшом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем; осетры и таймени жирны гораздо — нелзя жарить на сковороде: жир все будет. А все то у Христа-тово-света наделано для челове(л. 236)ков, чтоб, упокояся, хвалу богу воздавал⁶⁷. А человек, суете которой уподобится, дние его, яко, сень, преходят; скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; сьесть хощет, яко змия; ржет, зря на чюжую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщался доволно, без правила⁶⁸ спит; бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает, и не вем, камо отходит: или во свет ли, или во тму, — день судный коегождо явит. Простите мя, аз согрешил паче всех человек.

- 160 -

Таже в русские грады приплыл и уразумел о церкви, яко ничто ж успевает, но паче молъва бывает. Опечаляся, сидя, разсуждаю: «Что сотворю? Пропове(л. 236 об.)даю ли слово божие, или скроюся где? Понеже жена и дети связали меня». И виде меня печална, протопопица моя приступи ко мне со опрятъством⁶⁹ и рече ми: «Что, господине, опечалился еси?» Аз же ей подробну известих: «Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе; говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня!» Она же мне говорит: «Господи помилуй! Что ты, Петровичь, говориш? Слыхала я, — ты же читал, — апостольскую речь: привязалъся еси жене, не ищи разрешения; егда отрешишися, тогда не ищи жены. Аз тя и з детми благословляю: ⁷⁰деръзай проповедати⁷¹ слово божие по-прежнему, а о нас не тужи; дондеже бог изволит, живем вме(л. 237)сте; а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петровичь, — обличай блудню еретическую»! Я-су ей за то челом и, отрясше от себя печалную слепоту, начах по-прежнему слово божие проповедати и учити по градом и везде, еще же и ересь никониянскую со деръзновением обличал.

В Енисейске зимовал; и паки, лето плывше, в Тобольске зимовал. И до Москвы едучи, по всем городам и по селам, во церквах и на торъгах кричал, проповедая слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть. Таже приехал к Москве. Три годы ехал⁷² из Даур, а туды волокся пять лет против воды; на восток все везли (л. 237 об.), промежду иноземъских оръд и жилищ. Много про то говорить! Бывал и в ыноземъских руках. На Оби⁷³ — великой реке предо мною 20 человек погубили християн, а надо мною думав, да и отпустили совсем. Паки на Иртише-реке собрание их стоит: ждут березовских наших з дощеником и побить. А я, не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и объскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю: «Христос со мною, а с вами той же!» И оне до меня и добры стали, и жены своя к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе (л. 238) бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торъговать со мною стали, — медведей⁷⁴ я у них накупил, — да и отпустили меня. Приехав в Тоболеск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкиръцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, Иван Богдановичь Камынин, друг мой, дивится же мне: «Как ты, протопоп проехал?» А я говорю: «Христос меня пронес и пречистая богородица провела; я не боюсь никово, одново боюсь Христа».

Таже к Москве приехал и, яко ангела божия, прияша мя государь и бояря, — все мне ради. К Федору Ртищеву зашел: он (л. 238 об.) сам ис полатки выскочил⁷⁵ ко мне, благословилъся от меня, и учали говорить много-много, — три дни и три ночи домой меня не отпустил и потом царю обо мне известил. Государь меня тотъчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: «Здорово ли де, протопоп, живеш? Еще-де видатца бог велел!» И я сопротив руку ево поцеловав и пожал⁷⁶, а сам говорю: «Жив господь и жива душа моя царь-государь, а впредь, что изволить бог!»

- 161 -

Автограф «Жития» Аввакума со вставкой Епифания;
Библиотека Академии наук СССР

Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел куды надобе ему. И иное кое-что было, да што много говорить? Прошло уже то! Велел меня поставить на монастыръском подворье в Кремли и, в похо (л. 239) ды мимо двора моево ходя, кланялъся часто со мною низенько-таки, а сам говорит: «Благослови-де меня и помолися о мне!» И шапку в ыную пору, муръманку, снимаючи з головы, уронил, едучи верхом. А ис кореты высунется, бывало, ко мне. Таже и все бояря, после ево, челом да челом. «Протопоп, благослови и молися о нас!» Как-су мне царя-тово и бояр-тех не жалеть? Жаль, о-су! Видиш, каковы были добры! Да и ныне оне не лихи до меня; дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры. Давали мне место, где бы я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними соединилъся в вере; аз же вся сия яко уметы вменил, да Христа приобрящу, (л. 239 об ) и смерть поминая, яко вся сия мимо идет.

- 162 -

А се мне в Тобольске в тонце сне страшно возвещено (блюдися, от меня да не полъма⁷⁷ растесан⁷⁸ будеши)⁷⁹. Я вскочил и пал⁸⁰ пред иконою во ужасе велице, а сам говорю: «Господи, не стану ходить, где по-новому поют, боже мой!» Был я у завтрени в соборной церкви на царевнины имянины, шаловал с ними в церкве-той три воеводах; да с приезду смотрил у них просвиромисания дважды или трожды, в олътаре у жертвеника стоя, а сам им ругалъся; а как привык ходить, так и ругатца не стал, — что жалом, духом антихристовым и ужалило было. Так меня Христос-свет попужал и рече ми: «По толиком страдании погибнуть хощеш? (л. 240) Блюдися⁸¹, да не полъма разсеку тя⁸²!» Я и к обедне не пошел, и обедать ко князю пришел, и вся подробну им возвестил. Боярин, миленькой князь Иван Андреевичь Хилъков, плакать стал. И мне, окаянному, много столко божия благодеяния забыть?

Егда в Даурах я был, на рыбной промысл к детям по льду зимою по озеру бежал на базлуках; там снегу не живет, морозы велики живут и льды толъсты намерзают, — блиско человека толъщины; пить мне захотелось и, гараздо от жажды томим, итти не могу, среди озера стало: воды добыть нелзя, озеро веръст с восьм; стал, на небо взирая, говорить: «Господи источивый ис камени в пусты (л. 240 об.) ни людям воду, жаждущему Израилю, тогда и днесь ты еси! Напой меня, ими же веси судбами, владыко, боже мой!» Ох, горе! Не знаю, как молыть⁸³; простите, господа ради! Кто есм аз? Умерый пес! Затрещал лед предо мною и разступился чрез все озеро сюду и сюду и паки снидеся: гора великая льду стала и, дондеже уряжение бысть, аз стах на обычном месте и, на восток зря, поклонихся дважды или трижды, призывая имя господне краткими глаголы из глубины сердца. Оставил мне бог пролубку маленку, и я, падше, насытился. И плачю, и радуюся, благодаря бога. Потом и пролубка содвинулася, и я, во (л. 241) став, поклоняся господеви, паки побежал по льду, куды мне надобе, к детям. Да и в прочий времена в волоките⁸⁴ моей так часто у меня бывало. Идучи, или нарту волоку, или рыбу промышляю, или в лесе дрова секу, или ино что творю, а сам и правило в те поры говорю, вечерню, и завтреню, или часы⁸⁵, — што прилучится. А буде в людях бывает неизворотно, и станем на стану, а не по мне таварищи, правила моево не любят, а идучи, мне нелзя было исполнить; и я, отступя людей под гору или в лес, коротенко зделаю — побьюся головою о землю, а иное и заплачется, да так и обедаю. А буде жо по мне люди, и я, на сошке складенки поставя, правилца поговорю; и (л. 241 об.) ные со мною молятся, а иные кашку варят. А⁸⁶ в санях едучи, в воскресныя дни на подворьях всю церковную службу пою, а в рядовыя дни, в санях едучи, пою; ⁸⁷а бывало и в воскресныя дни, едучи, пою⁸⁸. Егда гораздо неизворотно, и я, хотя немношко, а таки поворчю. Яко же тело алъчуще желает ясти и жаждуще желает пити тако и душа, отче мой Епифаний, брашна духовнаго желает; не глад хлеба, ни жажда воды погубляет человека; но глад велий человеку — бога не моля, жити.

Бывало, отче, в Дауръской земле, — аще не поскучите послушать с рабом-тем христовым, аз, грешный, и то возвещу вам, — от немощи и от глада великаго изнемог (л. 242) в правиле своем, всего мало стало, толко

- 163 -

павечернишные псалмы, да полунощницу, да час первой, а болши тово ничево не стало; так, что скотинка⁸⁹, волочюсь, о правиле том тужу, а принять ево не могу, а се уже и ослабел. И некогда ходил в лес по дрова, а без меня жена моя и дети, сидя на земле у огня, дочь с матерью — обе плачют. Огрофена, бедная моя горемыка, еще тогда была невелика. Я пришел из лесу: зело робенок рыдаетъ; связавшуся языку ево, ничево не промолыт, мичит⁹⁰ к матери, сидя; мать, на нея глядя, плачет. И я отдохнул и с молитвою приступил к робяти, рекл: «О имени (л. 242 об.) господни повелеваю ти: говори со мною! О чем плачеш?» Она же, вскоча и поклоняся, ясно заговорила: «Не знаю кто, батюшко-государь, во мне сидя, светленек, за язык-от меня держал и с матушкою не дал говорить; я тово для плакала; а мне он говорит: „Скажи отцу, чтобы он правило по-прежнему правил, так на Русь опять все выедете; а буде правила не станет править, о нем же он и сам помышляет, то здесь все умрете, и он с вами же умрет“». Да и иное кое-что ей сказано в те поры было: как указ по нас будет, и сколько друзей первых на Руси заедем, — все так и збылося. И велено мне (л. 243) Пашкову говорить, чтоб и он ⁹¹вечерни и завтерни⁹² пел, так бог ведро даст и хлеб родится, — а то были дожди безпрестанно; ячменцу было сеено неболшое место: за день или за два до Петрова дни — тотчас вырос, да и згнил было от дождев. Я ему про вечерни и завтрени сказал, и он и стал ⁹³так делать; бог ведро дал и хлеб⁹⁴ тотъчас поспел. Чюдо-таки Сеен позд[н]о⁹⁵, а поспел рано. Да и паки, бедной, коварничать стал о божием деле. На другой год насеел было и много, да дождь необычен излияся, и вода из реки (л. 243 об.) выступила и потопила ниву, да и все розмыло, и жилища наши розмыла. А до тово николи тут вода не бывала, — и иноземцы дивятся. Виждь: как поруга дело божие и пошел страною, так и бог к нему странным гневом! Стал смеятца первому тому извещению напоследок: робенок-де есть хотел, так плакал! А я-су с тех мест за правило свое схваталъся⁹⁶, да и по ся мест тянусь помаленьку. Полно о том беседовать, на первое возвратимся. Нам надобе вся сия помнить и не забывать, всякое божие дело не класть в небрежение и просто и не менять на прелесть сего суетнаго века (л. 244).

Паки реку московское бытие. Видят оне⁹⁷, что я не соединяюся с ними; приказал государь уговаривать меня Родиону Стрешневу, чтоб я молъчал. И я потешил ево: царь-то есть от бога учинен, а се добренек до меня, — чаял, либо помаленку исправится. А се посулили мне Симеонова дни сесть на Печатном дворе книги править, и я рад силно, — мне то надобно лутче и духовничества. Пожаловал, ко мне прислал десеть рублев денег, царица⁹⁸ десять ⁹⁹рублев же¹⁰⁰ денег, Лукъян духовник десять рублев же, Родион Стрешнев десеть рублев же, а дружище наше старое Феодор Ртищев, тот и шестьдесят рублев казна (л. 244 об.) чею своему велел в шапку мне сунуть; а про иных нечева и сказывать: всяк тащит да несет всячиною! У света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы, не выходя, жил во дворе, понеже дочь мне духовная, и сестра ее, княгиня Евдокея Прокопьевна, дочь же моя. Светы мои, мученицы христовы! И у Анны Петровны Милославские покойницы всегда же в дому был. А к Федору Ртищеву бранитца со отступниками ходил.

- 164 -

Да так-то с полгода жил, да вижу, яко церковное ничто же успевает, но паче молъва бывает, паки заворчал, написав царю многонко-таки, чтоб он старое благочестие взыскал (л. 245) и мати нашу общую, святую церковь, от ересей оборонил и на престол бы патриаршеский пастыря православнова учинил вместо волъка и отступника Никона, злодея и еретика. И егда писмо изготовил, занемоглось мне гораздо, и я выслал царю на переезде с сыном своим духовным, с Феодором юродивым, что после отступники удавили ево, Феодора, на Мезени, повеся на висилицу. Он же с писмом приступил к Цареве корете со деръзновением, и царь велел ево посадить и с писмом под Красное крылцо, — не ведал, что мое; а опосле, взявше у него писмо, велел ево отпустить. И он, покойник, побывав у меня, паки в церковь (л. 245 об.) пред царя пришед, учая юродством шаловать, царь же, осердясь, велел в Чюдов монастырь отслать. Там Павел архимарит и железа на него наложил, и божиею волею железа разъсыпалися на ногах пред лю[д]ми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркою печь влез и голым гузном сел на поду^II—1 и, крошки в печи побираючи, ест. Так чернцы ужаснулися и архимариту сказали, что ныне Павел митрополит. Он же и царю возвестил, и царь, пришед в монастырь, честно ево велел отпустить. Он же паки ко мне пришел.

И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, как молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы² пыр (л. 246) скать стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, ³понеже раби христовы многие приходили ко мне и, уразумевше истинну, не стали к прелесной их службе ходить. И мне от царя выговор был⁴: «Въласти-де на тебя жалуются, церкви-де ты запустошил, поедь-де в ссылку опять». Сказывал боярин Петр Михайловичь Салътыков. Да и повезли на Мезень. Надавали было кое-чево, во имя христово, люди добрые много, да все и осталося тут; токмо с женою и детми и з домочадцы повезли. ⁵А я⁶ по городам паки людей божиих учил, а их, престрообразных зверей, облачал⁷. И привезли на Мезень.

Полтара года держав, (л. 246 об.) паки одново к Москве възяли, да два сына со мною — Иван да Прокопей — сьехали же, а протопопица и прочий на Мезени осталися все. И привезше к Москве, отвезли под начал в Пафнутьев монастырь. И туды присылка была, — тож да тож говорять «Долъго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!» Я отрицаюся, что от бесов, а оне лезут в глаза! Скаску им тут з бранью з болшою написал и послал з дьяконом ярославским, с Козмою, и подьячим двора патриарша. Козма-та⁸ не знаю коего духа человек; въяве уговаривает, а втай подкрепляет меня, сице говоря: «Протопоп! Не отступай ты старова-тово благо(л. 247)честия; велик ты будеш у Христа человек, как до конца претерпиш; не гляди на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил сопротив, чтоб он паки приступил ко Христу. И он говорит: «Нельзя, Никон опутал меня!» Просто молыть⁹, отрекся пред Никоном Христа, так же уже, бедной, не сможет встать. Я, заплакав, благословил ево горюна; болши тово нечева мне делать с ним; ведает то бог, что будет ему.

- 165 -

Таже, держав десеть недель в Пафнутьеве на чепи¹⁰, взяли меня паки в¹¹ Москву, и в Крестовой стязався власти со мною, ввели меня в соборной храм и стригли по переносе меня и дьякона Феодора, потом и проклинали, а я (л. 247 об.) их проклинал сопротив. Зело было мятежно в обедню-ту тут! И, подеръжав на патриархове дворе, повезли нас ночью на Угрешу к Николе в монастырь. И бороду враги божий отрезали у меня. Чему быть? Волъки-то есть, не жалеют овцы¹²! Оборвали, что собаки, один хохол оставили, что у поляка, на лъбу. Везли не дорогою в монастырь — болотами да грязью, чтоб люди не сведали. Сами видят, что дуруют, а отстать от дурна не хотят: омрачил дьявол, — что на них и пенять! Не им было, а быть же было иным; писанное время пришло по Евангелию: нужда соблазнам приити. А другой глаголет евангелист: невозможно соблазнам не при(л. 248)итти, но горе тому имъ же приходит соблазн. ¹³Виждь, слышателю¹⁴: необходимая наша беда, невозможно миновать! Сего ради соблазны попущает бог, да же избрани будут, да же разжегутся, да же убелятся, да же искуснии явлении будут в вас. ¹⁵Выпросил у бога светлую¹⁶ Росию сатона¹⁷, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, нашего света, пострадать!

Держали меня у Николы в студеной полатке семнатцеть недель. Тут мне божие присещение бысть; чти в цареве послании, тамо обрящеши. И царь приходил в монастырь; около темни(л. 248 об.)цы моея походил и, постонав, опять пошел из монастыря. Кажется потому, и жаль ему меня, да уш то воля божия так лежит. Как стригли, в то время велико нестроение вверху у них бысть с царицею, с покойницею: она за нас стояла в то время, миленкая; напоследок и от казни отпросила меня. О том много говорить. Бог их простит! Я своево мучения на них не спрашиваю, ни в будущий век. Молитися мне подобает о них, о живых и о преставльшихся. Диявол между нами разсечение положил, а оне всегда добры до меня. Полно тово! (л. 249) И Воротынской, бедной князь Иван, тут же без царя молитца приезжал: а ко мне просился в темницу, ино не пустили горюна; я лишо, в окошко¹⁸ глядя, поплакал на него. Миленькой мой! Боится бога, сиротинъка христова: не покинет ево Христос! Всегда-таки он христов да наш человек. И все бояре-те до нас добры, один дьявол лих. Что-петь зделаеш, коли Христос попустил! Князь Ивана миленкова Хованъскова и батожьем били, как Исаию сожгли. А бояроню-ту Федосью Морозову и совсем разорили, и сына у нея уморили, и ея мучат; и сестру ея Евдокею, бивше батогами, и от детей отлучили, (л. 249 об.) и с мужем розвели, а ево, князь Петра Урусова, на другой-де женили. Да что-петь¹⁹ делать? Пускай их, миленких! Мучася²⁰, небеснаго жениха достигнут. Всяко-то бог их перепровадит век сей суетный и присвоит к себе жених небесный в чертог свой, праведное солнце, свет, упование наше! Паки на первое возвратимся.

²¹Посем свезли меня паки²² в монастырь Пафнутьев и там, заперши в темную полатку, скована держали год без мала. Тут келарь Никодим сперва добр до меня был, а се бедной болшо²³ тово же табаку испил, что у газскаго (л. 250) митрополита выняли напоследок 60 пудов, да домру, да иные тайные монастырьские вещи, что поигравше²⁴ творят. Согрешил,

- 166 -

простите, — не мое то дело: то ведает²⁵ он, своему владыке стоит или падает. К слову молылось²⁶. То у них были любимые законоучителие. У сего келаря Никодима попросилъся я на велик день для празника отдохнуть, чтоб велел, дверей отворя, на пороге посидеть; и он, меня наругав²⁷, и отказал жестоко, как ему захотелось; и потом, в келию пришед, разболелъся: маслом соборовали и причащали, и тогда-сегда²⁸ дохнет²⁹. То было в понеделник светлой. И в нощи (л. 250 об.) против вторника прииде к нему муж во образе моем, с кадилом, в ризах светлых, и покадил ево и, за руку взяв, воздвигнул, и бысть здрав. И притече ко мне с келейником ночью в темницу, — идучи говорит: «Блаженна обитель, — таковыя имеет темницы! Блаженна темница, — таковых в себе имеет страдальцев! Блаженны и юзы!» И пал предо мною, ухватился за чеп, говорит: «Прости, господа ради, прости! Согрешил пред богом и пред тобою; оскорбил тебя, — и за сие наказал мя бог». И я говорю: «Как наказал? Повежд ми». И он паки: «А ты-де сам, приходя и покадя, меня пожало(л. 251)вал и поднял, — что-де запираесся!» А келейник, тут же стоя, говорит: «Я, батюшко-государь, тебя под руку вывел ис кельи, да и поклонился тебе, ты и пошел сюды». И я ему заказал, чтоб людям не сказывал о тайне сей. Он же со мною спрашивался³⁰, как ему жить впредь по Христе: «Или-де мне велиш покинуть все и в пустыню пойти?» Аз же его понаказав, и не велел ему келаръства покидать, токмо бы, хотя втай, держал старое предание отеческое. Он же, поклоняся, отъиде к себе и на утро за трапезою всей братье сказал. Людие же безстрашно и (л. 251 об.) деръзновенно ко мне побрели, просяще благословения и молитвы от меня; а я их учю от писания и ползую словом божиим; в те времена и врази кои были, и те примирилися тут. Увы! Коли оставлю суетный сей век? Писано: горе, ему же рекут добре вси человецы. Воистинну не знаю, как до краю доживать: добрых дел нет, а прославил бог! То ведает он, — воля ево.

Тут же приезжал ко мне втай з детми моими Феодор покойник, удавленой мой, и спрашивалъся со мною: «Как-де прикажеш мне ходить — в рубашке ли по-старому, или в платье облещись? Еретики-де ищут и погубить ме(гл. 252)ня хотят³¹. Был-де я³² на Резани под началом, у архиепископа на дворе, и зело-де он, Иларион, мучил меня — реткой день, коли плетми не бьет, и скована в железах держал, принуждая к новому антихристову таинъству. И я-де уже изнемог, в нощи моляся и плача, говорю: „Господи! Аще не избавиш мя, осквернят меня, и погибну. Что тогда мне сотвориш?“ ». И много плачючи говорил. «А се-де вдруг, батюшко, железа все грянули с меня, и дверь отперлась, и отворилася сама. Я-де, богу поклонясь, да и пошел; к воротам пришел — и ворота отворены! Я-де по болшой дороге, к Мос(л. 252 об.)кве напрямик! Егда-де ³³розсветало, — ано³⁴ погоня³⁵ на лошедях! Трое человек мимо меня пробежали, — не увидели меня. Я-де надеюся на Христа, бреду таки впредь. Помале-де оне едут на въстречю ко мне, лают меня: ушел-де, блядин сын, — где-де ево возмеш? Да и опять-де проехали, не видали меня. И я-де ныне к тебе спроситца прибрел; туды ль-де мне опять мучитца пойти или, платье вздев, жить на Москве?» И я ему, грешной, велел въздеть платье. А однако не ухоронил от еретических рук — удавили на Мезени, повеся на висилицу. Вечная

- 167 -

(л. 253) ему память и с Лукою Лаврентьевичем! Детушки миленкие мои, пострадали за Христа! Слава богу о них!

Зело у Федора тово крепок подвиг был: в день юродъствует, а нощ всю на молитве со слезами. Много добрых людей знаю, а не видал подвижника такова! Пожил у меня с полъгода на Москве, — а мне еще не моглося, — в задней комнатке двое нас с ним, и много час — другой полежит, да и встанет; 1000 поклонов отбросает, да сядет на полу и иное, стоя, часа с три плачет, а я таки лежу — иное сплю, а иное неможется; егда уж наплачется гораз(л. 253 об.)до, тогда ко мне приступит: «Долго ли тебе, протопоп, лежать-тово, образумься — ведь ты поп! Как сорома нет?» И мне неможется, так меня подымает, говоря: «Встань³⁶, миленкой батюшко, ну, таки встащися как-нибудь!» Да и роскачает меня. Сидя мне велит молитвы говорить, а он за меня поклоны кладет. То-то друг мой сердечной был! Скорбен миленкой был с перетуги великия: черев из него вышло в одну пору три аршина, а в другую пору пять аршин. Неможет, а кишки перемеряет; и смех с ним и горе! (л. 254) На Устюге пять лет безпрестанно меръз на морозе бос, бродя в одной рубашке: я сам ему самовидец. Тут мне учинился сын духовной, как я ис Сибири ехал. У церкви в полатке, — прибегал молитвы ради, — сказывал: «Как-де от мороза-тово в тепле-том станеш, батюшко, отходить, зело-де тяшко в те поры бывает», — по кирпичью-тому ногами-теми стукаеть, что коченьем! А на утро и опять не болят. Псалътыр у него тогда была новых печатей в келье — маленко еще знал о новизнах; и я ему розсказал подробну про новыя книги; он же, схватав книгу, тотъчас и в печь кинул, да и проклял всю новизну. Зело (л. 254 об.) у него во Христа горяча была вера³⁷! Да что много говорить? Как начал, так и скончал! Не на баснях проходил подвиг, не как я окаянной; того ради и скончалъся боголепне. Хорош был и Афонасьюшко — миленкой, сын же мне духовной, во иноцех Авраамий, что отступники на Москве в огне испекли, и, яко хлеб сладок, принесеся святей троице. До иночества бродил босиком же в одной рубашке и зиму и лето; толко сей Феодора посмирнее и в подвиге малехнее покороче. Плакать зело же был охотник: и ходит и плачет. А с кем молыт³⁸, — и у него слово тихо и гладко³⁹, яко плачет, (л. 255) Феодор же ревнив гораздо был и зело о деле божий болезнен: всяко тщится разорити и обличати неправду. Да пускай их! Как жили, так и скончались о Христе Исусе господе нашем.

Еще вам побеседую⁴⁰ о своей волоките⁴¹. Как привезли меня из монастыря Пафнутьева к Москве, и поставили на подворье, и, волоча многажды в Чюдов, поставили перед вселенских патриархов, и наши все тут же, что лисы, сидели, — от писания с патриархами говорил много; бог отверз грешъные мое уста и посрамил их Христос! Последнее слово ко мне рекли. «Что-де ты упрям? Вся-де наша палестина — и серби, и алъбанасы, и волохи, и римляне, и ляхи, — все-де тремя перъсты (л. 255 об.) крестятся, один-де ты стоиш во своем упоръстве и крестисся пятью перъсты! Так-де не подобает!» И я им о Христе отвещал сице: «Вселенъстии учителие! Рим давно упал⁴² и лежит невсклонно, и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия туръскаго Магмета, — да и дивить на вас нелзя: немощни есте стали. И впредь

- 168 -

приезжайте к нам учитца: у нас, божиею благодатию, самодеръжство. До Никона отступника в нашей Росии у благочестивых князей и царей все было пра(л. 256)вославие чисто и непорочно, и церковь немятежна. Никон-волък со дьяволом предали трема перъсты креститца, а первые наши пастыри, яко же сами пятью перъсты крестились, такоже пятью персты и благословляли по преданию святых отец наших: Мелетия антиохийскаго и Феодорита Блаженнаго, епископа киринейскаго, Петра Дамаскина и Максима Грека. Еще же и московский поместный бывый собор при царе Иване так же слагая перъсты креститися и благословляти повелевает, яко ж прежний святии отцы, Мелетий и прочии, научиша. Тогда (л. 256 об.) при царе Иване быша на соборе знаменоносцы Гурий и Варсонофий, казанъские чюдотворцы, и Филипп, ⁴³соловецкий игумень⁴⁴, — от святых русских». И патриаръси задумалися; а наши, что волъчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: «Глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не учоные-де люди были, — чему им верить? Оне-де грамоте не умели!» О, боже святый! Како претерпе святых своих толикая досаждения? Мне, бедному, горъко, а делать нечева стало. Побранил их, побранил их⁴⁵, колко мог, и последнее слово рекл: «Чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отряса(л. 257)ю пред вами, по писанному: лутче един творяй волю божию, нежели тмы беззаконных!» Так на меня и пущи закричали: «Возми, возми⁴⁶ его! Всех нас обезчестил!» Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились. Человек их с сорок, чаю, было, — велико антихристово войско собралося! Ухватил меня Иван Уаров, да⁴⁷ потащил, и я закричал: «Постой, — не бейте!» Так оне все отскочили. И я толъмачю-архимариту говорить стал: «Говори патриархам, — апостол Павел пишет — таков нам (л. 257 об.) подобаше архиерей, преподобен, незлобив, — и прочая; а вы, убивше человека, как литоргисать станете?» Так оне сели. И я отшел ко дверям, да набок повалилъся: «Посидите вы, а я полежу», — говорю им. Так оне смеются: «Дурак-де протопоп-от! И патриархов не почитает!» И я говорю: «Мы уроди Христа ради! Вы славни, мы же безчестни! Вы силни, мы же немощни!» Потом паки ко мне пришли власти и про аллилуйя стали говорить со мною. И мне Христос подал — посрамил в них римъскую ту бл.дь Дионисием Ареопагитом, (л. 258) как выше сего в начале реченно. И Евфимей, чюдовской келарь, молыл: «Прав-де ты, — нечева-де нам болши тово говорить с собою». Да и повели меня на чеп.

Потом полуголову царь прислал со стрелцами, и повезли меня на Воробьевы горы; тут же — священника Лазоря и инока Епифания старца; острижены и обруганы, что мужички деревенские, миленкие! Умному человеку поглядеть, да лише заплакать, на них глядя. Да пускай их терпят! Что о них тужить? Христос и лутче их был, да тож ему, свету нашему, было от прадедов их, от Анны и Каиафы; а на нынешних и диви(л. 258 об.)ть нечева: с обрасца делают! Потужить надобно о них, о бедных. Увы, бедные никонияня! Погибаете от своего злаго и непокориваго нрава.

Потом с Воробьевых гор перевели нас на Андреевское подворье, таже в Савину слободку. Что за разбойниками, стрелцов войско за нами ходит и ср.ть⁴⁸ провожают; помянется, — и смех и горе, — как-то омрачил дьявол!

- 169 -

Таж к Николе на Угрешу; тут государь присылал ко мне голову Юрья Лутохина благословения ради, и кое о чем много говорили.

Таже опять ввезли в Москву нас (л. 259) на Никольское подворье и взяли у нас о правоверии еще скаски. Потом ко мне комнатные люди многажды присыланы были, Артемон и Дементей, и говорили мне царевым глаголом: «Протопоп, ведаю-де я твое чистое и непорочное и богоподражателное житие, прошу-де твоево благословения и с царицею и с чады, — помолися о нас!» Кланяючись, посланник говорит. И я по нем всегда плачю; жаль мне силно ево. И паки он же: «Пожалуй-де послушай меня, — соединись со вселенъскими-теми хотя неболшим чем!» И я говорю: «Аще и умрети ми (л. 259 об.) бог изволит, со отступниками не соединюся⁴⁹! Ты, реку, мой царь, а им до тебя какое дело? Своево, реку, царя потеряли, да и тебя проглотить сюды приволоклися! Я, реку, не сведу, рук с высоты небесныя, дондеже бог тебя отдаст мне». И много тех присылок было. Кое о чем говорено. Последнее слово рек: «Где-де ты ни будеш, не забывай нас в молитвах своих!» Я и ныне, грешной, елико могу, о нем бога молю.

Таже, братию казня, а меня не казня, сослали в Пустозерье. И я ис Пустозерья послал к царю два послания: (л. 260) первое невелико, а другое болши. Кое о чем говорил. Сказал ему в послании и богознамения некая, показанная мне в темницах; тамо чтый да разумеет. Еще же от меня и от братьи дьяконово снискание послано в Москву, правоверным гостинца, книга «Ответ православных»⁵⁰ и обличение на отступническую блудню. Писано в ней правда о догматех церковных. Еще же и от Лазаря священника посланы два послания царю и патриарху. И за вся сия присланы к нам гостинцы: повесили на Мезени в дому моем двух человеков, детей моих духовных, — преждереченнаго Феодора юродиваго, да (л. 260 об.) Луку Лаврентьевича, рабов христовых. Лука-та московъской жилец, у матери-вдовы сын был единочаден⁵¹, усмарь чином, юноша лет в полтретьятцеть, приехал на Мезень по смерть з детми моими. И егда бысть в дому моем въсегубительство, вопросил его Пилат: «Как ты, мужик, крестисься?» Он же отвеща смиренномудро: «Я так верую и крещуся, слагая перъсты, как отец мой духовной, протопоп Аввакум». Пилат же повеле его в темницу затворити, потом, положа петлю на шею, на релех повесил. Он же от земных на небесная взыде. Болши тово что́ ему (л. 261) могут зделать? Аще и млад, да по-старому зделал: пошел себе ко владыке. Хотя бы и старой так догадалъся! В те жо⁵² поры и сынов моих родных двоих, Ивана и Прокопья, велено ж повесить; да оне, бедные, оплошали и не догадались венцов победных ухватити: испужався смерти, повинились. Так их и с матерью троих в землю живых закопали. Вот вам и без смерти смерть! Кайтеся, сидя, дондеже дьявол иное что умыслит. Страшна смерть — недивно! Некогда и друг ближний Петр отречеся и, изшед вон, плакася горъко, и слез ради прощен бысть. А на робят и дивить нечева: моего ради согрешения попу(л. 261 об.)щено им изнеможение. Да уж добро, быть тому так! Силен Христос всех нас спасти и помиловати.

Посем той же полуголова Иван Елагин был и у нас в Пустозерье, приехав с Мезени, и взял у нас скаску. Сице реченно: год и месяц, и паки, —

- 170 -

мы святых отец церковное предание держим неизменно, а палестинъскаго патриарха Паисея с таварыщи еретическое соборище проклинаем. И иное там говорено многонко, и Никону, завотчику ересям, досталось неболшое место. Посем привели нас к плахе и, прочет наказ⁵³, меня отвели, не казня, в темницу. Чли в наказе: Аввакума посадить в землю в (л. 262) струбе и давать ему воды и хлеба. И я сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восм и болши, да братья паки есть велели.

Посем Лазаря священника взяли, и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченая, на земле лежа, сложила сама перъсты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамение спасителево неизменно. Мне-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленых обличает! Я на третей день (л. 262 об.) у нево во рте рукою моею щупал и гладил: гладко все — без языка, а не болит. Дал бог во временне часе исцелело. На Москве у него резали: тогда осталось языка, а ныне весь без остатку резан; а говорил два годы чисто, яко и с языком. Егда исполнилися два годы, иное чюдо⁵⁴: в три дни у него язык вырос совершенной, лиш маленко тупенек, и паки говорит, беспрестанно хваля бога и отступников порицая.

Посем взяли соловецъкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перъста. И сперва говорил гугниво. Посем молил пречистую (л. 263) богоматерь, и показаны ему оба языки, московъской и здешъней, на возду́хе; он же, един взяв, положил в рот свой и с тех мест стал говорить чисто и ясно, а язык совершен обретеся во ръте. Дивна дела господня и неизреченныю судбы владычни! И казнить попускает, и паки целит и милует! Да что много говорить? Бог — старой чюдотворец, от небытия в бытие ⁵⁵приводит. Во се петь⁵⁶ в день последний всю плоть человечю во мъгновении ока воскресит. Да кто о том разъсудити может? Бог бо то есть: новое творит и старое поновляет. Слава ему о всем!

Посем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же, оставили кусочик небол(л. 263 об.)шой во рте, в горле накось резан; тогда на той мере и зажил, а опосле и опять со старой вырос и за губы выходит, притуп маленко. У нево же отсекли руку поперег⁵⁷ ладони. И все, дал бог, стало здорово, — и говорит ясно против прежнева и чисто.

Таже осыпали нас землею: струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырми замъками; стражие же пре[д]⁵⁸ дверми стрежаху темницы. Мы же, здесь и везде сидящии в темницах, поем пред владыкою Христом, сыном божиим, песни песням, их же Соломан воспе, зря на матерь Виръсавию: «Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра (л. 264), любимая моя! Очи твои горят, яко пламень огня; зубы твои белы паче млека; зрак лица твоего паче солнечных лучь, и вся в красоте сияеш, яко день в силе своей» ⁵⁹(хвала о церкви)⁶⁰.

Таже Пилат, поехав от нас, на Мезени достроя, возвратился в Москву. И прочих наших на Москве жарили, да пекли: Исаию сожгли, и после Авраамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество

- 171 -

погублено⁶¹, их же число ⁶²бог изочтет⁶³. Чюдо, как то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить! Которые-то апостоли научили так? Не знаю. Мой Христос не приказал (л. 264 об.) нашим апостолом так учить, еже бы огнем, да кнутом⁶⁴, да висилицею в веру приводить. Но господнем реченно⁶⁵ ко апостолом сице: шедше в мир весь проповедите Евангелие всей твари. Иже веру имет и кестится, спасен будет, а иже не имет веры осужден будет. Смотри, слышателю, волею зовет Христос, а не приказал⁶⁶ апостолом непокаряющихся огнем жечь и на висилицах вешать. Татаръской бог⁶⁷ Магмет написал во своих книгах сице: «Непокаряющихся нашему преданию и закону повелеваем⁶⁸ главы их мечем подклонити». А наш Христос ученикам своим ни(л. 265)когда⁶⁹ так не повелел. И те учители явны, яко шиши антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают; по вере своей и дела творят таковы же. Писано во Евангелии: не может древо добро плод зол творити, ниже древо зло плод добр творити⁷⁰, от плода бо всяко древо познано бывает. Да што много говорить? Аще бы не были борцы, не бы даны быша венцы. Кому охота венчатца, не по што ходить в Перъсиду, а то дома Вавилон. Ну-тко, правоверне ⁷¹нарцы имя христово⁷², стань среди Москвы, прекрестися знамением спасителя нашего Христа, пятью персты, яко же прияхом от святых (л. 265 об.) отец: вот тебе царство небесное дома родилось! Бог благословит: мучься за сложение перъст, не разсуждай много! А я с тобою же за сие о Христе умрети готов. Аще я и несмыслен гораздо, неука⁷³ человек, да то знаю, что вся в церкви, от святых отец преданная, свята и непорочна суть. Держу до смерти яко же приях: не прелагаю предел вечных, до нас положено: лежи оно так во веки веком! Не блуди, еретик⁷⁴, не токмо над жерътвою христовою и над крестом, но и пелены не шевели. А то удумали со дьяволом книги перепечатать, вся переменить, — крест на церкви и на просвирах переменить, внутрь олътаря (л. 266) молитвы иерейские откинули⁷⁵, ектеньи переменили, в крещении явно духу лукавому молитца велят, — я бы им и с ним в глаза наплевал, — и около купели против солнца лукаво-ет их водит, такоже и церкви святя⁷⁶, против солнца же, и брак венчав, против солнца же водят, — явно противно творят, — а в крещении и не отрицаются сатоны. Чему быть? — ⁷⁷Дети ево: коли отца своево отрицатися захотят! Да что много говорить?⁷⁸ Ох, правоверной душе! Вся горняя долу быша. Как говорил Никон, адов пес, так и зделал: «Печатай, Аръсен, книги как-нибудь лишь бы не по старому!» Так-су и зделал. Да болши тово не(л. 266 об.)чем переменить. Умереть за сие всякому подобает. Будьте оне прокляты, окаянные, со всем лукавым замыслом своим, а стражущим от них вечная память 3-ж!⁷⁹.

Посем у всякаго правовернаго прощения прошу; иное было, кажется, про житие-то мне и не надобно говорить, да прочтох Деяния апостольская и Послания павлова, — апостоли о себе возвещали же, е[г]да что́ бог соделает в них: не нам, богу нашему слава. А я ничто ж есм. Рекох, и паки реку: «Аз есм человек грешник, блудник и хишник, тать и убийца, друг мытарем и грешникам, и всякому человеку (л. 267) лицемерец⁸⁰ окаянной». Простите же и молитеся о мне, а я о вас должен, чтущих

- 172 -

и послушающих. Болши тово жить не умею; а что зделаю я, то людям и сказываю; пускай богу молятся о мне! В день века вси жо⁸¹ там познают соделанная мною — или благая, или злая. Но еще и не учен словам, но не разумом; не учен ⁸²диалектика⁸³ и риторики и философии⁸⁴, а разум христов в себе имам, яко ⁸⁵ж и апостол глаголет: аще и невежда словом, но не разумом.

Простите, — еще вам про невежество свое побеседую. Ей, зглупал, отца своего заповедь преступил, и сего ради дом мой наказан бысть; вни[май]⁸⁶ (л. 267 об.) бога ради, ⁸⁷како бысть⁸⁸. Егда еще я попом бысть, духовник царев, протопоп Стефан Вънифаньтьевичь, благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою святаго Ефрема Сирина, себя ползовать, прочитая, и люди. Аз же, окаянный, презрев отеческое благословение и приказ, ту книгу брату двоюродному, по докуке⁸⁹ ево, на лошедь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимей, зело грамоте горазд и о церкве велико прилежание имел; напоследок взят был к бо[л]шой царевне вверх во псаломщики, а в мор и з женою скончалъся. Сей Евфимей лошедь сию поил и кормил и гораздо об ней прилежал, прези (л.268)рая правило многажды. И виде бог неправду в нас з братом, яко неправо по истинне ходим, — я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило презирая, о скотине прилежал, — изволил нас владыка сице наказать: лошедь ту по ночам и в день стали беси мучить, — всегда мокра, заезжена, и еле жива стала. Аз же недоумеюся, коея ради вины бес так озлобляет нас. И в день недельный после ужина, в келейном правиле, на полунощнице, брат мой Евфимей говорил кафизму непорочную и завопил высоким⁹⁰ гласом: «Призри на мя и помилуй мя!» И, испустя книгу из рук, ударился о землю, от бесов поражен бысть, — начат кричать и вопить (л. 268 об.) гласы неудобными, понеже беси ево жестоко начаша мучить. В дому же моем иные родные два брата — Козма и Герасим — болши ево, а не смогли удержать ево, Евфимия; и всех домашних человек с тритцеть, держа ево, рыдают и плачют, вопиюще ко владыке: «Господи помилуй! Согрешили пред тобою, прогневали твою благостыню, прости нас, грешных! Помилуй юношу сего, за молитв святых отец наших!» А он пущи беситъся, кричит, и дрожит, и бьется. Аз же помощию божиею в то время не смутихся от голки⁹¹ тоя бесовъския. Кончавше⁹² правило, паки начах молитися Христу и богородице со слезами, глаголя: «Владычице моя, пресвятая богородице! Покажи, за которое мое согрешение таковое ми бысть наказание, (л. 269) да, уразумев, каяся пред сыном твоим и пред тобою, впредь тово не стану делать.» И, плачючи, послал во церковь по Потребник и по святую воду сына своего духовнаго Симеона — юноша таков же, что и Евфимей, лет в четырнатцеть, дружно меж себя живуще Симеон со Евфимием, книгами и правилом друг друга подкрепляюще и веселящеся, живуще оба в подвиге крепко, в посте и молитве. Той же Симеон, плакав по друге своем, сходил во церковь и принес книгу и святую воду. Аз же начах действовать над обуреваемым молитвы Великаго Василия с Симеоном: он мне строил кадило и свещи и воду святую подносил, а прочий держали беснующа(л. 269 об.)гося. И егда в молитве речь дошла: аз ти о имени господни повелеваю, душе немый и глухий,

- 173 -

изыди от создания сего и к тому не вниди в него но иди на пустое место, идеже человек не живет, но токмо бог призирает, — бес же не слушает, не идет из брата. И я паки ту же речь вдругоряд⁹³, и бес еще не слушает, пущи мучит брата. Ох, горе мне! Как молыть⁹⁴? И сором, и не смею, но по старцову Епифаниеву повелению говорю; сице было: взял кадило, покадил образы и беснова и потом ударилъся о лавку, рыдав на мног час. Возставше, ту же Василиеву речь закричал к бесу: «Изыди от создания сего!» Бес же скорчил в колцо брата (л. 270) и, пружався⁹⁵, изыде и сел на окошко⁹⁶; брат же быв, яко мерътв. Аз же покропил ево водою святою; он же, очхняся, перъстом мне на беса, седящаго на окошке⁹⁷, показует, а сам не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропил водою окошко⁹⁸, и бес сошел в жерновный угол. Брат же и там ево указует. Аз же и там покропил водою, бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там указует. Аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам прекрестилъся. И аз не пошел за бесом, но напоил святою водою брата во имя господне. Он же, воздохня из глубины сердца, сице ко мне проглагола: «Спаси бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и (л. 270 об.) двух князей бесовских! Будет тебе бить челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и малчику тому спаси бог, которой в церковь по книгу и по воду-ту ходил, пособлял тебе с ними битца. Подобием он, что и Симеон же, друг мой. Подле реки Сундовика меня водили и били, а сами говорят: „Нам-де ты отдан за то, что брат твой Аввакум на лошедь променял книгу, а ты-де ея любиш“. Так-де мне надобе брату поговорить, чтоб книгу-ту назад взял, а за нея бы дал денги двоюродному брату». И я ему говорю: «Я, — реку, — свет, брат твой Аввакум». И он мне отвещал: «Какой ты мне брат? Ты мне батко; отнял ты ме(л. 271)ня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет, — будет тебе бить челом». Аз же паки ему дал святыя воды; он же и судно у меня отнимает и сьесть хочет, — сладка ему бысть вода! Изошла вода, и я пополоскал и давать стал; он и не стал пить. Ночь всю зимнюю с ним простряпал. Маленко я с ним полежал и пошел во церковь заутреню петь; и без меня беси паки на него напали, но лехче прежнева. Аз же, пришед от церкви, маслом ево посвятил, и паки беси отъидоша, и ум цел стал; но дряхл бысть, от бесов изломан: на печь поглядывает и оттоля боится, — егда куды отлучю(л. 271 об.)ся, а беси и наветовать ему станут. Бился я з бесами, ⁹⁹что с собаками¹⁰⁰, — недели с три за грех мой, дондеже възял книгу и денги за нея^III—1 дал. И ездил к другу своему Илариону игумну: он просвиру вынял за брата; тогда добро жил, — что ныне архиепископ резанской, мучитель стал християнской. И иным духовным я бил челом о брате: и умолили бога о нас, грешных, и свобожден от бесов бысть брат мой. Таково-то зло заповеди преступление отеческой! Что же будет за преступление заповеди господня?² Ох, да толко огонь да мука! Не знаю, дни коротать (л. 272) как! Слабоумием^{3 4}объят и лицемерием⁵, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю, и мняся нечто быти, а кал⁶ и гной есм⁷, окаянной, — ⁸прямое го.но! Отвсюду воняю — душею и телом. Хорошо мне жить с собаками да со свиниями в конурах: так же и оне воняют, что и моя душа, злосмрадною

- 174 -

вонею. Да свиньи и псы по естеству, а я от грехов воняю, яка пес мертвой, повержен на улице града⁹. Спаси бог властей тех, что землею меня закрыли: себе уж хотя воняю, злая дела творяще, да иных не соблажняю. Ей, добро так!

(л. 272 об.) Да и в темницу-ту ко мне бешаной зашел Кирилушко, московской стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз и вымыл и платье переменил, — зело вшей было много. Замъкнуты мы с ним, двое с ним¹⁰ жили, а третей с нами Христос и пречистая богородица. Он миленькой, бывало ¹¹се.ет и сц.т¹² под себя, а я ево очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет, — дьявол сон ему наводит: и я постегаю чотками, так и молитву творить станет и кланяется за мною, стоя. И егда правило скончаю, он и паки бесноватися станет. При мне беснуется и шалует, а егда (л. 273) ко старцу пойду посидеть в ево темницу, а ево положу на лавке¹³, не велю ему вставать и благословлю его, и докамест у старца сижу, лежит, не встанет, богом привязан, — лежа беснуется. А в головах у него образы и книги, хлеб и квас и прочая, а ничево без меня не тронет. Как прииду, так въстанет и, дьявол, мне досаждая, блудить заставливает¹⁴. Я закричю, так и сядет. Егда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а егда пред обедом «Отче наш» проговорю и благословлю, (л. 273 об.) так тово брашна и не ест — просит неблагословеннова. И я ему силою в рот напехаю, и он и плачет и глотает. И как рыбою покормлю, тогда бес в нем въздивиячится, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плакавъся пред владыкою, опять постом стягну и окрочю ево Христом. Таже маслом ево освятил, и отрадило ему от беса. Жил со мною с месяц и болши. Перед смертию образумилъся. Я исповедал ево и причастил, он же и преставился, миленкой, скоро. И я, гроб купя и саван, велел погребъсти у церкви; попом сорокоуст дал. Лежал у меня мертвой сутки: и я ночью, (л. 274) востав, помоля бога, благословя ево мертвова, и с ним поцеловався, опять подле его спать лягу. Таварищ мой миленкой был! Слава богу о сем! Ныне он, а завтра я также умру.

Да у меня ж был на Москве бешаной, — Филипом звали, — как я ис Сибири выехал. В углу в ызбе¹⁵ прикован был к стене, понеже в нем бес был суров и жесток гораздо, билъся и дрался, и не могли с ним домочадцы ладить. Егда ж аз, грешный, со крестом и с водою прииду, повинен бывает и, яко мертв, падает пред крестом христовым и ничево не смеет надо мною делать. И молитвами святых отец сила божия отгнала от него (л. 274 об.) беса; но токмо ум еще несовершен был. Феодор был над ним юродивой приставлен, что на Мезени веры ради христовы отступники удавили, — псалтыр над Филиппом говорил и учил ево исусовой молитве. А я сам во дни отлучашеся от дому, токмо в нощи действовал над Филиппом. По некоем времени пришел я от Феодора Ртищева зело печален, понеже в дому у него сь еретиками шумел много о вере и о законе; а в моем дому в то время учинилося нестройство: протопопица моя со вдовою домочадицею Фетиньею меж собою побранились, — дьявол ссорил¹⁶ ни за што. И я, пришед, бил их обеих и оскорбил гораздо, от печали; (л. 275) согрешил пред богом и пред ними. Таже бес вздивиял в Филиппе, и начал чепь ломать,

- 175 -

бесясь¹⁷, и кричать¹⁸ неудобно. На всех домашних нападе ужас и зело голка¹⁹ бысть велика. Аз же без исправления приступил к нему, хотя ево укротити; но не бысть по-прежнему. Ухватил меня и учал бить и драть, и всяко меня, яко паучину, терзает, а сам говорит: «Попал ты мне в руки!». Я токмо молитву говорю, да без дел не ползует и молитва. Домашние не могут отнять, а я и сам ему отдалъся. Вижу, что согрешил: пускай меня бьет. Но — чюден господь! — бьет, а ничто²⁰ не болит (л. 275 об.). Потом бросил меня от себя, а сам говорит: «Не боюсь я тебя!» Так мне в те поры горъко стало: «Бес, — реку, — надо мною волю взял!» Полежал маленко, с совестию собрался. Воставше, жену свою сыскал и пред нею стал прощатца со слезами, а сам ей, в землю кланяяся, говорю: «Согрешил, Настасья Марковна, — прости мя грешнаго!» Она мне также кланяется. Посем и с Фетиньею тем же образом простился. Таже лег среди горницы и велел всякому человеку бить себя плетью по пяти ударов по окаянной спине: человек было з дватцеть, — и жена, и дети, все, плачючи, стегали. А я говорю: «Аще кто бить меня не станет, (л. 276) да не имать со мною части во царствии небесном!» И оне, нехотя, бьют и плачют, а я ко всякому удару по молитве. Егда ж все отбили, и я, воставше, сотворил пред ними прощение. Бес же, видев неминучюю, опять вышел вон ис Филиппа. И я крестом ево благословил, и он по-старому хорош стал. И потом исцелел божиею благодатью о Христе Исусе, господе нашем, ему ж слава²¹.

А егда я был в Сибири — туды еще ехал — и жил в Тобольске, привели ко мне бешанова, Феодором звали. Жесток же был бес в нем. Соблудил в велик день з женою своею, наругая празник, жена ево сказывала, — да и възбесился. И я, в дому своем держа месяца з два, (л. 276 об.) стужал об нем божеству, в церковь водил и маслом освятил, и помиловал бог: здрав бысть и ум исцеле. И стал со мною на крылосе петь в литорьгию, во время переноса, и досадил мне. Аз в то время, побив ево на крылосе, и в притворе велел пономарю приковать к стене. И он, вышатав пробой, пущи и первова вбесясь, в обедню ушел на двор к болшому воеводе, и сундуки разломав, платье княинино²² на себя вздел, а их розгонял. Князь же, осердясь, многими людми в тюрму ево оттащили; он же в тюрме юзников бедных всех перебил и печь разломал. Князь же велел ево в деревню к жене и детям сослать. Он же, бродя в деревнях, великие пакости творил. Всяк бега(л. 277)ет от него. А мне не дадут воеводы, осердясь. Я по нем пред владыкою плакал всегда. Посем пришла грамота с Москвы, — велено меня сослать ис Тобольска на Лену, великую реку. И егда в Петров день собралъся в дощеник, пришел ко мне Феодор целоумен, на дощенике при народе кланяется на ноги мои, а сам говорит: «Спаси бог, батюшко, за милость твою, что помиловал мя. По пустыни-де я бежал третьева дни, а ты-де мне явился и благословил меня крестом, и беси-де прочь отбежали от меня, и я пришел к тебе поклонитца, и паки прошу благословения от тебя». Аз же, на него глядя, (л. 277 об.) поплакал и возрадовался о величии божий, понеже о всех нас печется и промышляет господь — ево исцелил, а меня возвеселил! И поуча ево, благословя, отпустил к жене ево и детям в дом. А сам поплыл в ссылку, моля о нем Христа, сына божия-света, да сохранит его и впредь от неприязни. А назад я едучи, спрашивал про

- 176 -

него и мне сказали: «Преставился-де, после тебя годы с три, живучи християнски з женою и детми». Ино и добро. Слава богу о сем!

Простите меня, старец с рабом тем христовым, — вы мя понудисте сие говорить²³. ²⁴А однако уж розвякался²⁵, — еще вам повесть скажу. Как в попах еще был, там же, где (л. 278) брата беси мучили, была у меня в дому²⁶ вдова молодая, — давно уж, и имя ей забыл! Помнится, Офимъею звали, — ходит и стряпает, и все хорошо делает. Как станем в вечер начинать правило, так ея бес ударит о землю, омертвеет вся, яко камень станет, и не дышит, кажется, — ростянет ея среди горницы, и руки, и ноги, — лежит яко мертва. И я, «О всепетую» проговоря, кадилом покажу, потом крест положу ей на голову и молитвы василиевы в то время говорю: так голова под крестом и свободна (л. 278 об.) станет, баба и заговорит, а руки и ноги и тело еще мертво и каменно. И я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я — и по другой, и другая также освбодится; я — и по животу, так баба и сядет. Ноги еще каменны. Не смею туды крестом гладить, — думаю, думаю²⁷ — и ноги поглажу, баба и вся свободна станет. Вставше, богу помолясь, да и мне челом. Прокуда-таки — ни бес, ни што был в ней, много времени так в ней играл. Маслом ея освятил, так вовсе отошел прочь: исцелела²⁸, дал бог. А иное два Василия у (л. 279) меня бешаные бывали прикованы, — странно и говорить про них²⁹: кал свой ели.

А еще сказать ли тебе, старец, повесть? Блазновато, кажется, да было так. В Тобольске была у меня девица, Анною звали, дочь мне духовная, гораздо о правиле прилежала о церковном и о келейном, и вся мира сего красоту вознебрегла. Позавиде диявол добродетели ея, наведе ей печаль о первом хозяине своем Елизаре, у него же взросла, привезена ис полону ис кумыков³⁰. Чистотою девъство соблюла и, егда исполнилася плодов благих, дьявол (л. 279 об.) окрал: захотела от меня отъити и за первова хозя[и]на замуж пойти, и плакать стала всегда. Господь же пустил на нея беса, смиряя ея, понеже и меня не стала слушать ни в чем, и о поклонех не стала радеть. Егда станем правило говорить, она на месте станет, прижав руки, да так и простоит. Виде бог противление ея, послал беса на нея: в правило³¹ стоящу ей; да и вбесится. И мне, бедному, жаль: крестом благословлю и водою покроплю, так и отступит от нея бес. И многажды так бысть. Она же единаче (л. 280) в безумии своем и непокоръстве пребывает. Благохитрый же бог инако ея наказал: задремала в правило, да и повалилась на лавке спать, и три дни и три ночи, не пробудяся спала. Я лишо ея по времяном кажу, спящую: тогда-сегда³² дохнет³³. Чаю, умрет. И в четвертый день очхнулась; села да плачет; есть ей дают, — не ест. Егда я правило канонъное скончав и домочадцов, благословя, роспустил, паки начах во тме без огня поклоны класть; она же с молитвою втай приступила ко мне и па(л. 280 об.)ла на ноги мои; и я, от нея отшед, сел за столом³⁴. И она, приступя паки к столу и плачючи, говорит: «Послушай, государь, велено тебе сказать». Я стал слушать у нея. «Егда-де я в правило задремала и повалилась, приступили ко мне два ангела и взяли меня, и вели меня тесным путем. И на левой стране слышала плачь, и рыдание, и гласы умиленны. Потом-де меня привели во светлое место, зело гораздо

- 177 -

красно, и показали-де многие красные жилища и полаты; и всех-де краше полата, неизреченною красотою сияет паче всех, и велика гораздо. Ввели-де меня в нея, ано-де стоят столы, и на них послано бело, и блюда з браш(л. 281)нами стоят. По конец-де стола древо кудряво повевает и красотами разными украшено; в древе-де том птичьи гласы слышала я, а топерва-де не могу про них сказать, каковы умилны и хороши! И подержав-де меня, паки ис полаты повели, а сами говорят: «Знаеш ли, чья полата сия?» И аз-де отвещала: «Не знаю; пустите меня в нея». Оне же отвещали: «Отца твоего, протопопа Аввакума, полата сия. Слушай ево и живи так, как он тебе наказывает перъсты слагать и креститца, и кланятца, богу молясь, и во всем не протився (л. 281 об.) ему, так и ты будеш с ним здесь. А буде не станеш слушать, так будеш в давешнем месте, где плакание-то слышала. Скажи жо отцу своему. Мы не беси, водили тебя; смотри: у нас папарты³⁵; беси-де не имеют тово». И я-де, батюшко, смотрила, — бело у ушей-тех их». Да и поклонилася мне, прошения прося. Потом паки исправилася во всем. Егда меня сослали ис Тобольска, и я оставил ея у сына духовнаго тут. Хотела пострищися, а дьявол опять зделал по-своему: пошла за Елизара замуж и деток прижила. И по осми летех услышала, что я еду назад, отпросилася у мужа и постри(л. 282)глася. А как замужем была, по временам бог наказывал, — бес мучил ея. Егда ж аз в Тоболеск приехал, за месяц до меня постриглася, и принесла ко мне два детища и, положа предо мною робятишок, плакала и рыдала, кающеся, безстыдно порицая себя. Аз же, пред человеки смиряя ея, многажды на нея кричал; она же прощается в преступлении своем, каяся пред всеми. И егда гораздо ея утрудил, тогда совершенно простил. В обедню за мною в церковь вошла. И нападе на нея бес во время переноса, — учала кричать и вопить, собакою лаять, и козою блекотать, и кокушкою коковать (л. 282 об.). Аз же зжалихся об ней: покиня херуви[м]скую петь, взявше от престола крест, и на крылос взошед, закричал: «Запрещаю ти именем господним; полно, бес, мучить ея! Бог простит ея в сии век и в будущий!» Бес же изыде из нея. Она же притече ко мне и пала предо мною за ню же вину. Аз же крестом ея³⁶ благословя, и с тех мест простил, и бысть здрава душею и телом. Со мною и на Русь выехала. И как меня стригли, в том году страдала з детми моими от Павла митрополита на патриархове дворе веры ради и правости закона. Доволно волочили и мучили ея. Имя ея во иноцех Агафья³⁷.

(л. 283) Ко мне же, отче, в дом принашивали матери деток своих маленких; скорбию одержимы грыжною; и мои детки, егда скорбели во младенъчестве грыжною болезнию, и я маслом священным, с молитвою презвитеръскою, помажу вся чювъства и, на руку масла положа, младенцу спину вытру и шулнятка³⁸, — и божиею благодатию грыжная болезнь и минуется во младенце. И аще у коего отрыгнет скорьбь, и я так же сотворю: и бог совершенно исцеляет по своему человеколюбию.

А ³⁹егда еще я был попом, с первых времен, как к подвигу касатися стал, бес меня пуживал сице⁴⁰. Изнемогла (л. 283 об.) у меня жена гораздо, и приехал к ней отец духовной; аз же из двора пошел по книгу в церковь нощи⁴¹ глубоко⁴², по чему исповедать ея. И егда на паперть пришел, столик до тово стоял, а егда аз пришел, бесовским действом скачет столик

- 178 -

на месте своем. И я, не устрашась, помолясь пред образом, осенил рукою столик и, пришед, поставил ево, и перестал играть. И егда в трапезу вошел, тут иная бесовская игра: мертвец на лавке в трапезе во гробу стоял, и бесовским действом верхняя роскрылася доска, и саван шевелитца стал, устрашая меня. Аз же, богу помолясь, осенил рукою мертвеца, и бысть по-прежнему все. Егда ж в олтарь вошел, ано ризы и стихари летают с места на место, у(л.284)страшая меня. Аз же, помоляся и поцеловав престол, рукою ризы благословил и пощупал, приступя, а оне по-старому висят. Потом, книгу взяв, ис церкви пошел. Таково-то ухищрение бесовское к нам! Да полно тово говорить. Чево крестная сила и священное масло над беша[нны]ми⁴³ и болными не творит благодагию божиею⁴⁴! Да нам надобе помнить ⁴⁵сие: не нас ради, ни нам, но имени своему славу господь дает. А я, грязь, что могу зделать, аще не Христос? Плакать мне подобает о себе. Июда чюдотворец был, да сребролюбия ради ко дьяволу попал. И сам дьявол на небе был, да высокоумия ради свержен (л. 284 об.) бысть. Адам был в раю, да сластолюбия ради изгнан бысть, и пять тысящ пятьсот лет во аде был осужден. Посем разумея всяк⁴⁶, мняйся стояти⁴⁷, да⁴⁸ блюдется, да ся не падет. Держись за христовы ноги и богородице молись и всем святым, так будет хорошо.

Ну, старец, моево вяканья много веть ты слышал. О имени господни повелеваю ти, напиши и ты рабу-тому христову, как богородица беса ⁴⁹-тово в руках-тех мяла и тебе отдала, и как муравьи-те тебя ели за тайно-ет уд, и как бес-от дрова-те сожег, и как келья-та обгорела, а в ней цело все, и как ты кричал на небо-то, да иное, что вспомниш во славу Христу и богородице. Слушай же⁵⁰, что говорю: не станеш писать, я-петь⁵¹ осержусь. Любил⁵² слушать у меня, чево (л. 285) соромитца⁵³, — скажи хотя немношко! Апостоли Павел и Варнава на соборе сказывали же во Еросалиме пред всеми, елика сотвори бог знамения и чудеса во языцех с нима, в Деяниих, зач. 36 и 42 зач., и величашеся имя господа Исуса. Мнози же от веровавших прихождаху исповедающе и сказующе дела своя. Да и много тово найдется во Апостоле и в Деяниих. Сказывай, небось, лише совесть крепку держи; не себе славы ища, говори, но Христу и богородице. Пускай раб-от⁵⁴ христов веселится, чтучи! Как умрем, так он почтет, да помянет пред богом нас. А мы за чтущих и послушающих (л. 285 об.) станем бога молить; наши оне люди будут там у Христа, а мы их⁵⁵ во веки веком. Аминь.